II
Вообще-то, по-хорошему, знакомы они и вовсе не были – именно знакомы в реальной жизни, не пили вместе чай (с тортом и группой «Любовные истории» – так и тем паче), не гуляли по улицам, их не связывало общеобразовательное учреждение или какие-либо интересы. Андрей Букарев был художником, Ирина Камелина – певицей. Букарев художничал совершенно неофициально, публиковался через интернет, на прокорм зарабатывал поездками на вахту упаковщиком и изредка – карикатурами в одну из местных газет: Серые Воды, как город творческий, имели официальное СМИ – районную газету, издаваемую администрацией, и неофициальное – некоммерческую газету «Луч», которая была в разы интереснее сухой официозной районки. Тогда как Камелина пела на более весомых началах – работала в местном ДК и имела кое-какой успех, даже гастролировала по области в апреле. Они не знали адресов и телефонов друг друга, не отмечали вместе праздники и уж точно не было между ними никакой перспективы на отношения (неудачник Букарев запретил себе даже подсознательно в момент сладких утренних грез облизываться на Камелину, о которой наверняка мечтали сотни таких же неудачников, многократных ветеранов френдзоны от даже тех женщин, которые на фоне Камелиной в принципе не могли представлять хоть какого-то интереса). Но в социальной сети, всем известной по синему оформлению, они как-то пересеклись, кто-то из них отправил другому заявку, на которую получатель ответил положительно, и хотя бы в одном месте они согласно его концепции могли называться «друзья». Ну или «товарищи», если кому ближе «советский» язык.
Было это уже давно, но тем не менее ни одной мало-мальски значимой дискуссии или просто дружеского разговора между ними не произошло. Как не было и позывов удалиться. Это молчание продолжалось уже месяца три или четыре, еще с конца зимы, и не было никаких предпосылок к его завершению. Потому, листая список диалогов, Букарев даже не искал там глазами Камелину, зная, что она не напишет: с чего бы ей ему писать? Общих знакомых у них было двое – Егор Ахмелюк, который с ней познакомился неведомо когда при неведомо каких обстоятельствах, вроде монтировал какой-то видеоролик по заказу работников дома культуры, и один из бывших ухажеров Камелиной, почтальон из старого центра, однако он с Букаревым не дружил (хотя жил на Теплой, возле Егора) и соответственно сблизить их с Камелиной не мог тоже.
Потому вечером в один из раскаленных последних дней мая ему неожиданно стало холодно – когда щелчок уведомил Букарева о письме с доселе неизведанного адреса. Чесать в затылке было уже поздно, и он, чувствуя какое-то неприятное подозрение – ну не может быть все нормально, точно тут что-то нечисто – откликнулся на приветствие, дополнив его вопросом, уйти от ответа на который было невозможно.
«Да так, просто, уже столько времени в друзьях, а ничего о тебе толком не знаю» – ответила ему Камелина.
«А. Ну, понятно» – отстучал Букарев и переключился на другую вкладку, намереваясь продолжить чтение форума, к его собеседнице никакого отношения не имеющего.
Однако почитать форум ему не дали: через полминуты щелкнуло второй раз, пришло еще одно сообщение, следующего содержания:
«Тебе было сложно?»
«Что именно?» – отбил в ответ он.
«Быть собой, видя, что все вокруг – ну или только несколько близких людей – резко против».
На этом Букарев решил завершить беседу в одностороннем порядке, вышел из сети и занялся более приземленными делами. Не подозревая, что беседу ему удалось лишь прервать, но не завершить – на следующий день его несолоно хлебавшая собеседница отловила его в торговом центре на Студенческой, где Букарев закупался товарами для творчества.
– Я ничего не напутала, надеюсь? – резко, в лоб, точнее в затылок, потому что подошла сзади, спросила Камелина.
– Ну, положим, ничего, – настороженно ответил Букарев. – Доброго тебе дня.
– И тебе. – Камелина заговорщицки улыбалась. – Зачем ты ушел от ответа?
– На какой вопрос?
– О тяжести. Я спрашивала, сложно ли было тебе остаться самим собой.
Кончик носа зверски зачесался, однако же его обладателю было не до того. Как один из приятелей так называемого Кисы и близкий друг Егора Ахмелюка, которого своим близким другом считал в свою очередь Киса, он был в курсе истории, имевшей место быть не далее как в конце марта, а поскольку женщина, домогавшаяся Кису с подобными разговорами на подобные же темы, приходилась Камелиной родственницей пусть и дальней, но подругой – более чем близкой, следовало насторожиться и прикинуть: они все такие, эти Камелины, это семейное у них, что ли?
