Вы здесь

Горец. Вверх по течению. 3 (Дмитрий Старицкий, 2015)

3

Долго мне бичевать на пересылке не пришлось. Тут хоть и армия, но порядок был, как и везде в империи.

После обеда всех добровольцев помыли в бане. И потом долго гоняли в голом виде по врачам в длинном бараке. Некоторых отсеяли по медицинским показаниям, на что они очень обиделись и, к моему удивлению, громко требовали пересмотра решения.

Пока стоял в очередях этой медкомиссии, я выяснил весьма любопытные подробности имперских порядков. Лет так за десять до моего попаданства в этот мир император Отоний Второй провел очень прогрессивные реформы. Особенно государственной службы. Все окружающие империю страны уже перешли от небольшой профессиональной армии к массовой по призыву, основной задачей которой в мирное время была подготовка обученного резерва на случай большой войны. Не отстала от них и империя. Но к хорошему кнуту – каторге на такой же срок за уклонение от призыва – император добавил несколько очень заманчивых печенюшек не только в виде некоторых льгот для добровольцев.

Все население империи теперь делилось не на дворян, мещан и крестьян, а на подданных и граждан. Причем представители любых сословий (которые никто не отменял) могли оказаться и в той и в другой категории. Но подданные имели только обязанности перед короной, а граждане еще и права. Право государственной службы, право избирать и быть избранным, как на муниципальные должности, так и депутатами в провинциальные сеймы. Избирать и быть избранным можно было только после трех лет военной службы в любых чинах.

Служба по призыву имела двухлетний срок и гражданства не давала – оставайся на сверхсрочную еще на два года, если приспичило стать гражданином. Таким образом, поощрялось и мотивировалось добровольчество. И пункт в биографии о том, что человек служил в армии добровольно, при прочих равных давал преимущество во всем в последующей жизни.

Дворяне, даже имеющие высокий образовательный ценз, начинали военную службу с рядового – сроком на год. После чего они могли поступать в офицерские училища или дослуживать еще два года помощниками офицеров в ротах в чине фельдъюнкера, если настроились на гражданскую жизнь. Такие уходили на дембель лейтенантами военного времени и составляли офицерский резерв ротных субалтернов на случай большой войны и массовой мобилизации. Но для этого надо было иметь полное среднее образование. Иначе служи, как все, даже если твой род насчитывает больше тысячи лет. Героические предки за тебя служить не будут.

Студентам технических специальностей без различия сословий давали спокойно доучиться и призывали их только после защиты дипломной работы на тех же основаниях, что и дворян. Что часто приводило к таким, на мой взгляд, курьезам, как воинское звание инженер-ефрейтора. Они также после года солдатской лямки могли пойти на краткие офицерские курсы и продолжить службу уже в корпусе военных инженеров или дослужить оставшиеся два года инженер-юнкером с выходом в отставку инженер-лейтенантом. Но таких высоколобых солдат чаще можно было встретить на флоте, чем в пехотной казарме.

Гуманитарии служили так же, как и необразованные, кроме переводчиков и юристов, которые со второго года служили по специальности.

В первый год службы ни дворянам, ни бывшим студентам никаких поблажек не давали – гоняли и в хвост и в гриву, как и всех. Император считал, что не понюхавший портянок в казарме изначально плохой офицер, так как солдатской жизни не знает. А как можно успешно командовать теми, кого не знаешь?

Ни титул, ни древность рода, ни образовательный ценз, ни размер состояния значения не имели.

А по поводу активных возмущений решениям медкомиссии, то ларчик открывался просто – для государственной службы требовалось такое же наличие здоровья, как и для армии. При этом никаких ограничений для частной инициативы в империи не было. Только для госслужбы.

Но гражданин всегда и везде имел преимущество перед подданным. Даже государственные заказы при прочих равных условиях передавали гражданам. Такое вот стимулирование полновесным кройцером.

