2
Маша
Ты была вся порыв, чувства, учения о карме, буддизм. Ты могла все объяснить, абсолютно все. Своими психологическими штучками. А я была вся логика, цифры, таблицы. Ведь я работала бухгалтером. Работала по призванию. Поиск единственной потерянной копейки возбуждал во мне охотничий азарт. Я не любила работать с людьми, из-за их чувств и предубеждений, и необходимости учитывать их характеры и мотивации. А цифры – это более логично, более красиво и неизменно. Два плюс два всегда будет четыре, и никогда не будет пять. Просто, понятно и стабильно. Знаю, в моей недолгой жизни мне долго не хватало стабильности.
Я снова прочла ложь в глазах моего любимого. Уловила еше заметную нестыковку в его словах. Я вздрогнула, как от удара. Какая наглость! Неужели он думает, что я не замечаю? В таких случаях я стала звонить тебе. «Поговори со мной» – попросила я, и ты говорила.
«Почему все так?» – спрашивала я, и ты объясняла.
– Понимаешь, я видела твой гороскоп, – говорила ты.
– У тебя хирон в седьмом доме, тебе мужики всегда будут врать.
– Какой хирон, что это за бред? – думала я. Дикие термины.
– А есть способ этого избежать?
– Конечно, есть. Врать самой, – у тебя были ответы на все мои вопросы. Только я не умела врать.
Тогда я еще не понимала, что мой любимый просто боялся потерять меня. Он не верил в меня. Он боялся, что я не вынесу правды. Слишком мучительны были наши отношения, когда мы оба имели отдельные семьи. Слишком унизительно для нас было встречаться втайне. Что теперь скрывать, я много раз спала со своим мужем, когда уже любила его, другого, а он, наверное, спал с женой. Хотя думать об этом мне по-прежнему больно. Слишком дорого нам досталась эта любовь. Иногда не хватало сил противостоять обстоятельствам, но мы выдержали. Теперь я знаю все, но тогда… Он мне соврал. Он мне врал каждый день. Тогда, еще зимой, я поняла по его глазам, что ложь пришла в наш дом. В нашу выстраданную маленькую комнату в коммуналке, наполненную любовью и уютом. Потом ему позвонила женщина, и я случайно взяла трубку.
– Твой сын заболел, – сказала она.
Моему любимому приходили сообщения, которые я не смогла не прочитать. Список продуктов и лекарств. Детских продуктов и детских лекарств! Такие дают детям до двух лет. Но его сыну двадцать! И мой любимый должен был покупать их какому-то Степе!
Почему я тогда его не спросила об этом? Боялась, что придется сдирать кожу. А потом я увидела, случайно, и Степу, и Степину маму. Красивая женщина.
Я увидела все своими глазами. Чужая женщина, чужой ребенок. И мой любимый. Прямо возле нашего дома. Женщина очень худенькая, прямо крошка. И вся в белом – белое пальто, белые брюки, даже сапоги, по-моему, белые. Я никогда такое не ношу. Непрактично. Я шла из метро к дому, руки устали от тяжелых сумок. Я была в магазине и накупила всякого. Как и все влюбленные женщины, я стараюсь порадовать своего мужчину вкусными ужинами и завтраками. В тот день я накупила муки и капусты. Я ему готовлю пироги с капустой, а он мне сюрприз – чужую красотку, да еще и с ребенком. Прямо возле дома. Волосы у его красавицы длинные и черные, распущенные. Выглядиела она, как мадонна с ребенком на руках. Я остановилась, как будто наткнулась на стеклянную прозрачную стену. Стыдливо спряталась в арке, и выглядывала из-за стены. Красотка передала ребенка, видимо Степу, моему (или ее?) любимому. Он посадил ребенка на заднее сиденье в детское автомобильное кресло. Кресло он предусмотрительно достал из багажника. Интересно, когда оно там появилось? Вчера, месяц назад, год назад? Мадам в белом, изящно стуча каблуками, стройными ножками протопала к машине и уселась на пассажирское сиденье спереди. Не сзади, с ребенком, а спереди! Мой любимый что-то рассказывает ей, вид у него при этом покровительственный. Они уезжают на нашей машине. А я остаюсь с сумками стоять в грязной арке. Обычно тут по вечерам пьют подростки, а по ночам взрослые опустившиеся алкоголики. Одну алкоголичку я даже знаю по имени. Ее зовут Тамарка. Днем Тамарка стоит в метро на выходе с эскалатора. Она милостыню не просит, но ей все равно подают. От пьянства у Тамарки не осталось зубов, глаза припухли, как будто ее покусали пчелы, а губы настолько увеличились, что, кажется, что ей трудно говорить. Напившись, Тамарка горланит песни и матерные частушки так громко, что их слышно даже в квартире, если открыты окна. Хотя живем мы на третьем этаже. Поэтому кличка у нашей Тамарки Певица.
