Часть третья
Сентябрь. Бабья осень
1. Экспортный вариант
– Ну где он, а? – сказал Вадик раздраженно и в очередной раз, теперь с совсем угрожающим дребезгом, отодвинул штору, всматриваясь в серое окно.
На шум в зал всунулся Артурик, сыграл бровью, оценил умоляющее лицо Ларисы и шустро убрался в детскую.
– Вадик, вам ехать двадцать минут, еще полчаса спокойно можно…
– Мы в семь договаривались! – рявкнул муж.
Он снова, едва не оборвав жалобно зашелестевшую камышовую занавеску в дверном проеме, метнулся на кухню и прильнул к окну во двор. Лариса хотела сказать еще что-нибудь успокаивающее, но поспешно захлопнула рот. У Вадика даже спина была явно раздраженной, будто под крапивным настилом, а не черной шерстью пиджака.
Вадик решительно повернулся, прошел в зал, на сей раз отведя занавеску рукой, и взял со стола толстую кожаную папку.
– Так. Через… через семь минут вахтовый на остановку подойдет, я туда.
Он проскочил мимо Ларисы, едва не зацепив плечом подставленную для привычного поцелуя щечку, всунулся в туфли и убежал, шарахнув дверью.
– Штанга! – в тон двери гаркнул из комнаты Артурик.
– Артур, ну хоть ты-то… – раздраженно начала Лариса.
От предыдущего водителя, Ивана Семеновича, Вадик отказался после второго опоздания. Сразу пожалел, потому что на замену пришел Юра, молодой, красивый и с акцентом. Такой должен был опаздывать постоянно – и вообще Вадик отчаянно не хотел, чтобы его возил татарин. Юра оказался застенчивым молчуном и отчаянным семьянином, каких, кажется, уже не бывает. Он ни разу не опоздал – до сегодняшнего дня – и вообще был безупречен и безотказен. Настолько, что Вадик быстро смирился с ним, привык, помог устроить дочку в садик и широко покровительствовал – как только он и умел.
Скоро бедолага Юра удостоверится в том, что выражать неудовольствие Вадик тоже умеет как никто. Хотя чего там бедолага, сам виноват. Работка непыльная, весь день в тепле и с музыкой, всего-то и требуется, что вставать пораньше да водить поаккуратней, – так нет, и с этим справиться не может. Молодые – они все такие, подумала Лариса с раздражением, направленным не столько на молодых, сколько на свое вечное невезение.
Она хотела выпросить у мужа Юру сегодня на часок, с машиной естественно. Вадик бы домой на обед приехал, а Лариса отпросилась бы с работы на полчасика до и после обеденного перерыва и дернула бы за стиральной машиной к Танзилюшке, Вадиковой троюродной сестре. Или не отпрашивалась бы даже, Вадик мог распорядиться, чтобы Юра сам съездил. Адрес знает, машинка небольшая, «Малютка», лифты работают, парень крепкий – справится.
Древняя «Чайка» у Вафиных сломалась, кажется, непоправимо. При попытке включить внутри тяжелого белого короба что-то веско дергалось, будто стиралка пыталась проглотить кусок не по горлу и тяжко подыхала от этого. Вадик запрещал вызывать мастера, говорил, что это будет позор на весь КамАЗ, если какой-то работяга будет чинить электроприборы в семье главного энергетика завода чугунного литья. Но руки у главного энергетика до «Чайки» все не доходили. От этого страдали руки супруги главного энергетика – им приходилось управляться с горами белья без механической помощи. И вообще чьей-либо. Руки пухли, болели, старели и жаловались. Лариса не жаловалась и мужа не дергала. Терпела. И дальше терпела бы, да Танзилюшка, услышав про такую беду, велела срочно забирать «Малютку», которая все равно пылится на балконе без дела. Ирек недавно купил «Эврику»-полуавтомат, похожую на переносной погреб с двумя люками. «Эврика» работала шепотом, почти не тряслась, сглатывала зараз огромный ворох белья и уже пару раз залила нижнюю квартиру. У машины была какая-то сложная система таймеров, шлангов и сливов грязной воды прямо в ванну. Ирек и Рустик, когда мылись, выкидывали шланг из ванны, чтобы не мешал. Через час в дверь гневно звонили соседи.
