5
– Что хотел от тебя император? – спросил я Болинтера, когда того отпустили высочайшие гости.
Инженер, сидя в одной несвежей нижней рубашке на диване моего салон-вагона, сам пришивал к старому полевому кителю лейтенантские погоны.
Эти погоны дал ему я – из своих запасных. Гвардейский старший фельдфебель равен по рангу армейскому лейтенанту. Видно, у монархов в этом мире это давно обкатанная домашняя заготовка – давать мещанам за заслуги звание фельдфебеля гвардии. Вроде и звание воинское на слух для нижних чинов, а по сути – офицер. Ступенька к дворянству.
– Ты не поверишь. – Глаза инженера засияли мечтательным блеском. – Мне предложили собственный завод судовых двигателей.
– В подарок? – только и спросил я, усмехнувшись.
– Нет, на паях. Но с самим императором. Лично. Минуя министерство двора.
Не зря ворон каркнул. Ой не зря. А «контриков» еще даже не осудили – следствие идет. Получается, что император приехал их отмазывать от ответственности? И «кражу умов» они не сами по себе выдумали, а это политика центра…
– Твоя доля в чем будет выражаться? Что ты сам вкладываешь? – выказал я свой интерес, чтобы только не молчать.
– Мои двигатели, которые есть и которые я еще создам.
– Извини, что подставил тебя ненароком, – вздохнул я.
Наивный будвицкий юноша. Сам не знает, куда сует голову.
– Чем подставил? – искренне удивился инженер.
– Тем, что своим представлением уничтожил твою спокойную жизнь. Слышал такое выражение: «Рядом с троном – рядом со смертью»?
– Нет.
– Теперь знай. Я это уже на своей шкуре испытал, когда «жалует царь, но не жалует псарь». А для императора ты всего лишь ресурс. Один из множества. Так что не обольщайся особо. Кстати, отметить свое нежданное повышение не хочешь?
– А есть чем? – охотно отозвался Болинтер.
– У меня всегда есть. Я все же из винодельческой страны. В любом случае простые напитки тут не пойдут, – заявил я, доставая бутылку зеленого вина и бокалы. Заодно похвалился: – Это особое вино, которое пьют по торжественным случаям. Делают его только в одном винограднике, принадлежащем рецкому маркграфу.
Болинтер надел китель, скосил глаза на левое плечо и протер обшлагом рукава новенький крест на груди.
– Зеркало сзади тебя в коридоре стюарда, – улыбнулся я. Сам такой был.
– Знаешь, Савва, я в полных растрепанных чувствах сегодня. Голова кругом. – Болинтер, как жеманница, крутился перед зеркалом. – Когда я объяснил императору, что до окончания ремонта броневагона никак не смогу отъехать в столицу, потому что это будет дезертирство и предательство боевых товарищей, он меня понял и не стал торопить. Сказал ждать официального перевода. Что ты мне посоветуешь в этой ситуации?
– Не складывать все яйца в одну корзинку. А именно, до того как тебе предоставят завод в столице, а скорее всего просто кусок чистого поля, на котором ты должен будешь построить такой завод, создай на стороне свой свечной заводик. Для страховки.
– Зачем мне свечной заводик? Я ничего не понимаю в органической химии.
– Это я так, образно. К примеру, фирмочку по выпуску твоих моторов для насосов. На старом патенте.
– Денег нет на это, – поставил инженер пустой бокал на стол. – Что за кислятину ты пьешь? Отмечать надо было нашей огемской сливянкой.
Я только руками развел: чего нет, того нет.
– Деньги не проблема, – продолжил я. – Вложишь в партнерство свой патент и будешь консультировать технологию производства. Модернизацию.
– Да кто вложится в такое производство? – выразил инженер свое сомнение. – Были бы такие энтузиасты среди денежных мешков, то давно бы уже нужный заводик стоял в Будвице. Но все только пересушенным паром грезят. Турбинами. Повышением КПД паросиловой установки.
– Я вложусь.
– Ты?
– Я.
– На каких условиях?
– На тех же, что и император.
– И где его поставим? Этот завод? В Будвице или где-нибудь в огемской провинции?
– В Реции.
– Почему там?
– Потому что там качают нефть.