В арке все еще нет обычного контингента, хотя уже почти семь вечера. Нужно идти домой. Сейчас кто-нибудь придет, дольше оставаться тут опасно. Мои руки уже онемели от тяжести. И я перекладываю сумки из одной руки в другую. Глотая слезы, дохожу до подъезда, поднимаюсь на нашем старом медленном лифте. Долго ищу ключи и не нахожу. Я плачу и от слез не вижу содержимое сумки. В итоге стучу по входной двери сапогом. Мне открывает сын тетя Лены Димка. Димка плохо видит и часто пьет пиво. К концу дня он обычно доходит до такой кондиции, что вторую половину вечера на следующий день плохо помнит.
Несмотря на Димкино пьянство, я считаю, что мне повезло с соседями. В отличие от других коммунальных квартир, у нас не было криминальных событий. Холодильники стояли в общей кухне, и из них никогда ничего не пропадало. Всего комнат в квартире пять: одна наша, вторая сдают студентам, третью занимает тетя Лена, незлобивая дама за шестьдесят, в четвертой живут ее взрослые дети – Дима и Таня, а в пятой проживает психопатическая женщина, она боится людей и выходит из комнаты исключительно ночью.
Димка привычно пьян и не обращает внимания на мое заплаканное лицо. Не предлагает помочь с сумками. Я молча прохожу в комнату, оставляя грязные следы на линолеуме. Потом вытру.
Заглядываю в холодильник. Остатки супа, в сковороде немного жареной картошки. Ему поужинать хватит, если, конечно, мадам не накормит его. Я была голодна, пока не увидела ту картину. Сейчас я не могу проглотить ни кусочка, предательский ком вибрирует у меня в горле.
Мой любимый приходит поздно ночью, в это время я обычно уже сплю. Но сегодня на меня нашел ступор. Мне кажется, что меня парализовало, каждое движение или мысль мне дается с огромным трудом. Я мечтаю о сне, все забыть, получить хоть немного облегчения. Я лежу на диване, отвернувшись к стене, и слышу его осторожные шаги. Он старается не будить меня. Потом аккуратно ложиться и сразу же засыпает. Я лежу с открытыми глазами до самого рассвета, и мне трудно даже дышать.
На следующее утро мы не скажем друг другу ни слова. Я, потому, что трудно говорить. Я не буду понимать, о чем разговаривать после увиденного. Он тоже будет молчать, потому что ему нечего будет сказать мне. И еще завтра завянут белые розы, которые он подарил мне на восьмое марта.
Но сегодня я об этом еще не знаю.
Все в нашей жизни нам дается для чего-то и за что-то. Степина мама в моей жизни, за то, что я предала своего мужа. За измены. За то, что в истеричном припадке, перед тем, как уйти он него, я кричала унизительные вещи. Это не он ударил меня. Это я довела его до рукоприкладства изменами, и подлостью, и оскорблениями. Потом я извинилась перед ним, и он передо мной.
А ты действительно помогала мне. Это я так думала. Вот она, помощь. Я настолько привыкла быть одной, и решать свои проблемы самой, что твое внимание ко мне казалось мне чудом. Я готова была поверить в самые нестандартные сведения и доводы, и в самую гадкую ложь.
Ты целый месяц разговаривала со мной по телефону. Давала советы, успокаивала, дарила мне облегчение и определенность. В моей комнате поселились невысказанные претензии, ложь. Любовь уходила из-за вранья.
Я стала раскладывать кресло-кровать, чтобы спать на нем. Мне было неприятно касаться моего любимого даже случайно. Я думала о Степиной маме. Как он трогает ее, обнимает? Так же, как и меня? Я не спрашивала у него. Потому что боялась услышать ответ. В конце марта он не пришел ночевать.
Но со мной была ты! Ты объяснила мне про кармическую связь. Оказывается, люди, которые встречаются и оставляют в душе друг друга глубокий след, иными словами вызывают друг у друга сильные эмоции, имеют кармическую связь. Они встречались в прошлой жизни и даже были друг для друга родственниками или любимыми, или учителями. Мой любимый был моим женихом в прошлой жизни. Ты сделала анализ и увидела все. Я бросила его в прошлой жизни, и он страдал. Поэтому наши отношения не закончены. В этой жизни мы встретились, чтобы окончательно разобраться. Я спросила, значит ли это, что он бросит меня в этой жизни? Ты ответила, что необязательно, просто придется платить по долгам.
Интересно, откуда ты набралась этого бреда? Кто тебя научил? Чтобы запудрить мозги дурам, вроде меня. Ты не гнушаешься ничем. Рассуждаешь о жизни и смерти. Приплела даже Бога, хотя сама являешься исчадием ада.
Если бы мне три месяца назад сказали, что я с серьезным видом заинтересованно буду слушать учения о карме, я плюнула бы тому человеку в лицо! Но сейчас! Я настолько измотана, что хочу успокоиться с помощью любой информации, даже такого рода. Сейчас сойдет любой бред, лишь бы он относился к моей проблеме.