Лариса не отказалась бы сейчас и от полуавтоматического варианта. От любого не отказалась бы: белье уже не помещалось в корзине, и Вадик мог сделать справедливое замечание. Мысли о том, чтобы самой сделать Вадику справедливое замечание по поводу неработающей стиральной машины, неработающей машины, которая авто-, а также отсутствия кучи необходимых вещей, от люстры в детской до шифоньеров в спальне, без которых новая квартира выглядела страшновато и заброшенно, Лариса не допускала. Никогда. Ну или с очень давних и позабытых пор.
Да и смысл в замечаниях? Мама учила мыслить конструктивно. Сегодня это значило придумать, что лучше: тащить стиралку от Танзилюшки через три комплекса на себе – кажется, у Ирека есть подставка под сумку-тележку, на которую влезет даже «Малютка»-переросток, – или плюнуть на все и стирать руками, пока они до часиков не сотрутся? Часики спадут, тут Вадик и обнаружит непорядок. Иным-то способом обратить на себя внимание вряд ли выйдет.
Ох, а ведь еще в райисполком после работы бежать, первая среда месяца, опять заседание треклятой комиссии. И зачем согласилась, дура. А затем, что никто особо согласия и не спрашивал. У вас, Лариса Юрьевна, образование педагогическое, поэтому вы лучший кандидат в комиссию по делам несовершеннолетних от управления кадров объединения. И Вадик сказал: надо соглашаться, что делать. Ему надо, значит и впрямь делать нечего. Всем, кроме нее.
Юре, например, – вон, в дверь звонит, единственный, кто умеет звонить в дверь робко.
И впрямь Юра, встрепанный и вроде даже взмыленный.
– А Вазых Насихович… – растерянно сказал он и умолк.
– Ю… – сказала Лариса и запнулась, проклиная ранний склероз. Она все время хотела назвать водителя настоящим именем, совсем непохожим на имя ее покойного отца, и все время это настоящее имя забывала. – Юра, он на вахтовку убежал.
– Ну вот, – совсем расстроился Юра. – У меня, самое… Два колеса пробило, я до гаражей бегал и обратно, но успел бы все равно, чего он…
Лариса сочувственно вздохнула. Юру впрямь было жаль.
Он опустил голову и сказал немного другим тоном:
– Там, самое, специально доски положили на дорогу, и там гвозди. Я заметил, повернул, два колеса мимо прошли, а еще два… самое, нет. Ладно скорость небольшой был, мог разбиться совсем.
– Какие гвозди, кто положил? – не поняла Лариса, но на всякий случай сразу испугалась.
– Ну кто… Мальчишки-хулиганы, не знаю. Там, где поворот с Усманова, два доска и гвоздь-двадцатка, по десять штук. Я затормозил, а то бы…
Он махнул рукой и убрел к лестнице.
– О господи, этого еще не хватало, – сказала Лариса и пошла загонять сына за стол, а то опять провозится и опоздает.
Но сын сам вырулил с кухни, яростно дожевывая и оттирая что-то с форменной куртки – явно яичный желток, Пачкуля косорукий.
– Ты куда? – всполошилась Лариса.
– Нам к без двадцати сегодня, политинформация, – пробурчал Артурик, вколачивая ступни в убитые, но по-прежнему любимые польские кроссовки.
– И ты не готовился, конечно?
– Чё это не готовился? – немедленно ощетинился сын, чуть не сев от возмущения, но удержал равновесие. Ловкий за лето стал. – Готовился, вчера «Комсомолку» читал, южнокорейский самолет там, провокации империалистов, всякое такое. Интересно, кстати.
– Не зря выписали все-таки, – отметила Лариса, поставив в памяти галочку – почитать. Про южнокорейский самолет она ничего не слышала, а нехорошо быть необразованнее сына, по крайней мере сына-восьмиклассника.
– Да чего не зря, я заявление написал уже, сразу после дня рождения.
– Осталось, чтобы приняли.
– Чего – осталось, всех принимают, я рыжий, что ли? Учусь нормально, чего не принять-то.
