Глава 2
Наш герой неподвижно сидел за столом, стараясь не смотреть в сторону разложенных поодаль документов. Предстояло исследовать их, а перед этим нужно сосредоточиться, одновременно отрешившись от сиюминутной суеты, сконцентрировать внимание, обострить чувства, включить интуицию. Помедитировав с полчаса, он решил, что готов к работе.
С чего начать? Перед ним старинный манускрипт и рассыпающаяся общая тетрадь в порыжевшем коленкоре. Ах да. Еще папка. Начнем с нее, пожалуй.
Жора поднял картонку за выцветший шнурок и помотал ею перед носом, словно ожидая, что из нее вывалится что-нибудь новенькое. Но, увы. Папка оказалась пуста. Он присмотрелся к картонной обложке. Поблекшая, полустершаяся надпись: «Личное дело». Еще какие-то едва различимые карандашные каракули. Сверху над «Личным делом» что-то виднеется. Он взял лупу. Ага, буквы. Первая «Л», дальше «и», «х», «о».
Лихо! Что это за лихо такое? Еще какие-то литеры – «е» и «а». Итак, получается: Лихо е…а. Лихое дела? Почему первое слово в единственном числе, а второе во множественном? Нет, не то! Лихие дела? Но пятая буква точно «е». Лихолетье? Опять не то. Может, прибавить света?
Жора включил настольную лампу и вновь взялся за лупу. «Лиходеевка», – кое-как разобрал он. Дальше цифры. Похоже, дата. 13. 03. 1948. Ясно. «Личное дело» завели вскоре после войны. Больше ничего примечательного на папке не имелось. И то хлеб.
Теперь за что браться? За древнюю рукопись или за тетрадку? Конечно, записи в тетрадке достаточно четкие, почти каллиграфические, и чернила хотя и поблекли, но вполне различимы. Однако, скорее всего, тетрадь – комментарии к рукописи. Значит, нужно начать с нее.
Жора подвинул к себе рукопись. Это, конечно же, не пергамент, а бумага. Лист большой, что называется, неформатный. Заляпан, покрыт пятнами, с одного края обгорел. Взглянем на просвет.
Он поднес лист к лампе. Ага! Имеются водяные знаки! Видны они плохо, поскольку лист сильно загрязнен, однако разобрать рисунок все-таки можно. Отлично! Теперь несложно определить страну изготовления, а возможно, и время. Жора снял со стеллажа большую стационарную лупу и поднес к ней лист. Так. Водяной знак в виде герба. На среднем столбе три косых андреевских креста. Щит поддерживают два вздыбленных леопарда.
Он отложил лист, отворил дверь кабинета и заорал:
– Марина Александровна?!
– Ась? – послышалось в ответ.
– На минуту.
Вновь появилась дородная дама. Она по-прежнему что-то жевала.
– Еще чего подписать? – поспешно сглотнув, спросила дама.
– На этот раз другое. По водяным знакам чего у нас в библиотеке есть?
– По водяным?.. Трехтомник Лихачева Николая Петровича. «Палеографические значения бумажных водяных знаков». Еще дореволюционного издания.
– Я, пожалуй, в него загляну…
Через полчаса происхождение бумаги было установлено. Оказалось, она изготовлена в Голландии, скорее всего, в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века. Об этом говорил водяной знак в виде, как оказалось, герба Амстердама. Отлично! Значит, бумага почти наверняка подлинная. Наверное, и текст настоящий. Итак, текст… Пора браться за него.
Жора достал лист стекла, по размеру чуть больше самого манускрипта, положил под него лист с текстом, на стекло поставил стационарную лупу, а рядом пристроил сильную лампу. Теперь текст вполне можно было разобрать.
Что ж, приступим. И он принялся читать:
«В лето Господне от сотворения мира 7214, а от Рождества Христова 1706, июня в 18 день в нашу обитель пожаловал государев дьяк Петр Скрябин с ратными людьми, для проведения сыска. А сыск тот пущен по злому навету чернеца Прохора, которого отец настоятель, преподобный Серапион, приказал высечь за непотребство, а именно неумеренное питие хмельного зелья, блудное, а, иножды, и насильное сожительство со многими жонками, кои в монастырь приходили приложиться к чудотворным мощам святого старца Варсонофия. Сей Прохор, затая злобу лютую, измыслил и сотворил навет на настоятеля, преподобного Серапиона. Будто бы сей Серапион говорил про царское величество многия неистовые слова, хулил его на проповеди и вселюдно обзывал Антихристом и исчадием ада. Кроме сего, как указал дьяк Скрябин, преподобный Серапион подбивал народишко бунтоваться против Государя и на сие дело давал денег немало. Посему Государь после сыска неправедного повелел преподобного Серапиона бить кнутом и сослать на вечное житие в монастырь на Белоозеро, обитель упразднить, а братию забрить в ратные люди.
