Год некроманта. Ворон и ветвь. Глава 4 На тропе между холмов (Дана Арнаутова)

Глава 4 На тропе между холмов

Крупные редкие капли дождя мерно падали на кожаные капюшоны и накидки всадников, давно промокшие попоны и тёмных от влаги лошадей. Дорога, что шла по краю леса глинистой пустошью, раскисла, только изредка в рыжем месиве подкова натыкалась на камень, и замученный конь дергал мордой, словно отмахиваясь от невидимой мухи. А дождь все падал. И отсыревшая кожа плащей давно не спасала от холода, лишь тянула вниз плечи.

Всадники шли в строю по трое. Тяжёлое рыцарское вооружение, глухой доспех, броня на лошадях. Копыта глухо чавкали по вязкой глине, погружаясь в нее почти по бабки, но кони шли ровно и мерно: массивные рыцарские тяжеловозы, из тех, что вес оружного всадника несут долго и надёжно, не сбиваясь с шага, не замедляя мерного аллюра. В середине, прикрытый со всех сторон чужой броней, ехал невысокий щуплый человек в таком же кожаном плаще, но надетом не на доспех, а поверх тёплой шерстяной котты, подбитой изнутри мехом. Ни копья, ни меча не было приторочено к удобному высокому седлу, в котором он держался то ли неуверенно, то ли просто устало, слегка покачиваясь. Время от времени он поглядывал на тускло-багровый шар солнца, садящийся впереди и немного левее дороги в темные очертания холмов, укрытых тучами, но лишь плотнее сжимал губы и опирался на высокую спинку седла, давая отдых усталой спине.

Где-то среди пустоши слева от пути отряда крикнул коростель, ему отозвался еще один, дальше. Дорога забирала левее, от леса к холмам, и тёмные полосы торфяников все чаще пересекали глину. Иногда они узкими языками выползали на дорогу, и тогда копыта начинали чавкать иначе, неприятно хлюпая по пропитанной водой чёрной массе. Чем дальше отряд удалялся от мрачно темнеющей в сумерках громады леса, тем чаще и тревожнее поглядывал на небо человек в котте, наконец, обернувшись к тому, кто ехал справа:

– Мессир Лонгуа, скоро ли ночлег?

– Часа через два после заката, брат мой, – глухо донеслось из-под капюшона, накинутого поверх круглого шлема. – На той стороне холмов есть деревня, но до нее неблизко. Придётся ночевать в холмах.

– Два часа? И ночлег на сырой земле под дождём? Да поможет нам Свет Истинный…

– Истинный Свет с нами, – отозвался рыцарь. – Не тревожьтесь, брат Ансельм, мы разведём костёр и поставим для вас палатку, а во вьюках есть сухие одеяла. Горячее вино и ужин согреют вас после трудного пути.

– Я не ропщу, мессир Лонгуа, – помолчав, виновато отозвался Ансельм. – Ваша забота больше, чем заслужил я, недостойный. Если бы не моя телесная немощь, мы могли бы ехать быстрее, а останавливаться реже.

– Не могли бы, – возразил рыцарь, откидывая капюшон и оглядывая пустошь, тёмную полосу дороги перед ногами и редкие чахлые кустики. – Дорога трудна, и лошадям нужен отдых. Не тревожьте себя, брат. С вами мы едем не медленнее, чем ехали бы одни, а ноша ваша много тяжелее наших копий и мечей, вместе взятых.

– Это так, – просто согласился Ансельм, трогая рукой в шерстяной перчатке маленький сандаловый ларчик, привязанный у пояса – крученой веревки, обозначающей монашеский сан. – Истинный Свет избрал меня, но милость его тяжка. Не слабым человеческим рукам хранить его частицу, но я сделаю все необходимое, чтобы принести реликвию в дикий край, куда столь недавно пришла благодать.

– Не столько пришла, сколько коснулась, – скупо усмехнулся рыцарь, поправляя сползший с плеча плащ и фибулу со стрелой в круге. – Души простых людей, живущих тут, до сих пор колеблются между божественным светом и тьмой язычества, и нечисть всё ещё ходит тропами здешней земли. Но хуже всего колдуны, поклоняющиеся Темному. Те, кто сознательно предал благодать и спасение. Эти твари гораздо хуже фейри – тем выбора не дано.

– Страшная участь, – с дрожью в голосе отозвался Ансельм. – Быть обреченным на окончательную смерть души, исчезновение… Несчастные существа.

