Переписка митрополита Сергия с русскими архиереями за границей и предстоятелями Православных Церквей
В отличие от своих предшественников, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий с 1927 г. вел довольно обширную легальную переписку с церковными деятелями зарубежья. Среди его корреспондентов были в первую очередь Управляющий западноевропейскими русскими церквами митрополит Евлогий (Георгиевский), митрополиты Елевферий (Богоявленский), Сергий (Тихомиров), Вениамин (Федченков), епископ Иоанн (Поммер) и многие другие лица. В его переписке конца 1920 – начала 1930-х гг. с зарубежными церковными деятелями явно просматривается стремление оказать воздействие на представителей Русской Церкви в эмиграции с целью ограничить свободу их действий и высказываний, касающихся поддержки гонимой Церкви в СССР.
Начало нового периода в отношениях митрополита Сергия с зарубежными архиереями обозначилось еще до июльской декларации. 14 июля 1927 г. из Москвы в Париж отправлено его письмо митрополиту Евлогию, касающееся фундаментальных вопросов деятельности заграничного духовенства. Упомянув об упразднении зарубежного ВЦУ Патриархом Тихоном, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя подчеркнул подведомственность эмигрировавшего духовенства Московской Патриархии и связанную с этим ответственность его за деятельность, враждебную Советскому Союзу (в основном имелись в виду выступления в защиту гонимой Церкви). Письмо сопровождалось указом с требованием всем священнослужителям дать подписку о лояльности, а именно письменное обязательство в такой форме: «Я, нижеподписавшийся, даю настоящее обязательство в том, что, ныне, состоя в ведении Московской Патриархии, не допущу в своей общественной, в особенности же церковной деятельности, ничего такого, что может быть принято за выражение моей нелояльности к Советскому Правительству»[210].
Отказавшиеся дать такую подписку исключались из состава клира, находящегося в ведении Московской Патриархии. Срок, установленный для ответа на послание, истекал 15 сентября 1927 г.
Естественно, что бежавшие от большевиков эмигранты были шокированы подобным требованием, ставящим их действия в зависимость от советских властей.
В Сремских Карловцах указ проигнорировали. В Париже стали искать компромиссного решения.
Митрополит Евлогий писал в своих воспоминаниях: «Связь с Матерью Русской Церковью была мне очень дорога. Непримиримой позиции “карловчан”, которые после грозного патриаршего указа (от 22 апреля (5 мая) № 349)[211] скрепя сердце признавали Московскую Патриархию, – я не разделял. Мне хотелось, не подчиняясь советской власти и оставаясь самостоятельным, найти какую-нибудь линию поведения, чтобы с Москвой не рвать»[212].
На совещании у митрополита Евлогия деятели из его ближайшего окружения – архиепископ Владимир (Тихоницкий), протоиерей С. Булгаков, профессор протоиерей В. В. Зеньковский, И. П. Демидов, П. Б. Струве, А. В. Карташев и др. – высказались против подписки. «По мнению собравшихся, дать такую подписку значило бы совершить определенный политический акт, церковнослужители же, по требованию самого митр[ополита] Сергия, должны держаться в стороне от какой бы то ни было политики»[213].
Выйти из трудного положения было решено оговорив объем понятия «лояльность», который должен был, по мнению митрополита Евлогия, означать лишь аполитичность, но отнюдь не подчиненность советской власти. Это удовлетворило часть паствы, хотя некоторые из влиятельных эмигрантских деятелей (например, барон Врангель) стояли за разрыв с Москвой.
Митрополит Евлогий в своем ответе митрополиту Сергию от 12 сентября 1927 г. уверял, что не допустит превращения церковного амвона в политическую трибуну, и вместе с тем просил «не отторгать» его и паству «от спасительного лона… родной Русской Церкви»[214]. В другом письме, датированном этим же числом, митрополит Евлогий решается посвятить митрополита Сергия в сущность его конфликта с митрополитом Антонием (Храповицким) и просить его вынести свое суждение по ряду принципиальных вопросов, в частности о полномочиях Архиерейского Собора Русской Православной Церкви за границей[215], сопровождая письма соответствующими документами.