С тех пор, как я увидела своими глазами предательство своего любимого, прошло две недели. Четырнадцать мучительных дней, и столько же чудовищных ночей. Я уже могла улыбаться. Я привыкла к обману. Люди привыкают ко всему. Даже к самой острой боли. Я спросила тебя, придется ли мне платить по долгам в следующей жизни перед мужем, которого я бросила ради любимого?
– Иногда расплата приходит, не дожидаясь смерти, – ответила ты.
Твой взгляд стал гипнотизирующим, ты пугала меня. Откуда тогда я могла знать, что моя расплата прямо передо мной? Что я смотрю на своего персонального врага? И чем же я только это заслужила?! Ты щурила свои лживые глазки. А мне казалось, что ты смотришь значительно. Ты презрительно улыбалась. А мне казалось, что ты сочувствуешь.
– Не бери в голову, – рассмеялась ты.
В тот день ты была вся в белом и кружевном, как невеста. Ты была ангелом. Смуглым, черноволосым, похожим на куклу. У тебя была такая прическа, о которой много лет мечтала я сама – каре. Короткое каре на блестящих вороньего цвета волосах смотрится изумительно. У тебя изящный овал лица, и тебе идут любые стрижки.
Интересно, почему мне в голову даже не пришла мысль нанять частного детектива? Это самый дорогой, но и самый простой способ узнать правду. Профессионалы, как правило, бывшие милиционеры, предоставляют фотографии и записи разговоров. Узнай я правду тогда, когда я еще не испытывала зависимость от тебя, я не осталась бы у разбитого корыта. Но я привыкла к тебе с первой дозы, как неудачник-наркоман. Ты успокаивала меня.
А я, в своей психической лихорадке, не спала ночами, думала, истязала себя. Я корчилась в своей одинокой постели, обман сжигал меня. Казалось, что внутри у меня дыра, как будто мне внутрь налили ацетона. Он сжег все живое, а остатки органов, обожженные кислотой, саднят невыносимой болью.
Утром я заставляю себя встать с постели и выйти из дома. И мне странно, что солнце все еще светит, люди спешат по своим делам, едут мимо машины. Так же, как и до того, как я увидела моего любимого с другой женщиной. Мне удивительно, что люди, бегущие по тротуарам, не останавливаются, чтобы разглядеть подробнее черную дыру у меня на груди! Я не понимаю, как это мир вокруг может быть таким же? Как может ничего не измениться вокруг, если жизнь моя вся перевернулась и разрушилась?
Я стала опаздывать всюду. На работу, на встречи. Мне стало трудно соблюдать договоренности. Я не умею больше контролировать время. Я не чувствую часы. Не могу понять, сколько прошло – двадцать секунд, двадцать минут? Могу просидеть за утренней чашкой кофе целый час. Он проходит и мучительно долго, и стремительно быстро одновременно. Как будто я проваливаюсь во временные дыры.
Раньше я была супер пунктуальной. А теперь не могу дойти до рабочего места вовремя. Временные дыры подводят, постоянно попадаются на пути, захватывают меня в подлые ловушки. Девушка из отдела кадров, которая ведет табель рабочего времени, стала странно смотреть на меня. Потом начала делать замечания. Я молчала. Не считаю нужным оправдываться. Когда она указала мне на опоздание в четвертый раз, я не выдержала. Да кто она такая, в конце концов, чтобы ругать меня?!
– Галина, почему вы считаете, что можете мне делать замечания?! – звенящим от ярости голосом спрашиваю я ее.
– Мария Викторовна, вы же сами мне сказали, чтобы я следила за всеми. Я всех отмечаю, – девушка почти извинялась.
Действительно, задумка с табелем была моя. Я лично заставляла всех опоздавших или прогулявших писать объяснительные. Иногда вычитала у них из зарплаты деньги. Профессионализм превыше всего. Такая моя позиция. А профессионализм без четкой организации невозможен. Откуда я могла узнать тогда, что временные дыры настигнут меня?
Объяснения Галины были мне понятны, но сдерживаться я не собиралась. Такая боль была внутри меня, что она искала каждый удобный случай, чтобы вырваться наружу.
– Больше никогда не смей указывать мне! Ты меня поняла?! Если я прихожу позже, значит, я где-то была до работы! По делу! Это понятно? – я говорю достаточно грозно и громко. Разговор происходит в коридоре, и из нескольких кабинетов начали высовываться любопытствующие лица. Я посмотрела на них своим строгим взглядом. Все исчезли.
– Тебе понятно или еще раз объяснить? – я требую ответа.
– Мария Викторовна, мне все понятно, – отвечает Галина. Глаза она опустила в пол, голос дрожит от обиды.
Вообще, Галя была неплохим работником. У нас даже сложилось некоторое подобие дружбы с ней. Иногда мы вместе с ней ходили на обед, или шли с работы до метро, болтали о пустяках. Теперь о таком не может быть и речи. Больше она не пойдет со мной никуда. Ну и черт с ней! Кто она такая? Я заслужила и свое положение, и свою зарплату трудом. Я трудилась, не поднимая головы, долго, несколько лет. Один Бог знает, чего мне это стоило! А она? Мама с папой ленинградцы коренные. Она выросла в этом городе и считала его своим. Ей не нужно его завоевывать, зарабатывать отношение к себе. Ей и квартиру родители подарили. Живет в свое удовольствие. Избалованная дура!