Как императору удалось таким образом прижать не только родовитых дворян, но и толстосумов третьего сословия – ума не приложу. Но ведь сумел. Сроку на реформу госслужбы было положено пятнадцать лет. Таким образом, через пятилетку удалялись в отставку все чиновники, не служившие в армии, и заменялись дембелями.

Так что при очередном уточнении списка налогоплательщиков, которые в империи составлялись каждые пять лет, меня все равно бы призвали в армию. Но добровольцы имели десятипроцентную льготу по налогам всю оставшуюся жизнь. Кузнец меня фактически облагодетельствовал, только я еще этого не сознавал и был на него очень зол, хотя и понимал его мотивы.

Медкомиссию я прошел на ура и был признан годным к службе без ограничений.

Потом нас всех переодели в хлопчатобумажную униформу светло-горчичного цвета. Выдали сапоги, щетку, ваксу, ремни и ранцы, подворотнички, иголки и нитки. Все пока без знаков различий. И дали время привести себя в порядок до ужина.

Подворотнички оказались у всех одного размера, для меня короткого. И, чуя предстоящую раздачу звиздюлей от сержантов, я просто оторвал полоску от чистого носового платка и подшил ее к воротнику на найденный около палатки кусок конопляной бечевки. Получилось аккуратно и даже красиво. Главное, что бечевка не проволока, щупай ее не щупай, она мягкая.

Иголки с нитками я прикрепил за отворот кепи. И подписал все свои вещи химическим карандашом по-русски «Кобчик». А то знаю я, как могут «гулять» в армии неподписанные вещи. Я бы и хлоркой их подписал – что надежнее, но не было ее в досягаемости.

На ужин мы шагали пока еще толпой, но уже в форме, вызывая приступы зависти у рекрутов, которые на нашем фоне выглядели разномастной толпой беженцев.

Накормили нас по меркам российской армии неплохо. Кашей со щедрой мясной подливой, типа татарского азу. И на запивку выдали что-то отдаленно напоминающее какао. И вкусный свежеиспеченный хлеб.

После ужина выдали по куску дерюжного полотна и приказали все домашние вещи зашить в него. Их отправят домой почтой. Вот каждый и сидел перед палаткой и сортировал свое барахло, мучительно думая, что оставить, а что домой отослать. Я себе из домашнего, кроме носовых платков и мыльно-рыльного, оставил только нож, запасные портянки, бритву да кресало – лишнее барахло солдату только в тягость. Еще харчи домашние. Помню сам, что поначалу в армии, как ни корми, все одно чувство голода будет неистребимо месяца три.

Ну, и нож не забыл. Он у меня еще с Москвы – китайская подделка под испанскую складную наваху. Железо – дрянь, хотя точится хорошо до бритвенного состояния, но держит заточку недолго.

Потом пришел интендантский фельдфебель, и с ним два солдата прикатили ручную тележку. И все наши посылки покидали в нее. Неграмотным, в том числе и мне, адреса написали на них с наших слов.

А дальше была самая желанная команда для солдата – «отбой». Ее продудел невидимый отсюда горнист. И я заснул с чистой совестью на чистой простыне, пусть теперь о моей судьбе командиры думают. Им за это большое жалованье платят.


На следующий день на каждые две палатки нам прикрепили по старослужащему ефрейтору в качестве командира отделения. И после завтрака, наскоро сбив взводные колонны, всех обмундированных добровольцев – чуть за сотню голов – под командой высокого гориллообразного фельдфебеля повели пешком в летние лагеря на курс молодого бойца, как я понял. Мне повезло попасть на сборный пункт в последний день перед отправкой учебной роты. А то бы куковал там еще две недели, пока не сформируют новую.

Что-либо нам объяснять никто не удосуживался. Приказали идти – вот и выбиваем пыль из дороги. Никаких политинформаций про войну нам никто не проводил, как будто ее и не было.

