Государственная измена. Разложение государственной власти (О. А. Платонов, 2006)

Глава 11

Время противоречий. – Между твердым государственным порядком и космополитизмом. – Личность Брежнева. – Двуличность коммунистических идеологов. – Высший эшелон власти. – Привилегии чиновничества. – «Отпрыски». – Помощники-космополиты. – Агенты влияния Запада

Люди, которые пришли на смену Хрущеву, не были ни последовательными русскими патриотами, ни выдающимися политическими деятелями, а заурядными личностями, рожденными в недрах партийного аппарата. Тем не менее, при всех их серьезных недостатках, о которых я еще буду говорить, они в первые годы своего правления в основном понимали пагубность радикально-космополитической и антирусской политики, которую проводил свергнутый Первый секретарь. Некоторые из них (А. Н. Косыгин, А. Н. Шелепин, Д. Ф. Устинов) даже сочувствовали национальным реформам, которые в свое время начал Сталин. Большинство осознавали опасность сионизма и выступали инициаторами борьбы с ним в общемировом масштабе. Однако все их действия в этом направлении носили двойственный, половинчатый, нерешительный характер, тормозились или даже извращались их помощниками и окружением. Так, например, борьба с сионизмом осуществлялась ими формально, «по-казенному», ибо велась не по идейным, государственным мотивам, а из приземленных, политических соображений. Коммунистические руководители понимали, что если дать сионистскому, антипатриотическому движению свободно развиваться, то это может грозить потерей их личной власти (что, собственно, и произошло в 80-е годы!)

Сделав шаг в сторону возвращения к твердым государственным основам сталинской эпохи, новые советские руководители не смогли осуществить его последовательно. Весь период 1964–1982 годов ощущаются постоянные колебания между двумя полюсами – государственного строительства и космополитической разрухи. Причем по мере «вымывания» из государственного аппарата старых сталинских кадров и замены их новыми поколениями чиновников властные структуры государства превращались в трухлявый пень, а государственные деятели в безликих существ, не обладающих ни способностью к созиданию, ни волей к действию. Не менее опасное перерождение происходило среди советников и помощников верховной власти, многие из которых с середины 60-х годов из обыкновенных космополитов превратились к началу 80-х в прямых агентов влияния Запада.

Некоторое восстановление государственных начал и укрепление военной мощи государства в 60–70-е годы не могли компенсировать отсутствие главного – проведения русской национальной реформы, опоры на национальные начала, восстановления духовного водительства Православной церкви. В результате замедлилось или совсем остановилось национальное развитие Русского народа, бывшего историческим и связующим ядром великой государственности.

Протеканию этих процессов во многом способствовала личность первого лица в государстве, новое название должности которого с середины 60-х годов получило наименование Генерального секретаря ЦК КПСС. Как и большинство крупных партийных функционеров, Л. И. Брежнев не отличался ни творческими способностями, ни хорошей образованностью. Женатый на еврейке и окруженный космополитически настроенными помощниками и советниками, он был склонен к односторонним решениям. Но, вне всяких сомнений, Брежнев являлся крупным организатором и знатоком аппаратных игр и прекрасно разбирался в кадрах. Он обладал умением расставлять нужных ему людей и не уставал постоянно контролировать их. С большим интересом и охотой обсуждая кадровые вопросы, Брежнев не выносил разговоров на теоретические темы, относящиеся к идеологии и политике. Он почти ничего не читал. В своих решениях всецело полагался на мнение советников и помощников. Был очень тщеславен (особенно в последние годы жизни) и не забывал личных обид. «Я, – однажды заявил Брежнев, – сейчас вроде как царь. Только вот царь мог деревеньку пожаловать. А я деревеньку пожаловать не могу, но зато орден могу дать».[114] Болезненная страсть к наградам соперничала в нем с любовью к иностранным легковым машинам, которых у него была целая коллекция. За всю жизнь политического деятеля Брежнев не научился правильно выговаривать некоторые русские слова, например, вместо «конкретно» он говорил «кокретно».[115]

Используя недюжинные организаторские способности, Брежнев постепенно обновляет высшие руководящие органы за счет преданных ему людей, в основном из числа тех, с кем он работал в Днепропетровске и Молдавии. Формируется своего рода брежневский клан, пронизавший своим влиянием все структуры власти. Отличительной чертой многих из этого клана была абсолютная безыдейность и даже аполитичность. За обязательными декларациями партийных и советских руководителей об «общенародном государстве», «обществе развитого социализма», «новой исторической общности – советского народа» прятались мелкие душонки, заинтересованные только личным и семейным благополучием, лишенные патриотических чувств и государственного кругозора. Высокие государственные и партийные посты были для них теплыми кормушками, за сохранение которых они были готовы пойти на любую подлость. Даже самые «идейные» из правящей верхушки не верили в те лозунги, которые они провозглашали для народа. Так, один из главных партийных идеологов страны (а позднее самый главный), член Политбюро Ю. В. Андропов в разговоре с заместителем министра иностранных дел Г. М. Корниенко по поводу «развитого социализма» заявил: «Какой там, к черту, развитой социализм, нам еще до простого социализма пахать да пахать».[116]

Двуличность поведения многих деятелей высшего руководства особенно сильно проявлялась в различиях их официальной и обыденной жизни. Уже упомянутый мной Андропов, по своей сути консервативный либерал и западник,[117] был далек от национальных интересов Русского народа. Почитатель современного западного искусства, Андропов собрал богатую коллекцию пластинок американского джаза (прежде всего Глена Миллера). Его огромная квартира на Кутузовском проспекте была обставлена стилизованной венгерской мебелью, на стенах развешана абстрактная живопись. Как отмечает его биограф, «все, что как бы призвано было подчеркнуть два облика всесоюзного жандарма: дома с друзьями он человек образованный, даже утонченный – угощение в континентальном духе, французские салаты, на столе только виски и коньяк, водку не пьют. А на работе, не взыщите, – служилый человек. Среди любимых книг – Солсбери «Врата Ада», где фигурирует Солженицын и… сам Андропов (которого якобы только «партийный долг» заставляет выслать за границу писателя, тогда как в душе он «понимает» его и «сочувствует» ему)».[118]

Еще более знаменитый коммунистический идеолог М. А. Суслов во время войны, будучи секретарем Ставропольского крайкома партии, бросил на произвол судьбы раненых бойцов и бежал из города, захватив для своих нужд несколько автомобилей, которые могли бы быть использованы для нужд военного госпиталя. Позднее, уже в Москве, Суслов и его семья приобретали по низким государственным ценам большое количество дефицитных товаров для перепродажи.[119] При Хрущеве Суслов был главным инициатором закрытия русских храмов, в 1981 году провел постановление ЦК КПСС «Об усилении атеистической пропаганды».

Высший эшелон власти в СССР представлял собой абсолютно изолированный от народа, своего рода секретный орден, со строгой иерархией и дисциплиной. Прошедший через этот орден Н. И. Рыжков описывает три ступени этой высшей иерархии: «На верхней обитали члены Политбюро. На средней – кандидаты в члены. И на третьей – секретари. Все было для них расписано однажды и навсегда: кто с кем рядом сидит в разных президиумах, кто за кем выходит на трибуну Мавзолея, кто какое совещание проводит и кто на какой фотографии имеет право оттиснуться. Не говоря уже о том, кто какую дачу имеет, сколько телохранителей и какой марки машину».[120]

В 1966 году новое политическое руководство страны специальным решением Политбюро установило для себя щадящие условия работы – 7-часовой рабочий день и два отпуска в год общей продолжительностью в 2,5 месяца (1,5 месяца летом и 1 месяц зимой). Такими льготами пользовались члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК КПСС, заместители председателя Совета Министров СССР.

Для политического и советского руководства на высшем и среднем уровнях и членов их семей устанавливается система особых материальных выплат и льгот – специальные продовольственные пайки (по довоенным ценам), спецдачи, бесплатный отдых в особых санаториях, предоставление бесплатного жилья улучшенного качества. Появились целые кварталы и участки улиц, как правило, отгороженные от остальных домов, в которых селились семьи высших и средних партийных и советских чиновников. В Кунцеве сформировался своего рода поселок из десятков таких домов, получивший название «царское село».

Постепенно возникает замкнутый мирок семей высшего и среднего чиновничества с их «отпрысками» и обслугой, изолированный от Великой России и ее национальных интересов, зацикленный на мелких интересах личного благополучия и достатка.

Еще при Хрущеве в верхних эшелонах власти сложилась традиция давать своим детям образование в Московском государственном институте международных отношений (МГИМО), готовившем кадры для работы за границей. Представители партийного и советского чиновничества, заявлявшие о своем патриотизме, на деле пытались устроить жизнь своих детей так, чтобы они почти не сталкивались с трудностями жизни Русского народа. В МГИМО, в частности, учились дети Молотова, Косыгина, маршала Жукова, министра внутренних дел Щелокова, многих членов Политбюро и министров.

Как справедливо отмечал начальник Аналитического управления КГБ СССР Н. С. Леонов, ни один из представителей партийно-государственного руководства не использовал свое влияние для того, чтобы направить своих отпрысков по пути партийно-государственной карьеры. По их далекому от державной точки зрения мнению, карьера эта представлялась опасной и бесперспективной. Модным и почти поголовным увлечением стало направлять своих детей за рубеж в дипломатические представительства. Сын Брежнева Юрий был торгпредом в Швеции, сын Громыко – советником-посланником в Англии, сын Андропова работал в МИДе, а потом – послом в Греции.[121] Такая же картина наблюдалась и во втором, и в третьем эшелонах партгосаппарата. Мелкие душонки рождали и воспитывали себе подобных, их жизненные интересы ограничивались только личным благополучием. Начиная с 50-х годов сложился многочисленный клан подобных людей, лишенных национального сознания, враждебных патриотизму, ведущих завистливую, потребительскую жизнь, зацикленных на погоне за вещами и благами. Эти люди несли в себе менталитет, резко отличающийся от русского. Стяжательство, презрение к Родине, готовность изменить ей из выгоды превращали их в отщепенцев Русского народа. По своему отношению к России они ничем не отличались ни от еврейских большевиков, ни от позднейших космополитов.

Документы, доклады, выступления для Брежнева и некоторых других членов Политбюро готовились двумя группами приближенных лиц, преимущественно космополитической ориентации (не менее половины из них были евреи), среди которых особо следует назвать: А. Александрова-Агентова, Г. Э. Цуканова, В. Загладина, Г. А. Арбатова, Н. Н. Иноземцева, Е. М. Примакова, А. С. Черняева, А. Н. Яковлева, С. А. Ситаряна, Б. М. Сухаревского и др. В их числе особо выделялись ярый приверженец и защитник сионизма Бовин,[122] а также сторонник идеи мирового правительства, пропагандист космополитизма, агитатор «манифеста Эйнштейна – Рассела» Г. Шахназаров. Негласным вождем брежневских «спичрайтеров» был Ю. В. Андропов.