Несмотря на суровые письма из Москвы, митрополит Евлогий не оставлял надежды получить от митрополита Сергия поддержку в конфликте с Архиерейским Синодом, запретившим митрополита Евлогия в священнослужении и отстранившим от управления вверенными ему церквами[216], прося вмешательства сверху и подчеркивая свою каноническую подчиненность митрополиту Сергию и Временному Патриаршему Синоду (письмо от 29 октября 1927 г.).
Однако нажим Москвы становился все более тяжелым. 4 января 1928 г. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя потребовал от Высокопреосвященнейшего Евлогия объяснение по поводу панихиды по «жертвам революции», отслуженной по инициативе некоторых членов епархиального управления 23 октября 1927 г., что было расценено в Москве как политическая демонстрация. В связи с этим митрополиту Евлогию предлагалось сформулировать требование о лояльности в выражениях, гарантирующих от подобных случаев в дальнейшем, а также прислать списки тех, кто дал подписку о лояльности[217].
Митрополит Евлогий был вынужден написать в свое оправдание, что по просьбе родственников почивших он совершил обычное богослужение. Список духовенства, давшего подписку, был послан в Москву.
В ответ последовало постановление Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия и Временного при нем Патриаршего Синода от 28 мая 1928 г., в котором подтверждалось административно-каноническое подчинение Московской Патриархии митрополита Евлогия и давших подписку священнослужителей, возглавление митрополитом Евлогием русских приходов в Западной Европе и упразднение Карловацкого Синода, распоряжения которого отменялись[218].
При выполнении требования Москвы снова возникли большие трудности. «Не могу скрыть от Вашего Высокопреосвященства, – писал митрополит Евлогий 10 сентября 1928 г. митрополиту Сергию, – насколько трудно в условиях эмигрантской жизни отстаивать эту позицию. Наши искренние стремления к тому, чтобы сохранить неразрывную связь и полное единение с Матерью-Церковью, с подчинением Вам истолковываются в смысле подчинения неприемлемой для нас советской власти только потому, что нам вновь было предъявлено требование выражения “лояльности” по отношению к этой власти»[219]. Чтобы решить эту проблему, митрополит Евлогий настаивал на предоставлении зарубежной Церкви «права известной самостоятельности или автономии во внутреннем ее управлении»[220].
Несмотря на все старания Высокопреосвященнейшего Евлогия сохранять мирные отношения с Московской Патриархией, в его адрес постоянно шли упреки в политических выступлениях под видом церковных священнодействий. Событие, которое вызвало новый протест из Москвы, – панихида по Ф. К. фон Мекку, П. А. Пальчинском и А. Ф. Величко[221], расстрелянных Советской властью в 1928–1929 гг. по делу Промпартии.
«Каждое мое неосторожное слово, – писал Управляющий русскими церквами, – подвергалось в Москве критике и осуждению. В течение трех лет между митрополитом Сергием и мною поддерживалась тягостная, безрезультатная полемика. Митрополит укорял меня за нарушение данного ему слова о невмешательстве в политику, а я обвинения опровергал, разъясняя, почему то или иное мое выступление нельзя назвать политическим – надо назвать молитвенно-церковным и религиозно-нравственным пастырским воздействием на паству, от которого ни я, ни мое духовенство никогда не отказывались и отказаться не можем. Свою позицию я разъяснял и моей пастве»[222].
Осуществляя нелегкий труд по управлению западноевропейскими церквами, митрополит Евлогий был вынужден постоянно согласовывать претензии из Москвы с требованиями своей паствы, что было почти невозможно. При этом он постоянно подвергался жесткой критике Карловацкого Синода.