«Вот надо это тебе», – чуть не сказала Лариса. К счастью, Артурик бурчал, пытаясь закрыть потертый дипломат, из которого вылезал край тетради:
– Ну и интересная газета, не то что эти ваши… Или там «Юный натуралист», на фига его выписывали пять лет…
«Эти ваши, сам-то „Труд“ первым из ящика выкрадывал и прочитывал с последней страницы», – хотела сказать Лариса, но спохватилась и погнала чадо, чтобы не опоздал.
– Ага, щас уже. Мам, а ты ведь шить умеешь?
– В каком смысле?
– Ну, на машинке. Машинка у нас есть ведь вроде.
– Ох, лучше бы ее… В общем, не работает машинка. У нас машинки вообще, ты знаешь… Шить я умею, в общем, мог бы и помнить. А что ты хочешь, опять мушкетерский костюм?
– Типа того, – сказал сын, посмотрел на часы и уточнил: – Время сколько, пять минут восьмого?
– Пятнадцать, вообще-то.
Артурик блинкнул и рванул, едва не выломав входную дверь – выходную, вернее.
– А шапку! – запоздала крикнула Лариса вдогонку, но Артурик уже грохотал по ступеням, специально так гулко, чтобы советов в спину не слышать, паразит. Надо все-таки ему исправные часы купить.
За окном было серо и сыро, но не холодно. А и холодно будет – согреюсь, пока машинку дотащу, подумала Лариса.
Ей вдруг очень захотелось заплакать – не от жалости к себе или от хронического переутомления. Просто захотелось. Глупое желание, особенно в восьмом часу утра. И вообще, жене Вазыха Вафина не положено приходить на работу зареванной. И с покрасневшими глазами не положено. Не для того вся страна строила КамАЗ, не для того чугунолитейный завод год назад со скандалом получал самостоятельность от камазовской литейки и не для того энергослужбу этого самого большого в Европе чугунолитейного завода возглавил Вазых Вафин, чтобы его жена хоть кому-то, хоть на миг… Лариса вдавила костяшки пальцев в переносицу, дождалась, пока кислый спазм растворится от несильной и почти приятной боли, улыбнулась зеркалу, сделала поцелуйные губы, разминая лицо, улыбнулась еще раз, на сей раз почти естественно, зато ужаснувшись морщинкам, тряхнула головой и побежала за сумочкой. Она почти опаздывала на работу. Опаздывать ей тоже не положено.
День оказался не холодным и не теплым – прохладным и бесконечным. Ни к какой Танзилюшке Лариса, конечно, не успела ни в обед, ни после работы. На их бюро спустили сверхсрочное задание подготовить отчет о невиданном росте производственной дисциплины на славном автогиганте – и всем троим пришлось пыхтеть над справкой без обеда до самого вечера. А вечером голодная и злая Лариса побежала на заседание районной комиссии по делам несовершеннолетних.
Заседание получилось совершенно ужасным. Сперва выступал предынфарктного вида дядька из управления лифтового хозяйства, потом огромный милиционер с гаденькой улыбкой. Дядька клялся, что все подходы к шахтам лифта с весны закрыты на амбарные замки, а как мелкие самоубийцы туда проникают, понять никто не в силах, – и требовал поставить к каждому лифту сторожа с ружьем и мешком соли. Милиционер говорил длинно и непонятно. Лариса решила было, что это у нее от усталости и отвращения слова, выползающие из гаденькой улыбочки, не складываются ни во что внятное, но, воровато оглядевшись, уловила некоторое обалдение и в остальных глазах, в том числе железобетонной Марии Владимировны. Та не выдержала и спросила наконец:
– Виктор Гарифович, вы что нам сказать хотите-то? Можно поконкретней?
Милиционер улыбнулся совсем гадко, так, что щечками брови подпер, и сказал:
– Можно и конкретней. То есть в районе складывается особая ситуация, решить которую могут только особые меры. По нашей части мы работу ведем, просим помочь и вас – со стороны райкома, райисполкома, комитета комсомола, школ, ну и от завода, конечно.
Мария Владимировна покосилась на Ларису, нахмурилась и уточнила:
– Завод-то вам чем поможет?
– Ну, завод в меньшей степени, – легко согласился милиционер, и Лариса с облегчением отвлеклась на насущные размышления.
