Глава седьмая
Покалечился Александр Лан, или попросту Сашенька, давным-давно, одной ветреной весной, когда работал фотографом…
Чаще всего его посылали на пышные и церемониальные ресторанные свадьбы. На какой-то из них он и попался…
Отснял процедуру в ЗАГСе, кортеж у Вечного огня, у памятника Ленину; в банкетном зале ресторана поздравления, безвкусные поцелуи белоснежной четы…
Вообще, свадебных фотоисториков уважают. Они такие же герои дня, как и жених с невестой. Даже больше. Пары свадебного шампанского выветриваются быстро, а снимки вам твердят: вы были молоды, веселы, счастливы. На торжестве иногда происходят гадкие вещи: могут запросто оттащить жениха к гардеробу и там «настучать» ему «по чердаку»; Ее мамаша вполне может заявить: «Моя Настя вашего Петра человеком сделала!», на что Его мамаша хладнокровно ответит: «Да не его одного…», а фотографии молча скажут: оставьте, не было этого, посмотрите на нас, вот как это было – весело, счастливо. Наконец, зальют молодые свой очаг и разбегутся от дыма и копоти, а спустя десять лет каждый из них в отдельности достанет поблекшие снимки и те упрямо скажут: вы были… молоды.
…Свадебные радости бурно катились волна за волной. Одна перемена блюд – с шиком скользят подарочные конверты на летающий по рядам поднос; перемена вторая пляшут только жених и невеста; третья – впрочем, какое нам до них дело, мы сами молоды, веселы, счастливы…
– Танцуют все!!
– Эй, мужики, хорош наливаться, пошли!
– Ого-го! В круг, в круг! Маринка, к нам! Ты, козел, пропусти ее!
И от непрерывно хлещущего вокруг потока маленьких и больших радостей вздрогнул наш фотограф, вздрогнула под ним грешная заплеванная планета. Медленно, с гулом и скрежетом оторвалась от подошв его и, тяжело набирая скорость, отлетела… Словно в розовом искрящемся облаке оказался он, словно тысячу тонн веселящего газа в минуту прогнали по венам его. И разом все преобразилось: ласковые одухотворенные лица нежно целовали его, заверяя в любви и дружбе; небесная музыка, пронизывая тело сладчайшим током, то плакала навзрыд вместе с ним, то несла его на высоты нечеловеческого счастья…
Как объяснить это тем, кто остался в подвалах…
– Никак. Если не можешь, то помолчи.
Сашенька попытался задуматься над ее словами, но не смог.
– Ты где живешь?
– Сейчас? Рядом с тобою, – и она опять смеялась над ним.
Он захотел обнять ее непослушной рукой и… получил резкий чувствительный щелчок по носу. И так больно, что слезы брызнули и протрезвело в голове.
Она сидела к нему вполуоборот. Серый батник с твердым воротником навыпуск, ноги в белых мокасинах подобраны под стул. Из-под полуопущенных ресниц мимолетный взгляд, едва заметный румянец на скулах… И почудилось ему, правда на миг, что рядом с ней стояли… корзина и грязное помело!
В дальнейшем вечер проходил в таком несусветном темпе, что напрочь перемешал в памяти ее хмурую улыбку, солнечный блеск ресторанных люстр, зачем-то раздавленные бокалы; улицу, тихую как сон; ослепительно-сиреневый свет фонарей и… здесь оборвался, оставив лишь узкие ивовые листья в нагрудном кармане рубашки. Их наутро усиленно рассматривал Сашенька, пытаясь выстроить для себя более или менее связный ход вчерашних событий. Тщетно. Как зовут свадебную незнакомку, где искать ее след, ее дом, где растут эти волшебные ивы… Несколько дней подобные вопросы мучили фотографа. Затем они угасли, подарив сердцу такое гадкое чувство, будто он опоздал сразу на все поезда, шедшие в желанном направлении…
Неким праздничным днем Сашенька лениво брел домой, пережидая шумные потоки горожан, стекающихся в центр города на митинг. Ему было скучно, жарко в модном кожаном пиджаке, впереди маячила полная неопределенность: ну, еще пройдет день, год, пять или десять лет, ну и что?
Его дружески хлопнули по спине, он обернулся и увидел одноклассников – Славика Морозова и Павку Растопчина. Аристократ и меломан, элегантно облаченный в летний венгерский костюм, Слава холодно прищурился на толпу, пьяно икнул и предельно вежливо осведомился:
– Старик, я не понял, ты что, на митинг ломишься?
– Дурак, что ли? – криво улыбнулся тот.
– А что трезвый? – притиснулся ближе Павлик-самоубийца.
