Материалы о положении Русской Церкви в архиве Архиерейского Синода РПЦЗ и на страницах газеты «Церковные ведомости» в первой половине 1920-х гг.
Корреспонденции из России широко использовались редакцией газеты «Церковные ведомости» – органа Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей. Газета издавалась в г. Сремские Карловцы (Королевство сербов, хорватов и словенцев) с 1922 г., с 1925 г.; ее редактором был секретарь Архиерейского Синода Е. Махароблидзе, который обычно писал редакционные вступления к материалам о церковной жизни в Советской России. Обзорные статьи часто имели подзаголовки, например «По официальным сообщениям, актам и письмам».
Начиная с первых номеров издания на его страницах помещаются материалы о положении Церкви в оставленной стране – документы, послания, обзоры. Так, в номере от 15 (28) апреля 1922 г. опубликовано послание Святейшего Патриарха Тихона к архипастырям и пастырям Православной Российской Церкви, от 4 (17) ноября 1921 г. о недопущении искажения богослужебных чинопоследований. В следующих номерах опубликована приветственная грамота Патриарху Сербскому Димитрию[97], ответная грамота Сербского Патриарха[98] и другие послания Святейшего Патриарха Тихона.
В газете отражена кампания в защиту Патриарха с призывом осудить самочинные сборища вышедших из послушания Святейшему Патриарху – украинских самосвятов и обновленцев. В № 3–4 опубликовано послание Временного Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей – Святейшим Патриархам Восточным, главам Автокефальных Православных Церквей, Православным архиереям, всему священному клиру и всем православным христианам с просьбой оказать поддержку Патриарху Тихону. В № 9–10 напечатана грамота Святейшего Григория IV, Патриарха Антиохийского, в поддержку Патриарха Тихона и архиепископа Автокефальной Церкви Кипрской на имя митрополита Антония с уверением в преданности канонам и обычаям Православной Церкви. И далее регулярно публикуются в газете сообщения об акциях в поддержку Патриарха Тихона.
Достаточно часто печатаются статьи о положении Святейшего Патриарха и Православной Церкви в России.
К 1924 г. сношения с заграницей стали еще более затруднительными. Органы власти к этому времени приложили максимум усилий, для того чтобы взять под контроль всю переписку Патриарха с зарубежными деятелями Церкви.
«Трудно наше положение при отсутствии руководящих указаний от Св. Патриарха Тихона, оттуда ничего не слышно, – точно из могилы», – писал митрополит Евлогий архиепископу Иоанну (Поммеру)[99]. Однако сведения о церковных событиях в России продолжали поступать за границу.
Свидетельство этому письмо, написанное, скорее всего, очень известным церковным деятелем. Письмо обнаружено в архиве Джорданвилльской Свято-Троицкой духовной семинарии. В конце документа машинописью приписано: «Из письма С. май 1924 г.». Возможно, мы никогда бы не узнали имя корреспондента, если бы кто-то не раскрыл своей рукой сокращение: «Самарина». Это письмо было послано вместе со списками архиереев, о которых говорилось выше[100].
Александр Дмитриевич Самарин в 1915 г. был обер-прокурором Святейшего Синода. Его кандидатура была выдвинута на Московском съезде епархиального духовенства и мирян на Московскую митрополичью кафедру группой делегатов-мирян во главе с М. А. Новоселовым при участии Н. Д. Кузнецова, князя Е. Н. Трубецкого, С. Н. Булгакова. Выдвижение мирянина на архиерейскую кафедру было событием беспрецедентным, другим кандидатом был архиепископ Тихон (Беллавин), будущий Патриарх, которого и избрали. На Соборе 1917–1918 гг. А. Д. Самарин исполнял должность товарища Председателя Священного Собора. Возглавлял правление Совета объединенных приходов г. Москвы. А. Д. Самарин был очень влиятельным, авторитетным и стойким церковным деятелем, который, как и архиепископ Феодор, ревностно следил за контактами Патриарха с властями, беспокоясь, не будет ли допущен опасный для Церкви компромисс.
