I. Город
Грэмп Стивенс сидел в шезлонге и смотрел на работающую косилку, чувствуя, как ласковое солнце прогревает его кости. Косилка дошла до края лужайки, поквохтала, словно довольная курица, аккуратно развернулась и покатила в обратную сторону. Мешок для скошенной травы заметно набух.
Внезапно косилка стала и возбужденно защелкала. Тотчас откинулась крышка сбоку, и высунулась крановидная рука. Кривые стальные пальцы пошарили в траве, торжествующе подняли камень, бросили его в маленький ящик и вернулись под крышку. Косилка лязгнула, потом тихо загудела и пошла дальше окашивать ряд.
Грэмп проводил ее недовольным ворчанием.
В один прекрасный день, сказал он себе, эта штуковина, пропади она пропадом, возьмет да свихнется из-за какой-нибудь промашки.
Он откинулся на спину и перевел взгляд на выбеленное солнцем небо. В далекой выси мчался куда-то вертолет. В эту минуту в доме ожило радио, и над лужайкой раскатилась дикая какофония. Грэмп вздрогнул и сжался в комок.
У юного Чарли, пропади он пропадом, очередной сеанс твича…
Косилка прогудела рядом с шезлонгом, и Грэмп метнул в нее злобный взгляд.
– Автоматика, – сообщил он небу. – Кругом одна сплошная автоматика. Скоро дойдет до того, что подзовешь машину, пошепчешь ей на ухо – и она помчится выполнять приказание.
Сквозь какофонию из окна пробился нарочито звонкий голос его дочери:
– Папа!
Грэмп поежился:
– Да, Бетти.
– Папа, ты уж будь любезен, отодвинься, когда косилка дойдет до тебя. Не пытайся ее переупрямить. Это ведь всего-навсего машина. Прошлый раз ты сидел как вкопанный, она то с одной, то с другой стороны заходила, а ты хоть бы пошевельнулся.
Он промолчал и несколько раз клюнул носом – пусть подумает, что он задремал, и оставит его в покое.
– Папа, – повторил пронзительный голос. – Ты меня слышишь?
Не помогла уловка…
– Слышу, слышу. Я как раз хотел отодвинуться.
Грэмп медленно поднялся, тяжело опираясь на трость. Пусть видит, какой он старый и дряхлый, может, совестно станет. Да только надо меру соблюдать. Если она поймет, что он вполне может обходиться без трости, ему сразу найдется работенка. Если же он переиграет, она опять напустит на него этого дурацкого врача.
Ворча себе под нос, он передвинул шезлонг на выкошенный участок. Косилка поравнялась с ним и злорадно фыркнула.
– Ты у меня когда-нибудь дождешься, – сказал ей Грэмп. – Врежу так, что все шестеренки полетят.
Косилка погудела в ответ и невозмутимо покатила дальше.
Только он хотел сесть, как в дальнем конце заросшей улицы что-то заскрежетало и закряхтело.
Грэмп поспешил выпрямиться и прислушался.
Опять… На этот раз более явственно – гулкое чихание норовистого мотора, лязг разболтанных металлических частей.
– Автомобиль! – завопил Грэмп. – Автомобиль, чтоб мне было пусто!
Он сорвался с места, но тут же вспомнил о своей немощности и сбавил ход.
– Небось Уле Джонсон, – говорил он себе, ковыляя к воротам. – Только у этого психа и остался еще автомобиль. Не желает с ним расставаться, чертов упрямец.
Это был Уле.
Грэмп подоспел к воротам как раз в ту минуту, когда из-за угла, подпрыгивая на ухабах, выехал древний, весь в ржавчине, разбитый рыдван. Из перегревшегося радиатора со свистом вырывался пар, а выхлопная труба, потерявшая глушитель лет пять или больше назад, извергала клубы синего дыма.
Уле важно восседал за рулем. Весь внимание, он старался обойти самые глубокие выбоины, но не так-то просто было высмотреть их сквозь завладевший улицей густой бурьян.
Грэмп помахал тростью:
– Привет, Уле!
Поравнявшись с ним, Уле дернул ручной тормоз, машина поперхнулась, лязгнула всеми частями, кашлянула и замолкла, издав напоследок сиплый вздох.
– Чем заправляешь? – спросил Грэмп.
– Всего помаленьку, – ответил Уле. – Керосин, спиртец, солярка – нашел остатки в старой бочке.
Грэмп восхищенно смотрел на бренную конструкцию.
– Да… было время, сам держал машину, сто миль в час развивала.
– И эта бегает, – отозвался Уле. – Было бы только горючее да запасные части. Года три-четыре назад я еще бензин доставал, теперь-то его давно уже не видно. Кончили производить небось. Дескать, для чего бензин, когда есть атомная энергия.
– Во-во, – подхватил Грэмп. – И ничего не возразишь. Да только атомная, она ведь ничем не пахнет, а для меня нет на свете ничего слаще, чем запах бензина. Со всеми этими вертолетами и прочими премудростями путешествия совсем романтики лишились.
Он покосился на громоздящиеся на заднем сиденье корзины и ящики:
– Овощишками нагрузился?
– Ага, – подтвердил Уле. – Молочная кукуруза, молодая картошечка, три-четыре корзины помидоров. На продажу везу.
Грэмп покачал головой:
– Пустая затея, Уле. Никто не возьмет. Теперь все вбили себе в голову, что для стола одна только гидропоника годится. Гигиенично, мол, и вкус потоньше.
– А я так гроша ломаного не дал бы за ту дрянь, что они в своих банках выращивают, – воинственно объявил Уле. – В рот взять противно! Я Марте всегда так говорю: чтобы в еде настоящее свойство было, ее надо в земле выращивать.
Он опустил руку и повернул ключ зажигания.
– Не знаю даже, стоит ли пытаться ехать в город, – продолжал он. – Вон ведь как дороги запустили, то есть никакого глазу нет. Вспомни нашу автостраду двадцать лет назад: гладкая, ровная, чуть что – новый бетон клали, зимой непрестанно снег счищали. Ничего не жалели, большие деньги тратили, чтобы только движение не прерывалось. А теперь начисто о ней забыли. Бетон весь потрескался, местами и вовсе повыкрошился. Куманика растет. Сегодня на пути сюда пришлось выходить из машины и распиливать дерево, прямо поперек шоссе лежало.
– Да уж чего хорошего, – кивнул Грэмп.
Мотор вдруг ожил, прокашлялся, закряхтел, откуда-то снизу вырвалось густое облако синего дыма, затем машина рывком стронулась с места и запрыгала по ухабам.
Грэмп проковылял обратно к шезлонгу и обнаружил, что полотно насквозь мокрое. Автоматическая косилка кончила подстригать газон и теперь, размотав шланг, поливала лужайку.