Хотелось спросить – тоже резко и в лоб – не покусала ли ее эта философствующая сестрица, однако же сие казалось Букареву не комильфо, особенно с дамой, особенно с такой, как известная певица Ирина Камелина. Потому что… нет, это было не обаяние, не харизма, что-то другое, какое-то живое, честное тепло, – от нее исходило даже через интернет такое, что ей бы не сподобился подобным образом нахамить даже самый скверно воспитанный пролетарий Вася, на три четверти состоящий из спирта. Чего уж там думать о живом общении!
Поэтому Букарев утвердил решение пойти окольными путями, все же выяснив, чем вызвано такое странное поведение Камелиной. Вдобавок снова появился гнусный запашок френдзоны: если он даст слабину, через два месяца ему будут рассказывать про марки прокладок, которыми пользуется сама Камелина и ее подруги.
– Чем вызван такой вопрос? – спросил он, расплатившись за покупки и выходя из модуля в центральный коридор.
– Да так. Просто по тебе видно, что ты себя сохранил в первозданном виде, – продолжала подозрительно улыбаться Камелина.
– А тебе не надо на работу? – осторожно спросил Букарев, показав пальцем на большие часы над выходом из ТЦ, показывавшие без четырех минут час дня.
– Вообще-то по-хорошему надо, но мне там сейчас особо нечего делать, поэтому я досидела до обеда и ушла. Я иногда делаю так, когда у меня появляются какие-то свои дела, и мне идут навстречу.
– Ну что ж. – Букарев заглянул в пакет, разочарованно цокнул языком, увидев, что карандашей в пачке было три вместо шести, – может, кофе?
– Не откажусь, – Камелина откинула со лба упавшую прядь волос жестом, исполненным изящества, и полезла в сумку. – За меня платить не надо.
– Как пожелаешь. И все же, зачем ты спрашивала это?
– Из философского интереса.
– Тут кое-чья родственница философскими интересами уже довела одного чувака, напоролась на скандал и… – Букарев замолчал, так как продолжения истории он не знал.
– И – что? – засмеялась Камелина. – Вообще-то да, она может. Но мы не о ней сейчас.
– Но ты почему-то копируешь ее поведение.
– Нет. – Она отхлебнула кофе, слегка поморщилась. – Слищком крепкий. А почему я спрашивала – потому что мне интересно, как это прошло конкретно у тебя, а не абстрактно чей-то пример, как Юлька.
– Почему тогда именно у меня?
– Потому что это ты.
– Ну и? – сделал удивленную физиономию Букарев. – Я – это я, и что из этого?
– Ты же никуда не торопишься? – доброжелательным, почти ласковым тоном спросила Камелина.
– Да так-то никуда. Здесь хоть кондиционер стоит. А дома – духовка раскаленная.
– В общем, это длинная история.
– Ну, рассказывай свою длинную историю.
– Моя мать, – начала Камелина, – замужем была два раза. Мой отец – это ее второй муж, до него был еще один. Это давно было, в середине восьмидесятых…
– Слушай, а зачем мне это знать? – перебил ее Букарев.
– А ты не перебивай, я еще даже до сути дела не дошла. Первый раз она замуж вышла очень рано, еще студенткой, ей было девятнадцать, мужу – двадцать семь или двадцать восемь, точно не скажу. Ну вот как ты представляешь себе их семейную жизнь? Любое предположение.
– Понятия не имею. – Букарев бросил опустошенный стакан в урну. – Хочешь пиццы? Я куплю, она здесь вкусная, как в «Сырке».
«Сырками» именовалась сеть дешевых забегаловок, выросшая в областном городе в начале девяностых и за пару лет охватившая щупальцами почти всю область. Тогда, в девяносто втором, когда с продуктами было скудно, кто-то (точнее, даже не в девяносто втором, а пораньше на пару лет) сообразил рецепт самой бюджетной пиццы, какую можно было себе представить: основа из твердого теста из одной только муки и воды, самые дешевые сыр и томатная паста, немного ужасной совковой несъедобной псевдоколбасы и ядерное количество красного и черного молотого перца. Конкретно эти ингридиенты в Керыле купить можно было даже в самые голодные времена. Рецепт ушел в народ, стал невероятно популярен, а потом уже, когда на полках стало появляться еще хоть что-то, некий предприимчивый товарищ и замутил всю эту сеть закусочных. Ассортимент, само собой, быстро расширился, но все блюда включали в себя сыр, потому закусочные и назывались «Сырками». Этакий Макдональдс местного разлива, потому как конкретно здесь популярность имел не меньшую.
