Часть I
Вариация
1. Туман
– Ва-а-а-адик, тебя Кощей вызывает!
Совсем не то, что хочется услышать в пятницу, за полчаса до окончания рабочего дня. Вадим кивнул телефонной трубке. Интересно, вызов к начальству связан с издевательской картинкой на мониторе? Вместо родного профиля и красивой аватарки в социальной сети на него смотрел президент, грозил пальцем. И подписано было: «Я вас вижу, вы не работаете». Вадик такие шуточки знал – админ страдал прободением чувства юмора. Свернул окно браузера, крутанулся на стуле. Никто из сотрудников даже не обернулся: избегают, как прокаженного, боятся заразиться «везением».
Ну и что ему надо, старому пердуну?
– Вызывали, Богдан Данилыч? – только так, только с должным уважением.
Старикан взял паузу. Или заснул сидя, хрен его разберет. Наконец пробасил:
– Что у нас по трезвому образу жизни?
Вадим жил грядущей деловой встречей, и его мысли текли в предсказуемом направлении, поэтому он не сразу сориентировался и отрапортовал:
– На работе – ни капли, вы же знаете!
– Дурак ты, Вадик, и уши у тебя холодные, – это была любимая присказка Данилыча. – С плакатом что?
– Как – что?! – Вадим вытянулся во фрунт и уставился на потолок. – Дорабатываю. Последние штрихи. В понедельник сдам.
Дался ему этот плакат! Уже четвертый раз Вадим переделывал «трезвый образ жизни»: то шрифт не тот, то слова не те, то ошибку старикан выискал – тире ему не понравилось. А Вадик спрашивал у интернет-знакомой в «Одноклассниках», учительницы русского: подкатил к ней типа с вопросом, она аппетитная, по фоткам видно…
– Покажи-ка, что вы там навертели.
«Навертели». Этот пережиток коммунизма ничего не понимал в современном дизайне. Зато он умел придираться! Он был въедлив до рези в глазах, навязчив, как секреция клопа-вонючки, обидчив, как климатеричка! И считал себя гением, без преувеличения, отцом социальной рекламы. Стены кабинета он украсил всякими «Родина-мать зовет» и воссел, дабы стращать и поучать.
– Не успеем до конца дня, Богдан Данилыч, – решился Вадим.
И посмотрел на Кощея. Парткомовская лысина плавно качнулась. Очки блеснули. Вадик съежился.
– Если бы вы не бездельничали весь день, успели бы. Не только поправить, но и сделать заново.
Перешел на «вы», значит, будет разнос. В благостном настроении Богданыч сотрудникам «тыкал», ему возраст позволял даже главбухше «тыкать». Ископаемое. Бесполезное.
– Пришлите мне немедленно по корпоративному и-мейлу и возвращайтесь сюда.
«И-мейлу»! Вадик кивнул и вышел прочь. «И-мейлу»! Блин, ну за какие грехи, кем, скажите на милость, в их конторе «поставлен» этот тираннозавр?! Чей он прадед?!
Отыскал в документах плакат: зареванная девочка с фингалом, разбитый стакан и подпись «Папа – не пей!». Подумал, не исправить ли, но махнул рукой: все равно Кощей сидит с часами, по секундам следит, заметит сразу. Зато, вполне возможно, в понедельник Вадим положит перед ним два документа: заявление об увольнении и больничный лист. И в следующий раз в контору придет за трудовой. Но для этого нужно уйти без пятнадцати пять, в ровно – край. Лучше не тянуть, вытерпеть разнос, лишиться премии, но сбежать вовремя.
Файл ушел, и Вадик отправился к деду вслед за ним. Лысина Данилыча горела. Сверкала рубином. Вадик нерешительно притормозил на пороге: или прямо сейчас сбежать? А если не выгорит? Вдруг не получится и придется возвращаться в понедельник? Дед, похоже, близок к инфаркту, бедный старикан. Доведут его молодые талантливые сотрудники.
– Вадим. Присаживайтесь. Скажите, юноша, вас в институте русскому языку учили? Вас вообще чему-нибудь учили? Что это?
– Это плакат, Богдан Данилович.
– Вы его видели? Вы же обещали исправить, Вадим!
– Я исправил, но у меня не сохранилось.
– Премия у вас не сохранилась! Тридцать процентов премии, запомните, Вадим! Итого, с учетом прошлых ошибок, в этом месяце получите голый оклад! И расчет, да-да, я позабочусь об этом!
– Но Богдан Данилович…
– И при чем здесь стакан? Отец-алкоголик СТАКАНОМ поставил дочери синяк? И синяк! У нас – кампания за трезвый образ жизни или против домашнего насилия, напомните мне, пожалуйста.
Дед бушевал сдержанно, кричать ему здоровье не позволяло. Вадим прикидывал, чем закончится на этот раз: валокардином, «Скорой» или просто выговором? Кажется, выговором. Кощеи, они бессмертные.
– Вадим, я устал повторять: вы работаете за деньги. Будьте добры выполнять свои обязанности или я вас уволю! Я не понимаю, как вы умудрились закончить институт! Впрочем, современные институты… – дед махнул рукой. – Идите. Идите вон. Я не знаю, какие меры принять. Буду думать до понедельника.
Повезло, вот просто повезло!
– Ваш проект я пока передам Светлане. Она сделает в срок, а вы снова «не сохранитесь» или «не успеете»… Ступайте. Свободны.
Вадим поднялся, и ему внезапно захотелось сказать деду что-то доброе. Ведь прав Данилыч, прав: Вадим прошлый проект завалил и над этим не работал, так, видимость создавал.
– Хороших выходных, Богдан Данилович! Отдохните хорошенько. И простите меня, я постараюсь больше вас не подводить.
Кощей зыркнул из-под очков, облизнул губы – ну, точно ящер перед атакой – и что-то пробубнил себе под нос.
Вадим просочился в коридор и отправился в комнату отдыха, выпить кофейку. Из-за приоткрытой двери тянулся запах эспрессо – пахло обеденным перерывом… выходными… В общем, свободой!
На низком кресле сидела, перекинув ногу за ногу, Настя. Сочетание мини-юбки, мини-кресла и макси-сисек Вадиму нравилось. Совершенством Настя не была, но держалась раскованно, и ее формы потрясали. Вадим планировал склеить ее на ближайшем корпоративе, но теперь он собрался увольняться, корпоратив отменялся, и пришла пора действовать. Вадим медленно осмотрел Настю с ног до головы. Настя взгляд заметила, плотоядно улыбнулась. Взрослая девочка, все правильно понимает.
– Привет!
– Привет, Насть. Кофе будешь? – Вадим включил кофеварку и щелкнул пультом телевизора.
Приятная брюнетка-кудряшка (ей бы еще сиськи, вообще бы супер девка была) вела передачу о тайнах дворянских семей.
– Ага, мне с сахарком, – Настя поудобней устроилась в кресле, – две ложечки, пожалуйста. Как дела-то, Вадик?
– Кощей затрахал. Можно просьбу? Вадиком меня не называй…
– Ой, да ладно, да что ты как маленький! У тебя конфеток нет? Ва-а-а-а-адик, Вади-и-имчик, Диму-у-у-улька!
Настя, конечно, понимала, что его это бесит. Играла, как кошка с мышкой, и Вадим привычно включился в игру, расправил плечи, поднес даме кофе.
– Слушай, Настя, давно хотел спросить: ты мотоциклы любишь?
– На покатушки зовешь?
«Нет, – захотелось ответить Вадиму, – на потрахушки». Но он сдержался, конечно же.
– А что? Прокатимся с ветерком. Как-нибудь. А?
– Ой, Вади-и-имчик, я с удовольствием, – Настя рассмеялась, и грудь ее заколыхалась. – Только не сегодня, ладушки? Я побежала, мне еще проект доделывать. Чмоки!
Она поднялась, огладила юбку на бедрах. Схватить бы за задницу и…
– Пока! – упорхнула.
Вадим вернулся за комп. Кощей был занят: устраивал разнос по телефону, начальственные вопли разносились по всему офису. Сотрудники сидели смурные, поглядывали на часы. Вадим тоже посмотрел на часы: было без двадцати пять. И что? Работать садиться? Бессмысленно.
На автостоянке его ждала Эйприл. Притаилась между двумя черными джипами, так сразу и не заметишь. Красавица! Сколько раз Вадим ловил восторженные взгляды тех, кто хотел бы владеть ею! А не светит быдлу такая лошадка. Легкая, грациозная, спортивная. И, что немаловажно, ее недорого содержать. На содержание-то папаня не раскошелился.
Оседлав Эйприл, Вадим надел шлем, перчатки, застегнул куртку и стартанул. Сначала неторопливо выехал со стоянки под завистливые взгляды охранников. Потом прибавил газу. Ему надо было проскочить Третье кольцо, пока пробка не собралась, и он гнал. Не осталось сил думать о том, как решится его судьба. Пусть сомнения выдует ветром. Если выгорит, все будет зашибись. Достойная зарплата. Нормальный босс. Перспектива. Мальдивы, а не Турция. Эх!
На Третьем кольце Вадим выжал газ. Лучшее лекарство от докучливых мыслей – скорость. Мелькают дома-деревья-столбы. Сигналят быдловозы. А слева и чуть впереди – Москва-Сити. Башни зеркального стекла, грохот непрекращающейся стройки – самые лучшие офисы, самые мажорные квартиры. Сверкает в закатных лучах. Манит недосягаемым. Ничего, одна встреча, и мечты могут стать реальностью. Он сегодня будет бухать с нужными людьми, с господами ОТТУДА, и не исключено, что следующую неделю встретит, глядя на реку с высоты семидесятого этажа.
Быстрее! Еще быстрее! Да! Вот это – жизнь.
На середине Шмитовского моста Вадима окутал туман, белый и плотный. И откуда он взялся в начале июля? Пришлось еле-еле тянуться – впереди был нехороший светофор, а дорога стала хуже. Покрытие, что ли, сняли? Вот блин, надо было по Кутузовскому ехать, а не на Большую Филевскую сворачивать. И пахнет тут странно: озоном, как после грозы.
Вадим неторопливо катил к светофору. Вокруг было серо и пустынно, будто все ужасы ядерной зимы явились в реальность. Вадим крутил головой, силясь рассмотреть хоть что-то, но – ни машин, ни столбов, лишь на секунду туман приоткрыл купола церкви Покрова Богородицы в Филях и тут же укутал. Ситуация была аварийная, Вадим занервничал.
Из белой ваты тумана выступила темноволосая девушка – вдоль трассы спешила, размахивая руками, ловила попутку, а тут никого – подевались все куда-то. Оп-па! Рывком обернулась и зашагала быстрее. Что она тут делает? Наверное, она с ролевухи, ролевики часто тут шатаются – рядом заброшенный завод ЖБИ, тот еще бомжатник, мечта непритязательного сталкера. Да, скорее всего, и прикид соответствующий: черные брюки с карманами, жилет наподобие броника поверх темной футболки.
Вадим затормозил. Когда мотоцикл поравнялся с девушкой, она шарахнулась в сторону и схватилась за жилет. Порыв ветра рассеял туман, откинул с лица девицы смоляные кудри, и Вадим заметил ссадину над ее бровью.
– Э-э-э, у вас проблемы?
Тонкие брови девушки поползли вверх. Вадим готов был поклясться, что видел ее если не сегодня, то вчера. Интересно где? Мельком? У нее очень запоминающееся лицо.
– Садитесь, подвезу.
Замерла, смотрит взглядом волчицы. Вадиму показалось, что она мысленно выворачивает его карманы, ощупывает его, приподнимает и встряхивает. Но как только он решил закрыть шлем и убраться подобру-поздорову, она заговорила:
– У меня ничего нет, что могло бы быть тебе интересно.
– Ой, ну, вы загнули. Я тут катаюсь, время убиваю. Куда едем?
– Даже так, с доставкой на дом? – бросила она, устраиваясь позади. – Никогда не летала на такой штуке!
– Адрес говорите. Но имейте в виду: у меня час.
– Тут недалеко, на Проектируемом. Ты экстремал, да? Нервишки любишь пощекотать?
– Да не особо, с чего вы взяли? Показывайте, куда ехать, Проектируемых этих – как улиц Строителей. Не помню дорогу.
– Сейчас – прямо. В таком месте один разъезжаешь… Хотя вам же по фиг, погода хорошая, если кто на тебя рыпнется – весь район и накроете.
– Да уж, хорошая, – пробормотал Вадим. – Такой туманище… был.
И опустил забрало. Пропала охота разговаривать с этой сумасшедшей. Он вообще жалел, что остановился. И правда, разве нормальная девушка будет шататься по бомжатникам одна, когда людям положено возвращаться с работы?
Чтобы побыстрее избавиться от странной пассажирки, Вадим выжал газ, но почти сразу же сбавил скорость: асфальт тут был такой, будто по нему туда-сюда катался гусеничный трактор. Кое-где, разворотив бетон, тянулись к солнцу чахлые деревца.
По этой дороге приходилось ездить всего пару раз, года три назад, неужели она испортилась за невероятно снежную зиму? Тут же завод имени Хруничева, Филпарк рядом, престижное место, неужто трудно дорогу сделать?
Вроде тут было строительство… Или дальше? Вместо новеньких домов дорогу обступали, таращась слепыми окнами, двухэтажные бараки. Заблудился, что ли? Пришлось, вопреки желанию, останавливаться.
– Мы правильно едем? – спросил он, не оборачиваясь.
– Да. Прямо, вдоль забора, а там я скажу.
Руки хрупкой девушки зажали бока, как тиски. Только бы ей не взбрело в голову, что рядом – вражеский шпион или инопланетный лазутчик. Говорят, что у шизофреников в период обострения силы утраиваются. Вот так запросто и шею свернет. Не зря ж говорят: добра не делай, плохим не будешь. Захотелось тебе, задница, приключений – вот! Жри!
Забор тянулся и тянулся, потом пришлось свернуть на совсем уж разбитую дорожку, куда-то во дворы. Вадим плелся раненой черепахой, в конце концов затормозил перед ямой. Подождал, пока тиски на его талии разжались. Шею ему никто не свернул.
– Отпадная у тебя штука! Мотоцикл, да? Но ты же ведь лунарь, а не барон! И не гнушаешься же!
– Дальше куда?
– Тут совсем недалеко. Сейчас налево, к пятиэтажкам. Я бы сама дошла, но так хочется еще прокатиться, ощутить себя человеком, прикоснуться к своей прошлой жизни…
Вадим стартанул, полностью уверившись в невменяемости девушки. Нужный двор нашли без труда. Ну и дыра! Вадим и не предполагал, что в его городе остались такие дыры. По сравнению с бараками, конечно, «Алые паруса», но…
До ужаса загаженный двор был зажат тремя пятиэтажками, расположенными буквой П. Складывалось впечатление, что эти дома не ремонтировались с момента постройки, с хрущевских времен. Несмотря на их аварийное состояние (ближний дом пересекала огромная трещина), в них продолжали жить! Ну что за наплевательское отношение?! Куда смотрят коммунальные службы, сами жильцы куда смотрят?!
Девушка слезла, отошла на пару шагов и теперь таращилась на Вадима черными влажными глазами.
– Может, зайдешь на бокал чаю? Если уж подвезти не побрезговал… вот мой подъезд, крайний, – она махнула на дом с трещиной. – Третий этаж, квартира пятнадцать. Там рисунок…
Встретившись взглядом с Вадимом, она потупилась, пожала плечами.
– Ладно. Спасибо тебе огромное! Бывают же в жизни чудеса! Все, пока… И еще раз спасибо.
– Ну, до свидания! – пробормотал Вадим и поспешил убраться из этого ужасного места.
Вырулил со двора, проехал метров двести, и ему снова показалось, что он заблудился. Вдоль дороги выстроились типовые обшарпанные хрущобы, перемежавшиеся двухэтажными бараками. Ни одной высотки. Ни одного билборда. Ни единой рекламной вывески. Тут же парк должен быть, завод! Вот ведь пердь, всем пердям пердь!
Накренившиеся серые столбы вдоль дороги. Оборванной струной провис кусок провода. Только сейчас Вадим обратил внимание, что нет машин, как после моста не было, так и нет. Оно, конечно, здорово, но куда все подевались? Что, день борьбы за чистый воздух? Пятиминутка ненависти к двигателям внутреннего сгорания? И биомасса на улицах… господи, ну и рожи! Даже не рожи – рыло, одно на всех. Одинаковые сгустки протоплазмы, семенящие, сутулые, рвань и срань. И все глядят с ненавистью и страхом. Замирают, когда он проезжает мимо, шепчутся. Мальчишки-бомжи бросили свои игры и словно окаменели, вытянув головы на тонких шейках. Словно перед ними не мотоцикл, а летающая тарелка.
Что за дурацкий розыгрыш?!
А впереди – о Господи! – повозка! Нет, телега, наспех сколоченная из досок. Грязная рыжая кляча обмахивается хвостом, прядет ушами. Цирк, что ли, приехал? Ролевики захватили власть?!
А в повозке…
Чтобы не разбиться, Вадим притормозил и вперился в это чудо. В повозке – пятеро лохматых мужиков с ружьями. Один погоняет лошадь, четверо переговариваются. Черный, бородатый, похожий на цыгана, оскалил щербатую пасть и потянулся к карабину, но сотоварищ остановил его, положив руку на плечо.
Какие фактурные типажи, подумал Вадим, достал мобильный, чтобы их сфотографировать, но телефон выключился. Очевидно, разрядился. И часы, «Ролекс», присланные отцом из Германии, стали.