Это были, как правило, люди, антирусски настроенные, видевшие в отечественной истории сплошную черную дыру, презиравшие русские национальные традиции и обычаи. Симпатизируя западному образу жизни, они всяческим образом протаскивали его идеи, сначала популяризацией так называемой теории конвергенции, взаимосближения двух систем, а затем под видом концепции «общечеловеческих ценностей» (из нее позднее выросло горбачевское «новое политическое мышление»). Близко знавший их В. Афанасьев писал об одном из этих деятелей: «Георгий Арбатов – академик, директор Института США и Канады, друг Киссинджера, советник и Брежнева, и Горбачева, и Ельцина. Большой недруг Советской армии и военно-промышленного комплекса. Да, он друг Америки. А России? До сих пор не могу однозначно ответить на этот вопрос. Многое в нем настораживает».[123] Позднейшие события с полной ясностью определили позицию Арбатова как агента влияния США. В предисловии к его мемуарам, изданным в США, заместитель госсекретаря Талбот откровенно признает, что господин Арбатов стал другом Америки с 70-х годов. Созданный Арбатовым в 1967 году Институт США, состоявший в значительной степени из отпрысков партийных и советских чиновников (недаром его называли «позвоночным», т. е. на работу принимались только по звонку «сверху»), стал центром собирания антирусских сил и подготовки антипатриотических кадров.[124] В 1978 году Г. А. Арбатов лоббировал для США выгодный американцам проект «Северное сияние», который предусматривал постройку крупного газопровода из Западной Сибири до Архангельска и Мурманска, где предполагалось соорудить заводы по сжижению газа и отправке его на специальных танкерах в США. Российские специалисты доказывали, что в условиях агрессивной среды Севера основные сооружения планировавшегося газопровода должны были прийти в полную негодность как раз к тому времени, когда стоимость газопровода была бы оплачена поставками газа в США. России в наследство остались бы только разрушенная экология трассы, опасно изношенные трубы и компрессоры станции на грани остановки. К счастью, тогда этот проект удалось отклонить.[125]

Документы, подготавливаемые помощниками-космополитами Брежнева типа Арбатова, Бовина или Иноземцева, с научной точки зрения являлись откровенной халтурой, созданной безответственными людьми с полным безразличием за судьбу государства, благу которого они должны бы были служить.

Составленные по определенной схеме, эти документы представляли собой набор привычных штампов. В них совершенно отсутствовал анализ. Зато в обязательном порядке заявлялось о «загнивании» капитализма и приводились липовые данные о «процветании» страны, «благосостоянии» трудящихся. В своем кругу помощники Брежнева не стеснялись смеяться над этой своей «работой». Тем не менее, когда речь заходила об их западнических, антипатриотических пристрастиях, их отношение к подготовке материалов становилось другим. С особой ненавистью помощники-космполиты относились к Сталину, постоянно стремясь ошельмовать и его национальную русскую позицию.

В 1965 году подготавливалась речь Брежнева в связи с празднованием 20-летия Победы над Германией, в которой упоминалось о «видной роли» Сталина в Великой Отечественной войне. В проект доклада к XXIII съезду КПСС вносятся положения о «волюнтаристских извращениях Хрущевым истории КПСС и социалистического строительства в СССР», о «субъективном отношении Хрущева к Сталину».

Сведения о готовящейся «реабилитации» Сталина с помощью помощников-космополитов проникают в Восточную Европу, а оттуда на Запад. Как по команде в Москву направляются разного рода протесты и предостережения от югославского руководства и европейских компартий, от Кадара, Гомулки, Дубчека и ряда западных политиков. В печати зарубежных стран идет явно организованная из одного центра кампания против России, французские и итальянские коммунисты грозятся отозвать свои делегации с XXIII съезда, если Сталин будет «реабилитирован». Не без участия тех же помощников-космополитов на имя Брежнева было организовано письмо деятелей науки и культуры, в котором выражалось «беспокойство» по поводу предстоящей «реабилитации Сталина». Подписали это письмо 25 представителей интеллигенции малого народа, и среди них академики П. Л. Капица, И. Е. Тамм, М. А. Леонтович; писатель К. Г. Паустовский; народные артисты О. Н. Ефремов, И. М. Смоктуновский, Г. А. Товстоногов, М. И. Ромм.

И зарубежные, и внутренние враги Сталина требовали, чтобы его деятельность была показана только в отрицательном смысле. В слепой ненависти к «диктатору» они, по сути дела, предлагали переписать историю России, игнорируя тот безусловно положительный вклад, который внес Сталин в разгром чудовищных еврейских большевиков, победу в войне с фашистским монстром Запада, возрождение русской государственности и возвращение Русскому народу прежних державных прав. Впрочем, именно этот вклад больше всего и не устраивал как зарубежных ненавистников России, так и советскую интеллигенцию малого народа, чувствовавших свою кровную и духовную связь с еврейскими большевиками.

В результате космополитического, антирусского нажима за несколько дней до съезда соответствующий раздел доклада был изменен и все объективные оценки Сталина были изъяты. На этом настояла большая часть Политбюро, и прежде всего Суслов, Мазуров, Пономарев, Подгорный. В докладе имя Сталина упоминалось только один раз, и то в дореволюционный период. Проблема «наследия Сталина» не поднималась вообще, как будто ее и не существовало. Таким образом, проявилась идейная и политическая слабость партийного руководства страны.

Тем не менее после съезда запрет на упоминание имени Сталина в печати был снят. В ряде книг, статей и кинофильмов (например, в фильме о Великой Отечественной войне «Освобождение») его роль в жизни страны освещается более объективно.

Глава 12

Развитие народного хозяйства. – Ухудшение положения села. – Раскрестьянивание. – Погром русской деревни. – Закупка зерна за рубежом. – Монополизация промышленности. – Потеря управляемости экономикой. – Падение качества продукции. – Продажа природных ресурсов за границу. – Рост теневого капитала

Начатая А. Н. Косыгиным в 1965 году экономическая реформа, несмотря на ее несовершенство и незавершенность, в первые годы дала в целом неплохие результаты. Прежде всего темпы роста производства товаров народного потребления на некоторое время сравнялись с темпами роста производства средств производства. Почти на треть повысилась производительность труда, в полтора раза вырос объем промышленного производства.[126]

Дальнейшая динамика экономики тоже не вписывалась в понятие «застой», которым неправильно пытаются характеризовать этот период. Напротив, темпы экономического развития были довольно высокими, намного опережая страны Западной Европы и США. За 1966–1985 годы национальный доход СССР вырос в 4 раза, промышленное производство – в 5 раз, основные фонды – в 7 раз, даже сельскохозяйственное производство увеличилось в 1,7 раза.

В 3 раза возросло производство товаров народного потребления на душу населения и розничный товарооборот. В 3,2 раза увеличилась производительность общественного труда и реальные доходы населения.[127]

Однако по сравнению с огромными хозяйственными возможностями страны эти успехи были очень скромны. По самым завышенным оценкам, трудовой потенциал страны использовался не более чем на треть, фондоотдача промышленного оборудования была в два-три раза ниже дореволюционного уровня, заметно росли материалоемкость и энергоемкость.[128]

Все это сочеталось с безмерным расточительством ресурсов на производство устаревшей, а порой и ненужной продукции, ведением никому не нужных строек и каналов, потерями продукции на пути от производителя к потребителю, нерациональными перевозками, хищнически-колонизаторским отношением к природным богатствам страны. Не менее 40 % трудовых усилий были связаны с работами, общественная полезность которых являлась либо ничтожной, либо вообще равнялась нулю. Рядом с официальной экономикой и в результате ее малой продуктивности пышным «бутоном» цвела теневая экономика, оборот которой достигал в первой половине 80-х годов 70–90 млрд. рублей. На дефиците вырастали тысячи подпольных миллионеров из числа темных дельцов, чиновников госаппарата, работников торговли и услуг. И чтобы как-то компенсировать результаты неудовлетворительного хозяйствования, осуществлялась гигантская распродажа природных ресурсов России за границу.

Самым чутким показателем ухудшения положения в экономике было сельское хозяйство. Первые годы после устранения Хрущева положение крестьян на какое-то время улучшилось: колхозники стали получать пенсии (правда, очень маленькие); для них была гарантированная минимальная зарплата; снизились нормы обязательных поставок государству; возросли цены на закупаемые государством сельхозпродукты (однако по традиционно русским культурам они были значительно ниже, чем по культурам, производившимся в кавказских «республиках»). Сельские жители получили обратно отобранные у них при Хрущеве приусадебные участки.

Постепенно прекращается кампания по освоению целины, несколько увеличивается финансирование сельского хозяйства в коренных русских землях. Прекратилось бессмысленное навязывание посадок кукурузы в тех местах, где она не могла произрастать.

В середине 70-х годов по сравнению с серединой 50-х годов оплата труда колхозников возросла в сопоставимых ценах примерно в 4 раза, а работников совхозов – в 3 раза, хотя значительно отставала от оплаты труда в промышленности.

Однако никаких коренных изменений в сельском хозяйстве не произошло. На очередном пленуме ЦК КПСС по сельскому хозяйству (март 1965-го) в привычных понятиях «был взят курс» на «мелиорацию, химизацию и механизацию». На практике же мелиорация обернулась расточительными проектами строительства бесчисленных, как правило, ненужных каналов и возникновением преступного антирусского «проекта века»: переброски стока северных рек на юг. Механизация и химизация сельского хозяйства также не получили разумного развития из-за недостатка финансовых средств.

Порочная система колхозов и совхозов была по-прежнему малопродуктивна, так как не заинтересовывала крестьянина в результатах своего труда. Трудовой потенциал сельского труженика использовался не более чем на пятую часть. Не эффективно применялась и техника. Но даже те скромные урожаи, которые получали, не удавалось сохранить. При уборке, заготовке, хранении, переработке и доведении до потребителя потери картофеля и овощей достигали в год 25–30, а то и более процентов, составляя убытки в сотни миллионов рублей. Потери сахарной свеклы достигали 8–10 процентов, не менее ощутимыми были потери зерна и продукции животноводства.[129]

Попытки реформирования колхозно-совхозной системы, которые предпринимались партийными органами, только усугубляли положение и вели к дальнейшему раскрестьяниванию. Директивные установки тех лет требовали укрупнения русских сельских хозяйств, а также переведения части колхозов в совхозы. Если перед смертью Сталина существовало 124 тыс. колхозов, то после смещения Хрущева – 38 тыс., а в 70-е годы – 28 тыс.

Для механического укрупнения сельских хозяйств идеологи этой антирусской затеи предлагали изменить саму структуру расселения сельского населения. Для них не имело значения, что «устаревшая» структура расселения русских крестьян была связана для них с вековой историей их предков, могилами дедов и отцов, сложившимся традиционным укладом жизни. Механически укрупненным хозяйствам соответствовали механически укрупненные населенные пункты, а сотни тысяч небольших русских сел и деревень должны были погибнуть навсегда. Из среды еврейских большевиков выдвигается целый ряд «ученых», с готовностью обосновывающих эти чудовищные идеи. Одна из таких «ученых» Т. Заславская декларировала в 1970 году: «Необходима активная целенаправленная работа по сселению мелких и мельчайших поселков… Задача заключается главным образом в том, чтобы найти оптимальные формы и методы сселения мелких поселков и благоустройства крупных сел, придать этому процессу планомерный и организованный характер… По нашим расчетам, не менее половины существующих сельских поселков, где проживает до 30 % населения, со временем должны быть ликвидированы или превращены в пункты сезонного пользования, а население их должно быть организованно переселено в перспективные села».[130]

Невежественные заявления антирусских теоретиков, по сути дела, являлись призывами к погрому русской деревни. Сселение крестьян из «неперспективных» в «перспективные» села фактически вело к бегству крестьян из деревни вообще. Молодежь почти полностью отправлялась в город, а в «перспективную» деревню переезжали только пожилые люди. Само собой сокращались приусадебные участки, уменьшалось количество домашнего скота. Если в 50-х годах в личном хозяйстве крестьян было 19 млн. коров, то в 1964 году снизилось до 13 млн., а к середине 80-х – до 10 млн.

Приведу типичный рассказ очевидца о том, к каким последствиям привели старинное русское село Грибцово (Вологодская область) «научные» идеи антирусских реформаторов:

«Была в Грибцове пекарня. Ежедневно обеспечивала свежим хлебом все деревни сельсовета. Закрыли пекарню, стали завозить хлеб из райцентра, сначала три раза в неделю, а, к примеру, перед первомайскими праздниками – вообще на неделю вперед. И мало того, что хлеб черствеет, он еще и плохо выпеченный. Всегда хуже, чем тот, которым торгуют в районном центре. Беден ассортиментом и наш единственный на 27 деревень магазин… Редко заглядывают к нам механики телевизионных ателье: только когда по деревням накопятся пять-шесть требующих ремонта телевизоров. Вот и ждешь неделями. Нелегко у нас починить и стиральную машину, и заказать в районной мастерской пальто, обувь.