Опрежь того за два дни преподобный Серапион, видя для обители разорение и гибель неминучую, а для себя бесчестье, призвал меня, келейника Анфимия, и наказал увезть из обители монастырскую казну и спрятать ее до особого дня в заветном месте, а именно в сельце Лиходеевке, отстоявшем от монастыря далече, но при этом весьма пригодном и благоприятном для сего начинания. Тамошний помещик, господин Кокуев, приходился преподобному родным братом. Посему он заране извещен о моем прибытии. Поклав на телегу фляги с добром, я тронулся в путь и чрез два дни прибыл в означенное сельцо. Господин Кокуев встретил меня по-доброму и тотчас озаботился сокрытием монастырской казны. Порешил он закопать фляги на погосте, а именно в господском захоронении, кое отлично от остальных своим видом. Это малая часовенка, в полу коей есть плита каменна с кольцом. Ежели поднять плиту за сие кольцо, открывается ход вглубь. Там и стоят господские гробы, а пол и стены в сием погребе вымощены камнем. Однако же для фляг мы с ним, трудясь целый день, выдолбили в стене малую пещерку, куда и поставили сии фляги, а после заложили стену камнем, и гляделось так, словно никакой пещерки досель не водилось. Сам погреб преогромный, и, надобно думать, места для будущих усопших в нем достаточно. Пещерка находится от входа строго на север, высота от пола – два аршина. Фляги две оловянны с широким горлом. Каждая – в аршин высотой. В одной деньги: мелкая серебряная копейка, а окромя нее, новые, серебряные же рубли и полтины, заграничные талеры-ефимки и золотые червонцы. Во второй фляге каменья драгоценные, жемчуга и всякая золотая и серебряная рухлядь, коею в монастырь вкладывали прихожане. А за три столетия ее набралось весьма изрядно.
К сему руку приложил старец Анфимий.
Писано сие года 7215 или 1707 от Р. Х., генваря 6,
в Богоявлениев день».
Жора окончил чтение, перевел дух, поднялся и подошел к окну. На подсохшем асфальте прыгали девчонки, играя в классики. Даже странно видеть в наше время подобное развлечение. А вот скачут же! Он взглянул на часы и только сейчас вспомнил, что с утра во рту крошки не было. Так увлекся, что забыл про обед. Но действительно дело-то весьма занятно.
Итак, рукопись указывает на закопанный почти триста лет назад клад, и, судя по всему, по стоимости весьма приличный. Местонахождение – таинственная Лиходеевка. Однако сразу же возникают вопросы. Первый: где искать эту Лиходеевку? Возможно, это или самое простое, или самое сложное. Название деревни довольно редкое.
Он достал «Атлас автомобильных дорог», глянул в указатель названий населенных пунктов. Нет никакой Лиходеевки. Вот Лиховка есть. Где, интересно, она находится? Ах, на Украине, в районе Днепродзержинска. Не то! Речь наверняка идет о средней полосе. Был монастырь. Его почему-то закрыли. Хотя известно почему. Настоятель выступал против Петра. Ну и что? Мало ли подобных деятелей имелось в то время. Наказали и сослали – это понятно, но зачем же закрывать обитель? Так в ту пору не поступали. Кстати, название монастыря в рукописи не фигурирует. Опять же непонятно почему. Может, глянуть эту Лиходеевку в Интернете?