А сам подумал, что мини-трактор в горах тоже будет к месту. Но не всё сразу.
Я отправил Болинтера с его командой в Будвиц, в депо, так быстро, как только смог, пока император еще что-либо не учудил в его сторону. А так с глаз долой… У императора и без Болинтера других дел достаточно, так что нет тела – нет дела монарху до двигателей… А инженер мне еще нужен. Потом отдам. Никуда не денусь.
Как только калечный броневагон, ритмично стуча двигателем, удалился в сторону трансконтинентальной магистрали, я вспомнил о своих тайных пассажирах. Вот я с ними страху натерпелся, пока с принцем ехал в Ставку всю дорогу в моем салоне, буквально через купе от них. Все же это был несколько «левый» проект, с кронпринцем не согласованный.
Но обошлось.
После того как, получив необходимые консультации, я отпустил боцманмата к девочкам, мы с Кроном, как настоящие деловые люди, с глазу на глаз разграничили, так сказать, «сферы влияния». Или, как заявил регент Ночной гильдии – «попилили темы». Ему остаются традиционные сферы крышевания криминального и полукриминального бизнеса (типа «заряженного» тотализатора на ипподроме) и черный рынок. В нормальную экономику – основу налоговых поступлений королевства он не лезет. Крон, правда, пытался отстоять себе поляну «серых схем», но, так как с них также шли налоги, они прошли мимо Ночной гильдии. И так ему кусок большой достался, если им правильно распорядиться.
В ответ, в качестве «любезности», я тайно провожу через все фронтовые жандармские кордоны его «положенца» на узловую станцию. С прицелом на будущий его портовый паханат – крышевать контрабанду. Но прежде чем его люди прогнут под себя местный криминал, его адепты должны в первую очередь отработать на меня с принцем на самой узловой. Плюс на них связь с людьми Моласа по прежним договоренностям в области наружного наблюдения за возможными агентами врага.
А как вы хотели? Бизнес не стакан вина – не выпьешь один. Особенно когда к нему примешивается большая политика.
Крон, когда сбрасывал с себя блатной налет, был вполне вменяем в общении, умен, образован и хваток. Держал себя не хуже Штирлица, заглянувшего к Мюллеру на рюмку чая. Когда регент Ночной гильдии окончательно въехал, что я ставлю его паханом на всю контрабанду, которая пойдет через Щеттинпорт, то весь его светский лоск дал сбой. Ручонки у него вспотели, да так, что он, забыв обо всем, вытер их не только о скатерть, но непроизвольно и о полы своего дорогого светлого пиджака.
– Тебе в этом какая маза? – хрипло спросил он, не веря своему счастью.
– Война не вечна, – ответил я ему. – И даже, пока идет война, есть нейтралы, которые хотят на ней заработать. А через нейтралов можно получить товар, который есть только у врага. За свою долю будешь смотреть, чтобы в контрабанде не было «левых пассажиров» – вражеских агентов и прочих революционеров. А мой профит? Скажу так: будет день – будет пища.
– Так порт еще не взяли? – засомневался Крон.
– Вопрос времени, – ответил я ему утвердительно.
Так состоялся мой второй договор с будвицким криминалом. Уже не с позиции силы, а вполне себе партнерский.
– Девочку будешь? – предложил напоследок Крон. – Есть новенькие. Чистенькие. Смазливые.
– Нет, – отказался я. – Я домой. К жене.
– Красивая у тебя жена, – констатировал Крон. – Я бы тоже от такой по девкам не бегал.
Невольным сидельцам в дальнее купе ужин принес я сам лично. Никому не доверил. Там бедовали взаперти, с ночным горшком под шконкой и без обеда, четверо адептов Ночной гильдии. Тихо сидели, как и приказано было. Даже карты спрятали, пока я ключом вертел. Только листок с росписью игры остался на столе.
– Ша, братва, – сразу пресек я их недовольное бурчание и обрисовал сложившуюся ситуацию. – Раньше прийти не мог, сами видели, какой тут кипеш творился. Сам император нарисовался – хрен сотрешь! Хорошо хоть вас не спалил никто. Вовек бы не отмазались.