Топали долго, до обеда, отмахав километров пятнадцать. Не сильно-то и устали – налегке шли по хорошо укатанной дороге при прекрасной, еще не жаркой погоде. Воздух чист, все горы окрест видно. Ранец только вещь для меня непривычная – ни разу не мешок тряпочный. Но на первом привале я его лямки подогнал поудобней, и стало легче.

По сторонам шоссе цвели какие-то цитрусовые сады, уходили на косогоры шпалерами виноградники, и поля уже зеленели первыми всходами. В этой долине, наверное, нет ни одного клочка земли, к которому бы не приложились трудолюбивые крестьянские руки. И щедрая земля долины на труд отзывалась сторицей.

Когда проходили поселками, то народ нам улыбался, девчонки слали воздушные поцелуи, а мальчишки-дошколята пристраивались за колонной, копируя строевой шаг. Чувствовалось, что здесь свою армию любят. И это неожиданно грело и заставляло подтягиваться.

Поселки эти я бы не назвал богатыми – у нас в горах дом был намного больше и кузницы строились просторней. Но и косых нищих халуп замечено не было. Дворы в цветущих фруктовых садах вообще создавали праздничную атмосферу. Заборы имелись, но, на мой взгляд, несерьезные какие-то… У нас в России таким штакетником разве что палисадник огородят. Так что это даже не забор, а так… видимость забора, символ.

Прибыли в летний лагерь, который неожиданно для меня огородили от окружающего пространства не двухметровым забором, а таким же низеньким штакетником.

На воротах со шлагбаумом – «грибок» с одиноким часовым, мявшим плечо длинной винтовкой. Ворота настежь, шлагбаум опущен. Нет, вру. Еще один встречающий нас офицер тут был, который тут же повел нас по усыпанным речным песком дорожкам к стройным рядам шатров на кирпичном основании.

Внутри брезентового шатра обнаружились центральный опорный столб, деревянные полати буквой «Г», матрасы стопкой, подушки на них. В каждый шатер влезало отделение – дюжина рыл.

Тут мы оставили ранцы, и нас повели на кухню, к которой была пристроена летняя столовая под навесом с двумя рядами длинных столов с лавками – каждая на шесть седалищ. Всего такая столовая вмещала сотни четыре человек. И не все столы в обед были заняты.

Назначили методом тыка бачкового, и всем приказали сесть. Бачковым в нашем отделении выпало быть мне. Показали, где получить дюжину мисок и ложек, буханку хлеба на всех и бачок с гороховым супом, одуряюще пахнущий копченостями.

Когда дружно смолотили суп, то пришлось мне опять бежать, менять пустой бачок на кастрюлю с макаронами по-флотски.

Потом еще метнуться за большим чайником с неистребимым, наверное, в любой армии компотом из сухофруктов и дюжиной кружек.

А когда все поели, то отнести грязную посуду на мойку предстояло тоже мне. Нормальный расклад для дежурного. Завтра другой так же шуршать будет.

А дальше началось… С того, что всех постригли под ноль ручной машинкой. Механической. Электричества я тут пока в быту не видел.

И строевая, строевая и еще раз строевая подготовка до седьмого пота и отлетания стальных подковок с сапог. Тут и мне пришлось попотеть, потому как и ходили в этой армии строевым шагом несколько по-другому и честь воинскую отдавали другим манером. И чертова пропасть других нюансов, которые отличали эту армию от российской. Вместо «есть» тут говорили старшему по званию «слушаюсь». Вместо «разрешите обратиться?» – «осмелюсь обратиться…» и тому подобные мелочи, но которые надо в себя вбивать на уровне рефлексов. Так что КМБ[3] этот и для меня, российского дембеля, оказался настоящим КМБ, как и для любого другого новобранца. Может быть, даже труднее, потому как мне приходилось переучиваться.