Слава благожелательно оглядел Сашеньку и подмигнул:
– Водку будешь?
– Водку? По утрам? – воскликнул, добрея, фотограф.
– Стаканами?? – закричали они вместе.
– Да с удовольствием!! – заорали они так, что кругом попятились в стороны.
– Вы откуда такие веселые? – спросил Сашенька.
– Лучше бы спросил, куда? – предложил Растопчин.
– Еще слово…
– Понял, понял… Сейчас на хату ко мне, заряжаемся и на Низ.
– Не идет, – отрезал Славик, – на Низу есть где зарядиться. Там есть все.
– Все – это кто?
– У-уу! – Сладко вздохнул аристократ. – Не девочки, а сплошная малинка. Ты их не знаешь.
– Тогда вперед! – крикнул легкий на подъем Сашенька, и они помчались в сторону, далекую от центра, в сторону, где улочки кривы и горбаты, где двух-трехэтажные дома, крашенные желтым цветом, прячутся в старых, кладбищенского росту тополях, где вечерами даже работники угрозыска не ходят по одиночке.
Аристократ и самоубийца зашли в дом к подружкам вентилировать обстановку. Сашенька с мятым пиджаком в руках присел на широкие горячие ступени деревянного подъезда. Здесь было намного тише, прохладнее, чем в парадной части города; деревья гиганты сонно гудели; воробьи молодцами шмыгали под самыми ногами… Но чем дольше оставался он в одиночестве, тем сильнее в душе росла неясная тревога…
Он забеспокоился и даже осмотрелся, но на первый огляд ничего не обнаружил. Над ним светло-зеленой волной играли верха тополей… вдоль немощенной улицы двухэтажные дома с голой дранкой, перед каждым – небольшой палисадник из пропыленных кустов ивняка и жестких акаций… тишина и безлюдье.
И сейчас же до его слуха донесся унылый мертвящий скрип. Он исходил от двери противоположного дома – она то уходила в подъездную тьму, то возвращалась. Наконец, открылась полностью и на порог выдвинулась громадная старуха, обвязанная под плечи черным шерстяным платком. Невыносимо медленно передвинулась к лавке, села неловко и замерла, уставясь на Сашеньку круглыми стеклами очков, заклеенных наполовину грязным медицинским пластырем.
«Куда ж они подевались?» – озлобился на приятелей Сашенька. Поднялся, прошел к соседнему палисаднику. Двинув рукой прутья ивы, он… замер и побледнел: когда-то они были сломаны и оборваны!
Не дыша, он поднимал глаза – в узком окне второго этажа, спиной к нему стояла в домашнем халате… свадебная незнакомка…
Она сошла к нему.
– Привет. Целуй! Что стоишь? В щечку целуй… Теперь рассказывай. К Самариным с дружками направлялся? Не молчи. Запомни, я не люблю, когда молчат. Расскажи, ну, например, о себе…
В смятении трепетали мысли, разбегаясь в стороны…
– Что такой хмурый?
– Нет. Я вовсе не хмурый… устал.
– Дошел до меня и устал?
– Да.
– Ну, и что ты мне хочешь сказать?
Он несмело посмотрел ей в лицо и отвернулся.
– И все? Пойдем тогда чай пить, или ты любишь кофе?
Он так и не вспомнит, какой была ее комната…
– Зачем ты пришел, – спросила она, когда они сели друг против друга.
– Не знаю.
– Я знаю. Рассказать?
– Не надо.
– Слушай. Неделю ты будешь в бараньем состоянии вздыхать и смотреть, не мигая. Вторую будешь приходить пьяным и жаловаться на свою разнесчастную жизнь… Потом ты себе и мне дашь зарок не пить, и всю третью неделю начнешь меня уговаривать, что это не больно, что я тебя замучила, не люблю, презираю… Когда не поможет, ты ослабеешь и однажды принесешь мне великую жертву – «Уговорила, завтра идем в загс…»
– Остановись! – Кажется, он стукнул по чашке, потому что палец онемел и окрасился бордовым.
Она подобрала осколки, салфеткой мягко перетянула ему палец и присела у его колен.
– Хорошо, давай сначала. Куда мы едем?
– Нет у меня машины.
– Куда мы едем? Она приподнялась и с силой обняла его шею. – Ответь на это и получишь от меня все, что же лаешь! Представь, что мы вдвоем. Едины телом, душой и фамилией. И что? Тем, что будет у нас ночью, днем сыт не будешь… Ах, ты – фотограф! Какой твой потолок? Триста, пятьсот рублей? В нашем городе это вода, а не деньги. Итак, я иду работать. Кем? Образования нет. Что тебе, милый, нравиться, швея-мотористка или штукатур-маляр?