– Да ладно, нам не впервой на матрасах отлеживаться, – примирительно прогудел Лось, поставленный Кроном «положенцем» на узловую станцию. Вроде как в ссылку. Но это только с виду как…
Крон был обязан наказать его за косяк левого контракта. Но в иерархии Ночной гильдии Лось все же был не последний человек. Таким и оставался, хотя я и проредил из пулемета его бригаду.
– Выпить хоть принес? – не то спросил, не то потребовал «положенец». – А то мы тут озябли, и тоскливо что-то на душе. Как кошак скребет.
– Немного. Но согреться и тоску развеять хватит, – сказал я, передавая Лосю корзинку с провизией. – Время и без того упущено, так что в тему впишитесь сразу по приезде.
– Ночью? – прохрипел из угла удивленно-раздраженный прокуренный голос. Кто – не разобрал, его лицо скрывала тень от верхней полки.
– Ночью, – подтвердил я. – А кому сейчас легко? Вот вам ксивы на право хождения по городу в комендантский час. Пропуска настоящие. Почти. Для войскового патруля достаточно. Но полиция расколет, если будет придираться. Так что светите с умом, без дешевых понтов. Где взяли? Нашли на улице. На мостовой валялись.
Документы были самые настоящие, но выписаны на реальных людей, умерших в госпиталях. Фотографий не имели.
– И это… – добавил я напоследок. – Мне лично без разницы, как вы там местных деловых под себя нагибать будете, но завалите тему – я с Крона спрошу. А он… – не закончив фразы, я саркастически цыкнул зубом.
Судя по кислым лицам адептов, огорчать регента Ночной гильдии им категорически не хотелось. Спрос в таких делах дорогого стоит. А вся «бригада» Лося и так состояла из накосячивших с точки зрения «правильных пацанов».
– Вот и ладушки, – попрощался я с ними, удостоверившись, что возражений не последует. – И тихо мне тут, пока не выехали на магистраль. На будущее держите в черепе твердо, что полиция сама по себе, а мы сами по себе. Заметут по дурняку легавые, отмазывать вас никто не будет. Не то время.
Закрыл дверь в купе и провернул ключ.
Через тонкие доски двери услышал о себе довольно лестную в устах уголовника характеристику.
– Лось, я чёй-то не врубился: этот фраер какой масти? Фармазон, что ли? Ксивы подогнал ладные… – спросил хриплый голос.
– Какой он тебе фраер? – донесся бас Лося. – Это он по замашкам фраер, потому как среди фраеров дела варит. Ему человека кончить, как тебе высморкаться. И за него такие люди подписываются… Н-да. Пулеметчик это…
Тут на стрелке вагон качнуло, и пол под моими сапогами предательски скрипнул. Разговоры в купе разом смолкли.
А я ушел в салон, переваривая свое уголовное погоняло. Сподобился.
Опасался я не напрасно, так как выехать из Ставки мы смогли только с закатом. Тут охраны в Ставке двойной комплект – королевская и императорская. Только мой статус комиссара ЧК оберег меня от тщательного шмона моего состава. И то только потому, что я сразу поставил у своих вагонов караул из вооруженных егерей, у которых на все вопросы один ответ на имперской мове: «Мая твоя не понимай. Стрелять буду».
Так что освободился я только после совещания с принцем и его доверенными чиновниками в ранге от майора до полковника опять-таки в моем салоне, где по определению не было чужих ушей.
Принц им пообещал при мне, что в случае утечки информации их не только повесят без суда и следствия, но и все, что есть у них, конфискуют. Так что семьи их по миру пойдут. Интенданты с лица сбледнули, но никто не отказался от участия в деле, про которое еще ничего не знали.
Я только мысленно воздал принцу овации – так вот на пустом месте одной фразой создать в тесном интендантском клане трех «крысиных королей». И нет им теперь пути назад.
А потом младший Бисер их озадачил по самое не могу.
Полковник уехал со мной на узловую – подхватить бразды правления в случае чрезвычайной ситуации, чтобы не страдали поставки в войска. Но официально – вздрючить по интендантской линии подполковника Шперле за лень, за то, что тот дал мне не общую справку, а реальные копии книг движения вагонов. А я с другой стороны надавлю на него требованием еще копий с документов… Пусть Шперле понервничает. Может, на нервах станет ошибки делать и сам подставится?