Жора включил компьютер, набрал в поисковике нужное слово. Ага, есть! Река в Мурманской области… Впадает в Белое море… Место обитания ценных промысловых рыб, семги, ряпушки… Далековато от Центральной России. За два дня на телеге туда не доедешь. Да и не деревня это…
Он взглянул на общую тетрадку. От света пересохший коленкор обложки начал загибаться по краям. Может быть, в тетради имеются указания, как отыскать эту Лиходеевку? Возьму тетрадь домой, решил он, на досуге полистаю. А вообще, довольно на сегодня. Пора до хаты…
По дороге Жора заскочил в универсам, купил замороженную пиццу, потом, подумав, взял еще одну, прихватил литр молока и коробку песочного печенья. Он вообще любил мучное. Дома он засунул пиццу в микроволновку, налил полную поллитровую чашку с коронами и парусными кораблями, включил телевизор и одновременно зачем-то компьютер и уселся на кожаный диванчик, прихлебывая молоко, откусывая от громадного куска открытого пирога с сыром, помидорами, луком и грибами. Хотя пицца, на его вкус, оказалась так себе, он, съев ее, тут же запустил вторую, однако явно пожадничал. Есть больше не хотелось. Он отщипнул чуть-чуть с краю, через силу проглотил. Потом развернул свежую «Комсомолку», однако читать не смог. Некий зуд овладел им. Взгляд то и дело натыкался на лежащую на письменном столе тетрадку со свернувшимися, точно мороженые уши, углами. Наконец он не вытерпел, взял ее и улегся на диван, свесив ноги в сторону.
Почерк действительно было каллиграфический. На второй странице стояло:
«Записи для памяти Ивана Петровича Кривых. Год рождения 1924. Начато 12 октября 1945 года».
Дальше шли ничего не значащие фразы, типа: «Опять снижены цены на ряд продуктов и товаров народного потребления. Слава товарищу Сталину!» или «Видел во дворе Клавку, подмигнул ей, она состроила пренебрежительную гримасу…»
Ниже шли жирные почеркушки, как если бы в перо попала волосинка и пишущий пытался ее убрать. Заканчивалась страница жирным чернильным отпечатком пальца.
На следующем листе записи были длиннее и имели более содержательный характер.
«На фронте все было просто и понятно: впереди враг, его нужно сокрушить. А теперь… Непонятно, чем заняться. Ни специальности, ни работы… Те крохи, которые имел, тают как по волшебству. Ладно, мать подкармливает, но у нее самой негусто. Говорит: иди работай. Но куда?! Хотелось бы все же учиться. Может, на киноактера. Внешность у меня, как говорят, подходящая.
Ходил во ВГИК. Опоздал. Курс уже набран. Вообще отнеслись весьма прохладно, даром что фронтовик. Тут таких полно; в шинелях и гимнастерках без погон. Все рвутся в артисты.
В пивной встретил Леньку Ворона, с которым учился в одном классе. Ворон – это его кличка, а по-настоящему фамилия – Чернов. Поговорили «за жизнь». Темный он парень. Насколько я понял, не воевал. Не то в эвакуации кантовался, не то сидел. Прямо не говорит.
Опять с Вороном. Выпили по кружке пива и поллитровку. Водку покупал я. Узнал, что умею шоферить, предложил работенку. Нужно перегнать трофейный «Опель» из Балашихи в Москву. Вроде хозяин умер, а вдова машину продает. Согласился.
Ворон, похоже, уголовник. Как-то пригласил в Марьину Рощу на квартиру, или, как он выразился, «на хату». Я не возражал. Поехали на трамвае. Оказались в какой-то трущобе. Впрочем, только снаружи. Домишко на вид неказистый, а внутри почти роскошно. Ковры, картины, хрустальная люстра… И при этом сортир на улице и печное отопление. Собралось человек десять: шесть парней, включая нас, и четыре девахи. Не поймешь, кто хозяин. Командовал мужик лет сорока, но не владелец, это точно. Его все слушались, почтительно называли дядей Иваном, папашей. Пили водку и пиво, девки – вино. Еды – от пуза. Даже жареный поросенок имелся. И это в то время, когда все по карточкам. Когда подпили, заговорили на тюремном языке, который я плохо понимал, потом дядя Иван взял гитару и стал петь уголовные песни. Я в тот раз сильно напился.
Ворон в приказном тоне потребовал, чтобы я сел за руль «Опеля» и отвез их, в том числи и дядю Ивана, «на дело». «На какое дело?» – спросил я. «Лавочку продуктовую грабанем», – сообщил Ворон. Я отказался. Он стал нажимать, потом начал орать, достал финку, угрожал… Однако я не поддался, и он ушел, обматерив меня напоследок. Через два дня я узнал, что Ворона и остальных задержала милиция.