Перед совещанием она успела заскочить в райисполкомовский буфет и ухватить пирожок с морковкой и стакан кефира. Теперь пирожок тяжело лежал в желудке и, похоже, намекал, что намерен там жить если не всегда, то как можно дольше. Последнее время такие намеки делала почти любая столовская еда. Все-таки надо сходить на обследование. Но сперва надо затолкать туда Вадика, он все чаще на салаты жалуется, может, печень шалит, а такое запускать нельзя, подумала Лариса решительно и от этой решительности почти не вздрогнула, услышав:
– Вот тут помощь объединения и пригодится, верно, Лариса Юрьевна?
Лариса сдержанно кивнула, судорожно пытаясь сообразить, о чем идет речь – хотя бы приблизительно – и что делать, если от нее потребуется развернутый ответ. Мария Владимировна, к счастью, кивком вполне удовлетворилась и продолжила:
– Соответственно, и с этой стороны мы поддержку обеспечим, по школьной и комсомольской линии беседы проведем, преподавательский состав и актив сориентируем. Но все-таки давайте не будем забывать, что пусть семья и школа главное, а если началось откровенное хулиганство, то его надо пресекать – и это уже ваша работа.
– Только где мне еще столько работников взять, – сказал милиционер и разом перестал улыбаться.
– Ви-иктор Гарифович! – протянула председатель комиссии. – Мы с вами в каком городе живем? Челн… В смысле, Брежнев, конечно, вся страна строила, но если бы молодые ребята, которые сюда приехали, жаловались на нехватку людей, рук, лопат, техники – а всего не хватало, вы поверьте, – то мы бы сейчас не разговаривали в прекрасном современном здании посреди прекрасного современного города. Изыскивайте резервы, повышайте эффективность работы – у вас же наверняка есть методы?
– Это да, – признал милиционер и снова заулыбался. Гадко.
Мария Владимировна моргнула и продолжила другим, осторожным тоном:
– По-моему, Виктор Гарифович, вы несколько, мэ-э, сгущаете краски. Хулиганы были везде и всегда, я сама в таком районе росла, здоровые мужики даже днем меньше чем по трое не ходили, а чтобы вечером сунуться… Кепочки, заточки, зубы железные, ну, вы понимаете.
– Так точно. Но везде это как происходит? Есть чинный-благородный центр и есть рабочие окраины со шпаной и кепочками. А у нас получилось, что весь город рабочая окраина и самый основной – тридцатый комплекс, куда уж центровее.
– Что значит – основной? И что плохого в том, что рабочий, кстати?
Милиционер качнул головой и продолжил, будто не услышав:
– Идеальные условия создали, весь город разбили на комплекса и стеночками разделили. Как они говорят, и понеслась – стенка на стенку.
Мария Владимировна перешла от вопросов к решительным возражениям:
– Ну, во-первых, не понеслась еще, во-вторых, как будто мальчишки сами не придумали бы, как и против кого объединяться.
– Кто спорит, придумали бы, наверное. А тут даже думать не пришлось. А если учесть, что кто-то за них думает и командует…
– Что вы имеете в виду?
– Пока только подозрения. Верней, ощущение. Что сами по себе пацаны так быстро и антиобщественно не организовались бы. Кто-то за ними стоит.
Председатель вздохнула и спросила с явным недоверием:
– ЦРУ или вредители?
– Вот эти-то вряд ли, – со смешком ответил милиционер. – Хотя ничему по нынешним временам… То есть выясняем.
– Хорошо, выясняйте, – утомленно подытожила Мария Владимировна.
И Лариса почему-то подумала, что надо бы сегодня же серьезно поговорить с Артуриком, чтобы был осторожен, не водился с кем попало и не шлялся по незнакомым комплексам.
Поговорить не удалось. Лариса доплелась до дома к самой программе «Время». Артурик делал уроки в своей комнате, зато Вадик уже вернулся, очень, по его меркам, рано и в очень приподнятом настроении – по любым меркам. Причем не из-за футбола: вчерашний-то матч с ГДР он почти пропустил без особых сетований, а сегодня играла олимпийская сборная, которую Вадик недолюбливал и обзывал «пучком подснежников».
Едва позволив Ларисе разуться, он потащил ее к двери в ванную и велел:
– Открывай.