– Это кино снимают, да? – обратился Вадим к проходящей мимо пожилой женщине.
Она отшатнулась, ссутулилась и, оглядываясь, засеменила к домам. Ну, что за народ! Выделив в толпе трех более-менее чисто одетых девчонок, Вадим подкатил к ним и спросил:
– Девочки, – их лица побледнели и вытянулись, говорить Вадиму расхотелось, но он закончил упавшим голосом, – подскажите, пожалуйста, который час.
Ближняя, с отвислым животом и тонкими рахитичными ножками, заблеяла:
– Маленький чпок два эс-грамма, большой – четыре.
– Время сколько? – заорал Вадим и постучал по остановившимся часам. – Да что, неужели у вас ни у кого нет мобильного?!
Две девчонки бочком, бочком стали пробираться к подворотне, рахитичная не двигалась. Она смотрела на Вадима как мышонок на удава, и ее воспаленные глаза наполнялись слезами. Наконец ее ноги подкосились, она села прямо в грязь и заголосила:
– Не трогайте меня! Я жить хочу! Я… я больная! У меня сифилис, он заразный. От него умирают!
Вадим попятился, оседлал мотоцикл и рванул прочь, рискуя разбиться на раздолбанном асфальте. По сторонам он старался не смотреть. Он хотел скорее попасть в более-менее знакомый район, чтобы перевести дыхание. Но трущобы все не заканчивались и не заканчивались. Напротив, начали попадаться дома с проваленными крышами и выбитыми стеклами, там, где квартиры были обитаемыми, из окон торчали ржавые трубы печей. И вдруг. Посреди этого. Невероятно! Ильич! Серебрянкой крашенный. Прямо в бывшем сквере! Вадим остановился. Ильич был родной, знакомый, привет из прошлого. У Горбушки он, что ли, стоял раньше? Вадим смотрел только на него. И пытался рассуждать. Кавардак начался, когда ему встретилась кучерявая брюнетка. Она-то и должна все объяснить.
Найти ее двор не составило труда. Вадим забежал в подъезд. Там прямо у двери, опершись на облупленную стену, сидя спал вонючий бомж. Под его штанами расползлась лужа. Бомж то и дело всхрапывал и сучил ногами. Косясь на него, Вадим едва не споткнулся о ступеньку. Удержался. Странно, что бомжа никто не гонит.
На площадке по пять квартир, значит, пятнадцатая на третьем этаже, крайняя справа. Ни на одной двери не было номера – приходилось считать, поднимаясь, и мысленно развешивать номера. По идее эта, украшенная схематично нарисованным членом и соответствующей надписью внизу. Н-да-а, девушка, любят тебя соседи!
Палец лег на кнопку звонка. Надавил – раз, другой, третий. Не работает. Пришлось стучать. Сначала – костяшками пальцев, потом – кулаком. Глухая она, что ли? Или соврала?
– Кто? – наконец донесся недовольный голос.
– Я! Да открывай же!
– Кто это «Я»? Много вас всяких тут шастает.
– Ну, подвозил тебя недавно.
– А-а-а! Добрый лунарик! Никак знакомиться явился? А машинку свою, что, внизу оставил?! Совсем сдурел?
Изнутри донеслись скрежещущие звуки – девушка открывала многочисленные замки. Выглянула в щелку, распахнула дверь… выхватила пистолет и рванула вниз по лестнице. Загрохотали ботинки, девушка обложила кого-то по матушке. Выглянув в оконный проем (без стекол и рам), Вадим сам чертыхнулся. Черноволосая разгоняла бомжей, которые рассматривали Эйприл, решая, потрошить ее или нет. Завидев пистолет, они расползлись по углам. Когда девушка вернулась, Вадим кивнул на пистолет и кисло улыбнулся.
– Только не говори, что у тебя есть разрешение. Ты что, в органах служишь?
Девушка отдышалась, откинула волосы с раскрасневшегося лица, сказала тихо:
– Прости, ты о чем?
До Вадима дошло, что он сморозил глупость, но в чем именно глупость, сообразить было трудно. Думая, что девушка неправильно поняла слово «органы», он уточнил:
– Ну, из полиции.
И тут она запрокинула голову и расхохоталась. Вадим сжал челюсти. Чего она ржет-то? Психическая.
– То есть… ты хочешь сказать, что, – девушка давилась смехом, – что… у тебя нет… оружия? Что… ой, прости… ми-ли-ция только стреляет?! И ты поперся в пекло? Ты бы… еще с голой жопой к пидорам явился!
Похоже, Вадим таки был идиотом, потому что смысл ее речей все больше ускользал. Как будто он разговаривал с инопланетянином. Не выдержав, он заорал:
– Хватит кривляться! – он ударил стену. – Можешь объяснить, что происходит, или нет? Зачем я, по-твоему, приехал?
Узкое лицо девушки вытянулось еще больше, она начала пробираться к квартире.
– Ты сумасшедший, лунарик?
– Боюсь, что да, да! Я – псих, меня надо в дурку, ага. – Он отрешенно смотрел, как с разбитой руки капает кровь.
– Куда? Куда тебе надо?
– В дурдом, – сказал Вадим равнодушно и зашагал вниз по лестнице.
Почему-то девушка догнала его, развернула, заглянула в глаза:
– И куда ты теперь?
– Домой.
– Где ты живешь?
Вадим назвал адрес. Девушка схватила его за рукав и потащила за собой.
– Ну знаешь! Ну и шуточки у тебя! Имя-то хоть скажешь?
– Вадим.
– Я Сандра.
Квартира Сандры напоминала барак в казарме: облупленные стены, панцирная кровать у стены, доисторический колченогий стол и вполне современный шкаф. Паркет на полу вздыбился и жутко скрипел. Усадив гостя на единственный стул, Сандра взяла со стола стремного вида самокрутку, чиркнула «Зиппой» (паленой, китайской, наверное). Завоняло. Не табак, не ганжа – дерьмо сушеное. Вадим уронил голову на сложенные руки. В сознании было пусто и грязно, как в комнате после вечеринки. Он боялся думать и строить предположения. Стоя у порога правды, боялся отворить дверь и узнать.
– Чай или что-нибудь покрепче?
– Мне бы не чаю. Мне бы понять, что происходит, – сказал Вадим жалобно.
– Ничего. Почему ты думаешь, будто что-то происходит? Откуда ты вообще взялся? Ты головой не ударялся случайно?
– Нет.
Не поверила. Ощупала его голову, взъерошила волосы и проговорила:
– Тебе к лунарям надо. Если это просто стресс, то помогут. Если нет… Увы.
– Знать бы еще, кто такие лунари. Слушай, я случайно не сплю, а? Вот, возьми, ткни в меня вилкой.
Сандра швырнула протянутую вилку в угол комнаты.
– Значит, все мы тут спим. Говоришь, что ты живешь на Гоголевском… И где же? Где ты хранишь свою машину? Почему ты еще жив? Это ведь у тебя на пальце – золото? Да там, у Баронства, только торгаши живут, а они не психи, чтобы сюда соваться. Короче, или говори правду, или вали к черту и не пудри мне мозги. Не похож ты на дурика. И что играешь, тоже не похоже. Рассказывай по порядку, с самого начала.
– С рождения, что ли?
– Дурак. С утра. Последовательно.
– Да ничего особенного. Раздолбали на работе, пригрозили уволить…
– Где ты работаешь? Кем?
– Дизайнером.
– Ни фига себе! Дизайнер… это что? Ладно, проехали… Потом?
– Потом меня на Рублевку друган позвал, на пикник к его крестному, который в строительной фирме не самый последний человек. Ну, я думал устроиться…
– Что такое пикник? – с серьезным видом спросила Сандра.
– Ну, люди едут на природу, жарят шашлык, это мясо, – на всякий случай добавил Вадим, – выпивают…
– Шаш – кто?.. – Сандра хихикнула. – Мясо. Хорошо живешь, раз мясо жрешь. В лесу…
– По-моему, не я псих, а ты. – Вадим поднялся. – Пока ты мне на голову не свалилась, все было хорошо. Ездишь теперь по ушам. Какие-то лунатики у тебя, погони… это… это – мания преследования! – Он ткнул пальцем в потолок. – И вообще… ты мне снишься. Ты и эти сраные трущобы!
– Значит, снюсь? – Сандра отодвинула занавеску, похожую на дырявую половую тряпку, толкнула Вадима к окну. – Полюбуйся. На природу он собрался! Да туда никто не сунется добровольно! Во-первых, земельники, во-вторых, радиация. Мясо… Крыс все жрут, очнись, дружок, крыс! Радиоактивных голых крыс!
– Альтернатива, – пробубнил Вадим и рухнул прямо на пол. – Черт. Лучше бы ты мне снилась! Блин, у вас тут что, война? И угораздило же!
– А сам-то ты откуда? – проговорила Сандра уже без тени иронии.
– Откуда, откуда… Отсюда! Из Москвы… но из другой. Из Москвы, где чисто, мирно, никто не стреляет, можно поехать в лес и пожарить мясо, рыбу в речке половить. Не в городе, конечно, в области… А здесь небось подохла вся рыба… Блин, – он сжал голову, – с кем воюем-то?
– Выходит, ты не тутошний? А ну дай-ка на тебя посмотреть.
Вадим поднялся. Сандра обошла вокруг, разглядывая его как музейный экспонат.
– Да, шмот странный. Ничего подобного я у лунарей не видела, – приговаривала она себе под нос. – И вряд ли за полтора года у них что-то изменилось. Е-мое, какая я легковерная!
Ее лицо понемногу менялось: сначала на нем читалось недоверие, потом – интерес и, наконец, восхищение.
– Как же тебя угораздило?
– Если бы я знал! Ехал, ехал и не заметил… только потом… Думал, просто заблудился, заехал в плохой район. Что мне теперь делать?
– Давай, что ли, хряпнем? – предложила она, пошарила по стене под древним, битым молью ковром.
С легким свистом фальшь-стена опустилась на тросах, открыв взору вполне приличное помещение с мягким уголком, книжной полкой и комодом.
– Ну, что ты косишься? Здесь, если узнают, что у тебя есть что-то интересное, это что-то сразу же отнимают. Иди сюда. Дай посмотрю на твою травму.
Откупорив бутылку водки, она полила ушибленную руку Вадима. Жжется! Пришлось стиснуть зубы.
– Ты хряпнуть предлагала, – проговорил Вадим, разглядывая покрасневшие костяшки пальцев. – Как у нас говорят, без пол-литры не разберешься.
– У нас тоже так говорят.
Вадим отказывался принимать происходящее, теплилась коматозная надежда: сон, психоз. Чтобы выжить, надо закопать трусливые мыслишки, действовать по обстоятельствам… И выпить, естественно.
– Тебе нужно коня спрятать. Иначе до утра его разберут на запчасти… на органы то есть, – Сандра приложилась к горлышку, поморщилась. – Что ты об этом думаешь?
– Что надо выжить. Надо принять происходящее. И при этом не сойти с ума. Слушай, наверно, я умер. Умер и попал в ад?
– Да не кипишуй ты. Все в норме. И твой коняжка нам еще пригодится.
Вадиму не понравилось это «нам», но он промолчал. Девушка продолжила:
– Я же тебя не гоню, ты мне спас если не жизнь, то честь и достоинство, – тут она криво улыбнулась, – точно. Так что я твой должник. Да присядь ты! Маячишь, думать мешаешь.
Вадим закашлялся от едкого сигаретного дыма. Сандра дымила, как коксохимкомбинат.
– Есть тут одно место – бункер. Его знакомый барон к рукам прибрал, сам там редко появляется и разрешил мне жить. Но теперь-то я не одна… А, хрен с ним, поехали. – Она вскочила с дивана и заходила по комнате.
– Барон, в смысле настоящий барон? Ни-че-го не понимаю.
– Бароны – самые хитрые, сильные и злобные, волки среди людей. У баронов дома отапливаются, освещаются… В общем, это бандюганы, которые сумели урвать кусок посочнее.
Вернув на место фальшь-стену, Сандра направилась к выходу. Вадим потащился следом. У двери она стянула с него черную кожаную куртку с красными вставками, напялила и сказала:
– Уж извини, но у нас мужики так не одеваются. И даже у лунарей не одеваются. Смотри, как мне подошла.
– А знаешь, из чего сделана эта куртка? – проговорил он на ходу.
– Не-а.
– Из кожи.
Сандра осторожно ощупала куртку, точно она была из хрусталя.
– Из чьей?
– Из человечьей, из чьей же еще, – сморозил Вадим и тут же пожалел: девушка сорвала с себя куртку и бросила прямо в спящего бомжа, который с недовольством хрюкнул, но не проснулся.
– Пошутил я! Пошутил! – Он бросился спасать дорогую сердцу вещь, поднял и вскинул руки, будто сдаваясь. – Свиная кожа. Ну, свиньи… розовые, с пятаками.
– Придурок, – проговорила она, успокаиваясь. – Знаешь, для нас свиная кожа такой выделки более фантастична, чем человеческая. Когда я была лунарем, у нас поймали маньяка. Он брал красивых девушек отсюда, из нижнего города, фотографировал, насиловал и живьем снимал с них кожу. И долго не давал умирать, для этого есть много приспособлений. У него в доме… это была богатая сволочь… стоял огромный шкаф, забитый изделиями из кожи. И на каждом изделии – фотография с именем.
– То есть лунари – это каста? И бароны – каста?
– В некотором смысле. Я тебе все покажу. И расскажу. На вот. – Она протянула миниатюрный пистолет.
Вадим повертел его в руках и вернул.
– Я толком и стрелять не умею… Ну, был на стрельбах в армии от универа. Но чтобы в живого человека…
– Мальчик из Поднебесья, – вздохнула она. – Ты живешь в раю!
– Жил, – сказал Вадим и стартанул, не надевая шлем, чтобы слышать Сандру.
– Едем через мост, на улицу Науки. Знаешь, где это?
– Понятия не имею. Показывай.
Унылые пейзажи тянулись бесконечно. Серые спальные районы чередовались с развалинами. Похоже, здесь уже давно ничего не строилось. Кое-где виднелись высоченные каменные заборы, защищающие десяти-двенадцатиэтажные дома. Ничто не напоминало район Филевского парка.
– Там живут бароны, – прокомментировала Сандра, склонившись над его ухом, когда он притормозил. – Девяносто девять процентов из них – отморозки. У них свои банды. У некоторых – целые недурно вооруженные полки. Бордели, заводики, где дурь делают. И золота там – завались. Кланы между собой раньше враждовали, сейчас вроде все поделили, мирно сосуществуют. Скоро увидишь аккуратненькие пятиэтажки, это жилища барончиков – тех, кто неплохо выслужился перед баронами. В таких домах – бронедвери и взвод охранников. От налетов неудачников защищаются.
– Веселенько, – пробормотал Вадим и тронулся с места. – Девяностые форева!
– Че-го? Говори громче! Ветер же в лицо!
– Да так! Ничего!
Как только выехали на мост, Вадим затормозил.
Там, где, окутанные шапкой облаков, должны были нависать над городом башни Москва-Сити, высились шпили сталинских небоскребов, вроде главного здания МГУ. Мрачные, из темного кирпича, протыкали они серое небо. Вадим слез с мотоцикла и слепо пошел вперед. Одна, две… Семь… Да сколько их там, этих шпилей? Переходами соединены, вся та территория, которая раньше под Сити была, – застроена.
Сандра вытащила из рюкзачка и сунула ему бинокль. Вадим на секунду зажмурился и только потом поднес его к глазам.
Участок Третьего кольца, район Тестовской, был превращен в укрепрайон. Бетонные отбойники, вспаханная, рыхлая земля. Периметр. С небольшого возвышения открывался вид на высоченный забор с караульными башнями, прожекторами, колючей проволокой. За всем этим – забор еще выше.
– Там пять ступеней защиты, – подсказала Сандра.
В горле у Вадима пересохло. Похоже, со стороны суши к высоткам не было доступа, бывший старый райончик, Камешки, что ли, – смешной такой, пятиэтажные кирпичные дома которого казались на фоне новых небоскребов спичечными коробками, – давно сровняли с землей, траншеями изрыли.
Или не строили никогда. Сколько лет этому кошмару? Зачем? Господи, зачем в Москве новый Кремль? Пять заборов, полоса отчуждения… Размах, характерный для прошлой эпохи, помпезность и монументальность совка.
А башни впечатляли. Ни выбитых стекол, ни грязи.
– Что это?
– Дом лунарей. Институт. Город в городе. Сердце страны, честь ее, ум и совесть.
Сандра говорила с горькой иронией, и Вадим решил не уточнять.
– Сколько там живет этих… лунатиков?
– Без малого триста тысяч, из них треть – обслуживающий персонал и солдаты с ограничением в правах. Ровно столько могут позволить себе нормальную жизнь. Ровно на такое количество людей хватит ресурсов. По всему миру то же самое. Китай почти весь вымер. Африка и Австралия превратились в пустыню. Пора убираться: вечереет. Ночью даже страх перед местью лунарей не остановит этих крыс. Трогай!
Вадим отдал ей бинокль, нехотя отвернулся от «Сити». Завел мотоцикл.
К месту добрались затемно: об уличном освещении можно было забыть до лунной ночи. Чтобы не привлекать внимание, Вадим выключил фары. Ехали недолго. По прикидкам Вадима, убежище было частью довоенных бункеров и находилось за дачей Сталина. Вопрос, был ли в этом мире Сталин и случалась ли Вторая мировая, Вадим решил пока не задавать.