М. Е. Губонин включил в свой сборник «Современники о Святейшем Патриархе Тихоне» рассказ Г. И. Червякова «Самарин в Донском монастыре», где говорилось:
«Передавали, что А. Д. Самарин, в обществе другого, такого же, как он сам, бывшего высокопоставленного лица, в 1923 г., по освобождении Святейшего из заключения, будучи весьма чувствительно затронутым известным заявлением Патриарха на имя Верховного Суда РСФСР, об изменении ему меры пресечения и проч., решил лично проверить подлинность этого, опубликованного в мировой печати документа, к которому весьма многие и у нас, а особенно за границей, отнеслись как к самой явной фальшивке. С этой целью они направились в Донской монастырь. <…> …Явившись в Донской на аудиенцию к Святейшему и убедившись из его недвусмысленных слов в том, что заявление действительно написано им лично, хотя, конечно, не без согласования с кем следует (да и странно, если бы было иначе!), – “высокие” визитеры демонстративно удалились, бросив на прощание следующую фразу: “Тогда этот визит наш – последний и, простите, мы больше не будем впредь тревожить Ваше Святейшество”.
В ответ Святейший Патриарх будто бы ничего не ответил и лишь слегка пожал плечами, разведя руки: вам, мол, виднее!»[101]
Автор письма, о котором говорилось выше, с большим сожалением упоминает о заявлении Патриарха о лояльности, однако вместе с тем он отмечает, что власти не смогли уронить авторитет Патриарха, несмотря на все их усилия.
«Противостоять ГПУ может только Патриарх, – пишет автор, – потому какая-то сила явным образом охраняет его, и над ним при всем своем желании не решаются учинить явного насилия»[102].
Самарин считал, что «Патриарх, к сожалению, легко обнаруживал слабость воли, легко поддаваясь влиянию окружающих». «Я не сомневаюсь, – писал он, – что им не руководит малодушный страх за свою личную безопасность, но ему постоянно ставят в вину бесчисленные аресты, ссылки и расстрелы духовенства, и он невольно останавливается перед новыми жертвами, так как во всех случаях сопротивления Синода намерениям ГПУ месть поражает не Патриарха, а кого-нибудь из его ближайших сотрудников, обвиняемого в противосоветском влиянии на ход церковных дел»[103].
О роли Самарина в церковной жизни Москвы говорится в обвинительном заключении по его делу (арестован 30 ноября 1925 г.): «а) поставив целью сохранение церкви в качестве активной к[онтр]революционной организации, он с 1917 г. все время старался держать церковь под властью и влиянием лиц, принадлежащих черносотенной группировке, в которой Самарин играл руководящую роль. б) Руководил антисоветской работой Патриарха Тихона до раскаяния последнего перед соввластью, давая линию и тон во всех важнейших вопросах, как, например, во время изъятия церковных ценностей, а после изменения Тихоном политики по отношению к соввласти, выдвинул и сорганизовал черносотенное ядро, так называемый “Даниловский синод”, при помощи которого постоянно оказывал давление на Тихона, заставляя поворотить его на старую дорогу. в) Руководил деятельностью им возглавляемой черносотенной группировки в гор. Сергиево-Посаде, состоящей из бывших людей, проводя в жизнь решения и постановления последней. г) Подчинил себе гр-на Полянского Петра Федоровича (митрополита Петра), так называемого Патриаршего Местоблюстителя, руководил работой последнего, корректируя и утверждая даже письменные распоряжения Петра, сносясь с ним через посредствующих лиц и отдав его под контроль черносотенного даниловского синода»[104].