…Урезывают нам всякое обслуживание, и в том числе культурное. Лекции в сельском Доме культуры теперь бывают раз в полгода, а остальное время только кино. И вполне понятно, что молодежь по-своему, «ногами», реагирует! За последние восемь лет население сельсовета, и в основном за счет молодежи, убавилось с 560 человек до 325. Из трех школ закрыли две начальные. Да и школа – восьмилетка. Грибцово, имевшее когда-то до 300 учеников, теперь насчитывает 50. Закрылась школа, детей отправляют в интернат, а следом, глядишь, и родители уехали, и ферма закрывается.

А что это значит – ушел человек с земли? Это значит, что из производителя сельскохозяйственной продукции он автоматически превращается в потребителя. А земля, с таким трудом отвоеванная, мало-помалу выпадает из оборота. Больно смотреть, как возле брошенных деревень зарастают кустарником, выходят из сельскохозяйственного оборота земли, добытые, что называется, потом. Сколько участков пашни вокруг Грибцова превратилось в малопродуктивные сенокосы, да сколько лесных, некогда богатых травой полян заросло кустарником, снова ушло под лес. В целом в Сокольском районе за непродолжительное время сократилось сельское население вдвое и главным образом за счет таких, как мы, – «неперспективных». И стоит ли удивляться, что валовое производство сельскохозяйственной продукции по району тоже сократилось, вдвое уменьшилось число сельских жителей и во всей Вологодской области, в которой таких сельсоветов, как Грибцовский, несколько сотен».[131]

Всего в результате политики сселения «неперспективных» деревень было уничтожено более 138 тыс. сельских населенных пунктов,[132] доведены до нищеты и вымирания миллионы русских крестьян, необратимо подорвана корневая основа русской деревни, выведены из оборота миллионы гектаров сельскохозяйственных угодий. В середине 70-х годов советские «ученые» (вроде Т. Заславской) планировали из 149 тыс. сел и деревень только одного «Нечерноземья» «оставить в живых» 29 тыс., остальные же «ликвидировать, как неперспективные».[133]

Ослабленное десятилетиями бессмысленных экспериментов, ограбленное и разоренное русское сельское хозяйство для своего восстановления теперь уже требовало огромных финансовых средств и капитальных затрат, однако реальные потребности села обеспечивались на 40–50 %, тем самым еще сильнее усугубляя катастрофическое положение крестьян. По расчетам специалистов, для нормального развития сельского хозяйства капитальных вложений на 1966–1970 годы требовалось 58,9 млрд. рублей, а в партийных директивах стояла цифра 41,0, выделено же было по годовым планам 35,4 млрд. рублей, фактически освоено лишь 33,7. Недостаток финансирования сказался прежде всего на строительстве дорог и жилья на селе. В ответ на просьбы министра сельского хозяйства председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков отвечал: «Что ты… все ходишь и денег просишь. Тебе хлеб нужен, скажи сколько, и я куплю тебе 10, 100 пароходов с хлебом».[134] Такова была хозяйственная логика руководителя главного экономического органа страны. Байбаков считал, что вкладывать деньги в сельское хозяйство невыгодно из-за снижения фондоотдачи. Выгодно, полагал он, вкладывать деньги в разработку и добычу природных ископаемых и нефти, продавать их за рубеж и покупать там необходимые продукты.

Закупки зерна за рубежом начались с 1957 года. Но при Хрущеве они были сравнительно невелики. С середины 60-х годов ситуация меняется. Закупки зарубежного зерна входят в систему и становятся плановыми. На них расходуется значительная часть золотого запаса государства. Всего же на импорт зерна в послевоенные годы было истрачено 12 тыс. т золота.[135]

Страна, которая в начале XX века была «житницей Европы», в 60–80-е годы становится самым крупным импортером зерна в мире. Рост ввоза зерна из-за рубежа в Россию осуществлялся следующим образом.[136]

1965–1970 годы – 15 млн. тонн;

1970–1975 годы – 69 млн. тонн;

1975–1980 годы – 119 млн. тонн;

1980–1985 годы – 170 млн. тонн.

В девятой пятилетке на закупки зерна за рубежом было истрачено 5 млрд. рублей, в десятой – 15, а в одиннадцатой – 35.[137]

Катастрофический упадок сельского хозяйства, оскудение русского села, разорение крестьянства происходили в 70-е годы параллельно с глубокими кризисными явлениями в промышленности. Здесь доминантой всех экономических проблем стала неконтролируемая монополизация промышленного производства и фактическая потеря планомерной управляемости им. Существовавшая система централизованного руководства экономикой давала постоянные сбои, а управление внутри монополизированных отраслей, зависящих от финансирования, снабжения и сбыта из центра, не позволяло самостоятельно решать хозяйственные вопросы и регулировать межотраслевые связи.

Монополизация промышленности в 60–70-е годы достигла предела. Несколько сотен министерств монополизировали производство в своей отрасли. В рамках этих сверхмонополий работало около 2,5 тыс. крупных предприятий, являвшихся полными монополистами по выпуску того или иного вида промышленной продукции.

Не имея конкуренции, монополии превращались в замкнутые системы, интересы которых становились выше интересов обществ и рядового потребителя. Полностью контролируя потребительский рынок, где их товары являлись дефицитом, монополии были даже заинтересованы сохранять рынок не полностью удовлетворенным, ибо это позволяло им навязывать потребителю товары низкого качества по дорогой цене и в бедном ассортименте. Замкнутость монополий на самих себя затрудняла развитие специализации, комбинирования и кооперирования производства, вела к ослаблению территориальных и производственных связей между предприятиями разных отраслей, даже если они располагались в одной области или промышленном центре, вызывала многочисленные нерациональные перевозки из одного конца страны в другой.

Монополизация промышленной деятельности в СССР сочеталась с гигантской концентрацией промышленной продукции на крупных предприятиях. Огромные заводы и фабрики считались вершиной прогресса. Им предоставлялись лучшие условия снабжения, новейшее оборудование, и все это, как правило, в ущерб развитию средних и небольших предприятий. Чрезмерная концентрация производства и «гигантизм» многих предприятий делали их структуры громоздкими и неповоротливыми для управления и планирования, маловосприимчивыми к постоянному внедрению нововведений и обновлению продукции.

В начале 80-х годов в СССР три четверти промышленной продукции производилось на предприятиях с численностью занятых более 1000 человек (в США, соответственно, лишь 34 %) и только 26 % – на средних и небольших (в США – 66 %). Низкий удельный вес небольших предприятий (2 % производимой продукции, а в США – 20 %) делал структуру советской промышленности негибкой по отношению к меняющимся условиям технического развития, не позволял должным образом реагировать на изменение потребительского спроса.

Монополистический характер развития советской экономики не мог бы осуществляться так «успешно» без создания своего рода «инфраструктуры» по обслуживанию монополий, главными звеньями которой стали Госплан, Министерство финансов, Госснаб, Госкомцен и Госкомстат. Возникла эта инфраструктура еще в конце 20-х – 30-е годы, а в 60–70-е теперь можно говорить о полном ее сращении с монополистическими министерствами.

Госплан. Собственно, планирование хозяйственной деятельности той или иной отрасли осуществлялось министерствами-монополиями. Сам Госплан, имея много функций, прежде всего выполнял главную – регулировал деятельность монополий для обеспечения гарантированного сбыта их продукции, а нередко просто навязывание потребителю негодной и ненужной продукции.

Министерство финансов осуществляло мобилизацию финансовых ресурсов для расточительного развития монополий за счет фонда потребления населения. Средства, сэкономленные на развитии человека, вкладывались в основные производственные фонды, в «производство ради производства».

Госснаб ведал «бесплатным» снабжением монополий материальными и капитальными ресурсами. В условиях «бесплатного» снабжения ресурсами усилия руководителей направлялись прежде всего не на их экономию, а на стремление их «достать» и «выбить», конечно, опираясь на влиятельность своего ведомства. Для монополии «не было страшно», что огромное количество материальных ценностей оседало мертвым грузом на складах. В 80-х годах на складах предприятий лежало в запасах без движения материалов, сырья и готовых изделий на общую сумму 470 млрд. рублей, то есть половина годового промышленного производства.[138]

Усиление монополизации промышленности и мощи промышленных министерств подрывало возможности централизованного управления экономикой.

Постепенно теряя управление народным хозяйством, и прежде всего промышленностью, советские руководители не могли уже остановить опасный процесс, при котором монополизированная промышленность стала работать в большей степени на воспроизводство самой себя – на выпуск оборудования и технических средств – и в меньшей степени на обеспечение жизненных нужд людей. Удельный вес производства средств производства в общем объеме продукции возрос с 61 % в годы Сталина до 75 % в середине 80-х.

В результате значительно отстали сферы экономики, связанные с «обслуживанием» человека и социальной инфраструктурой. Если в начале 80-х годов фондовооруженность в материальном производстве СССР находилась на уровне США 1965 года, то непроизводственные фонды (просвещение, здравоохранение, жилищное хозяйство) на душу населения – на уровне 1947–1948 годов. Занятость в отраслях, ориентированных на обслуживание человека (непроизводственная сфера плюс торговля), составляла в СССР 37 % всех занятых против 64 % в США.

Планирование народного хозяйства превращалось в фикцию, ибо постоянные корректировки планов в течение года стали принятой системой. Уже с начала года руководители ведомств просили пересмотра плановых заданий. И так квартал за кварталом. Настоящей ответственности за выполнение плана уже не было, многие добивались снижения плана уже в последние сроки его выполнения.

В результате всего этого происходило не только снижение темпов экономического роста, но и катастрофически ухудшалась управляемость народным хозяйством.

Результаты выполнения пятилетних плановых заданий по производству важнейших видов продукции[139][140]

Если при Сталине план являлся действительно директивой, выполнение которой было обязательно, то в 50–70-е годы характер его изменился. Оставаясь на бумаге законом, план во многих случаях просто игнорировался. Если в сталинское время процент выполнения государственных планов в экономике составлял 88, то к 70-м годам упал до 55. Таким образом, в последние годы правления Брежнева с большой натяжкой можно было говорить о действительной плановой экономике, так как реально государственная программа обеспечивалась только наполовину.

Как отмечал Н. К. Байбаков: «Когда-то полновластная роль Политбюро в экономической политике страны при Брежневе стала из года в год ослабевать. Многочисленные решения и постановления в большинстве своем не выполнялись».[141] Не сумев решить экономические проблемы за счет внутренних источников, советское руководство пытается сделать за счет внешних – продажи за границу природных ресурсов, покупки за рубежом недостающих стране продовольствия и оборудования. Впервые за все время существования СССР страна начала брать кредиты у западных банков. Набирались они понемногу, достигнув к 80-м годам около 20 млрд. долларов, и здесь уже тоже сказывалась слабость власти. Обращаясь к председателю Госплана, А. Н. Косыгин не раз говорил: «Николай (Н. К. Байбаков. – О. П.), как хочешь, где хочешь ищи, но я ни в коем случае не допущу, чтобы мы были должниками западных стран».[142] Тем не менее кредиты все-таки брали.

Конечно, самой позорной страницей советской экономики тех лет стала продажа природных ресурсов за границу. Ресурсы эти требовались самой русской промышленности (многие были дефицитные), их продажа на Запад усиливала его и ставила под угрозу экономическое будущее России. Вместо того чтобы перестраивать промышленность, ориентируя ее на переработку собственных ресурсов, советское руководство выбирает «легкое сиюминутное получение валюты за счет благополучия завтрашних поколений россиян».[143] Большая часть валюты, полученной за продажу российских энергоносителей и сырья, тратилась на покупку у Запада устаревшего оборудования (более совершенную технику западные правительства запрещали продавать), оплату западных поставок зерна, а также предметов роскоши для семей высшего и среднего эшелонов власти.

