Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи. История первая. О женщине, которая не знала, как ведут себя мужчины, когда остаются одни ( Коллектив авторов, 2016)

Вполне пристойное предложение

Возможно, это было так…

– До… до… дорогая моя мисс Остин! Мы давно знаем друг друга и, смею сказать, можем называться старыми ду… ду… друзьями. Знакомство с вашей семьей всегда было большой ра… ра… радостью для меня. Но с некоторых пор я понял, что питаю к вам чувство более нежное, чем дружба. Па… па… прошу вас, по… подарите мне счастье, которого я не до… достоин. Будьте моей женой!

Джейн выдохнула с облегчением. Гаррис в последнее время почти не заикался, но сейчас он разволновался, и ему приходилось прикладывать немалые усилия для того, чтобы закончить свою речь. И все время, пока он ее произносил, Джейн невольно мысленно помогала ему. Сейчас она перевела дух, но сердце все равно колотилось как сумасшедшее, а кровь стучала в висках. Еще бы! Это же самый главный день для девушки, день, о котором она когда-нибудь будет рассказывать внукам, о котором вспомнит на смертном одре.

Она украдкой взглянула в окно. Но сквозь покрытое изморозью стекло лишь пробивался слабый голубоватый свет: начало декабря выдалось морозным и снежным. Почему-то она всю жизнь думала, что судьбоносный разговор состоится в саду, в летнюю жару или в ясные теплые дни августа. Ну что ж! Остается вообразить, что переплетения искрящихся кристаллов на стекле, в самом деле напоминающие листья каких-то растений, и есть сад. Который как раз подходит ей, без пяти минут старой деве. Нечего привередничать, дорогая!

Гаррис все еще не спускал с нее глаз, во власти одновременно надежды и страха. Нужно отвечать. Тем более это совсем не трудно: Гаррис милый юноша, да нет, милым юношей он был несколько лет назад, сейчас он – широкоплечий красавец, неглупый, с хорошим чувством юмора, значит, сможет выносить ее язвительный характер. Кроме того, он состоятелен, образован, закончил Уорчестер-колледж в Оксфорде, владеет поместьем в Хэмпшире – так что она будет жить недалеко от родных и друзей, и родители наконец перестанут беспокоиться о ее будущем. В общем, перед ней образчик самой редкой и драгоценной породы женихов – «одинокий мужчина, располагающий хорошим состоянием». Как ответить такому? Только так:

– Мистер Бигг, я буду счастлива стать вашей женой.

Вечер прошел шумно. Кассандра, сестра Джейн, была ошарашена, но счастлива. Сестры Гарриса Алитея, Кэт и даже недавно овдовевшая Элизабет наперебой поздравляли брата и дорогую подругу. По спальням разошлись поздно. Джейн думала: упадет на кровать и тут же унесется в страну снов, слушать перезвон свадебных колоколов. Ничуть не бывало, она вертелась под теплым одеялом, устраивала себе уютное гнездышко, но сон не шел. Пробовала считать гостей, которых нужно будет пригласить на их с Гаррисом свадьбу, думала о фасоне свадебного платья, представляла, как отправляется выбирать шелк, но почему-то фантазии, которым они с сестрой так любили предаваться в детстве, сегодня утратили всю свою прелесть.

Ей просто необходимо было успокоиться. И она прибегла к любимому средству. Перестала думать о себе. В самом деле, кому может быть интересна такая особа, как мисс Джейн Остин, когда на свете встречается столько занимательных людей. Вот, например, две подруги: мисс Шарлотта Лукас и мисс Элизабет Беннет, героини ее романа «Первые впечатления», благополучно отвергнутого издательством. Недавно она взялась его переписывать… Неизвестно, найдется ли у нее время, когда она станет замужней дамой, особенно если пойдут дети, но… почему бы ей сейчас не повидаться со старыми знакомыми?

Итак, Шарлотта Лукас и Элизабет Беннет. Чтобы поговорить наедине, они выходят в сад. Шарлотта садится на качели. Элизабет срывает спелый крыжовник с куста (подумала, и на языке появился знакомый сладковатый вяжущий привкус). Элизабет опускает голову, тень от полей шляпки скрывает лицо, видны лишь нежные очертания щеки, да иногда, когда слова подруги ее задевают, она вскидывает подбородок, и тогда на мгновение сверкают ее темно-карие глаза – кое-кому они кажутся «весьма красивыми и выразительными», кое-кто видит в них «необычный для женщины ум», но Элизабет об этом не подозревает. Подруги обсуждают влюбленность сестры Элизабет Джейн в мистера Бингли. Очевидную для них, но отнюдь не для мистера Бингли, потому что Джейн очень хорошо умеет скрывать свои чувства.

«– Быть может, это неплохо, – сказала Шарлотта, – настолько владеть собой, чтобы в подобных обстоятельствах не выдавать своих чувств. Однако в этой способности может таиться и некоторая опасность. Если женщина скрывает увлечение от своего избранника, она рискует не сохранить его за собой. И тогда слабым утешением для нее будет сознавать, что мир остался в таком же неведении. Почти всякая привязанность в какой-то степени держится на благодарности или тщеславии, и пренебрегать ими вовсе не безопасно. Слегка увлечься все мы готовы совершенно бескорыстно – небольшая склонность вполне естественна. Но мало найдется людей настолько великодушных, чтобы любить без всякого поощрения. В девяти случаях из десяти женщине лучше казаться влюбленной сильнее, чем это есть на самом деле. Бингли, несомненно, нравится твоя сестра. И тем не менее все может кончиться ничем, если она не поможет ему продвинуться дальше.

– Но она помогает ему настолько, насколько допускает ее характер. Неужели он так ненаблюдателен, что не замечает склонности, которая мне кажется очевидной?

– Не забывай, Элиза, что характер Джейн известен ему не так хорошо, как тебе.

– Но если женщина неравнодушна к мужчине и не пытается подавить в себе это чувство, должен же он это заметить?

– Возможно, если только он проводит с ней достаточно много времени. Но хоть Бингли и Джейн видятся довольно часто, они никогда не остаются подолгу наедине. А встречаясь в обществе, они, конечно, не могут все время разговаривать только друг с другом. Поэтому Джейн должна использовать как можно лучше каждый час, в течение которого она располагает его вниманием. Когда сердце его будет завоевано, у нее останется сколько угодно времени для того, чтобы влюбиться в него самой.

– Неплохой план, – ответила Элизабет, – для тех, кто ищет только как бы побыстрей выйти замуж. И если бы я задумала приобрести богатого мужа или вообще какого-нибудь мужа, я бы, наверно, им воспользовалась. Но чувства Джейн совершенно иного рода. Она не строит расчетов. До сих пор она еще не уверена ни в силе своей привязанности, ни в том, насколько она разумна. С тех пор, как они познакомились, прошло всего две недели. Она протанцевала с ним два танца в Меритоне, затем видела его в течение одного утра в Незерфилде. После того они еще четыре раза вместе обедали в большой компании. Этого недостаточно, чтобы она смогла изучить его характер.

– Конечно, нет, если смотреть на все, как ты смотришь. Если она только обедала с ним, она может судить лишь о его аппетите. Но ты забываешь, что они при этом провели вместе четыре вечера. А четыре вечера могут значить очень многое.

– Да, эти четыре вечера позволили им установить, что оба они игру в „двадцать одно“ предпочитают игре в покер. Боюсь, однако, что другие не менее важные черты характера успели им раскрыться гораздо меньше.

– Что ж, – сказала Шарлотта, – желаю Джейн успеха от всего сердца. И выйди она за него замуж хоть завтра, я бы считала, что она располагает теми же шансами на счастливую жизнь, как если бы изучала характер своего будущего мужа целый год. Удача в браке полностью зависит от игры случая. Как бы хорошо ни были известны сторонам обоюдные склонности и как бы хорошо они на первый взгляд между собой ни сочетались, – это никак не сказывается на счастье супругов. Со временем между ними возникнет неминуемый разлад, и им выпадут все положенные на их долю огорчения. И не лучше ли в таком случае как можно меньше знать недостатки человека, с которым придется провести жизнь?

– Тебе хочется вызвать меня на спор, Шарлотта. Но твои рассуждения – чистейший вздор. Ты понимаешь это сама. Едва ли ты руководствовалась бы ими в собственной жизни»[1].

О, вот оно! Вот что не давало ей покоя! Несмотря на то, что они с Гаррисом хорошо знакомы, она совсем не знает его! Она может судить о его аппетите и о том, какую карточную игру он предпочитает, но между ними не было ни одного серьезного разговора, и… И она совершенно не любит его. Может быть, она смогла бы полюбить его… когда-нибудь… но он сделал предложение сейчас… а ей нечего предложить ему в ответ. Да он и сам не слишком представляет себе, на ком женится. Их счастье в браке полностью зависит от игры случая. А она так не может… Не сможет всю жизнь притворяться, если случай окажется не на их стороне. Боже мой, что она наделала! Нужно немедленно все исправить!

Джейн с трудом дождалась рассвета, беспокойно ворочаясь «на подобающем истинной героине бессонном ложе… на терниях облитой слезами подушки», – как подумала она с усмешкой; чувство юмора не оставляло ее даже сейчас. Затем оделась, спустилась вниз, попросила Алитею найти брата… и все ему выложила. Как могла вежливо и учтиво, но такие новости при всем желании не сделаешь радостными. Гаррис был ошарашен, пытался ее убеждать… Она была непреклонна, и ему пришлось с сожалением отступить. Его сестры искренне огорчились. Кассандра тоже, но, зная характер Джейн, понимала, что спорить бесполезно. Теперь Джейн и Гаррис не могли оставаться под одной крышей. Сестры Остин погрузились в коляску, сестры Бигг отправились их сопровождать. На пороге пасторского дома в Стивентоне, в отчем доме Джейн и Кассандры, где жил в то время их брат Джеймс с семьей, девушки в слезах расстались. Теперь, когда все было решено, Джейн развила кипучую деятельность, и уже на следующий день Джеймс отвез ее и Кассандру в Бат, на курорт, где жили тогда их родители и где отлично исцеляются разбитые девичьи сердца. Всю дорогу туда Джейн сочиняла новый роман, мысленно оттачивая остроумные и изящные реплики героя и героини.

Семья – ад или рай?

Традиции супружеской любви в Англии более тысячи лет. Еще в VIII веке нашей эры суровые англосаксы слагали трогательные элегии о страданиях жены, разлученной с любимым мужем:

Не меньшие страдания испытывали разлуке и мужчины. Так, еще одна песня повествует о том, как «владыка, судьбой гонимый» тайно посылает к своей супруге гонца.

Средневековые монахи и богословы, заботясь о крепости брака, писали нравоучительные трактаты для мирян, в которых отношения мужа с женой предписывалось стоить по образу и подобию отношений Христа и паствы.

Джейн Остин (1775–1817) – английская писательница, провозвестница реализма в британской литературе, сатирик, писала так называемые романы нравов

Английский монах-францисканец Варфоломей, рассуждая об этом предмете, выказывает глубокое знание мирской жизни. «До свадьбы жених старается завоевать любовь той, за коей ухаживает, с помощью даров, и подтверждает любовь свою посылкой писем, гонцов и разных подношений, дарит много подарков, и много вещей и скота, и обещает еще намного более. И дабы доставить ей удовольствие, он участвует в мужеских забавах и игрищах, и вершит славные деяния с помощью оружия, силы и мастерства. И старается выглядеть веселым и красивым, часто меняя свои наряды и одеяния. И все, что он должен дать и сделать для ее любви, он немедля отдает и делает, не щадя сил своих… Он говорит ей приятные вещи, старается ее развеселить, будучи сам оживленным, радостным и внимательным, и наконец признается ей в любви и открыто высказывает свое желание в присутствии ее близких, и обручается с ней кольцом… и подписывает бумаги, и жалует ей деньги и подарки. Он устраивает празднества, пиры и свадебные гулянья… и услаждает слух своих гостей пением, игрой на волынке и другими искусствами менестрелей. И затем, когда все это заканчивается, он приводит ее в уединение своей комнаты и делает ее своей спутницей на ложе и за столом. И она становится хозяйкой его денег, и дома, и слуг. И затем он бывает внимателен и заботлив к ней не менее, чем к себе самому; и с особой любовью он разъясняет ей, когда она поступает неправильно, и всегда заботится о том, чтобы ей было хорошо, и внимательно следит за ее поведением и поступками, за речью и внешним видом»…

Автор «Петра-пахаря» советовал мужчинам:

Однако монахи прекрасно сознавали, что реальность не совсем соответствует их благим пожеланиям. В реальности множество браков заключалось по расчету, зачастую между малолетними детьми. В результате, как полагали авторы нравоучительных трактатов: «любящих мужа и жену нельзя сыскать во всей Англии, поскольку мужчины женятся кто ради красоты, кто из-за богатства и других низменных интересов. Невозможно встретить брак по расчету, в котором муж любит жену, а та сердечно относится к мужу, ведь супруги страдают из-за несправедливого брачного закона».

И все же многие браки были, вероятно, основаны на взаимной любви и заботе. Об этом свидетельствует, например, такая запись из архива суда лорда-канцлера, датируемая XII веком.

Человек, обвиненный в браконьерстве, оправдывался в суде следующим образом: «…А теперь я расскажу тебе о причине моей алчности и нетерпения. Моя дорогая жена к тому времени лежала в постели уже целый месяц, как сие ведомо моим соседям, присутствующим здесь. Она не могла ни съесть, ни выпить ничего из того, что любила, а паче всего вожделела она отведать линя. Я пошел на берег пруда, чтобы изловить всего лишь одного линя, и никакой иной рыбы из пруда я не словил… Я посмотрел на рыб, игравших в воде, таких прекрасных и таких блестящих, и, повинуясь превеликому желанию поймать линя, я лег на берег и прямо руками, попросту и безо всякой иной снасти поймал сего линя и вытащил оного из воды…»

Но, возможно, обвиняемый просто пытается подыскать благовидный предлог? Может быть и так, однако не приходится сомневаться в искренности чувств другой средневековой англичанки Маргарет Пастон, которая пишет своему супругу: «Сэр! Умоляю тебя, ежели ты надолго задержишься в Лондоне, послать за мной, поелику я мечтаю о сем уже давно, с тех пор, как возлежала в твоих объятьях».

В XV веке еще одна женщина из семьи Пастонов, юная Марджери, тайно обвенчалась с управляющим имением Ричардом Каллем. Семья была в ужасе от подобного мезальянса, но молодые обратились в церковный суд, и он признал брак действительным. В конце концов семейству пришлось смириться, и пара жила долго и счастливо, хотя и весьма скромно. (Ричард продолжал оставаться управляющим имением, но Пастоны отказались поддерживать отношения с Марджери.) Воодушевляющий пример для будущих поколений! Наиболее легкомысленные героини Остин именно так и считают и, чуть что, очертя голову убегают со своими возлюбленными. Однако реалистка Джейн Остин считает, что они поступают не слишком разумно.

В XVI веке, повинуясь скипетру королевы-девственницы Елизаветы, грянуло веселое возрождение – эпоха шекспировского театра и королевских пиратов, роскошных особняков, кресел с подвижной спинкой («непристойным дневным ложем» называл их Шекспир), раздвижных столов, серебряных соусников, «леденцов для поцелуев» (конфет из цветочных лепестков освежающих дыхание), атласных ночных сорочек и модной английской косметики, за которой посылала корабли мать султана.

Детей все еще обручают в весьма юном возрасте – 12–14 лет, но кроме материальных соображений появились и другие причины для поспешности: «выдавай дочерей замуж вовремя, чтобы они не вышли сами», – советует один елизаветинский лорд другому.

Впрочем, даже детский брак мог оказаться счастливым. Один из елизаветинских джентльменов, Джерваз Холлс, писал в мемуарах о первой встрече со своей суженой Дороти Кирктон: «Существует поговорка: браки заключаются на небесах. Когда я был еще мальчиком, а и вовсе младенцем, у меня возникло страстное желание на ней жениться, которое с каждым годом все более росло и наконец превратилось в решимость, а добрый ее нрав (купно со многими другими совершенствами души и тела, коих только можно желать от супруги) каждый час эту решимость во мне укреплял. Чувством передалось и моему отцу, настолько его охватив, что, хотя поначалу он высказывал по этому поводу великое сожаление, ибо что отец девочки не может дать ей никакого приданого, но в конечном счете не только всей душой возлюбил ее, но часто торопил меня с заключением брака».

Как правило, супруги не ограничивались душевной близостью и пренебрегали наставлениями церкви о том, что в супружеской спальне уместно лишь зачинать детей, но отнюдь не удовлетворять низменную похоть. Елизаветинцы наслаждались сексом, в том числе и на брачном ложе, и не слишком этого стеснялись. Вот, к примеру, письмо торговца полотном Джона Джонсона, посланное из Кале в Лондон жене Сабине в 1538 году. «Я ложусь спать в десять часов вечера; не хотела бы ты оказаться со мной в постели, чтобы заставить меня задержаться? Твой любящий муж…» Сабина отвечает: «Я не питаю никаких сомнений, что, когда, по воле Господа, ты вернешься домой, мы придем к доброму согласию, как именно провести эти холодные ночи».

Если же отец не позаботился вовремя о судьбе дочери, события могли принять весьма бурный оборот.

