Вы здесь

Голубой Марс. Часть третья. Новая конституция (К. С. Робинсон, 1996)

Часть третья

Новая конституция

Муравьи появились на Марсе в рамках проекта по созданию почвы и, как им свойственно, быстро распространились по всей планете. Тогда маленькие красные человечки впервые столкнулись с муравьями, и те привели их в изумление. Эти создания были подходящего размера для езды верхом – их встреча напоминала ту, когда коренные американцы впервые увидели лошадь. Стоило их приручить…

Одомашнивание муравьев было делом непростым. Маленькие красные ученые даже не верили в возможность существования подобных созданий из-за несоответствия площади поверхности и объема, но вот они – неуклюже вышагивают, будто разумные роботы. Так что ученым пришлось искать им объяснение. За помощью они обратились в человеческие справочники и углубились в эту тему. Они узнали об их феромонах и синтезировали муравьев, необходимых для контроля над муравьями-солдатами, относящимися к особенно мелким и послушным видам красных муравьев. И так они приступили к делу. Создали маленькую красную кавалерию. Всюду весело ездили на муравьиных спинах, по двадцать-тридцать человечков на одном муравье, как паши на слонах. Если вблизи присмотреться к муравью, то можно их увидеть, прямо на самом верху.

Но маленькие красные ученые продолжали читать тексты и узнали о человеческих феромонах. И, вернувшись к остальным маленьким красным человечкам, они трепетали от страха.

– Мы узнали, почему от этих людей столько бед, – доложили они. – Их воля не сильнее, чем у этих муравьев, на которых мы катаемся. Они – просто гигантские мясные муравьи.

Маленькие красные человечки попытались осознать эту иронию жизни.

Затем голос произнес:

– Нет, они не такие, не все. – Видите ли, маленькие красные человечки общались телепатически, и это прозвучало как объявление по телепатическому громкоговорителю. Голос продолжил: – Люди – существа духовные.

– Откуда ты знаешь? – телепатически спросили маленькие красные человечки. – Кто ты? Призрак Джона Буна?

– Я Гьяцо Ринпоче, – ответил голос. – Восемнадцатая реинкарнация Далай-ламы. Я путешествую по бардо[10] в поиске следующей реинкарнации. Я облетел всю Землю, но не нашел того, что искал, и решил поискать в каком-нибудь новом месте. Тибет все еще находится под властью Китая, и нет никаких признаков ближайших перемен. Китайцы, хоть я нежно их люблю, – жадные мерзавцы. А другие правительства мира уже давно отвернулись от Тибета. Так что никто не дерзнет бросить Китаю вызов. Но сделать что-то необходимо. Поэтому я прибыл на Марс.

– Хорошая мысль, – сказали маленькие красные человечки.

– Да, – согласился Далай-лама, – но я должен признать, что испытываю трудности с поиском нового тела для переселения. Здесь, во-первых, вообще мало детей. И потом, судя по всему, никому это не интересно. Я искал в Шеффилде, но там все были слишком заняты, чтобы разговаривать. Я был в Сабиси, но там все попрятали головы в песок. Я был в Элизии, но все сели в позу лотоса и не смогли подняться. Я был в Кристианаполисе, но там у всех другие планы. Я был в Хираньягарбхе, но там мне сказали, что они уже и так достаточно сделали для Тибета. Я обошел все на Марсе – каждый шатер, каждую станцию, и всюду люди оказались слишком заняты. Никто не хочет быть девятнадцатым Далай-ламой. А в бардо становится все холоднее.

– Удачи тебе, – сказали маленькие красные человечки. – Мы сами еще с тех пор, как умер Джон Бун, искали хоть кого-нибудь достойного для разговора, не говоря уже о том, чтобы найти живого внутри человека. У этих больших людей все наперекосяк.

Далай-лама расстроился, услышав это. Он уже очень устал и не мог долго оставаться в бардо. И он спросил:

– А как насчет кого-нибудь из вас?

– Да, конечно, – ответили маленькие красные человечки. – Сочтем за честь. Только это должны быть все мы сразу. Мы все делаем вместе.

– Почему бы нет? – сказал Далай-лама и переселился в одно из маленьких красных пятнышек, и в тот же миг оказался в каждом из них, по всему Марсу.

Маленькие красные человечки посмотрели на людей, грохочущих над их головами.

Раньше они принимали это зрелище за какой-то плохой фильм на широком экране, а сейчас обнаружили, что их наполняло сострадание и мудрость всех восемнадцати предыдущих жизней Далай-ламы.

– Ка вау, – сказали они друг другу. – У этих людей и правда все наперекосяк. Мы и раньше думали, что у них плохи дела, но вы только посмотрите: все даже хуже, чем мы думали. Их счастье, что они не умеют читать чужие мысли, не то они бы друг друга поубивали. Вот почему они, должно быть, друг друга убивают – знают, о чем думают сами, и из-за этого подозревают всех остальных. Какое безобразие! Какая печаль!

– Им нужна ваша помощь, – проговорил Далай-лама из их нутра. – Возможно, вы сумеете им помочь.

– Может быть, – ответили маленькие красные человечки. Если честно, они в этом сомневались. Они пытались помочь людям, с тех пор как умер Джон Бун, выстроили целые города в каждом ухе на планете и непрерывно говорили, очень похоже на Джона Буна, стараясь разбудить людей и заставить их достойно себя вести. Но это не возымело никакого действия кроме того, что люди стали обращаться к специалистам по заболеваниям ушей, горла и носа. Многие на Марсе думали, что у них шум в ушах, и никто не смог понять маленьких красных человечков. Такой отклик отбивал всякое желание помогать.

Но сейчас, когда в них вселился сострадательный дух Далай-ламы, они решили попробовать еще раз.

– Пожалуй, теперь шепотом в ушах нам не обойтись, – заметил Далай-лама, и они согласились. – Нам нужно привлечь их внимание как-нибудь иначе.

– Вы пробовали общаться с ними телепатией? – спросил Далай-лама.

– О нет, – ответили они. – Ни за что. Слишком страшно. Безобразность их мыслей убьет нас на месте. Или как минимум доведет до болезни.

– Не обязательно, – сказал Далай-лама. – Может быть, если вы заблокируете свое восприятие их мыслей и будете лишь излучать свои мысли на них, то обойдется. Просто пошлите им хороших размышлений, вроде луча с советом. Попробуйте внушить им сострадание, любовь, покладистость, мудрость и даже чуточку здравого смысла.

– Мы попробуем, – сказали маленькие красные человечки. – Но нам придется кричать на пределе телепатических способностей, всем хором, иначе они просто не станут слушать.

– Я боролся с этим девять столетий, – сказал Далай-лама. – Вы привыкнете. К тому же у вас есть численное преимущество.

И по всему Марсу маленькие красные человечки, все разом, посмотрели вверх и сделали глубокий вдох.

Арт Рэндольф переживал самый счастливый период в своей жизни.

Совсем не как во время битвы за Шеффилд – то была катастрофа, провал дипломатии, крах всего, к чему он стремился. Это были печальные несколько дней, на протяжении которых он, не зная сна, пытался встретиться с каждой группой, которая, по его мнению, могла помочь разрешить кризис. Тогда он постоянно чувствовал себя виноватым, полагал – сделай он все как надо, катастрофы не случилось бы. От этой битвы Марс едва не вспыхнул, как в 2061-м, а в те часы, что продолжалась атака Красных, казалось, весь мир пошатнулся.

Но все же устоял. Что-то – дипломатия, реалии битвы (победа защитников провода), здравый смысл, чистая случайность, – что-то удержало мир на краю пропасти.

Спустя какое-то время после этого кошмара люди в задумчивом настроении вернулись в Восточный Павлин. Им стали ясны последствия краха. Нужно было согласовать новый план. Многие из Красных радикалов погибли или сбежали в необжитые районы, и в Восточном Павлине остались умеренные Красные, пусть и сердитые, но хотя бы остались. Это было неуютное и неопределенное время.

И Арт снова поднял мысль созвать конституционный конгресс. Он носился под сенью огромного купола по лабиринту промышленных складов и бетонных общежитий, по широким улицам, заставленных тяжелыми передвижными средствами, достойными выставляться в музее, и повсюду призывал к одному и тому же: принять конституцию. Он говорил с Надей, Ниргалом, Джеки, Зейком, Майей, Питером, Ариадной, Рашидом, Тарики, Нанао, Сунгом и Х. К. Боразджани. Он говорил с Владом, Урсулой, Мариной и Койотом. Говорил с десятками молодых уроженцев Марса, с которыми не был знаком до этого, но каждый из них играл важную роль в недавних беспорядках; их оказалось так много, что нескончаемый поток его собеседников походил на демонстрацию многоглавой природы общественных движений. И каждой голове этой новой гидры Арт твердил одно и то же:

– Конституция узаконит нас перед Землей и даст нам основу для урегулирования разногласий между собой. А поскольку мы все собрались, мы можем начать прямо сейчас. Кое у кого уже есть готовые планы, которые можно рассмотреть.

И, памятуя о событиях прошедшей недели, люди кивали и говорили:

– Может, и так, – и удалялись в размышлениях.

Арт позвонил Уильяму Форту и рассказал ему, чем занимается, и позже в тот же день получил ответ. Старик находился в новом городе беженцев, в Коста-Рике, и выглядел так же отстраненно, как всегда.

– Звучит неплохо, – сказал он.

Потом с Артом ежедневно связывались люди из «Праксиса», чтобы узнать, чем они могут помочь все устроить. У него появилось столько дел, сколько не было никогда. Он занимался тем, что японцы называют «нэмаваси», подготовкой к событию, – инициировал собеседования организационной группы, снова посещал всех, с кем общался до этого, по сути, стараясь поговорить с каждым, кто присутствовал на горе Павлина.

– Метод Джона Буна, – заметил Койот со своим надтреснутым смешком. – Удачи!

Сакс, собирая свои скромные пожитки в дипломатическую миссию на Землю, посоветовал:

– Тебе стоит пригласить ООН.

Его приключение в бурю слегка затуманило его рассудок: он озирался, будто оглушенный ударом по голове. Арт вежливо ответил:

– Сакс, мы только что изрядно помучились, чтобы выпихнуть их задницы с планеты.

– Да, – произнес Сакс, глубокомысленно пялясь в потолок. – А теперь посотрудничай с ними.

– Сотрудничать с ООН? – Арт вдруг задумался. Эта мысль определенно звучала заманчиво. С дипломатической же точки зрения она была настоящим вызовом.


Перед самым отбытием послов на Землю Ниргал заглянул в офис «Праксиса», чтобы попрощаться. Когда Арт обнял молодого друга, его внезапно охватил необъяснимый страх. Тот улетал на Землю!

Ниргал выглядел таким же беспечным, как всегда, его темно-карие глаза сияли – он был настроен оптимистично, с радостью ждал перелета. Попрощавшись с остальными в приемной, он сел с Артом в пустом углу склада.

– Уверен, что хочешь этого? – спросил Арт.

– Более чем. Хочу увидеть Землю.

Арт взмахнул рукой, не зная, что сказать.

– К тому же, – добавил Ниргал, – кто-то должен отправиться туда и показать им, кто мы такие.