Широкий ход начинался из подвала полуразрушенного дома. Сандре пришлось попотеть, прежде чем она справилась со ржавыми замками. Вадим катил Эйприл по темному коридору с небольшим уклоном. Сандра шла следом, светила под ноги синеватым фонариком, работающим на динамомашинке. Толку почти не было, зато шума – предостаточно. Коридор закончился бетонной стеной. Вадим ощупал ее: шершавый бетон, бетон… металл.
– Отойди-ка. – Сандра ухватилась за огромный металлический руль, вмонтированный в стену, и принялась его крутить в разные стороны, как если бы это был штурвал корабля. Раздался щелчок. Скрипнули петли, и дверь с протяжным стоном приоткрылась.
Сандра вошла первой, загорелся свет – она дернула за рычаг, торчащий из стены.
– Загоняй машину. Сюда, к стеночке. Вот так.
Дверь захлопнулась за спиной Вадима. Внезапно нахлынула паника. Что он знает о Сандре? Ничего. Вдруг она охотница за головами? Приволокла к черту на рога, чтобы запереть, сдать своему этому… барону, получить денежки, или что у них там, и жить припеваючи. А его порежут на органы…
– Мне здесь не нравится, – сказал он по возможности бодро. – Если я захочу уйти… Я хочу отсюда выбраться!
Эх, нужно было брать пистолет!
– Куда ты пойдешь ночью один без оружия?
– Я могу, да? Прямо сейчас открыть дверь и уйти?
– Да пожалуйста! Но ты же не идиот!
– Она не заперта?
– Изнутри она открывается просто. Там выемка есть… да, эта. Нажимаешь, и…
Щелчок. Сандра не солгала. Она действительно добрая фея. Все-таки не зря он ее подобрал. Как говорится, делай добро и бросай его в воду.
Сандра не двигалась: ждала. Вадим закрыл дверь и виновато развел руками.
– Правильный выбор! – сказала Сандра и уселась за огромный овальный стол.
Вадим рухнул на разложенный диван, задрал голову, разглядывая сводчатый потолок и вогнутые стены, увешанные странными картинами.
Не удержавшись, Вадим приблизился к стене, чтобы внимательнее рассмотреть картины. Выполнены они были по большей части маслом и вблизи представляли собой беспорядочную мешанину мазков. Пришлось переключиться на акварели.
– Это что? Чье?
– Моего знакомого, Леон, он… художник, несмотря на то что барон. Когда у него начинает сносить башню, он запирается тут и рисует. Он вообще-то хороший парень, хотя и странный. Тут еще вторая комната есть, его мастерская. Туда лучше не ходить.
– Приперлись же, – пробурчал Вадим.
Его влекло к небольшому пейзажу: синеватая гладь озера, переходящая в лиловое небо, посреди которого – сотканное из облаков женское лицо.
Портретов среди картин не было. Одни пейзажи. Фантастические животные. Невиданные цветы.
Зачарованный, слонялся Вадим от стены к стене, от картины к картине. В груди ныло, словно в каждый рисунок было заложено чувство: вот светлая-светлая тоска по несбывшемуся, вот тоска вязкая, хватает за ноги и тянет в зыби, здесь – бессильная ярость разбивается волнами об острые скалы. Хватит, и так кошки всю душу изодрали!
Вадим вернулся на диван. Сжал голову. И что теперь делать? Вот надоест он девчонке, останется один в этом мире, подохнет же… Сандра села рядом, коснулась его руки.
– Эй! Не уходи в мысли. Не думай! Не смей! Свихнешься.
Вадим безучастно покосился на нее. Девушка продолжила:
– Тут есть мой недопитый коньяк. По-моему, пришло время напиться. Подожди, сейчас найду.
Сандра полезла в массивный комод, завозилась. Вадим наконец решил осмотреться. Мебели в помещении было мало: комод, три разнокалиберных стула, овальный стол и книжные полки. Книги громоздились стопками, занимали самодельные полки и валялись на диване.
– Так выпьем или поиграем в цивил?
– Не понял. – Вадим уставился на пузатую пластиковую баклажку.
– Наверное, тебе привычнее пить из хм… рюмки. Во-о-от.
Граненый стакан наполнился на четверть. Вадим поднес пойло к губам и скривился: оно воняло обувным клеем.
– Я точно не подохну от этого? Коньяк, блин! Самогон из резины, а не коньяк!
– Фиг его знает, помрешь, не помрешь, – девушка дернула плечами, – ты же нежный. Коньяк ему не нравится. Знаешь, сколько у Баронства такая бутылка стоит? Ну, у Кремля…
– Хуже не будет. Ну, за… не знаю, что и сказать. За что тут пьют?
– Наверное, за удачу. За встречу, я так понимаю, пить не стоит.
Спирт обжег горло, но Вадим стерпел. Не прошло и минуты, как голова закружилась и внутри потеплело.
– Я тоже была на твоем месте… Я ведь из лунарей, понимаешь? Я преступница оттуда, и я, – она вздохнула, – видишь, жива.
– Что же ты натворила? – Вадим изо всех сил старался не показать, что у него заплетается язык.
– Не подчинилась приказу. Не смогла стрелять в людей. Там были женщины. И дети. Совсем маленькие, с цыплячьими шейками… Я могла бы сделать вид… там же и другие были. А я психанула. Дура. – Она потупилась, мелкие кудряшки зазмеились по лицу. – Хочешь узнать, что лунари делают с преступниками?
Вадим кивнул. И ее прорвало.
Рассказ Сандры
В черной качающейся будке сумеречно. Напротив на корточках сидит парнишка в белом нарядном шарфе поверх темного пальто, сидит совершенно неподвижно. Иногда кажется, что он – манекен. Маленький круглолицый дядечка, даже скорее дед, бормочет под нос и раскачивается. Нас, преступников, сегодня трое.
Подхожу к решетке, встаю на цыпочки: мой город. Я вижу его в последний раз, но до сих пор не верится. Меня для него нет. Меня нет уже ни для кого, память обо мне стерта из базы данных. Наверное, что-то подобное испытывает плод во время аборта. Но я по-прежнему существую. Странное ощущение.
Вижу огромные ворота, выпускающие машину. Подтягиваюсь, прижимаюсь лицом к решетке.
Далеко отъезжать не стали, так и выпустили нас около самых ворот. Выхожу. Сырой ветер треплет волосы. Четверо мужчин в бронниках держат нас под прицелом автоматов, один из стволов направлен мне в лицо. Чувствую себя голой и совершенно беззащитной. Чувствую себя вещью. Бумажкой, которой подтерлись и теперь выбрасывают.
Солдаты знают, кто я, и они начеку. Один из них говорит:
– Осужденные, у вас есть две минуты, чтобы покинуть зону отчуждения. Ровно через две минуты мы открываем огонь.
Никто не двигается. Даже я не могу заставить себя шагнуть в неизвестность, хотя знаю, что они – военные. Никому из них не хочется оказаться на моем месте. Они выстрелят. Они делали это неоднократно.
У лысого дядьки сдают нервы, он бросается в ноги крайнему вояке, тому, что дал нам две минуты, и причитает:
– Это недоразумение! Я известный нейрохирург! Это несчастный случай!
Военный пинает его ногой в пухлый живот, смотрит на часы и говорит:
– Осталась минута двадцать секунд.
– Бежим! – Я дергаю парнишку за рукав и бросаюсь к маячащим вдалеке останкам домов.
Парень несется следом. Слышу его прерывистое дыхание. Доносится автоматная очередь – решилась судьба упрямого нейрохирурга. Еще очередь – это стреляют по нам. Не на поражение, для страха. На всякий случай падаю, попадаю в грязь. Парень продолжает бежать, запрокинув голову и нелепо размахивая руками. Глупый, необстрелянный.
Поднимаюсь, растираю грязь по куртке. Здравствуй, новая жизнь! Оборачиваюсь: машина уже исчезла за воротами. Сажусь на молодую траву, достаю сигареты – это все, что мне позволили взять с собой. И начинаю ржать.
Успокоившись, бреду в сторону развалин. Силуэт брата по несчастью маячит впереди. Окрикиваю его. Оборачивается. Ждет. Протягиваю ему сигареты. Уныло качает головой.
– Тебе проще, – говорю я.
Идем молча. Он не выдерживает:
– За что тебя?
– Неподчинение приказу.
– Военная? Тебе проще. – Его усмешка похожа на предсмертную гримасу. – А я студент… бывший.
Вот и первые дома – стены без крыш, дверей и окон, зато с лестницами. И вдруг из-за кучи камней навстречу выскакивают пятеро вооруженных мужиков – страшных как на подбор. Осматриваю их оружие: старье. Только у самого дальнего более-менее приличный «стечкин».
– Стоять! Руки за голову! На землю!
Парень таращится на меня. В глазах – ужас. Медленно закладывая руки за голову, осматриваю окрестности. До ближайшего укрытия десять метров, и это в стороне «стечкина». Пять стволов… восемьдесят процентов, что подстрелят. Значит, се ля ви. Лучше так, чем попасть к ним в лапы!
Бросаюсь вправо. Резко перекатываюсь в другую сторону. Гремит выстрел. Еще и еще. И всего-то?
Прежде чем скрыться за стеной, оглядываюсь: двое вяжут бедного студента, уткнувшегося лицом в землю, трое бегут за мной. По окрестностям прокатывается вопль:
– Поймать мясо!
Значит, я нужна им живая. Это лучше. Но проще ли? На дороге появляется молокосос в бандане. Целится в лицо:
– А ну стой!
Поворачиваю, уверенная, что он не выстрелит. Выстрелил. Но не в голову – в ноги. Крупной дробью. В двух местах зацепило икру. Ничего, пока не больно. Больно будет потом. Хорошо, сосуды не задело, крови немного.
Я – дичь. За мной гонится свора псов. Лиса. Нет, молодая волчица. Я ранена. Я в чужом лесу. Меня хотят… Действительно, зачем я им нужна? Сожрать? Порезать на органы? Говорят, у них есть клиники, и сохранилось оборудование… Или продать в бордель? Если последнее, то у них ничего не получится.
Наперерез летят еще двое. Да сколько их здесь, ловцов свеженького мяса? Или это те же, но рванувшие окольными путями? Неважно. У одного дубина, у второго, лысого, ружье. Целится в ноги. Выстрел. Рывок. Вроде цела. Второй замахивается палкой, отражаю удар, бью по кадыку. Хрустят размозженные хрящи. Снова выстрел. Ногу обожгло. Черт! Нельзя останавливаться.
То ли бегу, то ли ковыляю за очередные развалины. Тот, что с ружьем, бежит следом. Уже не стреляет. Уверен, что я никуда не денусь.
Замираю, прислоняюсь к стене. В ботинке горячо. Сердце отбивает бешеный ритм. Это не моя жизнь. Это сон. Всего лишь горячечный сон.
А вот и он, охотник. Лыбится. Во рту не хватает трех зубов. Наводит на меня короткий ствол карабина:
– На землю, сука!
– А ты заставь, – хриплю.
– Я сказал…
– Пошел на хрен.
– Мужики, она здесь, – надрывается охотник.
Мысленно молюсь: стреляй. Я хочу поймать пулю. Нужно его спровоцировать, потому что, если я попаду к ним живой…
Нас разделяет семь метров. Семь метров до твоей глотки, охотник. И до твоего ружья. Или до моей смерти. Кидаюсь вперед. Глаза охотника округляются. Он ни разу не видел взгляда обреченного. Резко отвожу ствол, вырываю ружье, бью его в висок прикладом. Это я – мясо? Мясо – ты. Теперь уж точно. Выворачиваю его карманы: пять патронов, самопал.
Трое бегут ко мне. Остановились. Навожу мушку на того, что в середине, нажимаю курок… Осечка. Черт! Нажимаю еще раз. Щелчок. Переглядываются, шепчутся. Но подходить не спешат. Перезаряжаю ружье, беру ствол в рот, зажмуриваюсь. Перед глазами колышется багровая муть. Давлю на курок…
Щелчок. Боль. Темнота.
Открываю глаза: серая стена, на полу копошится рыжий муравей. Пытаюсь пошевелиться – тело скручивает судорога. Кажется, что весь мир – пучок оголенных нервов. Чуть позже понимаю, что ноги связаны, а руки скручены за спиной. Расслабляюсь, прислушиваюсь к чувствам: пульсирует в голове, ноют вывернутые плечевые суставы, правая икра печет огнем, левую не чувствую вообще. В голову закрадывается кошмарная мысль: зачем почкам ноги? Извиваясь, переворачиваюсь: нога на месте, перетянута тряпкой. Идиоты! И сколько я так валяюсь?
Зачем почкам ноги?!
Холодно. Не просто холодно – жуткий дубарь. Лежу на бетонном полу, меня трясет. Куртку эти стервятники сняли. Еще бы – такая добыча! Неужели они не понимают, что от холода у меня почки отвалятся в первую очередь? Господи, ну почему у лунарей нет смертной казни?! Гуманисты хреновы! Интересно, они знают, что за зоной отчуждения новеньких, чистых и здоровеньких поджидают охотники за головами?
Где-то вдалеке скрипнули петли. Послышались шаги. Сюда идут. Двое. Вот и они, прямо два брата: оба бритоголовые, у обоих бородки-эспаньолки, отличаются они только цветом этой самой бородки.
– Ты что, охренел? – взвивается седобородый, рыжий хлопает глазенками, весь вытягивается. – Она ж подохнет у тебя!
– А куда мы ее? Хрен с ней. Она Щербатого замочила. Вот так, нах, возьмет кто-нить, а она его – тюк по башке.
– Девка-то красивая, – тянет седой мечтательно.
Свеженького тела тебе захотелось, старый хрен. Рискни, развяжи меня – будет из тебя тело. Тварь.
– Че вылупились, мотни вшивые? – хриплю, облизываю губы. – Мне отлить надо. Лопну же, товарный вид испортится.
– …и боевая, – тем же тоном продолжает седой.
– Ссы в штаны, – с ненавистью бросает рыжий.
Седой самодовольно улыбается – наверное, придумал, куда меня пристроить.
– Руся, прикрой ее чем-нибудь, чтобы не околела. Она останется у нас. Я знаю, кто ею заинтересуется.
Я счастлива. Боже, как же я счастлива! Упершись лбом в стену, реву. Побей вас лучевуха! Возвращается рыжий, укутывает меня в рвань, хватает за волосы, рассматривает. Ну и рыло! Еще немного, и слюну пустит.
– Хочу гадить, – смотрю ему в глаза и точно так же нагло скалюсь, – и блевать.
Сплевывает и выходит из комнаты. Значит, почки они не пересаживают. А в туалет действительно хочется!
И снова шаги. Открывается дверь: на пороге – мои старые знакомцы. Хватают, тащат по длинному коридору. Где это мы? Похоже на казарму. Волокут на второй этаж. Открывают одну из дверей, сажают на диванчик. Отхожу от боли, перед глазами светлеет. Вижу отвратительное рыло. Не то цыган, не то чурка, не то жид. Губы надменно поджаты. На среднем пальце – кольцо. И взгляд… стылый такой взгляд. Играем в гляделки.
– И что, – пытаюсь ухмыльнуться, – будешь меня резать и насиловать? Проститутка из меня не выйдет…
– Для профессионала есть более достойное применение.
Вздыхаю с облегчением. Отвожу взгляд. Неужели не врет?
– Выйдите вон!
Шестерок мгновенно сдувает. В его руке появляется выкидуха. Подходит, режет веревки. Отступает на два шага. Ждет.
Потираю синие запястья, развязываю пояс-жгут и начинаю растирать раненую ногу. Кровь уже не бежит – свернулась. Падаю на диван. Вот он, отходняк – тысячи иголок, вонзающихся в голень. Когда отпускает, снова начинаю реветь. Прихожу в себя, оцениваю противника: смотрит, склонив голову набок, покачивает ногой. Одет в черные брюки и свитер. Руки скрещены на груди. Один из рукавов задрался, обнажая предплечье. Да этот парень отлично физически развит! Потому он и не осторожничает – уверен в себе. Продолжаю реветь – больше для отвода глаз, – проверяю, насколько послушны руки-ноги. Нормально. Почему бы не рискнуть? Посмотрим, так ли ты равнодушен пред ликом смерти.
Кидаюсь вперед. Но противника уже нет… Сзади! Перепрыгиваю стол, уклоняясь от удара, бросаюсь к двери – заперта. Оборачиваюсь. Ждет. Скрестил руки на груди. В глазах пляшут черти.
Нет, я не волчица. Сейчас я – мышь. От страха внутренности скручивает в узел. Вот теперь-то я боюсь.
– Что? – бросаю с вызовом, а получается жалобно.
– Предлагаю короткий показательный бой. Чтобы понять, на что ты способна. Сильно обещаю не бить, я же вижу, что ты немного… не в форме, – улыбается.
Улыбка сытого удава.
– Не получится, – откашливаюсь. – Меня не учили работать на публику. Меня учили убивать.
– Ну, покажи это!
Показываю. Его движения точны и безупречны. Вскоре он переходит в наступление, и мне приходится защищаться. Поединок заканчивается внезапно. Вытираю пот со лба. Наконец-то я согрелась.
– Молодец. Не ожидал.
– Это значит, что я спасена от публичного дома?
– Знаешь, кто такие гладиаторы?
Моя челюсть медленно отвисает.
– На самом деле хозяева очень редко рисковали своими гладиаторами. Практически никогда.
– Это значит, я…
– Да, но недолго. У меня недостаточно средств, чтобы выкупить тебя. Поработаешь немного, а потом я тебя спишу.
Мотаю головой. Закрываю лицо руками. Он продолжает:
– Как и ваша правящая верхушка, бароны бесятся с жиру. Они хотят хлеба и зрелищ. И не скупятся на ставки.