Так, в январе 1602 заключили тайный брак тридцатилетний Джон Донн, секретарь лорда-хранителя большой государственной печати Эджертона, и семнадцатилетняя Энн Мор, племянница лорда-хранителя. Через некоторое время Донн написал отцу своей возлюбленной сэру Джону Мору покаянное письмо: «Сэр, я признаю, что моя вина настолько велика, что не осмелюсь молить вас о ни о чем более, как только поверить, что ни цели мои, ни средства не были бесчестными. Но во имя той, о которой я забочусь более, чем о состоянии моем и жизни (иначе я никогда не смог бы ни радоваться в этой жизни, ни наслаждаться в следующей) я смиренно прошу вас избавить ее от ужасного испытания вашим внезапным гневом». У сэра Джона было достаточно причин для «внезапного гнева»: Донн, хоть и принадлежал к золотой молодежи, но не был аристократом, он перебивался случайными заработками и не имел постоянного источника дохода, и главное: он был католиком. И сэр Джон Мор постарался, чтобы новоиспеченный зять оказался в лондонской тюрьме Флит и, естественно, лишился работы.

Однако в конце концов зять и тесть примирились, и брак был оглашен в апреле 1602 года. Выйдя из тюрьмы, Донн оказался не у дел, а некогда солидное наследство почти полностью иссякло. Более десяти лет супругам пришлось прожить в нужде. Джон тщетно искал постоянную работу, переходил от одного знатного покровителя к другому. Тем не менее он, по-видимому, был очень счастлив в браке. В 1611 году, когда Джон сопровождал своего нового патрона в заграничной поездке, он написал для Энн послание, которое назвал «Прощание, запрещающее печаль». В этом стихотворении взаимная любовь супругов становится отражением космической гармонии.

Один из его биографов Айзек Уолтон пишет о Донне и Энн: «Между ними существовало такое родство душ, что однажды, находясь в отлучке, он увидел во сне жену с мертвым младенцем на руках. Позже Донн узнал от супруги, что в тот самый миг она разрешилась от бремени мертвым ребенком».

Энн родила 12 детей, семеро из них пережили свою мать. Она умерла в 1617 году, и после ее смерти Донн поклялся никогда больше не жениться.

XVII век – эпоха бурных политических схваток – подарил английской истории немало романтических историй.

Одна из самых своеобразных и трогательных связана с графом и графиней Нортумберлендскими. Эта пара вела весьма бурную и полную скандалов жизнь, в духе сатиры Филдинга; однажды, после очередной ссоры они рассталась на целых два года, потом снова съехались. Но когда после порохового заговора Гая Фокса граф «попал под раздачу» и оказался в Тауэре, графиня тут же перевела прицелы своих орудий и разослала по всей стране множество писем, в которых поносила последними словами короля и правительство. Тем временем граф в тюрьме писал для сына руководство «Обращение с женщиной», где советовал держать жену в ежовых рукавицах и не позволять ей проявлять свой норов. Так он коротал время до своего освобождения, после чего воссоединился с графиней, и они снова зажили не тихо и не мирно, но, по-видимому, счастливо. Когда графиня умерла, все ожидали, что граф вздохнет с облегчением. Однако его горе было таким глубоким и неподдельным, что поразило всех его друзей.

Во время гражданской войны 1642–1649 года многие дворянки сопровождали своих мужей-офицеров всюду, куда тех направляла воля короля или Кромвеля. Анна Фэншоу, супруга Ричарда Фэншоу, военного министра, мать его четырнадцати детей, неизменно следовала за мужем, куда бы он ни направлялся – в Бристоль, Корнуолл, на острова Силли, в Ирландию, в Испанию, позже во Францию. в Бельгию, в Португалию. Когда ее муж попал в плен, Анна (как позже написала она своим детям) «неизменно каждое утро, как только часы пробьют четыре, взяв затемненный фонарь, совершенно одна, пешком шла из квартиры кузена Янгса на Чэнсери-Лейн в Уайтхолл – а там подходила к окну мужа и тихо его окликала; так мы с ним разговаривали, и иногда я настолько промокала от дождя, что вода затекала мне за ворот и выливалась у пят. Он рассказал мне, как следует обратиться к их генералу Кромвелю (что я непрерывно и делала), который очень уважал вашего отца и выкупил бы его к себе на службу на любых условиях».

Позже, после его освобождения, когда они плыли в Испанию, их судно чуть было не взял на абордаж турецкий военный корабль. Женщин немедленно закрыли внизу, чтобы не подвергались опасности. Однако Анна не пожелала разлучаться с мужем в такой решительный момент. «Этот зверь капитан запер меня в каюте; я долго стучала и кричала – бесполезно, пока наконец дверь не открыл юнга; вся в слезах, я упросила его проявить милосердие и одолжить мне свою синюю нитяную шапочку и просмоленную куртку. Он согласился, и я дала ему полкроны, надела его одежду, отшвырнув ночную рубашку, тихо выбралась наверх и встала на палубе рядом с мужем, не страдая ни морской болезнью, ни страхом; должна признаться, что поступила неосторожно, но сделать это заставила меня страсть, с которой я не могла справиться».

Они прожили вместе более двадцати лет, и после смерти Ричарда Анна написала: «Слава Господу, на протяжении всей нашей жизни мы всегда жили одним умом. Наши души тесно сплелись воедино, наши цели и планы были едины, наша любовь – общей, одно и то же вызывало у нас негодование. Мы настолько хорошо изучили друг друга, что с первого взгляда могли понять мысли супруга. Если когда-либо на земле существовало настоящее счастье, то Бог дал мне его в нем».

Леди Пендаррок повезло меньше – ее супруга взяли в плен революционеры, и он был обезглавлен. Архивы сохранили ее прощальное письмо:

«Милое мое сердце, наша печальная разлука никоим образом не способна заставить меня забыть тебя, и с тех пор я почти не думаю о себе, а едино лишь о тебе. Твои милые объятия, которые я до сих пор живо помню и никогда не забуду, эти верные свидетельства чувств моего доброго супруга, заворожили мне душу и вызвали в ней такое благоговение перед твоей памятью, что, будь это возможно, я собственной кровью скрепила бы твое мертвое тело, чтобы оно снова ожило, и (со всем благоговением) не сочла бы за грех еще ненадолго отнять у неба мученика. О мой любимый, прости мне мою страстность – ведь это будет последняя (о роковое слово!) весточка, которую ты от меня получишь. Прощай, десять тысяч раз прощай, дорогой мой, милый… Твоя печальная, но неизменно верная жена, которая будет любить даже твой мертвый прах». Другая вдова казненного роялиста, леди Рассел, записала в своем дневнике много лет спустя после того, как овдовела: «Сердце мое скорбит и не поддается утешению, ведь более нет со мной милого спутника, делившего со мной радости и печали… Не сомневаюсь, что он обрел, наконец, покой, а вот я без него на это не способна».

По другую сторону баррикад тоже кипели нежные чувства. Суровый лорд-протектор Оливер Кромвель в краткие минуты, свободные от военных и политических баталий, писал своей супруге Элизабет: «У меня нет особых новостей, просто я люблю писать моей милой, которая неизменно обитает в моем сердце».

Англичанки XVII века были уже достаточно решительны не только для того, чтобы выходить замуж по любви, но и для того, чтобы не влюбляться в первого встречного. Так, Дороти Осборн, дочь губернатора острова Гернси, так сформулировала свои требования к будущему супругу:

«Существует очень много черт характера моего будущего мужа, которые способны сделать меня счастливой в браке. Во-первых, у нас должны быть общие наклонности, а для этого он должен получить такое же воспитание, как я, и быть привычным к тому же обществу; то есть он не должен быть слишком уж сельским джентльменом и разбираться лишь в охотничьих соколах да собаках, предпочитая тех или других собственной жене, но и не должен быть одним из тех, чьи жизненные цели простираются не далее желания стать мировым судьей, а на склоне жизни – главным шерифом, который не читает ничего, кроме свода законов, и не изучает ничего, кроме латыни, дабы пересыпать ею свои речи, изумляя этим своих бедных ссорящихся соседей и скорее устрашая их, нежели убеждая помириться.

Он не должен начать курс своего обучения в бесплатной школе, быть направленным оттуда в университет и достичь пика своей карьеры в Судебных Иннах, не иметь никаких знакомых, кроме прежних товарищей по обучению в этих местах, говорить на французском, почерпнутом из свода стародавних законов, и не восхищаться ничем, кроме рассказов о пирушках былых времен; он не должен также быть городским щеголем, постоянно обитающим в таверне, и посредственностью, что не в состоянии представить, как можно хотя бы час провести без компании – разве что во сне; дамским угодником, строящим куры каждой встреченной им женщине, думающим, что те ему верят, вечно смеющимся и над которым тоже смеются; ни мсье путешественником, с перьями на шляпе и в голове, который способен вести беседу лишь о танцах и дуэлях. Он ни в коем случае не должен быть глупым, сварливым, раздражительным, заносчивым либо алчным человеком, и ко всему этому следует добавить, что он должен любить меня, а я – его, со всею страстью, на которую мы только способны. Без всего этого его состояние, хотя бы и очень большое, не сможет меня удовлетворить, а если он обладает этими качествами, то даже его бедность не заставит меня раскаяться в своем выборе». При этом своему суженому она практически не оставляет выбора: «я так долго жила на свете, располагая сама собой, что кто бы ни овладел мною, должен будет принять меня такой, какая я есть, не надеясь когда-либо меня изменить».

Дороти Осборн, леди Темпл (1627–1695) – британская писательница, автор многочисленных романов в письмах, жена сэра Уильяма Темпла, 1-го баронета. Женщина стала знаменитой тем, что отказалась подчиниться воле семьи и выйти замуж за навязываемого жениха, причем, не кого-нибудь, а сына самого Оливера Кромвеля

Дороти была большой противницей теории о том, что «брак обладает волшебным свойством порождать из пустоты любовь, не говоря уже о неприязни», но одновременно не одобряла и длительные помолвки. «Я не помню, чтобы когда-либо видела или слышала о какой-нибудь паре, которая воспитывалась вместе (а таких, кто обручен с детства, как ты знаешь, множество) и супруги бы не испытывали друг к другу глубочайшую неприязнь и не расставались бы при первой возможности».

Эта разборчивость принесла свои плоды – Дороти отвергла самого сына лорда-протектора и после долгих лет противоборства с семьей вышла замуж за своего избранника – бывшего приближенного короля сэра Уильяма Темпла. В браке она была очень счастлива. что позволяло ей с чувством законного превосходства вздыхать над горестной судьбой своих знакомых и соседей: «Знавала я одного человека, очень красивого и способного стать истинным джентльменом, – ведь, хотя он и не был, как говорят французы, grand philosophe, но, находясь в хорошем обществе и немного узнав мир, он мог бы стать не хуже многих, о которых и он сам, и окружающие весьма высокого мнения. Теперь же он похож на большого мальчика, только что закончившего школу; мы видим, как он только и делает, что бегает по поручениям жены и обучает для нее собаку разного рода трюкам, и это все, на что он способен, ибо в разговоре он говорит только сам, не давая никому вставить ни слова, и, услышав, что он говорит и как громко это делает, вы бы решили, что он пьян от счастья иметь жену и свору собак. Я так от этого устала, что вскоре заторопилась домой».

«Жена полковника Торнхилла – жертва самой дикой скотины из всех, когда-либо существовавших. В тот день, когда она приехала сюда (в Ноултон), он намеревался, похоже, приехать вместе с ней, но по пути заехал к старому приятелю и сказал ей, чтобы она ехала дальше, а он ее нагонит. Приехал он лишь на следующий вечер и был до того пьяным, что его немедленно пришлось уложить в постель, куда она и последовала за ним после ужина. Я даже перекрестилась при виде такого терпения».

«Возможно ли то, о чем говорят: что милорд и миледи Лестер серьезно поссорились и что, после того как он терпел ее сорок лет, сейчас он охаживает ее палкой и собирается добиться в семье полной власти? В какие же времена мы живем – вряд ли из десяти супружеских пар найдутся хотя бы две, которые не вопили бы во всеуслышание о своей неспособности найти общий язык».

Наблюдения Дороти Осборн-Темпл подтверждает священник англиканской церкви Джереми Тейлор: «Женщина рискует в браке большим, ибо нет у нее убежища, чтобы скрыться от дурного мужа; ей приходится замыкаться в своей печали и вынашивать плоды собственных неразумия и несчастья, и она в большей степени находится под их гнетом, ибо ее мучитель обладает гарантиями своих привилегий, а женщина может жаловаться лишь Господу, как это делают подданные государей-тиранов; а более не к кому ей обратиться».

И все же не все сентенции Дороти подтверждаются. И в XVII веке из брака иногда возникала любовь. Один такой случай зафиксирован документально. Мэри Кирк, фрейлина королевы Екатерины, была отлучена от двора после того, как родила в Уайтхолле ребенка (незаконного). После этого сэр Томас Вернон, некогда отвергнутый ею любовник, снова возобновил свои ухаживания и женился на ней. Как заметил граф де Граммон, «его страсть после свадьбы даже увеличилась, а прекраснейшая его супруга, привязанная к нему поначалу из благодарности, скоро стала испытывать к нему влечение души и ни разу не принесла ему ребенка, отцом которого был бы не он; и хотя в Англии было немало счастливых пар, но эта, несомненно, была наисчастливейшей».

Афра Бен – экстравагантная застрельщица женской литературы в Англии – оставила нам также своеобразную «Книгу для молодых супругов», в которой давала советы юному жениху «с другой половины постели».

«Эти белоснежные груди, которых доселе ты едва дерзал касаться мизинцем, теперь, не спрашивая дозволения, можешь крепко сжимать рукою… О, невыразимое наслаждение! Теперь ты можешь заниматься сотней восхитительных дел, дабы утолить свои желания, и применять еще множество других волшебных приемов. Теперь ты можешь превзойти Аретино и всех его легкомысленных спутников в разнообразии любовных позиций…»

Однако брак не достигнет совершенства, если останется бездетным, и Афра Бен живо описывает тревогу ной новобрачной, которая через три месяца после свадьбы все еще не ощущает признаков беременности: «она очень ревностно выспрашивает у знакомых, какого рода ласки те получают от своих мужей; и самым бесстыдным образом рассказывает о том, что происходило между ней и ее мужем за занавесками или украдкой; и делает она это с целью узнать, понимает ли ее муж свое дело правильно, делает ли его достаточно хорошо и часто, а также насколько он способен к этому занятию и т. д. Для проверки этого женский совет выносит на свет Божий столь много подробностей брачных отношений, что стыдно бывает даже и помыслить, не то что поведать о них».

Миссис Бен перечисляет классические афродизиаки: устриц, яйца, петушиные гребешки, шоколад и тому подобное. Вполне современно звучит и следующий совет: «Я бы на твоем месте стала почаще заигрывать с ним, принимая всяческие милые и бесстыдные позы, дабы возбудить его; тогда он несомненно поймет, что винить здесь следует не твою холодность и отсутствие желания, но вынужден будет признать, что ты в достаточной мере приложила к этому старания».

Если же стараний прилагается слишком много и молодая жена устает, мужа следует кормить: утиными яйцами, красной капустой с жирным мясом, мясом старых кур, рисом, телятиной и голубиными мозгами, сваренными в овечьем или козьем молоке, куда накрошен мускатный орех, с небольшим количеством рейнского вина.

Очень практический подход к супружескому блаженству, однако он не лишен смысла. Миссис Бен хорошо представляла себе, как женщина может настоять на своем и при этом избежать утомительных споров.

Уильям Коббет – историк протестантской реформации – с истинно протестантским здравомыслием дает советы женихам:

«Приглядись к тому, как она работает зубами, потому что они сопряжены с другими членами тела и функциями ума. „Как едим, так и работаем“ – пословица древняя, как седые скалы. Не придавай особого значения тому, как она вышивает, разного рода картам мира и прочим вышивкам, сошедшим с ее иглы. Посмотри лучше, как она расправляется с бараньей отбивной или бутербродом с сыром, – и если она поглощает их быстро, можешь быть твердо уверен в ее энергии, в том неутомимом трудолюбии, без которого жена из помощницы превращается в обузу. Что касается любви к ленивой женщине, то в груди человека активного она не продержится долее одного-двух месяцев. Другими признаками трудолюбия служат быстрая и немного тяжеловатая походка, а также то, что тело ее при ходьбе наклоняется немного вперед, а взгляд направлен в одну точку. Это хорошие качества, потому что говорят о серьезном намерении прийти в нужное место. Я не люблю, и никогда не любил, девиц с неторопливой и мягкой поступью, потому что они движутся, как будто им совершенно безразличен результат».

Аристократы, как водится, больше внимания уделяли духовным материям. Так, маркиз Галифакс написал «Наставление» для дочери Элизабет, вышедшей замуж за Филипа Стэнхоупа и ставшей позже матерью знаменитого графа Честерфильда. С суровой отеческой любовью он вводит дочурку (которой, скорее всего, лет 17–18) в курс дела или, скорее, открыто признает те неприятные подробности супружества, о которых дочурка уже могла бы догадаться сама: «Одна из невыгод положения твоего пола состоит в том, что молодым женщинам редко дозволяется поступать так, как они того желают, а забота и опыт их друзей считаются более надежными проводниками, нежели их собственные фантазии; и скромность часто не позволяет им ответить отказом на рекомендации родителей, хотя, быть может, в душе они и не всегда с оными согласны. В таковом случае им остается только попытаться облегчить свою участь и, мудро относясь ко всему, что не нравится им в муже, постепенно сделать вполне сносными те качества, кои, ежели на них не обращать внимания, могли бы со временем вызвать отвращение.

Прежде всего ты должна усвоить для себя главное: между полами существует неравенство, и в системе мироздания мужчины, кои должны быть законодателями, наделены большею долею разума; твой же пол, соответственно, лучше подготовлен к послушанию, необходимому для лучшего исполнения тех обязанностей, кои по праву на него возложены. Сие выглядит несколько несправедливо, но лишь на первый взгляд.

