2
Жаркий июньский день стоял над Гореловом. Неторопливой прихрамывающей походкой Степан шагал по тротуару, обходя выбоины и зеленые пятна лебеды, проросшей между плитами. В руках он нес закопченный, видавший виды примус.
На Степане была коричневая сатиновая косоворотка и темно-синие брюки из грубой шерсти. Давно не видавшие утюга, они пузырились на коленях.
Хромота придавала облику Степана некоторую солидность и степенность.
Он раскланивался со своими знакомыми, преимущественно с клиентами, насвистывал себе что-то под нос и, не торопясь, шагал.
А как ему хотелось мчаться сейчас очертя голову!
Калининская улица, изуродованная боями сорок первого года, с развороченной булыжной мостовой, полуразрушенными и сожженными домами, вывела его на главную в городе площадь. Теперь здесь размещались учреждения оккупантов: гестапо, военная комендатура, полиция, городская управа.
Перейдя пыльную, исполосованную глубокими колеями и местами поросшую бурьяном площадь, Заболотный вышел на Почтовую улицу и, миновав квартал, свернул на Базарную.
У длинного красно-кирпичного дома Степан остановился. Между тусклыми, замазанными известкой окнами висела вывеска, изготовленная из листа кровельного железа и оправленная в деревянную рамку:
ГОРОДСКАЯ БАНЯОткрыта с 8 утра до 6 вечера(Разрешение Горуправы № 869/3от 16. X. 1941 г.)
Под вывеской была раскрыта низкая, почерневшая дверь, ведущая в подвальное помещение дома. Заболотный пригнул голову и шагнул через порог.
Он отлично знал, что вниз ведут одиннадцать крутых, стертых от времени каменных ступенек. Но Степан торопился. Он достиг седьмой, а через остальные перемахнул и едва устоял на ногах.
– Ты что? С ума спятил? – раздался низкий хрипловатый голос истопника, стоявшего у верстака.
Пожилой, грузный, в безрукавке и испачканном переднике, он держал в руке молоток, с помощью которого прилаживал к старому оцинкованному ведру новую дужку. Крупную голову его венчала копна густых, черных, но уже сильно тронутых сединой волос. Изжелта-седые усы свисали на губы. Резкие морщины бороздили хмурое лицо и крутой лоб. Это был истопник бани и руководитель городского подполья Чернопятов.
Заболотный возбужденно провел рукой по своей рыжей шевелюре, оглядел беглым взглядом котельную и шагнул к истопнику вплотную. Держа в одной руке примус, он другой горячо сжал плечо Чернопятова.
– Григорий Афанасьевич! Чепе! Только радостное! Нужно немедленно действовать! – выпалил он, не переводя дыхания.
Истопник нахмурился.
– Тише ты! Можешь говорить спокойно? Сколько я тебя учил. – Он склонил голову и на всякий случай поглядел в дверной проем. – Какое там чепе?
Степан бросил примус на верстак и сказал уже более спокойно:
– Завтра утром через город пройдет машина из ставки Гитлера… – и он пытливо посмотрел, какое впечатление произведет на Чернопятова сказанное.
Чернопятов недоверчиво приподнял брови и продолжал сгибать до нужного положения железную дужку ведра.
– Дальше… – только и сказал он.
– На машине едет специальный курьер или нарочный, бес его знает, с почтой для командующего танковой армией фронта, – продолжал Степан.
Чернопятов повернул голову, внимательно взглянул на Заболотного и спросил:
– Откуда ты такого нахватался?
– Ко мне только что заходил Скиталец.
Чернопятов поставил ведро на верстак и вытер руки о передник.
– Скиталец? – переспросил он, скрывая за вопросом возникшее беспокойство.
– Да! – горячо подтвердил Степан. – С ним на квартире живет унтер-офицер из комендатуры.
Чернопятов кивнул. Да, это было известно.
– Так вот, – продолжал Заболотный, – вчера, поздно вечером, унтер рассказал ему, что машину приказано встретить и обеспечить охраной на дальнейший путь. Выпили они с унтером, и тот расхвастался, что назначен в охрану курьера. Под пьяную лавочку выболтал, каким маршрутом пойдет машина, где назначены остановки, где будут заправляться. Все…
– Да… интересно! – задумчиво проговорил Чернопятов, и угрюмость его будто рукой сняло. – Если действительно все верно, то случай редкий…
– Уж куда интересней! – обрадовался Заболотный.
– Так, так… – вымолвил Чернопятов, разглаживая усы. – На машинах почту из ставки возят… Значит, осмелели господа нацисты. Пронюхали, видно, что партизаны наши ушли в дальний рейд. Очень хорошо… А что еще сказал Скиталец?
– В пять часов, после дежурства, он придет в баню. В штатском. И будет вас ждать.
– Ага… Ладно.
– Ну, я побегу, – сказал Заболотный. – Клиентов много.
Чернопятов посмотрел на него исподлобья, помолчал немного и затем проговорил:
– Больно шустрый ты! Смотри, поаккуратней… Как стемнеет, загляни на всякий случай к Митрофану Федоровичу.
– Есть! – ответил Степан и в два прыжка выскочил по щербатым ступенькам наверх.
Чернопятов проводил его взглядом, перевел глаза на верстак и, увидя забытый Заболотным примус, усмехнулся:
– Тоже мне конспиратор…
Он постоял немного, а потом в раздумье зашагал взад и вперед по большим каменным плитам котельной.
Котельная помещалась в длинном, закопченном подвале с сырыми, в подтеках, стенами. Дневной свет проникал сюда через открытые двери и небольшое окошечко над верстаком. Под сводчатым бетонным потолком висела запыленная электрическая лампочка. Она давно уже не горела: энергии только-только хватало самим оккупантам.
Правую сторону подвала занимали два горизонтальных котла, половину стены, слева от входа, – деревянный верстак с закрепленными на нем параллельными тисками, заставленный железными и эмалированными ведрами, тазами, кастрюлями, жаровнями, примусами и керосинками.
Баня работала два раза в неделю, и истопнику разрешали подрабатывать в свободное время на ремонте домашней утвари.
В самой глубине подвала вдоль узкой стены стоял топчан, покрытый грубошерстным одеялом, а над ним висело что-то ободранное и облезлое, ранее именовавшееся ковром.
Чернопятов расхаживал, погрузившись в свои мысли. В котлах глухо бурлила вода. Сегодня баня работала.
Потом, видимо, придя к какому-то решению, Чернопятов шумно выдохнул воздух, подошел к крайнему котлу и привычным движением ловко откинул голой рукой накаленную дверку.
В лицо ему полыхнул жар.
Окинув взглядом топку, подернутую фиолетовыми язычками пламени, Чернопятов взял совковую лопату и, черпая ею уголь, наваленный тут же между котлами, сделал несколько бросков.
Захлопнув дверку, он снова уставился на верстак и, покачав головой, обронил:
– Гляди-ка! Даже примус забыл!