– Участь предавшихся Темному будет не лучше, брат… И потому благословенна ваша миссия во спасение душ.

– Да воссияет, – склонил голову Ансельм, осеняя себя стрелой в круге. – Благодарю, что скрашиваете мне дорогу разговором, мессир. Скажите, а в этих местах водятся фейри?

– Нет, здесь им делать нечего. Разве что дикие могут забрести, но нам они не страшны. Эти твари способны поохотиться на одинокого путника, а вооружённые железом люди для них смерть. Ни фейри, ни разбойников нашему отряду бояться не стоит.

– Не думайте, что я боюсь, мессир, – сконфуженно отозвался Ансельм, слегка краснея и опуская голову. – Но его преосветлейшество архиепископ прислал за моей скромной особой такой эскорт. Полдюжины рыцарей храма и два паладина! С таким сопровождением у нас не ездит даже магистр Инквизиториума. Вот я и подумал, что здесь опасно. Знаете, у нас в Гориане за время служения в монастыре пресветлого Беорнация я всего два раза видел паладинов света.

– Значит, ваш монастырь стоит в поистине тихом и спокойном месте, – неожиданно вмешался в разговор едущий слева от монаха. – Лонгуа, нам стоит поискать место для ночлега. Ночью будет ливень, и лучше устроить лагерь заранее.

Вместо ответа Лонгуа приподнялся на стременах, оглядывая затихшую пустошь и холмы, выросшие перед путниками. Лес остался далеко позади, уже совершенно стемнело, и на тропе между холмами лежала густая тьма, скрывающая их подножье.

– Ты уверен насчет ливня, Ренье?

– С моей спиной не ошибёшься. Ноет так, словно разверзнутся все хляби небесные. Ливень с ветром, Лонгуа – настоящая буря грядёт.

Тоже откинув капюшон, он подставил каплям дождя костистое лицо с редкими рыжеватыми усами и широким шрамом на правой щеке. Облизнул губы, собрав языком упавшие на них капли, склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.

– Он чует ливень? – понизив голос, спросил Ансельм, с опасением косясь на рыцаря. – Колдовским даром?

– Резаной шкурой и перебитыми костями, – хмуро откликнулся Лонгуа. – Что ж, нам стоит хоть немного проехать вглубь холмов. Там будет меньше ветра… Быстрее, мессиры!

Повинуясь команде, трое впереди, все так же не оборачиваясь, прибавили скорости. Лонгуа и Ренье, держась по бокам брата Ансельма, последовали за ними, а следом – трое замыкающих. Но между холмами дорога заметно сузилась. Вместо троих на ней сначала уместилось в ряд только двое, а потом и вовсе пришлось ехать по одному. Растянувшись, отряд продвигался вперед. Ансельм совсем сник, кутаясь под плащом в уже не спасающую от холода котту и согнув плечи. Ренье, следующий за ним, время от времени оглядывался назад, пока, наконец, не окликнул едущего впереди монаха Лонгуа:

– Долго еще до ровного места?

– Пара сотен шагов, – хрипло отозвался рыцарь. – Потом перед следующей ложбиной площадка – там и заночуем. А что такое?

– Так… не нравится мне тут. Темно и тихо. Как в могиле.

– Да воссияет… – дрожащим голосом отозвался Ансельм. – И рассеется мрак, оставляя души наши во Свете, и озарятся благодатью Света Истинного…

– Помолчите, брат мой, – тихо приказал Лонгуа, останавливаясь.

Ансельм, пораженный тем, что кто-то прервал молитву, все же послушно смолк.

– Надень шлем, Лонгуа, – ясно и резко окликнул Ренье. – А впрочем, поздно…

С холма отрывисто крикнул коростель, разрывая ночь сухим треском.

– Годи, Сонтар, щиты! – рявкнул Лонгуа.

Ослепительные вспышки впереди и позади отряда рассекли ночь белыми клинками. Дико заржали кони. Ахнув, Ансельм вцепился в луку седла, едва не уронив уздечку, но оказавшийся рядом Лонгуа рванул ее из рук монаха и осадил взбрыкнувшую лошадь. Белоснежные сполохи плясали в воздухе над тропой, призрачным светом озаряя мечущихся коней. Рядом с Ансельмом упал один из рыцарей – из-под капюшона торчал арбалетный болт. Второй храмовник медленно заваливался набок, цепляясь за конскую гриву.

– Щиты!