Ваша внешность обладает большею силою, нежели наши законы, а ваши слезы – большим могуществом, чем наши разумные аргументы. Действительно, по отношению к твоему полу законы брака более суровы… Законы не обращают внимания на неравенство умов, ведь лишь немногие мужчины, составлявшие их, обладали достаточной утонченностью. Ты же должна извлечь все возможное из требований закона и обычая… Посему ты прежде всего должна понять, что живешь в эпоху, когда некоторые слабости стали настолько обычными, что считаются до определенной степени допустимыми. В этом мире существует неравенство, и наш пол, подобно тирану, установил несправедливые правила, по которым то, что считается в высшей степени преступным для женщины, значительно менее осуждается в мужчине. Корень и оправдание сей несправедливости заключаются в защите семьи от любых невзгод, что могут запятнать ее репутацию. Не провоцируй мужа – притворись лучше, что ничего не замечаешь, – ведь не подобающие жене жалобы лишь делают ее смешной; не следует обо всем рассказывать миру, надеясь, что он примет твою сторону; сдержанность и молчание – вот лучший укор мужу. Они естественным образом сделают его более уступчивым в других вещах, и их благотворное влияние ты будешь ощущать еще долго». Желна должна уметь «избирать для разговора подходящий момент, когда порыв тщеславия, амбиций, а иногда и доброты, откроет и расширит его ограниченный разум; немного вина также способно повлиять на его дурное настроение, на некоторое время его улучшив… самый верный и испытанный способ обуздать грубияна – вести себя с ним, как мудрый министр ведет себя с легкомысленным государем, то есть незаметно подсказывать ему те распоряжения, которые желаешь от него получить».

Шарлот Лукас либо читала труд маркиза, либо независимо от него пришла к тем же выводам. Однако дочь маркиза Элизабет оказалась не такой хорошей ученицей.

Язвительное замечание «Напрасный труд» было начертано рукою мужа Элизабет на форзаце ее дарственного экземпляра. Насколько напрасный – можно судить по письмам самого лорда Честерфильда. По-видимому, ни мать, ни супруга маркиза Галифакса, принимавшая участие в воспитании юного лорда Филипа, так и не сумели внушить ему уважения к женскому полу.

«Женщины – это те же дети, только побольше ростом; они прелестно лепечут и бывают иногда остроумны; но что касается рассудительности и здравого смысла, то я за всю мою жизнь не знал ни единой женщины, которая могла бы последовательно рассуждать и действовать в течение двадцати четырех часов кряду, – напишет лорд Честерфильд своему незаконнорожденному сыну, тоже Филиппу, которому прочит карьеру дипломата. – Какое-нибудь пристрастие или прихоть всегда заставляет их изменить самые разумные решения. Если люди не признают за ними красоты или пренебрегают ею, дают им больше лет, чем им на самом деле, или недооценивают их мнимый ум, обида мгновенно оборачивается вспышкой гнева, которая начисто опрокидывает всю ту последовательность, к какой они только сумели прийти в самые осмысленные минуты своей жизни. Здравомыслящий мужчина лишь шутит с ними, играет, старается ублажить их и чем-нибудь им польстить, как будто перед ним и в самом деле живой своевольный ребенок, но он никогда не советуется с ними в серьезных вещах и не может доверить им ничего серьезного, хоть и часто старается убедить их, что делает то и другое, – и они этим больше всего на свете гордятся. Они ведь до чрезвычайности любят совать свой нос в дела (которым, между прочим, вмешательство их обычно только вредит), и, по справедливости подозревая мужчин в том, что те чаще всего относятся к ним несерьезно, они начинают просто боготворить того, кто говорит с ними как с равными, притворяется, что доверяет им, и даже спрашивает у них совета. Я говорю „притворяется“, потому что люди слабые делают это всерьез, люди же умные только делают вид, что совет этот имеет для них значение.

Никакая лесть не может быть для женщин слишком груба или слишком низка: с жадностью поглотят они самую неприкрытую и с благодарностью примут самую низкую, и ты спокойно можешь льстить любой женщине, превознося в ней все что угодно, начиная от ума и кончая изысканным изяществом ее веера… Человек, который собирается вращаться в высшем обществе, должен быть галантным, учтивым и оказывать женщинам знаки внимания, дабы всем им понравиться. Слабость мужчин приводит к тому, что при всех дворах женщины в той или иной степени пользуются влиянием: они, можно сказать, чеканят репутацию человека в высшем свете и либо пускают ее в обращение, либо опротестовывают ее и отказываются принять. Поэтому совершенно необходимо быть с ними обходительным, нравиться им, льстить и никогда не выказывать и тени небрежения, ибо этого они никогда не прощают».

Словом, на манипуляцию рекомендуется ответить манипуляцией. «Вор у вора дубинку украл». (За моей спиной лежит книжка Клода Штайнера «Антикарнеги», в которой такой подход осуждается, а его пагубность доказывается на примере поведения Джорджа Буша в Иракском конфликте.) Кажется, это знамение эпохи – рассматривать брак как сделку, не всегда взаимовыгодную, в которой обеим сторонам не возбраняется ловчить для достижения своих целей, поскольку условия изначально несправедливы, но не могут быть изменены.

С одной стороны, ситуация не нова – супружество с древнейших времен было в первую очередь сделкой – экономической или политической. Но если раньше речь шла о сделке в интересах двух семей, двух родов, двух государств или шире – всего человечества (христианское понимание брака), а любовь и гармония в семье были результатом везения «брачующихся», то теперь речь идет именно о сделке двух людей, совершаемой в их собственных интересах, и любовь становится одним из рычагов влияния. Разумеется, в более выигрышной ситуации оказывается не тот, кто целует, а тот, кто подставляет щеку. С другой стороны, обольщение зачастую является единственно допустимой тактикой, в то время как в распоряжении мужчины остаются и кошелек, и закон, и идеологические аргументы, и розга учителя.

Находились оригиналы, которые, начитавшись подобных трактатов, пытались выстроить идеальный брак, разумеется, путем «воспитания» жены.

Одну из таких попыток предпринял Томас Дэй, автор романа «Сэндфорда и Мертон», героиня которого мисс Сьюки Симмонс – не только идеальная домохозяйка, но и личность поистине незаурядная: она весь год принимает холодные ванны, встает при свечах, многие мили скачет рысью на лошади, она интересуется искусством и наукой, презирает моду, живет вдали от общества и посвящает много времени благотворительности. Воспев Сьюки Симмонс, Томас Дэй решил воплотить свой идеал в реальность. Вместе с другом, Джоном Бикнеллом, Томас посетил сиротский приют в Шрусбери и отобрал там для своего эксперимента хорошенькую блондинку двенадцати лет, назвав ее Сабриной – в честь протекавшей поблизости реки Северн – и Сидни, в честь Алджернона Сидни, одного из своих кумиров.

Эксперименты Томаса Дэя с Сабриной закончились полным провалом. Когда он капал ей на руку расплавленным сургучом, девочка не могла стерпеть боли и вздрагивала; когда он стрелял по ее юбкам из заряженных порохом пистолетов, она пугалась и визжала. Дэй признал сей печальный факт и отправил девочку в пансион, назначив ей щедрое содержание. Через три года она вышла замуж за его приятеля Джона Бикнелла. В 1778 году Томас наконец нашел подходящую супругу – некую Эстер Мильнер, которая ради него согласилась забросить игру на клавесине и не нанимать служанок.

Роман антиковеда Джона Туэдделла закончился еще быстрее. Его избранница мисс Изабел Ганнинг порвала с ним, едва от пылких писем влюбленный перешел к посылке трактата Локка «Опыт о человеческом разумении», а также «Основ современной истории» и «Истории английской конституции».

Когда от трактатов философов и политиков возвращаешься к письмам и мемуарам рядовых англичан XVIII века, чувствуешь дуновение свежего ветра. В семьях (не экспериментальных, а самых обыкновенных) все по прежнему – мужья и жены не разучились любить друг друга. Вот отрывок из письма супруги Старого Дредноута – адмирала Боксуэна – полководца. сыгравшего выдающуюся роль в Семилетней войне.

Томас Дей (1748–1789) – британский писатель и аболиционист. Приобрел известность после благодаря книге «История Сэндфорда и Мертона»

«…Ты не можешь себе представить, какие планы я строю, желая лучше тебя встретить и принять. Из-за этого я провела много бессонных часов. Я наряжаюсь сама и наряжаю детей, я украшаю наш дом. Ты возвращаешься! Я живо представляю себе твой облик, твои речи. Что до меня, то их будет немного – я уже не смогу вымолвить ни слова. Иногда я никак не могу решить, во что мне одеться, – в синее, белое, желтое, красное или зеленое. Кажется, в последний раз я остановилась на белом, потому что наша встреча будет чем-то вроде повторной свадьбы, и я снова стану невестой, но более счастливой, чем в первый раз, потому что стала богаче на троих прекрасных детей».

Судя по письмам, они были по настоящему близки, и разумом, и телом, и душой, и адмирал недаром звал свою жену «дорогим другом и товарищем». Она пишет ему обо всем – о недавно прочитанной французской книге весьма фривольного содержания: «Но, милый мой, что это за книга! Мне стыдно за нее. Я прочитала ее целиком, и, не желая скрывать от тебя самых дурных поступков в моей жизни, я посылаю ее тебе, чтобы показать, какая безнравственная книга занимала твою целомудренную супругу последние два дня. (Считаешь ли ты меня такой же привлекательной, как Мирза?)» (Кажется, госпожа адмиральша пытается окольным путем внести разнообразие в их с адмиралом сексуальную жизнь. Если это так, надеюсь, она преуспела.)

Она отчитывается о ведении домашнего хозяйства: «все сено уже уложено в стога, а репа посажена», о семейных новостях (о свадьбе своего деверя): «Я считаю Джека очень счастливым парнем. Я думаю, что он почувствует себя еще счастливее с тех пор, как сможет наслаждаться обществом этой дамы не только днем, но ночью», и… снова о домашнем хозяйстве (или снова о сексе!): «Но довольно о свадьбе твоего брата. Теперь – о свадьбе твоей кобылы: уверяю тебя, что очень внимательно следила за нею…» И следует откровенный подробный отчет.

Она пишет ему о своих чаяниях: «Я не хочу ложиться рожать до твоего приезда. Присутствие столь великого человека может оказать на ребенка счастливое влияние, наделив его некоторыми из твоих героических качеств». И о своих страхах (в частности, ее беспокоило, что она недостаточно красива): «Я надеюсь, что ты найдешь чары в моем сердце, чары долга и любви, которые внушат тебе такую же любовь ко мне, как если бы я находилась в расцвете юности и красоты».

Сама Джейн Остин в романе «Доводы рассудка» изобразит очаровательную супружескую пару – адмирала Крофта и его верную жену.

«– Как вы, верно, много на своем веку путешествовали, сударыня! – обратилась миссис Мазгроув к миссис Крофт.

– Да, сударыня, немало пришлось поплавать за те пятнадцать лет, что я замужем; хотя многие женщины и больше моего путешествовали. Четыре раза пересекала я атлантические воды, а однажды курсировала в Ост-Индию и обратно, но лишь однажды; да и у родных берегов где только не побывала: и Корк, и Лиссабон, и Гибралтар. А вот за Стрейтс забираться не доводилось, и в Вест-Индии я не побывала. Мы ведь, знаете ли, Бермудские и Багамские острова Вест-Индией не называем…

– И поверьте, сударыня, – продолжала миссис Крофт, – ничего нет удобнее военного корабля; я говорю, конечно, о крупных. На фрегате, признаться, стесненнее себя чувствуешь; хотя женщина разумная и там сумеет превосходно обосноваться; смело могу сказать, лучшие дни моей жизни протекли на борту. Когда мы вместе, знаете ли, мне ничего не страшно. Слава тебе Господи! Здоровьем я всегда пользовалась отменным, климат мне любой нипочем. Первые сутки в море, бывает, помучаешься немного, а уж там и забудешь, что такое морская болезнь. Единственный раз, когда я томилась душою и телом, единственный раз, когда я маялась, воображая себя больной и не находя покоя, – это в ту зиму, когда я торчала одна в Диле, а мой адмирал (тогда-то еще капитан Крофт) был в Северном море. Вот когда я страху натерпелась и каких только немощей себе не насочиняла, оттого что не знала, куда себя деть и когда я опять получу от него весточку; а когда мы вместе, ничего у меня не болит и я всегда покойна».

Остин специально подчеркивает, что чета Крофтов – «совершенно счастливых и дружных» – была редким исключением среди женатых пар, а в финале напишет о главной героине: «Она гордо несла звание жены моряка и неусыпными тревогами платила законную дань за то, что приобщилась к племени, едва ли не более славному домашними своими добродетелями, нежели важною службою отечеству».

Действительно, как благородные саксонки темных веков, как жены героев гражданской войны, жены моряков часто делили с мужьями все превратности и невзгоды военной службы. А тяготы были нешуточными.

На рубеже веков госпожа Мэри Марта Шервуд, будущий автор семейной хроники «Семья Фэрчайльдов», так описывала условия, в которых ей с мужем пришлось плыть в Индию: «Женщина, никогда не совершавшая такого путешествия, да в каюте, подобной этой, не сможет понять, что такое настоящие неудобства. Каюта располагалась в центре корабля, что, в общем, неплохо, поскольку качка ощущается там меньше, чем с обоих бортов. В нашей каюте имелся иллюминатор, но его почти никогда не открывали; через всю каюту тянулся ствол огромной пушки, дуло которой было направлено в этот иллюминатор. Наш гамак висел над пушкой и находился так близко к потолку каюты, что в постели лишь с трудом можно было сесть. Когда насосы работали, трюмная вода текла через эту жалкую, хуже собачьей конуры, каюту. Чтобы закончить рассказ обо всех этих ужасах, следует еще добавить, что лишь полотняная завеса отделяла нас от кубрика, в котором сидели и, наверное, спали и переодевались солдаты, так что мне было абсолютно необходимо всегда, в любую погоду, проходить через это ужасное место до того, как первый из них начинал готовиться ко сну».

И если брачный союз выдерживал эти испытания, он становился нерасторжимым.

В самом деле, флотские пары забавны, но в них «что-то есть». Почти каждый раз, когда мы встречаемся с прочным браком, супруги объединяются в противодействии некой третьей силе: воле родственников, войне, разлучающему их морю и т. д. Кроме того, серьезные решительные испытания дают им возможность по-настоящему узнать друг друга, проявить лучшие качества своей натуры (если, конечно, есть что проявлять). В этом смысле герои и героини «Гордости и предубеждения» находятся в весьма невыгодном положении: пикник – не военный поход, котильон – не шторм на море, и даже противодействие родственников – обстоятельство скорее комическое, чем трагическое. Как же им узнать друг друга? Остается в самом деле уповать на хороший аппетит.

В 1966 году в США была опубликована работа психологов Мастерса и Джонсон «Сексуальная отзывчивость человека». Авторы этой работы решились на неслыханную смелость – изучать половой акт не по «рыбацким байкам», именуемым в психологии «самоотчетами», а непосредственно в лаборатории. Подопытные добровольцы – в основном студенты и аспиранты – занимались сексом и мастурбацией в присутствии группы исследователей. В итоге Мастерс и Джонсон проанализировали около 10 000 полных циклов сексуальных реакций и пришли к революционным выводам: большинство женщин способны испытывать оргазм, сексуальное наслаждение и удовлетворение женщины не зависит от размеров пениса мужчины, гораздо важнее предварительная стимуляция.

Начиная свои исследования, Мастерс и Джонсон преследовали в основном медицинские цели – они хотели, изучив нормальную сексуальность здоровых людей, разработать методики лечения сексуальных расстройств. Однако (и это неудивительно) их исследование имело большое значение для общества. Женщины утвердились во мнении, что фригидность является досадным отклонением, а не следствием анатомических и физиологических особенностей женского организма, и стали активно добиваться равного наслаждения в постели, заявили, что они тоже имеют право на оргазм, а впоследствии – что они само отвечают за реализацию этого права на практике. При этом, если частота и яркость сексуальных переживаний не соответствовали заявленному эталону, женщины часто обзаводилась комплексом неполноценности. В свою очередь, многие мужчины избавились от комплекса по поводу размеров пениса и начали комплексовать по поводу недостаточного владения сексуальной техникой и преждевременной эякуляции. «Стиль сексуальной жизни» претерпел серьезные изменения. А работа Мастерса и Джонсон стала классикой, без ссылки на которую не обходится ни один учебник сексологии, ни одна монография или популярная статья, освещающая вопросы человеческой сексуальности с той или иной точки зрения.

Нечто подобное происходило в Европе в 1770–1830-х годах. Разумеется, речь шла пока не о сексуальности, а просто о любви супругов друг к другу. И тем не менее изменения были революционными. Отныне, благодаря трудам романтиков, любовь открыто провозглашалась целью и основной составляющей брака. Позже культурологи напишут: «брак по любви возник в конце XVIII века, и весь XIX век был временем его распространения и развития».

У нас есть возможность оспорить этот тезис. Мы знаем доподлинно, что с самых древних времен супружеская любовь считалась одной из основных добродетелей и радостей, доступных человеку. Однако до последней трети XVIII века любовь была личным делом семейной пары и во многом действительно делом случая. Если речь шла о браке по любви, то обычно подразумевалась необходимость официально узаконить уже существующую любовную связь. Благоразумные и хладнокровные скандинавы, например, называли такой брак «браком из похоти» и полагали, что ни к чему хорошему это не приведет.