– Чтоб мне сдохнуть, у тебя в этом деле свой интерес!
Приподнимает уголки губ.
– Хочу заработать – раз. Два… ты же видела наших дебилов. У меня не хватает сотрудников.
До чего же он самоуверен! Понимает, что мне некуда деваться и такой исход для меня чуду подобен.
– Пожалуйста, будь умницей.
Открывает дверь:
– Эй, вы! Быстро сюда.
Седобородый и рыжий, оказывается, стояли под дверью и держали ее на прицеле.
– Отведите девушку в приличную камеру и окажите медицинскую помощь.
– В камеру?! – возмущаюсь я.
Он пожимает плечами:
– Девочка, доверие надо заработать. Будешь умницей, мы найдем общий язык. Понятно? Вот и хорошо. Без глупостей, пожалуйста.
– Меня зовут Сандра, – говорю на выходе.
– Леон.
2. Двойники
Вадим проснулся от того, что его трясли и качали. Сперва удивился, потом осознал – толкали в бок. И с каждым толчком Вадим все отчетливей понимал: похмелья не избежать. Нажрался ведь до отключки, рассказ Сандры всю ночь снился… Сандра. Рассказ. Мир после войны. Оказалось бы, что виной всему – приход, что вчера он наконьячился в гостях, вел себя не лучшим образом и…
– Вставай, – снова толчок в бок. – Нажрался и валяется тут.
Вадим осторожно приоткрыл правый глаз. Глаз болел, голова гудела, во рту ночевали бомжи, черти вилами тыкали в печень, и во всем была виновата Сандра.
– А говорила, выживу, – упрекнул он.
– Я сказала, что не знаю! – скрипнул диван – Сандра села рядом. – Задрых вчера. Я ему душу изливала, а он…
– Я все слышал. Даже видел. Ты мне снилась. – Говорить было трудно.
– Да ладно! – Ударная волна махорочного духа Вадима чуть не добила.
– Леон, бои… Фу-у-у! Не кури! Вырвет!
Диван заскрипел и зашатался, Сандра ушла, но вонять меньше не стало. К горлу подкатил комок, рот наполнился кислой слюной. Вадим открыл глаза и сполз с кровати. Желудок бунтовал. Зажав рот рукой, он «по стеночке» заковылял к выходу. Где-то должен быть сортир. Сандра появилась откуда-то, протянула пакетик.
– Туалет искал, – предположила она. – Нет тут туалета.
Вадим, скривившись, вытянул руку с пакетиком. Огляделся. Куда бы его пристроить?
– В углу помойное ведро. Брось туда.
Так Вадим и сделал, потом уселся на пол рядом с ведром, сжал виски. Внутренности танцевали тарантеллу, а мозги превратились в студень.
– Что – так плохо? – Сандра отправила в ведро «бычок». – У вас там вино из винограда, как в старые добрые времена, да?
При мысли о коньяке Вадим замычал и полез к ведру обниматься. Запах из него был… Сандра терпеливо ждала, пока он закончит блевать. Хреновый мир, хреновое пойло. Смрад, темень, грязь. Войди сейчас в бункер Кощей – Вадим расцеловал бы его.
Вадим с трудом сел, прислонившись к стене спиной.
– И от святой стороны нам ничего не досталось, – проскрипел Вадим. – Кроме последней любви… И золотого пятна.
– Это что? – Сандра подняла голову и заглянула в глаза.
– Группа у нас есть, – вздохнул Вадим. – Наутилус.
– Прямо про нас. Слушай, а если попытаться понять, каким ветром тебя сюда занесло, может, найдется дорожка обратно?
– Ох, давай не сейчас…
– Где ты перепрыгнул сюда?
– Наверное, там, где тебя подобрал…
– Едем!
– Не могу. Паршиво мне. Правда, совсем хреново. И еще… мне бы помыться. Зубы хотя бы почистить. Тут вообще принято чистить зубы?
Порывшись в комоде, Сандра протянула баночку с белым порошком.
– На. Что таращишься, не такая у вас зубная паста? И за эту спасибо скажи, на рынке один-эс стоит.
– Чего? Это ваши деньги? – сказал Вадим, рассматривая банку.
– Тут вообще нет денег. Натуробмен. Первобытно-общинный строй. Один-эс – это грамм серебра. Один-зэ соответственно грамм золота. Еще в ходу металл килограммами и яйца. В смысле куриные. Сколько на тебе золота?
Вадим прикинул: крестик и печатка.
– Граммов пять, – приуменьшил он.
– На это можно жить полгода и ни в чем себе не отказывать.
– А если мотик продать? – проговорил Вадим с надеждой.
– Вот же дурачок! Как ты себе это представляешь?
Вадим пожал плечами. Голова качнулась и заболела с новой силой. Сандра правильно растолковала его молчание.
– Такая вещь стоит, – она задумалась, – пару килограмм золота. Столько не каждый барон в состоянии отвалить. А теперь подумай: зачем им платить? У них люди и оружие. Проще забрать. Что мы сделаем десятку-другому боевиков? Понял теперь? Ну, чего мычишь? Эй, задохлик, блевать – в ведро! Поехали искать двери в рай. Ах да, тебе же плохо!
Сандра ощупала карманы, вынула сверточек.
– На вот. Сразу полегчает.
На ладонь Вадима лег белый шарик. Он оказался сладким.
– Почему же на меня до сих пор не напали? Я же лакомая добыча.
– Ой, какой же ты… Они думают, что ты свихнувшийся лунарь, боятся. Если с лунарем что-то случится, будут показательные массовые расстрелы мирного населения. Полегчало тебе?
Боль в голове сменилась приятным шумом, и Вадим поднялся.
– Как заново родился.
– Ну что, поехали?
Меланхолия отступила. За спиной выросли крылья, появилась неудержимая жажда деятельности. Почистив зубы, Вадим выкатил Эйприл. Осмотрел ее: запылилась совсем, и протереть нечем. Вскоре подоспела Сандра, уселась позади и сказала:
– А чем ты его заправляешь?
– Бензином. Позавчера полный бак налил.
– Странное название. Топливо, да? У нас топливо дорогое. Надо бы механикам твоего коника показать, подойдет наше или нет… На всякий случай будем экономить.
Окрестности моста исколесили вдоль и поперек. Вадим нервничал, косился на периметр «Института», как Сандра называла укрепленный район высоток. От поездки он не ждал ничего особенного, просто наслаждался скоростью, движением, ощущением кипучей деятельности. Давно у него не было такого отличного настроения.
Отсутствие дверей, соединяющих два мира, его тоже нисколько не расстроило.
– Что теперь? – проговорил он, остановившись.
Сандра слезла с седла, потянулась.
– Поедем за одеждой.
– Э-э-э, кому?
– Мне! Тебе, конечно, уж слишком ты приметный. Постоянно кататься мы не сможем, в таком виде и без коня тебе нельзя на люди показываться.
Нет, это был не его город. Даже не город его родителей и бабушки. Здесь, в пределах Третьего транспортного, Москва всегда была сталинской, помпезной. Она и осталась такой, но…
Из города ушла жизнь. На улицах не было людей, не было машин, все, что плохо лежало, растащили и провода, сволочи, посрезали. Вадим ехал медленно, огибал ямы и колдобины, кучи конского навоза. Город молчал. Свистел ветер.
Третьего кольца не было; если бы не Сандра, Вадим потерялся бы, тем более в голове царила звенящая пустота. Настроение менялось – от отчаяния к воодушевлению, от апатии к любопытству. Вадим понимал, что обдолбан, что коварная Сандра забила его похмелье какой-то дурью. Он подмечал детали: крысу, перебегающую улицу, двух вспугнутых ворон, кучу дерьма у подъезда. Шарахнулись в разные стороны пацанчик со спущенными штанами и замухрышка в обносках, размазывающая сперму по лицу.
Вот ведь. Живут. Трахаются.
Когда въехали в центр, запах тины, которым тянуло с реки, сменился вонью дерьма. Канализация не работала, конечно же, и жители столицы справляли нужду где попало. «А если это мы ходим и гадим, это значит только то, что мы – гады», – вспомнилось из прошлой жизни.
Выехали на Тверскую. Тут было оживленно: к Кремлю шли подводы с едой, на возах сидели угрюмые дяди. Туда-сюда сновали пронырливые горожане. Кое-где вальжно расхаживали охранники. Бородатые. Вооруженные. Смотрели на Вадима, но стрелять не спешили: принимали за лунаря. Кремлевские башни были прежними, никто не тронул рубинового стекла звезды. А вот Манежка Вадима удивила: он привык уже к творению «придворного скульптора», к граниту и куполам подземного торгового центра. Здесь этого не было. Разбитое дорожное покрытие, грязь, обрывки веревок, сено.
– Двигайся к стене, – сказала Сандра.
Лавируя между телегами, уворачиваясь от собачьих зубов, Вадим поехал к Александровскому саду.
Красная площадь, как и Манежная, представляла собой огромное торжище. Здесь стояли шатры, прилавки, прямо с телег торговали всем: от продуктов до поношенных вещей. Добро охранялось здоровым злющими псами, мрачными типами в подобии бронников, вооруженными пырялами, ножами, ружьями и автоматами. Тут ошивались и девки, предлагающие свое тело, крикливые и развязные, и дети шныряли. Одного мальчонку поймали, за шкирку поволокли куда-то.
– Вор, – сказала Сандра. – Руку отрубят.
Со стороны Васильевского спуска доносились ритмичные многоголосые вопли. Там то ли молились, то ли бесновались.
Вадим ссадил Сандру почти у стены. От Александровского сада почти ничего не осталось: попилили на дрова вековые липы, на вытоптанных газонах разбили шатры. Здесь было не так шумно, торговали люди степенные. Сбоку потянуло чесноком и перегаром:
– Че надо, лунарь?
– Я не…
– Я к Ржавому. Одна.
– Что, Кудряшка, нашла себе покровителя?
– Не твое дело, Бурундук. Спасибо, господин, что подвезли меня.
И добавила тихо, на ухо: «Проваливай. Блин, зря мы вместе сюда приперлись. Проваливай быстро. Встретимся, где условились».
Вадим поднял забрало шлема и посмотрел на Бурундука. Хрена се, грызун. Квадратный, длиннозубый, посередине белобрысой головы – полоска темных волос. Бурундук насупился, собрался что-то сказать, но Вадим уже ехал обратно, уже выбирался из толчеи рынка.
Хотелось пить, за столами под открытым небом народ жрал и пил в три горла. Несло прогорклым жиром, сивухой. Лежа блевало тело, пьяное в зюзю. «Голых радиоактивных крыс», – вспомнил Вадим, и у него скрутило желудок. Он не ел со вчерашнего дня. Даже «коньяк» не закусывал. И теперь надеялся, что Сандра прикупит овощей. Мясо здесь жрать он не собирался.
У Библиотеки имени Ленина тоже хватало народу. Достоевский грустно взирал на лицедеев: бродячая труппа давала похабное представление, старое, как театр. Про любовь – понял Вадим. Публика свистела, вопила, кривлялась. На помосте парень в блестящем костюме расстегнул ширинку и оросил собравшихся. Ор, вопли, хохот.
Из-за кулис появился лысый дед, вооруженный клюкой, и начал охаживать актера: то ли так было задумано, то ли директор театра наказывал перепившего паяца. Заламывая руки, металась по сцене потрепанная и растрепанная девица. Повисла у деда на руке, упала на колени и заголосила:
– Ромео! О, отец! Не трогай Ромео!
– Никогда Монтекки и Капулетти не будут вместе! – заорал дед.
«Хорошо, не «Короля Лира» ставят, – подумал Вадим, – какие, однако, молодцы эти актеры. Несут культуру в массы».
Действие на сцене развивалось по законам шванка[1]. Уже через несколько минут зрелище перестало его интересовать.
Вадим стал в стороне. Снял шлем. Вот такой эксцентричный лунарь. Эстет. Любитель массового искусства. Не обращайте на меня внимания.
Шум накатывал волнами. Болел живот. Он заметил воришек, промышлявших в толпе, лысую девушку, прижимавшуюся к своему кавалеру-задохлику, и типа с каменной рожей. Тип старательно делал вид, что Вадим его не интересует.
Это еще кто? Местная полиция? Тайный агент? Просто наводчик, размышляющий, как бы половчее заманить в переулок, треснуть по голове и хотя бы кольцо снять?
Слопанная утром наркота не впрок пошла: Вадиму стало хуже.
Люди… коричневый поток мыслящих нечистот с одной кривой беззубой харей. Вадим помотал головой, избавляясь от наваждения, – рожа рассыпалась на сотни маленьких рожиц. Шпион старался принять безучастный вид, но снова и снова оборачивался, и в глазах его появлялась бегущая строка: «Что ты тут делаешь? Возвращайся домой, тварь».
Вадим подумал, что сейчас упадет. На сцене кого-то убивали, наверное, имела место быть драка Тибальта и Меркуцио. Вадим осторожно отвернулся. И вдруг взгляд зацепился за знакомое лицо. Миг – и девушка, разочаровавшись в спектакле, поковыляла по своим делам. Где ее приходилось видеть раньше? Кто она? Ее тут не может быть, вот точно…
Светка! Серая мышка, вечная конкурентка по работе. Она тоже здесь! Видимо, лишь благодаря своей серости она до сих пор жива. Блин, ей же, наверное, страшно, ее могут изнасиловать… Забыв об осторожности, об Эйприл – обо всем на свете, – Вадим бросился к ней, окликнул. Девушка глянула через плечо, остолбенела.
– Света! Ты? – Он схватил ее в охапку, прижал к себе, осторожно погладил по волосам. – Все хорошо, все уже хорошо, я тоже здесь.
– Нет, – пролепетала она, слабо вырываясь. – Пусти, господин, пожалуйста.
Вадим встряхнул ее, еще раз встряхнул. Заглянул в лицо. Она зажмурилась. Только когда разлепила веки, Вадим понял, что это не Светка. Точнее, не совсем та Светка. У этой отсутствовал левый глаз. Лицо было грязное, губы шелушились, а брови никогда не знали пинцета. Он вспомнил тонкий розовый шрам на веке Светки-настоящей. Когда она нервничала, шрам краснел.
– Оставь, я больна, я ничего плохого тебе не сделала!
– Извините…
Вадим отпустил ее, и девушка побежала, спотыкаясь. Никто не обратил на нее внимания. Ретируясь, он едва не упал. Уселся на Эйприл и впал в ступор. Память снова и снова прокручивала дурацкую сцену. В таком состоянии его застала Сандра. Положила руку на плечо, легонько встряхнула.
– Я тут тебе камуфляжик прикупила. Вот, куртку накинь… Эй, Вадик, что с тобой?
– Пожалуйста, – процедил он. – Не называй меня… Ва-а-адиком…
– Не пугай меня! Что?!
– Я только что видел знакомую… Свету. И она меня не узнала. Понимаешь?
– Нет.
– Это значит, что у нас есть двойники… или наши продолжения. Или мы их продолжения. Ну, теперь-то дошло?
– Что именно должно дойти?
– Что тут есть я! А там есть ты! И у тебя лицо уж больно знакомое, мы, скорее всего, встречались.
– Ничего себе! А если я умру здесь, что станет с моим дублем? Дуба даст… или нет? Тут же большая часть народу вымерла, а у вас живы все…
– Тут есть второй я! Нужно его найти, он нам поможет!
Сандра почесала переносицу и сказала:
– И где ты его искать будешь?
– У себя, конечно! У меня комната в коммуналке, от бабушки досталась. Там лет сто уже ничего не менялось. Садись, давай!
Бульвар Вадима вогнал в глубокую тоску: не было деревьев, где он играл в детстве, не было стендов, на которых художники выставляли свои картины, газон зарос бурьяном. Вадиму было интересно, есть ли в этой реальности Храм Христа Спасителя или все-таки остановились на бассейне, но он решил потерпеть. Двойник важнее.
Дом тоже оказался цел – он пережил революцию и, в мире Вадима, перестройку, а в этой реальности – мировую войну.
Путь в родной подъезд закрывала решетка, за которой дремал мужик в рваном жилете неопределенного цвета.
– Да ты богат, – прошептала Сандра, отвечая на жалобный взгляд-вопрос Вадима, – наверное, к барончику прибился и в торгаши заделался.
– Как нам войти? Тут охрана!
– Цыц. Веди себя естественно, обними меня… Вот.
– Что ты задумала?
– Главное, молчи.
Девушка попыталась открыть дверь, ударила ее ногой – охранник встрепенулся, направил на нее ствол. Увидел Вадима и разинул рот.
– Что таращишься, открывай! – прикрикнула Сандра.
– Так ты минуту назад проходил! – Он выпучился на Вадима.
– Это ты охраняешь хреново. Распустились вконец! – продолжила наседать Сандра. – Видишь, он уже и выйти успел, и меня встретить…
– И прическа… женщина… хммм… Прямо настоящий.
– До трех считаю. И раз, и два…
Замок щелкнул, и, охранник, чухая в затылке, пропустил жильцов.
– Мотик заведи внутрь! – велела ему Сандра. – Сопрут – с тебя спрошу!
– Как скажете… – Холуй согнулся в поклоне.
С каждой преодоленной ступенькой уменьшалась уверенность в том, что они все делают правильно. У старой двери Вадим замешкался, не решаясь постучать. Этот потертый бордовый дерматин он помнил с детства. Здесь должна быть новая дверь, железная, которую поставили пять лет назад! Вадим будто вернулся в свое детство, когда бабушка была жива. Вот сейчас она выйдет, улыбнется, потреплет волосы…
– По крайней мере, – прошептала Сандра, – ты… то есть он, живет здесь.