А потом, к концу девяностых, сыпать в любую пиццу адское количество острых приправ стало чуть ли не местной традицией, и пицца, купленная в любом другом месте, зачастую от «Сырковской» не сильно-то и отличалась.
– Не хочу. – Камелина мотнула головой.
Ну да. Она ж певица, ей нужно хорошо выглядеть. Скорее всего фигуру бережет и таких тяжелых для пуза кормов, как пицца, просто не употребляет.
Букарев удалился за пиццей, попутно размышляя, к чему же была эта история про мать Камелиной и какого беса ему нужно это непременно знать, во сколько лет она первый раз вышла замуж и прочие малозначимые для его и без того завернутой в себя жизни подробности.
– Ты готов слушать меня дальше? – осведомилась Камелина, засовывая пилку для ногтей назад в сумку.
– Готов. Правда, не очень представляю, зачем мне это нужно.
– Он был каким-то партийным работником, не очень себе представляю, чем конкретно занимался, я в этом не разбираюсь, ну, это неважно. И он был фанатиком коммунизма. Не просто того, что у нас тогда было, советской действительности, а именно коммунизма какого-то своего, который то ли он сам придумал, то ли его этим заразили. У него в идеологии вообще не было места прекрасному. Не было места чувствам. Отнощения нужны были лишь для того, чтобы наделать новых рабочих рук для великих строек. Мне вот непонятно, зачем он вообще на ней женился, потому что она была совсем не по его стандартам. Ей хотелось быть женщиной в самом полном смысле слова, как его обычно представляют. Любить все красивое и возвышенное, следить за собой, краситься, одеваться в красивые платья, не скрывать, если это не необходимо, своих эмоций – смеяться, плакать, еще что-нибудь… А он видел мир будущего как мир роботов. У него был какой-то совершенно обезличенный коммунизм. Как одеваться? Так, чтобы было максимально удобно работать. Не дай бог помаду купить или колготки новые – скандал был на неделю. Как вести себя? Работа, работа и только работа на благо страны! Что читать и смотреть? Речи Леонида Ильича и сборники к какому-то там съезду! Когда я обо всем этом узнала, у меня голова кругом пошла. Он сам так жил и пытался заставить так же жить ее. Итог ты сам знаешь. Не знаю, что он потом делал в перестройку, когда весь этот их коммунизм выкинули на свалку истории.
– Я в детстве думал, что «Свалка истории» – это познавательная телепередача для мусорщиков.
– Шутка хороша, но неуместна. Это все было именно так. При этом, что самое смешное, она даже не проявляла какого-то нетипичного для женщины поведения. Тогда все женщины были такими или изображали таких, потому что отклонения означали крест на личной жизни, работе и карьере. А этот человек – не знаю, как его зовут, знаю лишь, что лет через десять после того умер в психушке – пытался из нее выточить то, что хотел видеть. Насильно выточить, даже не переубеждением.
– Собственно, мне такое знакомо, не совсем такое, конечно, но знакомо, что это, когда из тебя вытачивают что-то, что тебе глубоко претит, – заключил Букарев. – Но я до сих пор не понимаю, зачем ты мне это рассказала и что я должен вынести из этой истории.
– Вот! – Камелина подняла вверх тонкий наманикюренный палец. – Именно к тому и рассказала, что тебе это знакомо. Но у тебя в корне другой пример. Моя мама прожила с этим чокнутым коммунякой полтора года и от него ушла. Правильнее даже сказать, сбежала, потому что по-хорошему он таких вещей не понимал.
– И…
– А тебя в станок засунул собственный отец. От которого, конечно, можно уйти, но полностью общения не прервешь. Не спрашивай, откуда я знаю, просто я это знаю.
– Ну и? – фыркнул Букарев, впиваясь зубами в остаток пиццы. – Жалеть меня пришла? Так мне не надо.
– Не совсем. Хотя и это тоже, – почти шепотом произнесла Камелина. – Вот теперь ты мне расскажи, что от тебя хочет твой отец и как ты с этим справляешься.