В XVIII и в XIX веке, как и в прошлые века, большинство браков, особенно в среде дворянства и буржуазии, заключались из финансовых соображений. Однако отныне вступающие в брак мужчины и женщины открыто объявляли о том, что намерены достичь со временем в браке полного согласия, гармонии и нежной душевной привязанности. Супружеская любовь из случайного выигрыша в лотерее жизни становилась бонусом, ради обладания которым молодые супруги были готовы потрудиться. Более того, совместный поиск супружеской гармонии был связан в их сознании с поиском духовного совершенства, саморазвитием, самовоспитанием. Для того чтобы добиться этого, супруги читают друг другу «серьезные книги», занимаются совместным изучением истории, предпринимают познавательные путешествия и «паломничества» в Италию и Грецию, увлекаются живописью, создают литературные и художественные салоны. Мужья посвящают жен в секреты своей профессии (к примеру, муж-юрист дает жене уроки права, муж-поэт становится ментором и даже рекламным агентом жены-поэтессы или писательницы), поощряют их интерес к благотворительной деятельности. «Невозможно не увидеть той интеллектуально-душевной и эмоциональной связи, которая существует между супругами… Они любят друг друга, они близки друг другу, но они вполне осознанно „работают“ над собой и над своими отношениями: брак как „работа“ – это ново. В такого рода отношениях могли теснейшим образом переплетаться интенсивный диалог, взаимопонимание и задушевность, с одной стороны, и подчинение и неравенство – с другой», – пишет Анне-Шарлотт Трепп, немецкий историк, исследовавшая взаимоотношения между мужчинами и женщинами в среде немецкого бюргерства в интересующую нас эпоху, автор книги «Мягкая мужественность и самостоятельная женственность. Женщины и мужчины в среде гамбургского бюргерства, 1770–1840».

Для подтверждения своей теории она приводит выдержки из писем, дневников и автобиографических текстов жителей Гамбурга – в основном коммерсантов и их невест и жен. Вот одна из таких выдержек – письмо Марианны Бауэр, 19-летней дочери гамбургского купца, своему жениху – 33-летнему историку, архивариусу и секретарю городского сената Гамбурга, написанное в апреле 1827 года незадолго до свадьбы. В период помолвки Марианна допустила какую-то ошибку в светском общении, и Иоганнес сурово ее разбранил. В ответ она пишет:

«Ах, Иоганнес, и стало мне тут вдруг тяжело на сердце при мысли о том, каково же мне будет дальше, когда я буду вся в твоей власти, если ты когда-нибудь действительно найдешь повод для неудовольствия. Со вспыльчивыми людьми я всегда совершенно робею, потому что они не слушают никаких оправданий и ни с кем не считаются. Этим ты вселяешь в меня страх, а не доверие, и в твоем присутствии я всегда буду скованнее… Милый, дорогой Иоганнес, не обижайся на меня, что я пишу тебе так откровенно, я только потому и могу так писать, что бесконечно тебя люблю и хочу сделать подлинно счастливым, ведь жена, которая тебя боится, которая не к тебе питает самое большое доверие на земле, тебе наверняка не нужна».

В комментарии к этому письму госпожа Трепп замечает: «Показательна та амбивалентность – с нынешней точки зрения, – которая была свойственна ее представлениям о браке и ее пониманию своего положения по отношению к будущему супругу. С одной стороны, она видела себя в будущем совершенно в его власти, с другой же стороны, она и в браке хотела иметь возможность оставаться вполне самой собой». С этим замечанием не поспоришь, но я хочу обратить внимание на другое – на то, с какой легкостью и непринужденностью Марианна воспроизвела чеканную формулу, которая кажется ей самоочевидной и не нуждающейся в дополнительных доказательствах:

Способность считаться с другими = открытости и доверию = непринужденности и естественности в отношениях = любви = подлинному счастью.

В другом письме (снова объяснения по поводу слишком непринужденного поведения Марианны и очередной вспышки гнева Иоганнеса) Марианна снова пишет об абсолютной необходимости открытости, доверия и уважения между супругами.

«Ведь мое блаженство в том и состоит, что ты все со мной обсуждаешь, что ты рассматриваешь меня как умное, мыслящее существо… Если же ты не почитаешь меня больше таким созданием, Иоганнес, то я не могу больше тебя любить». Напоминаю, это не феминистический трактат, не полемическая заметка в газете, не откровения какой-нибудь необычной женщины. Это вполне заурядное письмо вполне заурядной немецкой девушки своему жениху. Очевидно, в 1827 году идея брака, как союза двух мыслящих существ уже казалась совершенно заурядной и бесспорной. При условии, однако, что одно мыслящее существо полностью находится во власти другого, и единственное, чем жена может ответить на неуважение со стороны мужа, – это некоторая скованность в общении.

Произвели ли эти письма впечатление на Иоганнеса? Неизвестно. Однако они, несомненно, произвели впечатление на саму Марианну. Высказав столь откровенно свои надежды и желания, она, по всей видимости, утвердилась в избранной ею модели счастливого брака и весьма успешно воплотила ее в жизнь. В апреле 1830 года, спустя три года после свадьбы, она пишет мужу:

«Мой дорогой, милый, прекрасный Иоганнес!

Хотя Эмилия (их дочь. – Е. П.) все еще у меня и, как полагается, устраивает театр, я все равно не нахожу покоя, я просто должна тебе написать, почтовая бумага до того приветливо на меня смотрит, еще никогда я не испытывала такой нежности к белой бумаге, как в эти дни… когда я раньше полагала, что очень люблю кого-нибудь, это всякий раз было что-то вроде преклонения, потому что я не видела в нем никаких недостатков и считала его, по крайней мере по сравнению с самой собой, вполне совершенным, а теперь совсем иначе, я прекрасно знаю, что у тебя есть недостатки, но со всеми этими свойствами я тебя так ужасно люблю!»

Обратите внимание, что в своих размышлениях Марианна отходит от романтической традиции. Романтики требовали от возлюбленных совершенства и именно в наслаждении этим совершенством видели основную движущую силу любви. Марианна нашла более земную и одновременно более глубокую концепцию любви и счастливого брака.

К сожалению, столь успешно начавшийся брак был недолгим. Марианна рано умерла. Иоганнес написал ее биографию, с которой вы можете ознакомится, если судьба занесет вас в городской архив Гамбурга (а неплохая идея, кстати, – организовывать туры для молодоженов по местам, связанным с жизнью счастливых семейных пар).

Но немцы, как известно, – нация философов и психологов. А что же британцы? И они оказались не в силах противостоять обаянию романтизма. Переворот свершился за время жизни одного поколения. Еще в 1774 году доктор Грегори предлагал в своем «Отцовском завете дочерям» вполне традиционные поучения, под которыми могли бы подписаться мыслители XVII века: «Не обладая выдающейся природной чувствительностью и редчайшим везением, женщина в этой стране имеет очень мало шансов выйти замуж по любви. Мужчина с изысканным и утонченным вкусом вступает в брак с женщиной потому, что любит ее более любой другой. Женщина со столь же развитым вкусом и утонченностью выходит за мужчину потому, что уважает его, и оттого, что он сам отдает ей предпочтение».

«Подписание брачного контракта». Художник – Джордж Шеридан Ноулз. 1905 г.

В 1792 году доктор Грегори, а заодно и Жан-Жак Руссо, настаивавший на естественном различии в правах и обязанностях мужчины и женщины, получили суровую отповедь от Мэри Уолстонкрафт. «Если женщины по природе своей ниже мужчин, все равно их добродетели пусть не по степени, но хоть качественно должны быть те же, что и у мужчин, в противном случае добродетель есть понятие относительное. Соответственно и поведение женщин должно основываться на одинаковых принципах с мужским и иметь ту же цель. Моральный облик дочерей, жен и матерей определяется тем, как выполняют женщины свои естественные обязанности. Однако целью, великой целью их устремлений должно явиться раскрытие их внутренних возможностей и обретение ими достоинства для осознания своих добродетелей».

Еще десять лет спустя, в 1801 году, некий полковник Хэнгер предлагает для укрепления добродетели разрешить разводы, «а в некоторых случаях – полигамию», а также принять «закон, требующий, чтобы каждую молодую женщину перед предполагаемой свадьбой принимал какой-нибудь достойный прелат. Она должна дать перед алтарем Божьим торжественный ответ, избран ли будущий муж ею самой, по доброй воле, и не заставили ли ее согласиться на брак угрозы и принуждение со стороны родителей. Обычно браки заключаются в изрядной спешке, и стороны не успевают узнать друг друга достаточно хорошо».

Это, конечно, уже эпатаж, в духе «Утопии» канцлера Мора, где жениха и невесту раздевают донага и показывают друг другу, чтобы каждый из них знал доподлинно, с кем вступает в брак, и все же проект полковника Хэнгера – свидетельство того, что идея браков по взаимной склонности уже преодолела Ла-Манш и нашла приют в сердцах англичан.

Другим следствием того же процесса стала мода на браки «уводом», а точнее, совместные побеги в Шотландию, где влюбленных могли обвенчать быстро, тайно и без лишних формальностей. Разумеется, побег и тайный брак англичанам были не в новинку, но в конце XVIII века браки «уводом» превратились в своеобразный вид спорта, зрители даже заключали пари – удастся ли очередной юной чете добраться до Гретна-Грин – ближайшей деревушки на границе с Шотландией, где можно было обвенчаться без помех, или разгневанные родители сумеют поймать свою легкомысленную дочь. Другим приютом для влюбленных душ был остров Гернси. Для тех, кто желал попасть туда, в Саутгемптоне всегда стояло на причале небольшое судно, однако сильные шторма делали такое путешествие по-настоящему опасным. Напротив, поездка в Гретна-Грин была сродни увеселительной прогулке, и некоторые пары именно так ее и воспринимали. Уже знакомая нам Мэри Марта Шервуд рассказывает в своем дневнике о даме и кавалере, которые играли в одной пьесе роли сбежавших в Гретна-Грин любовников. В перерыве между репетициями мужчина неожиданно предложил: «А что, если нам действительно туда съездить?». Так они и сделали, однако ничего путного не вышло – новоиспеченные супруги прожили долгую жизнь вместе, но никогда особенно не любили друг друга.

Правда, английские романтики быстро внесли новую струю в изучение супружеской любви – они обнаружили, что романтическая любовь в браке быстро проходит. Байрон (правда, устами Дон Жуана) сравнивал любовь с вином, супружество – с уксусом, и заключал: «Не ладят меж собой любовь и брак!». А Перси Шелли (зять Мэри Уолстонкрафт, о чем та, к счастью, никогда не узнала, ибо умерла при рождении дочери) писал уже от своего имени «Любовь свободна! Обещание вечно любить одну и ту же женщину не менее абсурдно, чем обет всегда оставаться приверженцем одной и той же веры: такая клятва в обоих случаях исключает для нас всякую возможность познания». При этом он делает классическую мужскую ошибку – рассматривает женщину как предмет, пусть даже предмет сакральный, некоего идола, объект поклонения. Идол действительно остается неизменным, но женщина, будучи, по определению Марианны Бауэр, «умным мыслящим существом» способна не только сама развиваться, познавая мир, но и побуждать к развитию и познанию своего спутника жизни. Возможно, Марианна Бауэр смогла бы многому научить Шелли, если бы они встретились и если бы он был готов учиться.

Однако нам пора возвращаться к Шарлот и Элизабет – героиням «Гордости и предубеждения». Роман создавался в период между 1796 и 1813 годами, то есть как раз в то время, когда новое понимание любви и брака утверждалось в английском обществе. Шарлот явно привержена старым традициям и полагает, что «счастье в браке – дело случая». Элизабет (возможно, отдавая дань новым идеям, а возможно, просто руководствуясь здравым смыслом) полагает, что счастье в браке – результат серьезной предварительной подготовки, важнейшей частью которой является изучение характера будущего супруга и поиск «материала» для будущей любви. В романе Джейн Остин обоим представится случай реализовать свои убеждения на практике.

Детские годы

Джейн Остин родилась 16 декабря 1775 года в доме священника Джеймса Остина у его супруги Кассандры в Стивентоне, графство Хэмпшир.

«Остины были старинной семьей, чье процветание, как и процветание многих других виднейших семейств в Англии, было основано на торговле шерстью, одно время составлявшей там главную отрасль промышленности, – пишет Уильям Сомерсет Моэм в очерке, посвященном Джейн и ее романам. – Нажив большие деньги, они, опять-таки, как многие другие, накупили земли и со временем влились в ряды земельного дворянства. Но та ветвь семьи, к которой принадлежала Джейн Остин, очевидно, унаследовала очень малую долю богатства, каким владели другие ее члены. Положение ее постепенно ухудшилось».

Мужчины семьи Остин искали себе профессии, которые позволили бы им прокормить семью. Ее дед был врачом, отец – священником. Одно время он содержал частную школу для мальчиков, и детство Джейн прошло не только в компании собственных братьев, но и учеников отца. Представьте себе: дюжина мальчишек и только одна сестра. Неудивительно, что Джейн была сорванцом, не странно, что она полюбила сестру Кассандру всей душой.

Мать Джейн, урожденная Кассандра Ли, тоже была из семьи священнослужителей, приходилась племянницей основателю и ректору Тринити-колледжа в Оксфорде, кроме того, по словам Моэма, «у нее было то, что в моей молодости называли хорошими связями, другими словами – она… приходилась дальней родней семьям земельного дворянства и аристократии». Необходимость для мужчин искать работу, пусть даже речь шла о покупке прихода, понижала статус семейства Остин, родственные связи Кассандры его повышали. Кассандре было тридцать шесть лет, когда родилась ее младшая дочь – Джейн.

В семье было шестеро сыновей. Их всех, кроме слабоумного глухонемого Джорджа, учил отец, позже двое братьев – Джеймс и Генри – поступили в Оксфорд, планируя пойти по духовной стезе, двое – Фрэнсис и Чарльз – отправились служить во флот и начали свою службу в возрасте двенадцати лет. Главным везунчиком оказался второй сын Эдвард – его усыновил богатый родственник отца Томас Найт, и позже Эдвард унаследовал поместья своего усыновителя в Кенте и Хэмпшире.

Мать сама кормила Джейн, но в возрасте около полугода ее, как прежде остальных детей, отлучили от груди и отправили на полтора года в ближайшую деревню к няньке. Именно такой способ воспитания помогал Кассандре справляться со всей оравой. Впрочем, она навещала своих малышей каждый день и следила, чтобы за ними был хороший уход. Один из сыновей Остинов, Джордж, родившийся глухим и страдавший конвульсиями, так и остался в деревне под присмотром вместе со своим дядей, у которого были те же проблемы. Позже Джейн выучила азбуку жестов, чтобы общаться с братом.

Когда Джейн исполнилось семь лет, ее вместе с девятилетней Кассандрой отправили в пансион – очевидно, родители считали, что домашнее воспитание не может дать дочерям навыков, необходимых для будущего дебюта в свете и на ярмарке невест. Далее разыгралась «типично английская» история, хорошо известная нам по романам Бронте и Конан-Дойла: сыпной тиф, начальница пансиона скрывает эпидемию от родителей, они чудом узнают обо всем от одной ученицы и забирают девочек, спасая от неминуемой смерти.

Через год девочки отправились в новый пансион в Рединге и, насколько известно, были вполне довольны тамошней жизнью, получая большое удовольствие от учебы. Чему они учились? Все тот же набор, знакомый нам из романов Шарлотты Бронте (но не Джейн Остин! Ее героини никогда не вспоминают о своих школьных годах): Закон Божий, французский язык, танцы, фортепиано, пение, рисование. Большое значение придавалось домоводству. Будущие хозяйки должны были надзирать за прислугой и хорошо знать всю ее работу: как сшить лоскутное одеяло, как ощипать гуся, как осадить гущу на кофе, как заставить куриц нестись зимой (надо забрать от них петуха и подкармливать рубленым мясом).

Эти знания девочкам вскоре пришлось применить на практике. Ли, первый биограф Джейн Остин, пишет:

«Можно утверждать как проверенную истину, что тогда меньше оставляли на ответственность и на усмотрение слуг и больше делалось руками или под присмотром хозяина и хозяйки. Что касается хозяек, то все, кажется, согласны в том, что они были лично причастны к высшим сферам кулинарии, а также составления домашних вин и настаивания трав для домашней медицины. Дамы не брезговали прясть нитки, из которых ткалось столовое белье. Некоторые любили своими руками мыть после завтрака и после чая „лучший фарфор“«.

Судя по документам, в огромной семье Остинов прислуги почти не было – это при том, что труд слуг в те времена стоил очень немного: горничной платили 4–6 фунтов в год, дворецкому – 8–10 фунтов. Даже в домах небогатых дворян держали несколько слуг: кухарку, двух горничных, домоправительницу или экономку, дворецкого, мальчика. У Остинов, кажется, была лишь деревенская девочка, помогавшая на кухне.

Миссис Остин и ее дочери сами шили рубашки и платья, и, по отзывам современников, это получалось у них не очень удачно; еще одна из родственниц Остинов замечает, что Джейн и Кассандра всегда были плохо одеты. Делали множество домашних заготовок. Миссис Остин сама коптила окорока.

Вероятно, она была лишена того тщеславия, которым Джейн сполна наделила мать Элизабет миссис Беннет. Та, услышав от своего гостя комплимент хозяйственности дочерей, тут же «поставила гостя на место, с достоинством заявив, что она вполне может держать хорошего повара и что ее дочерям нечего делать на кухне».

Миссис Остин была слеплена из совсем другого теста: она не только не стеснялась своих обязанностей хозяйки дома, но и находила время для того, чтобы сочинять шутливые стихи на радость всей семье.