Полковнику с его денщиком я отдельное купе предоставил в странном вагоне-омнибусе островной постройки. Нечего ему в моем салоне торчать. Тем более вагон пустой, после того как один взвод егерей я оставил в Будвице с особым заданием. Ну и возможным соглядатаям показать, что мы не вместе. Что полковник у меня случайный пассажир. Попутный.
Майор возвращается в Будвиц. Ему принц отдельные инструкции выдаст. С глазу на глаз.
Подполковник завтра уедет официальным инспектором на юг, в зону ответственности имперской гвардии. Выяснить, что там да как. Разрулить возможные конфликты между нашими и имперскими интендантами.
Всех остальных в ведомстве кронпринца вроде бы играем втемную. Задача – выйти на действительный двигатель махинаций, реального главаря шайки. Главного бенефициара. Расстрелять исполнителей легко, но вскоре на их месте будут сидеть такие же перцы, разве что воровать станут осторожней, с оглядкой. А нам надо всю цепочку разом вытянуть.
Ни я, ни принц не были идеалистами и считали, что воровство в интендантстве совсем искоренить невозможно. У гидры головы отрастают сами по себе. Не может человек сидеть у колодца и не напиться. Вопрос только в размере жажды. Генералиссимус Суворов, который свою стремительную карьеру честного снабженца сделал в интендантстве, когда провиантскую службу в Военной коллегии курировал его отец, любил приговаривать: «Двадцать лет в интендантах? Расстрелять без суда и следствия!» Но, по крайней мере, можно хищения в этом ведомстве ограничить какими-то терпимыми рамками. Сейчас же творится такое, что ни в какие ворота не лезет. Хапают, как за неделю до конца света южнее границ Белоруссии.
По прибытии на узловую мой эшелон сразу подогнали к деревянному дебаркадеру первого пути – прогнулись, оказали почет по статусу. Перрон вровень с дверью вагона. Так что будвицкую братву пришлось выпускать на грунт с другой стороны. В претензии они не были и моментально растворились в ночи, поднырнув под соседний состав.
Подполковник Шперле к очередной встрече с комиссаром ЧК подготовил «жертвенного барашка» – нашел вора в своей богадельне. Настоящего вора, без булды, с хорошей доказательной базой. Воровал лейтенант консервы и табак с трофейного склада и толкал на местном черном рынке. Ящиками. И видно, не поделился добычей. В другое время отделался бы он выволочкой от того же Шперле, «штрафом» и повышенным оброком. А тут такая оказия, что Шперле надо срочно собственную задницу прикрывать… Не повезло парню. Хотя везение это дело такое… Не повезет, так на родной сестре микроб поймаешь.
Следующим утром в присутствии войск гарнизона, при стечении массы обывателей на вокзальной площади я сам зарядил дюжину винтовок и раздал их отделению жандармов. Сказал громко, чтобы все слышали:
– В одной винтовке холостой патрон. В какой – сам не знаю теперь.
Пусть жандармы думают, что именно в его винтовке был этот самый патрон без пули. В моем мире такой ритуал не зря придумали. Своих убивать далеко не просто, даже по закону.
Зачитал приговор ЧК об увольнении этого лейтенанта с военной службы «с позором», с пояснением его преступлений и санкцией – «за пособничество врагу» смертная казнь через расстрел.
Сдирание «с мясом» погон.
Залп жандармов по команде и тонкая фигура с завязанными глазами, сломавшись, падает на брусчатку у глухой стены бревенчатого пакгауза.
Казненному интенданту даже закурить перед смертью не дали… «Пособникам врага» не положено.
Зрители, пережившие оккупацию, отнеслись к экзекуции с пониманием и даже одобрением. Хотя именно они и были основными потребителями ворованного им продовольствия. Парадокс…
Я же с трудом сделал вид, что полностью доволен своим расследованием и его итогом. Тем более что Шперле за прошедшее время успел нагнать на северную ветку оговоренное количество вагонов и клятвенно заверил, что это количество будет на ней постоянно поддерживаться.