***
Моя мама умерла в тот год, когда я уехала из родного города. Известие это не вызвало во мне слез. Если быть откровенной, то сиротой я была практически с рождения. Теперь же статус сироты подтвердился официально.
Я перебралась в Питер, чтобы получить хорошее образование. В школе я училась на отлично, но в институт не поступила. Это Питер не принимал меня, но отступать было некуда. Платить за обучение мне было нечем. Я стала работать – официанткой, промоутером, уборщицей. Все самые бесперспективные должности были мои. Самая грязная работа не унижала меня. Я так выживала. На работе в кафе я познакомилась с девочкой, вместе с которой снимала комнату в коммуналке. Прошло два года. Я осмотрелась, пообтесалась и привыкла к большому городу. Огромные потоки людей и транспорта уже не вызвали у меня панику, серость и сырость этого города стала привычной.
Я закончила курсы бухгалтеров. Оплата этих курсов сделал огромную брешь в моем бюджете, зато я смогла устроиться на работу. На настоящую работу – помощником бухгалтера. Я была счастлива! Два года понадобилось, чтобы уговорить Питер посмотреть на меня благосклонно! Своим трудом я заслужила маленькую поблажку. Сначала мне пришлось выполнять все мелкие поручения руководителя, как будто я секретарь или курьер. Но я не была в претензии, делала все, что мне говорили. Подавала кофе, отвозила и привозила документы, слушала настоящего бухгалтера, впитывала в себя знания, как губка.
Я хотела стать кем-то. Как жаль, что моя мама не видит меня! Но я хотела доказать самой себе. Я могу, я кто-то. Я хотела иметь право на жизнь, которое было отнято у меня при рождении! Заслужить, заработать, получить любым способом!
Первый год работы помощником бухгалтера я пропадала в офисе до ночи. Впитывала и впитывала в себя информацию, училась, ошибалась, переделывала. Меня хвалили! Хвалили чужие люди! И я старалась еще больше. Я не могла подвести тех, кто меня хвалит и рассчитывает на меня! Все свершилось. Спустя год я поняла: точно не пропаду. Я выжила! Несмотря, вопреки! Без всех, одна!
В моей жизни много было понятий, без которых приходилось карабкаться. Без друзей, без родных, без поддержки, без помощи, без любви. Я все создам для себя сама! Так мне казалось. Такими наивными бывают или очень молодые, или очень амбициозные люди. Или глупые. Моя неприкаянность и беспомощность впитались в мою кровь с молоком матери. Сейчас я знаю – ничем это не исправить. Тогда еще надеялась. Дралась с жизнью, карабкалась, пытаясь выбраться из своей родной грязной вонючей ямы! Когда мне казалось, что я уже почти доползла до верха, пусть обломав ногти, источив зубы, порвав свое бедное одеянье, исцарапав руки и ноги, полностью обессилев, тогда, в тот самый момент я каждый раз понимала, что зарылась вниз еще глубже. Вокруг меня более вязкая грязь, более липкая жижа! А до верха еще дальше и выше! И вот почти уже не видно солнца и привычного куска неба, которые я видела, когда смотрела снизу, из своей темницы! Но тогда мне было двадцать лет. Надежды еще не иссякли. Я судорожно добивалась права на жизнь, права на право. Мне еще грезилось, что я могу жить, как все остальные. Как будто меня не бросала мать, не ненавидел собственный отец. Как будто я не была всем чужой и бездомной с самого детства. Как будто я всех простила. Как будто я в самом деле признала за всеми право поступать со мной так, как они уже поступили. Как будто их оправдания кажутся мне существенными. И во мне нет злости, и обиды, и невыплаканных слез. Как будто у меня не болит душа! Я добивалась карьерных высот, не снимая розовой повязки с глаз, которая помогала мне просто не сойти с ума от одиночества.
И я добилась своего. Я дослужилась до настоящего бухгалтера, стала специалистом. Меня стали переманивать к себе разные фирмы. Цифры стали мне подчинились, стали родными, складывались в красивые грамотные расчеты. Свободного времени у меня стало намного больше, и я вновь обратила внимание на достижение своей самой большой мечты. Высшее образование. Мне казалось тогда, что люди с образованием какие-то другие, как из другого сословия, отлакированные и ограненные, законченные и имеющие право. На что? На все. Если есть высшее образование, то ты все можешь. Тебя должны слушать. А если настаивать на своем, не имея поддержки – диплома, то кто станет серьезно воспринимать тебя? Это границу я чувствовала физически.