И все же дочери Остинов не так уж много времени проводили на кухне, но это не значило, что они не имели обязанностей по дому, который хоть и был невелик, но требовал заботливых рук. Коттедж в Стивентоне соединяла с церковью Святого Николая, где служил отец семейства, прямая тенистая аллея. Вокруг дома был разбит сад с солнечными часами, за домом по склонам холма вились дорожки для прогулок: одна – обсаженная кустами боярышника и сирени, другая – обрамленная живой изгородью, вдоль которой росли анемоны, примулы и дикие гиацинты. Позже в романе «Нортенгерское аббатство» герои будут беседовать о любви к гиацинтам и о том, можно ли научиться любить цветы и человека.

В стороне, на защищенном от ветра каменными стенами огороде, росли овощи, цветы, фрукты и ягоды, в частности клубника и крыжовник, виноградные лозы и модная новинка – картофель. Рядом находились птичник и пчельник. Кассандра рано научилась ловко управляться с ульями и обеспечивала домочадцев медом, который охотно ели на завтрак и из которого готовили медовуху для дружеских вечеринок. Чтобы закончить о саде, необходимо сказать, что где-то в дальнем углу его притаился скромный дощатый домик: система канализации в домах появилась пока только в столице, провинциальные дворяне справлялись с естественными нуждами по старинке. Если дама или девица ощущала настоятельную потребность посетить данное строение, она говорила, что «выйдет в сад нарвать роз».

В таком доме не было места, где женщина могла бы уединиться. В георгианскую эпоху дома дворян обычно бывали двухэтажными. Внизу находились комнаты «общего пользования»: холл, гостиная, столовая, комната для завтрака, иногда называвшаяся «утренней комнатой», кабинет, библиотека, иногда музыкальная комната, если дом был побогаче. На первом этаже помещались также кухня, кладовая, чуланы, погреб, иногда небольшая пивоварня. Наверху располагались спальни. Джейн делила спальню с сестрой Кассандрой. Слуги спали на втором этаже либо в мансарде. Если же мансарды не было, а все комнаты второго этажа занимали хозяева, слуги жили на чердаке.

Завтракали у Остинов, как и во всей Англии, булочками и тостами с маслом (свежее масло – одно из преимуществ сельской жизни), джемом и медом. В чай можно было добавить молоко или сливки, но Джейн этого не любила. Тяжелые плотные завтраки с холодным мясом, вареными яйцами и элем давно вышли из моды, ими тешили себя лишь старые сумасбродные сквайры в заброшенных и приходящих в упадок поместьях.

О прогрессивности Остинов можно судить не только по картофелю в огороде, но и по чаю в столовой. Готовить завтрак и заваривать чай было обязанностью Джейн. Она кипятила воду в медном чайнике на каминной решетке, доставала запертые чай и сахар – эти продукты были слишком дорогими, чтобы доверить их слугам. Драгоценные листья хранились в деревянном ящике с двумя отделениями: для черного и зеленого чаев. Джейн смешивала их с помощью серебряной глубокой ложечки, называемой ковшиком, помещала полученную смесь в фарфоровый чайник, заливала кипятком. Потом колола сахар щипчиками и поджаривала тосты: на открытом огне, накалывая кусочки белого хлеба на специальную вилку с длинной ручкой. Приготовить тост так, чтобы он хорошо прожарился, но не подгорел, было большим искусством, требующим определенной сноровки.

Когда англичанки приобретали чай для семьи, для гостей или для особых случаев, у них был богатый выбор сортов из Индии и Китая. Остины покупали чай в Лондоне: тот, который продавали бродячие торговцы, был слишком низкого качества, перемешанный с сором, а иногда – с овечьим калом. Поскольку налог на чай был достаточно велик, чай был излюбленным предметом контрабанды. Рисунок английского карикатуриста Томаса Ровландсона изображает девицу, которая проносит чай через таможню, спрятав его в двух мешках под юбкой.

Многие мыслители и публицисты, желавшие приучить женщин к здоровому образу жизни, восставали против обычая чаепитий, так как предполагалось, что женщины от природы имеют более слабую нервную систему и излишнее возбуждение для них вредно, а чай считался возбуждающим средством. Элизабет Гамильтон – американская романистка и эссеистка – в «Мемуарах современных философов», изданных в 1800 году, утверждает, что женщины Англии ослабили нервы из-за «разрушительной и изнурительной привычки к питью чая». Некий доктор Грэм пошел еще дальше: он полагал, что «ежедневное использование, не говоря уже о злоупотреблении чаем и кофе», так же как и «спертый и грязный воздух», истощает «самые важные части женщин… отравляет в зародыше их потомство». И все же англичанки остались верны чаепитиям, которые в викторианскую эпоху превратились в одну из известнейших британских традиций.

Подробности чайного ритуала менялись в зависимости от ступени, которую занимал гость на общественной лестнице. Если, к примеру, в дом приходил торговец тканями, его могли угостить чаем с бисквитом или кусочком пирога, но на стол ставили самый дешевый фарфоровый сервиз. Хозяйка поместья могла угощать жен арендаторов чаем и кофе, с вином, булочками, тостами и пудингом с изюмом, миндалем и коринкой. Для этого использовался более дорогой сервиз. Но лучший фарфоровый сервиз приберегали для титулованных гостей. В «Чувстве и чувствительности» миссис Фанни Дэшвуд сокрушается, что ее овдовевшая свекровь и золовки, уезжая из родного дома, увозят самый красивый фарфоровый сервиз.

Завтракали Остины в девять, а вставали еще раньше – в семь, посвящая два часа до завтрака личным делам, требующим уединения и сосредоточенности: писали, учились, шили. Более аристократичные семейства засиживались допоздна за картами или «вертелись на балах» и вставали позже. Приехав в провинцию, столичные жители придерживались прежнего режима, чтобы лишний раз подчеркнуть свое отличие от провинциалов. Не случайно Элизабет Беннет в романе «Гордость и предубеждение» отправляется из дома после завтрака, чтобы помочь заболевшей сестре, проходит пешком около трех миль и попадает в соседнее поместье Незерфильд как раз тогда, когда его обитатели только садятся за стол.

Значимо было и время обеда. Когда родители Джейн были молоды, обедали очень рано: в два часа дня, а то и в час. Позже время обеда сдвинулось на три, три с половиной, четыре часа пополудни. Кстати, время с конца завтрака и до обеда называлось утренним, тогда было положено совершать утренние визиты, а дамам – надевать утренние платья.

В каждой семье был свой любимый набор блюд, хотя почтенные матери семейств активно обменивались рецептами. В частности, Остины любили отварную курятину, говяжье рагу, баранину с фасолью, копченые свиные ребрышки – их обожала миссис Остин, – говяжьи щечки с клецками, солонину и гороховый суп. После обеда джентльмены оставались в столовой, чтобы выпить «чего-нибудь покрепче», дамы коротали время в гостиной. Либо, при условии хорошей погоды и трезвой компании, дамы и джентльмены отправлялись на прогулку.

Гостиная в доме-музее Джейн Остин

Чай пили около шести-семи вечера, традиция five-o’clock tea появилась только в середине XIX века. После чая с горячими и холодными закусками начинался тихий семейный вечер: читали вслух, музицировали, дамы вышивали.

Поздно позавтракавшая аристократия обедала тоже поздно: в пять или в шесть часов, и опять это рассогласование порождает множество коллизий. В романе «Уотсоны» молодые люди хотят нанести утренний визит девушкам, с которыми танцевали недавно. Собственно, они обязаны это сделать, но в данном случае обязанность совпадает с желанием. Однако «из-за разницы во времени» они попадают как раз в тот момент, когда семейство собирается обедать, из-за чего всем приходится почувствовать неловкость.

«Том Масгрейв болтал с Элизабет, – пишет Джейн Остин, – до тех пор, пока их не прервало появление Нэнни, которая, приоткрыв дверь и просунув голову, сказала:

– Будьте добры, мэм, хозяин хочет знать, почему ему не подают обед.

Джентльмены, которые до сих пор игнорировали все признаки подготовки к обеду, какими бы они ни были явными, сейчас вскочили с извинениями, пока Элизабет торопливо велела Нэнни передать Бетти, чтобы она отнесла наверх птицу.

– Я прошу прощения, что так получилось, – добавила она, поворачиваясь дружелюбно к Масгрейву, – но вы знаете, что мы рано обедаем.

Тому нечего было сказать, он это знал очень хорошо, и такая очевидная скромность и неприкрытая истина сильно смутили его».

Но еще сильнее смущается героиня, юная Эмма: «Она чувствовала несовместимость этого знакомства со скромным образом жизни, который они вынуждены были вести, и, приученная в семье своей тети к более утонченной жизни, была очень чувствительна к тому, что в ее нынешнем доме могло вызвать насмешку у богатых людей. О боли, которую вызывали подобные чувства, Элизабет знала очень мало, ее менее изощренный разум или более верное суждение уберегли ее от подобного чувства унижения, и хотя она чувствовала свое низкое положение, она практически не ощущала стыда».

Просвещенный читатель воскликнет мысленно: «Какая чушь!». Судите же сами, как тяжело жилось в эту эпоху девушкам, для которых эта чушь, называемая «традициями и условностями» составляла большую часть жизни.

Кажется, с домашними заботами женщины семейства Остин справлялись неплохо, по крайней мере семья никогда не голодала, а вот с тем, что герои Остин называют «countenance» – «манерами», возникли сложности. Манеры пришлось подвергать дополнительной шлифовке в доме богатой родственницы – миссис Найт.

Уже после смерти Джейн Остин ее племянница Фанни напишет о своей тетке: «Она была небогата, и люди, с которыми она главным образом общалась, были отнюдь не тонкого воспитания, короче говоря – не более чем mediocres [заурядны (фр.)], и она, хотя, конечно, и превосходила их умственной силой и культурностью, в смысле утонченности стояла на том же уровне, – но я думаю, что с годами их общение с миссис Найт (которая их нежно любила) пошло обеим на пользу, и тетя Джейн была так умна, что не преминула отбросить все обычные признаки „обыкновенности“ (если можно так выразиться) и приучить себя держаться более утонченно хотя бы в общении с людьми более или менее знакомыми. Обе наши тетушки (Кассандра и Джейн) росли в полном незнании света и его требований (я имею в виду моды и проч.), и если бы не папина женитьба, которая переселила их в Кент, и не доброта миссис Найт, которая часто приглашала к себе гостить то одну, то другую сестру, они были бы пусть не глупее и не менее приятны сами по себе, но сильно потеряли бы в глазах хорошего общества».

Это письмо вызвало настоящий скандал среди поклонников таланта Джейн Остин. Им казалось, что на их любимицу возводят гнусную клевету. Как будто недостаточно быть талантливой писательницей, а нужно еще обладать всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами и светскими навыками. Вполне вероятно, что манеры Джейн и Кассандры не избежали налета провинциальности, а год, проведенный в пансионе, едва ли мог превратить их в светских львиц. «Джейн вовсе не хороша и ужасно чопорна, не скажешь, что это девочка двенадцати лет… Джейн ломается и жеманничает», – пишет одна родственница Остинов. «Джейн – самая очаровательная, глупенькая и кокетливая стрекоза и охотница за женихами, какую мне случалось в жизни видеть», – вторит ей другая. Ну а что вы хотите от девочки-подростка из небогатой провинциальной семьи?

Для нас это совершенно не важно – у нас есть романы Остин, и большего нам не надо. Однако, когда Джейн гостила у своих богатых родственников, она еще не была знаменитой писательницей, а вот ее бедность, провинциальность и плохо сшитые платья бросались в глаза. Сомерсет Моэм пишет: «Джейн и Кассандра были бедными родственницами. Если их приглашали подольше погостить у богатого брата и его жены, или у миссис Найт в Кентербери, или у леди Бриджес (матери Элизабет Найт) в Гуднестоне, это была милость и как таковая ощущалась приглашавшими. Мало кто из нас так добротно устроен, что может сослужить кому-то службу и не вменить это себе в заслугу. Когда Джейн гостила у старшей миссис Найт, та всегда перед отъездом давала ей немного денег, которые она принимала с радостью, а в одном из своих писем Кассандре она рассказывала, что братец Эдвард подарил ей и Фанни по пяти фунтов. Неплохой подарок для молоденькой дочки, знак внимания к гувернантке, но по отношению к сестре – только жест свысока».

В такой ситуации Джейн не могла не ощутить, что ее гордость страдает, и, следовательно, не могла не понять, что эта гордость у нее есть.

Чисто английская семья

В первой главе романа «Гордость и предубеждение» мы с вами становимся свидетелями разговора пожилой супружеской четы: мистера и миссис Беннет – родителей главной героини. Они вместе уже четверть века, и в их браке воцарилось некое ворчливо умиротворение. Кажется, они играют партию, где все ходы записаны заранее, или исполняют «заученный вхруст» комический дуэт.

Миссис Беннет взволнована новостью: расположенное неподалеку от их дома богатое поместье Незерфильд-парк долгие годы пустовало, но теперь, кажется, обрело нового владельца. Мистер Беннет не упускает случая подразнить свою спутницу жизни.

«– Вы хотите узнать, кто его арендует? – нетерпеливо спросила жена.

– Вы хотите рассказать мне, и у меня нет причин протестовать, – ответил мистер Беннет».

Кто же будет новым соседом Беннетов? Думаю, вы не слишком удивитесь, узнав что это «a single man of large fortune, four or five thousand a year» – «одинокий мужчина с большим состоянием – четыре или пять тысяч в год». (По-английски a fortune – означает не только удачу, но и ее материальное выражение – богатство, состояние.) Этот мужчина к тому же еще и молод, он приехал с севера и зовут его мистер Бингли.

Миссис Беннет считает, что такое соседство – большая удача для ее дочерей.

Мистер Беннет продолжает иронизировать.

«– Разве это каким-то образом их касается?

– Мой дорогой мистер Беннет! – ответила жена. – Иногда вы совершенно невыносимы! Вы должны понимать, что я имею ввиду его женитьбу на одной из них.

– Именно такова его цель? Для этого он и поселился здесь?

(Мистер Беннет использует слово «design» – в первом значении план, намерение, цель, и лишь во втором – чертеж, рисунок, набросок).

– Цель? Что за ерунду вы говорите? Но было бы очень хорошо, если бы он влюбился в одну из наших дочерей, а поэтому вы должны нанести ему визит, как только он приедет.

– Не вижу никаких причин для этого визита. Вы с девочками можете поехать, или пошлите только их, а то мистер Бингли ненароком влюбится в вас…»

Миссис Беннет настаивает:

«– Но подумайте о наших дочерях, Только подумайте, как хорошо будет устроена одна из них. Сэр Вильям и леди Лукас непременно поедут по этой самой причине – вообще-то они никогда не посещают незнакомых людей, вы это хорошо знаете…»

Роман был написан в довольно пуританскую эпоху, где любой огонь тлеет под пеплом, и даже о самых важных вещах говорят с равнодушным выражением лица. Видимо, сэр и леди Лукас гордятся своим титулом, а потому обычно ждут, что новые соседи первыми нанесут им визит. Однако в данном случае они готовы отступить от своих правил «по этой самой причине» – то есть потому, что у них тоже есть незамужняя дочь, которой не помешал бы «a single man of large fortune, four or five thousand a year».

Снова мы убеждаемся, что с первых же страниц романа речь постоянно идет об обладании – не в сексуальном, но во вполне материальном смысле этого слова, о ситуации, когда мужчина «влюбится», а женщина «будет устроена».

Автор, которому по правилам эпохи нельзя назвать вещи своими именами, вступает в своеобразный альянс с ограниченной, дурно воспитанной, а потому искренней миссис Беннет и ее устами рассказывает нам диспозицию. Мистер Бингли еще на приехал, а на его руку и состояние уже претендуют дочери мистера и миссис Беннет (чуть ниже мы узнаем, что дочерей пятеро), да еще дочь сэра и леди Лукас. Позже мы узнаем, что в игру вступают еще две племянницы миссис Лонг – соседки и одной из подруг-соперниц миссис Беннет. Кто победит в неравной борьбе?

Однако альянс недолговечен. Использовав миссис Беннет в своих целях, Джейн Остин тут же дистанцируется от нее и дает ей уничижительную характеристику: «она была женщиной простой, необразованной, с неустойчивым настроением… делом ее жизни (the business of her life) было замужество ее дочерей, а главным развлечением – визиты и обсуждение новостей».

Мистер Беннет искуснее в науке общественного лицемерия (признак более развитого интеллекта). Если верить автору, мистер Беннет – человек с «живым умом и саркастическим юмором, одновременно сдержанный и склонный к чудачествам, а потому за двадцать три года брака его жена так и не смогла понять его характер», что, кстати, не мешает их браку быть прочным.

Сама миссис Беннет, несмотря на свое дворянское происхождение, – ограниченная мещанка, которая не вызывает симпатии и уважения ни у собственного мужа, ни у автора. Однако, узнав некоторые подробности, вы, возможно, измените свое отношение к миссис Беннет.

Джейн Остин и ее герои («георгианцы» или, если угодно, «джорджианцы») – поданные Георга III, короля ганноверской династии, правившего Англией с 1760 по 1820 год. Правление его было весьма беспокойным: большую часть времени король проводил в схватках за власть с собственным парламентом, всячески поддерживая промонархическую партию тори и пытаясь совершенно истребить вигов – «партию страны». «Наступила эпоха бедствий и позора, чрезвычайных мер, запугивания оппозиции» – так характеризует эту борьбу словарь Брокгауза и Эфрона. Однако парламент оказался крепким орешком – королю периодически давали по рукам, и он, по выражению того же Брокгауза, «попадал под ненавистную власть вигов». В конце концов Георгу удавалось «пропихнуть» к власти угодных ему министров, но он заплатил за это дорогую цену. Во время правительственных кризисов он периодически «впадал в безумие» и в конце концов в 1811 году (за два года до выхода в свет «Гордости и предубеждения») впал в безнадежное помешательство и ослеп; управление страной перешло в руки регента – принца Уэльского, будущего Георга V.