Бормоча ругательства, Грэмп зашел за дом и опустился на скамейку около заднего крыльца. Он не любил здесь сидеть, но ведь больше нигде нет спасения от этой механической уродины… Взять хоть этот вид: сплошь пустые, заброшенные дома, все палисадники бурьяном поросли.
Правда, одно преимущество есть: можно внушить себе, что ты туг на ухо, и забыть о каскадах твича, изрыгаемых приемником.
Из-за дома донесся чей-то голос:
– Билл! Билл, ты где?
Грэмп повернул голову:
– Здесь я, Марк, здесь. Прячусь от этой чертовой косилки.
Из-за угла появился Марк Бейли, он пыхал сигаретой, которая грозила подпалить его косматые баки.
– Что-то ты рано сегодня, – заметил Грэмп.
– Сегодня не придется нам сыграть, – ответил Марк. Он доковылял до скамейки, сел рядом с Грэмпом и добавил: – Уезжаем…
Грэмп стремительно обернулся:
– Уезжаете?
– Ага. Перебираемся за город. Люсинда наконец уломала Герба. Всю голову ему продолбила: дескать, там такие чудесные участки, и все переезжают, зачем же нам от людей отставать.
Грэмп судорожно сглотнул:
– А в какое место?
– Не знаю точно, – ответил Марк. – Еще не бывал там. Где-то на севере. На каком-то озере, что ли. Десять акров отмерили. Люсинда на сотню замахнулась, но тут Герб уперся, мол, хватит и десяти. И то, столько лет городским палисадником обходились.
– Бетти тоже на Джонни наседает, – сообщил Грэмп. – Но он стоит насмерть. Не могу, говорит, и все тут. Дескать, на что это будет похоже, если он, секретарь Торговой палаты, и вдруг бросит город.
– И что это на людей нашло, – продолжал Марк. – Прямо помешательство какое-то.
– Уж это точно, – подтвердил Грэмп. – Помешались на деревне все как один. Вон, посмотри…
Он взмахнул рукой, показывая на ряды заброшенных домов:
– Давно ли тут все цвело, что ни дом – загляденье. И какие славные соседи были. Хозяйки бегали друг к другу за кулинарными рецептами. А мужчины выйдут траву подстригать – глядишь, косилки уже забыты, а они стоят все вместе, языки чешут. Дружно жили, чего там. А теперь – сам видишь…
Марк заторопился:
– Ну, мне пора, Билл. Я ведь только для того и заглянул, чтобы сказать тебе, что мы снимаемся. Люсинда велела мне вещи укладывать. Заметит, что меня нет, сразу надуется.
Грэмп тяжело поднялся и протянул ему руку:
– Забежишь еще? Сыграем разок напоследок?
Марк покачал головой:
– Нет, Билл, боюсь, уже не смогу забежать.
Они неловко обменялись рукопожатием.
– Да-а, там уж я не поиграю, – уныло произнес Марк.
– А я? – сказал Грэмп. – Мне без тебя тоже не с кем…
– Ну всего, Билл.
– Всего, – отозвался Грэмп.
Марк, прихрамывая, скрылся за углом, и Грэмп, проводив друга взглядом, почувствовал, как безжалостная рука одиночества коснулась его ледяными пальцами. Страшное одиночество… Одиночество старости, отжившей свой век. Да-да, так оно и есть – пора на свалку. Его место в другой эпохе, он превысил свой срок, зажился на свете.
С туманом в глазах он нащупал прислоненную к скамейке трость и поплелся к покосившейся калитке, за которой простиралась безлюдная улица.
Годы текли слишком быстро. Годы, которые принесли с собой семейные самолеты и вертолеты, предоставив забытым автомашинам ржаветь, дорогам – приходить в негодность. Годы, которые с развитием гидропоники положили конец земледелию. Годы, которые свели на нет хозяйственное значение ферм и сделали землю дешевой. Годы, которые изгнали горожан в сельскую местность, где добрая усадьба стоила меньше жалкого городского участка. Годы, которые внесли переворот в строительство, так что семьи преспокойно бросали старое жилье и переходили в новые, по индивидуальным проектам, дома стоимостью вдвое меньше довоенных, а не понравилось что-нибудь или тесно показалось – за небольшую плату переделают, перекроят по своему вкусу.
Грэмп фыркнул. Дома, которые можно перестраивать каждый год, словно мебель переставил… Что это за жизнь?
Он медленно брел по пыльной тропинке. Всего несколько лет назад тут была оживленная улица – а теперь? Улица призраков, сказал он себе, маленьких, неуловимых призраков, шелестящих в ночи. Призраки резвящихся детей, призраки опрокинутых тележек и трехколесных велосипедов. Призраки судачащих домохозяек. Призраки приветственных возгласов. Призраки пылающих каминов и коптящих в зимнюю ночь дымоходов…
Облачка пыли вились вокруг его башмаков и белили отвороты брюк.
Вот и дом старины Адамса, на той стороне. Как Адамс им гордился! Широченные окна, облицовка из серого дикого камня… Теперь камень зеленый от ползучего мха, разбитые окна – словно ощеренные пасти. Бурьян заполонил лужайку, забрался на крыльцо; высокий вяз уперся ветвями во фронтон. Грэмп еще помнил тот день, когда Адамс посадил его.
Он остановился посреди заросшей улицы – ноги по щиколотку в пыли, руки сжимают трость, глаза плотно закрыты…
Через дымку лет донеслись до него крики играющих детей, тявканье ворчливой дворняжки с соседнего двора, где жили Конрады. А вот и Адамс, голый по пояс, орудует лопатой – яму готовит, и рядом лежит на траве деревце, корни мешковиной обернуты.
Май 1946 года. Сорок четыре года назад. Они с Адамсом только что вернулись домой с войны…
Звук шагов, приглушенных пылью, заставил Грэмпа испуганно открыть глаза.
Перед ним стоял молодой мужчина, лет тридцати или около того.
– Доброе утро, – поздоровался Грэмп.
– Надеюсь, я вас не напугал? – сказал незнакомец.
– Вы видели, как я стою тут болван болваном, с закрытыми глазами?
Молодой человек кивнул.
– Я вспоминал, – объяснил Грэмп.
– Вы тут живете?
– Да, на этой самой улице. Последний здешний обитатель, можно сказать.
– Тогда вы, может быть, поможете мне.
– Постараюсь, – ответил Грэмп.
Молодой человек замялся:
– Понимаете… Дело в том… Ну, в общем, я совершаю, как бы это сказать, что-то вроде сентиментального паломничества…
– Понятно, – сказал Грэмп. – Я тоже.
– Моя фамилия Адамс, – продолжал незнакомец. – Мой дед жил где-то здесь. Может быть…
– Вот этот дом, – показал Грэмп.
Они постояли молча.