Я поступила в институт в том возрасте, в котором обычно люди его заканчивают. Цены на образование выросли в несколько раз, но я привыкла жертвовать, урезала свой бюджет и платила. Для меня было привычно сжимать кулаки, сжиматься всем существом. Экономить. Я знала, за что плачу. Денег после оплаты обучения и аренды жилья оставалось совсем мало. Хватало на недорогую еду, а на одежду – нет. В первые годы мне помогала бабушка, высылала половину своей пенсии. Но бабушка умерла, и родственников у меня совсем не осталось. Отец сгинул в своих пьяных компаниях. Официально он был жив, но уже несколько лет после смерти матери никто его не видел. Я решила откладывать по копейкам. Мне обязательно нужен приличный гардероб. Я сделала список нужных вещей. За несколько лет я наполнила свой шкаф практичной долговечной одеждой из качественных тканей. Подружки смеялись надо мной, и приглашали пойти в сэконд-хэнд. Я соглашалась, это намного дешевле, и вещи там бывают хорошими. Но стоило мне оказаться в таком магазине, запах его начинал сводить меня с ума, мне делалось так стыдно, что я не смела рассмотреть товары, развешенные на стойках, не говоря уже о том, чтобы померить что-нибудь.
Я работала и училась отчаянно, так я старалась доказать себе право на достойную жизнь. О личной жизни я и не думала. Только несколько раз в год я позволяла себе встречачаться в кафе с подружками. Говорят, что жить в постоянном напряжении трудно, но для меня это было обычным делом.
Когда я получила диплом, я не могла насмотреться на этот документ – доказательство моего достоинства! Наличие сертификата нормального человека придало мне уверенности. В тот же год я вышла замуж. Один знакомый инженер давно приглашал меня на свидания. Теперь, когда я получила образование, я могла себе это позволить. Я благосклонно приняла ухаживания.
Я стала встречаться с Андреем. Это тоже было частью плана. Выйти замуж за человека, кардинально не похожего на отца. У моего отца были голубые глаза, а у мужа – карие. Отец был высокий, здоровый, муж – худой и невысокий. Отец был блондином, муж – смуглым брюнетом. Отец был грубым и агрессивным, а муж ласковым, как кот.
Я не знала тогда, как я хочу жить. Но знала точно, как не хочу. Андрей работал в том же бизнес центре, что и я, но в другой организации. Через несколько месяцев мы поженились. У Андрея была своя квартира! Муж, диплом, жилье – я все смогла и все себе доказала! Чувства сытости и удовлетворенности, которые я испытывала рядом с мужем, на несколько лет заменили мне любовь. Андрей был надежным человеком. Мы прожили вместе пять лет. У моего мужа были нужные знакомства, и он смог устроить меня не в просто хорошую, а в очень хорошую фирму.
Я точно знала, чего не будет в моей жизни, но не знала, что будет. Это был план – жить не так, как мои родители. Рожать и любить своих детей, никогда их не бросать, всегда поддерживать. Муж должен быть непьющим совсем. В том, уже достаточно разумном возрасте, вид подвыпившего мужчины вызывал у меня панику.
Я уважала и ценила своего Андрея, только не любила. А женщина не может жить без любви.
Поэтому, когда я влюбилась, я разрушила свою семью.
Герман
Я стал ненавидеть мать лет к пятнадцати, а до этого слепая щенячья любовь к ней согревала мою душу. Мать была командиром полка в полном смысле этого слова. Если бы он родилась мужчиной, то смогла бы стать генералом! Даже отец боялся расстроить или разочаровать ее.
Мать была образцом нравственности и разумного подхода к жизни. Я могу сейчас понять ее слепую веру в коммунизм и светлое будущее. Мало кто из ее поколения не верил так сильно. Но, остальное понять сложно, а принять – невозможно. Ни при каких обстоятельствах. Но я принимал. Я верил каждому ее слову.
Чувство, что я был игрушкой, не покидало меня. Я не признавался себе в этом, хотя чувство «кукольности» происходящего не было для меня открытием. Мать всегда знала, как правильно. Что правильно одевать, как правильно говорить, как есть, как ходить, как дышать. Она воспитывала во мне чистюлю. Когда мне было пять или шесть, мать рассказала мне о страшных микробах, живущих везде. Особенно на шерсти, лапах и в слюне животных. Она хотела отучить меня играть с чужими собаками. И вообще со всеми собаками. Сама она животных не признавала.
– У них нет души, – говорила она и строго смотрела.
Как же нет? – думал я. У собак есть душа. У кого есть душа, если не у них? Но возражать я не смел.
Однажды она застала меня, когда мы с соседом по дому, взяв из дома хлеба и костей, угощали уличных собак. Собаки ели с ладоней и благодарно заглядывали в глаза, лизали шершавыми языками нам щеки и руки. Мать шла с работы и увидела все. Преступление! Меня загнали домой. Но не криками. В тот день мать не кричала. Она говорила тихо, но уверенно, и смотрела так, что ослушаться ее у меня не хватало смелости. Дома меня не ругали в тот вечер, но была лекция. Откуда-то с верхних полок достали книги с картинками, на которых были изображены микробы, увеличенные под микроскопом.
– Ты что, хочешь, чтобы эта гадость жила у тебя в печени? Помой руки, а то умрешь!