За 1974–1989 годы только нефти и нефтепродуктов было отправлено за границу на 176 млрд. долларов. Кроме того, ежегодно продавалось не менее 200 т золота.[144] К середине 80-х годов ежегодная сумма проданных природных ресурсов достигала 60 млрд. рублей в год.

Неравноправные экономические отношения СССР с Западом – «сырье и энергоресурсы на технику» – вели к неизбежному отставанию советской промышленности. В результате, если в 50–60-е годы технологическое оборудование в советской электронной промышленности было почти сплошь отечественное, то в 70–80-е – импортное. Из-за особенностей экономической политики Запада СССР мог покупать для этой отрасли в основном только устаревшие образцы, использование которых обрекало страну на технологическое отставание.

Заметно падало качество продукции. Особенно это ощущалось в ухудшении качества продовольствия. Право, данное предприятиям, самостоятельно планировать свою деятельность и получать часть прибыли многие использовали как лазейку для скрытого повышения цен на свою продукцию. Вместо того чтобы повышать эффективность производства и более экономно использовать ресурсы, производственники стали понижать качество. Например, при тех же материальных ресурсах мясокомбинаты производили больше колбасы, добавляя в продукт недопустимое количество крахмала, воды и разных заменителей. Проверка, проведенная Госпланом во второй половине 70-х годов, показала, что примерно половина прироста товарооборота достигалась за счет ухудшения качества и скрытого повышения цен.[145]

Понижение качества продукции, на которое руководство страны смотрело сквозь пальцы, стало основой быстрого роста теневого капитала. Комбинируя с сортностью товарной продукции, теневики обеспечивали себе значительную экономию, за счет которой создавалась продукция, идущая налево и обогащавшая солидный слой дельцов и связанных с ними лиц. Так, например, по стандарту, на метр шерстяной ткани требовалось 50 г чистой шерсти, а реально отпускалось 45, остальные шли на производство подпольной продукции. В результате каждый десятый метр ткани шел в пользу комбинаторов. То же самое касалось молока (за счет разбавления его водой), хлеба (добавляли заменители), колбасы (куда, кроме крахмала, добавляли даже туалетную бумагу). Таким образом, в 70-е – начале 80-х годов были созданы огромные капиталы, сделавшие бытовым явлением коррупцию в государственном и партийном аппарате и создавшие тем самым «материально-техническую базу» будущих деятелей «перестройки».

В 70-е годы многие экономические проблемы «социализма» решались путем повышения «производительности станка» по печатанию денежных купюр, не обеспеченных товарами.

За 1971–1985 годы количество денег в обращении выросло более чем в три раза, тогда как розничный товарооборот увеличился только в 2,1 раза. По некоторым оценкам, отложенный (неудовлетворенный) потребительский спрос составлял в первой половине 80-х годов от четверти до половины вкладов в сберкассы, то есть 70–140 млрд. рублей.[146] Все это вело к скрытой инфляции, достигшей уже во второй половине 70-х годов не менее 3–5 % в год.

Уровень потребления товаров и услуг на душу населения СССР в начале 80-х годов составлял 34 % от уровня США. Ближе всего советские потребители были к американским по обеспечению продуктами питания (54 %), а также одеждой и обувью (39 %). В то же время разрыв по товарам длительного пользования и услугам был очень велик (объем потребления составлял менее 20 % уровня США).[147]

Кризисное положение советской экономики вызывало озабоченность у руководителей Госплана СССР. В их докладе, направленном в марте 1975 года в Политбюро, впервые за многие годы отмечалось, что «страна начала жить не по средствам – тратили больше, чем производили; шло неуклонное нарастание зависимости от импорта многих товаров, в том числе стратегических». Доклад вызвал недовольство Брежнева, заявившего на заседании Политбюро, что в нем содержится очень мрачный взгляд на положение дел. «А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка». Выражение «лучшая пятилетка» было подхвачено органами печати.[148]

В 1979 году А. Н. Косыгин и его заместитель В. Новиков еще раз предпринимают попытку реформировать экономику. Однако и она натолкнулась на упорное противодействие Брежнева и его окружения, считавших, что дела в целом идут вполне нормально.

Глава 13

Разрушение трудовой этики Русского народа. – Насаждение фальшивых трудовых отношений. – «Социалистическое соревнование». – «Ударничество». – Использование принудительных форм труда. – Воспитание нетрудового человека

В 60–70-е годы господствуют формы организации труда, основанные на административных запретах, мелочных инструкциях, различных ограничениях, сдерживающих самостоятельность, инициативу и предприимчивость русского труженика. Насаждаемой брежневским руководством бюрократической системе управления требовался не самостоятельный работник, а преимущественно исполнитель «от сих до сих», послушный «механизм», «винтик». Самодеятельность и предприимчивость рассматривались как качества неудобного человека. В этих условиях предприимчивость нередко вырождалась в жульничество, мошенничество.

Двойная бухгалтерия хозяйственной жизни сильно сказывалась на трудовой этике. Высокие трудовые ценности русского народа продолжали подвергаться обесценению. Осуществлялась беззастенчивая эксплуатация высоких моральных понятий с целью компенсировать плохую организаторскую работу, ошибки, потери, расточительность, бесхозяйственность. Кустарный уровень управления, неумение работать, постоянные прорывы, штурмовщина,[149] прорехи прикрывались броскими лозунгами, а результаты плохой организаторской работы и бесхозяйственности перекладывались на плечи рядовых тружеников.

Вместо того чтобы просто добросовестно организовывать работу, должным образом выполнять свои трудовые обязанности, советские администраторы предпочитали устраивать дутое «социалистическое соревнование» и «ударничество», а также фальшивые «коммунистические субботники» и «воскресники» и различные виды «шефской помощи». Десятилетиями совхозы, колхозы, овощные базы, стройки привыкли регулярно использовать на тяжелых, грязных и непривлекательных работах труд квалифицированных горожан. А так как добровольно желающих заниматься такой «шефской помощью», как правило, не оказывалось, то людей на эти работы направляли принудительно.

«Социалистическое соревнование» и «ударничество», формализованные, заорганизованные, бюрократизированные, превратились в одну из форм выдавать желаемое за действительное, по-чиновнически имитировать бурную деятельность. Десятилетиями падало качество труда, снижались показатели, росли прогулы, текучесть, штурмовщина, а газеты и журналы трубили о росте массового социалистического соревнования за право называться «ударником» или бригадой «коммунистического труда». Трудовые коллективы, районы, города, области, республики «соревновались», кто выдвинет больше «ударников». Каждой производственной и административно-территориальной единице предписывалось по разнарядке иметь определенное количество «ударников». Как рассказывала «ударница» В. И. Гаганова: «И у меня закрадывалось сомнение: не слишком ли все совершается легко и просто? Каждый ли из тех, кто поддержал почин, искренен и честен перед собой и страной? Да и в количестве ли последователей суть дела?.. С годами мы все больше накапливали опыт приукрашивания действительности, умелого сглаживания острых углов. Все должно было развиваться по заданной драматургии… Сколько же было этой показухи!»[150]

В 60–70-е годы формируется несколько массовых типов нетрудового человека, в лице которых процесс отчуждения труда дошел до крайней точки – презрение к труду, устойчивое предпочтение праздности труду. Честный труд такой человек считал невыгодным, на честного труженика смотрел как на помеху в своем стремлении жить легкой жизнью. Когда ему говорят о трудолюбии, он может только рассмеяться, так как всерьез полагает, что это понятие из области художественной литературы далекого прошлого. «Есть несколько категорий таких людей, – пишет писатель Е. Синицын. – Есть демонстративно презирающие труд, есть стойко не любящие труд, есть такие (их особенно много), кто кое-как терпит его, относится а нему как к неизбежной неприятности. Но всем им, кому в большей степени, кому в меньшей степени, родственен типичный образ нетрудового человека… Этот человек посторонний всему и всем. Он не понимает и не любит людей труда, не знает и не хочет знать цены тому, что создано трудом. Для него нет общественных интересов, общественных забот… у него нет общественных целей и радостей… нет соотечественников, и родины тоже нет. Для него родина там, где вкуснее и беззаботнее.

Главная черта его характера – беспредельный неуправляемый эгоизм».[151]

Нетрудовой человек всем своим существом, образом жизни, мировоззрением разлагающе действовал на окружение, особенно на молодежь. Причем рядом с этим нетрудовым человеком формировался промежуточный тип, в котором трудовые ценности еще не вполне погибли. Писатель В. Распутин в повести «Пожар» точно подметил: «Обозначился в последние годы особый сорт людей, не совсем бросовых, не потерянных окончательно, которые в своих бесконечных перемещениях не за деньгами гоняются и выпадающие им деньги тут же с легкостью спускают, а гонимы словно бы сектантским отвержением и безразличием ко всякому делу. Такой ни себе помощи не принимает, ни другому ее не подаст, процедуру жизни он исполняет в укороте, не имея семьи, ни друзей, ни привязанностей, и с тягостью, точно бы отбывая жизнь как наказание. Про такого раньше говорили: ушибленный мешком из-за угла, теперь можно сказать, что он отсебятился, принял одиночество как присягу. И что в этих душах делается, кому принадлежат эти души – не распознать…»

К началу 80-х годов по стране бродили не менее миллиона лиц без определенных занятий, официально именуемых «БОМЖ» (без определенного места жительства) или «БОРЗ» (без определенного рода занятий). Труд для этих людей составлял печальную необходимость, которую они нередко предпочитали заменить воровством. Дальневосточные ученые, исследовавшие тунеядство и бродяжничество в своем регионе, считали, что причина бродяжничества этих людей в том, что они не получили трудового воспитания, или, говоря словами Толстого, «потеряли способность, охоту и привычку зарабатывать свой хлеб». Выборочное статистическое обследование бродяг показало, что две трети из них ранее были судимы, более трети – люди 30–39 лет, седьмая часть – женщины, большинство разведено. Преобладающее большинство бродяг имело детей.

Журналист А. Лебедев, проживший среди бродяг около года, считал, что «на некоторую часть бродяг можно взглянуть, как на продукт нашей романтики. Сейчас многие сокрушаются: строили грандиозные гидростанции, заводы, БАМ, не думая о жилье и быте тех, кто строил. Масса героев – покорителей природы оказались без крыши над головой (я не имею в виду тесные общежития). Позвали людей в голубые дали: «Ребята, палатка – это прекрасно! Выстроите Зейскую, Бурейскую электростанции – поедете дальше!» Не все выдерживали испытания романтикой. Единицы становятся бродягами, а сотни временщиками. Им что тайгу рубить, что дом ломать… Лишь бы платили. Бродяжничество – это, наверное, утрата всякой морали, в том числе и трудовой: забетонировать – разбить, построить – разрушить…».[152]

Сложившаяся в стране система труда воспроизводила лодырей и прогульщиков, постоянно отвлекая людей от места основной, профессиональной работы, направляя их на непрофессиональное выполнение чуждых им видов труда.