Во внешней политике успехи Георга были еще более скромны. Он попытался приструнить американские колонии, да так «удачно», что началась война за независимость, позже не менее «успешно» пытался бороться с Великой французской революцией, а еще позже – с ее могильщиком Наполеоном Бонапартом.

В семейной жизни Георг был счастливее: его супруге Шарлоте-Софии Мекленбург-Стрелицкой были присущи достоинства настоящей королевы: строгие моральные принципы и высокая плодовитость – она родила королю пятнадцать детей: девять сыновей и шестерых дочерей. У супругов были общие вкусы – оба любили классическую музыку и сельскую жизнь. Были у них и разногласия (но без разногласий супружеская жизнь слишком пресна и однообразна). Памятуя о своих высоких моральных принципах, Шарлота неоднократно пыталась вмешаться в управление государством, но Георг каждый раз ее осаживал – возможно, зря. Но – что поделать? Шарлота-София явно попала не в свое время. Со времен королевы Елизаветы прошло двести лет, до правления королевы Виктории, внучки Георга III, оставалось еще почти полвека. Мужчины хотели порулить.

Каким государством управлял Георг? Сохранились данные статистики, которые говорят нам, что к началу XIX века в Англии проживало 11 миллионов человек. Из них 2 миллиона были заняты в сельском хозяйстве, около 750 000 – в промышленности. Остальные восемь с небольшим миллионов – нахлебники. Из них 5000 составляло дворянство, владеющее землей, 18 000 – духовенство, около 300 000 – армия, еще 300 000 занимались торговлей, 800 000 прислуживали в богатых домах. В городах жило около 15 % населения, остальные – в сельской местности. К числу «чистых иждивенцев» относились 2,5 миллиона детей и 2,5 миллиона женщин всех возрастов.

Понятно, что в такой ситуации длительное сохранение «статус кво» было невозможно. Восемь миллионов моментально съедали, выпивали, снашивали все, что производили три миллиона. Единственным выходом было развитие производства, это понимала даже консервативная партия тори. «Энциклопедия Кирилла и Мефодия» пишет об этом периоде так:

«Конец XVIII – начало XIX века стали временем гегемонии тори в британской политике: они неизменно формировали правительственные кабинеты и побеждали на парламентских выборах. В эти десятилетия Великобритания пережила промышленный переворот, бурный рост экономики, кардинально изменилась социальная структура британского общества. Рядом законов тори реформировали бюджетно-финансовую структуру государства, способствовали расширению свободной торговли и промышленному росту… Изменения внутриполитической структуры британского общества, рост городского населения, усиливавшееся влияние на социальную жизнь буржуазии, интеллигенции, наемных работников – все это превращало британскую избирательную систему в архаичный, оторванный от реалий жизни институт. Однако он обеспечивал лендлордам – основной опоре тори – значительное количество мест в парламенте. Проводя умеренные реформы в интересах развития британской промышленности и торговли, тори были решительными противниками изменений в избирательной системе».

Хотя большинство мужчин в романах Джейн Остин относятся к разряду лендлордов «разной степени лендлордовости», однако политические перипетии практически не находят отражения на страницах ее романов. Это не дань общественному мнению и не следование традиции, это – осознанный выбор. Ее современницы – английские писательницы сестры Бронте, Джордж Элиот и Элизабет Гаскелл – обладали гораздо большим кругозором и более активной жизненной позицией. Среди их героев были фабриканты и рабочие, евреи и священники-расстриги, французские философы-вольнодумцы и женщины, сами зарабатывающие себе на жизнь, на страницах их романов обсуждались самые актуальные вопросы и проблемы эпохи. Не то у Джейн Остин. Она ограничила круг своих героев лишь самой верхушкой английского общества: дворяне-землевладельцы, духовенство, офицеры, изредка чиновники и стряпчие. Даже прислуга, низменно присутствующая в дворянских домах и игравшая немаловажную роль в жизни их обитателей, никак не персонифицирована на страницах ее романов. Ее герои никогда не бывают в парламенте, не выступают в судах, не объезжают свои земельные владения, разрешая трудности арендаторов. Они лишь танцуют на балах, ездят на воды, наносят друг другу визиты. Такое умолчание очень красноречиво. Кажется, Джейн Остин просто боится говорить о том, что выходит за узкие рамки частной жизни. Но даже частная жизнь имеет свои ограничения. Героиням Джейн Остин всегда по двадцать лет. Они никогда ничему не учатся, не рожают детей, не нянчатся с младенцами, не воспитывают подросших малышей, не заказывают мясо у мясника, а молоко у молочника, не составляют меню, не ходят на кухню, чтобы снять пробу, не оплачивают счета. Они находятся в бесконечном ожидании – нового бала, нового пикника, нового визита. «И день и ночь до новой встречи». Иногда спрашиваешь себя: о чем они будут говорить о своими мужьями, когда наконец их найдут? Ведь все, что было в их жизни, – только этот поиск.

«Долгожданное событие, осуществившись, вовсе не приносит ожидаемого удовлетворения. Приходится поэтому загадывать новый срок, по истечении которого должно будет наступить истинное блаженство, и намечать новую цель, на которой сосредоточились бы помыслы и желания, с тем, чтобы, предвкушая ее осуществление, испытать радость, которая сгладила бы предшествовавшую неудачу и подготовила к новому разочарованию» (Джейн Остин «Гордость и предубеждение»)

И тем не менее нельзя назвать романы Джейн Остин скучными. Они интересны. Но чем?

Что георгианская Англия предлагала женщине?

У женщины низших сословий был некоторый выбор. Она могла выйти замуж за соседского сына, могла в ожидании суженного пойти работать на ферму или уйти в город, учиться на швею, вышивальщицу, модистку или продавщицу. Это были не самые легкие пути заработать кусок хлеба, к тому же одинокая молодая женщина легко могла стать добычей любого заинтересовавшегося ею мужчины, и все же для девушек часто это была заманчивая жизнь – вдалеке от родителей, в компании подруг. Заработанные деньги, пусть даже самые мизерные, давали некоторую самостоятельность. И когда такая девушка в конце концов все же выходила замуж, она знала, что в случае чего сможет внести свой вклад в семейный бюджет, да и не так уж благоговела перед супругом.

Дочь священника или небогатого чиновника могла получить образование и пойти в гувернантки и учительницы. Конечно, не многие гувернантки получали главный приз: руку и сердце хозяина именья, чаще на их долю доставались лишь попреки и издевательства, как со стороны хозяев и хозяйских детей, так и со стороны прислуги, видевшей в образованной гувернантке «выскочку» и «кривляку». Но учительница в пансионе могла позволить себе некоторую самостоятельность, и если она решалась предложить свои услуги на континенте, то могла и повидать мир.

Девушке из дворянской семьи, как правило, не грозили голод и нищета, ее статус защищал ее от оскорблений и посягательств со стороны мужчин, однако у нее были свои проблемы. Она была вечной содержанкой. Лет до 20–25 ее содержали родители, но унаследовать деньги родителей она не могла – они доставались братьям. Единственным способом получить материальное обеспечение было замужество, единственно возможным источником средств к существованию – тот самый a single man of large fortune.

Однако выйти замуж удавалось лишь приблизительно 30 % дворянок, остальные оставались старыми девами и вынуждены были жить на иждивении своих братьев. Почему? Потому что для замужества нужно было приданое, а мелкопоместные нетитулованные дворяне далеко не всегда могли дать своим дочерям приданое достаточное, чтобы прельстить a single man of large fortune, и, кстати, воспитание достаточное для того, чтобы юная девушка, донельзя озабоченная своим будущим, не выставила себя на всеобщее посмешище. Манеры провинциалки могли отпугнуть разборчивых женихов – а где ей, бедняжке, было набраться других манер?! Оставалась надежда на Великую Любовь, которая выше всех предрассудков и меркантильных соображений.

У мистера и миссис Беннет пятеро дочерей. Старшей, Джейн, около 23, следующей по старшинству, Элизабет, около 22, младшей, Лидии, 15, в промежутке между Элизабет и Лидией уместились еще Мэри и Кэтрин. Следовательно, пять из первых восьми лет брака миссис Беннет провела, будучи беременной. Неудивительно. что она постоянно жалуется на слабое здоровье.

Возможно, после пятых родов она утратила способность к деторождению; возможно, у нее было еще несколько выкидышей или мертворожденных детей – такие вещи были нередки в георгианской Англии, но о них не говорили. В семье родителей Джейн Остин было восемь детей, один из сыновей родился эпилептиком, его отослали из дома и никогда о нем не вспоминали.

Пять беременностей означают не только то, что миссис Беннет пятикратно испытала счастье материнства, но и то, что она по меньшей мере пять раз серьезно рисковала своей жизнью. В начале XIX века не было ни обезболивания, ни понятия о дезинфекции и при осложнениях в родах – таких как поперечное или косое положение младенца или узкий таз, – кесарево сечение женщине делали лишь в том случае, когда отец давал распоряжение «сохранить жизнь ребенка, а не матери» (саму мать в этом случае вообще не спрашивали). Если жена была дорога мужу и если в семье уже был наследник мужского пола, любящий муж мог отдать распоряжение спасти жену, и тогда младенца разрезали прямо в утробе с помощью щипцов, перфоратора, крючков и ножниц и извлекали из матки по частям. Но и в этом случае, и даже в том случае, когда роды проходили нормально, у женщины были все шансы погибнуть от болевого шока, от кровотечения или от родовой горячки – медицина не знала действенных методов борьбы с этими осложнениями.

Дочери мистера и миссис Беннет родились здоровыми, благополучно преодолели первые годы жизни, но и сейчас миссис Беннет пугается, услышав кашель одной из дочерей. Ведь кашель может означать туберкулез – коварный недуг, сгубивший немало цветущих девушек. Более того, болезнь одной из дочерей сведет к нулю шансы остальных на замужество. А мужья им нужны. Потому что положение миссис Беннет и ее пяти дочерей гораздо серьезнее, чем может показаться на первый взгляд.

«Почти вся собственность мистера Беннета заключалась в имении, приносящем две тысячи фунтов годового дохода. На беду его дочерей, имение это наследовалось по мужской линии и, так как в семье не было ребенка мужского пола, переходило после смерти мистера Беннета к дальнему родственнику. Средства миссис Беннет, достаточные при ее теперешнем положении, ни в коей мере не могли восполнить возможную утрату имения в будущем. Отец ее при жизни был стряпчим в Меритоне, оставив ей всего четыре тысячи фунтов».

То есть, если барышни Беннет не найдут себе мужей после смерти отца, им придется покинуть родной дом и жить впятером на весьма ограниченный доход миссис Беннет. Неудивительно, что у миссис Беннет расстроены нервы и что она зациклена на ловле женихов. Удивительнее другое: она любит своего мужа!

Когда во второй главе романа выясняется, что мистер Беннет, который также прекрасно сознает положение дел, все же нанес визит мистеру Бингли и таким образом начал столь многообещающее для барышень Беннет знакомство, миссис Беннет тут же прощает ему все прошлые насмешки и разражается панегириком во славу супруга:

«Мистер Беннет добился, чего хотел, – дамы пришли в крайнее изумление. Особенно сильно была поражена миссис Беннет. Однако, когда первый порыв радости миновал, она принялась уверять, что именно этого от него и ждала.

– Вы поступили в самом деле великодушно, мой дорогой мистер Беннет! Хотя, признаюсь, я не сомневалась, что в конце концов добьюсь от вас этого. Я знала, вы настолько любите наших девочек, что не способны пренебречь подобным знакомством. Ах, как я счастлива! И как мило вы над нами подшутили. Подумать только, вы еще утром побывали в Незерфилде и до сих пор даже словом об этом не обмолвились!

– Теперь, Китти, можешь кашлять сколько угодно, – сказал мистер Беннет, выходя из комнаты, чтобы не слышать восторженных излияний своей жены.

– Какой же, девочки, у вас прекрасный отец! – воскликнула она, когда дверь закрылась. – Не знаю, право, чем вы отблагодарите его за такую доброту».

Может быть, это и есть любовь по-английски?

Внешность и манеры

Что же представляли собой те самые пресловутые «countenance» – «манеры», которых, как мы знаем, не всегда хватало Джейн, но которым она придавала большое значение?

Для того чтобы описать их, англичане XIX века использовали специальный лексикон. Светский джентльмен или светская дама должны были быть: handsome – красивыми, статными, любезными, обходительными – весь краткий свод светских достоинств в одном слове, и good-humoured – доброго нрава, sensible – разумными, lively – живыми, общительными.

Мужчинам предписывалось быть gentelmen-like – обладать манерами джентльмена. Джейн Остин описывает «манеры джентльмена» так: «so much easy, with such perfect good breeding» – «он держится совсем просто, и вместе с тем чувствуется хорошее воспитание».

В женщинах ценилась способность быть fine – утонченными, pleasing – приятными, charming – очаровательными, не возбранялось быть an air of decided fashion – одетыми по последней моде.

Не менее важно было прослыть agreeable, что означает: приятный, милый, охотно выражающий готовность сделать что-либо, общественно активный. Собственно, этого достаточно для того, чтобы вызвать симпатии новых соседей. Именно эти качества – любезность, обходительность и сдержанный энтузиазм – незаменимы для того, чтобы с успехом выполнять свою роль в светском обществе, занятом исключительно обустройством браков и поиском способов бессодержательно, но интересно провести время. Этот эталон светскости не меняется с ходом лет или с переменой географических координат. Учебник светского этикета, вышедший в России сто лет спустя, дает такие характеристики светского человека:

«Для того чтобы быть приятным членом общества, нужно обладать крепким здоровьем, ровным веселым характером, помогающим легко переносить многочисленные и разнообразные неудобства деревенской жизни».

«В общественной жизни ровное и всегда дружелюбное расположение может считаться светской добродетелью, заменяющей нередко красоту, таланты и даже ум. Что может быть несноснее гостя меланхолического, своенравного, причудливого! Это живая пытка для бедных хозяев, которые не будут знать, чем угодить ему и чем развеселить его. Крайне тяжелы также сосредоточенные молодые люди, предающиеся одной любимой идее и считающие, что все другое недостойно их внимания».

Определение вовсе не такое невинное, каким может показаться на первый взгляд. Ведь, если следовать ему, получается, что все неравнодушные, увлеченные, склонные к серьезным размышлениям люди нежелательны и неприятны в светских гостиных. В этом нет ничего страшного, если у этих людей есть иное место для того, чтобы поговорить на серьезные темы – дружеский кружок, университетская аудитория, на худой конец – форум в интернете. Но у общества, описанного Джейн Остин, такой возможности просто нет. Светская жизнь – это единственный образ жизни, который им доступен. И если мужчина еще может поступить в университет, отправиться в путешествие, вступить в масонскую ложу, то для женщины гостиная и бальный зал являются альфой и омегой – она должна устроить свою судьбу, «свить гнездо», и у нее нет времени отвлекаться на что-либо иное.

На сколько же баллов Джейн «тянула» по этой шкале?

Была ли она handsome? Во всяком случае, она не была явно и подчеркнуто некрасива. С портрета, сделанного с прижизненного наброска сестры, на нас смотрит миловидное округлое лицо, обрамленное черными локонами. У нее высокий лоб, прямой нос, тонкие губы. Но больше всего привлекают внимание глаза. Мы сразу вспоминаем знаменитое описание глаз Элизабет Беннет, сделанное уже влюбленным, но еще не осознавшим этого Дарси: «Едва он убедил своих друзей, что в ее лице нет ни одной правильной черты, он вдруг заметил, что в ее темных глазах светится необычный для женщины ум и что благодаря этому они кажутся весьма красивыми и выразительными». Взглянув еще раз на портрет, мы можем согласиться: да, пожалуй, то же можно сказать и о глазах мисс Остин.

Сейчас она может показаться склонной к полноте. Но это вполне отвечало современному ей канону красоты. В первые десятилетия XIX века в моду вошли платья в стиле ампир, созданные портными, вдохновленными греческими драпировками. Платья были с завышенной талией и глубоким декольте (на портрете Джейн Остин целомудренно прикрытым нижней рубашкой). Первые костюмы в этом стиле, появившиеся во Франции в эпоху Наполеона, выглядели вызывающими, поскольку надевались почти на голое тело и казались скорее нижним бельем, чем одеждой. Известно, что сам император предложил одной из дам, пришедших на бал в новомодном платье, немедленно надеть что-нибудь более существенное, но даже он не смог заставить Жозефину, а следом за ней и всех парижанок отказаться от кощунственной моды.

Платья, которые носили англичанки, были более скромными. И все же они не предусматривали утягивания в корсет. Он стал легким, свободным и надевался чисто для проформы, вместе с нижней рубашкой и парой нижних юбок, завязанных под грудью, создавая красивые линии. «Такая манера одеваться, а вернее, раздеваться была бы замечена даже в Лондоне, так что суди сама, что за шум вызывает она здесь, в провинциальном городишке», – написала в свое время Джейн ее кузина Элиза, рассказывая о попытках «полковых дам» угнаться за модой.

Естественно, эта мода была рассчитана на развитую статную фигуру, чтобы было чем заполнить платье. Пышногрудые, полнотелые, румяные уроженки юга Англии считались в ту пору эталоном красоты. И, как мы видим на портрете, Джейн вполне этому идеалу соответствовала.