О деятелях «даниловского» направления так отзывались сотрудники ОГПУ:
«Небольшое ядро из бывших людей и черносотенцев <…> вскоре стало играть руководящую и направляющую роль в церкви. Во всех моментах обострения отношений между церковью и соввластью оно принимало непосредственное участие, переходя на роль черносотенной оппозиции тотчас же, как только эта острота утрачивалась.
Это ядро, в которое входили А. Д. Самарин, Саблер, Истомин, Мансуров, Новоселов, Кузнецов и другие, выделяло из своей среды лиц, которым и поручало в важных случаях ту или иную ответственную работу»[105].
Судя по содержанию письма Самарина, оно было не единственным, написанным с целью осветить церковные события определенного временного отрезка, так как автор обещает прислать следующую записку с просьбой «использовать ее в смысле оглашения в возможно широкой степени»[106].
Письмо начиналось словами: «Я попытаюсь в краткой форме обнять все существенное из пережитого Русской Церковью, начиная с освобождения Патриарха». Самарин подчеркивает влияние органов власти на церковную жизнь в стране. Он пишет: «…всякий, пошедший на малейшее соглашение с ГПУ, становится через несколько времени его полным рабом»[107]. Автор считает, что эта участь постигла и патриаршее управление. Это произошло путем внедрения в патриаршее управление лиц, согласившихся сотрудничать с ОГПУ. Автор называет архиепископа Тверского Серафима (Александрова) и профессора Московской духовной академии прот. В. П. Виноградова. «Вся Москва убеждена, что эти два лица являются тайными агентами ГПУ и проводниками всех его замыслов в Патриаршем управлении. Их близость с Тучковым, главным следователем по церковным делам в ГПУ, их постоянные визиты к Тучкову и таинственные совещания с ним, их поведение в Патриаршем управлении подтверждают это», – пишет автор письма[108].
Далее в письме говорится о попытках ОГПУ опутать Патриарха и поколебать его авторитет публичным покаянием, рассказывается об основных моментах этого противостояния: арест 25-ти верных епископов и священников, организация Патриаршего Синода, затруднения в его работе – невозможность оглашения решений, постоянное присутствие начальника 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучкова на этих заседаниях. Далее повествуется о попытках обновленческого синода войти в сношения с Патриаршим Синодом с целью отправить Святейшего на покой, принуждение перейти на новый календарный стиль в Церкви, переговоры с лидером «Живой церкви» Красницким и провал замыслов Тучкова относительно введения Красницкого в органы высшей церковной власти.
А. Д. Самарин касается проблемы сношения с церковной эмиграцией:
«Об управлении заграничными церквами и говорить нечего. Патриарх окружен шпионами, и каждое его движение известно в ГПУ. Сношение его с миром, лежащим по ту сторону границы, невозможно. Каждый официальный акт, посылаемый туда, не может укрыться от правительства, и тогда возникает вопрос о способах его передачи за границу. Если Патриарх послал его частным образом, его обвиняют в незаконных заграничных сношениях, если он обращается к представителю правительства с просьбой о пересылке бумаг, ему или отказывают в этом, или, согласившись, в действительности их не передают. Из-за подтверждения назначения митр[ополита] Платона управляющим американскою церковью была целая буря, в результате которой Патриарх вынужден был его уволить, но, так как ему не позволили назначить другого, то официального извещения об этом в Америку не послано…»
Вместе с тем ознакомлению эмиграции с церковными делами в России Самарин придавал важнейшее значение. В 1923 г. он выслал митрополиту Евлогию большое количество сообщений с просьбой разослать их всем представителям инославных церквей и широко огласить их в русской и заграничной печати. С процитированной запиской Самарин также просил ознакомить митрополита Евлогия и кроме того огласить ее во французских и английских газетах.
Самарин указывал в конце своего письма: «Прилагаю при этом сообщение о положении заключенных и сосланных епископов и их списки. В изложении пришлось отказаться от всех конкретных подробностей, т. к. это может очень отягчить положение потерпевших»[109].