– Славный уголок был, – заговорил наконец Грэмп. – Вон то дерево ваш дедушка посадил сразу после того, как с войны приехал. Мы с ним всю войну вместе прошли и вместе вернулись. И погуляли же мы в тот день…
– Жаль, – произнес молодой Адамс. – Жаль…
Но Грэмп словно и не слышал его реплики:
– Так вы говорите, ваш дед! Я что-то потерял его из виду.
– Умер, – ответил молодой Адамс. – Уже много лет назад.
– Помнится, он влез в атомные дела, – сказал Грэмп.
– Совершенно верно, – с гордостью подтвердил Адамс. – Сразу подключился, как только началось промышленное применение. После Московского соглашения.
– Это когда они порешили, что воевать больше невозможно.
– Вот именно.
– В самом деле, – продолжал Грэмп, – как воевать, когда не во что целиться.
– Вы подразумеваете города? – сказал Адамс.
– Ну да. И ведь как все чудно вышло… Сколько ни пугали атомными бомбами – хоть бы что, все равно за город все держались. А стоило предложить им дешевую землю и семейные вертолеты – так и кинулись врассыпную, чисто кролики, чтоб им…
Джон Дж. Вебстер решительно поднимался по широким ступеням ратуши, когда его догнал и остановил оборванец с ружьем под мышкой:
– Привет, мистер Вебстер.
Несколько секунд Вебстер озадаченно рассматривал ходячее огородное пугало, потом лицо его расплылось в улыбке:
– А, это ты, Леви. Ну, как дела?
Леви Льюис осклабился, обнажив щербатые зубы:
– Ничего, так себе. Сады все гуще, молодые кролики нагуливают вес.
– Ты случайно не причастен к этой заварухе с брошенными домами? – спросил Вебстер.
– Никак нет, ваша честь, – отчеканил Леви. – Мы, скваттеры, ни в чем дурном не замешаны. Мы все люди богобоязненные, законопослушные. А дома эти занимаем только потому, что нам ведь больше негде жить. И кому вред от того, что мы селимся там, где все равно никто не живет? Полиция знает, что мы не можем за себя постоять, вот и валит на нас все кражи и прочие безобразия. Делает из нас козлов отпущения.
– Ну, тогда ладно, – ответил Вебстер. – А то ведь начальник полиции хочет сжечь заброшенные дома.
– Пусть попробует, – сказал Леви. – Только как бы сам не обжегся. Развели огороды в банках, заставили нас фермы бросить, но уж дальше мы ни на шаг не отступим.
Сплюнув на ступеньку, он продолжал:
– Случайно у вас нет при себе какой-нибудь мелочи? У меня совсем патронов не осталось, а тут эти кролики…
Вебстер сунул два пальца в жилетный карман и выудил полдоллара.
Леви ухмыльнулся:
– Вы сама щедрость, мистер Вебстер. Доживем до осени, я вас белками завалю.
Скваттер козырнул на прощание и зашагал вниз по ступенькам; ствол ружья поблескивал на солнце. Вебстер повернулся и вошел в здание.
Заседание муниципального совета было в полном разгаре.
Начальник полиции Джим Максвелл стоял около стола, мэр Пол Картер говорил, обращаясь к нему:
– Тебе не кажется, Джим, что с твоей стороны несколько опрометчиво настаивать на таких мерах?
– Нет, не кажется, – ответил начальник полиции. – Из всех домов только два или три десятка заняты законными владельцами, точнее – первоначальными хозяевами, ведь на самом деле дома эти давно уже принадлежат муниципалитету. И никакого толку от них, одни только неприятности. Хоть бы ценность какую-то представляли, не как жилье – как утиль, но ведь и того нет. Строительный лес? Мы больше не употребляем дерево, пластики лучше. Камень? Его заменила сталь. Короче говоря, ничего такого, что можно было бы реализовать. А между тем они становятся пристанищем мелких преступников и нежелательных элементов. Да там теперь такие заросли образовались, лучшего укрытия для всевозможных правонарушителей и не придумаешь. Как что-нибудь натворил – прямым ходом туда, в заброшенные кварталы, там преступнику ничего не грозит: я могу хоть тысячу человек послать, все равно он от них ускользнет. Сносить – слишком дорого обойдется. И оставлять нельзя: они как бельмо на глазу. В общем, надо от них избавляться, и самый простой и дешевый способ – огонь. Все необходимые меры предосторожности будут приняты.
– А как с юридической стороной? – спросил мэр.
– Я выяснил: всякий человек вправе уничтожить свое имущество удобным для него способом, если при этом не подвергается угрозе имущество других лиц. Очевидно, это правило применимо и к имуществу муниципалитета.
Олдермен Томас Гриффин вскочил на ноги.
– Вы только ожесточите людей! – воскликнул он. – Там ведь много таких домов, которые переходили из рода в род, а люди еще не освободились от сентиментальности…
– Если они так дорожат своими домами, – перебил его начальник полиции, – почему не платили налог, почему не следили за ними? Почему бежали за город, а дома бросили на произвол судьбы? Спросите-ка Вебстера, он расскажет вам, как пытался пробудить в них любовь к отчему дому и что из этого вышло.
– Вы говорите про этот фарс под названием «Неделя отчего дома»? – спросил Гриффин. – Да, он провалился. И не мог не провалиться. Вебстер так пересластил свою стряпню, что она людям поперек горла встала. А чего еще ждать, когда за дело берется Торговая палата?
– При чем тут Торговая палата, Гриффин? – сердито вмешался олдермен Форрест Кинг. – Если вам в делах не везет, это еще не повод…
Но Гриффин его не слушал.
– Время нахального натиска прошло, джентльмены, прошло раз и навсегда. Приемы ярмарочного зазывалы безнадежно устарели, их место на кладбище. «Дни высокой кукурузы», «Дни доллара», всякие там липовые праздники с пестрыми флажками на площадях и прочие трюки, назначение которых собрать толпу и заставить ее раскошелиться, – все это быльем поросло. И только вы, други мои, этого, похоже, не заметили. Отчего такие фокусы удавались? Да оттого, что они спекулировали на психологии толпы и гражданских чувствах. Но откуда взяться гражданским чувствам, когда город на глазах умирает? И как спекулировать на психологии толпы, когда толпы нет, у каждого или почти у каждого свое царство величиной в сорок акров?
– Джентльмены, – взывал мэр, – джентльмены, прошу придерживаться регламента!
Кинг рывком встал и грохнул кулаком по столу:
– Нет уж, давайте начистоту! Вот и Вебстер тут, может быть, он поделится с нами своими мыслями?
Вебстер поежился.
– Боюсь, – ответил он, – мне нечего сказать.
– Ладно, хватит об этом, – резко подытожил Гриффин и сел.
Но Кинг продолжал стоять, лицо его налилось краской, губы дрожали от ярости.
– Вебстер! – крикнул он.
Вебстер покачал головой.
– Вы пришли сюда по поводу вашей очередной великой идеи! – не унимался Кинг. – Собирались представить ее на рассмотрение муниципалитета. Так чего сидите? Давайте выкладывайте!