– Лучше тебя никто этого не сделает, мой друг. Только остерегайся наднационалов. Кто знает, что они могут выкинуть. И осторожнее с плохой едой – в местах, где было наводнение, наверняка есть проблемы с санитарией. И с переносчиками инфекций. И смотри не получи солнечный удар – у тебя должна быть очень высокая чувствительность…

Тут вошла Джеки Бун. Арт прервал читать свою памятку туристу – Ниргал все равно его больше не слушал, а смотрел на Джеки, смотрел с бессмысленным выражением лица, будто надел маску. Разумеется, он состроил эту гримасу сознательно, ведь основное свойство его настоящего лица – эмоциональность, подвижность. А теперь он совсем перестал походить на самого себя.

Джеки, конечно, тут же это заметила. Отвергнутая любовница… Она буквально сверлила его взглядом. Что-то пошло не так, заметил Арт. Они оба забыли об Арте, который, чувствуя себя так, будто схватился за молниеотвод в разгар грозы, ускользнул бы из комнаты, если бы мог. Но Джеки стояла в проеме, и Арту не хотелось тревожить ее в эту минуту.

– Значит, ты нас покидаешь, – сказала она Ниргалу.

– Это просто поездка.

– Но зачем? Зачем сейчас? Теперь Земля ничего для нас не значит.

– Мы все оттуда родом.

– Нет. Мы родом из Зиготы.

Ниргал покачал головой.

– Земля – наша родная планета. Мы же ее продолжение. С этим нужно считаться.

Джеки то ли презрительно, то ли недоуменно отмахнулась:

– Ты уезжаешь именно тогда, когда ты нужнее всего здесь!

– Расценивай это как возможность.

– Непременно, – бросила она. Она рассердилась на него. – Только тебе это не понравится.

– Зато ты получишь все, что хочешь.

– Ты не знаешь, чего я хочу! – вспыхнула она.

У Арта вздыбились волосы на шее: молния вот-вот ударит. По своей природе он был весьма любопытен, даже любил подслушивать, но стоять вот так в центре «разборки» и за всем наблюдать – совсем другое дело, некоторых вещей ему просто не хотелось видеть. Он непроизвольно закашлялся. Ниргал и Джеки вздрогнули и уставились на него. Сокрушенно махнув рукой, он боком протиснулся в проем, частично перекрытый Джеки, и выскочил за дверь. За спиной у него вновь послышались голоса – гневные, обличительные, исполненные боли и недоуменной ярости.


Старательно вглядываясь сквозь лобовое стекло, Койот вез послов на юг, к лифту. Арт сидел рядом. Они не спеша катились по разбитым поселениям, соседствующим с Гнездом, в юго-западной части Шеффилда, где улицы были рассчитаны на то, чтобы перевозить по ним огромные грузовые краны, из-за чего все здесь казалось зловеще шпееровским[11], исполинским, нечеловеческим. Сакс в который раз объяснял Койоту, что поездка на Землю не помешает делегатам участвовать в конституционном конгрессе, что они подключатся по видео и ничего не пропустят.

– Мы будем на Павлине, – сказал Сакс. – Во всех смыслах, что имеют значение.

– Значит, на Павлине будут все, – зловеще произнес Койот. Ему не нравилось, что на Землю отправляются Сакс, Майя, Мишель и Ниргал, как не нравился и конституционный конгресс. В последнее время ничто его не радовало, он был сам не свой, дергаясь и раздражаясь. «Мы еще не слезли с деревьев, – говорил он. – Попомните мои слова».

Затем Гнездо возникло перед ними, показался черный блестящий провод, тянущийся из массы бетона, словно гарпун, брошенный на Марс силами Земли и не отпускающий его. Пройдя идентификацию, они въехали на территорию комплекса и спустились по прямому проезду к огромному отсеку в центре, где провод проходил сквозь воротник Гнезда и нависал над сетью трасс, пересекающих пол. Провод был так тонко сбалансирован на своей орбите, что совсем не касался Марса, а просто висел: его конец десятиметровым диаметром парил в середине помещения, и воротник в крыше не более чем стабилизировал его; в остальном же его позиционирование возлагалось на ракеты, установленные по его длине, и, что еще существеннее, на центробежные силы и гравитацию, державшую его на ареосинхронной орбите.

Ряд лифтовых кабин парил в воздухе так же, как сам провод, но по другой причине: они были подвешены с помощью электромагнита. Одна из них висела над подъездом к проводу и цеплялась к трассе, проложенной к его западной стороне, и теперь бесшумно двинулась вверх и исчезла, проскочив через задвижку в воротнике.

Делегаты и их провожающие выбрались из машины. Ниргал выглядел отрешенным, мыслями уже в пути, Майя и Мишель были возбуждены, Сакс казался таким же, как всегда. Они по очереди обняли Арта и Койота – вытягиваясь до первого, пригибаясь ко второму. Какое-то время они говорили все одновременно, вытаращившись друг на друга и пытаясь осмыслить момент; чувствовалось, что их визит на Землю – нечто большее, чем обычный перелет. Затем четверо путешественников пересекли помещение и исчезли в телетрапе, который вел в следующую кабину.

Потом Койот и Арт смотрели, как кабина подлетела к проводу и, пройдя через задвижку, исчезла. На асимметричном лице Койота отразилась не свойственная ему тревога и даже страх. Разумеется, ведь его сын и трое ближайших друзей отправлялись в такое опасное место. Впрочем, это всего лишь Земля, но опасность имелась – это был вынужден признать и Арт.

– Все будет хорошо, – сказал он, сжав Койоту плечо. – Там они будут звездами. Все пройдет гладко.

Несомненно, так и будет. И действительно, Десмонд чувствовал себя лучше, утешая себя. Все-таки Земля – родная планета людей. Все у них сложится. Это же родная планета. Но все равно…

На Восточном Павлине начался конгресс.

Начала его, по сути, Надя. Она просто стала работать на главном складе, разбирая наброски, к ней присоединялись другие, и все закрутилось. А когда встречи шли, их либо приходилось посещать, либо рисковать возможностью высказаться. Надя отмахивалась, когда кто-то говорил, что не готов, что нужно еще что-то урегулировать, что у них недостаточно сведений и так далее. «Ладно вам, – говорила она нетерпеливо. – Мы уже здесь, так что можем начинать».

Так непостоянная группа примерно из трехсот человек начала каждый день проводить встречи в промышленном комплексе на Восточном Павлине. Главный склад, предназначенный для хранения деталей железных дорог и вагонов, был огромен, и вдоль стен в нем выстроили десятки офисов с передвижными перегородками, оставив свободное место в центре, где можно было организовать неровный круг из не стыкующихся друг с другом столов.

– О! – воскликнул Арт, увидев это. – Стол столов!

Конечно, находились люди, желавшие видеть список делегатов, чтобы знать, кто мог голосовать, кто выступать и так далее. Надя, быстро принявшая на себя обязанности председателя, предложила признать делегациями все марсианские группы, чье существование было более-менее ощутимо перед началом конференции.

– Нужно поступить так, чтобы участие стало приемлемым для заявивших о себе групп.

Конституциологи из региона Дорса Бревиа согласились, что конгресс должны проводить члены голосующих делегаций, после чего конечный итог будет приниматься всенародным голосованием. Шарлотта, помогавшая с проектом документа Дорсы Бревиа двенадцать М-лет назад, с тех пор, предвидя победу революции, возглавляла группу, разрабатывавшую планы по организации правительства. Но ее группа была не единственной, кто этим занимался: школы в Южной борозде и университет в Сабиси также изучали курс по этой теме, и многие молодые уроженцы, обосновавшиеся на складе, хорошо владели вопросом.

– Это немного пугает, – заметил Арт Наде. – Стоит победить революции, и тут же объявляется целая куча юристов.

– Как всегда.

Группа Шарлотты составила список возможных кандидатов в члены конституционного конгресса, включив туда представителей всех марсианских поселений, где проживало не менее пятисот человек. Надя заметила, что многие были представлены в нем дважды – по месту проживания и по политической принадлежности. Несколько групп, не попавших в список, пожаловались в новый комитет, и почти все из них были добавлены. Арт позвонил Дереку Хастингсу и пригласил ВП ООН также присоединиться, прислав делегацию; удивленный Хастингс связался с ним через пару дней, ответив согласием. Он собирался прибыть лифтом лично.

И вот, спустя неделю подготовки и одновременного решения множества различных вопросов, можно было голосовать за принятие списка делегатов. Поскольку он был весьма всеобъемлющ, его приняли почти единогласно. Так у них неожиданно сложился настоящий конгресс. Он состоял из следующих делегаций, в каждую из которых входило от одного до десяти человек:






Общие собрания начинались с утра вокруг «стола столов», а затем перемещались в многочисленные малые рабочие группы, заседавшие в офисах, расположенных в складском помещении или в близлежащих строениях. Арт каждое утро вставал рано и варил большие котелки кофе, кавы и свою любимую каваяву. Пожалуй, это было не таким уж большим делом, учитывая значимость всего предприятия, но Арт был счастлив этим заниматься. Каждый день он испытывал удивление лишь оттого, что конгрессу вообще удавалось собраться, и, видя его масштаб, чувствовал, что помочь начать работу – его, Арта, основная задача. Он не был специалистом, но имел несколько мыслей относительно того, что должна включать в себя марсианская конституция. А что ему удавалось хорошо, так это собирать людей вместе, и именно этого он добился. Или, вернее, они с Надей – ведь она вмешалась и приняла руководство ровно тогда, когда в ней нуждались. Она была единственным доступным человеком из первой сотни, кто пользовался всеобщим доверием, и это давало ей подлинное, естественное признание. Сейчас, без какой-либо суеты, словно не замечая, что она вершит, Надя проявляла свою власть.

И теперь Арт с превеликим удовольствием стал, по сути, ее личным помощником. Он распределял ее время и делал все, что мог, чтобы дела шли гладко. Это включало приготовление хорошей каваявы первым делом с утра – Надя ценила этот начальный заряд бодрости и рвения. «Да, – думал Арт, – личный помощник и варщик наркотиков – вот мое предназначение в этой части истории». И он чувствовал себя счастливым. Просто наблюдать за тем, как люди смотрят на Надю, было удовольствием. И за тем, как она смотрела в ответ, тоже: озабоченно, сочувствующе, скептически, резко вскипая, если считала, что кто-то напрасно тратит ее время, и излучая тепло, когда ее впечатлял чей-то вклад в общее дело. И люди, зная об этом, хотели ее порадовать. Они старались говорить по делу, делать что-то полезное. Хотели заслужить ее теплый взгляд. У нее были очень необычные глаза, если в них всмотреться: карие, но испещренные бесчисленными крапинками других цветов – желтого, черного, зеленого, голубого. И на людей это оказывало завораживающее действие. Надя сосредотачивала на них все свое внимание – она хотела им верить, принять их сторону, убедиться, что их вопрос не затеряется в общей суматохе. Даже Красные, знавшие о ее конфликте с Энн, верили ей, зная, что их услышат. Так вся работа сводилась к Наде, и Арту оставалось лишь наблюдать за ней, получать от этого удовольствие и иногда в чем-то помогать.

И затем началось обсуждение.


В первую неделю споры касались в основном того, что такое конституция, какую форму она должна иметь и нужна ли она вообще. Шарлотта назвала это метаконфликтом – спором о том, о чем велся спор, и, заметив недовольный взгляд Нади, назвала это очень важным вопросом, «потому что, урегулировав его, мы установим границы того, что можем решать. Если мы решим включить в конституцию, например, экономические и социальные вопросы, то получится совсем не то, что будет, если мы сосредоточимся исключительно на политических или правовых основах или примем только общее заявление о принципах».