Другим подтверждением связи эмигрантского духовенства с Россией является неотправленное, по-видимому, письмо архиепископа Серафима (Лукьянова) митрополиту Антонию (Храповицкому) от 17 февраля 1925 г.[110] Архиепископ Серафим пишет, что ему удалось получить точные сведения о церковных делах в России, которые не могут быть оглашены в печати. Это предостережение понятно, авторы сведений сообщают об ослаблении – физическом и моральном – Патриарха Тихона. Они пишут, что против его распоряжений часто восстают архиереи открыто, и тогда он отменяет свои решения.
Корреспондент, на которого ссылается в письме архиепископ Серафим (или, как думает протоиерей Николай Артемов, несколько корреспондентов или собеседников), – горячий приверженец архиепископа Феодора (Поздеевского), которого считает более твердым и принципиальным защитником церковных интересов, чем сам Патриарх Тихон[111]. В письме епископа Серафима сообщается, что в Москве скопилось 60 архиереев, протест которых сыграл большую роль в деле о новом стиле, о включении Красницкого в церковное управление и принятии в церковное общение отпавшего в обновленческий раскол митрополита Сергия (Страгородского). Особенно автор письма отмечает роль архиепископа Феодора (Поздеевского) в отстаивании чистоты православия, его авторитет, прекрасное совершение богослужения. Касается автор корреспонденции и деятельности зарубежных церковных деятелей: «Очень недовольны в России, – передает архиепископ Серафим, – политическими выступлениями Карловацкого Собора, считают, что теперь иерархи должны отмежеваться от всяких политических деяний, так как все это ставят в вину Патриарху»[112].
Далее автор сообщает о ссыльных на Соловках, положении дел в Петрограде, введении нового календарного стиля и пр. От себя архиепископ Серафим добавляет: «За верность и точность сведений ручаться не могу»[113]. «Из сообщений о русской Церкви видно, что в смысле управления там невообразимый хаос – на одной кафедре числится по два или три архиерея. При освобождении и очищении России получится такая масса архиереев, что их некуда будет девать – на каждую епархию придется по 6–7 епископов епархиальных и викарных вместе. Многим из нас придется просто снова заделаться приходскими настоятелями»[114]. Эта фраза хорошо характеризует психологию беженского духовенства, которое, как и большинство эмигрантов, верило в более или менее скорое освобождение России от большевиков и, естественно, беспокоилось за свою судьбу в освобожденной России.
Протоиерей Николай Артемов предполагает, что это письмо – плод личной встречи со священнослужителем или даже несколькими лицами, активными в церковной сфере[115].
Итак, из вышеизложенного следует, что по крайней мере до осени 1925 г. Архиерейский Синод РПЦЗ в Сремских Карловцах прямо или опосредованно получал информацию, исходящую из круга деятелей, близких Даниловскому монастырю и его настоятелю архиепископу Феодору (Поздеевскому). Позиция лиц, сообщивших сведения, в целом отражает настроения церковных деятелей, также близких к так называемому «Даниловскому синоду», который играл роль оппозиции справа; «его сторонники, – по словам М. Е. Губонина, – были во много раз более ярыми “тихоновцами”, чем сам Патриарх Тихон…»[116].
В архиве Архиерейского Синода содержатся выдержки из писем архиепископа Феодора (Поздеевского), архимандрита Симеона (Холмогорова), сообщающие о положении архиереев, живущих в Даниловом монастыре и находящихся в других местах, выборка писем от братии Московского подворья Валаамского монастыря за 1922 г. В письмах дается описание изъятия ценностей на подворье и деятельности живоцерковников. К ним примыкают выписки от корреспондентов из Москвы и Петербурга. К выпискам приложен очерк под названием «Раскол Церкви» – обращение епископа Антонина (Грановского) и других обновленцев по поводу голода и созыва Поместного Собора «для суда над виновником церковной разрухи» (имеется в виду Патриарх Тихон и верное ему духовенство).
