3
Он дождался, когда тяжелая серая хмарь, спрятавшая солнце много лет назад, чуть посветлела, и только тогда двинулся в путь.
Он был уверен, что доберется к Барьеру до сумерек – в июне темнеет поздно.
Дыхание сразу сбилось – он пошел прямо по груде битого кирпича, которую не хотелось обходить.
Прохан был прав, когда сказал ему: «Ты хоть и мой лучший сталкер, но как был гнилым, так им и останешься, пока не сдохнешь».
Прохан был прав.
Но именно Прохан и посоветовал идти на рассвете.
«Береженого бог бережет», – буркнул он, положив на плечо Гнилого широкую, как лопата, ладонь.
Такими ручищами легко убивать – не раз думал Гнилой. И если тот когда-нибудь решит свернуть мне шею… то я не буду сопротивляться.
«А не береженого конвой стережет!» – добавил Прохан.
И захохотал.
Прохану было около шестидесяти, его тело сплошь покрывали татуировки, и Гнилой был уверен, что до Катастрофы тот сидел в тюрьме. Но, понятное дело, ни о чем таком он у Прохана не спрашивал.
В этом новом мире, что родился под грибами ядерных взрывов, считалось плохим тоном интересоваться у кого бы то ни было его прошлым.
Невинный вопрос о том, чем твой собеседник занимался до Катастрофы, вполне мог закончиться для слишком любопытного пулей или ударом ножа.
Гнилой и сам так поступал.
Иногда…
А потом люто себя ненавидел и напивался до беспамятства.