Очередной сполох метнулся к Лонгуа и увяз в плотной полупрозрачной пелене, выросшей вдруг между тропой и холмом слева. Прикрыв глаза рукой, Ансельм слепо крутил головой. Вокруг мелькали тени, кто-то хрипел и падал, что-то щёлкало, свистело, крутилось… Поскуливая от ужаса, монах нащупал гладкое дерево ларца и вцепился в него, пока соскочивший с коня Лонгуа не стащил и его, грубо вцепившись и оттолкнув в сторону от круговерти ало-белых вспышек, опускающихся сверху. Превратившись в огненных змей, они крутились и извивались, продавливали и прожигали накрывший отряд щит. Один из паладинов, захрипев, рухнул на колени, изо рта у него хлынула чёрная в свете сполохов кровь.

– У них стрелы Баора, Лонгуа! Это измена! Проклятье на нечисть из холмов!

Ренье, возникнув рядом, поднял обнажённый меч в небо острием кверху. На острие зазмеились крошечные молнии, обтекая лезвие, спускаясь к рукояти.

– Забирай монаха и беги, – рыкнул Лонгуа. – Беги, Ренье!

Ансельм в ужасе замотал головой, отпрыгнул и едва не упал, поскользнувшись на мокрой глине. Замахал руками, удерживая равновесие. Ренье, перехватив меч, воткнул его острием в землю и отскочил. Треск. Вспышка. Белое сияние полосануло ночь наотмашь и собралось вокруг клинка рыцаря, замерев на пару мгновений, а потом медленно стекло по железу в землю.

– Да беги же!

Шарахнувшийся от белого огня Ансельм споткнулся обо что-то, глянул под ноги. Раскинувшись в нелепой изломанной позе, там лежал один из храмовников, утыканный тремя или четырьмя арбалетными болтами. Налетев, Ренье схватил монаха в охапку, поволок от боя дальше, в сторону, в темноту.

– Молчать, – зашипел в ухо, встряхнув. – Ради Истинного, молчи…

Уткнувшись лицом в мокрый торфяник, Ансельм сжался в комок, чуть слышно поскуливая, но вряд ли кто-то мог услышать его в том ужасе, что разверзся над дорогой. Там ревело пламя, словно горел огромный костер, ржали лошади и дважды закричали люди: дико, истошно. Ренье, снова возникнув из темноты, поднял его, потащил за собой, прикрывая, но тут же захрипел и обмяк, хватаясь за живот, оседая на землю. Тонко взвизгнув, Ансельм упал на четвереньки и пополз прочь, не разбирая направления и не помня себя от ужаса. А потом сверху рухнула плотная мягкая тяжесть, вышибая сознание, туманя рассудок – и Ансельм замер, последним сознательным движением прикрыв собой ларец.

Пробудила его боль. Тело, не способное пошевелиться, лежало, скрючившись, и болело невыносимо, так что в глазах плавали цветные круги. А может, это было от колдовских огней? Проморгавшись, Ансельм понял, что лежит на границе света и тьмы, лицом к темноте.

– Вот он, – прозвучал сверху незнакомый голос. – Осторожнее.

– Живой, – удивился кто-то еще.

Его потянули за плечи, переворачивая. Щурясь, Ансельм глянул в лицо склонившемуся над ним человеку в легком кожаном доспехе.

– Ради Истинного…

– Не трать силы, брат, – мягко, но властно прервали его.

Ансельм дрожащими пальцами нащупал ларец. По лицу безостановочно текли слезы. Он не понимал ничего: ни кто эти люди, ни почему они перебили его спутников. Мессир Лонгуа, всегда такой учтивый и доброжелательный, мессир Ренье, паладины Годи и Сонтар, словом с ним не перемолвившиеся, но отдавшие за него жизнь, остальные рыцари… Теперь неизвестные убьют и его. Пусть, если такова его судьба, но святыня…

– Не трогайте ларец, – попросил он дрожащим голосом. – Истинный Свет не простит вас. Кто бы вы ни были, не оскверняйте реликвию…

– Успокойся, – все так же мягко сказал ему незнакомец и, обернувшись, бросил кому-то позади. – Колдуна сюда!

Колдуна? Ансельм тихо всхлипнул. Кто это? Что они задумали? Мессир Ренье крикнул про измену. Как возможна измена в рядах церкви?

