Глава 3
Красна, как кровь
Недавно в наш автобус сел какой-то папаша со своей маленькой дочкой. Вообще само по себе нелепо брать детей на познавательную экскурсию, и я этого очень не люблю. Обычно дети мешают, они громко говорят во время моих пояснений, пачкают сиденья шоколадом и отвлекают от доброхотных даяний даже самых серьезных туристов. По счастью, большинство родителей это знают, они предпочитают возить малышей на море. Но рядом с этим вот отцом сидела вполне сформировавшаяся личность, которая производила впечатление внимательного слушателя и не изображала из себя вундеркинда, сидела не куколка, а именно юная особа королевских кровей. Мне больно было на это глядеть. Отец и дочь являли собой такую же благородную чету, какой в свое время была я – испанская инфанта рядом со своим царственным отцом. Нет сомнения, что я всячески идеализировала своего отца, который так рано оставил меня. С другой стороны, было вполне вероятно, что и эта очаровательная пара таила в себе ложь и обман, а дома их поджидала озлобленная мать.
Несмотря на ассоциации с собственным прошлым, я не без удовольствия вспоминала нашу акцию по добыванию денег для отца.
Хотя обе мы с Корнелией ежедневно изучали газетные некрологи, благоприятной возможности пока не представлялось, поскольку в большинстве извещений ни слова не было о материальной помощи. В тех же немногих, где упоминался номер счета, речь шла о евангелическом церковном хоре или о союзе голубеводов; если судить по адресам и текстам, объявления давали осиротевшие родственники, знавшие лично всех возможных участников церемонии. Мы с Корой только привлекли бы к себе внимание, а вдобавок в таких местах не приходилось рассчитывать на большие пожертвования. Грабить союз помощи онкологическим больным или союз содействия школе я решительно отказывалась. Под конец в ходе своих изысканий мы набрели на масонов, но как к ним отнестись, толком не знали, известно было только, что этот союз состоял исключительно из мужчин. Кора сумела убедить меня, что никакое это не объединение филантропов и можно с чистой совестью их пощипать.
Вилла находилась на берегу Неккара, изысканное расположение явно пахло хорошими деньгами. Но что делать, если собравшиеся предпочитают переводить свои взносы через банк?
Открытку с соболезнованием я подписала словом «Д-р» плюс совершенно неразборчивая подпись. На предполагаемые вопросы Кора собиралась отвечать, выдавая себя за дочь некоего франкфуртского профессора. Мы оделись хоть и не в черное, но все-таки достаточно скромно, неброско, никакого макияжа. Я заплела тонкую косичку и нацепила очки Карло. Кора водрузила на голову темный парик, который матушка ей много лет назад приобрела для карнавала. Парик был с челкой, отчего в вельветовых брюках и синем бархатном пуловере она выглядела совершенно как двенадцатилетка.
– Камуфляж, – солидно пояснила Кора, – термин означает «маскировка» и очень распространен в животном мире.
В помещении морга (публичная часть церемонии должна была тем временем проходить в городе) нам открыла пожилая дама. С видом скромной школьницы, искусственно пришепетывая, Кора произнесла нужные слова. Масонская старушка оказалась туга на ухо, тем не менее она кивнула и хотела взять у меня из рук конверт. О приглашении войти даже и речи не возникло, и тогда Кора заревела ей на ухо, совершенно забыв, что должна шепелявить, будто мы долго ехали на поезде и теперь хотим пить.
Нас отвели на кухню, и хотя там не валялись на столе конверты с пожертвованиями, зато было полно аппетитных бутербродов. Пока я пила лимонад, Кора с криком «Туалет!» выбежала из кухни. А старушка спросила меня про моих родителей. Я заверила ее, что родителей у меня уже нет, а сама продолжала стакан за стаканом поглощать лимонад. Тут вернулась Кора, подмигнула мне, тоже отхлебнула лимонаду и, не уставая рассыпаться в благодарностях, пожала старушке руку. После чего мы выскочили из кухни.
Я спросила:
– Удалось?
Она кивнула.