Как умрешь? Смерти я боялся. В том возрасте мне казалось, что страшнее ничего не бывает, чем смерть. Вот ты есть – и все понятно, ты видишь, слышишь, ходишь. И, вдруг, раз – и тебя нет. Все есть, а тебя – нет. Страшно! В тот вечер мы прочитали историю про Лизу. Лиза была девочкой, которая не знала про микробов. У нее была собака. И Лиза, по незнанию, кормила собаку кусками со стола, когда и сама ужинала. У Лизы на пальцах остались микробы с собачьей слюны, и она их проглотила! Из-за этого на печени Лизы надулся огромный пузырь с гноем. Потом пузырь лопнул, и Лиза умерла. Даже скорая помощь не успела доехать по вызову. Гноем залило все в ее животе. Лиза умерла в жутких мучениях. Мы выучили рассказ наизусть. Ночью мне стало плохо, поднялась высокая температура, меня рвало. Мать сказала, что нужно вызвать скорую. А я кричал и плакал, скорую не хотел. Боялся. Вдруг я умру, как Лиза? Я честно пытался, но не мог вспомнить, сколько раз на мои пальцы попадала собачья слюна. А вдруг и меня на печени тоже есть пузырь и он лопнул? Скорая не доедет…
Зато сейчас я мою руки несколько раз в день. Перед едой, после еды, перед туалетом, после туалета, перед тем, как выйти из дома, после того, как зайду домой. Мать своего добилась, руки у меня всегда чистые. Но, даже сейчас, в своем солидном возрасте, если я вспоминаю, как посещал туалет в общественном месте, но не могу вспомнить как я мыл руки, меня охватывает паника. А если я их не помыл? Ведь я не помню этого! Такие мучения могут продолжаться часами, если нет доступа к раковине с куском мыла. Моя мать за один вечер вбила мне в голову то, что другие родители внушают своим детям годами. Руки у меня всегда чистые, и я ненавижу собак.
Методы воспитания в моей семье были жесткими. «Чтобы раз – и навсегда!»: говорила мама. Зачем объяснять два раза?
Такие же методы применялись и к отцу. У отца был роман. Мать написала в партию. Отца лишили премии, осудили. Все косо смотрели. Мать была на коне!
Когда отец сбежал от нас, мать сказала: «На пузе приползет, не приму. Ноги вытру и выкину!» Отец не приполз. Но мне сейчас жутко стыдно, что я тогда был полностью с ней согласен.
Сегодня мне пятьдесят. Я еще молод, но уже опытен. Я еще силен, но уже состоятелен. Я еще могу любить, но уже все знаю про отношения. И мне снова стыдно. Моя Маша все увидела, я уверен в этом. Я смотрю в полные слез и непонимания глаза моей любимой, и не могу ничем помочь ей. Я трусливо молчу. Я буду молчать пока смогу, пока она сама не спросит об этом. Сердце мое разрывается от жалости к Машке. Я не в силах сказать ни слова, я не могу уйти от нее. Напряжение в нашей маленькой комнате стало таким, что, кажется, оно имеет физическую плотность и густоту. Как будто, если протянуть руку, можно потрогать его, провалиться в него, как в ядовитый болотный туман. Я буду возле своей любимой, пока эта гадость не отравит нас окончательно. Как можно дольше постараюсь побыть с ней, потрогать ее, насмотреться на нее. Я трус и предатель. И я ничем не могу ей помочь. Понимает ли она, почему так происходит? Надеюсь, что нет.
У Машки всегда для меня находились оправдания. Если я грубил кому-то на улице, Маша говорила: «Ты не виноват. Тебя довели». И в этот раз я на самом деле не виноват. Меня заставили. Но как я могу ей это объяснить?
Если она не сможет обвинить меня, то будет винить себя. Во всем. Я рассчитываю, что она возьмет на себя всю тяжелую ношу объяснений. Если я поведу себя правильно, то виноватой будет она. Она, а не я.
Венера
Все идет по плану. Ты поверила мне. Ты успокоилась. Вспышки твоей депрессии делаются все очевиднее, только ты этого пока не замечаешь. Твое эмоциональное состояние соответствует полученному стрессу. Напряжение ты испытываешь колоссальное. Приходится помогать тебе, чем я только смогу.
Ты делишься со мной всем происходящим. Сегодня ты рассказала о вспышке гнева на работе. Твоя подчиненная совершила ошибку, и ты вышла из себя.
– Если вы не готовы стать профессионалом, то будьте добры, хотя бы слушать профессионалов. Я же вас предупреждала! – ты кричала на девчонку. Другие сотрудники все слышали, и шептались по углам.
– Ты когда-нибудь позволяла себе кричать на работе? – спрашиваю я.
– Нет, но в этом и есть моя ошибка. Все привыкли, что я добрая и справедливая. Всегда стараюсь всем помочь по мере своих сил. Они просто сели мне на шею!
– Может, у тебя просто неприятности с твоим мужчиной? – осторожно спрашиваю я.