И еще одно суровое отличие от российской армии. Передвижение по лагерю хоть в одиночку, хоть в группе исключительно бегом или парадным строевым шагом. Вот так вот. Поймали на обычном прогулочном шаге – залет. А залетчики по вечерам, когда у всех краткое свободное время, подновляли дорожки, таская носилками песок с речки. Меня пока эта стезя не коснулась. Не был я «курсант Образцов», но и не ходил в «курсантах Разгильдяевых». Так – крепкий середнячок. Еще Пушкиным в «Капитанской дочке» завещано: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Вот я и старался соответствовать древней русской мудрости. Все равно этот курс молодого бойца всего на месяц, а там нас раскидают по разным частям – прокатила такая параша по личному составу. Ну и стоит ли в таком разрезе анус драть на британский флаг?


На вторую неделю, немного сократив строевую подготовку, добавили нам начальники занятия по изучению винтовки.

Ефрейтор Бут, держа в руках изумительно изящный агрегат, кое-где еще с латунными частями, наставительно произнес:

– Вот, господа новобранцы, наше основное оружие пехоты – малокалиберная однозарядная винтовка системы инженера Кадоша. Ее вы должны будете изучить от мушки до последней антабки и должны знать ее особенности и конструкцию лучше, чем прыщи на заднице своей подружки. Ясно всем?

Дождавшись нестройного ответа и сдержанных смешков, переспросил:

– Ясно всем? Не понял?

– Все ясно, господин ефрейтор, – на этот раз все гаркнули дружно, зная уже, что будут отвечать до тех пор, пока ефрейтору не надоест задавать свой вопрос.

– Ну, коли всем все ясно, то приступим к занятиям. Слушать внимательно. Отдельно повторять не буду. Сами вечером на песочке повторите.

Никому вечером таскать песок, пока остальные отдыхают, не захотелось. В учебной беседке настала мертвая тишина.

Винтовка была длинной – больше полутора метров. По сравнению с трехлинейкой – тонкой и стильной. К ней еще длинный штык-нож прилагался с сорокасантиметровым лезвием. Нижняя сторона клинка заточена, верхняя изображала собой пилу. По центру лезвия «сток для крови», но на самом деле такие выемки в клинках делаются всего лишь для его облегчения. Носят его в обшитых кожей деревянных ножнах на поясе, рядом с подсумком для патронов, ближе к боку. Скорее всего, из-за его длины.

– Вот унитарный патрон для этой винтовки, – продолжал свою лекцию ефрейтор, показывая нам сей гаджет в распяленных пальцах. – Гильза латунная с толстым рантом, который работает как капсюль бокового воспламенения. Пуля свинцовая с медной полуоболочкой, что, с одной стороны, не дает забивать нарезы ствола свинцом, а с другой – сохраняет сильное убойное действие на всей дистанции выстрела. Это понятно?

– Так точно, господин ефрейтор, – дружно гаркнуло отделение.

Довольный эффектом командир по-доброму так улыбнулся. Знаю я такие добрые сержантские улыбочки… Ну, вот… накаркал…

– Новобранец Кобчик.

– Здесь, господин ефрейтор, – подорвался я с лавки.

– Чем отличается винтовка от ружья? – задал он, по его мнению, каверзный вопрос неграмотной деревенщине.

– Осмелюсь доложить, господин ефрейтор, – затарабанил я, не уставая «есть глазами начальство», как то здесь и положено. – Тем, что в стволе винтовки есть закручивающиеся нарезы, которые сообщают при выстреле пуле вращательное движение, чем достигается повышенная меткость и усиленная дальность при одинаковом пороховом заряде и весе пули. А у ружья внутренние стенки ствола гладкие.

– У-м-м-м, – ефрейтор несколько раз удивленно кивнул головой, подтверждая мои слова. – Горец?

– Так точно, господин ефрейтор. С горы Бадон.

– Егерь?

– Никак нет, господин ефрейтор, я кузнец. Но на охоту ходил часто и подрабатывал егерем у охотников с долины. Они на нашей земле свою заимку держали.

– Дома у тебя оружие какое?

– Гладкоствольное дульнозарядное капсюльное ружье. Чья система – не ведаю.

– А из винтовки стрелять приходилось?