Вернувшись после мероприятия в салон-вагон, я приказал никого ко мне не пускать и, закрывшись в своем купе, в одиночку надрался в лохмуты, несмотря на то, что день только начался. Первый раз по моему личному приказу убивают живого человека. Своего, не врага, не в бою. И пусть я внутренне готов был к такой работе, но оказался совсем не готов к тому, что меня к ней вынудят те, кого действительно надо ставить к стенке. А ведь поставили меня в ситуацию, что по-другому я поступить просто не мог. Интриганы чертовы…
Как позже донес Лось, железнодорожники в депо бухтели, что не того надо было стрелять. Сопутствующие сплетни легли в особую папочку. А папочка – в сейф. До поры…
«Бей своих, чтобы чужие боялись». Старая русская мудрость. Народная. После казни интендантского лейтенанта с чьей-то злобной подачи меня стали за глаза обзывать Кровавым Кобчиком.
Ага…
Именно то… «Ах, злые языки страшнее пистолета».
Но и бояться меня стали тыловики до недержания сфинктера. Не стало никакой необходимости в допросах третьей степени – все стучали друг на друга сами. Я бы сказал, с энтузиазмом. А побеседовать я успел за несколько дней не только со всеми немногочисленными офицерами интендантства, но также с фельдфебелями и унтерами со складов, что так похожи были на родных российских прапоров с окончанием фамилий на «-ко».
Моя фраза, сказанная в узком кругу интендантского начальства: «Кто работает – тот делает, а кто не хочет работать, ищет причины ничего не делать, так вот поиск причин ничего не делать квалифицируется как саботаж», – разлетелась по умам быстро и широко. А как наказывается саботаж в военное время, все видели сами на вокзальной площади.
В течение нескольких дней фронт получил все недоимки по снабжению с начала наступления.
Аршфорт передал мне свое удовольствие телеграммой.
На третий день показательной инвентаризации и тряски всех складов из Ставки приехал скромный техник, который к телеграфному аппарату на вокзале приделал приставку, дублирующую ленту, выдаваемую адресату на руки. Саму аппаратную отделили от посетителей глухой перегородкой с окном, а не как раньше – только барьером с балясинами. Телеграфистов призвали на военную службу в департамент второго квартирмейстера, дали им под расписку обязательство соблюдать режим секретности и запретили передавать телеграммы с голоса. Официальных бланков еще не существовало, но сдать образец почерка на простой бумаге с текстом телеграммы был обязан каждый. Такие письменные запросы на телеграммы инструкция обязывала хранить полгода подшитыми в особые укладки, что себя оправдало в будущем.
Начальником телеграфной станции стал человек Моласа. Скромный, неприметный фельдфебель-аккуратист, флегматичный и нечувствительный к истерикам и скандалам.
Почту военизировать не стали. Разве что всех почтарей обязали сотрудничать с ЧК и департаментом второго квартирмейстера. Во избежание, так сказать…
Мавр сделал свое дело – Мавра может уходить.
Надо дать подследственным расслабиться после напряжения от моих эскапад с допросами и требованиями копий документов мне на стол. Поиграл в злого полицейского, и ладушки. Пусть теперь люди принца поиграют в добрых… Все же один мундир с фигурантами носят…
Получил пять ящиков трофейных цветных сигнальных ракет и десяток пистолетообразных ракетниц царской работы. Оказывается, тут есть и такие, а я все голову ломаю, как сделать осветительную на парашютике, какая у немцев во Вторую мировую войну была. Сама сигнальная ракета царцев напоминает охотничий патрон, большой, правда, и толстый – восьмого калибра. На слона, не меньше, если пулей зарядить. Ракетница тоже увесистая. Но лучше такие иметь, чем вообще никаких… А то у нас из сигналов только цветные флажки да паровозный гудок в наличии. В поле команды подаются свистками, типа судейских на футболе. Орать бесполезно в грохоте боя. А вот свисток слышен далеко.
Интенданты были бы рады эти ракеты вообще мне подарить, но я как порядочный выписал официальное требование на броневой отряд, и получал их на складе вахмистр по фактуре. Моей подписи, господа, на получение матценностей вы не получите… Кобчик взяток не берет! Особенно такой мелочью.
И отбыл на фронт. Подальше от большого начальства.
База броневого отряда располагалась на станции Троблинка. В девятнадцати километрах от фронта, где царцам удалось закрепиться на выгодных позициях. Там же на станции стоял и штаб корпуса, которому логично сидеть на телеграфе.
