11
Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и дело подползал к выходу из пещеры. Сестры и братья не отставали от него. И в эту пору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней стены. Свет привлекал их к себе, как будто они были растениями; химический процесс, называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым условием их существования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно усики виноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту.[10]
Первый раз мне хотелось умереть, когда Макс Бек, мой лучший друг, сорвался и погиб в горах. Потом – два года назад, когда у Франсуазы обнаружилась лейкемия. Я считал, что, несмотря на то, чем она для меня была и сколько счастья мне принесла, жизнь моя все-таки являла собой череду катастроф. Джек Лондон утверждает, что самые прекрасные истории всегда начинаются с катастроф, но я глубоко убежден, что и самые скверные тоже.
На этот раз мы все попали в мастерски подстроенную катастрофу. Мы втроем расположились в палатке, среди скудного скарба, которым располагали. Два крупных апельсина переполнял сок, я был в этом уверен. Взяв один, я с видом ценителя погладил его. Меня так и подмывало нарисовать на нем глаза, нос и рот, чтобы он мне улыбался, вот только ручки не было.
В нашем логове все молчали и никто не испытывал желания заговорить. Ткань палатки колебалась, словно чьи-то невидимые руки гладили ее. Из-под маски Мишель наблюдал за шедшими по палатке волнами.
Снаружи, в темноте, запела пропасть. Она звучала, как церковный орган, и это было страшно. Ей подпевали наши пустые животы. Наверное, в эту минуту каждый осознал, что нас действительно могут не найти.
И тут в углу палатки я уловил какое-то движение. Заинтригованный, я улегся перпендикулярно своим компаньонам и соорудил заслон из стакана. В ловушку попался паук, настоящий паук, и я быстро накрыл его сверху. Он был черно-коричневый, с желтоватой полоской на брюшке и с изысканно тонкими лапками. Меня поразило, что здесь существует жизнь, кто-то выживает за счет невероятного феномена приспособляемости.
– Шикарная закуска, – вяло подал голос Фарид, который растянулся, опершись на локти.
– Это хороший знак. Может быть, есть и другая живность, где-то прячутся насекомые или кто покрупнее. Значит, будет у нас пропитание.
– Скажешь тоже. Тут нет ничего, кроме скал.
Я задвинул прозрачный стаканчик в угол.
– Во всяком случае, этот паучок существует. Я бы его назвал Желанный Гость. Когда мы отсюда выберемся, возьмем его с собой. Надо во что бы то ни стало сохранить ему жизнь, согласны? Он будет нашим талисманом. Пока он жив, живы и мы.
Я долго разглядывал паука. Мишель, Фарид, Пок, я и теперь еще Желанный Гость. Наше подземное семейство увеличилось, и мы все такие разные… Фарид, загадочный араб с глазами цвета океанской волны, Мишель, гигант с печальным сердцем, Желанный Гость, маленькое таинственное существо, старый битый Пок, ну и я до кучи…
Я сидел не шевелясь, отстранившись от всех. Мне доводилось бывать в местах самых негостеприимных, куда меня посылал «Внешний мир», в ситуациях, когда все происходит очень быстро. Я видел, как парни, здоровенные как быки, умирали от сильного кашля минут за пять. А другие бредили, истекали кровью, хлынувшей из носа, хотя за четверть часа до того спокойно и с наслаждением слушали радио, наконец поймав волну. Погибнуть может любой. Не важно когда, не важно как. Быстро или в долгих мучениях.
Я рассеянно оценивал наш примитивный инвентарь, включая скудный запас пищи. В нормальную погоду мы могли бы продержаться дней двадцать, даже тридцать без еды, если бы правильно пили. Но в таком холоде и сырости все сроки сокращаются раз в пять. Мы очень быстро ослабнем, и тогда…
Я взял кастрюлю и поднялся с земли:
– Кто-нибудь со мной пойдет? Я иду наколоть льда.
Фарид вставил сигарету в уже начавшие трескаться губы.
– Оставь тут свет, ладно?
– Если положить каску между палаткой и ледником, света всем хватит. И не кури, пожалуйста, в палатке.
– Не курить в палатке? Но здесь так хорошо. Или ты видел на ней вывеску «Ресторан»?
Он прикурил и глубоко затянулся. Это уже третья или четвертая сигарета. Пальцы у него сильно дрожали. Он очень замерз и неестественно часто моргал. Дефицит визуальных ориентиров, темнота, сырость…
– Я останусь здесь. Неохота мне ничего колоть. Можно сказать, я сдался, признал свое поражение.
– Если ничего не делать – точно сдашься.
Тут вмешался Мишель:
– Прошу прощения, но… по-моему, не надо ничего делать, надо дождаться, пока нас не найдут.
Он положил свою фотографию рядом с моей. Фарид спросил сквозь облако дыма:
– Может, заберешь с собой своего пса?
Выйдя в сопровождении Пока, я положил каску с баллоном метрах в пяти-шести от палатки и повернул рефлектором наверх. Я шел к леднику, а из нашего убежища до меня долетали человеческие голоса. Скорее, не голоса, а какой-то шепот. Я подозревал, что они говорили обо мне и задавали друг другу те же вопросы, какие задавал себе я.
Теперь я ориентировался на громадную ледяную волну, которая отливала синевой, напоминая, что где-то еще существует цвет. Я терпеть не могу ледников: они время от времени выплевывают тела незадачливых альпинистов, угодивших в трещины, и свидетельствуют о том, что природа убийственна для людей.
Ударяя по леднику цепью, мне удалось наколоть довольно чистого льда. Никогда бы не подумал, что придется снова вот так врубаться в лед или снег. Эта пропасть, несомненно, одно из самых враждебных человеку мест, однако здесь имелось то, что жизненно необходимо: вода. Я не раз видел, как обезвоживание разрушает человеческий организм. Можно обойтись без всего, но без воды – никогда.
Разбив лед на маленькие кусочки, я сложил его в кастрюлю и снова принялся колоть, стараясь не очень намочить рукавицы. Даже если их согреть над огнем, они уже никогда не высохнут, а мокрые потом все равно замерзнут.
У меня ушло примерно четверть часа отчаянной работы, чтобы наколоть приблизительно литра два льда. От одежды шел пар, усилие поглотило весь мой запас калорий и перевело в тепло. Когда перемещаешься или работаешь, это быстро съедает драгоценную энергию. Без пищи мы все трое рискуем высохнуть, как брошенные на солнце тыквы.
А потом любоваться, как наши кости начнут протыкать кожу.