Устроился в артель, где валяют валенки. Работа грязная и малооплачиваемая. К тому же довольно тяжелая. Может, от грязи, а может, от излишних усилий вскрылась старая рана на руке. Загноилась… Из артели пришлось уйти… Сижу дома, мать ворчит.
Вот и Новый год! Встретил его дома. Идти никуда не хотелось, да и не в чем. Кроме гимнастерки, считай, надеть нечего. Старые одежки школьных времен малы, а на новые нет денег. Приглашали девчонки из класса. Говорят: приходи. Будут все, кто остался в живых, а погибло из нашего класса пять парней и одна девушка. Особенно жаль дружка моего Ваську Морковина. Убило его, бедолагу, под Кенигсбергом. Так никуда и не пошел. От тоски даже немного поплакал. Выпили с матерью по сто грамм из заветной бутылочки и на боковую».
Жора отложил тетрадь и поднялся с дивана. Левая нога затекла, он потоптался на месте, расслабляя ее, потом прошлепал на кухню и принялся за песочное печенье.
Хрумкая, он размышлял о прочитанном. Конечно, довольно интересно читать записки очевидца тех угрюмых лет, но про Лиходеевку пока ничего не встретилось. Ладно, продолжим.
«Началась весна. В моей жизни почти ничего не изменилось. Постоянной работы нет. Перебиваюсь случайными заработками. Раздумываю, куда буду поступать. Не оставляю мыслей о кино. А может, лучше на инженера? Мать твердит о педагогическом, но учителем я быть не хочу. И в медицинский особой тяги нет. Или в автодорожный податься?
Вчера увидел налепленное на углу дома объявление: «Интеллигентному работнику умственного труда требуется водитель на личный автотранспорт». Я сорвал бумажку и тут же отправился по указанному адресу. Встретили меня довольно прохладно, хотя и вежливо. Хозяин, «интеллигентный работник умственного труда», расспросил меня подробно, умею ли водить, где работал до этого. Похоже, я ему не особенно понравился. Одет непрезентабельно, и вообще… Попросил оставить адрес. Ушел, даже не особенно расстроившись.
Через неделю пришло письмо. Меня приглашали явиться по адресу работодателя. Пошел без особой охоты.
Ура! Меня приняли. У хозяина «эмка». Не новая, но в хорошем состоянии. Прежний водитель уехал к дочери на Дальний Восток. Так, во всяком случае, мне сказали. Хозяин, зовут его Венедикт Никитич Кудрявцев, профессор, преподает историю, кажется, средних веков. Его семья – жена Елена Сергеевна тоже преподает в военной академии, дочь Марфа и сын Виссарион. Дочь – студентка, сын – учится в девятом классе. Люди как будто неплохие. О хозяине, по сравнению с первоначальным общением, у меня изменилось мнение в лучшую сторону. Он всегда вежлив, хотя и холодноват в обращении. Каждый день вожу его и хозяйку в университет, вечером встречаю и везу домой. Дети тоже часто пользуются машиной. Кроме упомянутых членов семьи, имеется и домработница. Почти ежедневно ездим с ней по магазинам и рынкам, так что простаивать не приходится. Жалованье мне положили небольшое – семьсот рублей. Правда, хозяин в счет зарплаты купил мне новый костюм и отдал кое-какие вещи своего сына, который по телосложению совсем как я. Обедаю я также у них. По выходным вожу их на дачу.
Не могу четко определить, доволен ли, но, во всяком случае, наступила хоть какая-то определенность.
Вчера Венедикт Никитич приказал мне собираться в дальнюю дорогу. На вопрос: «Куда?» – ответил, что в какую-то деревню для проведения там неких полевых изысканий. Еще он сообщил, что поедет поначалу один, без коллег, поскольку не желает пока разглашать суть своей работы. Хозяин потребовал, чтобы я подготовил автомобиль для поездки по сельской местности, сменил масло, подзарядил аккумулятор и т. д. Кроме того, нужно запастись канистрами для бензина и цепями. Все исполнил.