Скрепя сердце, Вадим постучал и втянул голову в плечи. Донеслись шаги, в квартире завозились, и его собственный голос – боже, какой он, оказывается, отвратительный – прогнусил, растягивая слова:
– Колечек, ты уже пришел?
– Э-э-э, открывай! – Вадим попытался придать своему голосу твердость.
Дверь распахнулась… Вадим словно смотрел в зеркало: перед ним стоял он, с точно таким же удивленным лицом, только он-здешний выглядел постарше, светлые волосы ниспадали на плечи, и в ухе поблескивала серебряная серьга. И одежда… жилет в обтяжку, черные брюки – тоже в обтяжку.
– Ты кто такой? – Хозяин оправился от шока.
– Давай мы войдем, а? – Сандра оттолкнула его, не дождавшись приглашения, Вадим поспешил за ней, осмотрел квартиру.
Здесь, похоже, она принадлежала ему целиком. Вот бабушкин пузатый комод, который отправился на свалку сразу после ее смерти, трюмо с почерневшим зеркалом, скрипучий пол… а вообще, чистенько. Только пахнет чем-то… Немытым телом, застоявшимся потом, грязными носками. Дерьмом тянет из санузла.
Сандра по очереди открывала двери в комнаты, заглядывала. Обернулась, скорчила удивленную рожицу. Вадим замер напротив двойника. Уперев руки в бока, хозяин с возмущением воскликнул:
– Да вы… Сейчас охрану позову! Почему вас вообще впустили?
Сандра подошла к нему сзади, чем-то ткнула в спину – хозяин дернулся.
– Посмотри на него, и ты поймешь. Не бойся, мы поговорим и уйдем.
– Ну, знаете… Такие резкие. Давайте присядем. Выпьем. Не надо стрелять, пожалуйста!
– Заткнись! – Сандра выглянула из-за плеча хозяина и обратилась к Вадиму. – Ты до сих пор уверен, что это хорошая идея?
– Давайте не будем стрелять? Давайте ласково… Ты… Ты мне кого-то напоминаешь. Ты сердишься, милый?
– Я – это ты, – брякнул Вадим. – И ни хрена я тебе не милый!
В глазах двойника вспыхнул нехороший огонек, неожиданно его гнев сменился милостью.
– Ну что ты, ми… Извини, друг. Чего ты сердишься, что случилось? – Улыбка, сочащаяся дружелюбием.
– Понимаешь, – начал Вадим. – Я случайно попал сюда…
– Ага, – перебила его враз помрачневшая Сандра. – Из мира, где войны не было вообще, представляешь? Видишь, как там люди одеваются? Колечко золотое, ты правильно заметил. И туфли… здесь таких нет даже у лунарей, отвечаю! И Москва там… сколько миллионов живет?
– Если вместе с понаехавшими, то больше десяти.
– Во-во, десять миллионов. Все обуты, обогреты и накормлены. Хотели тебя туда забрать, но передумали.
Вадим собрался было возмутиться беспардонным поведением Сандры, но передумал, заметив, что лицо двойника посерело. Она лучше знает правила этого мира, и, похоже, мотивации его собственного дубля для нее – открытая книга.
– О, друзья… Я просто растерялся! Дружочек, милая, опусти пистолет. Поговорим, выпьем, а?
И опять эта гадостная улыбка. Вадим глянул в зеркало, попытался ее изобразить. Нет, у него манеры получше.
– Почему бы нет? С удовольствием! – сказала Сандра, положив пистолет на стол.
Когда двойник удалился в кухню, она прошептала:
– Голубец хренов. Шестерка. – Смачный плевок на паркет. – Шлюха.
– Это я-то – шлюха?
– Он. Какой он весь мане-е-ерный. «Колечек, дорогой, это ты?»
– Но ты же не подумаешь на меня… я вообще гомофоб!
– Понял, что происходит, да? Он разглядел в тебе богатенького и теперь, если пожелаешь, задницу залижет до плоского состояния! Тьфу, гнида! Он нам не помощник, потому что шлюха. А че, рожа смазливая, на вид чистенький.
Вдруг она запрокинула голову и рассмеялась, аж ногой затопала:
– О-о-о! «Веди себя естественно… Обними меня». Ох… охранник – на меня… «прямо настоящий». О-о, сейчас лопну! Мы-то не знали… вот удивился мужик!
– Вы чего тут? – кокетливо проговорил высунувшийся из кухни хозяин. – Уже скоро. Еще чуть-чуть, и вместе посмеемся.
– Хоть поедим на шару, а то башка кружится, – шепнула Сандра.
Вадим промолчал. Ему безумно хотелось сбежать от этой пародии на себя. Неужели он, попади в такие условия, тоже стал бы шлюхой-голубцом? Нет, лучше подохнуть от голода!
– Интересно, если убить, – он кивнул в сторону кухни, и его передернуло, – это, что будет со мной?
– Убиенный кусочек вселится в тебя, и тебя потянет к мальчикам.
Теперь сплюнул Вадим.
Из кухни, виляя задом, вышел дубль с чайником (бабушкиным огромным фарфоровым чайником со слониками!), водрузил его на стол, рядом с бутылью темного стекла. Сел, закинул ногу за ногу, поправил волосы. Вдруг вскочил, убежал и вернулся с тарелкой печенья.
– Вот, чем богаты. Не побрезгуйте!
Вадим отправил в рот плюшку – жареное тесто, посыпанное сахарной пудрой. Бабушка такие часто делала, когда он был маленьким, и называла хрустиками. Здесь, наверное, сахар – роскошь. Бедняга дубль, чтобы задобрить высоких гостей, делится последним. Но даже если ему разжевать правду, или не поймет, или не поверит. Вот, с ужасом смотрит на пустеющую тарелку и мысленно подсчитывает убытки.
– Вадик, – сказала Сандра, прожевав, – а ты только по мальчикам, да?
И подмигнула. Дубль скривился.
– Пожалуйста, не называй меня Ва-а-адиком! Не только, но на старых баб не встает, – продолжил он без тени смущения. – Мужики платят больше, и там это не всегда обязательно.
– Чтоб вставал? – спросила Сандра с интересом.
– Ну да.
Комок застрял в горле. Боясь, что сейчас блеванет, Вадим вскочил, схватил Сандру за руку и потащил к выходу.
– Что ж вы спешите-то? Посидите еще! – причитал хозяин, семеня следом. – Приходите еще!
– Вернемся, вернемся, – проговорила Сандра, ошеломленная поведением Вадима.
Дверь захлопнулась.
– Ты чего? Доесть не дал!
– Фу, мерзость. Посмотрел бы я на тебя, если бы тебя… не совсем тебя, но…
– Понятно.
Охранник покосился настороженно, Вадим кивнул ему и помахал на прощание. На улице перевел дыхание.
– Вадимочка! – донесся сзади незнакомый голос.
Сокращая расстояние широкими прыжками, как исполинский кузнечик, приближался странно одетый верзила, сам он был черноволос, но виски – седые, серебряные.
Налетел ураганом, сгреб Вадима, закружил в объятиях. И в губы поцеловал бы, если бы не рост. Спасла его Сандра:
– Ты, вероятно, Колечек.
– А ты кто?
Она насупилась и пробасила:
– Петр Иннокентьевич.
Объятия разжались – Вадим поспешил к мотоциклу.
– Вадимочка, так нечестно… Мы же договаривались!
– Дома твой голубец, – сказала Сандра, устраиваясь позади Вадима. – Это его брат.
Вадим выехал на набережную. Покатались сегодня хорошо, еще немного – и кончится бензин. А в городе он не видел ни одной заправки и подозревал, что их больше нет. Что там Сандра говорила? «Топливо»? Вот что это за топливо, знать бы.
Храма не было. Бассейна, впрочем, тоже. На его месте была воронка, здоровая такая воронка. Глубокая. На коричневатой поверхности дождевой воды плавал мусор.
– Куда теперь?
Сандра слезла с мотоцикла, вытащила самокрутку. Закурила.
– Без понятия. Твой голубец нам ничем не поможет, разве что тебе в попку даст. Леон… Нам бы пойти к Леону. Правда, я не знаю, где он сейчас. Давай вернемся в бункер, рано или поздно Леон туда заглянет.
С карканьем пролетела над головой стая ворон. По Москве-реке плыла ладья, поднимались и опускались десятки весел. Сандра проводила ее безразличным взглядом.
– Решил? Поедешь со мной?
– Поеду. Давай по дороге еды купим, что ли?
Сандра рассмеялась.
– У голубца надо было жрать! Ой, не могу… Ой, нельзя же так… «По дороге»! По дороге ты только крыс настреляешь!
– Прекрати. – Она, казалось, не слышала, и Вадим повысил голос. – Прекрати! Если бы ты попала к нам, я бы из кожи вылез, чтоб тебе помочь! Я бы, блин, не ржал! Я же ни хрена не понимаю! У меня двойник – пидор! В городе черт знает что! По реке викинги плавают! А тебе смешно?!
– Прости.
Он не ожидал, что Сандра легко сдастся.
– Прости, пожалуйста. Я просто ошалела… сама ошалела, понимаешь? И толком не знаю, что делать. Надо искать Леона, точнее, надо его найти. И поесть, конечно, надо. Ты же привык каждый день есть… Поехали в кабак. Тут недалеко есть кабак, неплохой. А я выгодно сегодня наменялась.
Бар назывался «Тоска зеленая». В сравнении с ним любой современный ларек-«реанимация» казался элитным рестораном. В веселые девяностые, когда Вадим только в школу пошел, были ржавые ларьки с кривыми, писанными от руки буквами, где пиво наливали в целлофановые пакеты. «Тоска зеленая» – похожий ларек, разросшийся до немыслимых размеров. Стена железная, стена каменная, закопченные стекла, ржавая труба, из которой валит черный дым. Три тела у входа, удерживающие друг друга. Картина маслом.
Есть сразу расхотелось.
– Помни: ты – лунарь. Я – твой телохранитель, – поучала Сандра. – Ты веселишься. Отдыхаешь. Ловишь кайф. Веди себя нагло.
Вадим огляделся в поисках стоянки. Фиг там! Эйприл пришлось оставить у коновязи. Единственная гнедая кобыла с отвислыми животом била копытом и фыркала на красавицу соседку. Слуга боялся пальцем тронуть чудо-технику. Вадим сдвинул брови у переносицы и велел:
– Возьми влажную чистую тряпку и протри от пыли. Понял?
– Да, господин…
Как только переступили порог, в нос ударил запах стряпни вперемешку с едким дымом. По-видимому, здесь раньше находилось кафе, и столики частично уцелели. А вот кафель на полу истерся, потрескался. В зале было столиков двадцать, из них большая часть пустовала, но ор стоял, будто тут резвилось несколько полков.
Сандра плюхнулась на деревянную скамью, отполированную тысячами задов. Подоспел «гарсон» – пацанчик лет пятнадцати с сосульками немытых волос, улыбнулся. Вадим поморщился, представив, как из его рта воняет гнилыми зубами. Вместо белой рубашки и черных брюк – фартук, наподобие мясницкого, линялая серая футболка и штаны, смахивающие на спортивные.
– Простите, а где у вас туалет?
Официант выпучился, покраснел, булькнул.
– За дверью, – сказала Сандра вместо него. – Где пожелаешь.
Официант смотрел насмешливо. Вадим пулей вылетел из зала, завернул за угол…
– Ну ты даешь. – Сандра стояла за его спиной. – Ты круче пропозориться не мог. Зато теперь все поверят, что ты – лунарь.
– Ты почему за мной пошла?
– Я ж твой телохранитель. Заканчивай, обильный ты мой. Пойдем жрать.
Сандру стоило слушаться. Беспардонная, невоспитанная, но выручает. А могла бы прибить или отравить, забрать золото и Эйприл. Вадим, входя обратно в кабак, заметил, как нежно вытирает ее сверкающее тело слуга.
Официант сделал вид, будто Вадима еще не видел. Снова поклонился. Вадим ждал меню, но его нести не собирались. Он бросил на Сандру взгляд, полный отчаяния: выручай.
– Чем кормят? – осведомилась она.
– Рагу. Лепешки. Есть жаркое.
– Из крысы?
– Обижаешь, госпожа, из вороны. Диетическое мясо, легко усвояемое. Еще есть грибы, затируха есть. И яйца, штука – один-эс, нигде не найдете дешевле. Для дорогих гостей – стейки любой прожарки, парная убоина!..
– Мне – ворону. Зажарь до корочки. А господину… – Сандра посмотрела на зеленого Вадима. – А господин, к сожалению, дал обет не отнимать чужую жизнь и не есть мяса. Поэтому убиваю за него я. Господину – лепешки, грибы.
– Что пить изволите? Коньяк?
– Чай.
Вадим представил Сандру, хрустящую вороньим крылышком, и проклял тот день, когда поехал на Рублевку… Господи, за что?
– Спасибо, – сказал Вадим Сандре. – А стейки у них из чего?
– Из собаки, конечно. На торжище крадут псов, разводить – кишка тонка. Поэтому не советую. Неизвестно, откуда та шавка прибежала. Рыбу, видишь, не предлагал – тут приличное заведение, откровенной дрянью не кормят.
Вадим зажал рот. Ему так и жрать «грибы и лепешки», пока он отсюда не выберется?
Принесли еду. Старательно не глядя на Сандру, Вадим вылавливал гнутой ложкой грибы из глиняного горшка, жевал свежий хлеб – кисловатый, но довольно приятный. По телу разливалось тепло, голова кружилась, и даже мелькнула мысль заказать «коньячку». Но пить не стоило, конечно, а стоило поехать в бункер и лечь спать.
Сандра расплатилась – он не заметил чем. Губы ее блестели от жира, глаза осоловели, щеки раскраснелись.
Заведение постепенно наполнялось народом, Сандра занервничала. Вадиму не хотелось никуда ехать, не хотелось уходить из этого места, хоть чем-то напоминающего его прошлую жизнь. Здесь кормили за деньги, здесь выпивали, сюда, наверное, водили девушек. Вадим не сомневался, что и в этой реальности можно неплохо устроиться. Яркий пример – Леон, о котором Сандра все уши прожужжала. Вот с кем нужно непременно познакомиться. Человек, которому здесь удалось чего-то добиться… не «чего-то», а очень многого, должен знать ходы и выходы.
В бункере он тотчас рухнул на кровать и провалился в сон. Сандра бродила вокруг, щебетала, голос ее звучал фоном, как шум моторчика.
3. Леон
Спать Вадиму нравилось. Спать было спокойно и приятно. И вдруг – толчок. Рожа… Ну и рожа! Не-е, сны здесь хреновые. Такую рожу можно увидеть только в бандитском фильме про Коза Ностру. Опять толчок. Да это ж, блин… Не сон это! Сандра, растерянно хлопающая глазами, стояла у стеночки.
– Привет, красавчик, – проговорила рожа.
Вадим рухнул на кровать и сообразил, что некоторое время его держали за грудки.
– Леон, – пробормотала Сандра не своим голосом, – не горячись…
Во те на! Здравствуй, Леон! Хотя чего здесь еще ожидать? Ботаника в очочках? Алена Делона?
– На фиг ты его сюда приперла? – возмутился Леон с самым невозмутимым видом.
– Ты послушай, – Сандра встала между Леоном и диваном, на котором валялся Вадим, – ему идти некуда…
– Любому есть куда идти. Например, на хер. С каких пор ты западаешь на пидоров?
– Это не то, о чем ты подумал. Вообще не то! Этот человек… посмотри на него хорошенько. Да-да, посмотри. А теперь вон туда глянь, в уголок. – Она указала на Эйприл.
Чтобы разглядеть чудотехники, Леон подошел поближе, присел, ощупал мотоцикл и вынес вердикт:
– Лунарь?
Похоже, присутствие лунаря на него не производило впечатления. Вадим видел его минуту, не более, но почему-то уверился, что этого человека ничего не удивляет. Вот сейчас скрестил руки на груди, приумолк. И хрен его знает о чем думает.
Трудно было выработать стратегию поведения. Правду сказать? Не поверит. Косить под лунаря? Нет, прибьет, когда узнает, что ему врут.
На помощь пришла Сандра:
– Не поверишь, он не лунарь!
– Ты права – не поверю, – на его губах заиграла хищная улыбка.
Вадим отметил, что все его зубы на месте, здесь это редкость.
– Хотя, – продолжил он, задумался, глянул с интересом. – Пошел вон! Быстро. Две минуты на сборы.
Шутит? Нет? Чего ему надо? Вадим спал одетым и сразу же вскочил с дивана, обул кроссовки и засеменил к двери. Спросонья он не до конца соображал, что его выгоняют, обрекают на смерть. Открыл дверь и потянулся к Эйприл.
– Стоять! – приказал Леон таким тоном, что Вадим застыл, не решаясь обернуться.
– Леон! – тараторила встревоженная Сандра. – Мы знакомы полтора года. Поверь мне, этот парень…
– Где ты его откопала?
– У него машина на бен-зи-не! И приборчик… у лунарей таких не бывает. Уж я-то знаю! Да посмотри же на его одежду! Неужели ты думаешь, что я его притащила потому, что мне негде трахаться?
– Вернись.
Вадим уселся на стул поближе к выходу. Попробуй с таким договориться. У него вместо мозга мышцы. Слева – бицепс, справа – трицепс, а посередине – автоматный ствол.
– Рассказывай. Сандра, не стой за спиной!
Девушка уселась на диване. У нее был вид абитуриента на вступительном экзамене.