Часто письма из России в Сремские Карловцы пересылал архиепископ Анастасий (Грибановский). В рассматриваемый период (1924–1935) он возглавлял Русскую Миссию в Палестине. В 1923 г. архиепископ Анастасий присутствовал на так называемом «Всеправославном Конгрессе», созванном Патриархом Мелетием в Константинополе, в качестве представителя Русской Церкви, где возвысил свой голос против неканонических нововведений. «Вследствие последовавшего затем неблагоприятного поворота в отношениях Вселенского Патриаршего Престола к Русской Церкви и Патриарху Тихону, имя которого Константинопольский Патриарх… запретил возносить в русских приходах в Константинополе, и запрещения сноситься с Русским Архиерейским Синодом за границей, архиепископ Анастасий после Пасхи 1924 г. вынужден был покинуть Царьград и выехать через Францию в Болгарию, где принимал участие в освящении Александро-Невского Собора в Софии, а потом переехал в Югославию для участия в очередном Архиерейском Соборе. По поручению последнего он отправился в Иерусалим в качестве наблюдающего над делами Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Посетив предварительно Лондон, для переговоров с представителями английского правительства, имевшего мандат на управление Палестиной, он прибыл в Св. Землю в декабре 1924 г. и оставался здесь в течение 10 лет, выезжая ежегодно в Сремские Карловцы на Архиерейский Собор, а также иногда в Сирию для посещения Патриарха Григория VII [вероятно, IV. – О. К.] и его преемника Патриарха Александра»[117].
Среди документов, относящихся к периоду начала и середины 1920-х гг., присутствует уже упоминавшийся список архиереев, составленный Н. В. Нумеровым. Возможно, что он был и автором кратких сводок о положении церковных дел в архиве Архиерейского Синода РПЦЗ.
Списки архиереев, посланные вместе с письмом Самарина, были опубликованы в газете «Церковные ведомости»[118].
Выступления газеты «Церковные ведомости» и, в первую очередь, председателя заграничного Архиерейского Синода митрополита Антония (Храповицкого) по поводу положения Церкви в Советской России не прошли не замеченными для советских властей. По их указанию члены Священного Синода архиепископы Серафим (Александров) и Тихон (Оболенский) 1 октября 1923 г. направили на имя Патриарха Тихона письмо, в котором напоминали Святейшему о том, что неоднократно уже оповещали его относительно выступлений в печати митрополита Антония. Они писали: «Владыка Антоний часто говорит как бы от имени и всего Русского народа и от имени всей пр[авославной] Рус[ской] церкви, тогда как ни Русский народ, ни вся пр[авославная] Церковь не уполномочивала его говорить и писать от имени их. В одной из своих статей, помещенной в № 13–14 от 1–15 VII 1923 г., м[итрополит] Антоний пишет, что вся “гражданская власть в России состоит из 85 % христоненавистников иудеев и лучше сказать безбожников”[119], часто в статьях говорится “о нечестивых большевиках”, кои именуются “палачами русского народа”[120]. В одной из статей м[итрополит], говоря о Вашем святейшестве, пишет, что Вы “только внешним образом примирились с Советской властью”[121], т. е. неискренне…»[122]
Архиепископы Серафим (Александров) и Тихон (Оболенский) выражали опасения, что материалы «Церковных ведомостей» могут дать властям повод смотреть косо на православных епископов в России и поэтому предлагали «осудить подобные выступления председателя этого Синода…».