Чтобы помочь выстроить даже этот спор, она вместе со специалистами из Дорсы Бревиа представила целый ряд «чистых конституций», в которых были лишь различные наметки, но не заполнено содержание. Впрочем, эти образцы мало помогли смягчить возражения тех, кто настаивал на том, что общественная и экономическая жизнь не должны регулироваться вообще. «Минимальный объем» поддерживали группировки, которые в остальном имели мало общего между собой: анархисты, либертарианцы, неотрадиционные капиталисты, некоторые Зеленые и прочие. Самые ярые из этих антигосударственников расценивали описание какого бы то ни было правительства как поражение и использовали свое участие в конгрессе для того, чтобы создаваемое правительство получилось по численности как можно меньшим.

Сакс услышал об этом споре во время одного из вечерних звонков от Нади и Арта и захотел рассмотреть его со всей своей серьезностью.

– Установлено, что несколько простых правил могут регулировать очень сложное поведение. Например, существует классическая компьютерная модель стаи птиц, которая руководствуется всего тремя правилами: соблюдать равное расстояние от всех окружающих птиц, не изменять скорость слишком резко и избегать столкновения с неподвижными объектами. И таким образом полет вполне четко регулируется.

– Полет стаи компьютеров – может быть, – усмехнулась Надя. – Но ты когда-нибудь видел, как стрижи летают в сумерках?

Спустя мгновение от Сакса пришел ответ:

– Нет.

– Так посмотри, как прибудешь на Землю. Но мы тем временем не можем принять конституцию, где будет написано: «Не изменять скорость слишком резко».

Арту это показалось смешным, но Наде было не до шуток. В мелких спорах ее терпение, как правило, быстро лопалось.

– Разве это не то же самое, что позволить наднационалам заправлять делами? – говорила она. – Разве это правильно?

– Нет-нет, – возражал Михаил. – Это вообще другое!

– А по тому, что ты говоришь, выглядит очень похоже. И для некоторых это служит отличным прикрытием – мнимый принцип, который на самом деле сохраняет правила, защищающие их собственность и привилегии, и из-за которого все остальное летит к черту.

– Нет, вовсе нет.

– Тогда докажи это за столом. Все, во что правительство может себя вовлечь, должно быть обосновано в том числе с противной стороны. Необходимо все это доказать, пункт за пунктом.

И она была так настойчива – не ругаясь, как Майя, но лишь оставаясь непоколебимой, – что им приходилось соглашаться: все должно как минимум обсуждаться за столом. И так в чистых конституциях появился смысл: они могли послужить отправной точкой. По ним провели голосование, и большинство решило, что над ними стоит поработать.

Итак, они перескочили через первый барьер. Все согласились и далее придерживаться этого же плана. И Арту, все более лучащемуся радостью от одной встречи к другой и восхищенному Надей, это казалось поразительным. Она не была типичным дипломатом и совершенно не следовала модели «порожнего судна», которой придерживался Арт, но ей удавалось работать и без этого. У нее имелась особая притягательность. Он обнимал ее всякий раз, как проходил мимо, целовал в лоб – он любил ее. Он служил ей, наполненный этим светлым чувством, стараясь принять участие во всех встречах, в каких мог, и делая все, что было в его силах, чтобы процесс продолжался. Часто для этого хватало лишь обеспечить людей едой и питьем, чтобы они могли работать весь день, не становясь излишне раздражительными.

За «столом столов» всегда было людно. Свежелицые молодые валькирии возвышались над высушенными на солнце старыми ветеранами, здесь присутствовали представители всех рас и категорий – таков был Марс в М-52, по сути – объединенные нации сами по себе. Памятуя о потенциальной разрозненности целого, глядя на такие разные лица и слушая смесь языков, в котором английский тонул в вавилонской сумятице, Арт изумлялся их многообразию.

– Ка, Надя, – сказал он, когда они сидели и ели сэндвичи, пробегаясь по записям ежедневника. – Мы пытаемся написать конституцию, которую готова будет принять любая культура на Земле!

Она отмахнулась и, проглотив кусок, ответила:

– Давно пора.


Шарлотта предложила взять декларацию, составленную в Дорсе Бревиа, как логичную начальную точку, чтобы обсуждать содержание конституционных форм. Это предложение вызвало даже больше прений, чем те образцы, так как Красные и ряд других делегаций возражали против некоторых положений старой декларации и считали, что ее использование подорвет весь смысл настоящего конгресса.

– Ну и что? – ответила им Надя. – Мы можем поменять хоть каждое слово, если захотим, нам лишь нужно что-то, с чего можно начать.

Эта точка зрения была популярна среди большинства старых подпольных групп, многие из которых присутствовали в регионе Дорса Бревиа в М-39. Декларация, принятая там, стала лучшей попыткой подполья подписать то, в чем удалось достичь согласия, в период, когда оно не имело власти. Поэтому начать с нее казалось разумным: она давала некий прецедент, историческую преемственность.

Однако, когда они ее открыли и прочитали, оказалось, что старая декларация стала выглядеть пугающе радикальной. Запрет частной собственности? Запрет присвоения добавочной стоимости? Неужели они это провозгласили? Как это должно было работать? Они смотрели на безосновательные, не допускающие компромиссов положения и качали головами. В декларации не было ни слова о том, как достичь этих высоких целей, – она лишь устанавливала их. «Каменная скрижаль», как выразился Арт. Но сейчас революция победила, и настал час сделать что-то в реальном мире. Возможно ли придерживаться таких же радикальных идей, как те, что прописаны в декларации Дорсы Бревиа?

Трудно сказать.

– По крайней мере, здесь есть что обсудить, – сказала Надя.

Вместе с тем у всех на экранах возникли заголовки стандартных конституций, представлявшие собой наименования проблем: структура исполнительной власти, структура законодательной власти, структура судебной власти, права граждан, вооруженные силы и полиция, налоговая система, избирательная система, имущественное право, экономическая система, охрана окружающей среды, процедура внесения поправок и прочие. Предложения, по которым следовало прийти к согласию, тянулись страница за страницей – и все это переписывалось на всех экранах, правилось, оформлялось, бесконечно обсуждалось.

– Как обычное заполнение бланков, – заметил однажды вечером Арт, глядя через Надино плечо на какую-то особенно сложную блок-схему, напоминающую что-то из «алхимических» комбинаций Мишеля.

Надя рассмеялась.

Рабочие группы занялись различными положениями о правительстве, которые вырисовывались в их сборной конституции, которую теперь называли бланком бланков. Политические партии и заинтересованные группы склонялись к темам, волновавшим их сильнее всего, тогда как остальные сферы достались многочисленным делегациям шатровых городов, которые выбирали их сами либо получали принудительно. И после этого работа закипела.

Тем временем группа техников из кратера Да Винчи контролировала космос. Они не давали шаттлам ни войти в док на Кларке, ни произвести аэродинамическое торможение на марсианской орбите. Никто не считал, что только это обеспечивало им, марсианам, свободу, но так они ощущали некоторое физическое и психологическое пространство, в котором нужно работать, – вот что принесла им революция. Кроме того, они помнили битву за Шеффилд, и их призывал к действию страх гражданской войны. Энн находилась где-то далеко вместе с ка-кадзе, и случаи саботажа в необжитых районах происходили каждый день. Также существовали шатры, провозгласившие свою независимость ото всех, и несколько наднациональных отщепенцев. По большей части все пребывали в смятении, царило чувство едва сдерживаемого беспорядка. Они находились в пузыре среди потока исторических событий, и он мог лопнуть в любой момент. А если они будут мешкать, так и случится. Попросту говоря, настало время действовать.

Это было единственным утверждением, с которым все были солидарны, но это было очень важным утверждением. С течением дней потихоньку вырисовывались ключевые рабочие группы – люди, которые уже узнавали друг друга по решимости закончить свои дела, по желанию доработать целую статью, а не пункт. Отличаясь от остальных спорщиков, они работали под руководством Нади, которая очень быстро выявляла таких людей и обеспечивала всевозможной поддержкой.

Тем временем Арт бегал туда-сюда в своей обычной манере. Вставал рано утром, снабжал работающих едой, питьем и информацией о текущей работе, которая велась в других залах. В целом складывалось впечатление, что дела шли совсем неплохо. Большинство подгрупп, взявшиеся за «заполнение бланков», подошли к работе серьезно: писали и переписывали черновики, прорабатывая слово за словом, предложение за предложением. Они радовались каждому появлению Арта – ведь он означал для них перерыв, еду и шутки. Одна группа юристов прилепила ему на ботинки поролоновые крылышки и отправила с колким сообщением в исполнительную группу, с которой находилась в ссоре. Польщенный, Арт решил оставить крылышки – почему бы и нет? То, чем они занимались, имело свойство смехотворной величавости – или величавой смехотворности, – ведь они переписывали правила, а он летал вокруг, точно Гермес или Пак, и крылышки были крайне уместны. И он летал каждый день, долгими часами. А после завершения работы закрывал все на ночь и шел в офис «Праксиса», где жил с Надей. Там они ужинали и говорили о продвижении за день, звонили делегатам на Землю, общались с Ниргалом, Саксом, Майей и Мишелем. А потом Надя возвращалась к работе перед своими экранами и обычно засыпала в кресле. Арт же возвращался на склад, вокруг которого кучковались марсоходы. Поскольку конгресс проходил в складском шатре, вечера здесь были совсем не такими, как в то время, когда они заседали в Дорсе Бревиа; делегаты часто не ложились допоздна и сидели на полу своих комнат, выпивали и вели беседы о текущей работе или о недавно завершившейся революции. Многие из них никогда раньше не встречались и теперь, познакомившись, заводили дружеские отношения, любовные романы, иногда ссорились. Такие вечера всем нравились, люди весело разговаривали, старались больше узнать о событиях дня – это была обратная сторона конгресса, «социальный час» в бетонных стенах комнат. Арту тоже нравилось такое общение. А затем наступал момент, когда он отключался и волна сонливости накрывала его с головой; иногда он даже не успевал доползти до своего офиса, где его ждал диван рядом с Надей, и он просто падал и засыпал, затем просыпался, замерзший и затекший, спешил в ванную, принимал душ и возвращался на кухню готовить каву и яву. Снова и снова… Дни сливались в один бесконечный, и это было чудесно.


На сессиях, где обсуждалось множество тем, участникам приходилось разбираться в очень сложных вопросах. Если не было ни государств, ни естественных или традиционных административно-территориальных единиц, то кто чем управлял? И как им соблюсти баланс между местной и мировой властью, между прошлым и будущим? Ведь представители многих унаследованных культур возражали против единой марсианской культуры.

Сакс, наблюдая за обсуждением этой проблемы с корабля, летящего на Землю, прислал сообщение, в котором предложил признать основной политической единицей шатровые города и крытые каньоны – по сути, города-государства, а единственной более крупной единицей – само всемирное правительство, которое будет регулировать только вопросы мирового масштаба. Таким образом, власть будет и местная, и мировая, но без государственной между ними.

Предложение вызвало более-менее положительную реакцию. С одной стороны, его преимущество состояло в том, что оно соответствовало уже сложившейся системе. Михаил, лидер партии богдановистов, назвал такое устройство разновидностью старой коммуны коммун, но поскольку идею выдвинул Сакс, его быстро прозвали «планом лаборатории лабораторий». Но, как тут же указала Надя, основная проблема так и осталась: Сакс лишь определил для них понятия местной и мировой власти. Им по-прежнему нужно было решить, сколько полномочий будет иметь предположительная мировая конфедерация над предположительными полуавтономными городами-государствами. Если много, то снова получится крупное централизованное Марсианское государство – многим из собравшихся такая мысль казалась невыносимой.