– Так точно, господин ефрейтор, только не из такой системы. Та винтовка была с поворотно-скользящим затвором, – припомнил я оставшуюся дома свою драгунскую «мосинку», которую батя мне подарил на шестнадцатилетие, – как на оконном шпингалете.

– Откуда тебе в руки попала армейская винтовка Островного королевства? – В голосе ефрейтора прорезалось подозрение.

Вот черт, чуть не спалился, Штирлиц недобитый.

– Дык… господин ефрейтор… Охотники дали как-то раз из такой стрельнуть в козочку, – соврал я на голубом глазу.

– Садись, – отпустил меня ефрейтор.

А я сам себя вовсю внутренне материл за несдержанность. Мне оно надо? Попадать на карандаш к контрразведке как потенциальному шпиону Островного королевства? Что такая тут есть, я голову заложу. Не может в массовой армии не быть контриков и особистов, по определению.

– Калибр винтовки системы инженера Кадоша составляет шесть с половиной миллиметров, – продолжил свою лекцию ефрейтор. – Кажется, мало, если сравнивать с нашими соседями, у которых винтовки калибром восемь, а то и одиннадцать миллиметров. Но это только кажется. На самом деле малый калибр обеспечивает лучшую настильность выстрела, а соответственно и увеличивает прицельную дальность прямого выстрела. А неполная оболочка пули еще и хорошее останавливающее действие при меньшем весе самой пули. Новобранец Гримат, повторить, что я только что сказал!

Дальше пошло обычное армейское занятие, где информация вдалбливалась пополам с моральными звездюлями. На моих глазах тут еще ни к кому не применили ни телесных наказаний, ни мордобоя. Нас даже по уставу наказать не смели, потому как мы еще не приняли присяги и считались пока гражданскими лицами. Самое страшное, что могло с нами приключиться, это отчисление из добровольцев по дискредитирующим армию мотивам. Но это сурово. Бывший доброволец второй раз добровольцем стать не мог. И его в следующий призыв просто забривали как обычного рекрута, со всеми вытекающими. Впрочем, любой из нас в любое время мог выйти на плац около столовой и позвонить в колокол, который созывал нас на обед, и беспрепятственно после этого выйти за ворота снова гражданским человеком. До очередного призыва… В нашу смену таких желающих не нашлось, хотя об этом нам напоминали каждую неделю.

Сама же винтовка оказалась проста и безотказна, как кузнечная кувалда. В стволе имелось четыре правых нареза. На вес она чуть тяжелее «калаша».

И мы все по очереди усваивали последовательность действий при стрельбе.

Чуть оттянуть на себя ручку затвора размером не шире пальца, и затвор непривычно откидывался вверх.

Вложить рукой патрон.

Закрыть затвор до щелчка.

Взвести открытый курок.

Все готово – стреляй. Только прицелиться не забудь. Целик сдвижной размечен на 1500 метров. Прицельная линия длинная. На охоте бы такое ружжо было бы бесценно. Особенно с тупой полуоболочечной пулей, которая тут за основную. Козла горного можно снять с соседней горки. Правда, потом замучаешься его искать и доставать.

Но и без косяков не обошлось. При открывании затвора стреляная гильза экстрагируется лишь наполовину, так что полностью вынимать ее приходится пальчиками, что не айс, а просто горячо.

Заметил еще, что при открытом затворе эту винтовку очень легко чистить с казенной части, что откровенно порадовало. Даже неполной разборки не требовалось. Но часто чистить мне ее не пришлось.

Дали нам за весь КМБ пару раз отстрелять по десять патронов на разные дистанции. И хватит с нас. Мало? Это с какой стороны посмотреть, если на весь день боя у солдата тутошнего боезапас всего в тридцать патронов. Начальство посчитало, что этого достаточно.

Зачет по матчасти принят.

Зачет по стрельбе принят.