– Он считает, что я себя веду не по-мужски.
– Конкретнее?
– Ну вот смотри, ты же знаешь, чем я занимаюсь. Что я смотрю аниме. Что я рисую, причем не столько карикатуры в газету, сколько самодельную мангу, мог бы тебе сказать, как это называется по-японски, но ты не запомнишь это слово. Какую музыку я слушаю, ты знаешь – а именно тебе подобных, включая тебя саму. Что я драться не умею, что мне плевать на футбол, хоккей и все остальное, что я против призывной армии, ну, самое главное я тебе не говорил – в мире много пустой, никому не нужной агрессии. И образ «настоящего мужика» непременно ее включает. Нужно ее демонстрировать. А зачем мне ее демонстрировать? Я не хочу никого бить, если этот кто-то не бьет меня.
– Так почти никакой мужик не хочет никого бить на пустом месте.
– Ну я не только об этом. Грубо говоря, основная претензия отца – то, что я не брутален. Ну не похож на мужика, в его понимании. Мужику неприлично слушать такую музыку и интересоваться такими вещами. Он может, конечно, быть художником, но рисовать что-нибудь более приличное, а не большеглазых девочек. Ну хотя бы здоровенных, сисястых, натуралистичных голых баб, как Кустодиев, что ли.
– Странно твой отец думает, но ладно.
– Еще, что самое главное – то, что я этим всем мало того что занимаюсь, так еще и не стыжусь этого. Ну, мужик может слушать какую-нибудь сопливую попсу про несчастную любовь, но – ночью под одеялом в наушниках, пока жена в роддоме четвертого рожает. А мне что? Зачем мне второе лицо отращивать?
– Я поняла, – сказала Камелина. – Теперь еще один вопрос: а как ты со всем этим справляешься?
– С чем?
– С давлением на тебя, с насмешками, может быть, от других, «правильных», мужиков, если они есть.
– А никак.
– В смысле?
– Игнорирую. На самом деле, какая мне разница, что они думают? Я – это я. И вести себя буду так, как заблагорассудится мне, а что там думает Вася Пупкин, как-то побоку. То, что мне может быть просто пофиг на каких-нибудь Вась, которым больше нечем заняться, как перевоспитывать посторонних чуваков под их собственные стандарты, ты не помышляла?
– Помышляла, конечно, – ответила Камелина, снова копаясь в сумке. – Это был риторический вопрос, но я ставила на другое в этом вопросе, на кумулятивный эффект. Вот ты год забивал на их мнение, два, три. Но потом-то достало.
– Да не. Ты слышишь, о чем я говорю? Меня это все не волнует в принципе. Если уж на то пошло, то я тоже очень много кого считаю безмозглыми идиотами и немужиками. Вот взять, например, того бывшего мужа твоей мамы, который спятил на коммунизме и пытался ее в скафандр переодеть. Различие знаешь где? Я не затачиваю под свои интересы никого. Не нравится аниме? Не смотри. Не нравится моя музыка? Я ничьи уши ею не насилую, у меня наушники есть. Если бы он один баловался в свои игрушки и засыпал с мемуарами Леонида Ильича под подушкой, это было бы его священным правом. У нас в стране каждый имеет право быть каким угодно чудиком, лишь бы закон не нарушал и налоги вовремя платил. А они пытаются меня заточить под свои чудачества. Само собой, у меня будет защитная стратегия. Я ее и выработал.
– Подожди, я не совсем тебя поняла. То есть ты всего-навсего игнорируешь их, выставив навстречу тезис о неприкосновенности чужих заскоков?
– Ну да.
– Пойдем пройдемся. Я устала тут сидеть, – Камелина встала из-за столика и с не допускающим возражений видом направилась к выходу.
Сегодня было уже не так жарко, как вчера, в последний день календарной весны, но все еще душно, а воздух был густ и пылен. Сочная зелень деревьев поблекла неожиданно рано и приобрела вместо яркого, почти химического салатового цвета, типичного для мая-июня, более темный и спокойный, какой обыкновенно бывает ближе к концу лета. Вообще в этом году весны как таковой почти не было. В середине марта было несколько дней с почти майской температурой воздуха, один день было аж плюс семнадцать, – это в марте! – и сошел снег, но потом опять вернулась мартовская «хмарь», шел снег, таял, потом опять шел, и это продолжалось еще больше месяца, напоминая затянувшуюся зимнюю оттепель. А потом в предпоследний день апреля резко ударила жара, сразу под тридцатник, и больше уже не отступала – началось лето.