Сомерсет Моэм, глядевший на Джейн глазами мужчины XX века, пишет о ее внешности так: «С единственного ее портрета, который я видел, смотрит толстоморденькая молодая женщина с невыразительным лицом, большими круглыми глазами и объемистым бюстом; возможно, впрочем, что художник не отдал ей должного».

Что ж, о вкусах не спорят.

Была ли она agreeable? Да, несомненно. Дурно сшитые платья и провинциальные манеры не мешали ей от души наслаждаться танцами. В письме Кассандре она хвастается: «Всего было только двенадцать танцев, из которых я танцевала девять, а остальные – нет, просто потому, что не нашлось кавалера».

Была ли она доброй? Пожалуй, нет. Другие отрывки ее писем свидетельствуют о том, что она была из тех, кто ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца:

«Вы только подумайте, миссис Холдер умерла! Бедная женщина, она сделала все, что было в ее силах, чтобы ее перестали поносить».

«Вчера миссис Хэйл из Шерборна от испуга родила мертвого ребенка за несколько недель до того, как он ожидался. Полагаю, что по неосторожности она посмотрела на своего мужа».

«О смерти миссис У. К. мы уже читали. Я понятия не имела, что она кому-то нравилась, потому ничего не переживала по отношению к оставшимся в живых, но теперь мучаюсь за ее мужа и думаю, что ему стоит жениться на мисс Шарп».

Возможно, это цинизм человека, живущего в эпоху, когда смерть, даже внезапная смерть в молодом возрасте, не представлялась чем-то из ряда вон выходящим. Но и современники, которые, разумеется, не читали писем Джейн Кассандре, находили, что младшая мисс Остин чересчур остра на язык. «Острый язычок и проницательность, да притом еще себе на уме – это поистине страшно!»

Была ли Джейн «чувствительна», как говорили в те времена, подразумевая эмоциональную отзывчивость и чуткость? Вероятно, да, несмотря на острый язычок и изрядный цинизм. Она глубоко и искренне любила свою сестру Кассандру. «Если бы Кассандре предстояло сложить голову на плахе, – как-то сказала одна из ее многочисленных родственниц, – Джейн вызвалась бы разделить ее судьбу». Джейн была искренне привязана к своим братьям. Она даже изучила азбуку немых, чтобы общаться со слабоумным Джорджем.

Была ли она умна и образованна? Пожалуй, да. Родственные связи с Оксфордом давали девушкам из семьи Остинов некоторое преимущество – они были довольно начитанны. Из серьезной литературы она любила книги Сэмюеля Джонсона – вероятно, «Жизнеописания наиболее выдающихся английских поэтов» – и его биографа Джеймса Босуэлла. В семье Остинов читали античные мифы, философские труды Дэвида Юма, пьесы Шекспира, стихи Байрона и поэтов-сентименталистов: Каупера, Грея, Краба. Последний – автор поэм «Деревня» и «Приходские списки», реалистически изображавших жизнь сельских бедняков, был любимцем Джейн Остин. Увидев его на улице в Лондоне, она сказала, что это единственный мужчина, за которого она вышла бы замуж.

Разумеется, Джейн читала и романы – как «мужские», среди которых были книги Голдсмита, Филдинга, Стерна, Вальтера Скотта, Ричардсона и «Страдания юного Вертера» Гете, так и женские романы англичанки Фанни Берни, ирландки, пропагандистки идей французского Просвещения Марии Эджуорт, основоположницы готического романа Анны Радклиф. Позже, рассказывая Кассандре об одной своей знакомой, Джейн напишет: «Мне понравились в ней две вещи, а именно: она обожает „Камиллу“ (роман Фанни Берни. – Е. П.) и пьет чай без сливок».

Семейное древо Джейн Остин

Один из братьев Джейн, Генри, был женат на Элизе де Фейид, вдове французского дворянина, сложившего голову на гильотине во времена Великой французской революции. Элиза познакомила Джейн с французскими философами: Ларошфуко, Монтенем и Лабрюйером. Это влияние трудно переоценить – старший современник Джейн, лорд Честерфильд, писал своему сыну, которого готовил к карьере дипломата при дворах европейских монархов: «Я хочу, чтобы сейчас, когда ты вступаешь в свет, ты прочел две книги, которые раскроют тебе характеры людей настолько, насколько это вообще могут сделать книги. Я имею в виду „Нравственные размышления“ господина де Ларошфуко и „Характеры“ Лабрюйера».

Кроме того, Элиза была режиссером большинства домашних спектаклей, которые очень любили в семействе Остинов. Кстати, в одном из этих спектаклей легкомысленная Лидия, которую, по всей видимости, играла Кассандра, в ожидании прихода матери рассовывала по укромным уголкам своей комнаты любовные романы и вытаскивала на поверхность «Поучения миссис Шапон», «Проповеди Фордайса» и «Письма лорда Честерфильда».

Вот еще несколько образчиков язвительности и проницательности Джейн Остин из ее писем к Кассандре; на этот раз речь пойдет о живых знакомых. В этих отрывках можно не только угадать будущего автора «Гордости и предубеждения», но и понять, что Джейн пришлось изрядно затупить свое перо для того, чтобы перейти от сатирических зарисовок к любовным историям.

«У одиноких женщин наблюдается жуткая тяга к бедности, что и служит одним из веских доводов в пользу брака».

«Миссис Чемберлейн я уважаю за то, что она красиво причесывается, но более нежных чувств она у меня не вызывает. Миссис Ленгли похожа на любую другую девочку-толстушку с плоским носом и большим ртом, в модном платье и с обнаженной грудью. Адмирал Стэнхоуп вполне сойдет за джентльмена, только ноги слишком коротки, а фалды слишком длинны».

«Элиза видела д-ра Крейвена в Бартоне, а теперь еще наверно и в Кенбери, где его ждали на денек на этой неделе. Она нашла, что манеры у него очень приятные. Такой пустячок, что у него есть любовница и что сейчас она живет у него в Эшдаун-Парке, видимо, единственное, что в нем есть неприятного».

Видно, что Джейн, во-первых, занимается наблюдениями весьма профессионально, с полным знанием дела, а во-вторых, это доставляет ей огромное удовольствие.

Откуда у провинциальной барышни страсть к изучению человеческих характеров?

Можно предположить, что здесь на Джейн Остин оказали влияние по меньшей мере два источника. Во-первых, это философия Юма, о которой ей рассказывал отец. В «Трактате о человеческой природе» (1740) Юм развил учение о чувственном опыте (источнике знаний) как потоке «впечатлений», причины которых непостижимы. Конечно, едва ли философ предполагал, что его разработки будут применены в светских гостиных между танцами и чаем, но у Джейн Остин хватило на это дерзости, благослови ее Бог!

Во-вторых, это, разумеется, «Характеры или нравы нынешнего века» Лабрюйера и «Максимы» Ларошфуко, с которыми Джейн познакомила Элиза де Фейид.

Но для чего знание людей нужно провинциальным барышням? Может быть, это их способ пустить в дело ту самую quickness – сообразительность, которой наделила их природа? Может, они практикуются, чтобы впоследствии «полновластно управлять супругом», как матушка Татьяны Лариной? Или, может быть, это способ почувствовать себя человеком, самостоятельной личностью, а не товаром на брачном рынке?

Мы уже знаем, что женщины-дворянки были отлучены практически от всех интересных занятий. Они не могли сделать ничего серьезного. И тогда те из них, кто бессознательно претендовал на нечто большее, схватились за единственное, что им было доступно. Они не могли ничего создать, они могли только наблюдать. Но и здесь их возможности были ограничены. Будь они учеными-естествоиспытателями – они наблюдали бы за процессами, происходящими в природе, будь историками – наблюдали бы за развитием общества, будь культурологами – за развитием и закономерностями культуры. Будь им доступны профессии этнографа или антрополога, они наблюдали бы за другими народами, пытаясь понять законы их мышления и социума. Но у них был один-единственный объект для наблюдений – общество в гостиной, а как нам известно из романа «Гордость и предубеждение», «здесь вы постоянно общаетесь с довольно ограниченным и неизменным кругом лиц». Представьте себе Чарльза Дарвина или Эйнштейна, который оказался бы связан подобными ограничениями, и перестаньте задавать вопрос о том, почему у женщин так мало достижений. Не меньше, чем было у древних греков, отказавшихся от эмпирических исследований – потрясающие произведения искусства, несколько довольно путанных теорий и очень мало практических результатов.

Как-то на Рождество в семействе Остинов решили поставить комедию, написанную женщиной – Ханной Коули, с красноречивым названием «О чудо! Женщина хранит секрет!» о девушке, которая, рискуя собственной репутацией, прячет в своем доме сестру, сбежавшую от нежеланного брака. В эпилоге, сочиненном братом Джейн Джеймсом, зрителям рассказывали, что «теперь то время миновало, и Женщина Мужчине ровней стала». Но зрители и участники представления, разумеется, понимали, что это не всерьез, поскольку единственные способы, которыми женщина может реализовать свое «равноправие», указывались на пару строк ниже. «Коль захотим – мы их (мужчин) легко обманем, и твердость их смягчать улыбкой станем».

И все же барышни не сдавались. Ведь они были молоды и полны сил, а мы знаем из того же романа «Гордость и предубеждение», что «здоровые организмы могут питаться чем угодно». Если у них нет ни своих денег, ни кабинета для работы, ни права решать свою судьбу, они пытаются создать свое королевство прямо в гостиной.

Провинция

«Будь ты проклята! Желаю тебе выйти замуж и поселиться в деревне!» – сказал герцог Букингемский собаке, которая облаяла его на улице, и эта фраза как нельзя лучше характеризует отношения между Лондоном и английской провинцией.

Отношения эти в общих чертах аналогичны тем, что сложились между современной Москвой и «миром за пределами Садового кольца». Но, и это гораздо важнее, они являются поистине традиционными для Англии примерно с того времени, как Елизавета I превратила Лондон в культурную столицу и очаг просвещения. За последующие четыре века в описаниях провинциальной жизни едва ли появилось что-то новое.

Авторы XVII века, современники облаянного собакой герцога, не жалеют яда, изображая портреты сельских джентльменов. «Утром он утомляет вас спортивными занятиями, вечером – громкими музыкальными упражнениями и выпивкой, и весь день вызывает у вас усталость и замешательство. Его развлечения – это выдохшееся пиво и история его собак и лошадей, рассказывая которую, он сообщает вам родословную каждой из них с точностью герольда, а если вы вызовете его особое расположение, то, вполне возможно, он подарит вам щенка от одной из своих любимых сук».

Впрочем, их жены не лучше. Недостаток образования «заставляет столь многих сельских благородных дам чувствовать себя подобно немым статуям в обществе остроумцев; оригинальные высказывания тех кажутся им китайской грамотой, и они стоят в растерянности, надеясь услышать звуки английской речи и все-таки уловить там и тут хоть словечко на родном языке». Когда «сельские благородные дамы» остаются в своем кругу, то проводят время, «изучая рецепты приготовления марципана и заготовки слив, разговаривая о болезненных родах, жалованье прислуги, о цвете лица и больной ноге супруга».

Сто лет спустя Фанни Берни, любимая романистка Джейн Остин, описывая жизнь в провинциальном городишке Кингс-Линн в 1768 году, все с тем же ядом под языком рассказывает о «сплетничающих и праздно болтающих гостях. Какое изобилие нарядов, болтовни, нелепых комплиментов! Короче говоря, этот провинциальный городок вызывает у меня отвращение. Все разговоры вертятся вокруг скандалов, все внимание уделяется платьям, и почти все сердца таят в себе глупость, зависть и мелочную придирчивость. Нет, только большой город или деревня – только в этих местах чувствую я себя нормально». Когда некий мистер Барлоу сделал ей предложение, Фанни сразу же ему отказала, потому что не хотела «умереть рядом с ним со скуки». Другая образованная женщина XVIII века, поэтесса и переводчица Элизабет Картер, писала, что в небольшом городе Дейле, где они жили, «никогда не происходило ничего примечательного с момента высадки Юлия Цезаря, а события, происходящие в десяти милях оттуда, остаются столь же неведомыми, как если бы они случались в стране пресвитера Иоанна».

Наконец, если вы откроете написанные в 1837 году «Записки Пиквикского клуба», вы найдете там старых знакомых: косноязычных сельских джентльменов («Во всем Кенте не найдется лучшего местечка, сэр… да сэр, не найдется, уверен, что не найдется…») или почтенную жену священника, «у которой был такой вид, словно она не только постигла искусство и тайну домашнего изготовления ароматных настоек, на благо и удовольствие ближним, но и сама при случае не прочь была их отведать». Вы увидите мечтающих о замужестве провинциальных барышень, не упускающих случая с видом полной невинности сказать пару гадостей о внешности и манерах подруги, и, наконец, коварного соблазнителя, обольщающего глупенькую и тщеславную провинциалку и увозящего ее в Лондон.

Кажется, только век XX с его автомобилями, телефоном и кинематографом вносит некоторое разнообразие в сонную провинциальную жизнь.

Если мы вообразим некий спор между Лондонцем и Провинциалкой, то у каждого найдется что сказать в защиту своей родины и своего образа жизни.

Прежде всего, Провинциалка могла бы заявить, что со времен Вильгельма Завоевателя и Генриха Плантагенета сельское дворянство было и остается становым хребтом английского государства. Благодаря закону о выборах в палату общин мелкие землевладельцы могли оказать серьезное влияние на состав парламента, а следовательно – на его политику. Дело в том, что согласно этому закону сравнительно небольшие земледельческие округа могли посылать своих представителей в палату общин. Таким образом получалось, к примеру, что провинциальный городок Тивертон, в котором проживали примерно 20 дворян-избирателей, посылало двух членов в палату общин, соседнее с ним местечко Тэвисток с десятком избирателей посылало одного представителя, при том что мегаполис Лондон имел право лишь на 5–6 представителей в парламенте, а такие промышленные города, как Манчестер, Бирмингем и Лидс не посылали ни одного.

Порой закон о выборах приводил к совершенно абсурдным ситуациям. Например, в Олд-Сэрум из 12 жителей права избирателей имели только двое. Тем не менее местечко имело право выдвигать в палату общин двух представителей. В результате два избирателя из года в год избирали в парламент самих себя. Еще одна земледельческая община на побережье в один прекрасный момент просто перестала существовать – земли поглотило море. Но право выдвигать в парламент одного представителя осталось за этой общиной. Собственник берега садился в лодку вместе с тремя избирателями, они отплывали от берега, и избиратели выбирали владельца затонувших земель в палату общин парламента.

Каким бы смешным и архаичным ни казался просвещенным столичным жителям закон о выборах, он действовал вплоть до середины XIX века, и благодаря ему решения парламента во многом отвечали чаяниям сельского дворянства. В частности, парламент в течение многих лет назначал высокие пошлины на импортный хлеб и «поддерживал отечественного производителя», то есть тех самых мелких и средних землевладельцев.

Правда, здесь образованный Лондонец мог бы возразить своей собеседнице, сказав, что хлебные законы парламента приводили к постоянному повышению цен на хлеб, а значит, обрекали на голод беднейшую часть населения Англии.

Но юридически подкованная Провинциалка могла бы ответить, что в сельских общинах и церковных приходах существовала разветвленная система заботы о бедняках, включавшая в себя выплату пособий, обеспечение беднейших семей одеждой, топливом и всевозможной материальной помощью. Этим, в частности, много занимались миссис Остин и Джейн. Подростком Джейн вязала для бедняков своего прихода чулки и шали к Рождеству, шила сорочки. Ее отец однажды поселил у себя в мансарде семью погорельцев: там старики и доживали свой век. Приход мог нанять одинокую женщину и выплачивать ей деньги за то, чтобы она помогала по хозяйству двум соседям-старикам – таким же неимущим, как она. После чего в архивах попечительского совета появлялась запись «уплачено мадам Пентоути за мытье Луда Шармана 1 шиллинг».

Диккенс оставил нам довольно насмешливые описания приходских чиновников и различных благотворительных дамских обществ, таких как общество для раздачи супа, для распределения угля, для раздачи одеял, дамская аптека, комитет для посещения больных, дамское общество по снабжению новорожденных приданым, дамское общество детских экзаменов и дамское общество по распространению библий и молитвенников. Однако даже этот насмешник не может не признать, что приход – великая сила. «Бедный человек с маленькими заработками и большой семьей едва перебивается изо дня в день, с трудом добывая семье пропитание; денег ему хватает в обрез, только чтобы утолить голод сегодня, о завтрашнем дне он не в состоянии позаботиться. За квартиру он вовремя не платит; срок платежа давно прошел, подходит второй платежный срок, он не может уплатить, – его вызывают в приход. Имущество описывают за долги, дети плачут от голода и холода, и самую постель, на которой лежит его больная жена, вытаскивают из-под нее на улицу. Что ему делать? К кому обратиться за помощью? К частной благотворительности? К добрым людям? Нет, конечно, – есть же у него свой приход. Есть и приходская канцелярия, и приходская больница, и приходский лекарь, и приходские чиновники, и приходский надзиратель. Образцовые учреждения, добрые, мягкосердечные люди. Умирает женщина – приход ее хоронит. О детях некому позаботиться – приход берет это на себя. Человек сначала ленится, потом уже не может получить работу – приход дает ему пособие; а когда нужда и пьянство сделают свое дело, его, тихого, неведомо что бормочущего идиота, сажают в приходский дом сумасшедших».