Пишу уже на месте. Мы наконец добрались до деревушки с дурацким именем Лиходеевка. Путешествие наше было весьма примечательным. Отправились из Москвы мы в понедельник во второй половине дня, а в областной центр прибыли во вторник к обеду. Хорошо, что лето на дворе. Тепло, даже жарковато, так что я ночевал на улице. Нарезал травы, расстелил полог и спал как барин. Венедикт Никитич спал в машине, но к утру тоже перебрался на улицу. Говорит: душно.
Дорога до областного центра так себе. От Москвы километров двести шел асфальт, а дальше, триста с лишком километров, разбитый насыпной тракт. Машин встретилось мало. Венедикт Никитич вначале все больше молчал, потом стал расспрашивать меня о фронтовой моей жизни, о боях… Так и доехали. В областном центре заправились. Залили в обе канистры бензин и даже купили еще одну. Хозяин сказал: «Про запас». В общем, «горючка» имеется. Решили на ночь глядя в неизвестное место не отправляться. Переночевали в местной гостинице, потом поели в общепитовской столовой, запаслись кое-какими продуктами и вновь в путь.
Дорогу на эту Лиходеевку толком никто не знал. Да многие вообще не подозревали о существовании деревни с таким названием. Один указывал в ту сторону, другой – в эту. Наконец разговорились с водителем молоковоза. Тот сказал, что знает, где находится Лиходеевка, но давно там не бывал. Дорогу он растолковал довольно обстоятельно, даже начертил схему. Мы двинули в путь, и, конечно же, не туда. Плутали часа два, Венедикт уже начал сердиться. Наконец какой-то «добрый человек» указал «нужное направление», и мы вообще заблудились. Мало того, застряли в болотине. И я толкал, и хозяин толкал, все без результата. Решили ночевать. Развели костер, я сварил кулеш. Выпили малость. Так хорошо стало, будто у лужи этой два часа не корячились. Опять улеглись на пологе, только комары поначалу надоедали. Утром я вырубил две слеги, положил их под колеса и довольно быстро выбрался на сухое место. Хозяин враз повеселел. Поехали дальше, искать эту чертову Лиходеевку. Деревни здесь встречаются редко, да и вид у них, словно на дворе восемнадцатый век. Глушь дикая! Однако теперь нужное направление указывали безошибочно. И вот наконец мы подъехали к искомой деревушке. В ней всего десятка два дворов. Избы крыты соломой и гонтом, во дворах колодезные журавли, плетни из ивняка, и трава кругом по пояс. Деревья еще имелись столетние. Не знаю какие. Липы, наверное. Или тополя. И вот что еще странно. Обычно въезжаешь в деревню, сразу народ сбегается. Ребятишки особенно… А тут – тишина. Словно в пустыне.
Я машину остановил у крайней хаты, Венедикт Никитич вышел, в дверь постучался. В ответ молчание. Он дальше пошел – та же картина. Словно вымерли все. Нигде не души.
И я тоже вышел. Оглядываюсь… Словно в другой век попали. Ни телеграфных столбов, ни радиорепродукторов.
«Допетровская Русь», – выразился Венедикт Никитич.
Наконец глядим: идет дед какой-то. Венедикт Никитич к нему:
– Скажите, любезный, это Лиходеевка?
Дед утвердительно кивнул.
– Ну, и слава богу!
Деда аж передернуло, словно от зубной боли.
– Где тут у вас сельсовет? – спрашивает Венедикт. Старец отрицательно замотал головой и припустил от нас почти бегом.
– Может, тут староверы обитают? – предположил я. – Поэтому и нелюдимые такие?
Но хозяин отверг это предположение, сказав, что просто здесь Тмутаракань и глушь несусветная. Живут, говорит, в лесу, молятся колесу… Однако нужно на постой останавливаться. Пошли мы по деревне. Видим, у одной хаты в огороде бабенка копошится. Мы к ней. Разговорились, попросились на несколько дней остановиться. Она охотно согласилась пустить нас. Как оказалось, звать ее Глафирой, живет одна с двумя малыми ребятами: мальчиком и девочкой. Мужика на фронте убило. Наконец-то хоть один нормальный человек встретился. Переночевали мы, а наутро Венедикт Никитич облачился в сатиновые шаровары, толстовку подпоясал ремешком, на голове соломенная шляпа. Дачник, одним словом. Взял полевую офицерскую планшетку и двинул в лес.
– Это он куда? – спрашивает у меня Глафира. – И зачем вы вообще к нам приехали?