В первой половине 80-х годов ежедневное число лиц, не вышедших на работу, только по официальным данным, приближалось к 1 млн. человек, а на самом деле было в 2–4 раза выше (администрация имела склонность не вносить в статистические данные о действительном числе прогулов и незаконном отсутствии на работе). В середине 80-х годов Госкомстат СССР сообщал, что затраты предприятий, учреждений и организаций в связи с отвлечением работников от основной деятельности составили в целом по народному хозяйству 1649 млн. рублей. Из них на выплату зарплаты – 1547 млн. рублей. Ежегодно терялось около 200 млн. человеко-дней (а реально от 400 до 800), из них половина – за счет посылки горожан на сельскохозяйственные работы, около десятой части – за счет «шефской помощи» овощным базам.[153]

Особая система трудовых отношений сложилась в трудовых колониях. В начале 80-х годов по объему выпускаемой продукции трудовые колонии, входившие в систему Министерства внутренних дел, занимали шестое место среди производственных министерств страны. Здесь нередко продолжали жить «трудовые» традиции Беломорканала, заложенные еще еврейскими большевиками. Производство велось на устаревшем оборудовании в тяжелых условиях безо всякой охраны труда. Причем в лагерях по-прежнему существовала «трудовая-нетрудовая» иерархия («блатной закон»), согласно которой работу выполняли так называемые «мужики» (люди, как правило, совершившие преступление случайно и желающие побыстрей вернуться к привычной жизни), уголовная же верхушка из «первой пятерки» блатных чаще всего не работала, заставляя свою норму выполнять «мужиков» (а нормы рассчитаны на здоровых, хорошо питающихся людей).

Для выполнения этих норм принимались «социалистические обязательства». Так, например, в колонии № 1/3 среди прочих пунктов числился и такой: «Развернуть трудовое соревнование среди осужденных и добиться присвоения шести отрядам и 31 бригаде звания «Высокопроизводительного труда и примерного поведения».

50 % заработанного осужденными в колонии изымалось на содержание правоохранительных органов. На продуктовый ларек разрешалось тратить 10–15 рублей в месяц. А в результате: «…выходит… («мужик») через несколько лет из ворот колонии потерявший здоровье, без денег, измученный долгой унизительной зависимостью, профессионально ни к чему не пригодный».[154] А таких «мужиков» в 70-х годах в колониях было около полутора миллиона.[155]

Наряду с принудительным трудом заключенных широко использовался принудительный солдатский труд. Солдат, взятый на службу, чтобы защищать Родину, становился своего рода крепостным министерств и ведомств (Минводхоза, Минтрансстроя, Минтяжстроя и мн. др.) и выполнял самые тяжелые и непривлекательные виды работ.

Нормировщики одного из многих военно-строительных отрядов жаловались, что оплата труда в отряде «крайне низка». Обучение солдат профессии поставлено плохо. В основном их использовали на вспомогательных работах, где все инструменты – лом да лопата. Всем воинам-штукатурам, кровельщикам и т. д. присваивали самый низкий разряд. Без всяких оснований срезали расценки, тарифные ставки.[156]

В «военно-трудовых армиях» работало в то время не менее миллиона человек. Своим трудом они значительно облегчали жизнь паразитирующим на солдатском труде министерствам. Как правильно отмечалось в то время: «Привлечение солдат к выполнению плановых заданий «развращает» многие наши ведомства, они перестают соразмерять свои желания и возможности: рабочая сила-то ведомству ничего не стоит. Ни соцкультбыт нормальный создавать, ни зарплату человеческую платить солдатам, по мнению руководителей ведомств, не надо. И эксплуатация труда здесь не в меньшей степени, чем у заключенных в труд колониях».

Очень близка к принудительной форме труда была в 60–70-е годы работа так называемых «лимитчиков», вынужденных из-за прописки трудиться на рабочих местах, вредных, непривлекательных, с низкой оплатой (служащей основой для беззастенчивой эксплуатации). Десятилетиями функционировала система, когда русские люди из Тульской, Калужской, Рязанской, Тамбовской и многих других областей приезжали в Москву, Ленинград и некоторые другие большие города, чтобы выполнять самую непрестижную и невыгодную работу, на которую не шли местные, жили в бараках-общежитиях, не смея протестовать против нарушения элементарных условий труда и жизни. Рабочая сила «лимитчиков» стоила для работодателей значительно дешевле, чем рабочая сила жителей, прописанных в больших городах. Но при этом нарушались самые элементарные принципы социальной справедливости, деформировались основополагающие трудовые ценности, труд приобретал принудительный характер. Общая численность лимитчиков в СССР составляла в 70-е годы многие миллионы человек.

Общее же число людей, занятых на всех видах недобровольного (принудительного) труда – в трудовых колониях, военно-трудовых отрядах (стройбатах), по лимиту в больших городах, привлеченных на работы и другие виды «шефской» помощи, – составляло в 70-е годы не менее 6 млн. человек.

В целом по стране сложилось крайне уродливое соотношение между настоящими тружениками и людьми, работающими, чтобы только отделаться, предпочитающими праздность труду. Специальное обследование тех лет показало, что настоящее стремление работать как можно лучше, высокая самодисциплина, инициативность, творческое отношение к своим обязанностям свойственны только 25–35 % занятых в нашем народном хозяйстве, причем в основном лицам от сорока лет и старше. Примерно пятая часть работающих – лица с низкой трудовой активностью. Они инертны, работу предпочитали праздности. Нарушали трудовую дисциплину, отличались слабой продуктивностью и низким качеством труда. Около половины взрослого населения страны, хотя и понимали ценность трудолюбия и добросовестного отношения к труду, но не стремились работать как можно лучше, не обладали высокой сознательной дисциплиной, не относились инициативно и творчески к своему труду. Таким образом, по крайней мере две трети нашего населения начала 80-х годов трудно было отнести к хорошим работникам.

Отчуждение труда, разрушение трудовых ценностей, неуклонно продолжавшиеся последние десятилетия, стали важнейшей причиной серьезной деформации многих сторон советского социально-экономического механизма, ценообразования, планирования, управления. Отсутствие или имитация деятельности на том месте, где требовался настоящий труд, создавало зияющие пустоты в производстве, обслуживании, структуре цен, заставляло использовать заведомо искаженные пропорции в отдельных народно-хозяйственных категориях – потребление, накопление, группа А, группа Б и т. п. Дутые цены создавались, чтобы получить незаслуженную оплату за плохую работу или даже ее отсутствие, фиктивный хозяйственный механизм, чтобы имитировать полезную деятельность, фальшивые производственные отношения, чтобы скрыть глубокое противоречие между тружениками и паразитическими элементами. Создавалась парадоксальная ситуация – чем больше в стране становилось техники, тем хуже ее использовали, фондоотдача снижалась. Если еще в 40-е годы в стране не хватало технических средств, а трудолюбия, старательности, добросовестности было даже в избытке, то в 70-е годы, наоборот, главным дефицитом стала культура добросовестного, самостоятельного, инициативного труда. Именно этот дефицит породил все остальные виды дефицита в нашей стране. Степень отдачи трудового потенциала, повышавшаяся во второй половине 40–50-х годах, в 60–70-х годах стала снижаться.

Катастрофически увеличился разрыв в производительности труда в нашей стране и США и в особенности в производительности труда в сельском хозяйстве. Если еще при Сталине Россия делала стремительный рывок к сокращению этого разрыва, то в 60–70-е годы наше экономическое отставание становилось все более и более явным. Оторвавшись от народных корней, превратив труд в арену всевозможных социальных экспериментов, подменив национальную модель трудовой деятельности набором «временных инструкций» (от «съезда» к «съезду»), оторвавшись от народных форм хозяйствования, страна все больше теряла способность к продуктивному творческому труду.

Глава 14

Жизнь Русской церкви. – Преодоление трудностей. – Уменьшение числа приходов. – Усиление роли Церкви в духовной жизни. – Обращение к Церкви интеллигенции. – 100 миллионов крещеных. – Канонизация русских святых. – Почитание царственных мучеников. – Борьба с масонским экуменизмом и протестантским реформаторством

Отстранение Хрущева от власти 14 октября 1964 года в праздник Покрова Божией Матери было воспринято православными русскими людьми как знак покровительства Божьей Матери над Россией. Закрытие православных церквей прекратилось, однако храмы, закрытые в хрущевский период, верующим возвращены не были. Положение Русской церкви, хотя и несколько улучшилось, но тем не менее было гораздо хуже, чем в последнее десятилетие правления Сталина.

Новое время принесло новые испытания и новые трудности. Заметно снизилась по сравнению с послевоенным десятилетием посещаемость храмов прихожанами. Объяснялось это тем, что из жизни уходило поколение, юность которого приходилась на дореволюционные годы. В результате хрущевских гонений и запретительных акций в начале 60-х годов почти прекратился приток в церковь молодых людей, в храмах преобладали пожилые женщины. Не хватало священников. Старшее поколение священнослужителей умирало, а выпускники духовных семинарий (значительная часть которых была закрыта Хрущевым) не могли восполнить этой естественной убыли. Часть священников приходилось рукополагать без соответствующего духовного образования. Среди этой категории священников преобладали выходцы из Западной Малороссии, где к тому времени сохранилось гораздо больше православных людей, получивших еще в 30-х годах семейное религиозное образование.

Несмотря на старания священнослужителей и мирян, не удалось отменить дискриминационные пункты «Положений о Русской православной церкви», навязанные православным людям космополитическим режимом Хрущева в 1961 году. Устранение настоятелей и клириков от административно-хозяйственных дел затрудняло их пастырскую службу и мешало духовному окормлению паствы. Церковные старосты, не всегда имевшие твердые христианские убеждения, нередко вступали в конфликт со священнослужителями, что противоречило самому духу Православия.

После вечного упокоения в 1970 году Патриарха Алексия I новым Первоиерархом Русской церкви стал в 1971 году митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен. При нем церковная жизнь протекала без особых потрясений. Однако, как и в 60-е, так и в 70-е годы происходило сокращение православных приходов: некоторые сельские приходы в связи с оттоком сельских жителей в город теряли прихожан и закрывались; в то же время в городах, где потребность в церкви становилась все больше, открывать храмы запрещалось. За 1966–1971 годы количество православных приходов уменьшилось с 7523 до 7274, а к 1981 году – до 7007. Сократилось и число священников – с 6234 в 1971-м до 5994 в 1975-м. В результате этого некоторые священники окормляли по два, три и даже по четыре прихода. Упал образовательный уровень духовенства. Богословское образование имела лишь половина духовенства. Почти половина священнослужителей не имела общего среднего образования.[157]

Несмотря на огромные трудности и непрекращающуюся атеистическую пропаганду, роль Церкви в общественной жизни страны во второй половине 60-х – в 70-е годы заметно увеличивается. Более частыми становятся случаи прихода в храм людей (особенно интеллигенции), выросших в атеистических семьях. В больших городах заметно выросло число крещений взрослых людей. Все это свидетельствовало о том, что попытки партийных и советских органов отвратить русских людей от Церкви оказывались в основном безуспешными. По данным социологических опросов, число сознательных верующих в конце 70-х годов достигало 30–40 млн. Крещенных по православному обряду было больше 100 млн.[158] Церковные праздники собирали огромное количество людей. И что характерно для этого времени – в церковь потянулась интеллигенция.

В храмах шла напряженная духовная жизнь. Впервые за советское время продолжилась канонизация святых Русской церкви. В апреле 1970 года Священный синод причислил в лику общерусских святых православного просветителя Японии равноапостольного Николая (Касаткина), в 1977-м – просветителя Америки и Сибири митрополита Московского Иннокентия (Вениаминова), в 1979-м – местночтимого Харьковского святителя Мелетия (Леоновича).

За период после Поместного собора 1971 года установлено празднование соборов святых – Тверских (1979), Новгородских (1981), Радонежских (1981), Владимирских (1982), Смоленских (1983), Белорусских и Сибирских (1984), Костромских (1986), Рязанских (1987) и Крымских (1988). Церкви были переданы мощи святителя Феодосия Черниговского, преподобного Феодосия Тотемского и гробница святителя Питирима Тамбовского.