Очевидно, что так не могло длиться долго. Гром грянул после того, как митрополит Евлогий принял участие в богослужении, устроенном по инициативе архиепископа Кентерберийского в защиту страждущей Русской Церкви. Сам митрополит Евлогий так писал об этом: «В начале поста 1930 г. архиепископ Кентерберийский пригласил меня в Лондон на однодневное моление о страждущей Русской Церкви. Я решил ехать. За нас будет молиться вся Англия, а я останусь в Париже безучастным свидетелем единодушного сочувствия всех Церквей к страждущей нашей Церкви? Невозможно! Моя совесть повелительно требовала моего участия в этих молитвах; так же, несомненно, была настроена и моя паства.
Я провел в Англии с неделю. Давно я не испытывал такого светлого чувства братской христианской любви между Церквами, какое испытал в эти незабываемые дни, когда вся церковная, верующая Англия коленопреклоненно молилась о прекращении тяжких страданий нашей Русской Православной Церкви… Политических целей я никаких в Англии не преследовал и с политическими речами нигде не выступал. Всюду, где мне приходилось говорить речи, я лишь благодарил за сочувствие, просил и впредь поддерживать нашу страдалицу Мать Церковь своими молитвами. И вот эти выступления и послужили поводом к строгому запросу из Москвы от митрополита Сергия: на каком основании Вы позволили себе разъезжать по Англии, призывая к протесту против СССР? Тут же было высказано требование свою поездку осудить и дать обязательство такого рода выступления более не повторять… Горько мне было читать эти несправедливые упреки, продиктованные внушениями советской власти, и я резко ответил митрополиту Сергию, что моление в Англии имело не политический, а религиозный характер: это был протест религиозной и вообще человеческой совести против страшных гонений на Церковь в советской России…»[223]
10 июня 1930 г. митрополит Евлогий был отстранен от управления русскими церквами в Западной Европе, которое поручалось Высокопреосвященному Владимиру (Тихоницкому). Удовлетворение требований Московского Патриархата во имя сохранения церковного единства не спасло митрополита Евлогия от разрыва с ним. Он очутился в худшем положении, чем постоянно осуждающий Владыку за компромиссы с Москвой Архиерейский Синод, отделение которого произошло по инициативе эмигрантского духовенства на базе прочно сложившейся организации – Высшего Церковного Управления Русской Православной Церкви за границей.
В ответ на запрещение последовали письма в Москву архиепископа Владимира (Тихоницкого) и митрополита Евлогия. Первый отказался от вступления в должность Управляющего русскими приходами. Таковое вступление, по его словам, привело бы в полное расстройство церковную жизнь в приходах, устранение митрополита Евлогия он назвал обезглавлением «епархиального тела»[224]. Намекая на вынужденность указов митрополита Сергия, архиепископ Владимир писал: «Положение наше сейчас столь отлично от Вашего, общение с Вами столь затруднительно, разъяснения зачастую совершенно невозможны… <…> Поэтому мы принуждены признать, что наступил период временного перерыва нормальных административных отношений с Патриархией…»[225] При этом было подчеркнуто, что каноническая связь с Матерью-Церковью не прерывается.