Там же на станции меня догнала телеграмма от принца, сообщающая, что на Западном фронте пал смертью храбрых командир горно-кавалерийской бригады граф Битомар Рецкий, единственный сын и наследник маркграфа Ремидия. Тридцатилетний генерал-майор.
Вышел с вокзала, сжимая в кулаке телеграфную ленту.
Небо прояснилось.
Дождя не ожидается.
Вроде как бабье лето незаметно подкралось на радость солдатам, сидящим в сырых окопах.
Хорошо тем, кто курит, – им есть чем руки занять. А мне что делать?
В салоне накатил сто грамм можжевеловки за помин души раба божьего Битомара, которого никогда в жизни не видел. И сел писать телеграмму Ремидию с соболезнованиями от имени всех рецких горцев Восточного фронта.
Потом собрал их всех на вокзальной площади и огорошил известием. Приказал в знак траура надеть на левые рукава черные ленты.
– Вахмистр, – позвал я своего тыловика в конце краткой речи.
– Слушаюсь, господин комиссар, – появился он как из-под земли.
– Извернись змеей, но вина найди. Будут нужны деньги – только скажи сколько. Сегодня каждый горец должен выпить свою печальную кружку и оросить вином землю.
А сам ушел на телеграф отправлять послание во Втуц. Жалко мне стало старого Ремидия. Хороший он человек, такого поддержать в горе не грех.
А горцы плавно перетекли с брусчатки площади на деревянный перрон у моего поезда. Появились музыкальные инструменты типа волынок, барабаны, флейты, даже губные гармошки. И импровизированный оркестр заиграл что-то архаическое, настолько древнее, что даже сравнить не с чем.
Горцы стали парами выходить на перрон и, заткнув полы шинелей за пояс, выделывали под эту музыку незамысловатые па. И в конце короткого танца с силой втыкали с высоко поднятых рук в доски перрона по два кинжала. Следом выходила следующая пара, и все повторялось с несколько убыстряющимся темпом.
На все это завораживающее некой примитивностью действо я смотрел во все глаза из окна салон-вагона. И не узнавал своих солдат.
А это действо все продолжалось и продолжалось уже второй час. Никаких выкриков. Никаких песен. Только музыка, перестук каблуков по доскам и звук втыкающихся кинжалов. Каждой следующей паре предстояло выделывать свои па, не задевая уже воткнутых клинков, которые стали образовывать на перроне какой-то узор.
И все повторялось и повторялось…
Пока в ткань музыки не стали врываться выстрелы. Горцы стреляли в воздух. Но не беспорядочно, а в контрапункте с барабанами.
В салон стремительно влетел генерал Аршфорт, колыша красной подкладкой распахнутой шинели. С ходу высказал мне с возмущением:
– Кобчик, что это у вас тут происходит? Мы все же на фронте, в конце концов, а не в запасном полку на празднике урожая.
– Тризна, – ответил я кратко.
– Какая тризна?
– Тризна по большому вождю.
– Кто у вас умер?
Я вынул из кармана рулончик узкой телеграфной ленты и протянул ее командующему.
– Понятно, – сказал он, возвращая мне телеграмму. – Я пришлю вина. Бочки хватит на всех? Чтобы не допьяна.
– Вы хотите стать новым большим вождем у горцев? – спросил я, глядя в глаза генералу. – Вино выставляет претендент. Вождь умер – да здравствует вождь.
– Хм… – поднял брови Аршфорт и улыбнулся, примеряя мои слова к себе. – Возможно, это было бы неплохо.
– Тогда приготовьтесь к тому, экселенц, чтобы, когда они отгорюют, лично повести их за собой отомстить врагу с одним холодным оружием в руках. Творить уже «кровавую тризну», – повторил я то, о чем мне совсем недавно поведал вахмистр после доклада о том, что вино найдено в нужном количестве.
– Куда? Когда? Почему без приказа? – затряс щеками командир корпуса.
– Возможно, уже сегодня ночью. Для мести им не нужен приказ, экселенц. Это горцы. Лучше приготовьте войска поддержки и запустите их в бой, когда мы вырежем первую траншею царцев.