Лариса открыла, ахнула и бросилась мужу на шею. Вадик жмурился, уворачивался от поцелуев и упорно пытался объяснить, что это «Вятка-12», полный автомат, то есть сама все делает, качество супер, экспортный вариант, в УРСе за нее драка была, но героический Вафин всех расшвырял и успел первым, потому что вот как я тебя люблю.
– Артурик, смотри, что у нас есть! – крикнула Лариса, не сообразив, что сын-то на машину, скорее всего, успел налюбоваться, а может, и затаскивать в квартиру ее помогал.
Артурик явился, сделал восхищенное лицо и сказал:
– Прикольно.
Вадик снова, возможно даже не во второй раз, пустился в объяснения насчет экспортного варианта и полного автомата, а Лариса шагнула к огромной белоснежной машине, только пластмассовые накладки желтоватые, нет, как слоновая кость, – и ласково провела ладонью по эмали, по круглому стеклянному люку. Эмаль была прохладной и будто прихватывала пальцы, люк глубоко вдавленным и очень гладким.
– Как иллюминатор у космического корабля, да, Артурик?
Артурик кивнул и затоптался на месте, но не ушел. Вежливый мальчик, молодец.
Лариса скользнула пальцами по круглой рукоятке, потом по панели с мелкими черными буквами. Буквы были нерусскими и с ударениями, как в книжке-малышке.
– Вадик, – сказала Лариса, – а как ее включать?
– Погодь, сперва надо к трубам подключить, это же не «Чайка» какая-то, это автомат. А включать – ну там все автоматически. Двенадцать программ, прямо как написано.
– Здесь не по-русски написано, – сказала Лариса.
– Так экспортный же вариант, говорю, – начал Вадик, сбился, неуверенно добавил: – Ну, ты же немецкий…
Замолчал, нагнулся к люку, чуть повозившись, распахнул его и сунулся вглубь.
– Это не немецкий, – сказала Лариса зачем-то, а Артурик из-за спины еще и усугубил:
– И не английский, кстати.
Вадик выдернул из глубины машины книжечку и удовлетворенно сказал, вставая:
– Вот инструкция, тут все…
И снова замолчал.
– Прикольно, – сказал Артурик.
Инструкция была на том же языке. Вся.
Вадик пробормотал что-то и ушагал к телефону.
Артур ухмыльнулся и вернулся к урокам.
Лариса вздохнула и принялась ждать.
Язык оказался венгерским, самым сложным для изучения после китайского, как авторитетно сообщил Артурик, привыкший фонтанировать странными знаниями, годящимися только для того, чтобы злить отца.
На сей раз у отца нашелся более серьезный повод, чтобы разозлиться. В приложенном к машине комплекте не оказалось патрубка, необходимого для присоединения к трубе с холодной водой. Синьку с русским вариантом инструкции замдиректора УРСа клятвенно обещал приготовить к понедельнику, а вот патрубок найти не раньше чем через полторы недели.
– Да ладно, потерпим, – сказала Лариса. – Спасибо, Вадик.
Она поцеловала мужа в виноватые губы, поцеловала еще раз и пошла замачивать рубашки.
2. Счастливый пельмень
Лариса не очень любила готовить, зато пельменные дни любила. Они были праздничными и совсем-совсем семейными.
В воскресенье Артурик просыпался к «Будильнику», который почему-то смотрел до сих пор, и даже Вадик над этим не насмехался. К тому времени Вадик уже нарезал мясо и свинину, Лариса чистила лук, вымешивала тесто, пока шел «Будильник», раскатывала его. На кухню с недовольным видом прибредал Артурик, собирал мясорубку и принимался крутить фарш. Лариса рюмкой вырезала кружки в тесте, Вадик начинал лепить пельмени, после каждого десятка заменяя Артурика у мясорубки, – а тот, соответственно, принимал отцову вахту лепильщика. Лепил он не так быстро, как отец, но и не так разлаписто. Раньше эти переменки растягивались почти на час, теперь Артурик заматерел и вертел рукоятку побыстрее Вадика, так что чавканье и хруст от случайных хрящей заглушали шум из форточки, бормотание радиоприемника и проникновенные мелодии вперемешку со строевыми песнями, долетавшими из зала, – сын вечно забывал выключить телевизор, по которому маршировала передача «Служу Советскому Союзу!».