– Точно и сам не знаю, – отвечаю. – Хозяин говорит: по какой-то научной надобности. Изыскания проводить.
– Тут у нас кругом болота. Как бы твой изыскатель не потоп.
– Не потопнет, – говорю. – Человек он обстоятельный и осторожный.
По лесу Венедикт Никитич бродил до обеда, я уже беспокоиться начал. Пришел грязный и злой, однако, когда поел, вроде успокоился. Отдохнул малость и спрашивает хозяйку: «Где тут у вас кладбище находится?» А та: «И чего же вам там нужно?» – «Это уж мое дело».
Хозяйка вроде как напряглась, однако довольно толково рассказала, как туда добраться. Венедикт Никитич опять собрался и ушел. Вернулся он под вечер. По лицу видать, довольный. На другое утро опять в лес пошел. Меня с собой не зовет, я и рад. В лес идти – никакого желания. С машиной возился, потом с хозяйкой болтал о том о сем. Рассказывал, как воевал, расспрашивал: чем здесь люди живут, как пропитаются. Оказалось, народ в деревеньке в основном пожилой. Живут своим хозяйством, ни в колхоз, ни в совхоз не записаны, да и нет поблизости данных организаций. Словом, Венедикт Никитич оказался прав. Действительно, «…молятся колесу». До ближайшей «чирквы» (церкви то есть), сказала Глафира, полста верст, а до города все сто. Мимо хаты, где мы остановились, несколько раз проходил давешний старец, который от нас в первый день припустил. Я спросил: кто он такой? Оказалось, нечто вроде местного старосты.
Венедикт на этот раз явился под вечер, опять в очень хорошем настроении. Он с аппетитом поужинал, шутил со мной, хозяйкой и ребятишками, рассказывал о своем детстве, которое, по его словам, провел в городе Кинешме, на Волге. На следующий день в лес он с утра не пошел. Бродил по деревне, пытался завести знакомство с местными жителями, но, похоже, неудачно. После обеда сказал мне, что, скорее всего, сегодня ночью мы уедем. Собирайся, говорит, потихоньку, но хозяйке пока ничего не говори. Часов в девять вечера Венедикт вновь отправился на прогулку в лес. На этот раз, кроме планшетки, взял с собой электрический фонарик и монтировку, с помощью которой я разбортовываю колеса. Монтировку он завернул в старую газету, а потом засунул в объемистый пустой рюкзак.
Я, стараясь не привлекать внимания, сложил вещи, подтянул кое-какие узлы в автомобиле и, не дождавшись Венедикта Никитича, лег спать.
Когда утром проснулся, его в доме не было. Я спросил Глафиру, куда он делся. Она ответила, что так с вечера и не приходил. Я встревожился. Нужно, говорю, идти искать. Она пожала плечами, но идти на поиски желания не выказала. Тогда я, предварительно спросив, в каком направлении он гулял, отправился на поиски. Примерно через час ходьбы я наткнулся на старинное кладбище. К нему вела еле заметная тропинка. Кладбище больше похоже на городское, чем на деревенское. Солидные мраморные памятники, несколько склепов. Если судить по надписям на надгробиях, некогда здесь погребали окрестных помещиков. На краю кладбища имелась полуразрушенная церквуха. Я зашел в нее и обнаружил на захламленном полу рюкзак Венедикта Никитича, его же планшетку и свою монтировку. Тут у меня и вовсе душа ушла в пятки. Подобрав вещи, я бросил их в рюкзак, накинул его на одно плечо и выскочил из церквухи. Тут же стал кричать, звать хозяина, однако кругом царила тоскливая тишина. Несколько больших черных птиц, по виду вороны, только крупнее, взлетели в воздух и принялись летать над моей головой, противно каркая. На меня нашло нечто вроде помрачения разума. Я стал бессмысленно бегать по кладбищу, непрерывно крича. Но тщетно. Венедикт Никитич пропал.
Наконец я немного опомнился и пришел в себя. Что делать дальше? Где искать хозяина? И как понимать брошенные на пол вещи? Неужели с ним что-то случилось?!