– Ну, расскажу, и что? – прохрипел Вадим.
Леон зыркнул и промолчал. Вадим мысленно перебирал варианты, способные убедить такого человека. Телефон? Издох, сволочь, а зарядка дома. А без зарядки он для Леона – неведомая фигня. Часы? Тоже остановились. Да и, по-видимому, не удивишь их часами. О! В бардачке валяется путеводитель по Москве! Там фотографии современной Москвы с домами строительной фирмы, куда Вадим рассчитывал устроиться. А еще там есть новый номер «Игромании»! Воодушевленный, он вскочил и тут же был взят на мушку.
– Без глупостей, пожалуйста.
– Леон, ты что? – воскликнула Сандра. – Я ручаюсь за этого человека. Я – ручаюсь!
– Я не кидаю своих, но на взаимность не рассчитываю. И тебе не советую.
Вот параноик чертов! Вадим протянул ему путеводитель.
– Большой привет из моей Москвы. – Он улыбнулся как можно дружелюбней.
Прислонившись к стене, Леон рассматривал картинки, не забывая поглядывать на Вадима. Интересно, он хоть читать умеет?
– Это шутка? – наконец отреагировал он.
– Нет, это мир, откуда он прибыл, – сказала Сандра.
– Прибыл? – Леон на полтона повысил голос. – Сандра! Ты меня пугаешь. Он же блаженный!
Вадим трясущимися руками протянул «Игроманию»:
– Взгляни. Ну, что ты скажешь?
Но даже этот аргумент не впечатлил Леона. Или он просто не подал вида? Сандра не выдержала. Вскочила, всплеснула руками:
– У лунарей ничего подобного нет, клянусь! Он не сумасшедший, это же очевидно! И машина на бензине… Одежда… посмотри. – Она швырнула в Леона курткой. – Кожа. Тончайшей выделки. Журнал, прочитай на обложке: издан в июне, но тридцать лет назад. Там войны не было, понимаешь? Там Клондайк!
Леон смерил шагами комнату, рывком поднял Вадима и прижал к стене.
– Рассказывай, зачем вешаешь нам на уши дерьмо.
Нужно срочно что-то делать. Но что? Этот человек непрошибаем!
– Рассуди сам… – Вадим пожал плечами, – если я лунарь, то вы для меня не люди. Чтобы подготовить журналы, надо до фига денег. Про машину я вообще молчу. Получается, такие растраты только для того, чтобы вы мне поверили. Смотри, у меня огромные средства… неужели я не нашел бы другой способ, чтобы втереться в доверие?
– В том-то и дело, – руки Леона разжались, – я все равно вытрясу из тебя правду.
– Правда в том, что если вы поможете мне найти дорогу домой, – говорил Вадим, поправляя перекошенную рубашку, – то я заберу вас с собой туда. – Он указал на путеводитель.
– Мы поговорим позже. – Леон на миг задумался, потер гладко выбритый подбородок, потом взял Сандру под руку и направился к двери. – Идем, дело есть.
У выхода девушка посмотрела на недоумевающего Вадима, потрясла головой – извини, мол. Дверь захлопнулась. Вадим шумно вздохнул. А чего он ожидал? Если бы к нему домой заявилось чудо и стало утверждать, что оно сюда «прибыло» подобным образом, он позвонил бы в дурку. Леон – человек небольшого ума, выросший в адских условиях. Спасибо, хоть рожу не намылил…
Мыло… Эх, помыться бы! Выпить кофе, съесть бутерброд с сыром… М-м-м… Здесь ни воды, ни еды. Интересно, хоть питьевая вода есть? Будет здорово, если пару суток никто тут не появится. Просто замечательно!
Вадим подергал дверь – заперто. Чего и следовало ожидать. И что теперь? Звать на помощь? Убиваться об стену? Он рухнул на диван, потянулся к книжке в знакомой черно-белой обложке. Достоевский. «Преступление и наказание». Именно эту нудную книжку он не осилил в десятом классе, пришлось читать сокращенный вариант. А теперь она – мост, протянутый сквозь время и пространство. Смотришь на нее – и ты дома. Переводишь взгляд – и снова в аду.
Вадим лег на спину, вперился в темный потолок.
Время текло неимоверно медленно, как будто издевалось. Самое скверное, что заняться Вадиму было нечем. А когда нечего делать, в голову лезет всякая дурь. Даже если все хорошо, обязательно закрадывается какая-нибудь гаденькая мыслишка и точит, точит. Сознание человека не создано для счастья и не ценит благополучия. А уж если положение – полное дерьмо, мрачные мысли обрушиваются лавиной, и хоть не живи. Вчера был день-гонка. События сменялись с лихорадочной быстротой – быстрее, чем Вадим успевал их осмысливать. Но от правды-то не убежишь! И вот она догнала. Догнала, и не то чтобы тюк по голове и прощай крыша, а схватила за горло и душит, душит… Некуда спрятаться, не на что отвлечься.
Сколько времени минуло с момента, как ушла Сандра? Час? Два? И солнца не видно, чтобы сориентироваться. Пить хочется. А еще хочется отлить. Не на стену же мочиться! Стоп, а почему бы и нет? Оставили тут человека одного, голодного, без воды.
Возле двери Вадим расстегнул ширинку, чтобы хоть так выплеснуть негодование, но передумал. Не стоит уподобляться этим скотам.
Мочиться пришлось в мусорное ведро.
Как здорово было бы проснуться!.. Нет, вряд ли получится вернуться. Придется пожирать крыс и ворон, мыться раз в месяц, гадить на улице, трахать сифозных девок. И подохнуть, замерзая в подворотне. Или к сорока годам заработать цирроз, нет, скорее всего, рак. Самый благоприятный исход – быть убитым и ограбленным. Нет, лучше всего сойти с ума. Скакать на четвереньках, пускать слюни и ни о чем не думать.
Десять лет… Десять лет безграничного одиночества, когда вокруг копошатся люди… нет, инфузории. Амебы. Простейшие, живущие одними инстинктами. Их интересует только удовлетворение физиологических потребностей. Большая часть из них ни читать, ни писать не умеет, это же ежу понятно!
Картины на стенах, мертвенно-бледные в свете тусклой лампы. Фантасмагория чужого бреда. Да он же шизофреник, этот Леон! Он же садист наверняка. И на Сандру надежды нет – баба бесправная, подстилка. Ох, ну и влип. Почему до сих пор не убили?
Без паники, без паники… Ладони у Вадима вспотели, щека задергалась. Хотелось в горячую ванну, тереть себя мочалкой, смыть эту вонь, смыть эту налипающую шкуру местного гопника. Не сдаваться. Оставаться собой. Думай, Вадим, думай, ты же умеешь думать, продай себя подороже. Не как твой двойник, будь он неладен, слабак, а как продавал себя на собеседованиях: свои знания, свой мозг.
Что-то зашуршало в углу, и Вадим быстро обернулся. Крыса? Они жрут крыс, крысы жрут их – все закономерно.
«Слушай, Леон, я могу сделать из твоего жилья конфетку, я – дизайнер». Три раза «ха-ха». Дизайнер – это такая фамилия: Кульман, Ватман и Дизайнер. Вадим остановился перед пейзажем: белое солнце, сизое небо, черная трава, изломанные мертвые деревья – и плюнул прямо в «светило». Полегчало. Местные – зашоренные, они не жили, выживали. У них нет знаний по физике, биологии, истории. Нужно правильно себя подать.
Снова зашуршало возле мусорного ведра. Вадим уставился в темный угол. И так на пределе, а тут еще паразиты, крысы эти, наверняка и вшей полно в матрасе, а в диване – клопы водятся. Он осторожно подошел к Эйприл и включил фару. Стало светлее. Никого не было в комнате, он тут один.
Вадим сел на диван и рассмеялся: его мечта о сумасшествии притянула галлюцинации.
Он смеялся и смеялся, бил себя ладонями по бедрам. А потом заснул и не заметил пожаловавших Леона и Сандру.
4. Дезертиры
– К-камрад… – Женька заикался шепотом. – К-камрад, чт-то там?
Дрон молча поднял руку: спокойно. Заткнись. Бурелом тут был – не пройдешь, и ни одной тропы не видно. Зато что-то шуршало впереди, и Дрону это не нравилось.
– Анд-дрюх, – захрустел, заскрипел, подбирается. – Чт-то ты видишь?
Дрон обернулся и показал Женьке кулак: заткнись, кому сказано, замри, идиот. Рядом – люди.
Насколько Дрон мог судить, в этом лесу испытывали химическое оружие: погибли все лиственные деревья. Отсюда и бурелом. И непонятно, с какой стороны они пришли и как выбираться, но об этом Женьке говорить нельзя. И так в штаны наложил, дрожит, заикается, норовит за рукав ухватить. Надо было уходить одному. Одному проще, а с этой обузой… Дрон посмотрел на Женьку: губу закусил, глаза выпучил, автомат держит… Мама дорогая! Ну кто так с оружием обращается?! Дрон опустился на корточки перед неудачником и сказал прочувствованно:
– Слушай, камрад. Мы – на вражеской территории. Теперь все – против нас. И все против нас. Нам нужно продержаться, да? Мы ушли, чтобы выжить, да? Ты обещал меня слушать, да? Я – главный…
– Но Анд-дрюх…
– Без «но», камрад! Мы, считай, на войне! На войне не спорят с командованием! От этого жизнь зависит, понимаешь?
Женька отчаялся вытолкнуть из себя хоть слово и энергично закивал. Сосунок. Женьке повезло, что Дрон взял его с собой. Мог бы и оставить «дедам» на растерзание. Никакого «мужчину» в этой армии, понятно, из Женьки не сделали бы. И повесился бы заика на ремне. Или застрелился. Или спятил – куда ему вешаться…
– Тс-с-с! Слышишь?
По правде сказать, Дрон уже и сам не слышал шороха: что бы там ни пряталось, оно смылось. Но Женьку стоило припугнуть. Страх – первое оружие командира, нужно, чтобы солдат боялся.
Рюкзак был тяжелый, Дрону совсем не хотелось с ним лезть через поваленные деревья. Но оставаться на месте – значит потерять мобильность. Если враг подкрадется…
– Слушай, – Женька вроде успокоился. – Давай привал сделаем. Сюда они не полезут нас искать.
– А если с собаками?
– И с собаками – не полезут. Кто в такой бурелом сунется? И сушняка много, костер…
– Камрад! – Дрон схватился за голову. – Костер?! Ты в своем уме? Дым нас выдаст.
– Х-холодно… Т-туман.
Туман и правда был знатный. Дрон тогда в первый раз испугался, хотя не признался бы ни Главному, ни родной маме. Школьник знает: где туман, там река. Но здесь поблизости не было водоемов, он карту изучил. А плотный, зараза, как облако. Одежда отсырела. Хорошо, спички запакованы герметично. Огня бы и правда не помешало, чтобы просушиться, не хватало еще воспаления легких. Уходили-то не из дома, заранее собранный рюкзак до сих пор небось в изголовье и стоит, если мама не распотрошила. А в части лекарства не достанешь. Что стырили, то и взяли, тут уже выбирать не приходится. Жратва есть, но мало. Оружие есть, оружие – это хорошо. Дома в рюкзаке только нож лежал и пневматическая «беретта». Несерьезно, конечно, но где ствол нормальный достать?
Их уже ищут. По деревням, по электричкам, может, в лес и заглянут, но прав заика, не в бурелом же.
– Ладно, камрад. Простудишься еще. Привал так привал. – Дрон с удовольствием освободился от рюкзака. – Надо бездымный костер организовать. Сейчас расскажу, как это делается.
Они посидели неплохо, поели. Женька ожил, щеки порозовели, а то был бледнее плесени на покойнике. Дрон обругал себя за упадочнические мысли. Все лес виноват. Чем его поливали, что деревья засохли, травы нет, птицы не поют? Тихо, как в склепе. И холодно. Вечереет, прелью тянет, скрипит что-то. Идти дальше резона нет, надо на ночлег устраиваться.
Дрон попытался вспомнить, было про такое на форуме или нет. Про ночлег в лесу писали много, обсуждали. А вот про мертвую зону вроде нет.
– Слушай, камрад. – Женька с готовностью улыбнулся. – Ты не помнишь, от чего лиственные мрут?
– Ядерная зима…
– Это ты брось, до ядерной зимы еще далеко. Даже если вот сейчас начнется – деревья не сразу засохнут. Время нужно.
– А если тут исп-пытания проводили?
Дрон поскреб в затылке. Испытания? Они на полигоне, что ли? Да нет, вряд ли. В тайком зарытые отходы он поверить мог. Блин, это сколько же здесь рентген?! И дозиметра нет… Ничего нет. Случись сейчас война – все, хана гаврикам.
– Нам д-долго по лесам?
– А что, домой захотел? Забудь, камрад! Все равно скоро война, а выжить реально только в одиночку или с подготовленными перцами. Потащишь с собой девчонку, мать-старушку – хана.
Женька мягко улыбнулся. Вот ведь дурень. Все он с улыбочкой, все вежливо. Нельзя слюнтяев в армию брать. Сидел бы с мамой, отъедался – ни кожи, ни рожи, – в институт готовился. Дрон похлопал товарища по плечу. Он был на год старше, успел вылететь из универа, в общем, понюхал жизни. И в армию пошел сознательно, кто знал, что в такую часть попадет, говорили же: дедовщины больше нет, служить – год. И деды еще. Отморозки. Радовались бы, что в их виварий умный человек попал! Слушали бы, записывали, авось и выжили бы, случись ПП!
Уроды. Кретины. Мясо. Трупы.
– Д-дрон. – Женька шептал еле слышно, губ не разжимая, и автомат пытался нашарить. – Т-тих-хо.
Дрон улыбнулся: нашел лошка, разводит. Протянул руку, чтобы еще раз похлопать Женька по плечу, – и замер. Идет кто-то, что ли? Продирается, особо не таясь. Дрон ухватил рюкзак за лямку, махнул Женьке, чтобы шел следом, и пополз на четвереньках куда глаза глядят. Он старался не наступать на ветки, не шуметь, но не получалось, кругом был проклятый сушняк, и мертвый мох хрустел под ладонями… Истошно завопил Женька. Дрон быстро обернулся: Женька сидел на жопе, ладонь к самому лицу поднес, слезы катятся, губы дрожат.
– Что?! – выдохнул Дрон.
– С-суч-чок…
У него была пробита правая ладонь. Блин, сраный заика, еще и слепой до кучи, а преследователь уже ломился к ним, и оставалось молиться, чтобы это был медведь. Дрон вцепился в автомат и на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, увидел ЭТО позади Женьки.
Лучше бы офицеры с собаками. Патруль. Милиция. Стая волков. Гопники. Призрак дедушки, статуя Командора!
Дрон заорал, Женька обернулся, заверещал, упал на спину и начал нелепо отползать, забыв про травму, бросив автомат. Впрочем, зверя не интересовала железка, зверь хотел мяса.
Морда бультерьера, тело крысы. Глаза-щелочки. Отвратительные ржавые пятна на белесой шкуре. Зверь был размером с рысь, перетекал между веток, неспешным пружинящим шагом приближался, не скрывался, знал, что от него не уйдут. Ему достаточно было прыжка, но он играл с мясом.
Дрон понял, что все еще кричит, что горло уже дерет, что Женька повторяет: «Мама, мама, мама» – и всхлипывает. Зверь приоткрыл пасть, будто улыбнулся. Дрону показалось, что от него смердит падалью.
Автомат в руках был нереально тяжелый. И Дрон не соображал, что с ним делать, как, черт побери, эта штука стреляет. Зверь перелез через последний ствол. Теперь он стоял прямо перед Дроном, смотрел то на него, то на Женьку и бил лысым хвостом по земле.
– Стреляй! – завизжал Женька.
Дрон закрыл наконец рот и дал очередь. Едва не оглох. Он ждал, что или сейчас в него вопьются клыки, или Женька захлебнется последним криком. Было тихо. Женька, задыхаясь, судорожно хватал воздух ртом. Тварь отступала. Щерилась, скулила. Сделала несколько шагов – и рванула прочь длинными прыжками.
Дрон сел на землю. Посмотрел на Женьку.
– Ты ее видел? – горло драло от давешнего ора. Да уж, пошумели на славу, на весь лес.
– В-в-в…
– У нас такие водятся?
Женька замотал головой – чуть не отвалилась. Дрон подполз поближе к приятелю, осмотрел его ладонь: дырка была что надо. Не имело смысла куда-то спешить, бежать, прятаться: они уже выдали себя. И хорошо, если придут люди, а не друзья зверя.
– Слушай, камрад, мы случайно ничем не отравились, как думаешь? До глюков?
Женька пожал плечами. Говорить он пока не мог.
Ночь они провели на том же месте. Спали по очереди. Женька один раз принялся палить: ему померещилось, что кто-то бродит вокруг в темноте. Или не померещилось – они так и не узнали. Надо было выбираться, и с рассветом было решено по компасу двигаться на запад.
Лиственные деревья умерли по всему лесу. К счастью, дальше начался ельник, ступать на иголки было куда приятней. Рука у Женьки воспалилась, и чувствовал он себя плохо: дрожал как в лихорадке, все время хотел пить. Дрон терялся в догадках. Выходило, что лучше бы сдаться или хотя бы Женьку к людям вывести.