Мы нашли кафе в пешеходной зоне, рванули там в туалет, заперлись в кабинке и начали вскрывать конверты. Корнелия заодно прихватила несколько соболезнований. Лично я ожидала, что она возьмет один конверт, ну от силы два, чего потом никто и не заметит. Но их было куда больше, и в первом же лежал чек.
– Черт! – сказала я. Хотя в общем и целом, как выяснилось несколько позже, улов оказался очень неплохим.
В порыве восторга мы заказали любимый торт, потом шепотом уговорились не тратить остатки, а все передать отцу. Хотя, с другой стороны, он вполне мог спросить, откуда у нас взялись деньги.
– У меня идея! – воскликнула Кора, и я тотчас ей поверила.
До сих пор мне дважды удавалось ускользнуть от Детлефа. Он был близорук, и я всегда успевала заметить его раньше, чем он меня. Первый раз он стоял, прислонившись к ограде перед нашим домом, как раз когда я возвращалась с занятий испанской рабочей группы (ее вел господин Беккер). Я, словно заяц, описала петлю и спряталась, присев на корточки, за оградой чужого палисадника. Когда спустя долгое время он все же удалился, я, совершенно оцепенев, наконец-то вылезла из своего убежища. В другой раз он сидел у нас на кухне, а перед матерью делал вид, будто поджидает Карло. На сей раз мне молниеносно пришла в голову отличная выдумка: Карло велел сказать, чтоб ты его не ждал, он пошел в кино. Детлеф бросил на меня уничтожающий взгляд, но, не осмелившись возражать в присутствии матери, просто взял и ушел. Вскоре после этого объявился Карло. Мать была крайне удивлена, но слишком устала, чтобы проводить расследование. Она со вздохом поставила на огонь чайник и положила на стул отекшие ноги.
На другой день Карло доставил мне письмо от Детлефа.
– Вы только взгляните, – сказал братец, – как наша слониха топчет мужские сердца!
Он и не подозревал, что принес мне не любовное послание, а угрозу шантажиста.
Если завтра в шесть вечера тебя не будет у задних дверей банка, я донесу.
Д.
Кора посоветовала мне сходить туда.
– Сперва мы должны узнать, чего он вообще хочет и почему не донес до сих пор, – сказала подруга. И предложила составить мне компанию, но я отказалась. Пусть не думает, что я какая-нибудь трусиха.
Карло всегда возвращался домой к пяти, а потому, поджидая в указанное время своего вымогателя, я могла не опасаться, что встречу заодно и брата.
Поначалу Детлеф держался, можно сказать, дружелюбно. Он даже пригласил меня в кафе на стаканчик чинзано. Потом перешел к делу. Все в порядке, все путем, и фарфоровое блюдо может еще послужить игрушкой моим внукам, если, конечно, я сделаю какие-то встречные шаги. Я изобразила полное непонимание, чтобы заставить его называть вещи своими именами. После этого заявления мы долгое время ходили вокруг да около. Наконец он потребовал, чтобы я с ним переспала. Я была уже готова к чему-то такому, но на какое-то мгновение лишилась от возмущения дара речи. Накричать на него при всем честном народе я не могла. Я встала.
– Ладно, хорошо, я обдумаю твои слова, – сказала я, больше всего на свете желая увидеть Кору. Уж она-то что-нибудь придумает.
Через десять минут я оказалась у Коры и выслушала ее похвалы:
– Ты молодчина. Нам надо продержаться пять дней, до отъезда. А потом мы от него избавимся.
– Но пять дней – это очень долго. Завтра он опять пристанет!
– На худой конец предоставь его мне. С таким мафиозо из детской песочницы я справлюсь в два счета.
– Тогда он захочет переспать с тобой. Может, даже охотнее, чем со мной.
Корнелия обняла меня.
– Не волнуйся. Я из него козявку сделаю. – И показала большим и указательным пальцем, какую именно. Но мне все равно было так страшно, что она пообещала в ближайшие пять дней не оставлять меня одну.