– Может, но это ничего не меняет. Я раскритиковала ее не за короткую юбку, не за курение в неположенном месте, и даже не за опоздание, а за ошибку в расчете!
– И что девчонка? Сопли жевала, или ответила тебе?
– Девчонка написала заявление на увольнение и понесла к директору. Он уговорил ее остаться. Нравиться она ему. Сказал извиниться передо мной и продолжать работать. Он приятель моего бывшего мужа, и я устроилась к нему работать по знакомству. О том, что мы с Андреем разошлись, он знает. Может, на это списывает мою несдержанность?
– Может. Но все равно, постарайся вести себя на работе сдержанно. То, что ты делаешь сейчас, не профессионально, – я строго выговариваю тебе. Я не могу допустить, чтобы ты лишилась работы сейчас.
И ты слушаешь. Обещаешь, что постараешься быть спокойнее. Ты все понимаешь, сотрудники не виноваты. Они не могут знать, что у тебя в душе.
– Прописать тебе успокоительное? – спрашиваю я.
– Нет, я же не истеричка, – с преувеличенным спокойствием отвечаешь ты.
– Так что там дальше про карму? – ты переводишь разговор в безопасное русло.
– Лекции сегодня не будет. Я сделаю нам чай с успокоительными травками.
Вот такая ты гребаная истеричка. Ха-ха. Если бы себя видела со стороны. Глаза опухшие, мешки вокруг них сделали и так небольшие твои глаза похожими на щелочки. Когда ты бледнеешь, веснушки, которыми усыпано твое лицо, делаются ярче. А в приглушенном свете кафе или кинотеатра, твое лицо выглядит откровенно старым, изрытым морщинами. Ты жалкая мелкая сучка. Теряешь мужичка, и теряешь себя. Теряешь человеческий облик! Бессловесная ослица. Хорошо, что успокоительные тебе помогают. Эффект не должен наступить слишком быстро. Мне придется медикаментозно поддерживать тебя некоторое время. Ты веришь мне безоговорочно и глотаешь любую дрянь, которую я прописываю тебе.
Ты жалкая драная кошка, вот на кого ты похожа. Клянусь, ни один человек, ни один мужик, не сможет сделать со мной того, что твой изменник сделал с тобой!. Я никому не позволю топтать себя ногами! Иногда я думаю, что мне нельзя иметь детей. Дети – это инстинкт. Я буду закатываться от страха за своих отпрысков. И стану зависимой. Как ты. Наверное, мне противопоказано рожать.
***
Когда в нашем доме случилось несчастье с моей сестрой, обстановка стала невыносимой. Мама страдала от отчаяния и вины, и мне было так жалко ее. Но чем ребенок может помочь? Я так старалась успокоить ее. Я даже стала ласковой, постоянно обнимала ее, пыталась разговорить. «Не мешай матери»: сказал мне отчим. Сказал как-то так просто, что сразу поняла: мешаю. Я стала незаметной, и меня не замечали. Когда случается такое, до здоровых детей никому нет дела.
Когда сестру выписали из больницы, она была лысой. Голова моей сестры стала самой важной ценностью всей семьи и самой хрупкой вещью, как дорогая китайская ваза династии Минь.
Меня стали замечать. Нужно было помогать маме. Она не могла одна следить за Головой и заниматься домашним хозяйством. Отчим работал.
И тогда я поняла: я придумаю что-то такое, что все заметят меня, и все будут делать то, что захочу я. Глупая сестра смогла же это сделать. Голова! – великое изобретение. Оказывается больная голова не мешает ходить в театр, встречаться с мужчинами, спать с ними и даже рожать, что она нам и продемонстрировала в последствии. Но тогда, когда ей было восемь, а мне четырнадцать, она не могла ничего, даже читать. Ей нужно было учиться в школе, а долго читать нельзя – нагрузка на глаза. И ей читала я. Ей нужно было правильно питаться здоровой пищей, а кормила ее я. Нужно было молчать, когда она спала, и я молчала. Я долго думала, но ничего не придумывалось. Как сделать так, чтобы родители и остальные люди, делали то, что хочу я, а не Голова? Голова поступала проще. Просила, смотрела жалостливым взором – и ей разрешали. А если не разрешали (ей мать отказывала преувеличенно осторожно, объясняла, что можно будет, но позже), Голова применяла безошибочный метод. Она падала в обморок и в падении старалась задеть головой что-нибудь. Хоть вешалку, хоть дверь, хоть стенку. Обмороки были картинными и ненатуральными. Никто не верил. Мать тоже не верила, но боялась. А вдруг еще раз так сделает и силы не рассчитает? А ей же нельзя. Голова!
Потом я разгадала эту загадку. Был праздник восьмое марта – международный женский день. Я даже сбегала к метро и купила мимозы для матери. Но мать сказала убрать, они сильно пахнут, мы же не знаем, как отреагирует на запах Голова. Пришлось мимозы вынести в подъезд. Мать пришла с работы с пакетами.