Я методично обшарил все кладбище, но никаких следов хозяина, кроме вещей, найденных в церквухе, не обнаружил. Тогда я пошел, вернее, побежал дальше. Примерно через полчаса все такая же едва заметная тропа вывела меня к краю болота. Я пошел по топкому берегу и очень скоро увидел среди осоки и камышей плававшую на поверхности воды соломенную шляпу Венедикта Никитича. Тут сердце мое упало куда-то вниз, и я без сил сел на землю. Неужели хозяин утонул?! Спустя какое-то время я разулся, разделся догола и полез в болото. Однако же сразу возле берега увяз по колено и дальше идти не смог. Кое-как выбравшись, я вновь оделся и побежал в деревню.
На мои крики, что нужно спасать Венедикта Никитича, Глафира довольно равнодушно отвечала, что поскольку он, видать по всему, утоп, то как его теперь спасешь. И даже труп достать никак невозможно. Во-первых, некому. Народ в деревушке хилый, на ноги-то встает еле-еле. Да и не отыщешь его. Засосало в самую глубь. И скотина тонула, и люди, случалось. Никого не отыскивали. Прорва!
Положение мое оказалось пиковым. Я совершенно не знал, что делать дальше. Походил по деревне, постучал в хаты. Но все словно вымерли. Ни одна дверь не открылась. Я достал планшетку Венедикта Никитича. Там были его документы, а также какой-то древний документ вроде пергамента. Я решил ехать в город за помощью. Быстро собрался и отбыл.
К моему сбивчивому рассказу в областном управлении милиции отнеслись с большим недоверием. Что это за профессор такой? С чего это он вдруг приехал сюда? С какой целью? На отдых? Ах, на исследование! Чего именно?
Ни про какую Лиходеевку в милиции никто и не слыхивал. Позвонили в Москву в университет. Там сообщили: Венедикт Никитич Кудрявцев находится в календарном отпуске. Все же выделили троих сотрудников, двух милиционеров и одного спасателя, и мы вновь отправились в деревушку на нашей «эмке», хорошо хоть заправили ее. Милиционеры восприняли поездку на поиски тела как увеселительную прогулку. Они взяли с собой водку и закуску и начали пить, как только мы выехали из города. Когда поздней ночью добрались до Лиходеевки, мои спутники лыка не вязали. Нужно заметить, выпил с горя и я. На другое утро повел их к болоту. Шляпа по-прежнему плавала в мутной воде среди осоки. Спасатель попробовал войти в воду, но его, как и меня, тут же начало засасывать. Он стал бросать в топь кошку, но, сколько ни старался, кошка вытягивала одну лишь тину. Проковырявшись часа два, он плюнул и сказал, что никакого профессора тут и близко нет. Злые с похмелья милиционеры стали поглядывать на меня с подозрением. «А не ты ли сам, братец, прикончил своего хозяина, а теперь выдумал, что он утонул? – спросил старший милиционер. – Какой дурак по собственной воле залезет в эту топь». Я возмутился: «С какой стати мне его убивать?!»Тут они стали допытываться: зачем все-таки приехал в эту глушь Венедикт Никитич, за шестьсот верст, аж из самой Москвы. Ничего конкретного ответить я не смог. Мы вернулись в город…»
Дальше в тетради шло описание перипетий следствия, судебного разбирательства и взаимоотношений несчастного водилы с семейством исчезнувшего профессора. Эту часть Жора пролистал довольно бегло. Единственное, на что он обратил внимание: автора дневника Ивана Кривых все-таки не посадили. Повезло! Времена были суровые!
Последние записи в тетради были, видимо, сделаны спустя несколько лет после описанных событий.
«Вновь возвращаюсь к той давней истории. Что же произошло в злосчастной Лиходеевке и зачем туда вообще приехал Венедикт Никитич? Теперь, после внимательного изучения сохранившегося у меня манускрипта, все стало ясно. Несомненно, Кудрявцев направился в Лиходеевку на поиски клада. Нашел ли он его? Скорее всего, да. Во всяком случае, добрался до места, где клад закопан, и даже видел его. Что с ним стало потом? Утонул? Вряд ли. Мог ли он, находясь в добром здравии, пусть даже ночью, нечаянно забрести в болото? Сомнительно. Тем более что у него имелся электрический фонарь, который, кстати, так и не был найден. Значит, его убили? Но кто, а главное, зачем? Ну, отобрали бы клад. Хотя кому отбирать? Ветхим старичкам? Не стыкуется. Да и если допустить такое, выходит, за ним следили? Одни вопросы… Иногда меня так и подмывает вновь съездить в Лиходеевку и разобраться во всем окончательно, а возможно, и поискать клад».