В обширном послании митрополита Евлогия (21 июля 1930 г.) наконец сказано все, что переживалось Владыкой в трудные три года общения с митрополитом Сергием. Вновь и вновь доказывая свою непричастность к политике, митрополит Евлогий коснулся некоторых болезненных вопросов, касающихся церковной жизни в СССР и действий самого митрополита Сергия. Он пишет:
«Вообще, мне кажется, что Вы недостаточно уясняете себе настроение моей заграничной паствы. Вы не знаете, какое волнение и даже негодование вызвало в ней в своей время предложение мне и вверенному мне духовенству о выражении лояльности к Советской власти, поскольку самое наше пребывание за границей, в качестве вынужденных эмигрантов, является отрицанием этой лояльности. Мне стоило больших усилий успокоить это волнение. Даже мое скромное обязательство не вмешивать Церковь в политику встречено было весьма неодобрительно в значительной части нашей эмиграции, стоило мне потери нескольких приходов и вызвало постоянные, не прекращающиеся доселе обвинения меня в соглашательстве с большевиками, в подчинении Церкви Советской власти и т. п. Я не говорю уже о том, как расценивается в этих кругах Ваша деятельность, – особенно после столь нашумевшего и, простите, Владыко, очень смутившего многих сообщения об интервью с представителями иностранной прессы о том, что в СССР нет гонений на Церковь…»[226]
Митрополит Евлогий напомнил о своей самоотверженной деятельности в защиту митрополита Сергия в эмигрантской среде, деятельности, которую разрушал последний указ Заместителя. Высокопреосвященнейший Евлогий решился прямо сказать, что «церковное управление в СССР лишено свободы, порабощено Советской властью и т. п.»[227], другими словами, что митрополит Сергий действует в отношении Управляющего русскими приходами не самостоятельно, а выполняя недобрую волю большевиков.
К этому письму прилагались акты совещания епископов, постановления епархиального собрания и епархиального совета, где было высказано, что изложенные в указе митрополита Сергия мысли являются политическими, и по этим не церковным, а политическим соображениям и было вынесено его постановление об увольнении митрополита Евлогия[228]. Таким образом, обвинение митрополита Евлогия в политической подоплеке деятельности было обращено против самого митрополита Сергия. Надо сказать, что в том и другом случае, хоть и в разной степени, обвинения имели под собой основания.
Запрещению из Москвы было решено не подчиняться. В драматические моменты противостояния между свободной церковной эмиграцией и порабощенной Московской Патриархией вопросы послушания отходили на второй план.
На собраниях были приняты решения, «не порывая канонической связи с Матерью Церковью», признать «временно невозможными дальнейшие сношения с Заместителем Местоблюстителя и состоящим при нем временным Патриаршим Синодом»; «согласно… постановлению высшей Всероссийской Церковной Власти от 20-го ноября 1920 года[229], законному правящему епископу православных русских церквей в Западной Европе Митрополиту Евлогию воспринять полноту власти во вверенной ему епархии…»[230].
На совещании епископов, состоявшемся 30 июня 1930 г., была выражена просьба к митрополиту Евлогию просить Заместителя Местоблюстителя и Временный Патриарший Синод об отмене принятого ими решения как утвержденного на неверных основаниях и угрожающего полным расстройством церковной жизни в русских православных приходах Западной Европы[231].
В течение всего 1930 г. продолжалась переписка с перечислением все тех же доводов, ссылками на каноны и взаимными упреками в политизированности без особой надежды убедить друг друга в своей правоте.
28 октября 1930 г. митрополиту Евлогию было послано обширное письмо от митрополита Сергия, полное жестких обвинений и угроз, требования упразднения Епархиального управления и пр. Верил ли сам митрополит Сергий в то, что Епархиальное управление в Париже «просто объединяет собою демобилизованные армии белых»[232], трудно сказать. Скорее всего, не верил, хотя суровые, недружественные интонации письма производят впечатление убежденности в своей правоте. Срок для окончательного решения был дан 1 декабря 1930 г. Ответным шагом митрополита Евлогия (письмо от 9 декабря 1930 г.) было объявление об отделении от Московского Патриархата на основе указа от 29 ноября 1920 г.
Постановлением Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Патриаршего Священного Синода от 24 декабря 1930 г. указ об увольнении митрополита Евлогия от управления русскими церквами в Западной Европе признавался вошедшим в силу, самому митрополиту Евлогию и единомышленным архиереям запрещалось совершение рукоположений до решения церковного суда. Духовенству, состоящему в юрисдикции митрополита Евлогия, предлагалось перейти в подчинение митрополиту Литовскому Елевферию (Богоявленскому)[233].
Конец ознакомительного фрагмента.