Служение многих русских священников носило подвижнический характер. Под неусыпным наблюдением и давлением атеистической власти любой батюшка вне церкви чувствовал себя как в стане врагов. В проповедях и публикациях священникам запрещалось упоминать слова «Страшный Суд», «Конец Света», «Крестный ход»; употреблять имена отца Иоанна Кронштадтского, Серафима Саровского, ну и, конечно, Царственных Мучеников и других новомучеников Русской церкви. Тот, кто отказывался выполнять этот запрет, подвергался гонениям.

Известный духовный писатель и общественный деятель отец Дмитрий Дудко, великий подвижник Православия и русской национальной идеи, многократно подвергался гонениям, арестам, заключению в ГУЛАГ (9 лет). Победить смерть еще при жизни и идти крестным путем этой победы – так выражался в его книгах духовный, жизненный исповеднический опыт православного священника. Единственный выход для спасения души – «нести свой крест, принимать трудности и даже искушения… И только тот, кто победит всякие искушения, может следовать дальше».[159]

Продолжала свое православное служение и Русская зарубежная церковь. Еще в конце войны монастырь преп. Иова Почаевского, находившийся под ее юрисдикцией, покинул Чехословакию и образовал три монастырских издательских центра в Джорданвилле (США), Монреале (Канада) и Мюнхене (ФРГ). На базе этих центров Русская зарубежная церковь организовала выпуск периодических изданий и духовной литературы. Многие духовные произведения печатались впервые. Так, «Великая Дивеевская тайна» преподобного Серафима Саровского была обнародована в Джорданвилле лишь в 1969 году по благословению архиепископа Русской зарубежной церкви Аверкия Сиракузского и Троицкого. Еще в первой половине 1930-х годов публикация ее была благословлена архиепископом Феофаном Полтавским. В 60–70-е – начале 80-х годов Зарубежная церковь совершила ряд прославлений русских подвижников: св. Иоанна Кронштадтского (1964), преп. Германа Аляскинского (1970), св. блаж. Ксении Петербургской (1978), преп. Паисия Величковского (1982), Новомучеников и исповедников Российских (1981; среди которых были царь Николай II и его семья).

Канонизация Царственных Мучеников Русской зарубежной церковью явилась огромным событием не только для наших соотечественников за границей, но и прежде всего для истинно православных людей в самой России, среди которых почитание царской семьи никогда не прекращалось.

Событие это стало началом нового духовного этапа в жизни страны, первой ступенью к покаянию Русского народа за то, что он попустил иноплеменникам «умучить своего царя». «Грех цареубийства, происшедшего при равнодушии граждан России, народом нашим, не раскаян. Будучи преступлением и Божеского, и человеческого закона, этот грех лежит тяжелейшим грузом на душе народа, на его нравственном самосознании».[160] Прославление Царственных Мучеников способствовало возрождению русского национального сознания.

Относительное усиление роли Православной церкви в духовной жизни русского народа вызывало беспокойство антирусских, космополитических сил как в России, так и на Западе. Делается все, чтобы придать русскому Православию протестантский характер, превратив его в одну из декоративных, псевдохристианских религий, пронизанных масонско-экуменическим духом, какими в Европе и Америке стали, например, католицизм, лютеранство, кальвинизм.

Западные центры целенаправленно всяческим образом поощряют любые ростки протестантизма, экуменизма и религиозного реформаторства в среде русского духовенства.

В 60-е годы протестантское движение было отмечено такими именами, как священники Н. Эшлиман и Г. Якунин (впоследствии расстрига). Они выступали с письмами, переполненными развязными, несправедливыми и провокационными обвинениями по адресу Патриарха, епископата и духовенства Русской церкви. Письма эти с помощью западных спецслужб и средств массовой информации широко распространялись по всему миру, служили целям клеветнической кампании против России и иерархии Русской православной церкви, вносили раздор в среду духовенства.

Серьезный вред незыблемым основам православного вероучения наносили религиозные реформаторы – экуменисты, имевшие тогда серьезную поддержку в лице митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима (Ротова), ставшего одним из президентов Всемирного совета церквей, насаждавшего экуменический дух в среде русского духовенства. Верно служа целям масонско-экуменических кругов, этот иерарх даже скончался в 1978 году в Ватикане, на приеме у папы римского. Продолжателем экуменического дела митрополита Никодима стал один из руководителей ОВЦС священник Виталий Боровой.

Наиболее последовательным выразителем экуменического реформаторства был священник А. Мень, еврей по национальности, по собственным словам, никогда не забывавший «о той ответственности и призвании, которые возлагает на меня принадлежность к Израилю».[161] Мень открыто заявлял, что «русская православная дореволюционная литература не всегда понятна нынешним читателям…» и что «не следует страдать ностальгией прошлого». Вместо «устаревшей» православной литературы нужно создавать новую на современном языке. Вместо традиционных основ Православия Мень предлагает собственную трактовку христианского вероучения, модернизируя его в протестантском и католическом духе. В книге Меня «Сын Человеческий» Бог – некое универсальное, одинаковое для всех конфессий существо, вроде Универсального Архитектора Вселенной у масонов. Мень объявляет шовинистами всех противников экуменического движения, уравнивающего правоту Православия с отпавшими от истинной веры другими христианскими конфессиями. Экуменический реформатор настаивал на отмене почитания некоторых русских святых, канонизацию которых он считал следствием «средневекового антисемитизма».

Несмотря на все усилия, поддержанные Западом, представителей масонского экуменизма и протестантского реформаторства, им не удалось замутить чистоту православной веры. Для подавляющего большинства клириков и мирян экуменисты и протестанты были простой кучкой раскольников, презираемых и отвергаемых Церковью как еретики.

Православные русские люди продолжали жить идеалами Святой Руси, убежденные в том, что она жива и незримо присутствует рядом с нами. Как писал в 1972 году православный мыслитель и публицист Г. Шиманов: «Святая Русь не исчезла, не закопана; она вечна и победоносна, и это последнее слово принадлежит истории нашего народа… Святая Русь исчезла только с поверхности современной жизни, но она продолжает жить в ее скрытых глубинах, произрастая до того времени, когда будет угодно Богу, и переживая зиму, она опять появится на поверхности и украсит образ земли Русской, которую хлестали свирепые и ледяные ураганы и бури».[162]

Глава 15

Русская культура и наука. – Великие писатели из крестьян. – Любовь к Родине и вера в ее духовные основы. – Успехи русской науки. – Отечественные приоритеты в космонавтике и ядерной энергетике

Русская церковь вольно или невольно влияла на сердца и души наших соотечественников, и прежде всего деятелей русской культуры. Для большинства из них (даже невоцерковленных) образ страдающей Родины всегда ассоциировался с широким полем и церковью с крестом на холме. Именно этот образ так или иначе проходит через многие произведения русских писателей, поэтов, художников, возбуждая их национальное сознание, наталкивая на русские по духу темы творчества.

Ядро русской литературы 60–70-х годов составляли писатели, чьи корни были связаны с православной деревней, с крестьянской жизнью, ибо только здесь по-настоящему сохранились живые роднички исконного русского сознания, особого отношения к окружающему миру, природе, труду. Именно эти роднички дали жизнь Ф. Абрамову, В. Астафьеву, В. Распутину, В. Белову, Б. Можаеву, Е. Носову, В. Солоухину, В. Тендрякову, В. Шукшину. Как справедливо отмечал А. Солженицын, характеризуя многих из этих писателей, «такого уровня во внутреннем изображении крестьянства, как крестьянин чувствует окружающую свою землю, природу, свой труд; такой ненадуманной, органической образности, вырастающей из самого народного быта; такого поэтического и щедрого народного языка… – к такому уровню стремились русские классики, но не достигли никогда: ни Тургенев, ни Некрасов, ни даже Толстой. Потому что – они не были крестьянами. Впервые крестьяне пишут о себе сами. И сейчас читатели могут наслаждаться тончайшими страницами у этих авторов».[163]

Огромным событием русской литературы стали произведения В. Г. Распутина. Этот писатель с первого своего сборника рассказов «Человек с этого света», вышедшего в 1967 году в Красноярске, завоевал души многих русских людей. Ряд его повестей – «Деньги для Марии» (1967), «Последний срок» (1970), «Живи и помни (1975), «Прощание с Матерой» (1976) – стали вершинами не только русской, но и мировой литературы. В образах его героев выражается огромное душевное богатство русского человека – доброта, совестливость, любовь к Родине, отзывчивость, сострадание, взаимопомощь, сердечность, душевная щедрость, нестяжательство.

Человек может жить полноценно только с любовью к Родине, сохраняя в душе вековые традиции своего народа. В повести «Прощание с Матерой» Распутин показывает, как русский человек относится к разрушению своего национального мира «именем прогресса». По приказу сверху должна исчезнуть с лица земли, быть затоплена одна из многих русских деревень. Крестьян фактически насильственно переселяют в другое место – «перспективное» село, построенное бездарными, чуждыми русскому народу «специалистами» «без любви к людям, которым тут жить». Простая русская женщина Дарья пять лет сопротивляется, защищая свой старый дом и всю деревню от погрома. Для нее Матера и ее дом – воплощение Родины. Отстаивает Дарья не старую избу, а Родину, где жили ее деды и прадеды, и каждое бревно не только ее, но и пращуров ее. Сердце ее русское болит – «как в огне оно, христовенькое, горит и горит, ноет и ноет». Как точно отмечал выдающийся русский критик Ю. Селезнев: «…Название острова и села – Матера – не случайно у Распутина. Матера, конечно же, идейно образно связано с такими родовыми понятиями, как мать (мать – Земля, мать – Родина), материк – земля, окруженная со всех сторон океаном (остров Матера – это как бы «малый материк»)…»[164]

Космополитическое наступление так называемого «мирового прогресса», превращение человека в бездушный винтик потребительского мира разрушает духовную цивилизацию, подрубает основы православного мировоззрения, которое так стойко защищает Дарья. Предавая свою малую Родину, человек теряет истоки самого главного в жизни, деградирует как личность, жизнь его становится серой и бесцельной.

Тема «малой» Родины, из которой рождается и вырастает наша Великая Родина, Великая Россия, проходит красной нитью через все творчество другого выдающегося русского писателя этого времени В. И. Белова. «…Здесь и начинается для нас, – говорил писатель устами одного из своих героев, – большая Родина. Да, человек счастлив, пока у него есть Родина. Как бы ни сурова, ни ласкова была она со своим сыном, нам никогда от нее не отречься». Совестливость, беззлобность, доброжелательность, трудолюбие, жизнелюбие – главные черты героев рассказов Белова. Герой повести «Плотницкие рассказы» Олеша Смолин убежден, что нет большего наказания, чем суд собственной совести. В рассказах и повестях Белова отражается влюбленное, поэтическое отношение русского человека к природе и животным.

Классическим образом простого русского человека стал Иван Африканыч из повести В. Белова «Привычное дело». В нем раскрываются «важные черты русской души, не лишенные известных противоречий. Он стойкий, терпеливый, работающий день и ночь, честный, любящий глубоко и сильно свою жену, добрый, но вместе с тем есть у него и незадачливость, бездумность, безалаберность, есть и привычка не перечить начальству».[165] В чутком, добром отношении к жизни открывается любящая душа русского человека, живущего по совести, кровно ощущающего свою связь с людьми и природой. Мучительно переживает Иван Африканыч каждый свой поступок, не согласующийся с совестью. А совесть его как тот родничок, в котором «вода была так прозрачна, что казалось, что ее нет вовсе, этой воды».[166]

Особо значительной страницей творчества В. И. Белова стали его очерки русской народной эстетики «Лад». С любовью и глубоким пониманием писатель рассказал об эстетическом отношении к жизни русского крестьянина, раскрыл красоту его бытовых и трудовых традиций.