Мать не возражала, чтобы я переночевала у Коры. Дружба дочери с профессорской дочкой ей льстила. Я насочиняла, что родители Коры уехали, а она боится остаться на ночь одна в таком большом доме. К моему великому удивлению, мать предложила, чтобы Кора спала у нас, но потом и сама согласилась, что столько места и такого комфорта мы ей при всем желании не можем предложить.
Так мы получили возможность встречать Детлефа, только когда мы вдвоем, а в присутствии Коры мне приходили на ум такие колкости, которые не оставляли нашему приятелю ни следа надежды.
В первую же пятницу мы с Корой сели в поезд. Родственники Коры не пришли в восторг от нашего визита, да и то сказать, времени на нас у них почти не было, и это нас вполне устраивало. Корнелия была приучена к самостоятельности собственной матерью. Эта красивая женщина, видеть которую мне доводилось лишь изредка, была наделена, по словам Коры, бродячим духом. Она слушала лекции по психологии, посещала вернисажи, прочесывала бутики и регулярно летала дня на три в Нью-Йорк.
Гамбургская сестра ничуть на нее не походила. Это была настоящая рабочая лошадка. С раннего утра до позднего вечера в страховом зубоврачебном кабинете она корпела над чужими челюстями.
Отсидев в Гамбурге ровно день, мы отправились в Любек. Еще ни разу в жизни я так сильно не волновалась. Интересно, выглядит ли отец и сейчас точно так, как на фотокарточке, которая у меня сохранилась? Хотя этой фотографии уже девять лет… Это был человек, наделенный богатой фантазией, временами веселый, временами задумчивый, даже замкнутый. Когда он рисовал, мешать ему запрещалось. Он был стройным и красивым, носил бородку. Интересно, узнаю я его или нет? Я не могла вспомнить его голос. Интересно, он понравится Корнелии? Для меня и это было очень важно.
Много раз пришлось спрашивать у прохожих, пока мы не нашли нужную улицу. Квартира находилась на первом этаже. На куске синей изоляционной ленты, приклеенной ниже всех остальных кнопок, было написано: «Роланд Вестерман». Мы позвонили, сначала робко, потом громче, и, когда уже почти решили отступиться, перед нами распахнулась дверь.
Злобный мужчина в купальном халате возник в дверном проеме. Это был уже не король, это была карикатура на короля.
Одолев приступ бессильного ужаса, я сказала:
– Я Майя.
Отец потуже затянул на толстом животе веревку-пояс поверх тесноватого купального халата в красную и серую полоску, после чего протер глаза. На меня он глядел еще более изумленно, чем я на него.
– Никак моя дочь?
Я кивнула и расплакалась. Толстяк затянул меня в коридор, растерянная Кора без всякого приглашения вошла следом.
В полутемной кухне мы уселись на чугунные садовые стулья со сломанными сиденьями. Здесь воняло пивом, дымом, квашеной капустой и несвежей постелью, которую было видно через открытую дверь.
Отец то и дело качал головой. Потом взглянул на часы, висевшие рядом с бритвенным зеркальцем над раковиной. Было два часа дня.
– Неудачное время. Я с утра начинаю работать очень рано, а сейчас надумал вздремнуть.
– Откуда ж нам было знать?..
Кора взглянула на него.
– Я подруга Майи, – раздельно произнесла она, словно обращалась к слабоумному.
В правом ухе у отца торчала ватная затычка, и сейчас он медленно выдирал ее оттуда.
– А ребенком ты была красивая, – вдруг сказал он мне.
Я не знала, что ответить. Значит, теперь я некрасивая?
Кора распахнула окно. Отец встал, поднял шторы в своей каморке и вынес ночной горшок. Когда он вышел, я сквозь слезы подмигнула Коре.
– Твой отец пьет, – сказала она.
Таких высот моя диагностика еще не достигла. Когда отец вернулся в комнату, я как следует его разглядела. Седина, мешки под глазами, бородки и следа нет, сам небрит, пряди редких волос неопределенного цвета торчат как попало. Живот вздут, под купальным халатом угадывается наличие грязной ночной сорочки, на ногах – пижамные штаны из фланели мышино-оливкового цвета.
Под моим пристальным взглядом отец застеснялся.
– Я оденусь, – сказал он и прикрыл за собой дверь спальни.