– Пусти. Мне трудно дышать.
– Целый день махать кистью, пялить глаза в бегущую строчку – все едино. Тебе же, дурачок, ложиться со мной в постель не захочется: там, к твоему сведению, чтобы тебя же не потерять, нужна энергия, а не хрип загнанной лошади…
На улице потемнело, по оконным стеклам забили тополиные прутья, над потолком как-то все странно ожило, послышались чей-то стон, мольба… раза два кого-то ударили, он протяжно всхлипнул, этот всхлип отозвался по всему дому, до подвала… – словом, на квартал двигалась обычная для Мишуринска пыльная буря.
– Прости меня, – она тряхнула головой и волосы ее на миг украсились зелено-голубыми искрами. – Прости. Ты мал, а я еще меньше. И так не хочется ….
– Леночка, – проскрипел в комнатных сумерках бесцветный голос ее матери. – Штой-то в потемках сидите? Нельзя…
– Иди. Я сейчас, – очнулась она.
Он вышел на улицу. Вместо неба над крышами быстро летела какая-то серая дрянь. Извиваясь, вдоль бордюров, через изгороди и канавы, из щелей и закоулков ползли толстые, неопрятные ветровые змеи… В том месте, где следовало ожидать солнце, светился оранжевый круг и рассеянный пепельный сумрак приобретал розоватый оттенок.
«Уйти?» – подумал Сашенька. И чуть было не ушел, да его остановило развеселое «Ура!», грянувшее за палисадником. Пройдя под окнами, он увидел… своих беспутных друзей!
На крыше дома, на ее шиферном склоне еле держался Павка Растопчин. Рубашка без пуговиц, один рукав свисает от локтя, розовые тени клоунски раскрасили щеки, на лице восторженная улыбка!
Самоубийце рукоплескала компания, куда Сашенька так и не попал. Аристократ висел на плечах двух рослых полуодетых девиц, еще знакомые и незнакомые хохочущие лица…
– Поехали!
– Ну, давай же, Павлуша!
– Алле, гоп!
Павлик, качаясь, нависал над криками, лицо его кривилось восторгом все сильней и сильней…
– Спокуха, мужики, – дернулся Аристократ, – счас все будет…
На секунду всех поразила тишина и в эту секунду Павлик стал падать, сворачиваясь в воздухе, как ребенок во сне…
Сашеньку тронули за плечо.
– Нравится? А мне надоело. Хотя бы раз всерьез себе голову сломал…
Ветер уже мчал неожиданными зигзагами: выскакивал из-за угла и плясал, как безумный, лез в драку с тополями, хлопал на пустыре мусорными ящиками… Лишь в одном месте зловещий шутник смирялся и начинал кружиться мед ленно и безостановочно – над дорожкой к дому напротив, где на скамейке сидела заносимая песком давешняя старуха.
– Прогадала, бабка Мария, – усмехнулась девушка, не знала, наверное, что сегодня митингуют.
– Позвонить?
– К чему? Грузовик для них только по субботам ходит. Они и привыкли. Кто чувствует – пора, выходит к обеду и садится вот так…
– Где телефон?
– Ты что, первый раз на Низу? Нет здесь телефонов…
– Пойдем!
Но прошли они немного. Внезапно она остановилась, лицо ее озарили яркие желтые лучи, она попятилась… Буйные пыльные фигуры захватили ее, унесли… вроде как послышался вой автомобильных тормозов…
– Прощай, у нее есть парень, – сказали ему с одной стороны и толкнули в затылок.
– Опоздал, ее увезут на красивой машине, – прошипели с другой и всыпали за шиворот песка.
Как очутился Сашенька за рулем патрульно-милицейского «Урала», никто не разглядел в пылевом хаосе. Якобы в глухом дворике прятался на этой машине дежурный сержант, якобы опустился сверху в этот дворик обкуренный до безумия подросток, въехал под глаз сержанту и укатил в самые буйные вихри.
И в час, когда прекращалась буря и в воздухе, наконец, поредело, на одной из низовских улиц прорезался гул идущего на полном форсаже мотоцикла.
– ГАИ? – увидев его, встревожился паренек в бежевой «Ладе», стоящей у самого палисадника ее дома. – Надо же, а я права позабыл…
– Не переживай, договорюсь, я всех тут знаю, – сказала его ласковая подружка. Оправляя курточку, легко выскочила из машины и пошла навстречу. И там, где по всем правилам мотоцикл был обязан начать торможение, он плавно и мгновенно повернул на нее и максимально увеличил скорость. «Лада» рванулась с места, девушку бросило к ней под капот, а мотоциклист бешено ударился об стену…