Вебстер поднялся с хмурым видом.
– Не знаю, может, тупость помешает вам уразуметь, – обратился он к Кингу, – почему меня возмущает ваша деятельность.
Кинг на секунду опешил, потом взорвался:
– Тупость? И это вы говорите мне! Мы работали вместе, я вам помогал. Вы никогда не позволяли себе… никогда не…
– Да, я никогда не позволял себе говорить ничего подобного, – бесстрастно произнес Вебстер. – Еще бы. Мне не хотелось вылететь со службы.
– Так вот, вы уже вылетели! – рявкнул Кинг. – Уволены! С этой самой секунды!
– Заткнитесь, – сказал Вебстер.
Кинг ошалело уставился на него, словно получил пощечину.
– И сядьте. – Голос Вебстера кинжалом прорезал напряженную тишину.
У Кинга подкосились ноги, и он шлепнулся на стул. Все молчали.
– Я хочу сказать вам кое-что, – продолжал Вебстер, – о том, что давно уже пора сказать вслух. О том, что всем вам давно следовало бы знать. Странно только, что именно мне приходится говорить вам об этом. А может быть, ничего тут странного и нет, кому, как не мне, сказать правду, все-таки почти пятнадцать лет служу интересам города. Олдермен Гриффин сказал, что город умирает на глазах. Верно сказал, с одной только небольшой поправкой: он выразился слишком мягко. Город – этот город, любой город – уже умер. Город стал анахронизмом. Он изжил себя. Гидропоника и вертолеты предопределили его кончину. Первоначально город был попросту пристанищем того или иного племени, которое собиралось вместе, чтобы обороняться от врагов. Со временем его обнесли стеной, чтобы усилить оборону. Потом стена исчезла, а город остался как центр торговли и ремесла. И просуществовал до нашего времени, потому что люди были привязаны к месту работы, которое находилось в городе. Теперь условия изменились. В наше время, при семейном вертолете, сто миль – меньше, чем пять миль в тридцатых годах. Утром вылетел на работу, отмахал несколько сот миль, а вечером – домой. Теперь нет больше необходимости жаться в городе. Начало положил автомобиль, а семейный вертолет довершил дело. Уже в первой четверти столетия люди потянулись за город, подальше от духоты, от всяких налогов, на свой, отдельный участочек в предместье. Конечно, многие оставались: не был налажен загородный транспорт, денег не хватало. Но теперь, когда все выращивают на искусственной среде и цены на землю упали, большой загородный участок стоит меньше, чем клочок земли в городе сорок лет назад. И транспорт перестал быть проблемой, после того как самолеты перешли на атомную энергию.
Он остановился. Тишина. Мэр был явно потрясен. Кинг беззвучно шевелил губами. Гриффин улыбался.
– К чему мы пришли в итоге? – спросил Вебстер. – Сейчас я скажу к чему. Кварталы, целые улицы пустых, заброшенных домов. Люди взяли да уехали. А зачем им оставаться? Что мог дать им город? Предыдущим поколениям он что-то давал, а вот нынешнему – ничего, потому что прогресс свел на нет все плюсы города. Конечно, что-то они потеряли, ведь какие-то деньги были вложены в старое жилье. Но все это с лихвой возмещалось, поскольку они могли купить дом, который был вдвое лучше и вдвое дешевле; могли жить так, как им хотелось, обзавестись, так сказать, фамильной усадьбой вроде тех, которые всего несколько десятилетий назад были привилегией богачей. Что же нам осталось? Несколько кварталов под конторами фирм и компаний. Несколько акров под промышленными предприятиями. Муниципалитет, назначение которого – заботиться о миллионе горожан, да только горожан-то больше нет. Бюджет с такими высокими налогами, что скоро и фирмы из города уберутся, чтобы не платить столько. Конфискованный жилой фонд, которому грош цена. Вот что нам осталось… Только болван может думать, что ответ дадут Торговые палаты, шумные кампании да идиотские проекты. Потому что на все наши вопросы есть один-единственный простой ответ: город как таковой мертв, он может кое-как протянуть еще несколько лет, но не больше.
– Мистер Вебстер… – начал мэр.
Но Вебстер даже ухом не повел.
– Если бы не сегодняшний случай, – говорил он, – я продолжал бы вместе с вами играть в кукольные домики. Делать вид, будто город – еще действующее предприятие. Продолжал бы морочить голову себе и вам. Но все дело в том, господа, что на свете есть нечто, именуемое человеческим достоинством.
Ледяную тишину раздробило шуршание бумаг, чье-то озадаченное покашливание.
Однако Вебстер еще не кончил:
– Город приказал долго жить. И слава богу! Чем сидеть здесь и лить слезы над его останками, лучше бы встали и прокричали «спасибо». Ведь если бы этот город, как и все города на свете, не изжил себя, если бы люди не бросили города, они были бы разрушены. Разразилась бы война, господа, атомная война. Вы забыли пятидесятые, шестидесятые годы? Забыли, как просыпались ночью и слушали, не летит ли бомба? Хотя знали, что все равно не услышите, когда она прилетит, вообще больше ничего и никогда не услышите. Но люди покинули города, промышленность рассредоточилась, и обошлось без войны. Многие из вас, господа, живы сегодня только потому, что люди ушли из вашего города. Да, живы потому, что город мертв! Так пусть же, черт побери, он остается мертвым. Вам надо радоваться, что он умер. Это самое счастливое событие во всей истории человечества.
Джон Дж. Вебстер круто повернулся и вышел из зала.
На широкой наружной лестнице он остановился и посмотрел на безоблачное небо. Над шпилями и башенками ратуши кружили голуби.
Джон Вебстер мысленно встряхнулся, словно пес, который выскочил из пруда на берег.
Глупо он поступил, чего там. Теперь надо искать новое место, и когда еще найдешь, ведь возраст уже не тот.
Но тут в душе его сама собой родилась какая-то песенка, потеснила мрачные мысли, он сложил губы трубочкой и, беззвучно насвистывая, бодро зашагал прочь от ратуши.
Не надо больше лицемерить. Не надо больше ночи напролет думать над тем, как жить дальше, зная, что город мертв, что ты занимаешься никчемным делом, презирая себя за то, что даром ешь хлеб, борясь с тягостным чувством, преследующим труженика, который понимает, что трудится вхолостую.
Он направлялся к стоянке, где ждал его вертолет.
Может быть, теперь и они уедут из города, исполнится желание Бетти. И будет он вечерами бродить по собственной земле. Свой участок с речушкой! Непременно с речушкой, чтобы можно было развести форель.
Кстати, надо будет сходить на чердак и проверить удочки.
Марта Джонсон стояла и ждала у въезда на скотный двор, когда древняя колымага пропыхтела по дорожке и Уле неуклюже выбрался из кабины, посеревший от усталости.