И снова мы с Корой обменялись взглядами. Она достала из сумочки деньги и передала их мне, шепнув: «Скажем: лото!»
Когда отец снова вышел к нам, он выглядел гораздо лучше. Теперь на нем была темно-синяя фуфайка, достаточно просторная, чтобы скрыть живот. Он успел причесаться и попрыскался одеколоном с резким запахом. Но черные брюки были облеплены кошачьей шерстью.
– Детки, – сказал он, – вот это сюрприз! Сейчас мы с вами отправимся в какое-нибудь кафе, а то здесь слишком уж затхлый воздух. Это плохо для пожилого человека, страдающего ревматизмом, а для двух молодых дам просто немыслимо.
Я протянула ему деньги.
– Мы выиграли в лото, – пояснила я.
– Нет, этого я принять не могу! – воскликнул он, пересчитывая банкноты. – Еще не хватало брать взаймы у родной дочери!
– А я их тебе дарю! – отвечала я.
И отец спрятал деньги в карман.
Мне было бы приятно, если бы меня обняли, но только не старый ревматик, а король и художник.
В кафе он заказал для себя пиво и водку, я попросила кофе, а Кора – шоколад. Далее я должна была рассказать о себе и о Карло. После нескольких рюмок отец стал симпатичнее, раскованнее, остроумнее.
– Что значит «развозчик крови»? – спросила я.
И он объяснил, что по утрам объезжает на машине от фирмы бесчисленное количество врачебных кабинетов. Там ему передают сумки с анализами крови, и эти анализы он и доставляет в центральную лабораторию.
– У меня все руки в крови, – сострил отец. К полудню он возвращается домой, где позволяет себе вздремнуть, потом встает и садится за мольберт. В прошлом году с ним случилось большое несчастье – на шесть месяцев его лишили водительских прав, а никакой другой работы не было. Но слава богу, потом его снова приняли на работу.
– Но я весь в долгах, детки, на социальное пособие не проживешь.
Разумеется, мне хотелось поговорить о его живописи, и отец обещал показать дома свои картины, но, когда спустя три часа мы покидали кафе, он отправил нас на вокзал: ему-де нужно работать, а через денек-другой мы могли бы навестить его снова. Телефона у него, к сожалению, нет, но вторая половина дня самое подходящее время.
Я долго не могла заговорить с Корой, сидела рядом, тупо уставившись в окно вагона. В какую-то минуту я поймала себя на том, что представляю себе скандал в их благородном доме. До такой степени мне было стыдно.
Ближайшие дни мы провели в каком-то полусне, поздно вставали, ходили в бассейн, заводили знакомства с другими молодыми людьми и возвращались домой лишь тогда, когда тетя ждала нас к ужину. Мы позволяли ей подсовывать нам деньги на кино, а остатки просаживали на электронные игры, хоть и считали, что уже давно вышли из этого возраста. Скоро мы познакомились с двумя молодыми людьми, у которых были каникулы. Мы пригласили обоих в теткину квартиру на поздний завтрак. Корнелия без раздумий выбрала того, что покрасивее, и повлекла его на кухню, тогда как я осталась скучать в столовой с его заторможенным другом. Но я от души желала Коре поразвлечься и наслаждалась тем, что во всем Гамбурге меня никто не называет слонихой. Про себя же я вела непрерывные разговоры с отцом.
«А ты еще помнишь, что я была инфанта Майя, а ты король Испании? Почему ты так опустился? Кто такая эта Карин? Какие ты пишешь картины?» – обо всем этом я расспрашивала его в моих воображаемых беседах с ним, но подозревала, что при следующей встрече буду интересоваться только его картинами.
Кора не горела желанием вторично прокатиться в Любек, но, с другой стороны, не хотела бросать меня на произвол судьбы. Я всячески старалась ее заверить, что она спокойно может остаться в Гамбурге, но это для нее было слишком скучно. Словом, мы оставили тетушке записку, чтобы не ждала нас к ужину, и предприняли второй поход на Любек.