Когда увидел высоковольтку – чуть от радости с катушек не съехал. Долго не понимал, почему Женька тычет пальцем в вышки и бормочет:
– П-п-провод-да… П-п-п…
Думал, бред у него. А потом дошло. Проводов нет. Сперли. С высоковольтки. И несколько вышек валялись на земле. Даже елки уже выросли, не вырубает их никто. Женька плакал. Сил у него почти не осталось. Знать бы, что с ним. Никакое заражение так быстро не убивает. Кроме радиации. Дрон прислушался к ощущениям, ему показалось, что уже тошнит и скоро конец.
Теперь Дрон искал людей, шел по просеке, тащил за собой Женьку. Пусть арестуют. Пусть. Ему мерещились вчерашние твари, чудилось, что лес шуршит и следит сотнями красных глаз. Женька сбивался с шага, цеплялся за Дрона, наваливался и хрипел. Не удержался, упал. Дрон пощупал его лоб: горячий. Ему срочно требовалась помощь, и Дрон расплакался от счастья, когда они выбрались на утоптанную тропинку.
К тому времени Женька неразборчиво бормотал молитвы, пытался креститься, всхлипывал, а Дрона тошнило все сильнее, и он не мог разобраться, от волнения или лучевой болезни.
– Поднажми, камрад, ща к людям выйдем, тебя в больничку определят…
Женька лупал больными глазами, блестящими и пустыми. Его рюкзак давно уже волок Дрон, понимая, что скоро придется бросить вещи и нести Женьку. Оружие оставлять нельзя, оружие – жизнь.
Мысли путались, Дрону казалось, что он на войне, что не сдаваться идет, а крошить врага в капусту. Женька сел, прислонился спиной к колючему стволу ели. Рука у него была страшная, опухшая, пышущая жаром. Дрон примостился рядом, достал воду и еду. От консервов Женька отказался, а вот пил много и жадно, Дрон уже собрался делать замечание… А смысл? Кончился их побег. Теперь не в армию, теперь в тюрьму бы не попасть. Что там за дезертирство и кражу оружия бывает?..
Надо было одному уходить.
Люди двигались по тропе навстречу. Дрон волок Женьку, не желая бросать оба рюкзака и автоматы. Ему было тяжело, пот заливал глаза, грохот собственного сердца поглотил посторонние звуки. Какая радость: мужики! Вроде местные. Или охотники, ружья вон за плечами. Они остановились метрах в пяти. Дрон тоже притормозил, медленно усадил Женьку на землю: прикрой, камрад, если что.
– Нам нужна помощь! – крикнул он местным.
Мужики забеспокоились, зашушукались. Еще бы, наверное, все уже знают: солдаты сбежали, вооруженные, опасные.
– Мой друг болен! Пожалуйста, помогите нам! Вот! – Он склонился, чтобы положить автомат, но так и застыл – словно по команде мужики направили на него стволы.
Местные – все шестеро – были вооружены. И смотрели неприветливо.
– Не стреляйте! Мой друг болен! Мы не опасны!
Защелкали затворы. Женька вдруг всхлипнул, поднялся и, шатаясь, побрел к местным.
– Стой, – прошептал Дрон, приседая. – Камрад, стой!
– Лунарь? – четко, с ненавистью спросил местный.
Дрон растерялся. Лунарь? Женька брел к ним, волочился кое-как, а Дрон застыл на месте и медленно, на всякий случай, поднимал оружие.
Женька вдруг остолбенел.
– Г-господа, – услышал Дрон. – А ч-что с в-вами? Г-господа?
– Эй, лунарик, вали отсюда!
Женька возобновил движение. То ли не соображал, то ли еще надеялся на помощь. Вот ведь.
– Вали, сказали, стрелять будем! Здесь вам не Москва!
Дрон решился: надо забрать Женьку, остановить. Он, не опуская автомата, сделал несколько шагов вперед, пристально всмотрелся в лица… Лица?!
Человекообразные существа были братьями вчерашнего зверя, частью его мира – шелушащиеся, покрытые пятнами и струпьями, с гноящимися щелками глаз. Руки переднего, сжимающие незнакомой конструкции ружье, до ужаса напоминали клешни.
Женьку совсем занесло. Он нелепо взмахнул руками – и передний мутант выстрелил. Дрон затаился, не дыша. Женька упал набок. Похоже, местные не ожидали от товарища такой прыти – на секунду воцарилась тишина, уроды не двигались. Потом застонал Женька. Пока все глазели на него, Дрон кинулся вбок, в лесную чащу. Он бежал, не разбирая дороги, не замечая, что ревет, бежал, нелепо вскидывая ноги.
На тропинке за его спиной Клешня навис над странным лунарем, направив на него ствол.
– Че он? – спросил Сопливый.
– Хрен знает… Стремный… Чистый, бля. Эй, Мокруха, пошерсти, что у него в мешке?
Мокруха послушно полез в рюкзак. Вынул банку консервов, растерянно покрутил в руках. Порылся еще, нашарил фонарик, спички.
– Лунарский шмот, – авторитетно заявил Сопливый.
– Ни хрена не лунарский! – Дед Вано, признанный спец по лунарям, отобрал у Мокрухи фонарик. – Нет у лунарей такого шмота! Эй, задохлик, говори, откуда ты?
Женька открыл глаза. Все плыло, кружилось, ну и рожи у местных, что они от него хотят, мама, прости, ой, больно, мама, товарищ офицер, я из взвода…
– Какая еще часть? – не понял Клешня. – Ну-ка, Мокруха, разберись, что он там лопочет!
Мокруха наступил на искалеченную руку Женьки, Женька зашелся криком.
Этот вопль и звуки выстрелов настигли Дрона. Дрон втянул голову в плечи и, не оглядываясь, побежал дальше. У него не хватало дыхания и очень кружилась голова.
– Бесполезно, – Клешня плюнул на труп. – Надо найти второго. Шмот заберем, а второго сдадим баронам.
Дрона поймали к вечеру.
Леон держит меня за руку чуть выше локтя. Больно. Терплю. Спотыкаясь, иду следом. Молчим. Наконец останавливаемся. Сейчас что-то будет!
– Что за дело? – перевожу стрелки, чтобы он успокоился.
Ни фига не подействовало.
– Зачем ты притащила это дерьмо в бункер?
За полтора года я научилась мало-мальски его чувствовать. Сейчас он взбешен. Эх, говорила же моя задница!
– Это непростой человек…
– Что-то за последнее время стало много «непростых человеков»!
– Хорошо, тогда как ты объяснишь… его существование? Его машину? Его книги? Одежду?
Вроде успокоился.
– Пока никак. Но я тебя просил, предупреждал: не свети бункер. Мое положение зыбкое, вдруг завтра надо будет залечь?
– Он же не опасен! Да он вороне голову не скрутит!
– Ладно. Представь: возвращаешься ты домой, а в твоей постели – сифилитичка.
– Леон, да пойми же ты: у меня выхода не было! Куда бы я его машину дела?
Усмехается. Достает портсигар. Понты, блин! И сигаретки покруче моих будут. Бумага тонкая, почти прозрачная.
– На твоем месте другой бы…
Не даю ему договорить:
– Знаю, знаю!
Протягивает сигарету. Закуриваю и продолжаю с замирающим сердцем:
– Что с ним теперь?
Говорю и понимаю, что от его решения зависит если не вся моя жизнь, то ее огромный, самый важный кусок. И если он поступит «как другой бы», я не знаю, что сделаю. Не знаю, на чьей стороне буду. И не знаю, кто из них более «свой». Леон… Мне будет его не хватать, но он не пропадет без меня. Вадим…
– Идем, я кое-кого тебе покажу.
…Вадим. Существо из другого мира. Парень из Поднебесной. Человек, который не боится помочь незнакомому. Просто так помочь. И не потребовать платы. Что он сейчас обо мне думает? Черт! И еще раз черт! Отблагодарила, блин! Подставила. Привела цацками увешанного, понадеялась на Леона, подумала, что поймет, поможет… С какой стати?
– Что с ним будет?
Оборачивается, выплевывает окурок, растирает ботинком и говорит на ходу:
– Сандра… Взрослая ведь девочка. Это для тебя важно?
Молчу. Пять граммов золота. Фантастическая машина… Лакомый ведь кусок. Почему сразу не подумала? Забыла, что здесь совсем не как у лунарей… у элиты. А если бы не Леон, кормить бы мне червей своим гуманизмом.
Идем быстро. Дыхание сбивается.
– Ты говорил… не бросать своих. Он помог просто… так, понимаешь? Просто так!
– И сразу свой?
Вижу его затылок. Смоляные волосы собраны в хвост. Волосок к волоску. Наверное, он сейчас улыбается. Ненавижу его улыбку! Молчит. Издевается? Меняю тему.
– Что за дело?
– Такой ты мне нравишься больше.
Сволочь. Ненавижу. И преклоняюсь. Иногда кажется, что он железный, поэтому боюсь: железному легко заржаветь.
– Сама увидишь. Возможно, твой… хмырек нам и пригодится.
Перевожу дыхание. Если «пригодится», значит, будет жить. Хотя… зачем Леону его убивать?
Два этажа. Первый – цокольный, второй типа жилой. Внизу – сырые, холодные даже летом клетушки. Наверху – каморки тюремщиков, мало уступающие камерам. Третий, четвертый и пятый этажи снесены на фиг. Сотни раз была здесь, но не привыкла. Только вижу чертов дом, сразу чувства возвращаются. Снова я валяюсь связанная, и жизнь висит на волоске. И снова Леон, но теперь по эту сторону стены.
Идем по протоптанной тропе, справа и слева – поросшие щетинистым кустарником развалины. Здесь мало обитаемых домов – опасно, рядом зона отчуждения, где пересекается слишком много интересов.
Надрываются два лохматых пса, бросаются на нас, хрипят, когда ошейник передавливает горло. И снова разгоняются.
На лай высовывается Руся с автоматом наперевес. Его седобородого напарника, моего бывшего тюремщика, хлопнули два месяца назад. Второго дежурного не знаю. Видать, новенький. Что толку с ними знакомиться – они каждый месяц разные.
Руся вытягивается в струнку, пожимает руку Леона. Безумно хочется дать ему подсрачник. Щерит беззубый рот. Отворачиваюсь. Любит он с дерьмом панибратствовать. И его любят. Но продадут при первом удобном случае. Твари.
– Что нового? – интересуется Леон.
– Так же, – махает рукой Руся, подмигивает. – Он ненормальный… а если лунарь? Они ж нас…
– Веди, пусть Кудряшка глянет.
– Они ж нас с говном смешают! Мы ж его по-тихому, чтоб следов не было. Точно блаженный. Теперь только валить, если он своим пожалуется…
Не выдерживаю и пинаю его под зад:
– Заткнись! Язык тебе отрезать мало!
– Да что вы все дрочите на этого психа? – не унимается Руся.
Что у них происходит? Мне бы вернуться поскорее. Дело к обеду. Что Вадим подумает? Че-о-орт! Я-то им зачем?
Заходим в допросную. В кресле сидит примотанная к стулу сопля условно мужеского полу, с зареванным лицом, вся трясется. В труселях и майке. Тумба, завидев нас, вскакивает, семенит короткими лапками – с боссом желает поздороваться. Меня игнорирует.
Сопля скукоживается, смотрит на Леона собачьими глазами. Леон садится на край стола, указывает на кресло. Тумба думает, что ему, и семенит назад.
– Тумба, выйди.
Повторять не приходится. Сажусь на нагретое место, морщусь: оно впитало вонь мочи и немытого тела.
– Это тело земельники поймали в лесу. При нем был автомат, патроны, рюкзак со странными вещами… да что я говорю, вон оно, на столе. Взгляни.
В душе шевелится странное подозрение. В лесу… автомат с патронами… странные вещи… А что, если?.. Развязываю потасканный холщовый мешок.
Исписанная бумага – белая, чистая. Целая пачка листов. Читаю наугад: «Первая нычка создана для того, чтоб добраться до нычки главной. Что там прятать, сам решай. Единственное, что стопроцентно должно быть там, – таблетка от тех, кто загонит тебе иглы под ногти и заставит эту нычку показать». Таблетка? Нычка? Что за бред?
Горстка золотистых кружочков. Присматриваюсь: монеты. «Десять рублей». И год чеканки – две тысячи десятый. У лунарей такие сохранились как память об ушедших днях, только на них не ворону-мутанта изображали, а сельхозорудия. О, бумажные деньги. Одна – бежевая, на ней мужик, четверка коней, дом с колоннами. Написано «Москва». «Сто рублей». Еще зеленая, тысяча этих самых «рублей». Опять мужик, серьезный, с бородой, зовут Ярославлем. Бумажки потертые, а монетка – новая совсем.
А что это там светится в мешке? Протягиваю руку, хватаю. Холодное, скользкое. Вынимаю. Прозрачная штуковина. Резиновая? Похоже, да. И, похоже, чем-то смазана. Интересно, зачем? И эти маленькие бугорки? Утончение на конце?.. Похоже на емкость для чего-то. Растягиваю. Пахнет вкусно и съедобно, но, скорее всего, это не жрут. Снова опускаю в мешок. Опять светится. Фосфор? Это осветительный прибор?
С недоумением смотрю на Леона, он пожимает плечами.
– Наверное, если натянуть это на палочку, получится светильник. Или если подвесить…
– Зачем это? – обращается к пленнику.
Тот следит за нами, вытаращив глаза. Хлюпает носом, кривит губы, переводит взгляд с Леона на меня и хрипит:
– Вы шутите, да?
Хрясь – Леон бьет кулаком по столу.
– Я тебе сейчас пошучу!
Вжимается в кресло и отвечает:
– Это пре-зер-ва-тив!
– Что?! – Леон встает и шагает к нему. – Зачем это?
– Ну… Я скажу! Все скажу! Это… ну, когда с бабой… на член надевают, чтоб не заразиться.
Запрокидываю голову, ржу. Как я не догадалась? Были же раньше такие штуковины, чтоб не беременеть. А сейчас невыгодно их делать, женщинам спирали ставят. Если пустить рождаемость на самотек – не прокормишь спиногрызов. Леон усмехается:
– Светильничек! Во изврат! Итак, ты кто и откуда? Повтори.
Вытирает нос о замызганную майку на плече (видать, одежду сперли) и говорит:
– Андрей Николаенко, тысяча девятьсот девяносто второго года рождения. Гражданин Российской Федерации, москвич. Ввиду жестокого обращения со мной совершил побег из воинской части…
– Видишь? – спрашивает Леон. – Никого не напоминает?
Верчу в руках штуковину, похожую на зажигалку, но из другого материала, случайно что-то нажимаю – она начинает светиться. Фонарик.
– Мне-то сразу все стало ясно, – говорю с торжеством в голосе. – А ты не верил!
– Он оттуда же, откуда и твой хмырь, и у него в лесу нычка. Признаваться, сволочь, не хочет. – Леон сверлит его взглядом. – Ты, задохлик, зачем она тебе на том свете?
Снова съеживается, по щекам текут слезы:
– Нету у меня ничего! Ни-че-го!
– Но там написано…
– Нету! – ревет белугой. – Это пособие… на случай… ядерной войны!
Теперь ржет Леон:
– Ну что за ненормальный!
– Вадим говорил, – шепчу, – что у них там войны не было.
Самое время замолвить слово о Вадиме! Только бы Леон заинтересовался!
Молчит. Задумался, потирает подбородок.
– Свой, значит? – бросает злобно. – Гнида он, а не свой. Какого черта им тут надо?
– Леон! – хватаю его за руку. – Пойми же ты, что мы можем попасть туда! Где не было войны! Чисто! Еды – завались! Это шанс, Леон!
– Понял, не маленький. Сиди тут и никого не впускай. Не нужны нам лишние уши.
– Ты куда?
– За хмырем твоим.
Хлопает дверь. Падаю в вонючее кресло, сжимаю виски. Мог бы меня послать. Не доверяет? Всегда доверял, а теперь перестал? Почему?
Только бы с Вадимом ничего не случилось! Он же не приспособлен к таким жестоким условиям! У них там, наверное, все друг друга уважают, как у лунарей, а тут раз – и за грудки. С ума сойти! Вадим не сошел. Он сильный. Сильный, но беспомощный. Ну и глупость! Так… Что делать? Что делать, что делать, что делать… Не вижу выхода.
– Девушка, – скулит пленник. – Отпустите меня. У меня родители бедные, им нечем заплатить выкуп. Правда!
– Пить хочешь? – спрашиваю, помня свои злоключения.
Кивает. Подношу стакан к его губам. Пьет жадно, захлебываясь. Бедный! Жду, пока утолит жажду, и спрашиваю:
– Думаешь, ты где находишься?
– Не знаю. – Его пухлые губы начинают дрожать. – В аду… Сплю… Не зна-а-аю! И этот спрашивал, как вернуться, а я не знаю!
– Вот как, – чешу в затылке, – спрашивал… Ну, Леон!
Уф-ф, значит, в нашей маленькой команде появился Леон. Это хорошо, у него везде прикормленные люди…
– Девушка, – продолжает клянчить пленник, – отпустите! Я же вижу, вы добрая…
У них к незнакомым обращаются на «вы». И у нас тоже так было пятьдесят лет назад. Теперь мы можем найти дорогу в Поднебесную. Купаться в чистой реке… Фантастика же! Ловить рыбу! И Вадим…
При мысли о нем сладостно заныло под ложечкой. Он хозяин этого мира. Осталось дождаться Леона и убедить, что Вадим нужен. Чем же занять себя, дожидаясь Леона? Тянусь к распечаткам. Читаю по диагонали. Ну и чушь, невероятная чушь. Инструкция, как прятать вещи в лесу, что ли? Или как прятаться? Абсолютно бесполезная вещь. Все понятно, но это что значит?