– Ну как, что-нибудь продал? – спросила Марта.
Он покачал головой:
– Гиблое дело. Деревенского не берут. Еще и смеются. Показывают мне кукурузу: початки вдвое больше моих, ровнехонькие и такие же сладкие. На дынях кожуры почитай что и нет. И повкуснее наших будут, коли не врут.
Он поддал ногой ком земли так, что пыль полетела.
– Да что там говорить, разорили нас эти искусственные среды.
– Может, нам лучше уж продать ферму? – сказала Марта.
Уле промолчал.
– Наймешься в гидропонное хозяйство. Вон Гарри поступил. И как еще доволен.
Уле мотнул головой.
– Или в садовники наймись. У тебя очень даже хорошо получится. Всем этим барам с большими усадьбами только садовника подавай, машин не признают, не тот шик.
Уле снова мотнул головой.
– Душа не лежит с цветочками возиться, – объяснил он. – Как-никак двадцать лет с лишком кукурузе отдал.
– А может, и нам вертолет завести, какой поменьше? – сказала Марта. – И провести воду в дом? И ванну поставить, чем в старом корыте на кухне мыться?
– Не справлюсь я с вертолетом, – возразил Уле.
– Еще как справишься. Невелика хитрость. Вон погляди на андерсеновских ребятишек: от горшка два вершка, а уже летают почем зря. Правда, один из них тут затеял дурачиться и вывалился из кабины, но…
– Ладно, я подумаю, – перебил Уле с отчаянием в голосе. – Подумаю.
Он повернулся, перемахнул через ограду и зашагал в поле. Марта стояла у машины и глядела ему вслед. По припорошенной пылью щеке скатилась слеза.
– Мистер Тайлер ждет вас, – сказала девушка.
Джон Дж. Вебстер опешил:
– Но ведь я у вас еще не бывал. И не договаривался с ним о встрече.
– Мистер Тайлер ждет вас, – настойчиво повторила она и указала кивком на дверь с надписью.
«ОТДЕЛ ПЕРЕСТРОЙКИ»
– Но я пришел сюда узнать насчет работы, – возразил Вебстер. – А не затем, чтобы меня перестраивали. Здесь ведь бюро найма Всемирного комитета, или я ошибся?
– Нет, не ошиблись, – ответила девушка. – Так доложить о вас мистеру Тайлеру?
– Если вы так настаиваете…
Девушка нажала рычажок и сказала в микрофон:
– Мистер Вебстер здесь, сэр.
– Пусть войдет, – ответил мужской голос.
Вебстер вошел в кабинет, держа шляпу в руке.
Седой мужчина с молодым лицом жестом предложил ему сесть.
– Вы хотите устроиться на работу?
– Да, – подтвердил Вебстер, – но я…
– Да вы садитесь, – продолжал Тайлер. – Если вас смутила надпись на двери, забудьте о ней. Мы отнюдь не собираемся вас перестраивать.
– Я никак не могу найти себе место, – объяснил Вебстер. – Которую неделю хожу – и всюду отказ. Вот и пришел сюда к вам.
– Не хотелось к нам обращаться?
– Откровенно говоря, не хотелось. Бюро найма… В этом есть что-то… В общем, что-то неприятное.
Тайлер улыбнулся:
– Возможно, название не совсем удачное. Вы думали, это нечто вроде бывшей биржи труда, куда обращались отчаявшиеся люди. Государственное учреждение, которое старается определить людей на работу, чтобы они не были в тягость обществу…
– Ну что ж, я тоже отчаялся, – признался Вебстер. – Но гордость еще сохранил, оттого и трудно было заставить себя прийти к вам. Но что поделаешь, другого выхода нет. Понимаете, я оказался изменником…
– Другими словами, – перебил его Тайлер, – вы предпочитали говорить правду. Хотя бы это стоило вам места. Деловые круги, и не только здесь, во всем мире, еще не доросли до вашей правды. Бизнесмен еще цепляется за миф о городе, миф о коммерческой хватке. Придет время – и он поймет, что можно обойтись без города, что честное служение обществу даст ему куда больше, чем всякие коммерческие штучки. А скажите, Вебстер, что вас все-таки заставило поступить так, как вы поступили?
– Мне стало тошно, – ответил Вебстер. – Тошно глядеть, как люди тычутся туда-сюда с зажмуренными глазами. Тошно глядеть, как лелеют старую традицию, которой давно место на свалке. Мне опротивел Кинг с его пустопорожним энтузиазмом.
Тайлер кивнул:
– А как вы думаете, не смогли бы вы помочь нам с перестройкой людей?
Вебстер вытаращил глаза.
– Нет, я серьезно, – продолжал Тайлер. – Всемирный комитет уже который год этим занимается – ненавязчиво, незаметно. Многие из тех, кто прошел перестройку, даже сами об этом не подозревают. С того времени как на смену Объединенным нациям пришел Всемирный комитет, на свете многое изменилось, и далеко не все сумели приспособиться к этим изменениям. Когда начали широко применять атомную энергию, сотни тысяч остались без места. Их надо было переучивать и направлять на другую работу. Одних на атомные предприятия, других куда-нибудь еще. Гидропоника ударила по фермерам. Пожалуй, с ними нам пришлось особенно трудно, ведь они ничего не умели, только выращивать хлеб и смотреть за скотом. И большинство из них вовсе не стремились ни к чему другому. Они возмущались, что их лишили источника существования, унаследованного от предков. Индивидуалисты по самой своей природе, они оказались для нас, так сказать, самым твердым психологическим орешком.
– Многие из них, – перебил его Вебстер, – до сих пор не устроены. Больше сотни вселились без разрешения в заброшенные дома, живут впроголодь, там кролика подстрелят, там белку, рыбу ловят, растят овощи, собирают дикие плоды. Иногда приворовывают, иногда собирают подаяние в жилых кварталах…
– Вы знаете этих людей? – спросил Тайлер.
– Знаю кое-кого. Один из них, случается, приносит мне белок или кроликов. Когда ему нужны деньги на патроны.
– По-вашему, они будут противиться перестройке?
– Еще как, – ответил Вебстер.
– Вам не знаком фермер по имени Уле Джонсон? Который все держится за свою ферму и ничего менять не хочет?
Вебстер кивнул.
– Если бы вы занялись им?
– Он меня тут же выставит за дверь.