– Но если мало, – категорично заявила Джеки в секции прав человека, – то появятся города, где сочтут нормальным рабство, женское обрезание или любую другую дикость, основанную на признании нормой варварства, стоящего на неких «культурных ценностях». А это неприемлемо.

– Джеки права, – согласилась Надя, что оказалось настолько необычным, что привлекло всеобщее внимание. – Когда кто-то твердит, что какие-то фундаментальные права чужды их культуре, от этого дурно пахнет, независимо от того, кто это говорит – фундаменталисты, сторонники патриархата, ленинисты, наднационалы… Мне все равно кто. Здесь это им с рук не сойдет!

Арт заметил, что некоторые делегаты сдвинули брови в ответ на это заявление, несомненно, поразившее их так же сильно, как западный светский релятивизм или, может быть, гиперамериканизм Джона Буна. В оппозиции к наднационалам находилось большинство из тех, кто старался придерживаться старых культур, зачастую с иерархической системой, и такой уклад поддерживала как верхушка иерархии, так и, на удивление, многие из располагавшихся гораздо ниже по общественной лестнице.

Молодые уроженцы Марса, однако, были удивлены, что этот вопрос вообще обсуждается. Они считали фундаментальные права естественными и нерушимыми, а попытка их отмены оставляла у них очередной эмоциональный шрам, из тех, что всегда носили иссеи как результат травмирующего и неработающего здесь земного воспитания. Ариадна, одна из наиболее видных среди них, поднялась, чтобы сказать, что группа Дорсы Бревиа изучила многие земные документы по теме прав человека и составила их общий перечень. Этот новый перечень фундаментальных прав личности был открыт для обсуждения и, как она дала понять, принятия всего целиком. Кое-кто поспорил по некоторым пунктам, но большинство согласилось с необходимостью утвердить своего рода всемирный билль о правах. То есть марсианские ценности по состоянию на М-52 год должны быть законодательно закреплены и лечь в основу конституции.

Однако конкретный характер этих прав все еще оставался предметом споров. Так называемые политические права были признаны «очевидными» – то, что разрешалось гражданам, и то, что запрещалось правительству: хабеас корпус[12], свобода передвижения, слова, объединений, вероисповедания, запрет оружия – все это поддержало подавляющее большинство уроженцев Марса, хотя и нашлось несколько иссеев из стран вроде Сингапура, Кубы, Индонезии, Таиланда, Китая и других, кто с сомнением смотрел на такое подчеркивание личной свободы. У других делегатов возникли сомнения насчет прав иного типа – так называемых социальных или экономических, таких как право на жилище, медицинскую помощь, образование, труд, долю выручки от природных ресурсов и так далее. Многие делегаты-иссеи, с опытом работы в правительстве на Земле, весьма этим обеспокоились, указав, что закреплять подобное в конституции опасно. По их словам, так сделали на Земле, но, когда оказалось невозможным обеспечить эти права, конституционные права стали рассматриваться лишь как средство пропаганды. Потом это распространилось и на другие сферы, пока конституция не превратилась в жалкую пародию.

– И тем не менее, – резко отозвался Михаил, – если не можете позволить себе купить жилище, голосуйте, что без «права на жилище» документ станет жалкой пародией.

Молодые уроженцы согласились, и многие другие тоже. Так экономические и социальные права также оказались на столе, и начались продолжительные споры о том, как гарантировать их на практике.

– Политические, социальные… это все одно и то же, – сказала Надя. – Давайте теперь все эти права обеспечим.


И работа продолжилась, одновременно вокруг большого стола и в офисах, где заседали рабочие группы. Даже ООН там присутствовала в лице самого главы ВП ООН Дерека Хастингса, который спустился на космическом лифте и теперь активно участвовал в дебатах, где его мнение неизменно имело своеобразный вес. Арту показалось, что он даже начал проявлять симптомы синдрома жертвы, проникаясь все большей симпатией к людям, с которыми вступал в спор.

Комментарии и предложения также поступали со всего Марса, да и с Земли, и заполняли несколько экранов, закрывших одну из стен большого помещения. Конгресс всюду привлекал внимание, составляя конкуренцию даже массовому наводнению на Земле.

– В нашем конгрессе есть элемент мыльной оперы, – заметил Арт Наде. Каждый вечер они собирались в своем маленьком офисном помещении и звонили Ниргалу и остальным. Ответы путешественников шли все дольше и дольше, но ни Арт, ни Надя не обращали на это внимания: им обоим хватало, о чем поразмыслить, пока к ним летели реплики Сакса и других.

– Эта проблема мировой/местной власти совсем не проста, – указал однажды вечером Арт. – Настоящее противостояние. Я имею в виду, тут дело не только в спутанном мышлении. Мы действительно хотим, чтобы был какой-то всемирный контроль, но и свобода куполов тоже нужна. Наши самые существенные ценности противоречат друг другу.

– Может, попробовать швейцарскую систему, – предложил Ниргал через несколько минут. – О ней все время твердил Джон Бун.

Но швейцарцев на Павлине эта идея не вдохновила.

– Лучше уж его контрмодель, – отозвался Юрген, скорчив гримасу отвращения. – Я оказался на Марсе как раз из-за швейцарского федерального правительства. Оно сдерживает все, что можно. Даже чтоб дышать, нужно получить лицензию.

– А у кантонов уже нет никакой власти, – указала Присцилла. – Федеральное правительство все себе забрало.

– Хотя для некоторых кантонов это благо, – заметил Юрген.

– Что еще интереснее, Берном мог стать Граубюнден. Это означает «Серая лига». Города юго-восточной Швейцарии сотни лет просуществовали в свободной конфедерации. Очень успешная организация.

– Сможете собрать об этом информацию? – спросил Арт.

Следующим вечером они с Надей просматривали присланное Юргеном и Присциллой описание Граубюндена. «Что ж… во времена Ренессанса все было устроено достаточно просто», – подумал Арт. Может, это было и не так, но почему-то казалось, что эти чрезвычайно свободные соглашения между швейцарскими горными городками не выйдет претворить в жизнь среди глубоко взаимосвязанных экономик марсианских поселений. В Граубюндене не нужно было беспокоиться, например, из-за того, что кто-то вызовет нежелательные изменения атмосферного давления. Нет, нынешнее положение было чем-то новым. В истории не нашлось аналога, который был бы им действительно полезен.

– К слову о мировой/местной власти, – вступила в обсуждение Иришка. – А как быть с территорией за пределами куполов и крытых каньонов? – Достаточно умеренная, чтобы выступать от имени почти всех течений Красного движения, она превратилась в лидера Красных, оставшихся на Павлине, и уже за несколько недель набрала серьезную силу. – Это бо́льшая часть площади Марса, и в Дорсе Бревиа мы все согласились, что никто не вправе ею владеть и что мы должны распоряжаться ей сообща. Это правильно, но с ростом населения и появлением новых городов будет сложнее выяснить, кто ее контролирует.

Арт вздохнул. Вопрос правильный, но слишком трудный, чтобы встретить его с рвением. Недавно он решил вместе с Надей ежедневно заниматься проблемами, которые представлялись самыми сложными из всех, с какими они сталкивались, так что, по идее, он должен был встречать их с радостью. Но иногда они оказывались чересчур тяжелыми.

Как в этом случае. Пользование землей вызовет возражения Красных, а затем вскроет еще больше сторон проблемы мировой/местной власти, причем исключительно марсианских. Опять же, здесь не было прецедента. Но сам вопрос, пожалуй, оказался самым сложным из всех…

Арт зашел к Красным. Его встретили втроем – Мэриан, Иришка и Тиу, один из зиготских друзей детства Ниргала. Они провели Арта в свой лагерь марсоходов, что привело его в восторг: это означало, что, несмотря на его связь с «Праксисом», он считался нейтральным или незаинтересованным лицом, каким и хотел быть. Крупным пустым судном, набитым сообщениями.

Расположение Красных находилось к западу от складов, на краю кальдеры. Они сели вместе с Артом в большом салоне на верхнем ярусе и разговаривали при предвечернем солнце, глядя вниз на гигантскую, подсвеченную им кальдеру.

– Так что бы вы хотели видеть в конституции? – спросил Арт.

Он отхлебнул чаю, который ему подали. Хозяева переглянулись, слегка озадачившись.

– В идеале, – произнесла Мэриан спустя некоторое время, – мы хотели бы жить на первозданной планете, в пещерах и скальных жилищах или в вырытых кольцах кратеров. Без больших городов, без терраформирования.

– Тогда вам пришлось бы все время ходить в костюмах.

– Верно. Мы не против этого.

– Что ж, – Арт немного подумал. – Хорошо, но давайте начнем с того, что есть сейчас. Что бы вы хотели видеть дальше, учитывая текущее положение?

– Прекращение терраформирования.

– Уничтожение провода, конец иммиграции.

– И хорошо бы еще отправить часть людей обратно на Землю.

Они умолкли и посмотрели на Арта. Он постарался не выдать им своего изумления.

– Но разве биосфера теперь не растет сама по себе?

– Это не очевидно, – ответил Тиу. – Но если прекратить выбросы газа, всякий рост в любом случае будет происходить очень медленно. А может, и вовсе остановится, учитывая, что наступит ледниковый период.

– Не это ли некоторые называют экопоэзисом?

– Нет. Экопоэзис использует биологические методы, чтобы вызвать изменения в атмосфере и на поверхности, но сейчас процесс ведется чересчур усиленно. Мы считаем, что все они должны остановиться – что экопоэты, что промышленники, все равно.

– Но прежде всего надо остановить тяжелую промышленность, – добавила Мэриан. – И особенно затопление севера. Это вообще преступно. Если они не прекратят свою деятельность, мы взорвем те станции, пусть после этого здесь и произойдут неблагоприятные изменения.

Арт указал жестом на огромную каменную кальдеру:

– На большой высоте все выглядит примерно одинаково, верно?

Они не желали этого признавать.

– Даже на высоте есть отложения льда и растительная жизнь, – ответила Иришка. – Атмосфера поднимается и досюда. И, когда дует сильный ветер, уже нигде не безопасно.

– А что, если накрыть куполом четыре большие кальдеры? – предложил Арт. – Оставим их бесплодными с исходным атмосферным давлением и составом воздуха? Сделаем из них природные парки, сохраненные в первозданном состоянии.

– Вот именно что парки – по-другому и не скажешь.

– Знаю. Но мы должны работать с тем, что у нас есть сейчас, правильно? Мы не можем вернуться назад в М-1 год и начать все сначала. А при нынешней ситуации было бы неплохо сохранить три-четыре крупных объекта в изначальном или близком к нему состоянии.

– Было бы хорошо защитить так и несколько каньонов, – осторожно предложил Тиу. Они явно не рассматривали такую возможность раньше, а сейчас, как видел Арт, она не устраивала их до конца. Но текущее положение не могло разрешиться само собой, и они были вынуждены начать хотя бы отсюда.

– Или бассейн Аргир.

– Как минимум – оставьте его сухим.

Арт ободряюще кивнул.

– Сопоставьте эту идею сохранения с пределами атмосферы, принятыми в Дорсе Бревиа. Это дает зону, пригодную для дыхания, высотой в пять километров, но и выше нее останется огромная территория, которая сохранит более-менее первозданный вид. Северный океан от этого никуда не денется, но с ним уже ничего не поделаешь. Некая форма медленного экопоэзиса сейчас лучшее, на что вы можете рассчитывать, верно?