Похоже было, что отец как бы ожидал нас. И сам он, и его жилье произвели теперь куда более выгодное впечатление. Из малого количества припасов он приготовил вполне съедобную стряпню, причем мне мешали только грязные тарелки. Я с готовностью перемыла бы их горячей водой, но боялась обидеть отца.
По моей просьбе он показал нам некоторые из своих картин. От зоркого взгляда Коры не укрылось, что он обходится всего тремя красками.
– Ты права, – и отец впервые пристально взглянул на Кору, – понимаешь, я обратил изъян в добродетель. Вы, без сомнения, знаете сказку «Бела как снег, черна как эбеновое дерево, красна как кровь». Когда у меня совсем не осталось денег, чтобы покупать краски, я принял решение обходиться лишь теми тремя, которые у меня еще остались. Черна как смерть, бела как свет, красна как грех.
Мы слушали внимательно, словно на уроке.
– А наци со своими бело-черно-красными флагами… Возможно, свастика и белый круг в море крови задели чувствительный нерв сторонников. При схожем мотиве, но в другом цвете, – скажем, синем, желтом, зеленом, – они никогда не имели бы такого успеха. Из чего следует: стоит нарядиться в черно-бело-красные цвета – и вы приобретете толпу почитателей…
– Не хочу я почитателей-фашистов! – воскликнула Кора.
Я несколько растерялась. А не имеет ли ярко-красный цвет какое-то отношение к его деятельности развозчика крови? Позднее я задумалась над вопросом: почему отец выбирает именно эти краски, хотя сам же обозначил их как праворадикальные? И разве краски вообще могут распространять ту либо другую идеологию, разве они не даны самой природой и невинны, как земля, море и трава?
Все картины отца были похожи одна на другую.
Всюду по красным плодам ползали черные насекомые – жуки, муравьи, тля. Задний план был белого цвета, по большей части скатерть с тщательно выписанными тенями и складками.
– По умению себя ограничить и виден мастер, – пояснил отец.
Я вспомнила его прежние картины.
– А вот раньше ты писал небо и море, и никогда – плоды граната, по которым ползают клопы.
– Разве? Впрочем, ты, может, и права.
Он запустил руку за платяной шкаф, встревожился, не сразу отыскав то, что хотел, и стал извлекать из щели все новые и новые полотна черно-бело-красных тонов. Среди них нашлось одно, которое вызвало удивление у него самого. Белое, напоминающее Христа тело лежало на черных, обугленных балках, а из ран его струилась кровь. Чертами лица этот человек напоминал Карло. Мы тупо воззрились на картину.
– Не иначе написал это спьяну, – признался отец.
Как уже не раз бывало, Кора вслух сказала то, о чем я лишь осмеливалась думать:
– Господин Вестерман, а Карло не навещал вас в последнее время?
Отец обескураженно поглядел на нее и отрицательно помотал головой.
– А откуда ты знаешь, как теперь выглядит Карло? – спросила я. – Ведь тогда он был совсем ребенком.
– Это не Карло.
– Кто же тогда? – спросила Кора.
– Ах дети-дети, никто. Порождение фантазии. Майя, кстати, а мать знает, что ты поехала ко мне?
– Нет.
– А что она про меня говорит?
– Ничего.
Отец поверил мне. Мы распрощались и пообещали в самом непродолжительном времени снова навестить его.
На другой день Кора встретилась в городе со своим студентом, а я тем временем предприняла рейд по гамбургским магазинам. Вообще-то говоря, в тот день я воровать не собиралась. Денег на карманные расходы, которые мне дала мать, вполне хватало. На эти деньги я могла платить за проезд в трамвае, покупать мороженое и другие мелочи. Мои личные запросы были более чем скромными, и мне никогда не пришло бы в голову приобретать предметы роскоши. Но вот ради своего бедного отца…
Ни денег, ни продуктов я воровать не стала – я стала воровать краски. Названия завораживали меня: Caput mortuum, Cölinblau и Krapplack[3].
Поскольку на дворе стояло лето и я не могла вырядиться в свою «слоновью» накидку, я надела на руку большущий пластиковый пакет с булочками, а в недра его опустила небольшой набор тюбиков. Кисточка требовалась из шерсти куницы.