– Такие люди, как Уле и эти скваттеры, – объяснил Тайлер, – нас сейчас особенно заботят. Большинство благополучно приспособились к новым условиям, вошли, так сказать, в современную колею. Правда, кое-кто еще оплакивает старину, но это больше для вида. Их теперь силой не заставишь жить по-старому. Когда много лет назад всерьез начали развивать атомную энергетику, Всемирный комитет столкнулся с нелегкой проблемой. Перемены, прогресс нужны, но как их вводить – постепенно, чтобы люди исподволь приноравливались, или полным ходом и принять все меры, чтобы люди перестраивались поскорее? И решили – может быть, верно, может быть, нет – дать полный ход, а люди пусть поспевают как могут. В общем, это решение оправдалось. Конечно, мы понимали, что не всегда можно будет проводить перестройку в открытую. В некоторых случаях затруднений не было – скажем, когда какие-то категории промышленных рабочих целиком переводили на новое производство. Но в некоторых случаях, как, например, с нашим другом Уле, нужен особый подход. Этим людям надо помочь найти свое место в новом мире, но так, чтобы они не чувствовали, что им помогают. Иначе можно подорвать их веру в свои силы, чувство человеческого достоинства, а ведь это чувство – краеугольный камень всякой цивилизации.
– Насчет перестройки в промышленности я, конечно, знал, – сказал Вебстер. – А вот про индивидуальные случаи впервые слышу.
– Мы не можем трубить об этом, – ответил Тайлер. – Дело, можно сказать, секретное.
– Зачем же вы тогда мне рассказали?
– Потому что мы хотим, чтобы вы у нас работали. Помогите для начала Уле. А потом подумайте, что можно сделать для скваттеров.
– Не знаю даже… – начал Вебстер.
– Мы ведь ждали вас, – продолжал Тайлер. – Знали, что в конце концов вы придете к нам. Кинг позаботился о том, чтобы вас нигде не приняли. Всюду дал знать, так что теперь все Торговые палаты, все муниципальные органы занесли вас в черный список.
– Судя по всему, у меня нет выбора.
– Не хотелось бы, чтобы вы так это воспринимали, – сказал Тайлер. – Лучше не спешите, обдумайте все и приходите еще раз. Не согласитесь на мое предложение – найдем вам другую работу наперекор Кингу.
Выйдя из бюро, Вебстер увидел знакомого оборванца с ружьем под мышкой. Но сегодня Леви Льюис не улыбался.
– Ребята сказали мне, что вы сюда зашли, – объяснил он. – Вот я и жду.
– Беда какая-нибудь? – спросил Вебстер, глядя на озабоченное лицо Леви.
– Да полиция… – ответил Леви и презрительно сплюнул в сторону.
– Полиция… – У Вебстера замерло сердце, он сразу понял, какая беда стряслась.
– Ага. Хотят нас выкурить.
– Так, значит, муниципалитет все-таки поддался.
– Я сейчас был в полицейском управлении, – продолжал Леви. – Сказал им, чтобы не очень-то петушились. Предупредил, что мы им кишки выпустим, если сунутся. Я расставил своих ребят и велел стрелять только наверняка.
– Но ведь так же нельзя, Леви, – строго произнес Вебстер.
– Нельзя?! – воскликнул Леви. – Можно, и уже сделано. Нас согнали с земли, заставили продать ее, потому что она нас уже не кормит. Но больше мы не отступим, хватит. Будем насмерть стоять, до последнего, но выкурить себя не дадим.
Леви поддернул брюки и снова сплюнул.
– И не только мы, скваттеры, так думаем, – добавил он, – Грэмп с нами заодно.
– Грэмп?
– Он самый. Ваш старик. Он у нас как бы за генерала. Говорит, еще не совсем забыл военное дело, полиция только ахнет. Послал ребят, и они увели пушечку из мемориала. Говорит, в музее для нее и снаряды найдутся. Оборудуем, говорит, огневую точку, а потом объявим: мол, если полиция сунется, мы откроем огонь по деловому центру.
– Послушай, Леви, ты можешь сделать для меня одну вещь?
– Натурально могу, мистер Вебстер.
– Зайди в эту контору и спроси там мистера Тайлера, хорошо? Добейся, чтобы он тебя принял, и скажи ему, что я уже приступил к работе.
– Натурально, а вы сейчас куда?
– Я пойду в ратушу.
– Не хотите, чтоб я с вами пошел?
– Нет, – ответил Вебстер. – Я один справлюсь. И еще, Леви…
– Да?
– Попроси Грэмпа, чтобы попридержал свою артиллерию. Пусть не стреляет без крайней надобности. Ну а уж если придется стрелять, так чтобы не мазал.
– Мэр занят, – сказал секретарь Реймонд Браун.
– А вот мы сейчас посмотрим, – ответил Вебстер, направляясь к двери в кабинет.
– Вам туда нельзя, Вебстер! – завопил Браун.
Он вскочил на ноги и обогнул стол, бросаясь наперехват. Вебстер развернулся и толкнул его локтем в грудь прямо на стол. Стол поехал. Браун взмахнул руками, потерял равновесие и сел на пол. Вебстер рванул дверь кабинета.
Мэр сдернул ноги со стола.
– Я же сказал Брауну… – начал он.
Вебстер кивнул:
– А Браун сказал мне. В чем дело, Картер? Боитесь, Кинг узнает, что я у вас был? Боитесь развращающего действия порядочных идей?
– Что вам надо? – рявкнул Картер.
– Мне стало известно, что полиция собирается сжечь заброшенные дома.
– Точно, – подтвердил мэр. – Эти дома представляют опасность для общины.
– Для какой общины?
– Послушайте, Вебстер…
– Вы отлично знаете, что никакой общины нет. Есть несколько вшивых политиканов, которые нужны только затем, чтобы вы могли претендовать на престол, могли каждый год избираться и загребать свой оклад. Вам скоро никаких других дел не останется, кроме как голосовать друг за друга. Ни служащие, ни рабочие, даже самой низкой квалификации, – никто из них не живет в черте города. А бизнесмены давно уже разъехались кто куда. Дела свои здесь вершат, но живут-то в других местах.
– Все равно – город есть город, – заявил мэр.
– Я пришел не для того, чтобы попытаться убедить вас, что нельзя сжигать эти дома. Вы должны понять: заброшенные дома – пристанище людей, которые остались без своего угла. Людей, которых поиски убежища привели в наш город и они нашли у нас кров. В каком-то смысле мы за них отвечаем.
– Ничего подобного, мы за них не отвечаем, – прорычал мэр. – И что бы с ними ни случилось, пусть пеняют на себя. Мы их не звали. Они нам не нужны. Общине от них никакого проку. Скажете, что они неудачники. Ну а я тут при чем? Скажете, у них нет работы. А я отвечу: нашли бы, если бы поискали. Работа есть, работа всегда есть. А то наслушались о новом мире и вбили себе в голову, что кто-то другой должен о них позаботиться, найти работу, которая их устроит.
– Вы рассуждаете как закоренелый индивидуалист, – усмехнулся Вебстер.
– Вам это кажется забавным? – огрызнулся мэр.
– Забавно, – сказал Вебстер. – Забавно и печально, что в наши дни человек способен так рассуждать.