Кто-то подошёл, опустился на колени рядом с ним. Беспомощный, не в силах пошевелить даже непослушными пальцами, Ансельм смотрел на человека в тёмной суконной одежде и плаще, длинноволосого и с остроконечной чёрной бородкой. Шею человека охватывал широкий серебряный обруч, и Ансельм знал, что это. Ошейник покорности. Но если колдун в ошейнике, то эти люди ему не друзья. Окончательно запутавшись, он просто глядел, как колдун проводит ладонью над ларцом и кривится то ли от боли, то ли от отвращения.

– Не то.

– Ты уверен? – спокойно поинтересовался незнакомец.

Скривившись еще сильнее, колдун поднялся с колен, на лбу его выступили крохотные капли пота.

– Я знаю цену своей ошибки, – огрызнулся он. – Это светлый артефакт, истинный. Но не то, что вы ищете. С тем я бы рядом стоять не смог. А этот даже взять могу, хоть и ненадолго. Свет озарил это, чем бы оно ни было, но это не его частица.

– Что ж, ты действительно знаешь цену своей ошибки, – сказал его собеседник. – Или лжи.

Он снова склонился над Ансельмом, заглядывая в лицо и положив руки ему на плечи.

– Ты знал, что везешь, монах?

– Свет, – пробормотал Ансельм. – Частицу Света Истинного. От престола Владыки архиепископу здешних земель, ради благодати, да воссияет она вечно…

– Значит, не знал, – вздохнул человек. – Как жаль. Прости меня, брат. На пути к Свету да осенит тебя Благодать его. Не бойся, мы завершим твое дело. То, что ты вез, принадлежит церкви и останется в ней.

Ансельм хотел сказать что-то, попросить, вымолвить еще хоть слово, еще пару мгновений посмотреть на тех, кто не понимает. Просто не понимает, что он, Ансельм, везет реликвию, частицу Истинного Света, и причинить ему вред – страшный, непростительный грех. Но человек в кожаном доспехе взял его лицо в ладони и резко повернул, почти не больно и совсем не страшно. Что-то хрустнуло – громко, на весь мир – и все погасло.

Человек в доспехе еще несколько мгновений смотрел на убитого, потом ладонью бережно закрыл ему глаза и прошептал:

– Покойся с миром, брат. Грех мой велик и неискупаем, но на суде я отвечу тебе, что сотворённое было сделано во имя Света и именем его. Покойся с миром, и да пребудет с тобой Благодать…

Поднявшись с колен, он оглядел тропу, озарённую несколькими факелами.

– Остальные?

– Всё кончено, – отозвался один из его людей. – Да пребудут они в мире.

– Замечательный мир, – пробормотал стоящий в паре шагов колдун, вглядываясь в ночное небо. – С такими братьями и врагов не надо…

– Не тебе судить нас, тварь, – по-прежнему мягко откликнулся человек.

Подняв руку, он нащупал на поясе серебряное колечко и сжал его в ладони. Захрипев, колдун схватился за горло, силясь оторвать невидимые руки, упал на колени.

– Сегодня здесь погибли те, чьего волоска ты не стоишь. Не смей пачкать поганым языком их память.

Он говорил тихо и почти нежно, всё сильнее сжимая кольцо, пока колдун, хрипя и извиваясь, не рухнул на землю в судорогах, и только тогда убрал ладонь. Тяжело дыша, колдун лежал на земле, скорчившись и закрыв глаза. Отойдя, человек подошел к своему коню, уже приведённому на дорогу, снял с седла небольшую клетку, обвязанную платком, сдернул ткань. В клетке сидел белый голубь с бурым кольцом пёрышек на шее. Человек достал из кармана два колечка, выбрал чёрное и закрепил на лапке голубя. Размахнувшись, подкинул птицу в воздух. Сделав круг, голубь поднялся вверх и исчез в ночном небе. Оглянувшись на приподнявшегося на локте и пытающегося отдышаться колдуна, человек нахмурился, перевел взгляд на тело Ансельма.

– Снимите ларец и упакуйте. Тела сложите рядом и укройте хоть плащами. Жером, останешься здесь и покараулишь их, пока не придут люди из деревни. Потом догонишь нас.

Один из его людей, высокий, с седыми волосами и молодым лицом, молча кивнул. Человек снова глянул на колдуна. Под его взглядом тот встал, кривясь и глядя в землю, пошёл к лошади. Через несколько минут на тропе между холмами осталось лишь девять мёртвых тел и молчаливый сторож, замерший на камне под все сильнее льющим с неба дождем.