Современные историки подтверждают наблюдения Диккенса. Несмотря на постоянно высокие цены на хлеб и угрозу голода, в период между 1790 и 1820 годами сельская Англия переживала настоящий бэби-бум – рождаемость достигла наивысшего уровня за всю известную историю острова, и множество детей, рождаясь в неимущих семьях, выживали и доживали до совершеннолетия не в последнюю очередь благодаря приходским пособиям и «дамским обществам». «Пожалуй, Старый закон о бедных в Англии создал наиболее прогрессивную и всеохватную систему социальной поддержки в мире до появления в конце XIX века современного социального государства», – считает Томас Зоккол, автор статьи «Беднейшие домохозяйства в Англии XVIII века».

Возможно, Лондонец возразил бы, что приходские комитеты благотворительности существовали не только в деревнях, но и в городах. На это Провинциалка ответила бы, что в городах люди знают друг друга гораздо хуже, чем в деревнях, и не могут оказать по-настоящему действенной помощи. Кроме того, добавила бы она, в провинции, в обширных поместьях – манорах действовало особое, основанное на традициях манориальное право, которое зачастую защищало интересы бедных крестьян (и бедных крестьянок) гораздо лучше, чем обычное право. На это оппонент сказал бы, что манориальные суды были мягким воском в руках лендлордов, и крестьяне могли надеяться на защиту своих интересов только в тех случаях, когда это устраивало землевладельца. Провинциалка в ответ заметила бы, что суды общего права были известны своей волокитой, мздоимством и прочими злоупотреблениями (за подтверждением загляните снова в романы Диккенса), в то время как в манориальных судах все зачастую решалось быстро и «по-семейному».

В конце спора, вероятно, каждый остался бы при своем, но слушатели диспута, несомненно, обогатились бы знаниями и идеями для обдумывания.

В каком-то смысле противостояние между Лондоном и провинцией было противостоянием между тесно сплоченной традиционной общиной и сообществом образованных индивидуалистов. Но это не значит, что среди провинциалов не было ярких натур и индивидуальностей. Напротив. В семействе провинциального священника Джеймса Остина из графства Хэмпшир, к примеру, имелся даже некоторый их избыток.

Джейн Остин. Художник – Кассандра Остин. 1810 г.

Юношеские произведения

Джейн Остин начала писать рано – в пятнадцать лет. Начала с пародийного романа «Любовь и дружба», посвященного Элизе де Фейид и повествующего о приключениях двух чрезвычайно сентиментальных дам, одна из которых постоянно падала в обмороки и в конце концов умерла, а другая то и дело впадала в бешенство и выжила. Большой гурман от литературы Гилберт Кит Честертон оставил нам такой восторженный отзыв о первом романе Остин: «„Любовь и дружба“… действительно потрясающий бурлеск, значительно превосходящий то, что дамы тех времен называли „приятной болтовней“. Это одна из вещей, которые тем с большим удовольствием читаешь, что они с удовольствием писались; другими словами, тем лучше, что они ранние, потому что от этого они полны веселья. Говорят, Остин написала эти вещи, когда ей было семнадцать, очевидно, так же, как многие ведут семейный журнал: в рукопись включены медальоны работы ее сестры Кассандры. Все в целом исполнено того хорошего настроения, которое всегда скорее проявляется в своем кругу, чем на людях, подобно тому, как дома смеются громче, чем на улице. Многие из восхищающихся талантом Остин не подготовлены к такого рода юмору, многие, возможно, не восхитятся письмом к молодой леди, „чьи чувства были слишком сильны для ее слабого ума“ и которая, между прочим, замечает: „Я убила отца в очень нежном возрасте, с тех пор я убила и мать, а теперь собираюсь убить сестру“. Лично мне это кажется восхитительным – не поведение, а признание. Но в юморе Остин, даже и на этой стадии литературного развития, ощущается не только веселость. Есть там почти всюду какое-то совершенство бессмыслицы. Есть там и немалая доля чисто остиновской иронии. „Благородный юнец сообщил, что его зовут Линдсей, однако у нас есть особые причины утаить этот факт и именовать его в дальнейшем Тальботом“. Неужели кто-то способен желать, чтобы это пропало в корзине для бумаг?»

Кстати, из текста «Любви и дружбы» можно заключить, что Джейн действительно читала Дэвида Юма и разобралась в его философии, разобралась настолько, чтобы ее успешно высмеять:

«Когда мы видим какой-нибудь объект или явление природы, то, как бы понятливы или прозорливы мы ни были, мы не способны ни открыть, ни даже предположить без помощи опыта, какое явление будет им вызвано, и не можем распространить свое предвидение за пределы того объекта, который непосредственно вспоминается или воспринимается нами. Даже после единичного примера или опыта, в ходе которого наблюдалось следование одного явления за другим, мы не вправе устанавливать общее правило или же предсказывать, что будет происходить в сходных случаях, ибо справедливо считается непростительной смелостью судить обо всем течении природы на основании единичного опыта, как бы точен или достоверен он ни был» – это Юм, из «Исследования о человеческом разумении».

«Однажды, поздним декабрьским вечером, когда отец, матушка и я сидели у камина, мы вдруг, к величайшему изумлению, услышали громкий стук в двери нашего скромного сельского жилища.

Мой отец вздрогнул.

– Что там за шум? – спросил он.

– Похоже, кто-то громко стучит в нашу дверь, – ответила матушка.

– В самом деле?! – вскричала я.

– И я того же мнения, – сказал отец, – шум, вне всяких сомнений, вызван неслыханно сильными ударами в нашу ветхую деверь.

– Да, – вскричала я, – не иначе, кто-то стучит, чтобы его впустили.

– Это уже другой вопрос, который нам нечего и пытаться решить – для чего человек может стучать, – ответил он, – хотя в факте самого стука в дверь я уже почти убежден» – это уже Остин.

Второй роман, «Замок Лесли», высмеивал уже не сентиментальные, а готические романы.

Кассандре она посвятила «Историю Англии», весьма веселую, в стиле «Всемирной истории Сатирикона», с целью «доказать невинность шотландской королевы (Марии Стюарт. – Е. П.)… и чтобы изругать Елизавету». Уж и не знаю, к какой добродетели отнести это намерение – к intelligent или к sensible. Пожалуй, все-таки к sensible, недаром Джейн пишет о Марии Стюарт: «Это выдающийся характер, очаровательная принцесса, у которой при жизни только и было друзей, что один герцог Норфолк, а в наше время – мистер Уитакер, миссис Лефрой, миссис Найт и я».

Фрэнсису была посвящена история мистера Харли, служившего капелланом на корабле, поскольку его отец хотел сделать из него священника, а мать – моряка. Через полгода плавания он сошел на берег и поехал к своей невесте Эмме. В карете вместе с ним ехала Юная Дама. «Вскоре мистер Харли сообразил, что это его Эмма, и вспомнил, что женился на ней незадолго до отъезда из Англии».

Постепенно она становится чем-то вроде семейного сочинителя, пишет шутки, скетчи и памфлеты как подарки к семейным праздникам, например на свадьбу брата, к Рождеству и просто для того, чтобы почитать вечерами у камина и посмеяться. Из-под ее пера выходят: «Собрание писем» («Мой дядя становится все более скуп, а тетя делается все более привередливой, я же с каждым днем все больше влюбляюсь. Что станет с нами к концу года, если мы будем продолжать в том же духе?»), «Прекрасная Кассандра» («Прекрасная Кассандра зашла в кондитерскую, где попробовала шесть сортов мороженого, отказалась заплатить за них, сбила с ног кондитера и убежала»), «Фредерик и Эльфрида» («Хрупкое здоровье Эльфриды не вынесло расстройства. Она лишилась чувств, а вслед за тем принялась падать в обморок с такой скоростью, что едва успевала очнуться от одного обморока прежде, чем свалиться в другой…»), «Генри и Элайза», «Катарина, или беседка», «Девица-философ», «Всякая всячина». В семье ее творчество одобряют, но не придают ему большого значения. Ее брат Джордж в тот же период основывает собственную юмористическую газету «Зевака», которая вскоре закрывается из-за недостатка средств, однако несколько вышедших выпусков получаются очень удачными. Остины – талантливое семейство, как сказали бы сейчас, креативное, но они используют свою креативность в основном для развлечения, в отношении же добывания хлеба насущного уповают на добросовестный упорный труд.

Особняком среди «ювеналий» Джейн Остин стоит роман в письмах «Леди Сьюзен», написанный между 1796 и 1798 годами. Это, по сути, тоже памфлет, но памфлет небывалого размаха для двадцатилетнего автора. Его героиня – пресловутая леди Сьюзен – безнравственная женщина с обворожительными манерами, которая пытается выдать дочь за бывшего возлюбленного. Ее циничная философия, ее лицемерие, хитрость и властолюбие показаны без малейшей тени наивности и обольщения, читатель не сомневается, что общество готово все простить леди Сьюзен за ее родовитость и умение прятать концы в воду, которое называют «пленительным лукавством», «естественностью», «находчивостью и обходительностью».

Она вступает в связь с женатым мужчиной, она беззастенчиво обирает брата («Я, право же, к нему расположена: ничего не стоит вертеть им как угодно!» – пишет она), она своим кокетством расстраивает чужие помолвки, которые ей не по нраву, распоряжается чужими наследствами, с легкостью убеждает окружающих, что черное – это белое, а белое – это черное. Она – царь и бог маленького светского мирка, и люди покорно ей служат: их ослепляет ее притворство, они верят в ее ложь больше, чем в правду, которую говорят им друзья и родные. Потому что в светской гостиной лгуны в фаворе, а искренние люди считаются нелепыми и невоспитанными.

А ведь автор сама лишь недавно вышла в свет. Ей полагается быть по-детски наивной, восторженной и обманываться в суждениях.

Провинциальные балы и разбитые сердца

Для 18-летней титулованной аристократки светская жизнь начиналась с торжественного представления при королевском дворе. Одетая в платье с трехметровым шлейфом девица в сопровождении матери представала перед королевой, делала глубокий реверанс, целовала ей руку и выходила из комнаты, пятясь и стараясь не запутаться в шлейфе.

В провинции все было проще. Девочки начинали танцевать на семейных вечеринках, потом на вечеринках у друзей семьи: у Биггов и Ллойдов, с чьими дочерьми дружили Кассандра и Джейн, у Лефроев и Дигуидов, далее – везде. Это «везде», впрочем, включало в себя лишь круг ближайших соседей, где все всех знали на протяжении не одного поколения.

По словам Джейн Остин, «to be fond of dancing was a certain step towards falling in love» – «страсть к танцам есть прямой путь к влюбленности». Действительно, танцы были любимым занятием молодежи – будь то великосветский бал в королевском дворце Сент-Джеймс или вечеринка в кругу друзей где-нибудь в провинции. Человеку, не умеющему танцевать, вход на светские мероприятия был заказан. «Танцы сами по себе – занятие пустяшное и глупое, но это – одна из тех упрочившихся глупостей, в которых людям умным приходится иногда принимать участие, а коль скоро это так, то они должны делать все, что при этом положено, умело», – писал лорд Честерфильд сыну.

Какие же танцы были в моде в то время?

В танцевальных залах, как и в парламенте и на полях сражений, англичане проявляли себя истинными патриотами. С XVII и по XX век в Англии были очень популярны так называемые «народные танцы», или контрдансы. Разумеется, эти танцы прошли специальную обработку, «приспособившую» их к запросам светского общества.

Еще в 1651 году в издательстве Джона Плейфорда вышла книга «The English dancing master», содержавшая описание 105 контрдансов, в 1653 году она вновь переиздается под названием «The dancing master» и содержит уже 112 танцев, всего с 1651 по 1750 год этот каталог танцев выдержал 18 изданий, а последний сборник вышел в 1850 году.

Контрдансы сразу понравились: в них не было сложных шагов и фигур, характерных для XVI века, поэтому танцевать их могли почти все желающие: в зале можно было устроить несколько квадратов, кругов, колонн по 4–8 человек, и все общество могло веселиться.

В контрдансах было очень мало помпезности и много веселости, живости, игривости, того, что англичане называют playfulness. Об этом красноречиво говорят сами названия танцев: «Дженни собирает груши», «Приятная компания», «Все в лесу зеленое», «Однажды летним днем», «Возвращение весны» и т. д.

И хотя известный английский щеголь Джордж Браммел с презрением писал о тех, кто склонен «предаваться неуклюжему веселью деревенского танца», все же большинство англичан обожали контрдансы. В письме сестре Кассандре от 5 сентября 1795 года Джейн Остин пишет: «Мы обедали в Гуднестоне, а вечером танцевали деревенские танцы и буланже». С не меньшим удовольствием танцевали под ирландские и шотландские мелодии, например рил – веселый шотландский танец.

Позже среди контрдансов выделилась кадриль. В английском варианте кадриль была спокойным танцем, который считали изображением светской жизни. В кадрили, так же как в светских гостиных, люди встречались, перебрасывались парой слов, щеголяли изяществом и остроумием, расходились, меняли партнера. «Кадриль представляет собой вид турнира, где с одинаковым равнодушием атакуют и парируют удары, где небрежно выказывают расположение и так же небрежно его ищут», – писал Ф. Лист.

Другим популярным танцем был котильон. Это танец-импровизация – первая пара придумывала фигуры, часто заимствуя их из других танцев, последующие пары их повторяли.

В письмах и романах Джейн Остин упоминается упрощенный вариант котильона – буланже. В этом танце дамы все время меняли партнеров, так что каждая успевала хоть немного потанцевать с каждым из участвующих в развлечении джентльменов.

Но наиболее действенным средством вскружить голову даме или кавалеру был, разумеется, вальс.

Еще в XVI веке во Франции появился крестьянский танец в ритме «три четверти». Этот танец исполнялся под народную музыку, называемую «Volta» – это слово на итальянском языке означает «поворот». Уже в первых вариантах танца основой его являлось непрерывное вращение.

В течение XVI столетия вольта становится популярной в бальных залах Западной Европы. При этом во время танца партнеры не просто быстро кружились – партнер, сжимая партнершу в объятиях, поднимал ее над полом и переносил по воздуху. Из-за этого в светском обществе танец стал считаться крайне безнравственным и был запрещен королем Франции Людовиком XIII (1610–1613).

В 1695 году в очередном издании «The dancing master» был описан подобный вольте танец на три счета под названием «Hole in the Wall» («Дыра в стене»).

В 1754 году танец на три счета появился в Германии, где он назывался «Waltzen», то есть снова «вращение». В 1812 году танец появляется в Англии под названием «немецкий вальс» и вызывает большую сенсацию, а следом и большой скандал. В 1833 году в книге «Правила хорошего поведения» мисс Селбарт писала: «Этот танец – только для девиц легкого поведения!». Но не только чопорные английские леди восстали против нового безнравственного танца. Лорд Байрон, увидев свою жену в руках друга на недопустимом расстоянии, писал: «Здоровый джентльмен, как гусар, раскачивается с дамой, как на качелях, при этом они вертятся подобно двум майским жукам, насаженным на одно шило».

Но танец был слишком соблазнительным, чтобы от него отказались по соображениям морали. Молодежь вальсировала с воодушевлением. Наибольшей популярности вальс достиг в 1816 году, когда его танцевали на балу принца-регента.

Запыхавшуюся от танцев молодежь угощали чаем. На аристократических балах угощение могло быть подчеркнуто скромным, – несколько видов сэндвичей, фрукты, мороженое – таким образом устроители бала подчеркивали, что изысканная публика явилась сюда исключительно для общения, вкусно поесть они могли бы и дома. Сельские джентльмены смотрели на жизнь проще: после долгой и тряской дороги в экипаже, особенно в холодное время года, неплохо и закусить поплотнее. В ход шли холодные и горячие мясные закуски, всевозможные пудинги, пироги, сладкие пирожки, кексы.

На одном из таких балов на Рождество 1796 года Джейн Остин встретила молодого человека по имени Том Лефрой. Он был юристом из Дублина, сыном небогатого армейского офицера, и приходился родней хэмпширским Лефроям. По всей видимости, он ей очень понравился. Она тоже понравилась ему, и парочка с удовольствием эпатировала публику. «Вообрази самое безрассудное и скандальное обращение друг с другом, – пишет она позже Кассандре. – Вот именно так мы себя и вели…»

Интересно, что вы себе вообразили?

Оказывается, «самое безрассудное и скандальное обращение друг с другом» в английской гостиной конца XVIII века выглядело так: «танцевали… (видимо, больше двух раз – танцевать два раза с одним и тем же партнером или партнершей было еще в рамках приличий. – Е. П.) а потом сидели вдвоем».

Семейство Лефроев, одним из членов которого была миссис Лефрой – поклонница Марии Стюарт, отнеслось к эпатажу с должной серьезностью и почло за лучшее разлучить их, потому что у Тома на попечении было пять сестер и он не мог позволить себе романа с бесприданницей. Молодые люди никогда больше не видели друг друга. Позже Лефрой выгодно женился и стал главным судьей в Ирландии – неплохая карьера для self made man.

В том же году случилась беда с Кассандрой. Ее жених Том Фаул, уехавший в Вест-Индию на заработки – проклятый «денежный вопрос!» – умер от лихорадки. Они очень любили друг друга, и Кассандра осталась навсегда верна его памяти.

Дарси и Браммел – братья навек?

В третьей главе романа «Гордость и предубеждение» мы с вами оказываемся на провинциальном балу и наконец можем познакомиться поближе как со старшими дочерьми Беннетов, так и с мистером Бингли, его сестрами и его лучшим другом мистером Дарси.

Собственно говоря, на протяжении всей главы персонажи только тем и занимаются, что оценивают друг друга. Прежде всего, в полном соответствии с русской пословицей, оценке подвергается внешний вид; второй, не менее важный критерий – манеры и особенности поведения.

Конец ознакомительного фрагмента.