– Добрая доза закоренелого индивидуализма ничуть не повредила бы нашему миру. Возьмите тех, кто преуспел в жизни…
– Это вы о себе? – спросил Вебстер.
– А хоть бы и о себе. Я трудился как вол, не упускал благоприятных возможностей, заглядывал вперед. Я…
– Вы хотите сказать, что знали, чьи пятки лизать и чьи кости топтать, – перебил Вебстер. – Так вот, вы блестящий образчик человека, ненужного сегодняшнему миру. От вас плесенью несет, до того обветшали ваши идеи. Если я был последним из секретарей Торговых палат, то вы, Картер, последний из политиканов. Только вы этого еще не уразумели. А я уразумел. И вышел из игры. Мне это даром не далось, но я вышел из игры, чтобы не потерять к себе уважение. Деятели вашей породы отжили свое. Отжили, потому что раньше любой хлыщ с луженой глоткой и нахальной рожей мог играть на психологии толпы и пробиться к власти. А теперь психологии толпы больше не существует. Откуда ей взяться, если ваша система рухнула под собственной тяжестью и народу плевать на ее труп.
– Вон отсюда! – заорал Картер. – Вон, пока я не позвал полицейских и не велел вас вышвырнуть.
– Вы забываете, – возразил Вебстер, – что я пришел поговорить о заброшенных домах.
– Пустая затея, – отрезал Картер. – Можете разглагольствовать хоть до Судного дня, все равно эти дома будут сожжены. Это вопрос решенный.
– Вам хочется увидеть развалины на месте делового центра? – спросил Вебстер.
– О чем вы толкуете? – вытаращился мэр. – При чем тут центр?
– А при том, что в ту самую секунду, когда первый факел коснется домов, ратушу поразит первый снаряд. А второй ударит по вокзалу. И так далее, сперва все крупные мишени.
У Картера отвисла челюсть. Потом лицо его залила краска ярости.
– Бросьте, Вебстер, – прохрипел он. – Меня не проведешь. С этими вашими баснями…
– Это не басня, – возразил Вебстер. – У них там есть пушки. Около мемориала взяли и в музеях. И есть люди, которые умеют с ними обращаться. Да тут и не нужен большой знаток. Прямая наводка, все равно что в упор по сараю стрелять.
Картер потянулся к передатчику, но Вебстер жестом остановил его:
– Подумайте, подумайте хорошенько, Картер, прежде чем в петлю лезть. Стоит вам дать ход вашему плану – и начнется сражение. Допустим, вам удастся сжечь заброшенные дома, но ведь и от центра ничего не останется. Бизнесмены снимут с вас скальп за это.
Картер убрал руку с тумблера.
Издалека донесся резкий звук ружейного выстрела.
– Лучше отзовите их, – посоветовал Вебстер.
На лице Картера отразилось смятение.
Снова выстрел… второй, третий.
– Еще немного, – сказал Вебстер, – и будет поздно, вы уже ничего не сможете сделать.
Глухой взрыв потряс оконные стекла. Картер вскочил на ноги.
Вебстер вдруг ощутил противную слабость, однако виду не показал.
Картер с каменным лицом смотрел в окно.
– Похоже, что уже поздно, – произнес Вебстер, стараясь придать голосу твердость.
Радио на столе требовательно запищало, мигая красным огоньком.
Картер дрожащей рукой нажал тумблер.
– Картер, – звал чей-то голос. – Картер, Картер!
Вебстер узнал луженую глотку начальника полиции Джима Максвелла.
– Что там случилось? – спросил Картер.
– Они выкатили пушку, – доложил Максвелл. – Взорвалась при первом же выстреле. Должно быть, снаряд с дефектом.
– Пушка? Только одна пушка?
– Других пока не видно.
– Я слышал ружейные выстрелы, – сказал Картер.
– Так точно, они нас обстреляли. Двоих-троих ранили. Но теперь отошли. Прячутся в зарослях. Больше не стреляют.
– Ясно, – сказал Картер. – Валяйте начинайте поджигать.
Вебстер бросился к нему:
– Спросите его… Спросите…
Но Картер уже щелкнул тумблером, и радио смолкло.
– Что вы хотели у него спросить?
– Нет, ничего, – ответил Вебстер. – Ничего существенного.
Он не мог сказать Картеру, что один только Грэмп знал, как стреляют из пушки, что Грэмп был там, где произошел взрыв.
Уйти отсюда – и туда, к пушке, как можно скорее!
– Недурно было задумано, Вебстер, – сказал Картер. – Недурно, да только сорвался ваш блеф.
Он снова подошел к окну.
– Все, кончилась стрельба. Быстро сдались.
– Скажите спасибо, если из ваших полицейских хотя бы шестеро живьем вернутся, – огрызнулся Вебстер. – Там, в зарослях, засели люди, которые за сто шагов бьют белку в глаз.
В коридоре послышался топот, две пары ног стремительно приближались к двери.
Мэр отпрянул от окна. Вебстер повернулся на каблуках.
– Грэмп! – крикнул он.
– Привет, Джонни, – выдохнул ворвавшийся в кабинет Грэмп.
За его спиной стоял молодой человек, он размахивал в воздухе чем-то шелестящим, какими-то бумагами.
– Что вам угодно? – спросил мэр.
– Нам много чего угодно, – ответил Грэмп, помолчал, переводя дух, и добавил: – Познакомьтесь: мой друг Генри Адамс.
– Адамс? – переспросил мэр.
– Вот именно, Адамс, – подтвердил Грэмп. – Его дед когда-то жил здесь. На Двадцать седьмой улице.
– А-а… – У мэра был такой вид, словно его стукнули кирпичом. – А-а… Вы говорите про Ф. Дж. Адамса?
– Во-во, он самый, – сказал Грэмп. – Мы с ним вместе воевали. Он мне целыми ночами рассказывал про сына, который дома остался.
Картер взял себя в руки и коротко поклонился Генри Адамсу.
– Разрешите мне, – важно начал он, – как мэру этого города приветствовать…
– Горячее приветствие, ничего не скажешь, – перебил его Адамс. – Я слышал, вы сжигаете мою собственность.
– Вашу собственность?
Мэр осекся, озадаченно глядя на бумаги в руке Адамса.
– Вот именно, его собственность! – отчеканил Грэмп. – Он только что купил этот участок. Мы сюда прямиком из казначейства. Задолженность по налогам покрыта, пени уплачены – словом, конец всем уверткам, которыми вы, легальные жулики, хотели оправдать свое наступление на заброшенные дома.
– Но… но… – мэр никак не мог подобрать нужные слова. – Но ведь не все же, надо думать, а только дом старика Адамса.
– Все, все как есть, – торжествовал Грэмп.
– И я был бы вам очень обязан, – сказал молодой Адамс, – если бы вы попросили ваших людей прекратить уничтожение моей собственности.
Картер наклонился над столом и взялся непослушными руками за радио.