«Давайте поговорим о совке». И что интересного мне расскажут о совке? «Это не плохо и не хорошо. Суть в другом. Совок был хорош тем, что постоянно поставлял тепло и свет и без разбору гасил беспредельщиков». Машина, что ли? Ни фига себе у них техника! Но почему именно совок? «Теперь совка нет, а сила, которая дожирает его труп, не заинтересована в тебе, более того – она хочет, чтоб ты сдох». О-го-го. И о чем это? Сленг у них такой, что ли?
Ничего не понятно. Придется ждать Вадима.
Последние из могикан
Самые жирные крысы обитали возле Баронства. Собаки, а не крысы. И крысоловы там буквально кишели, за охоту на своей территории могли и убить. Здесь, недалеко от лунарской помойки, тоже земля была поделена, но ошивались в основном мусорщики, которые интересовались отходами, а не крысами. По подвалам они, понятное дело, не лазили. И до восьмилетнего мальчика им не было дела – не конкурент он им.
Возле приманки он просиживал часами. Его глаза настолько привыкли к темноте, что он отлично видел даже в безлунную ночь. Инструмент для охоты он сделал сам. Нашел ржавый нож, наточил до блеска и приладил к длинной палке. Получилось самое настоящее копье.
Во мраке коридора завозился маленький зверек. Мальчик облизнул пересохшие губы, выглянул из-за угла, приготовился. Ему показалось, что в темноте блеснули глаза-бусины. Тишина. Ничего. Теперь главное – не двигаться, чтобы не спугнуть добычу. Крыса зашуршала ближе. Чуткий слух уловил цокот ее коготков. Вспотевшая рука сжала копье. Идет.
Вот она. Села, схватила лапками нанизанную на гвоздь лепешку. Пора. Бросок – душераздирающий визг. Мальчик издал победный клич, поднял копье с нанизанной крысой и размозжил ей голову заранее приготовленным камнем.
День прошел не зря.
Выбравшись из подвала, мальчик долго щурился, а когда глаза привыкли к свету, отмотал нож от копья и отрезал крысе голову. С копьем по городу ходить нельзя – шпана отнимет. Тут же он свежевал добычу, замотал тушку в полиэтилен и спрятал в потайной карман, нож тоже замотал и сунул в штопаный-перештопаный сапог.
Грея озябшие руки в карманах пальто, он отправился к рынку ждать маму. Обычно она освобождалась, когда начинало темнеть.
До рынка было полчаса ходу. Добравшись, он уселся на камень напротив ворот. Степенно прохаживались бородатые охранники с ружьями. Туда-сюда сновали люди – ухоженные и оборванцы, молодые и старые. Детей на рынок не пускали. Заскучав, мальчик выстроил из камней мишени, поднял камень, отошел на двадцать больших шагов и стал играть в снайпера. Потом ему расхотелось быть снайпером, и он вообразил себя Соколиным Глазом, про которого читал в маминой книжке.
Промазывал он один раз из десяти – на крысах натренировался.
– Эй ты, черножопый, – донесся бодрый пацанячий голос.
Его часто так обзывали – привык. Сжал камень, обернулся. Их было трое: одному лет десять, другие помладше.
– Че ты тут, а? Тут белые, понял? – уперев руки в бока, крикнул заводила – долговязый пацан с длинным обезьяним ртом. – Вали к своим чурбанам!
Если побежать… догонят и побьют, да и стыдно бегать от обезьян. Если попробовать объяснить, что он не чурбан, а просто таким родился… Раньше пробовал – не получалось. Обезьяны не понимают человеческого языка. Мальчик вспомнил бандерлогов из книжки. Жалко, что он не Каа, а голодный волчонок, забредший в кишащий тварями город. Он меньше и слабее, значит, ему прятаться и убегать, а им улюлюкать и гнаться. А вот когда он вырастет… их все равно будет больше.
– Че вылупился, а? – продолжал ротатый. – Вали отсюда!
Сердце забилось чаще. Мальчик сжал камень. Сейчас будет больно.
– Ну че за гнида… вы видите, да? – Бандерлог шагнул навстречу.
Мальчик поднял камень потяжелее и прикинул, попадет ли обидчику в глаз. В глаз не в глаз, а в рожу – точно.
– Не подходи, – проговорил он, набычился.
– Ой, я боюсь. – Обезьян хлопнул себя по тощим ляжкам. – Я щаз уссусь в трусы!
Его дружки заржали. Один из них швырнул комок грязи. Промахнулся. А вот второй ком достиг цели, ударил небольно, но оставил грязное пятно на пальто. «Или я – волк, или – голая крыса», – подумал мальчик, прицелился и бросил камень. Обидчик взвыл, схватился за расквашенный нос.
– Ах ты сука! Ах ты! Убью!!!
Мальчик дрался отчаянно, иногда попадал по врагам, но их было двое. В конце концов его повалили и принялись избивать ногами. Одной рукой он защищал голову, другой тянулся к ножу. Если не достать нож – конец. Вот он, в сапоге, еще чуть-чуть… выбили. Ударили по голове – в ушах зазвенело. Одного из врагов удалось повалить… И вдруг что-то изменилось. Пацанов как ветром сдуло. Мальчик поднялся, осмотрел грязное, порванное пальто и только потом глянул на спасителя: мама.
– Ничего, черножопый, мы еще встретимся, – заорал бандерлог и пригрозил кулаком.
Женщина села на корточки рядом, отряхнула грязь с пальто мальчика. Он засопел, поджал губы.
– Ну что ж ты… А если бы меня не было рядом?
Он хотел сказать, что нельзя бегать от обезьян всю жизнь, но промолчал, поднял замотанный нож, спрятал. Женщина коснулась гематомы, вспухающей на его щеке, – мальчик дернулся, но стерпел.
– Идем домой. – Женщина взяла его за руку, но он вырвался и, насупившись, зашагал рядом. – Горе мое, что ж ты такой неугомонный? – отчитывала она. – Вечно влезешь куда-нибудь, подерешься. Ты хоть понимаешь, что их больше? Они старше. Они могли тебя убить. Понимаешь ты или нет?
– Ну и пусть бы, – пробормотал он.
Женщина схватила его за грудки, прижала к себе и расплакалась. Только сейчас мальчик ощутил боль: дергало в пояснице, звенело и пульсировало в голове, рука, которой он защищался, ныла, как огромный нарыв. Так всегда: во время драки боль притупляется, зато потом…
– Не смей так говорить, слышишь? Ты все, что у меня осталось. Все, понимаешь? Понимаешь ты или нет?
Мальчик сопел в ее объятиях, опустив руки и сжав кулаки. Не выдержал и уткнулся в длинные снежно-белые волосы.
– Не буду, – шепнул он и закусил губу.
Отстранился, полез за пазуху и протянул сверток. Развернув полиэтилен, женщина улыбнулась сквозь слезы и отправила добычу в сумку, в которой она носила на обмен вещи, шитые из обносков.
– Давай я тебе помогу сумку нести. – Он схватил одну из ручек.
Дома женщина растопила «буржуйку» и поставила на огонь кастрюлю. Не разуваясь, мальчик рухнул в кресло, открыл недочитанную книгу: «Шум и волнение боя, точно по волшебству, сменились тишиной, и возбужденному воображению Хейворда все это показалось каким-то страшным бредом».
Из-за прогрессирующего приступа мизантропии Олег редко ходил на рынок – два раза, а то и раз в месяц. Особенно противно меняться осенью. Под ногами чавкает грязь, народ ободранный, голодный и злой, каждый норовит выхватить сумки у пожилого человека. Пару раз воры соблазнились легкой добычей, недооценили старика. Теперь валяются молодые люди со свернутыми шеями, крыс кормят. Измельчал люд. Молодежь хилая пошла. А чего еще ожидать – голод, радиация.
Обычно Олег менял серебро на продукты и, чтобы оградить себя от созерцания скотов в человеческом обличье, спешил домой – в уютную двушку в отапливаемом баронском доме.
Начало смеркаться – он поторопился. Шастать по городу ночью не рискнул бы даже он. Вот высится среди полуразваленных домов родная девятиэтажка, манит теплом и чистотой. У железной двери дежурит громила-охранник Игореша, один из бывших учеников. Узнал, улыбнулся, помахал рукой. Нет, ученики не бывают бывшими, как и учителя.
И вдруг из-за спины донесся женский голос:
– Олег Игнатьевич!
Пришлось обернуться: женщина. Невысокая, на вид лет сорок. Голубые миндалевидные глаза, на бледных скулах – румяна, глаза подведены коричневым карандашом. Чистенькая, можно сказать, свежая. За руку она вела смуглого мальчишку в синей вязаной шапке и драповом пальто, сшитом из шинели. Мальчишка дичился и втягивал голову в плечи, на его щеке красовался огромный кровоподтек.
– Мы знакомы? – удивился Олег.
Смутилась, потупилась… Нет, она все-таки моложе.
– Нет, но… У меня к вам дело. – Она глянула на мальчишку, тот шмыгнул носом и уставился на Олега без страха, скорее, обреченно.
В последнее время Олег старался не заводить знакомств, но эта женщина ему понравилась. Она словно вынырнула из прошлого – из того прошлого, где не было войны и скотства, возведенного в культ.
– Давно вы меня ждете?
Сказал и удивился – «вы». Так уже давно никто не говорит. Интеллигенция вымерла.
– Нет, минут двадцать.
Врет ведь! Руки вон посинели, хотя одета она довольно тепло.
– Как вас зовут?
– Вероника.
– Пройдемте, Вероника. Не на улице же дела обсуждать.
Заозиралась. Жалеет, что пришла.
– Не бойтесь… хотя вы правы. Людей надо бояться, но не меня. Идемте.
Охранник отпер железную дверь, поздоровался с гостьей уважаемого человека. Женщина поправила шапку, кивнула в ответ, мальчик промолчал.
Отсчитав привычные восемнадцать ступенек, Олег отпер дверь и жестом пригласил женщину. Замялась у входа, стянула сапоги. Мальчик тоже разулся, сунул портянки в латаные ботинки и напрягся, как зверек, ожидающий нападения.
– Не стоило разуваться, но раз уж… вот тапочки. Проходите. Нет, не туда, сюда, в кухню. И пальто снимите, у нас тепло.
На ней оказалось клетчатое платье с широким поясом. Старалась, лучшее надевала. Что ж за дело такое важное? Подумав, стянула шапку, и по плечам рассыпались белые волосы. Совершенно седые.
Мальчик босиком протопал в кухню и уселся на табурет, поджав ноги. Он напоминал нахохлившегося галчонка.
– Будете чай?
– Что вы, – прошептала женщина. – Мы на минутку… и вообще, неудобно, это ведь я с просьбой.
– Будете. – Олег сунул кипятильник в бутыль с водой, оседлал стул. – А теперь говорите.
– Вы ведь ведете секцию… учите детей. – Она сглотнула и заговорила быстрее: – Знаю, знаю, к вам сынки баронов ходят… Это дорого стоит, но я заплачу. У меня есть. Не смотрите так, правда есть!
Задумавшись, Олег почесал бровь, смерил взглядом мальчика.
– Он… видите какой. Его убьют за цвет кожи!.. – проговорила Вероника.
– Ну, знаете. Цвет кожи я менять не умею. Вы бы лучше с его отцом поговорили.
– Да какой отец в наше-то время…
– Восточные мужчины не бросают своих детей. Женщин наших используют, да…
– Но его мать вряд ли помнит, от кого он!
– Хм, а вы, простите… кто?
– Я его бабка! Мать… ой, говорить тошно.
– Ясно, извините. А мальчик-то в курсе?
– Он знает, и все равно – мама.
Забулькала вода в бутыли, Олег заварил лучший чай, придвинул чашку к мальчишке, выставил тарелку со сладкой лепешкой, нарезанной тонкими кусками.
– Спасибо, – сказал мальчик.
– Как тебя зовут, молодой человек?
– Леон, – вскинул голову, выдержал взгляд.
Странный мальчик. Черты лица европейские, но кожа смуглая, и волосы – цвета воронова крыла. Маленький взрослый. Ребенок без детства, с пеленок вынужденный драться за кусок хлеба, за право оставаться собой. У него и друзей, наверное, нет.
– Леон, а что ты умеешь делать хорошо?
– Читать, – мальчик шумно отхлебнул из чашки, обжегся, поморщился, – рыбу ловить на крючок и так… ну, накалывать. Крыс бить.
Олег вздохнул.
– Он совершенно здоров, – проговорила Вероника. – Просто на удивление здоров. Вы поймите… я женщина и не научу его выживать, потому что сама не умею.
Раскраснелась от тепла, подперла голову рукой. Теперь видно, что ей уже под пятьдесят: глубокие морщины на лбу и вокруг рта, слегка обвислые щеки, но глаза – ясные, умные, молодые. Удивительно, что она пережила голод и, барахтаясь в грязи, сумела сохранить… чистоту, что ли. И ребенка воспитывает, как раньше. Но сейчас так нельзя! Время другое! Мальчишка это понимает лучше нее.
– Вы согласны? – спросила она, по-своему расценив молчание.
– Он еще маленький…
– Сколько вы хотите? У меня есть, я не вру! – В глазах заблестели слезы.
– Мама, ну что ты! Пойдем, – воскликнул мальчишка, соскочил со стула и потянул ее за руку.
Олег вернул его на место.
– Да ты с характером, Маугли! Пусть остается. И вы оставайтесь, комната свободна. Куда вы на ночь глядя?
Вероника просияла и помолодела сразу лет на двадцать.
– Берете его?
– Беру. Но поймите, мне почти шестьдесят. Я прошел Афган и получил ранение. Сколько протяну – не знаю, но, клянусь, мне хочется посмотреть на волка, который вырастет из этого волчонка.
– Спасибо! Я… не знаю, чем вас отблагодарить. – Она упала на колени.
Мальчишка возмутился:
– Мама!
– Немедленно встаньте! – Олег помог ей. – Если бы все люди были как вы, мы бы так низко не пали.
Вооружиться было нечем. Вадим попытался отломать ножку стула, но она была прикручена намертво. Поэтому, когда дверь открылась, он просто прыгнул на врага. За горло его, за волосы, повалить…
Удар под солнышко. Дыхание сперло, Вадим повалился на пол, хватая воздух открытым ртом. Некоторое время он туго соображал, а когда более-менее очухался, понял, что ему заломили руки. Враг сидел сверху, держал крепко. Хоть бы повернуться, чтоб в рожу плюнуть перед смертью!
– Спокойно, спокойно, я сказал.
Даже не запыхался. Подготовлен. Что ж, Вадим попытался, и теперь остается только достойно умереть.
– Прекрати ты ерзать, пидрило!
– Сам…
– Молчать!
Рука у него была тяжелая. Вадим уже несколько раз пожалел, что ходил в фитнес-клуб, а не на карате. Придется смириться. Вздохнув, он прижался пылающей щекой к грязному полу.
– Я говорю – ты, пидор сраный, слушаешь. Понял? Ерзать прекрати, я тебя не хочу!
– Пош-шел ты!
Леон отпустил Вадима. Вадим встал, отряхнул рубашку и джинсы. Убить! Искалечить!
– Поедешь со мной.
Здесь не хочет пачкать? Боится кровищу не отмыть? Или в рабство продаст?
– Там твой земляк объявился. Сумасшедший, хуже тебя, дебила. Будешь переводить, что он лепечет.
Вадим ушам своим не поверил: земляк?! Неужели этот шизофреник ему поверил, Сандре поверил? И, главное, что там за человек, вдруг знакомый? Он же не понимает ничего, от ужаса с ума сходит!
– Поехали, – согласился Вадим.
Леон шел сзади. У него был пистолет – Вадим подумывал о побеге, но понимал, что его шансы равны нулю. За домом, в котором находился бункер, повернули и долго плелись по бездорожью мимо плит, сваленных кучей, мимо раскуроченных стен с паутиной ржавой арматуры. Вадим постоянно оглядывался, будто надеялся, что конвоир за его спиной истает.
Наконец вырулили на площадку, где местами сохранился бетон. С обеих сторон высились два недостроя, справа был котлован, наполненный мутной водой.
Нырнули в цоколь, миновали темный, воняющий мышами коридор и оказались возле странной машины. Вадим затормозил так резко, что Леон наткнулся на него. Не обращая внимания на приказ остановиться, обошел чудо. Когда-то это был БТР. С него даже не сняли пулемет. Но вот расцветка…
Без труда узнавалась рука художника – Леон сам поработал над «тюнингом». Характерные цвета – фиолетовый, черный. Характерные изломанные линии. Зеркала волн, разбивающиеся об острые скалы. Осколки брызг. Сиреневое солнце, в которое светлыми штрихами вписано едва уловимое лицо.
– Круто, мужик. Сам рисовал?
Леон опустил наведенный на Вадима пистолет.
– Ценитель? – поинтересовался с иронией.
– Профессионал. – Вадим надулся от гордости. – Я же дизайнер, я в этом разбираюсь.
Вот она – точка соприкосновения! Любому художнику приятна похвала. Но Леон был непрошибаем. Морда его снова стала волчьей, невыразительной.
– Внутрь давай.
Вооруженный человек чертовски убедителен. Только сейчас Вадим обратил внимание на водителя – длинную жердь в засаленной бандане. Жердь помог ему залезть в машину. Леон последовал за ним. Кабина была переделана в настоящий «салон»: диванчики для удобства пассажиров, сейф. А вот трясло дико. Едва тронулись, Вадим потерял интерес к окружающему. Изо все сил он старался не прикусить язык, не выплюнуть желудок, сохранить лицо. Иногда поглядывал на Леона – тот был невозмутим.
Конец ознакомительного фрагмента.