– Почему царцев, граф же погиб на Западном фронте? – Генерал искренне не понимал.
– Какая разница, кого из союзников резать? – ответил я вопросом на вопрос. – Эти, по крайней мере, в шаговой доступности. И это… экселенц, очень прошу, не забудьте артиллерией ударить по второй траншее по сигналу красной ракеты и перенести обстрел на третью траншею по сигналу зеленой.
– У вас и ракеты есть? – удивился генерал.
– Трофейные, – улыбнулся я.
– Я не понял, – проговорил командующий. – Вы что, сами пойдете впереди них на царские траншеи с одним кинжалом?
– Положение обязывает, экселенц, – гордо ответил я и тяжко вздохнул. – Разве хочешь? Надо! Надо было отказываться раньше. До того как они меня кидали в небо после боя у моста.
– Я пришлю лично вам бочку вина и карту с местом, где надо сделать прорыв. Если вы все так жаждете смерти, то пусть она будет не напрасной.
Волынки слегка притихли, и рокотали только барабаны. Странным рваным ритмом.
– Прекрасная боевая музыка, – восхитился Аршфорт. – Осталось только показать пальцем и крикнуть «бей!». Дайте и мне на рукав траурную ленту.
– Вы пойдете с нами, экселенц?
– Нет. У меня в подчинении не одни горцы. Но я хочу уважить память графа.
Под звуки барабанов горцы снова выходили на перрон, танцевали свои незамысловатые па с высоко поднятыми коленями и походя вынимали из досок настила свои кинжалы. Также в очередь.
Потом музыка смолкла, и они ушли.
– Куда это они? – Голос генерала был озабоченным.
– Обедать, – ответил я, повязывая на рукав его шинели черную ленту. – Еще впереди выборы военного вождя, который их поведет в бой. И не обязательно это будет офицер. А сама «кровавая тризна» состоится ночью.
– Кобчик, у вас есть чего-нибудь выпить и покрепче? – спросил командующий. – Помянем графа. Пока не началось. С ума можно с вами, горцами, сойти.
– Надеюсь, теперь вы поняли, экселенц, почему до изобретения огнестрельного оружия рецкие горцы никогда не имели поражений?
Говоря это, я сам ощущал себя настоящим рецким горцем. К большому своему удивлению.
Темной безлунной ночью, которая не сулила никаких бед обеим армиям, горские штурмовики легко пересекли ползком нейтральную полосу, на которой не было никакой проволоки. Тихо ввалились в траншею, перерезая глотки заранее высмотренным полудремлющим часовым, и растеклись по ходам сообщений творить «кровавую тризну».
Лица горцев светились неподдельным счастьем. Те, что находились рядом со мной, белозубо скалились, слизывая кровь врага с клинков. Даже мазали ею свои щеки, также с клинка. Весь налет цивилизованности слетел с этих людей, как его и не было. Они сейчас не жили, они творили древний обряд, о котором столетиями будут петь песни в высоких горах. Потому как никто в роте не мог припомнить, чтобы «кровавая тризна» проводилась на поле боя, по крайней мере, при жизни их отцов и дедов.
Минут восемь по царским позициям беззвучной тенью носилась тихая смерть, пока кто-то из царцев не поднял тревогу. Тогда в блиндажи полетели гранаты. Сразу по две штуки. Одну ловкий человек и обратно выпихнуть может, а вот две разом вряд ли кто сподобится. Я на этом настоял перед боем. Мы сюда не умирать пришли, а отомстить.
– Ракету. Красную, – приказал я денщику, который не отходил от меня ни на шаг, таская тяжелую ракетницу.
Не успела ракета, рассыпая искры, упасть на землю, как по второй траншее врагов загрохотала вся наличная артиллерия корпуса. Как только успели выкатиться на позиции и корректировщиков выслать с телефонами?
А мы в траншее раздались в стороны, вырезая уже фланги и освобождая место для атаки линейной пехоты, которой в первой траншее оставили от врага только окровавленные трупы.
Так мое прозвище, данное мне злобствующими интендантами, получило совсем другое звучание.
Кровавый Кобчик.
Вышел я из этого боя без царапины, но весь в крови. В чужой крови.
Горцы смотрели на меня с восторгом.
Огемцы – с опаской.