Пожалуй, это прозвучало слишком жестоко. Красные печально посмотрели в кальдеру горы Павлина, каждый думая о своем…

– Допустим, Красные с нами, – сказал Арт Наде. – Какая теперь, по-твоему, следующая самая большая проблема?

– Что? – Она уже почти спала, слушая какой-то старый джаз, дребезжащий из ее компьютера. – Ах, Арт, – сказала она низким и тихим голосом, с легким, но различимым русским акцентом. Она села на диване. В ногах у нее собралась кучка смятых бумаг, словно соединившиеся воедино части целого сооружения. Марсианский образ жизни. Из-под ее прямых седых волос открывалось овальное лицо, с которого каким-то образом стерлись морщины, словно она была галькой в потоке времен. Подняв казацкие веки, она открыла свои пестрые глаза, блестящие и чарующие. Прекрасное и в то же время совершенно расслабленное лицо.

– Следующая самая большая проблема?

– Да.

Она улыбнулась. Откуда взялось это спокойствие, эта расслабленная улыбка? В последнее время ее ничто не беспокоило. Арта это изумляло – ведь в политическом смысле они шли по натянутому канату. Впрочем, это была политика, а не война. И насколько Надя была напугана и напряжена во время революции, когда находилась в постоянном ожидании катастрофы, настолько же спокойна была она сейчас. Будто ничто из происходящего здесь не столь уж важно – они лишь возились с деталями. Ее друзья были в безопасности, война кончилась, а то, что оставалось, было своего рода игрой или работой – такой, как строительство, приносящей удовольствие.

Арт переместился к спинке дивана и помассировал ей плечи.

– Ах, – проговорила она. – Проблемы. Ну, у нас много примерно одинаковых заковыристых проблем.

– Например?

– Например, как думаешь, маджари смогут принять демократию? Смогут ли все принять эко-экономику Влада и Марины? Сможем ли мы создать правильную полицию? Попытается ли Джеки создать систему с сильным президентом и использует ли численное превосходство местных уроженцев, чтобы стать королевой? – Она обернулась через плечо и рассмеялась над выражением лица Арта. – У нас много таких вопросов. Мне продолжать?

– Пожалуй, не стоит.

Она улыбнулась.

– А ты продолжай. Так хорошо. Эти проблемы не такие уж сложные. Мы просто продолжим работать за столом и победим их все. А ты мог бы поговорить с Зейком.

– Хорошо.

– А пока займись моей шеей.

В тот же вечер, после того как Надя уснула, Арт отправился поговорить с Зейком и Назик.

– Так как маджари смотрят на все это? – спросил он.

– Пожалуйста, не задавай глупых вопросов, – прорычал Зейк. – Сунниты воюют с шиитами, Ливан разорен, страны без нефти ненавидят страны с нефтью, североамериканские страны перешли к наднационалам, Сирия и Ирак ненавидят друг друга, Ирак и Египет тоже, мы все ненавидим Иран, не считая шиитов, и ненавидим Израиль, конечно, и Палестину тоже, и даже несмотря на то что я родом из Египта, я все-таки бедуин, и мы презираем нильских египтян, да и не дружим с иорданскими бедуинами. А еще все ненавидят саудитов, продажных до самых костей. И когда ты спрашиваешь меня, что думают арабы, что мне тебе отвечать? – Он мрачно покачал головой.

– Думаю, нужно ответить, что это глупый вопрос, – сказал Арт. – Прости. Мыслю категориями целых групп – дурная привычка. А если я спрошу, что ты сам думаешь об этом?

Назик рассмеялась.

– Можешь спросить, что думают все кахирские маджари. Их он знает слишком хорошо.

– Да, слишком, – согласился Зейк.

– Как думаешь, секция прав человека с ними договорится?

Зейк нахмурился.

– Мы непременно подпишем конституцию.

– Но эти права… Я думал, у арабов все еще нет демократии.

– Почему? Есть же Палестина, Египет… Но нас сейчас заботит Марс. А здесь каждый караван с самого начала был независимым государством.

– Сильные лидеры, наследственная власть?

– Наследственной власти нет. Но сильные лидеры – да. Мы не думаем, что с новой конституцией это закончится, по крайней мере, не везде. С чего бы этому быть? Ты сам сильный лидер, да?

Арт смущенно рассмеялся.

– Я всего лишь посланник.

Зейк покачал головой.

– Скажи это Антару. Тебе нужно сходить к нему, если хочешь знать, что думают кахирцы. Он теперь наш король.

Он посмотрел так, словно съел что-то кислое, и Арт спросил:

– А чего хочет он, по-твоему?

– Он – игрушка Джеки, – пробормотал Зейк. – Вот и все.

– Полагаю, это не говорит в его пользу.

Зейк пожал плечами.

– Смотря с кем ты будешь разговаривать, – объяснила Назик. – Для старых иммигрантов-мусульман это плохой союз, потому что, хоть Джеки и имеет значительную власть, у нее уже было больше одного супруга, а Антар выглядит…

– Сомнительным, – догадался Арт, опередив какое-то другое слово, едва не вырвавшееся из уст сверкающего злобой Зейка.

– Да, – согласилась Назик. – Но, с другой стороны, Джеки сильна. А все, кто сейчас стоит во главе фракции «Свободный Марс», намереваются получить еще больше власти в новом государстве. И молодым арабам это по душе. Пожалуй, они больше похожи на местных, чем на арабов. Марс значит для них больше, чем ислам. С этой точки зрения тесный союз с зиготскими эктогенами – это к лучшему. Эктогены считаются естественными лидерами нового Марса – прежде всего, конечно, Ниргал, но, поскольку он отбыл на Землю, часть его влияния должна отойти к Джеки и остальным. А значит, и к Антару.

– Мне он не нравится, – заявил Зейк.

Назик улыбнулась мужу.

– Тебе не нравится, что столько местных мусульман идут за ним, а не за тобой. Но мы стары, Зейк. Может быть, нам пора на покой.

– Не вижу в этом смысла, – возразил Зейк. – Если мы проживем тысячу лет, то что нам какая-то сотня?

Арт и Назик рассмеялись, и Зейк тоже быстро улыбнулся. В первый раз Арт видел его улыбку.


Возраст на самом деле не имел значения. Повсюду были люди – старые, молодые, они беседовали и спорили, и обсуждать чей-то возраст на такого рода мероприятиях было бы странно.

Как-никак местное движение не выступало ни за молодость, ни за старость. Если ты родился на Марсе, у тебя совершенно иные взгляды, настолько ареоцентристские, что ни одному землянину не дано их понять. И не только из-за целого комплекса ареореалий, известных местным с рождения, но и из-за того, что не было им известно. Земляне знали, как велика Земля, тогда как рожденные на Марсе просто не были способны представить этот культурный и биологический масштаб. Они видели лишь изображения на экранах, но этого было недостаточно, чтобы понять. Отчасти поэтому Арт был рад, что Ниргал решил присоединиться к дипломатической миссии на Землю: ему предстояло узнать, с чем они имеют дело.

Но большинству местных этого не понять. К тому же им в голову ударила революция. При своем мастерстве за столом, где они добивались такой конституции, которая дала бы им превосходство над остальными, они были несколько наивны в некоторых простых отношениях. Не понимали, насколько нетипична их независимость и как легко было снова отнять ее у них. И стояли на своем до конца – под предводительством Джеки, парившей по складу, прекрасной и увлеченной, как всегда, скрывающей жажду власти за любовью к Марсу и стремлением к идеалам своего деда. Она страстно желала сделать мир справедливым, или так просто казалось.

Но она вместе со своими товарищами по «Свободному Марсу» явно хотела иметь как можно больше власти. На Марсе сейчас находилось двенадцать миллионов человек, и семь миллионов из них родились здесь. Почти каждого из уроженцев можно было причислить к сторонникам местных политических партий – и, как правило, к «Свободному Марсу».

– Это опасно, – сообщила Шарлотта, когда Арт поднял эту тему во время их вечерней встречи с Надей. – Если страна сформировалась из множества групп, не доверяющих друг другу, и одна из которых составляет явное большинство, то получится так называемое количественное голосование. То есть политики представляют свои группы и набирают голоса, а результаты выборов просто отражают численность населения. В таких случаях каждый раз происходит одно и то же: группа большинства получает монополию на власть, а меньшинства страдают от безысходности и в конце концов устраивают мятежи. Некоторые из самых страшных гражданских войн в истории начинались именно с этого.

– И что нам делать? – спросила Надя.

– Ну, кое-что мы уже делаем – разрабатываем структуры, которые распространят власть на места и уменьшат опасность власти большинства. Децентрализация важна тем, что она создает много маленьких местных властей большинства. Другой вариант – построить Мэдисонскую модель разделения власти, в которой правительство служило бы своего рода «веревочкой» для конкурирующих сил. Это называется полиархией – в ней власть распределяется между как можно большим числом групп.

– Может, у нас прямо сейчас слишком много этой полиархии, – сказал Арт.

– Возможно. Есть еще вариант депрофессионализировать правительство. Объявляете весомую его часть общественной обязанностью, наподобие суда присяжных, а потом случайным образом назначаете туда простых граждан – на какой-нибудь короткий срок. Им помогает штат специалистов, но решения они принимают самостоятельно.

– Никогда о таком не слышала, – призналась Надя.

– Ну это часто предлагали, но редко принимали. Хотя я думаю, что такой вариант стоит рассмотреть. По нему власть становится не только преимуществом, но и бременем. В вашем почтовом ящике оказывается письмо – о нет, вас назначили на два года в конгресс. Это обуза, но с другой стороны – и своего рода почет, шанс вынести что-то на широкое обсуждение. Гражданское правительство.

– Мне это нравится, – сказала Надя.

– Еще один метод сократить власть большинства – тайное голосование, в котором избиратели голосуют за двух или более кандидатов, расставляя их по местам: первый выбор, второй, третий… Кандидаты получают очки за вторые и третьи места, так что для общей победы им нужно привлечь и представителей чужих групп. Это влечет смещение к умеренной политике, а в итоге может построить доверие между группами, которые раньше этим не отличались.

– Любопытно! – воскликнула Надя. – Как кронштейны в стене.

– Да, – Шарлотта упомянула ряд примеров «разрозненных обществ» Земли, сплотившихся благодаря разумной политической системе: Азанию, Камбоджу, Армению… Пока она их описывала, Арт немного пал духом: все эти земли были политы кровью, и изрядно.

– Похоже, только политическая система и может помочь, – заметил он.

– Верно, – согласилась Надя, – но у нас нет таких старых междоусобиц, как там. Худшее, что мы имеем здесь, – это Красные, но и их отвернуло от общества только терраформирование, которое уже произошло. Готова поспорить, эти методы даже их смогут приобщить к делу.

Ее явно воодушевили возможности, которые описала Шарлотта; как-никак это были варианты системы. Воображаемое проектирование, которое, однако, походило на настоящее. И Надя постукивала по своему экрану, делая разные наброски, как если бы работала над каким-то зданием, и уголки ее губ растягивала легкая улыбка.

– Ты счастлива, – сказал Арт.

Она его не слышала. Но по радио в тот вечер она сказала Саксу:

– Как прекрасно узнать, что политическая наука придумала что-то полезное за все эти годы.