– Разбери, – сказала она мне. И я потащила сумки на кухню. Мы с матерью приготовили ужин: мясо, картошку, салаты, и пирог. Когда пришел Паша, мой отчим, позвали сестру (и ее голову тоже), сели за стол.
Мать стала раздавать нам подарки. У меня тогда была заветная мечта – кукла. В нашем классе все девочки играли в куклы. Игрушка эта стала статусной. Девчонки хвалились своими чудесными куклами, соревновались в пошиве для них платьев. Как мне хотелось составить им компанию! Даже те, кто уже спал с мальчиками (а былии такие), они тоже играли. У всех были достойные куклы, а у меня – нет. Лекарства и капризы Головы забирали львиную долю зарплаты отчима. Мать не работала – Голова! Голова была отдельно – принцесса, а мы отдельно – свита и поданные. Мы даже жили все в одной комнате: Паша, мать и я. У Головы была отдельная комната – от любого шума может начаться головная боль. Думаю, у Головы был свой план на этот праздник. Голова захотела котенка. Мать долго консультировалась с врачами – можно ли? Врачи сказали, даже поможет в адаптации. С адаптацией у Головы были сложности. В школу она не ходила по полгода из-за болезни. Подружки постоянно от нее сбегали, не могли с ней дружить.
Мать принесла спрятанные подарки. Голове подарили котенка. Плюшевого, а вовсе не настоящего. Мать испугалась, вдруг что случится. Залезет кот на карниз, да и прыгнет на сестру. А у нее – Голова! А мне вручили вожделенную куклу! Голова кинулась реветь. Она хотела настоящего котенка! А плюшевого не хотела! Даже кукла у Венерки намного лучше ее подарка! Когда Голова стала заваливаться в обморок, я прижала свою куклу к груди в последний раз. Поняла: отберут.
– Доченька, деточка! – закричала мать, – ну не надо так, возьми куколку, видишь, Венерочке не жалко, возьми. Будет куколка у тебя и котеночек!
Голова взяла. Дала себя поуговаривать, правда, немного. Забрала подарки и величественно удалилась в свою комнату. Ужинать за столом она не могла – перенервничала. Пусть мать ей в постель принесет.
В этот день я поняла – я смогу. Вопреки всем обстоятельствам добьюсь своего! Любой ценой! Все будут делать то, что хочу я!
На следующий день Паша подошел ко мне на кухне. Мать в комнате Головы пела ей песенку, была у нашей принцессы такая прихоть.
– В следующий раз говори мне, – сказал он.
– О чем?
– Про подарки. Что ты хочешь. Я тебе буду покупать, и потихоньку тебе отдавать. На мать не обижайся, видишь, горе у нас какое.
Я подняла глаза, Паша протягивал мне куклу. Совсем не такую, какую купила мать. Намного дешевле. Денег не осталось, поняла я и заплакала.
– Ну, не надо плакать, – успокаивал меня Паша, – спрячь в сумку, доставай только в школе и все будет нормально. Он погладил меня по волосам. Ты уже совсем взрослая, скоро первой красавицей станешь. Буду от тебя ухажеров палками отгонять, – сказал он и обнял меня. Прижал к себе так, что я испугалась. Я почувствовала шевеление у него в штанах, и отпрянула.
– Теперь у нас будет тайна. Если тебе что-то нужно, говори мне. Мать не трогай. Я сам все устрою и ее уговорю. Поняла?
Теперь я знала, каким именно образом выполнить свое желание. Все будет так, как я хочу.
Жизнь немного наладилась. Паша не забыл про тайну и внимательно следил за мной. Вдруг что-то нужно. Я была ему благодарна. Я даже почти любила его.
Когда я в очередной раз услышала звуки с соседней кровати, (мать опять отказывалась от любовных утех), я приняла решение. Мне было почти пятнадцать. Многие девчонки в нашем классе уже знали взрослую жизнь.
На следующий день мать везла Голову в больницу. Она ложилась с сестрой в больницу два раза в год. Хотя ей было уже девять лет, одну ее боялась оставить. Думала, вдруг случится обморок, уже настоящий, а ее рядом не будет.
Мы с Пашей остались одни. Когда он приходил с работы, я кормила его ужином, и мы шли гулять. Делали то, что захочу я! Первый раз в жизни мои прихоти стали важны для кого-то! А ночью я ложилась с ним в кровать на место матери. И мы делали то, что захочет он.
Спустя две недели мать с Головой вернулись домой. Но жизнь моя стала намного легче. Паша стал не в тайне, а в открытую защищать меня перед матерью и во всем принимать мою позицию. А характер матери стал более ровным, ведь ей не приходилось отказывать каждую ночь нелюбимому мужчине. Он больше ее ни о чем не просил.
Так прошло несколько лет. Когда я поступила в институт и уехала из дома, матери пришлось заново взять на себя все заботы. Училась я хорошо, домой не приезжала. С Пашей я встречалась редко, раз в несколько месяцев, каждый раз наблюдая, как стремительно он стареет.