На этом месте дневник обрывался.
– Занятно, – произнес вслух Георгий. – Весьма.
Он отложил тетрадь в сторону, пошел на кухню и, налив стакан молока, открыл коробку с печеньем. Когда наш герой был взволнован, на него нападал неуемный жор.
Итак, что он выяснил? Судя по всему, имеется клад, и клад весьма приличный. Известно место, где он захоронен. На кладбище, находящемся вблизи деревни Лиходеевки, на расстоянии примерно часа ходьбы от нее. Это, так сказать, то, что в плюсе. А в минусе?
Неизвестно, в какой части страны находится эта Лиходеевка. Автор дневника упорно не называет областной центр, только пишет: «Ехать пришлось за шестьсот верст». Можно также допустить: территория, на которой стоит Лиходеевка, не находилась в оккупации. Дело происходило года через два-три после войны, и, если бы немцы были там, автор бы обязательно об этом упомянул. Почему все-таки он не называет города? Опасается, что кто-то может вычислить местонахождение деревушки? Но дневник – вещь сугубо личная. Кто его может прочитать, кроме автора? Хотя почему бы нет? Ну, допустим, обнаружится эта Лиходеевка. А если нет? Как утверждает статистика, десятки тысяч деревень исчезли с лица нашей земли за последние сто лет и продолжают исчезать. Но ведь она так или иначе существовала? Значит, зафиксирована на картах, планах, в ревизских сказках. Покопаться в архивах, наверняка найдутся концы. Это не проблема. Наоборот, только добавляет интереса. Но вот другое… А лежит ли там клад и сегодня? Вот вопрос! Сокровища были закопаны в самом начале восемнадцатого века в фамильном склепе. А, собственно, существовали ли в это время фамильные склепы? В аристократических усадьбах, скорее всего, но вот в отдаленном поместье?.. Ладно, допустим, имелся и там. Но ведь прошло уйма времени! Склепы расширялись, перестраивались, в конце концов, уничтожались. Клад спрятан в нише, заложенной камнем. Давным-давно нашли! Но ведь этот Иван Кривых утверждает, что профессор Кудрявцев клад таки отыскал. Вот только не сумел унести. А отыскал ли? Ведь он прихватил с собой инструмент только в последнюю ночь перед тем, как исчезнуть. Нет! Наверное, все-таки нашел. Поэтому его и… Вот тут начинается самая сомнительная часть. Кто-то выследил профессора, грохнул его, а сокровища забрал себе. Автор дневника тоже высказывает подобное предположение, хотя и сомневается в нем. Мол, в деревушке, кроме ветхих стариков, никого не было. Откуда он знает? Да и сам себе противоречит. Бабенка, у которой они останавливались, как раз средних лет. Может, это она и прикончила Венедикта? Очень даже запросто. Одна жила, без мужа. Двое мальцов на руках. Кормиться как-то нужно. Или тот старик, который им попался в первый день приезда… Тоже вполне мог долбануть этого Венедикта.
И, наконец, последний, самый фантастический вариант, однако тоже возможный. Венедикт все же достал клад. Достал и подумал: «А кой черт мне опять возвращаться к постылой семье и скучной работе? Не лучше ли будет с такими бабками уехать к теплому морю, купить домик на берегу и жить в свое удовольствие?» Хотя, опять же, времена были не те. Это сейчас подобный вариант – вполне обычный, а тогда… И все же отбрасывать его не стоит. Однако главное сейчас – разобраться, где же находится эта самая Лиходеевка. Самое простое – обозначить хотя бы приблизительный район поисков. Сделать это очень просто. Нужно взять обычную карту России и циркуль. Отложить по линейке масштаб, равный шестистам километрам, и провести круг. Потом отсечь те территории, которые были «под немцем».
Он так и сделал. Однако картина вырисовывалась самая приблизительная. В зону охвата попадал чуть ли не десяток областей.
Стоп! – осенило Жору. Ведь в почтовом ведомстве существует перечень всех населенных пунктов страны и их индексов. Чего уж проще пролистать его. А если нет там никакой Лиходеевки? Ладно, завтра попытаемся разобраться, а теперь спать.