Через восемь минут от него пришел ответ:

– Никогда не понимал, почему ее называют наукой.

Надя рассмеялась, и ее смех наполнил счастьем и Арта. Надя Чернышевская смеялась в голос! И внезапно у него появилась уверенность, что у них все получится.

И он вернулся за большой стол, готовый взяться за следующую самую большую проблему. Это заставило его спуститься с небес на землю. Перед ним стояла еще сотня таких проблем, каждая из которых казалась несложной лишь до тех пор, пока ими не начинали заниматься всерьез, и тогда они становились неразрешимыми. В текущих распрях было крайне трудно увидеть признаки растущего единства. А в некоторых сферах положение даже ухудшалось. Средние точки акта Дорсы Бревиа вели к затруднениям: чем больше их рассматривали, тем более радикальными становились взгляды. Многие явно считали, что эко-экономическую систему Влада и Марины, хоть и успешно применяемую в подполье, не стоит включать в конституцию. Одни жаловались, что она ущемляет права местных автономий, другие больше верили в традиционный капитализм, чем в какую-то новую систему. По этому вопросу часто выступал Антар – при этом Джеки сидела рядом с ним, явно в знак поддержки. Уже это, а также его связь с арабской общиной удваивали силу его заявлений, и люди его слушали.

– Новая экономика, которую здесь предлагают, – произнес он как-то за «столом столов», повторяя заученное ранее, – представляет собой радикальное и беспрецедентное вмешательство правительства в дела бизнеса.

Влад Танеев резко встал. Антар, удивленный, замолчал и внимательно на него посмотрел.

Влад тоже пристально на него глядел. Ссутулившийся, с большой головой и косматыми бровями, Влад редко говорил на публике, если вообще когда-либо говорил; на конгрессе он до этого не сказал ни слова. Бо́льшая часть присутствующих на складе медленно затихала, готовясь выслушать Танеева. Арт ощутил трепет предвосхищения; из всех блестящих умов первой сотни Влад, пожалуй, был самым блестящим – и самым загадочным, если не считать Хироко. Старый еще в то время, когда они покидали Землю, чрезвычайно скрытный, он рано построил лабораторию в Ахероне и оставался там, сколько мог, живя затворником вместе с Урсулой Кол и Мариной Токаревой, еще двумя выдающимися членами первой сотни. Никто не знал об этой троице ничего конкретного, они представляли собой редкий пример замкнутой природы человеческих отношений. Разумеется, это не избавило их от сплетен: напротив, люди болтали о них не переставая, утверждая, что настоящая пара здесь – Марина и Урсула, а Влад – кто-то вроде друга или домашнего питомца, или что Урсула проделала бо́льшую часть работы по созданию процедуры омоложения, а Марина – по эко-экономике, или что они составляли идеально сбалансированный равносторонний треугольник, совместно работая над всем, что появилось в Ахероне, или что Влад был своего рода двоеженцем, использовавшим жен для работы в разных сферах биологии и экономики. Но правды никто не знал: ни один из троих не сказал об этом ни слова.

Однако глядя на него, стоящего перед столом, можно было подумать, что теория о том, что он был там главным, ошибочна. Он неторопливо обвел всех сосредоточенным взглядом и лишь после этого вновь обратил взор на Антара.

– То, что ты сказал о правительстве и бизнесе, – это бред, – холодно заявил он. Это был тон, до этого редко звучавший на конгрессе, – пренебрежительный и брезгливый. – Правительства всегда регулируют бизнес, которым разрешают заниматься. Экономика – это вопрос права, это правовая система. До сих пор мы в подполье считали, что с правовой точки зрения демократия и самостоятельность – это врожденные права каждого человека и что эти права не могут быть отменены, когда он начинает работать. Ты… – он махнул рукой, показывая, что не знает имени Антара, – веришь в демократию и самоуправление?

– Да! – отозвался Антар оборонительным тоном.

– И считаешь, что демократия и самоуправление – это основные ценности, которые правительство должно поддерживать?

– Да! – повторил Антар, все сильнее раздражаясь.

– Очень хорошо. Если демократия и самоуправление – это основа, то почему люди должны отступаться от этих прав, когда заступают на свое рабочее место? В политике мы, как тигры, боремся за свободу, за право избирать наших лидеров, за свободу передвижения, выбор места жительства, выбор профессии… одним словом, управляем своими жизнями. А потом просыпаемся утром, идем на работу – и все эти права исчезают. Мы больше их не требуем. И так на бо́льшую часть дня мы возвращаемся к феодализму. Вот что такое капитализм – разновидность феодализма, в которой капитал заменяет землю, а лидеры бизнеса – королей. Но иерархия остается. И мы по-прежнему всю жизнь трудимся по принуждению, чтобы накормить лидеров, которые не делают настоящей работы.

– Лидеры бизнеса делают работу, – резко возразил Антар. – И принимают финансовые риски…

– Так называемые риски капиталистов – это всего лишь одна из привилегий капитала.

– Управление…

– Да, да. Не перебивай меня. Управление – это нечто реальное, дело техники. Но его может контролировать как капитал, так и работник. Сам по себе капитал – это просто полезный остаток от работы прошлых работников, и он может принадлежать как каждому, так и горстке людей. Нет ни единой причины, по которой мелкая знать должна владеть капиталом, а все остальные – ей служить. Нет ни единой причины, по которой она должны давать нам на жизнь и забирать остальное, что мы производим. Нет! Система, называемая капиталистической демократией, на самом деле вообще не была демократичной. Поэтому ее получилось быстро превратить в наднациональную систему, в которой демократии стало еще меньше, а капитализма – больше. И в которой один процент населения владел половиной всех богатств, а пять процентов – девяноста пятью процентами. История показала, какие ценности в этой системе реальны, а какие нет. И что печально, несправедливость и страдания, причиненные ею, не были неизбежны, а техническая возможность удовлетворить основные потребности для всех существовала еще с восемнадцатого века.

Поэтому мы должны измениться. Настало время. Если самоуправление – основная ценность, если простая справедливость – это ценность, то они везде будут таковыми, включая рабочее место, где мы проводим столь значительную часть жизни. Это же прописано в четвертом пункте акта Дорсы Бревиа. Там сказано, что результат труда каждого человека принадлежит ему самому и его ценность не может быть отнята. Там сказано, что различные средства производства принадлежат тем, кто их создал, и служат на благо будущих поколений. Там сказано, что управлять миром должны все мы, вместе. Вот что там сказано. И мы за годы, проведенные на Марсе, разработали экономическую систему, которая отвечает всем этим требованиям. Этим мы занимались последние пятьдесят лет. В нашей системе хозяйственными предприятиями являются мелкие кооперативы, находящиеся в собственности их работников, и никого больше. Они нанимают управляющих либо управляют сами. Профсоюзы и гильдии промышленников сформируют более крупные структуры, необходимые для регулирования торговли и рынка, распределения капитала и предоставления кредита.

– Это всего лишь идеи, – презрительно отозвался Антар. – Утопия, и не более того.

– Вовсе нет, – снова отмахнулся от него Влад. – Система основана на моделях из земной истории, а различные ее элементы были испытаны на обеих планетах и прекрасно себя показали. Ты об этом ничего не знаешь отчасти потому, что необразован, а отчасти потому, что сам наднационализм целенаправленно игнорировал или отрицал все альтернативы к нему. Но наиболее широко наша микроэкономика применялась в Мондрагоне, Испания, где просуществовала несколько веков. Также разные ее элементы применялись псевдонаднационалами «Праксиса» в Швейцарии, индийском штате Керала, Бутане, итальянской Болонье и много где еще, включая, собственно, марсианское подполье. Эти организации послужили предшественниками нашей экономики, которая будет такой демократичной, какой никогда и не пытался стать капитализм.

Синтез систем. А Влад Танеев был выдающимся синтезистом – об этом говорило, например, то, что все составляющие процедуры омоложения уже существовали, а Влад и Урсула просто соединили их вместе. И теперь в этой экономической системе, разработанной им совместно с Мариной, по его же утверждению, он сделал то же самое. И хотя он сейчас не упоминал об омоложении, оно было на виду, как сам стол, – потому что это крупное, скомпонованное из отдельных частей достижение повлияло на жизнь каждого. Арт осмотрелся, и ему показалось, что люди думают: что ж, в биологии у него один раз сработало, а экономика что, разве сложнее?

Против этой невысказанной мысли, неосознанного чувства возражения Антара казались бессмысленными. История наднационального капитализма не говорила в его пользу: за последнее столетие он развязал масштабную войну, разжевал Землю и разорвал на части ее общество. Так почему бы им не попробовать что-то новое, учитывая все это?

Тут поднялся делегат из Хираньягарбхи и высказался против Влада с совершенно другой стороны, указав, что тот отходит от экономики дарения, по которой жило марсианское подполье.

Влад раздраженно потряс головой.

– Я верю в экономику подполья, уверяю вас, но там она всегда была смешанной. Чистый обмен подарками сосуществовал с обменом деньгами, в котором неоклассическая рациональность рынка или, так сказать, механизм получения прибыли был ограничен и сдержан обществом, чтобы служить более высоким ценностям, таким как справедливость и свобода. Экономическая рациональность – попросту не высшая ценность. Она хороша для подсчета расходов и доходов, но это лишь часть одного большого уравнения, влияющая на благосостояние человека. И это уравнение называется смешанной экономикой – ее мы и стараемся здесь построить. Мы предлагаем комплексную систему с общественными и личными сферами экономической деятельности. Может быть, мы попросим людей пожертвовать около года своей жизни на работу на благо общества – как на швейцарской госслужбе. Эта работа плюс налоги, уплаченные частными кооперативами за пользование землей и ее ресурсами, позволят нам обеспечить так называемые социальные права, о которых мы говорили, – право на жилище, медицинскую помощь, пищу, образование, – все, что зависит от милости рационального рынка. Потому что, как говорили итальянские рабочие, la salute non si paga. Здоровье не купишь!

Арт видел, что для Влада это имело особое значение. И понятно, почему: при наднационализме здоровье определенно продавалось – не только медицинская помощь, пища и жилища, но прежде всего – сама процедура омоложения, которую пока проходили только те, кто мог это себе позволить. Иными словами, величайшее изобретение Влада теперь на Земле используют привилегированные. Оно стало там высшим классовым различием – долгая жизнь или ранняя смерть, – которое едва ли не сравнилось с различием видов. Неудивительно, что он был раздражен, неудивительно, что направил все свои силы на создание экономической системы, которая превратит процедуру омоложения из отвратительного имущества во всем доступное благо.

– Тогда рынку ничего не останется, – сказал Антар.

– Нет-нет-нет, – Влад отмахнулся от него еще более раздраженно, чем когда-либо до этого. – Рынок всегда будет существовать. Это механизм, позволяющий обмениваться товарами и услугами. А конкуренция за то, чтобы продавать лучший товар по лучшей цене, – неизбежна и полезна. Но на Марсе общество направит рынок в более оживленное русло. Жизненно важные услуги будут иметь некоммерческую основу, и это уведет независимый рынок от первостепенных товаров к второстепенным, где кооперативы, находящиеся во владении работников, смогут предпринимать те рискованные дела, какие будут вольны сами выбирать. Почему бы нет, когда основные потребности обеспечены, а работники сами владеют своим бизнесом? Вот что мы хотим создать.

Джеки, раздраженная брезгливостью Влада к Антару и, вероятно, намереваясь отвлечь или запутать старика, спросила:

– А что насчет экологической стороны этой экономики, которую вы всегда так подчеркивали?