Вечером мы пошли на мюзикл. Дядя Коры принес нам билеты. Он питал тайную надежду, что скоро мы отправимся восвояси. Кора решила, что мы должны по возможности скорее доставить эти замечательные краски в Любек. С тех пор как ей довелось увидеть картину с покойником, она была самого высокого мнения о таланте моего отца, потому что тема вполне соответствовала ее вкусам.
Отец был растроган нашим подарком.
– Да, но что же мне теперь нарисовать?
– Нас, – ответила я, – двойной портрет, Корнелия и я.
– Я целую вечность не писал портреты.
Но Кора тоже пристала к нему, так ей понравилась моя идея. Отец вошел в раж – его побуждали к тому новые краски. Начал он с многочисленных набросков, и все они получались у него на удивление живо.
– Я напишу вас как двух куртизанок Утамаро[4].
Об испанских принцессах даже и речи не заходило.
После трех сеансов, исполнившись творческого пыла, он завершил картину. По колориту это полотно было не сравнить с жучками-червячками, оно было гораздо пестрее.
Мы с Корой выглядели на нем более взрослыми и умудренными, но в выражении лиц было что-то по-детски жестокое, словно мы только что оборвали крылышки у всех его насекомых.
Отец был в восторге, он впервые обнял меня, обнял и Корнелию (не слишком тактично, на мой взгляд) и выразил мнение, что эта картина послужит началом его второй карьеры. Хотя про его первую карьеру я ровным счетом ничего не знала.
На прощание отец захотел подарить мне свою картину. Но как спрятать подарок от матери? Уж она-то сразу догадалась бы, кто ее писал. Я попыталась втолковать это отцу.
– Ну, скажи ей правду, – ответил он.
– Она никогда не говорит о тебе. Мы с Карло не хотим ее огорчать. Может, она так до сих пор и не простила, что ты нас бросил…
Сказав эти слова, я очень смутилась, ибо ни разу еще не разговаривала с ним так откровенно.
Он смотрел прямо перед собой неподвижным взглядом.
– Суровая женщина, – наконец сказал он. – Можно подумать, я по доброй воле сел за решетку.
Мы с Корой так и побелели.
– А почему вы сидели за решеткой, господин Вестерман? – вежливо спросила она.
Лично я не осмелилась бы задать такой вопрос.
– Господи… – Отец достал бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. – Расскажу, когда вы немного подрастете.
В шестнадцать лет неприятно слышать такие слова.
– Как ни суди, это был несчастный случай, и я за все заплатил. Если бы твоя мать поддержала меня, я бы уже много лет снова был с вами.
Он еще заметил, что другие женщины не так жестокосердны.
И снова Корнелия принялась его допытывать:
– А вы потом женились во второй раз?
Хотя она не могла не знать – мои родители так и не развелись.
– Нет, нет, – сказал он, – Карин – она медсестра, очень энергичная женщина и без всяких предрассудков. Теперь, когда я состарился и мне нужна помощь, она меня покинула.
– Папа, – спросила я, набравшись храбрости, – а ты помнишь, как называл меня инфанта Майя?
– Какая такая инфанта? – переспросил он и поковырял спичкой в ухе. – Откуда у нас возьмутся инфанты? К слову сказать, Карин была не моложе твоей матери. Даже на год старше.
Ну какое мне было дело до этой дуры Карин?
– Папа, – умоляющим тоном продолжала я, – я говорю про Веласкеса.
– Веласкес? Если мне не изменяет память, он писал испанский двор, инфант, конечно, боже мой. А ты-то откуда это взяла? Я не эпигон.
Эти слова доказали мне, что он совсем позабыл свою маленькую дочь.
Кора тем временем заворачивала картину.
– Если Майя не хочет, я сама ее возьму.
Отец молча кивнул. У него и мысли не возникло, чтобы сохранить портрет для себя. Мы попрощались. На другой день мы собирались ехать домой. Многое я так и не смогла прояснить и узнать, просто к старым тайнам добавились новые. Обиженная и разочарованная, я протянула отцу руку.
– Ну, тогда привет, – сказал он.