Лучшим русским поэтом этого времени был, бесспорно, Н. М. Рубцов, трагически погибший в возрасте 35 лет в 1970 году и не успевший осуществить многие из своих замыслов. Обостренный чувством Родины и критическим отношением к так называемому прогрессу (который «может быть крушеньем»), Рубцов близок к творчеству Распутина и Белова. Выбитые на его надгробии строки «Россия, Русь! Храни себя, храни!» выражают главную духовно-нравственную линию в стихах этого поэта. Уважительное и любовное отношение к деревне, восприятие человека и природы как гармонично целого, верность отчему дому, Родине, духовным ценностям предыдущих поколений русских людей сделали поэзию Рубцова преемственницей творчеству Есенина, объединяя ее со стихами Тютчева, Фета, Бунина. «До конца, до тихого креста. Пусть душа останется чиста» – главная заповедь коренного русского человека. В стихотворении «Душа хранит» поэт писал:

Патриотический подъем выражался и во многих стихах выдающегося русского писателя и поэта В. А. Солоухина, некоторые из них распространялись в списках, так как не могли быть опубликованы, как, например, стихотворение «Друзьям»:

В отличие от литературы, в области кинематографии царило засилье еврейского кино, отличавшееся, как правило, поверхностно-игровым подходом, неглубокой, неубедительной проработкой образов, карикатурным изображением русских людей, прикрывавшее отсутствие духовной глубины и достоверности внешними эффектами и комическими сценами в одесской манере (вроде Э. Рязанова). На этом фоне фильмы немногих русских режиссеров смотрелись как настоящее откровение. Русская школа кинематографии продолжалась в фильмах С. Ф. Бондарчука (например, «Война и мир» по Л. Н. Толстому, 1966–1967), С. А. Герасимова («У озера», 1969; «Любить человека», 1972), В. М. Шукшина («Калина красная», 1974), Е. С. Матвеева («Любовь земная», 1974).

В русской музыке чувствуется стремление опереться на народную песню. Создаются так называемые фольклорные кантаты – «Курские песни» Г. В. Свиридова, «Белорусские песни» А. В. Богатырева, камерно-вокальные произведения – «Русская тетрадь» В. А. Гаврилина, вокальные циклы Свиридова на слова Есенина и Блока.

Обращение к образу С. Есенина характерно для многих русских композиторов того времени. Начало положило сочинение Свиридова «Поэма памяти Сергея Есенина». Чувствуется тяготение к эпически-философскому осмыслению русской истории, дающее могучий толчок к возрождению национального сознания, например, оратория «Слово о полку Игореве» Л. А. Пригожина (1966).

Ярко национально-русский музыкальный стиль на основе соединения интонаций и ритмов русской народной, крестьянской и городской песни, частушки, народной инструментальной музыки проявлялись в творчестве таких композиторов, как В. П. Соловьев-Седой («Подмосковные вечера», «Если бы парни всей земли»), С. С. Туликов («Родина»), М. Г. Фрадкин («Течет Волга», «За того парня»).

Мировую славу по-прежнему сохранял и русский балет, развивавшийся на основе традиционного национального репертуара, в классических традициях русского танца. В 60–70-х годах большую популярность приобрели артисты: И. А. Колпакова, Е. С. Максимова, Н. И. Бессмертнова, А. Б. Годунов, Л. И. Семеняка и др.

Большую роль в возрождении русского национального сознания сыграл художник И. Глазунов. Для многих тысяч русских людей его картины стали введением в богатый мир героической русской истории и православной культуры. Собиратель русских икон и большой почитатель церковного искусства, Глазунов смело использовал их образы и формы. Вглядываясь в картины Глазунова, русские люди впервые за многие годы видели своих великих предков, строителей Русского государства, выразителей национального самосознания. Князь Игорь, Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, Андрей Рублев, Иван Грозный, Борис Годунов, крестьяне, монахи, странники, мастеровые, написанные кистью Глазунова, выражают неумирающую правду истории Великой и Вечной России, духовную красоту и силу народных характеров. «Сегодня – это вчера, сегодня – это завтра», – неоднократно повторял художник, подчеркивая огромное значение неразрывности связи времен, духовной преемственности поколений русских людей.

Созданное во второй половине 70-х годов большое историческое полотно «Мистерия XX века» отразило огромную роль России в мировой истории нашего столетия. На переднем плане представлен могучий образ Сталина – победителя, объединившего русский народ на войну против творцов нового мирового порядка.

Русская научная мысль 60–70-х годов характеризовалась крупными достижениями во многих областях науки. Олицетворением глубины философского познания бытия стала деятельность великого русского мыслителя А. Ф. Лосева, в свое время отправленного в ГУЛАГ по личному указанию Кагановича за создание гениальной книги «Диалектика мира». В 1963–1974 годах философ создает «Историю античной эстетики» (в четырех томах), в которой рассматривает сущность бытия вообще. «Его любимой идеей, – писала ученица Лосева профессор А. А. Тахо-Годи, – всегда была сущность, которая проявляется. Он любил, чтобы сущность как можно больше проявлялась вовне, почему он и назвал всю свою историю философии историей эстетики. Алексей Федорович говорил, что вся античная философия – это есть, по сути дела, эстетика, потому что она занимается бытием, в котором проявляется сущность наиболее совершенным образом».

Огромных достижений русская наука достигла в области ракетостроения, космонавтики и ядерной энергетики, тесно связанных с укреплением обороны страны в условиях агрессивной «холодной войны» Запада против России.

С середины 60-х годов разрабатываются многоместные космические корабли-спутники «Союз», предназначенные для маневрирования, сближения и стыковки на орбите искусственных спутников Земли. С 1967-го по 1977 год на орбиту выводятся 23 корабля «Союз», в том числе 21 с космонавтами.

В апреле 1971 года начался новый этап в исследовании космоса – запущена первая тяжелая орбитальная станция «Салют», позволяющая проводить длительные эксперименты в космосе. Русские ученые впервые в мире разработали системы космического телевидения и космической связи, позволявшие надежно контролировать деятельность космических аппаратов и передачу научной информации на Землю. Важную роль в развитии системы информации стали играть разработанные в СССР спутники связи – «Молния-1» (выводятся на орбиту с 1965 года), «Молния-2» (1971), «Молния-3» (1974), «Радуга» (1975), телевизионный спутник «Экран» (1976), а также сеть наземных приемных станций «Орбита».

Всего только за 1960–1970-е годы на 1 января 1977 года количество запущенных искусственных спутников Земли, Солнца, Луны, Марса и Венеры достигло около 1100.[167]

Среди русских ученых, внесших в 60–70-х годах особый вклад в ракетостроение и космонавтику, следует отметить М. В. Келдыша, М. К. Янгеля, Г. Н. Бабакина, В. П. Глушко, В. Н. Челомея, A. M. Исаева, Н. А. Пилюгина, В. Б. Бармина, Б. В. Раушенбаха, А. П. Виноградова, В. В. Ларина.

С пуском первой в мире атомной электростанции (АЭС) в Обнинске развитие ядерной энергетики шло по нарастающей. От первых опытно-промышленных энергоблоков атомных электростанций русские ученые приступают к созданию и освоению промышленных энергоблоков, которые по выработке электроэнергии и мощности были сопоставимы с показателями обычных тепловых электростанций. В семидесятые годы вводятся новые реакторы на Нововоронежской АЭС, производится серийное строительство АЭС с двумя реакторами, а также создаются и запускаются в эксплуатацию еще более мощные реакторы на Калининской и Игналинской АЭС.

Продолжается использование ядерной энергетики на флоте. Вслед за первым в мире коммерческим атомным судном – ледокол «Ленин» – в 1975 году создается почти в два раза более мощный ледокол «Арктика», а в 1977-м – ледокол «Сибирь». С использованием ядерных установок строятся атомные подводные лодки, имеющие большую автономность и практически неограниченную дальность плавания под водой, что значительно способствовало укреплению обороноспособности России.

Достижения русских ученых поставили отечественную науку на передовые рубежи мирового научно-технического развития, обеспечив ей приоритет во многих ключевых областях соперничества с западными странами.

Глава 16

Русское сопротивление. – Возрождение национального сознания. – Клуб «Родина». – Национал-либералы. – ВСХСОН. – «Молодая гвардия». – Национал-большевики. – «Наш современник». – ВООПИК. – «Русский клуб». – Рост патриотического движения. – «Вече». – Развитие отечественной мысли. – Преследования патриотов. – Возникновение любительского объединения «Память»

Возрождение русского национального сознания в 60–70-е годы осуществлялось по нарастающей от извращенных и усеченных форм отечественной идеологии в виде национал-коммунизма и национал-либерализма к традиционным формам духовности, воплощенным в вечные ценности Православной церкви, Великодержавности и Русской Народности. Национальное сознание, отчужденное десятилетиями террора еврейских вождей и космополитов, по сути дела, заново рождалось, росло и зрело в душе многих русских людей. В условиях почти полного отсутствия правдивой информации о духовных корнях нашей Родины и запретов на выдачу в библиотеках сочинений отечественных мыслителей русским патриотам приходилось как бы впервые открывать многие очевидные национальные истины. Зато какую радость неофитов испытывали они, прорвавшись через все препятствия запретов и оболгания в сферу вечных ценностей Отечества!

Еще в 50-е годы возникают отдельные очаги русского сопротивления и национального возрождения. Они имели почти подпольный характер и существовали в форме небольших кружков единомышленников при православных храмах, в университетах, институтах, библиотеках, музеях и даже школах (среди преподавателей). Встречи проходили, как правило, на частных квартирах, обсуждались волнующие проблемы, из рук в руки передавались редкие книги русских мыслителей – Н. Данилевского, К. Леонтьева, И. Киреевского, В. Розанова и др., а также православная литература, труды отцов Церкви и святых русских подвижников. В домах русских людей начинают снова появляться иконы, сначала как какое-то модное увлечение, но постепенно перерастая в более глубокое чувство, удовлетворяющее духовную потребность. В деревню двинулось множество молодых людей, собиравших иконы, церковные книги, предметы старого русского быта и одежды. Все большее число русских людей стали проводить свои отпуска в деревне. У многих пробуждается интерес к русской старине.

Возникновение в 1964 году клуба любителей памятников истории и культуры «Родина» как бы легализовало этот широкий общественный интерес, узаконив тем самым некоторые процессы возрождения русского национального сознания. Инициаторами клуба «Родина» стали художник И. С. Глазунов и архитектор-реставратор П. Д. Барановский. Создание клуба поддержал целый ряд выдающихся деятелей русской культуры, и в частности художники П. Корин и А. Коробов, академики Н. Воронин и Б. Рыбаков, писатель Л. Леонов, архитектор П. Ревякин. Председателем клуба был А. Садов. «Одной из важнейших задач клуба, – писал впоследствии Глазунов, – была пропаганда отечественного культурного и исторического достояния, привлечение как можно большего числа людей к его защите от окончательного большевистского разгрома. Эта тема постоянно звучала на наших вечерах, в организуемых нами газетных и журнальных публикациях. С этой же целью совершались экскурсии по историческим местам и древним русским городам».[168] Кроме лекционной и экскурсионной работы, члены клуба участвовали в реставрации памятников, и в частности Крутицкого подворья в Москве и Болдинского монастыря под Смоленском. Вокруг П. Д. Барановского сформировался круг архитекторов-реставраторов, искусствоведов, бывших не просто превосходными специалистами, но и прежде всего истинными патриотами России. Высокое духовное чувство, которое они несли в себе, стало своего рода катализатором пробуждения национального сознания для сотен русских людей. К наиболее замечательным представителям круга Барановского следует отнести Л. И. Антропова, Н. И. Иванова, В. А. Десятникова, В. И. Федорова, Н. И. Свешникова, А. И. Пономарева, М. П. Кудрявцева, О. И. Журина, В. А. Виноградова.