Они писали: «Власть может указать снова на Ваши сношения с заграничными Епископами, ибо помещено письмо Ваше; на одно из таких посланий ссылается между прочим в послании и м[итрополит] Антоний, как к председателю Архиерейского Синода, и Хрисостом, митрополит Афинский. Надо заявить, что такого послания, как и вообще писем за границу, Вы, по освобождении, не писали…»[123]
Авторы послания, как предполагает А. А. Кострюков, имели в виду опубликованную в «Церковных ведомостях» грамоту Патриарха Тихона всем Архипастырям, Пастырям и всему российскому народу от 6 декабря 1922 г. [ст. ст.], в которой анафематствуется обновленческое ВЦУ[124]. Этот документ, хотя и попал на страницы «Церковных ведомостей», не был предназначен для передачи за границу. М. Е. Губонин вообще считал грамоту подложной[125], хотя это утверждение можно подвергнуть сомнению. Судя по остальным корреспонденциям, редакция использовала относительно надежные каналы связи. Однако для категорического вывода о подлинности послания у нас нет достаточных доказательств.
Архиепископ Афинский Хрисостом, упомянутый архиепископами Серафимом и Тихоном, писал: «С большим вниманием мы прочитали письмо Вашего Высокопреосвященства, которое препроводило грамоту Святейшего Патриарха Тихона, касающуюся анафемы против русских клириков, предавших православную веру созданием так называемой “Живой церкви” и созывом Московского лже-собора»[126].
Как основательно считает ряд исследователей, послание архиепископов – членов Синода было отражением давления ОГПУ на Патриарха и имело следствием появление указа Патриарха Тихона и Священного Синода № 106 от 10 ноября 1923 г.[127] о том, что «Карловацкий Синод не имеет права высказываться от имени Русской Церкви и выступать с заявлениями, направленными на дискредитацию большевистской власти»[128], а также о подложности писем, опубликованных от имени Патриарха Тихона после его освобождения.
Иногда важнейшие документы доходили до зарубежных иерархов кружными путями. Так, указ № 362 от 7 (20) ноября 1920 г., который послужил впоследствии для обоснования создания Архиерейского Синода РПЦЗ вместо упраздненного Патриархом Тихоном Временного Высшего Церковного управления, был переслан в Архиерейский Синод с Дальнего Востока[129]. Об этом свидетельствует переписка, сохранившаяся в архиве Архиерейского Синода. В протоколе Временного Высшего Церковного Управления за границей от 4 (17) 1922 г. говорилось:
«Слушали: препровожденную Начальником Российск[ой] Дух[овной] миссии Архиепископом Иннокентием[130] копию постановления Свят[ейшего] Патриарха, Священного Синода и Высшего Церк[овного] Совета Правосл[авной] Российской Церкви от ноября 1920 г. за № 362, следующего содержания: «По благословению…[131] <…> Копия подписана Дионисием, Епископом Челябинским и Троицким»[132]. Постановление № 362 было решено послать всем преосвященным российских заграничных епархий, начальнику Российской духовной Миссии в Японии и др.».
Копия постановления была получена архиепископом Харбинским Мелетием (Заборовским), об этом свидетельствует запрос из Архиерейского Синода архиепископу Мелетию, где указывалось, что «постановление это стало известно от пок[ойного] Митрополита Иннокентия, приславшего копию с копии, полученной архиепископом Иннокентием от Преосвященного Дионисия»[133].
Сремские Карловцы с тревогой и болью следили за развертыванием событий в Русской Церкви; пользуясь корреспонденциями, разными путями пересылаемыми из России, пытались обобщать и анализировать полученные сведения на страницах своих изданий, главным образом «Церковных ведомостей». Многое из вышеприведенных фактов заставляет предположить, что основными корреспондентами были московские церковные деятели, в основном миряне, близкие архиепископу Феодору (Поздеевскому) и, более широко, так называемому «Даниловскому синоду». К числу этих подвижников принадлежит крупный церковный деятель А. Д. Самарин. Относительно других имен можно строить предположения. Факты говорят в пользу того, что эта деятельность была не личной инициативой отдельных лиц, а, судя по ее непрерывности и серьезности, продуманной работой, которой, как будет показано далее, ее организаторы и исполнители придавали большое значение.