– Это тоже основное, – сказал Влад. – Третий пункт акта Дорсы Бревиа гласит, что земля, воздух и вода Марса никому не принадлежат, что мы все распоряжаемся ими во благо будущих поколений. И это распорядительство будет обязанностью каждого, но в случае возникновения конфликтов мы предлагаем ввести строгие суды по вопросам охраны окружающей среды, может быть, как часть конституционного суда, который будет оценивать реальные и полные природоохранные издержки экономической деятельности и участвовать в согласовании планов работ, воздействующих на среду.

– Но это же просто плановая экономика! – воскликнул Антар.

– Экономика и планирование – одно и то же. В капитализме его было столько же, а в наднационализме вообще пытались планировать буквально все. Нет, экономика – это и есть планирование.

Антар, уязвленный и раздраженный, проговорил:

– Вот и социализм вернулся.

Влад пожал плечами.

– Марс – это новая целостность. Названия из предыдущих целостностей обманчивы. Они становятся чуть ли не теологическими понятиями. Конечно, в этой системе присутствуют элементы, которые можно назвать социалистскими. А как еще избавить экономику от несправедливости? Но частные предприятия будут не национализированы, а окажутся во владении работников, то есть это будет, по меньшей мере, не тот социализм, который пытался укорениться на Земле. И все кооперативы будут коммерческими – маленькими демократиями, посвященными тому или иному виду деятельности, и каждой из них потребуется капитал. И у нас будет рынок, будет капитал. Но в нашей системе работники станут скорее арендовать капитал, чем наоборот. Это более демократично, более справедливо. Поймите меня: мы пытались оценить каждый элемент этой экономики по его полезности в достижении справедливости и свободы. А справедливость и свобода не противоречат друг другу, как это утверждалось, потому что свобода в несправедливой системе – это не свобода вовсе. Они возникают вместе. То есть это на самом деле возможно. Нужно лишь ввести лучшую систему, объединив элементы, которые были проверены и показали свою работоспособность. И сейчас для этого подходящий момент. Мы готовились к такой возможности семьдесят лет. А сейчас она появилась, и я не вижу причин упускать ее только потому, что кто-то боится старых слов. Если у кого-то имеются какие-либо конкретные предложения, как ее улучшить, мы будем рады их выслушать.

Он долго и сурово смотрел на Антара. Но тот не отвечал: конкретных предложений у него не было.

Комнату наполнило тяжелое молчание. Это был первый и единственный случай в конгрессе, когда иссей встал и отчитал нисея во всеобщем обсуждении. Большинство иссеев предпочитало действовать менее явно. Но сейчас один из древних радикалов просто разозлился и наказал неоконсервативного молодого властолюбца – который теперь выглядел так, словно ради собственной выгоды намеревался навязать новую версию старой иерархии. Эта мысль отчетливо отражалась в долгом, протянувшемся через весь стол взгляде Влада на Антара, полном отвращения к его реакционному эгоизму и трусости перед лицом перемен. Влад сел – Антар был повержен.

Но они продолжили спорить. Конфликт, метаконфликт, детали, основы – все было на столе, включая магниевую кухонную раковину, которую кто-то установил в одной из секций «стола столов» спустя недели три после начала обсуждений.

На самом же деле делегаты на складе были лишь вершиной айсберга, видимой частью масштабных дебатов, затянувших обе планеты. По всему Марсу и во многих точках Земли постоянно велась прямая трансляция конференции, и, хотя запись в режиме реального времени была довольно скучной, «Мангалавид» отдельно монтировал ключевые события каждого дня, которые показывались по вечерам во время временного сброса и отправлялись на Землю для показа широкой аудитории. Там этот показ стал «величайшим шоу на Земле», как назвал его один американский канал.

– Наверное, людям утомительно смотреть одно и то же дерьмо по телеку, – сказал Арт Наде как-то вечером, когда они смотрели краткий, странно искаженный обзор переговоров дня по американскому телевидению.

– Или дерьмо в жизни.

– О да. Им хочется отвлечься и думать о чем-то другом.

– Или они думают о том, как поступили бы сами, – предположила Надя. – Мы для них – модель в уменьшенном масштабе. Так им легче понять себя.

– Может, и так.

Как бы то ни было, обе планеты наблюдали за ними, и конгресс, как и все остальное, превратился в повседневную мыльную оперу, которая, однако, привлекала аудиторию, словно дивным образом подобрала ключ к жизни людей. И в итоге тысячи зрителей не просто смотрели, но и отправляли комментарии и предложения. Большинство собравшихся на Павлине не считало вероятным, что в каком-нибудь письме окажется поразительная истина, ранее им неизвестная, но тем не менее все сообщения прочитывались волонтерами в Шеффилде и Южной борозде, передававшими избранные предложения «к столу». Некоторые даже выступали за то, чтобы включить все эти предложения в итоговый вариант конституции, выступая против принятия «нормативного правового акта». Они хотели, чтобы это было нечто более объемное – коллективное философское или даже духовное заявление, отражающее их ценности, стремления, мечты и мысли.

– Это уже будет не конституция, – возражала Надя. – Это из области культуры. У нас тут что, чертова библиотека?

Но все равно к ним продолжали поступать длинные сообщения из куполов и каньонов, с затопленных побережий Земли, подписанные отдельными людьми, комитетами и целыми городами.

На самом складе обсуждения велись столь же широкие, как и по почте. Однажды к Арту подошел китайский делегат и обратился по-мандарински, а когда сделал паузу, его искин заговорил с приятным шотландским акцентом.

– Честно признаться, я начал сомневаться, что вы достаточно изучили важный труд Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов».

– Возможно, вы и правы, – ответил Арт и направил его к Шарлотте.

Многие на складе говорили на других языках, кроме английского. Не зная языка собеседника, использовали переводчики на своих искинах. Каждую секунду здесь шли разговоры на дюжине разных языков и активно работали машинные переводчики. Арту это казалось несколько отвлекающим. Он хотел бы владеть всеми этими языками, хотя машинные переводчики последних поколений справлялись весьма неплохо: мелодичные голоса, крупные и точные словари, превосходная грамматика и почти полное отсутствие ошибок превращали более ранние программы в детские игрушки. Новые оказались настолько хороши, что, было похоже, доминирование английского языка, создавшее на Марсе почти моноглотическую культуру, скоро пойдет на убыль. Иссеи, конечно, привезли свои языки с собой, но английский был для них лингва франка. Нисеи же говорили между собой по-английски, тогда как родные языки использовали лишь для общения с родителями. Так на какое-то время английский стал для местных уроженцев родным языком. Но сейчас, с новыми искинами и нестихающим потоком иммигрантов, говорящих на самых разных земных языках, языковой спектр расширился – ведь новые иссеи по прибытии продолжали говорить на родных языках, а в качестве переводчиков использовали свои искины.

Ситуация с языками открыла Арту комплексность коренного населения, которой он не замечал прежде. Некоторые из местных были йонсеями, марсианами в четвертом поколении и более, безусловными детьми Марса, но остальные местные – того же возраста, что и дети-нисеи недавних иссеев-иммигрантов, и они были теснее связаны со своими земными культурами и были склонны ко всем вытекающим проявлениям консерватизма. Так что можно было сказать, что здесь были новые местные «консерваторы» и старые «радикалы» из числа переселенцев. И это разделение лишь изредка соотносилось с этнической принадлежностью, если та еще имела для них хоть какое-нибудь значение.

Однажды вечером Арт беседовал с парочкой таких, одна – сторонница мирового правительства, второй – анархист, поддерживавший все местные автономии, и спросил об их происхождении. У глобалистки отец был наполовину японцем, на четверть ирландцем и еще на четверть танзанцем, а родителями матери – гречанка и наполовину колумбиец – наполовину австралиец. У анархиста был нигериец-отец и мать с Гавайев – то есть имела смешанные филлипинские, японские, полинезийские и португальские корни. Арт пристально на них посмотрел: если кто-то захотел бы устроить голосование по этническим группам, то куда бы определили этих людей?.. Они относились к коренному народу Марса. Нисеи, сансеи, йонсеи – не важно, какое поколение, но их личности формировались, во многом исходя из марсианского жизненного опыта – ареоформировались, в точности как предсказала Хироко. Некоторые заключили браки в пределах своих этнических групп, но большая часть – вне их. И независимо от их происхождения политические взгляды этих марсиан зачастую отражали не традиционные взгляды их предков («А какой должна быть позиция греко-колумбо-австралийца?» – задумался Арт), а их собственный жизненный опыт. А он тоже был разный: одни выросли в подполье, другие – в больших городах под властью ООН, а в подполье попали только через несколько лет, а то и после начала революции. Эти различия повлияли на них гораздо больше, чем те их предки, что когда-то жили на Земле.

Арт кивал, когда местные объясняли ему все это во время долгих, пропитанных кавой вечеринок, что затягивались до глубоких ночей. Посетители этих вечеринок постепенно приободрялись, чувствуя, что на конгрессе дела складываются хорошо. Они не воспринимали дебаты между иссеями всерьез, понимая, что самые важные для всех убеждения обязательно возьмут верх. Главное, Марс будет независимым, будет управляться марсианами, и не важно, чего хотели на Земле, а все остальное – мелочи. Поэтому эти люди продолжали свою работу в комитетах, не обращая особого внимания на философские споры за «столом столов». «Старые псы никак не уймутся», – было написано на доске объявлений, и эта фраза, казалось, выражала основное мнение местных. А работа в комитетах тем временем продолжалась.

Эта большая доска объявлений хорошо отображала настроения в конгрессе. Арт читал ее, как записки из печенья с предсказанием, и действительно, в одном из сообщений он прочитал: «Тебе нравится китайская кухня». Хотя обычно сообщения были ближе к политике. Часто они касались предыдущих дней конференций: «Купол – не остров», «Если не можете позволить себе жилище, голосуйте, что это жалкая пародия», «Соблюдай дистанцию, не изменяй скорость, ни во что не врезайся», «La salute non si paga». Было и такое, что не звучало на обсуждениях: «Действуй с мыслью о других», «У Красных – зеленые корни», «Величайшее шоу на Земле», «Ни королей, ни президентов», «Большой человек ненавидит политику», «И все равно: мы – маленькие красные человечки».


Арт больше не удивлялся, приближаясь к людям, говорившим на арабском, хинди или каком-нибудь языке, который он не мог узнать, а потом смотрел им в глаза, пока их искин по-английски, с акцентом, с каким говорят на «Би-би-си», в Средней Америке или в госструктурах Нью-Дели, выражал всякие непредсказуемые политические настроения. Это его даже приободряло – не появление машинных переводчиков, давших новый вид взаимодействия между людьми, не такой чрезвычайный, как телекооперация, но и не такой простой, как «живое общение», – а политическое многообразие, невозможность голосования по группам и даже недопустимость мысли о какой-либо разбивке населения.