При клубе возникла первая в советской России общественная комиссия по охране памятников, председателем которой стал главный редактор журнала «Техника – молодежи» В. Д. Захарченко. Клуб имел свой герб – на червленом щите сияла взятая из древней церковной рукописи буква «Р», которую, как свечу или меч, крепко держала рука. «Р» – Родина, Россия.

Клуб воспитал целую плеяду замечательных русских патриотов, сыгравших в будущем большую роль в возрождении русского национального сознания, среди них В. Н. Ганичев, Ю. А. Бычков, Н. Д. Глущенко, Ю. П. Копусов, Н. И. Розов, В. Д. Ляпков. «Эти люди, – вспоминает Глазунов, – стали тогда основной ударной силой нашего, нового для тех лет патриотического движения, вдохновляясь и загораясь ежедневно от все более и более открываемого нами мира русской культуры, а также встречаясь, как они говорили, с «последними из могикан», исповедующими беззаветную стойкость не только в охране памятников, но и в каждом живом проявлении русской души».[169] Клуб «Родина» просуществовал до ноября 1972 года. Однако к тому времени его эстафету перехватили другие, еще более мощные патриотические организации, и прежде всего ВООПИК и «Русский клуб» (о чем я еще буду говорить ниже).

Хотя клуб «Родина» вобрал в свою орбиту сотни русских людей, сама по себе их организация не носила политического характера, а скорее всего был объединением по интересам. Параллельно деятельности этого клуба, практически не пересекаясь и не смыкаясь с ней, в середине 60-х годов начинает зарождаться русское политическое движение. Однако первые его ростки носили национал-либеральный характер, а его немногочисленные участники жили «тоталитарным отрицанием всей системы и породивших ее идеологических «корней».[170] Их кумирами стали мыслители преимущественно либерального направления – Н. Бердяев, Владимир Соловьев, С. Франк. К пониманию глубинных национальных ценностей многие из них по-настоящему так и не пришли, не сумев вырваться из плена интеллигентских традиционалистских представлений «западнической правизны», в духе X. Ортегаи-Гасет, Ж. Маритана, Т. Эллиота, О. Хаксли, зачастую отождествляя поверхностную либеральную традицию XIX – начала XX века с глубинными основами национального бытия. В этом смысле национал-либералы были неразрывны с космополитическим леволиберальным диссидентством, отождествляющим коммунистический режим с тысячелетней российской традицией. По своей сути они являлись наследниками нигилистов XIX века и были совершенно бесплодны для созидания национальной жизни. Отрицая коммунистический режим, они не могли противопоставить ему никакой положительной национальной программы.

Характерным примером такого движения был Бердяевский кружок в Ленинграде,[171] вошедший в историю под громким названием – Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа (ВСХСОН). Первоначальное ядро кружка, возникшего в феврале 1964 года, составили четыре выпускника Ленинградского университета – И. Огурцов, М. Садо, Е. Вагин и Б. Аверичкин, а также инженер Миклашевич, Г. Бочеваров, химик А. Ивлев, востоковед В. Платонов, поэт М. Коносов, В. Ивойлов, Л. Бородин. Согласно уставу ВСХСОН каждый член был обязан вовлечь в организацию по крайней мере одного человека. В течение трех лет подпольной работы количество членов ВСХСОН достигло 28–30 человек, а кроме того, примерно столько же входило в число кандидатов, среди которых были студент истфака Абрамов, смотритель музея в Соловках Осипов, переводчик Балоян, сын ленинградского вице-адмирала Кулаков, экономист Элькин, аспирант ЛГУ Паевский, студент-экономист ЛГУ Андреев, внук министра Двора Николая II Фредерикс, аспирант Лисин, учитель Онуфриев, слесарь Статеев, студент Якимов.[172]

Деятельность организации сводилась к распространению литературы и самиздата либерально-христианского направления, в большом обилии выпускаемой международной космополитической организацией ИМКА, прежде всего сочинений Н. Бердяева, ставших своего рода «евангелием» этого движения, а также пропагандистских материалов католической церкви и папских энциклик. Идеологически ВСХСОН основывался, с одной стороны, на полном отрицании коммунистического режима («марксизм-ленинизм – тотальная идеология коммунистической бюрократии»), с другой – видел себя наследником революционного движения русских рабочих, предшествующего событиям 1917 года. Свои собственные действия руководители Союза представляли как продолжение революционной борьбы русских рабочих,[173] но характер которой совершенно не понимали. В стремлении объединить идеи либерально-космополитического учения Бердяева и революционного движения рабочих отражалась полнейшая идеологическая беспомощность ВСХСОН.

Тем не менее власти, узнавшие о существовании этой подпольной организации, восприняли ее как покушение на основы основ советского государства. Членов ВСХСОН обвинили в подготовке заговора с целью «вооруженного свержения советского государственного и общественного строя и установления в СССР буржуазного режима»; рядовых членов организации на следствии и во время суда стремились уличить в совершении (или подготовке) разного рода «подрывных акций». В конце 1967 года руководителей организации судили закрытым судом и вынесли суровый приговор: Огурцов, «глава организации», получил 15 лет заключения; Сад о, «начальник личного состава», – 13 лет; Вагин, «начальник идеологического отдела», и Аверичкин, «хранитель материалов организации», – по 8 лет каждый. Позднее, в 1968 году, осудили и рядовых членов – 17 человек из них получили от 10 месяцев до семи лет.[174]

Уже в лагерях некоторые представители бердяевского движения ВСХСОН пересмотрели отношение к своему кумиру – произошел естественный сдвиг от либерально-космополитических социально-христианских воззрений в сторону традиционной патриотической русской идеологии.

С 1963 года мощным легальным центром русского духовного возрождения и сопротивления постепенно становится журнал «Молодая гвардия», возглавляемый тридцатилетним энергичным русским журналистом А. В. Никоновым. Новый редактор начинает помещать в журнале статьи по истории и культуре Русского народа, о его духовных деятелях, святынях и памятниках. В «Молодой гвардии» впервые увидели свет замечательные образцы русской национальной публицистики – «Письма из Русского музея» В. А. Солоухина, записки-воспоминания художника И. С. Глазунова, статьи о русской духовной культуре М. П. Лобанова («Просвященное мещанство», 1968), В. Чалмаева («Великие искания», «Неизбежность», 1968), «Господин Великий Новгород» Д. Балашова, стихи В. Фирсова, Ф. Чуева, И. Савельева, В. Сорокина и др.

Через «Молодую гвардию» к русской молодежи с письмом-напутствием обращаются писатель Л. М. Леонов, художник П. Д. Корин, скульптор С. Т. Коненков, призывая беречь святыни нашего народа, любить свою землю. Публицисты журнала делают попытки осмыслить опыт прошедших десятилетий и с позиций современного патриотического сознания понять историю России до 1917 года. Чтобы как-то защитить себя от нападок властей и доносов «Нового мира», авторы «Молодой гвардии» использовали фиговый листок «марксизма-ленинизма». Все это вместе в некоторых случаях вело к досадным погрешностям в форме и изложении, которые были совершенно простительны с высоты национального подвига, совершаемого на страницах русского журнала.

«Молодая гвардия» необыкновенно смело (по тем временам) заговорила о трагической судьбе русской культуры, и прежде всего Православной церкви, в эпоху еврейских большевиков. Авторы журнала предпочитали русских духовных подвижников Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского революционным демократам вроде Чернышевского. В русской деревне и земле они видели основу русской духовности, явно симпатизировали национальной культуре XX века (например, церковной живописи Врубеля и Нестерова), не боялись критиковать кумира либеральных демократов М. Горького, показывать «просвещенное мещанство» интеллигенции малого народа. Журнал фактически призывал русских людей открывать, изучать, охранять и беречь свое великое духовное наследие, противостоять «американизации духа». В борьбе «Молодой гвардии» за сохранение русской культуры и против «американизации духа» главным оппонентом выступил леволиберальный «Новый мир». Еврейских авторов и редколлегию этого издания «возмущала наглость» русских патриотов, осмелившихся возрождать то, что, по «новомировским» взглядам, давно уже умерло и глубоко похоронено. Статьи «Нового мира» против русского возрождения напоминали обычные доносы, а по злости и концентрированной ненависти к русскому оставляли далеко позади официальные поношения журнала «Коммунист». Так, в статье против «Молодой гвардии» в «Новом мире» члена его редколлегии еврейского публициста А. Г. Дементьева чувствуется просто звериная злоба к «добрым храмам» и «грустным церквям», «пустынножителям и патриархам», к русской крестьянской культуре (ее ценителей критик называет «мужиковствующими»). Взамен всего этого еврейский большевик предлагает бодрое строительство коммунистического общества по директивам ЦК КПСС, симпатизируя на самом деле космополитизму и американизации духа.

На антирусский выпад Дементьева в июле 1969 года последовало письмо одиннадцати известных русских писателей, в их числе – М. Алексеев, С. Викулов, А. Иванов, П. Проскурин, С. Смирнов, В. Чивилихин. Русские писатели отметили космополитический характер направления, заданного «Новым миром», стремление этого журнала извратить и очернить развиваемую «Молодой гвардией» программу воспитания русского патриотизма, беззаветной любви к Отечеству. В открытом письме показывалась лживость и фальшивость позиции Дементьева и, по сути дела, предсказывалась его будущая предательская роль, а фактически измена Родине в годы так называемой «перестройки».

Несмотря на поддержку известных русских писателей, травля «Молодой гвардии» продолжалась непрерывно. У «новомировских» русофобов была солидная поддержка в высших партийных органах. Доносительская критика сделала свое дело: журналом «занялся» Секретариат ЦК КПСС. На одном из его заседаний при активном участии Суслова и Брежнева А. В. Никонов был снят с поста главного редактора, а чуть позднее уволен и заведующий отделом критики «Молодой гвардии» В. В. Петелин.

Тем не менее журнал сделал огромное дело в консолидации русских духовных сил. Патриоты начинают держаться друг друга. Так, со второй половины 60-х годов в окрестностях Троице-Сергиевой лавры в Радонежье, прежде всего возле станции Семхоз, начали селиться русские писатели-патриоты – А. Иванов, С. Куняев, В. Фирсов, И. Шевцов, И. Кобзев, Г. Серебряков, Ф. Чуев, В. Сорокин, И. Акулов, Н. Камбилов, С. Высоцкий, Б. Орлов, В. Чалмаев, В. Шугаев и др. – многие из них были авторами «Молодой гвардии». Возник своего рода союз единомышленников, объединенных общими духовными устремлениями. Так как почин этому объединению дал писатель И. Шевцов, то Би-би-си в одной из радиопередач объявило, что «черносотенец Шевцов создал под Загорском в поселке Семхоз анти-Переделкино». Как прокомментировал сообщение Би-би-си сам Шевцов, «эти слова надо понимать так, что в подмосковном Переделкине обитают в подавляющем большинстве писатели-евреи».[175]

Духовная струя журнала «Молодая гвардия» стала живительной силой при возникновении еще одного центра формирования и развития русского национального сознания. Им становится журнал «Наш современник» во главе с замечательным русским поэтом С. В. Викуловым (до этого занимавшим пост зам. главного редактора «Молодой гвардии»), который впоследствии писал: «Новая команда «Нашего современника» с самого начала была одержима целью: пробуждать в народе национальное сознание, угнетенное тяжелым прессом «пролетарского интернационализма», а через него – патриотизм (причем не только советский, как требовали от нас идеологи партии), воспитывать в русских чувство человеческого достоинства, готовность немедленно дать сдачу тем, кто это достоинство унизит или оскорбит».[176] Викулов сделал ставку на талантливую русскую молодежь, живущую в глубине России. В журнал потянулись писатели, имена которых позднее стали знаменитыми по всей России, – В. Белов, В. Распутин, Е. Носов, Ф. Абрамов, В. Лихоносов, А. Романов, О. Фокина, В. Астафьев, А. Знаменский, В. Шукшин.

Конец ознакомительного фрагмента.