Поднявшийся ветер вообще не облегчал положения, казалось, что тело обливают горячим маслом. Они неторопливо брели по тротуару на Фестивальной, сами не зная, куда направляются – Камелина на каблучищах до дома не дойдет, а Букарев теперь жил в другой стороне.
– А ты не опасаешься, что нас могут принять за пару? – осведомился Букарев, закуривая.
– Не дыши в меня куревом! – чуть ли не взвизгнула его спутница, яростно отмахиваясь ладонями.
– Ладно. – Он выбросил едва закуренную сигарету. – Так что, не опасаешься?
– А почему я должна опасаться?
– Сама же знаешь, какая у меня репутация. Тебя не поймут.
– И что? Мне только с бородатыми горами мышц гулять позволяется? – изогнула бровь Камелина. – Я хожу где хочу и с кем хочу.
– Верное решение.
– А знаешь что, Букарев? – Она выразительно посмотрела на него. – Вот как раз ты-то и мужик. А не они.
– Кхм.
– Не смейся. По их понятиям, ты должен либо отказаться от своих увлечений, либо спрятать их, изъять из своей публичной жизни. Разве это честно по отношению к себе? Вот сам скажи? Мужик – и не только мужик, а вообще любой разумный человек, – сам себе не врет. Если бы ты, как ты выразился, отрастил второе лицо, ты бы врал самому себе. Не только окружающим, а в первую очередь себе. Тебе интересно то, что ты делаешь, и ты делаешь это, послав критиков и советчиков куда подальше? Для этого мужество нужно. Людишки, знаешь, социальные животные. Каждому нужно одобрение если не всей стаи, то хотя бы некоторого ее процента. У тебя одобрения, я гляжу, нет вообще. Над тобой, наверное, даже Егор Ахмелюк посмеивается, которому вообще на весь белый свет чихать с высокой телевышки.
– Вообще-то мы с ним за счет этого и сдружились.
– Где? Вы с ним дружите?
– Да, а ты не знала?
– Не знала…
– А сдружились в армии.
– Ты был в армии? – еще более шокированным тоном спросила Камелина.
– Ну, положим, был. Военник показать? Я его тут таскаю с собой, а то любит наш военкомат с ментами нахватать кого попало, а потом уже выяснять, кто призывник, а кто нет. Еще любят уже отслужившим повестку выслать типа по ошибке.
В Серых Водах в начале июня происходила традиционная облава на уклонистов, в ходе которой под раздачу частенько попадали непричастные. Вообще, местный военкомат был средоточием зла, что породило легенду: это, дескать, от того, что в этом здании сидели чекисты во времена Сталина. На самом же деле тот дом, в подвале которого выбивали признания в шпионаже на японцев и убийстве Кирова, разнесло смерчем в семьдесят первом году. А здание современного построено и вовсе лет двадцать назад.
– Просто я совершенно не представляю тебя в армии…
– Ну и хорошо, что не представляешь, незачем вообще с женщинами об армии говорить, это то же самое, что начнут спрашивать мужиков, надо ли нам запрещать аборты. Когда какое-то дело не касается какой-то категории людей, мнение этой категории об этом деле никому не нужно.
– Так я о чем… – продолжила Камелина – ты – мужик и мужик в большей степени, чем они. Ты в себе нашел силы сказать, что будешь заниматься тем, что тебе интересно, пусть это непопулярно и вредит репутации, и что особенно важно – нашел в себе силы этого не скрывать. Это достойно уважения, и подумай над этим как-нибудь на досуге.
– Да нет, Камелина, я не…
– Ты – не? Ты – да. Не пытайся со мной спорить. Может быть, отец или какая-нибудь Люся из ларька оспорит это, но на самом-то деле мужик – это ты, а не те как бы мужики, которые не стояли перед таким выбором и в силу этого им не приходилось над собой работать. Им это от природы дано. А мужик ценен тем, что он сделал сам, верно? Так-то вот.
Порыв ветра поднял тучи непонятно откуда взявшейся пыли – на Фестивальной ее никогда не было. Когда же внезапный туман рассеялся, рывшемуся в телефоне в поисках прилетевшего сообщения Букареву его спутница послала воздушный поцелуй и отправилась на автобусную остановку, к которой уже подкатывал нужный ей сорок пятый автобус.