– Максвелл! – крикнул он. – Максвелл! Максвелл!
– В чем дело? – рявкнул в ответ Максвелл.
– Сейчас же прекратите поджигать дома! Тушите пожары! Вызовите пожарных! Делайте что хотите, только потушите пожары!
– Вот те на! – воскликнул Максвелл. – Вы уж решите что-нибудь одно.
– Делайте что вам говорят! – орал мэр. – Тушите пожары!
– Ладно, – ответил Максвелл. – Хорошо, не кипятитесь. Только ребята вам спасибо не скажут. Они тут головы под пули подставляют, а вы то одно, то другое.
Картер выпрямился:
– Позвольте заверить вас, мистер Адамс, произошла ошибка, прискорбная ошибка.
– Вот именно, – сурово подтвердил Адамс. – Весьма прискорбная ошибка. Самая прискорбная ошибка в вашей жизни.
С минуту они молча мерили взглядом друг друга.
– Завтра же, – продолжал Адамс, – я подаю заявление в суд, ходатайствую об упразднении городской администрации. Если не ошибаюсь, как владелец большей части земель, подведомственных муниципалитету, я имею на это полное право.
Мэр глотнул воздуха, потом выдавил из себя:
– На каком основании?..
– А на таком, – ответил Адамс, – что я больше не нуждаюсь в услугах муниципалитета. Думаю, суд не станет особенно противиться.
– Но… но… ведь это означает…
– Во-во, – подхватил Грэмп. – Вы отлично понимаете, что это означает. Вы получили нокаут, вот что это означает.
– Заповедник. – Грэмп взмахнул рукой, указывая на заросли на месте жилых кварталов. – Заповедник, чтобы люди не забывали, как жили их предки.
Они стояли втроем на холме среди торчащих из густой травы массивных стальных опор старой ржавой водокачки.
– Не совсем заповедник, – поправил его Генри Адамс, – а скорее мемориал. Памятник городской эре, которая лет через сто будет всеми забыта. Этакий музей под открытым небом для всякого рода диковинных построек, которые отвечали определенным условиям среды и личным вкусам хозяев. Подчиненных не каким-то единым архитектурным принципам, а стремлению жить удобно и уютно. Через сто лет люди будут входить в эти дома там, внизу, с таким же благоговейным чувством, с каким входят в нынешние музеи. Для них это будет что-то первобытное, так сказать, одна из ступеней на пути к лучшей, более полной жизни. Художники будут посвящать свое творчество этим старым домам, переносить их на свои полотна. Авторы исторических романов будут приходить сюда, чтобы подышать подлинной атмосферой прошлого…
– Но вы говорили, что хотите восстановить все постройки, расчистить сады и лужайки, чтобы все было как прежде, – сказал Вебстер. – На это нужно целое состояние. И еще столько же на уход.
– А у меня чересчур много денег, – ответил Адамс. – Честное слово, куры не клюют. Не забудьте, дед и отец включились в атомный бизнес, когда он только зарождался.
– Дед ваш лихо в кости играл, – сообщил Грэмп. – Бывало, как получка – непременно меня обчистит.
– В старое время, – продолжал Адамс, – когда у человека было чересчур много денег, он мог найти им другое употребление. Скажем, вносил в благотворительные фонды, или на медицинские исследования, или еще на что-нибудь. Теперь нет благотворительных фондов. Некому их поддерживать. И с тех пор как Всемирный комитет вошел в силу, хватает денег на все исследования, медицинские и прочие. У меня ведь не было никаких планов, когда я решил побывать на родине деда. Просто захотелось поглядеть на его дом, больше ничего. Он мне столько про него рассказывал. Как сажал дерево на лужайке… Какие розы развел за домом… И вот я увидел этот дом. И он был словно манящий призрак прошлого. Вот он брошен, брошен навсегда, а ведь был кому-то очень дорог… Мы стояли с Грэмпом и смотрели, и вдруг я подумал, что могу сделать большое дело, если сохраню для потомства как бы срез прошлого, чтобы могли видеть, как жили их предки.
Над деревьями внизу взвился столбик голубого дыма.
– А как же с ними? – спросил Вебстер, показывая на дым.
– Пусть остаются, если хотят, – ответил Адамс. – Для них найдется работа. И жилье найдется. Меня только одно заботит. Я не могу сам быть здесь все время. Мне нужен человек, который руководил бы этим делом. Посвятил бы ему всю жизнь.
Он посмотрел на Вебстера.
– Валяй, Джонни, соглашайся, – сказал Грэмп.
Вебстер покачал головой:
– Бетти уже присмотрела дом за городом.
– А вам не надо жить тут постоянно, – заметил Адамс. – Будете прилетать каждый день.
Кто-то окликнул их снизу.
– Это Уле! – Грэмп помахал тростью. – Эй, Уле! Поднимайся сюда!
Они молча глядели, как Уле взбирается вверх по склону.
– Потолковать надо, Джонни, – заговорил Уле, подойдя к ним. – Мыслишка есть. Ночью осенило, до утра не спал.
– Выкладывай, – сказал Вебстер.
Уле покосился на Адамса.
– Все в порядке, – успокоил его Вебстер. – Это Генри Адамс. Может, помнишь его деда, старика Ф. Дж.?
– Ну как же, помню, – подтвердил Уле. – Он еще полез в эти атомные дела. Что-нибудь это ему дало?
– И совсем немало, – ответил Адамс.
– Рад слышать. Стало быть, я ошибался, когда говорил, что из него не выйдет толку. Он все мечтал да грезил.
– Так что за идея? – спросил Вебстер.
– Вы, конечно, слышали про туристские ранчо?
Вебстер кивнул.
– Туда городские приезжали, чтобы ковбоев разыгрывать, – продолжал Уле. – Уж так им это нравилось! Они ведь понятия не имели, что настоящее ранчо – это тяжелый труд, им представлялась одна сплошная романтика, скачки на лошадях и…
– Постой, – перебил его Вебстер, – ты что же, задумал свою ферму превратить в такое туристское ранчо?
– Ранчо не ранчо, а вот насчет туристской фермы стоит помозговать. Теперь ведь настоящих ферм почитай что и не осталось, люди все равно не знают толком, что это такое. А уж мы им распишем – про тыквы с кружевами на корке и всякие прочие красоты…
Вебстер внимательно посмотрел на Уле:
– А знаешь, Уле, ведь клюнут. Драться будут, убивать друг друга, только дай им провести отпуск на самой настоящей, неподдельной старинной ферме!
Внезапно из кустов на склоне, мелькая кривыми лезвиями и помахивая длинной металлической рукой, с визгом, рокотом и скрежетом вырвалась какая-то блестящая штуковина.
– Это еще… – начал Адамс.
– Косилка, чтоб ей пусто было! – воскликнул Грэмп. – Я всегда говорил, что она когда-нибудь свихнется и пойдет куролесить!