Занятия по оружию вели отделенные ефрейторы, а вот зачеты принимали офицеры, которых обычно мы видели, как ясное солнышко дождливым ноябрем. Не баловали они нас своим присутствием.

Вместе с винтовкой появилась и так называемая «словесность», которую вели уже непосредственно офицеры. Всякое бла-бла-бла про «священный долг защиты родины и императора», «верность династии» и «стойкое преодоление тягот и лишений военной службы»… Эти занятия новобранцы в массе воспринимали как возможность лишний раз отдохнуть от строевых занятий, а я ловил крохи информации об окружающем меня обществе. Мне тут еще три года жить.

По мере нашего освоения строевого шага стали появляться и другие занятия. Я со всем отделением поспорил на компот, что первым делом пойдет у нас изучение дисциплинарного устава, и выиграл. Впрочем, что с новобранцев взять? Зато следующие полторы недели я пил каждый день двойную порцию компота. Из принципа.


Месяц пролетел незаметно. К новой армии я адаптировался быстро и практически легко, все же второй раз служу. Но что меня до глубины души поразило, так это то, что имперские офицеры – дворяне и аристократы в массе своей – были намного ближе к солдатам, чем в рабоче-крестьянской Красной армии и наследнице ее традиций – армии Российской. Такого запредельного чинодральства и командирского чванства я тут не увидел. Не говоря уже о принуждении солдат к труду на личное благо офицеров. Это еще не значит, что не было между солдатами и офицерами четкой уставной дистанции, но командиры умели ее держать, не унижая и не оскорбляя солдата. Солдат империи – это человек, имеющий честь, и посягать на нее никто не вправе, ибо он слуга императора. Тут даже из армии увольняли только по двум статьям, даже комиссованных по здоровью, «с почетом» или «с позором». Увольнение «с позором» поражало даже выслуженные гражданские права.

Как, впрочем, не заметил я и откровенного пьянства офицеров. Как тут не вспомнить мне своего ротного в уральской мотострелковой бригаде, который через раз на вечерней поверке появлялся в казарме никакой, разве что на ногах еще стоял. Здесь если офицер на вечерней поверке тусуется, значит, в роте ЧП.

Основные рабочие лошадки службы войск здесь ефрейторы и унтер-офицеры. Доверие со стороны командования к ним полное, как и спрос за службу. Даже фельдфебель для рядового уже почти недосягаемая фигура. И если ефрейторы еще встречаются из старослужащих, то унтера и фельдфебели практического поголовно сверхсрочники, дядьки в возрасте. Причем им искренне нужно было, чтобы мы именно служили, а не мучились. И воинскую науку вбивали в нас крепко. Килограммов шесть-семь живого веса за эти лагеря я потерял точно. И это еще без кроссов, которых тут не было, только на строевой с ружейными приемами от взятия «на караул» до «штыком коли – прикладом бей».

Если командира своей учебной роты капитана барона Зандерфорта (кстати, щеголявшего ленточкой Солдатского креста в петлице мундира!) мы видели редко, это еще не означает, что он нас не знал. На третьей неделе ротный практически всех окликал по фамилиям и не путался. И к концу срока обучения дал нам всем вполне объективные характеристики, причем нам же на руки в письменном виде, что меня откровенно потрясло. Но не все зависело от него.

На третьей неделе приехали из города два майора из строевой части гарнизона с бричкой, полной наших личных дел, и взводы снова перетасовали так, что в одних оказались сплошь неграмотные новобранцы, а в других умеющие хотя бы читать и писать на рецком. В один взвод собрали всех тех, кто еще знал общеимперский язык. Для меня это был четкий разведпризнак, что скоро набегут «покупатели» за пополнением для своих полков и батальонов.

На тридцатый день лагерей нас снова построили в ротную колонну и пешком отправили в город, тем же маршрутом, только в обратном направлении. После усиленного издевательства над нашими тушками, именуемого курсом молодого бойца, этот поход воспринимался нами как увеселительная прогулка, хотя жара за это время существенно усилилась. Лето пришло в долины.