Случались коротенькие перерывы из-за того, что жилы и сало забирали винт и нож мясорубки в глухой белесый кокон, – чем дальше, тем чаще случались: и нож тупел, хоть Вадик пытался его подтачивать, и мясо становилось все слоенее, а свинина все сальнее. Приходилось разбирать мясорубку, сдирать кокон и выковыривать серую слизь, копившуюся на стыках. Но в любом случае к началу программы «Здоровье» горка фарша в тазу прекращала расти и принималась стремительно сокращаться. Работа шла в три пары рук – правда, Лариса время от времени сбегала за порог кухни, чтобы послушать, как Белянчикова рассказывает про детский сколиоз или гастрит. Мужики «Здоровье» презирали и лепили пельмени, как комбайны из мультика: только успевай пересыпанные мукой подносы подставлять. На плите уже закипал бульон, первый поднос, едва наполнившись, опрастывался в кастрюлю. Вдогонку Вадик непременно бросал «счастливый» пельмень.
Раньше он делался как обычный, только в чайную ложку фарша Вадик дополнительно всовывал пол-ложки черного молотого перца – и больше всех радовался, когда «счастливый» попадался ему: мычал, распахнув рот, хохотал сквозь слезы и закидывал в пасть половники сметаны. Потом «счастливого» выловил Артурик – и минут пять ревел, распахнув рот с белым мякишем в черных крапинках. Эта картинка – горько рыдающий, смертельно обиженный сын с текущими глазами и носом, а ртом в черно-белую крапинку, как югославский пиджак, – до сих пор стояла у Ларисы перед глазами. И мучила до сих пор. Вафины перестали класть в «счастливый» пельмень перец – делали его цельномучным, с остатками теста вместо фарша. Перец или тесто еще ладно, Белоусы в «счастливый» пельмень вообще копейку кладут. Жаннка чуть зуб не сломала – и ничего, все равно денежку в фарш суют.
Честно говоря, «счастливца» всегда можно легко отличить. Тестяной пельмешек легче и совсем белый, перцовый, наоборот, темнее обычных, а копеечный тяжелее, поэтому лежит на дне кастрюли – и, соответственно, вынимается последним. У Вафиных «счастливый» упорно доставался Вадику – потому что ему это нравилось и «потому что я такой счастливый, а вы завидуйте».
Но к моменту раскладывания еды по тарелкам все всегда были такими голодными, что не вглядывались в ложки вообще. К тому же начиналась «Утренняя почта». Ведь стол выносился с кухни в зал, к дивану и напротив телевизора, Артурик расставлял тарелки, традиционно бормоча: «Ах как вкусно пахнет, наверно, Гитлера жарят», Лариса разливала по плошкам сметану, уксус и хреновину, Вадик торжественно выплывал с клокочущей под полотенцами кастрюлей – никак он не мог, конечно, нормально прихватку взять – и шумно, с брызгами, раскидывал пельмени по тарелкам. Над столом взметывалось облако лаврового пара, запаха уксуса и мясного аромата, оно стремительно расширялось, заставляя каждого замычать, схватить ложку и бездумно сунуть первый блестящий пельмень, вздутый и мгновенно высыхающий от внутреннего жара, в залитый слюной рот, раскусить его, охнув от раскаленного удара в нёбо, и все равно немедля разжевать, обжигаясь, давясь, отдыхиваясь, чтобы счастливо замычать и вслепую зашарить по столу в поисках уксуса или чего там ближе, потому что из телевизора уже льются позывные «Утренней почты».
В будни Лариса пельмени не любила. Пельмени в будни означали, что она не успела ничего приготовить, поэтому пришлось извлекать замороженные запасы из морозильника. Праздничная еда в непраздничном настроении неуместна и нехороша на вкус.
Готовить Лариса не очень любила, но успевала практически всегда, это была ее работа и где-то даже смысл жизни. От работы уклониться можно, а от смысла жизни уклоняться глупо и бессмысленно. Поэтому неурочные пельмени случались, лишь когда Вадик приводил незапланированных гостей и приходилось метать на стол все, что есть. И тут спасибо пельменям, конечно.
Конец ознакомительного фрагмента.