Конгресс был поистине странным собранием. Но оно продолжалось, и все даже с этим свыклись. Теперь конгресс стал таким уютным, каким бывают подобные расширенные мероприятия, которые длятся слишком долго. Но однажды поздно вечером, после долгой, необычной переводной беседы, когда искин на запястье девушки, с которой он разговаривал, отвечал рифмованными куплетами (при этом Арт не знал, на каком языке говорила она изначально), он пошел через склад в сторону своего офиса, мимо «стола столов», и остановился поздороваться с одной группой, а потом, потеряв равновесие, прислонился к боковой стене, наполовину в сознании, наполовину отключаясь, чувствуя, как в нем бурлит каваява и разливается усталость. И тут вся странность вернулась – вся в одночасье. Будто в гипнагогической галлюцинации[13]. В углах он увидел тени, бесчисленные и дрожащие тени. Формы – как у зыбких тел: казалось, все мертвые, все нерожденные, там, на складе, вместе с ними, были свидетелями этого мгновения. Словно история была гобеленом, а конгресс – станком, где все сходилось вместе – настоящий момент с его чудесной нездешностью, его потенциал, заключенный в атомах собравшихся людей, в их голосах. Оглянувшись в прошлое, он мог увидеть его целиком, весь гобелен событий, но, посмотрев в будущее, не смог увидеть ничего, хотя мог предположить, что оно разветвлялось на нити возможностей или могло стать ничем – два типа недостижимой беспредельности. Все они перемещались вместе, из одного в другое, через огромный станок настоящего, того, что было сейчас. Сейчас – это их возможность, для всех них, кто пребывал в этом настоящем, – призраки могли наблюдать и до, и после, но это был момент, когда ту мудрость, что они могли собрать, нужно было сплести воедино, чтобы передать всем будущим поколениям.

Они были способны на все. И именно поэтому оказалось трудно довести конгресс до конца. При принятии выбора бесконечным возможностям было суждено превратиться в единую линию мировой истории. Будущее становилось прошлым, и оставалось некоторое разочарование от этого прохождения через станок, от этого внезапного сужения от бесконечности до одного, переходе от возможности к реальности, то есть самому движению времени. Возможность была так блаженна – они могли получить все лучшие элементы самых достойных правительств всех времен, чудесным образом совместив их в нечто грандиозное с помощью невиданного прежде синтеза, – или, отвергнув все это, проложить, наконец, новый путь к созданию справедливого правительства… Уйти от этого к мирским проблемам конституции, которая, как только будет написана, неизбежно разрушит эту атмосферу, и поэтому процесс непроизвольно затягивался.

С другой стороны, было бы прекрасно, если бы дипломатическая команда прибыла на Землю с уже готовым документом, который можно будет представить ООН и народам Земли. Это даже было неизбежно, и им в самом деле следовало завершить работу – не только чтобы представить Земле единый фронт уже созданного правительства, но и чтобы начать свою посткризисную жизнь, как бы та ни складывалась.

Надя явственно это ощущала и поэтому стала работать на износ.

– Пора водружать замковый камень над аркой, – сказала она Арту однажды утром.

С того дня она трудилась не покладая рук, встречаясь со всеми делегациями и комитетами, требуя, чтобы они поскорее завершили свою работу и вынесли ее результаты на итоговое голосование о включении в конституцию. Ее непоколебимая настойчивость показала то, что не было очевидно ранее, – что почти все вопросы уже оказались решены приемлемым для большинства делегаций образом. Многие считали, что им удалось состряпать нечто, что можно воплотить в жизнь, или, по крайней мере, испытать и внести поправки в отдельные элементы системы уже по ходу дела. Особенно счастливы были молодые уроженцы Марса – они гордились своей работой, довольные, что им удалось сохранить акцент на местных полуавтономиях, тем самым закрепив юридически тот уклад, при котором большинство из них жило под управлением Временного Правительства.

Таким образом, ограничения власти большинства их не заботили, несмотря на то что на данный момент они сами составляли большинство. Чтобы не выглядеть проигравшими, Джеки и ее окружению пришлось притвориться, словно они никогда и не выступали за сильного президента и центральное правительство; они даже стали утверждать, что исполнительный совет, избираемый законодательным органом по швейцарскому принципу, с самого начала был их идеей. Таких случаев – с нежелающими выглядеть проигравшими – оказалось много, и Арт с удовольствием соглашался со всеми подобными заявлениями:

– Да, я помню, мы еще размышляли по этому поводу в ту ночь, когда встречали рассвет, это вы тогда хорошо придумали.

Хорошие идеи возникали отовсюду и теперь начали закручиваться по спирали.

Мировое правительство по их плану представляло собой объединение, возглавляемое исполнительным советом из семи членов, избираемых двухпалатным парламентом. Одна палата, дума, состояла из большого числа представителей, выбранных из населения, а другая, сенат, – из меньшего числа и состояла из представителей каждого города или группы поселений, где проживает свыше пятисот человек. В целом парламент был довольно слаб: он избирал членов исполнительного совета и участвовал в избрании судей, но бо́льшую часть законодательных функций отдавал городам. Судебная власть получала более широкие полномочия: ее представляли не только уголовные суды, но и как бы двойной верховный суд: наполовину конституционный, наполовину – природоохранный, все члены которых назначаются или избираются случайным образом. Природоохранный суд должен будет заниматься вопросами терраформирования и прочих изменений среды, а конституционный – определять конституционность всех остальных вопросов, включая обжалование законов городов. Одним из подразделений природоохранного суда станет земельная комиссия, осуществляющая надзор за распоряжением землей, принадлежавшей всем марсианам, и соблюдением третьего пункта соглашения, принятого в Дорсе Бревиа; частной собственности так таковой не будет, но будут различные права землепользования, устанавливаемые договорами аренды, и ими как раз будет заниматься земельная комиссия. Соответствующая экономическая комиссия должна подчиняться конституционному суду и частично состоять из представителей профсоюзов, представляющих различные профессии и отрасли. Задача этой комиссии – контролировать установление подпольного варианта эко-экономики, в том числе вести надзор как за некоммерческими предприятиями, работающими в общественно значимых сферах, так и за коммерческими, обязанными соблюдать определенные ограничения и по закону находящимися во владении работников.

Это расширение судебной ветви позволяло иметь сильное мировое правительство, не давая при этом широких полномочий исполнительной власти, а также служило поклоном героической роли Мирового Суда, которую он играл на Земле в прошлом веке, когда почти все остальные земные институты были куплены либо не выдержали давления наднационалов. Тогда он последний держался, издавая решение за решением в пользу обездоленных, пытаясь сдерживать своими, по сути, символическими действиями бесчинства наднационалов. Мировой Суд представлял собой моральную силу, которая, будь у нее побольше зубов, могла бы сделать еще больше хорошего. И за этой борьбой следили из марсианского подполья – и сейчас о ней вспомнили.

Стало быть, Марсианское мировое правительство. В конституцию также вошли: длинный список прав человека, включая социальные; основополагающие принципы работы земельной и экономической комиссий; принципы избирательной системы, предусматривающей тайное голосование по выборным должностям; описание процедуры внесения поправок и прочее. Наконец, к основному тексту конституции прилагалось огромное собрание материалов, скопившихся в процессе написания и озаглавленных как «Рабочие замечания» и «Комментарии». Они были добавлены для помощи суду по интерпретации основного документа и включали все, что говорилось делегатами за «столом столов», выводилось на экраны склада и поступило по почте.


Таким образом, большинство наиболее неприятных вопросов было решено или хотя бы сметено под коврик. Крупнейшие разногласия вылились в протест Красных. Но здесь Арт вступил в бой, организовав для них ряд поблажек, включая многие назначения на должности в природоохранном суде; позднее эти поблажки прозвали Широким жестом. В ответ Иришка, выступая от имени всех Красных, все еще участвовавших в политическом процессе, согласилась на сохранение провода, на присутствие ВП ООН в Шеффилде, на оставление возможности иммиграции для землян (в ограниченном количестве) и, наконец, на продолжение терраформирования в медленной, неразрушающей форме до тех пор, пока атмосферное давление на высоте шести километров над нулевой отметкой не достигнет 350 миллибар – это число договорились пересматривать раз в пять лет. Так Красный тупик был пробит или как минимум обойден.

Койот при таком развитии событий лишь покачал головой.

– После любой революции наступает междувластие, при котором общество контролирует себя само, и все идет хорошо, но потом вступает в силу новый режим, который все портит. Я думаю, что сейчас вам стоит съездить в города и каньоны и спросить там, как они жили последние два месяца, а потом бросить им эту прекрасную конституцию и сказать: «Продолжайте».

– Но именно это в конституции и написано, – пошутил Арт.

Койоту же было не до шуток.

– Нужно быть очень осторожным и не собирать власть в центре только потому, что есть такая возможность. Власть портит людей, это главный закон политики. А то и единственный.

Что касается ВП ООН, то его мнение было не столь очевидным, поскольку на Земле оно разделилось, и некоторые громкие голоса призывали отвоевать Марс силой и пересажать либо перевешать всех собравшихся на Павлине. Большинство же землян оказались более покладисты, но всех их отвлекал продолжающийся кризис на собственной планете. К тому же они не имели такого значения, как Красные: в конце концов, это марсиане завладели своей территорией путем революции, и теперь им нужно было правильно ей распорядиться.


Каждый вечер последней недели Арт ложился спать с гудящей головой от возражений и кавы и, несмотря на то что был измотан, нередко просыпался по ночам и переворачивался с боку на бок, словно от какой-то светлой мысли, которая, однако, утром пропадала либо оказывалась бредовой.

Надя спала на соседнем диване либо на кресле – но так же беспокойно. Иногда они засыпали рядом, обсуждая ту или иную тему, и просыпались – одетые, но растерянные, смотря друг на друга, как дети при виде грозы. Тепло чужого тела успокаивало, как ничто другое. А просыпаясь при тусклом предрассветном ультрафиолетовом свете, они говорили часами, создав в холодной тишине офиса маленький кокон теплоты и дружбы. Как хорошо, что рядом находился другой разум, с которым можно обменяться мнением! Они, коллеги, могли бы стать друзьями, затем, может быть, любовниками – впрочем, Надя не была расположена к каким бы то ни было романтическим отношениям. Но Арт, несомненно, был влюблен, и теперь ему казалось, что в пестрых глазах Нади зажглось новое чувство к нему. А в последние дни конгресса они лежали на своих диванах и говорили, и иногда она массировала ему плечи, или он ей, а затем они, изнуренные, проваливались в сон. На них отовсюду давили, требуя завершить работу над документом, давили сильнее, чем любой из них желал признавать, – свою слабость они признавали разве что в те минуты, когда прижимались друг к другу, одни против огромного холодного мира. Новая любовь – несмотря на нечувствительность Нади, Арт не знал, как еще это можно было назвать. Он был счастлив.

И он обрадовался, но без малейшего удивления, когда она в одно утро, проснувшись одновременно с ним, сказала:

– Давай проведем голосование.


Арт посовещался со швейцарцами и специалистами из Дорсы Бревиа, и первые предложили конгрессу проголосовать за принятие текущей редакции конституции попунктно, как обещалось в самом начале. Решение о голосовании тут же вызвало такую бурную реакцию, что на этом фоне даже земные фондовые биржи показались бы нерасторопными. Тем временем швейцарцы разработали порядок голосования, и в следующие три дня его провели. Каждая группа имела один голос и голосовала по каждой номерной статье проекта конституции. Все восемьдесят девять статей были приняты, а массивное собрание «пояснительного материала» было приложено к основному тексту.

Затем настал черед ее утверждения народом Марса. И в Ls=158°, первого октября 52-го М-года (на Земле – 27 февраля 2128 года) общее население Марса, включая всех лиц старше пяти М-лет, проголосовало по итоговому документу на своих наручных консолях. Явка составила свыше девяноста пяти процентов, и за принятие конституции высказалось семьдесят восемь процентов проголосовавших – или чуть более девяти миллионов человек. И у них появилось правительство.