Четверг, 22 августа
– Слушай, ну ты скажи. Ну почему нет, а? Ну Петро-ова… Ну не будь га-адом!.. Научи-и!
Вика приподняла голову, посмотрела на голосящего бойца и презрительно фыркнула. Очень отчетливо, как лисица.
– Ну Петрова! Ну что ты молчишь, как немая? Ну скажи, что согласна! Тебя ведь нормально тренировали, ну что тебе, жалко?
– Слушай, сам ты не будь гадом и свиньей, дай отдохнуть.
Было бы от чего отдыхать. Ну, два выхода подряд. Но без стрельбы же. В задницу такой отдых! Когда он не заслуженный, он не в радость. Точнее, в радость, но не в такую, какая бывает.
– Ну Петро-ова!..
Парень подпускал в голос такие забавные интонации, что улыбку прятать уже не получалось. Он не издевался, он действительно был таким. Вот же искренний человек… Вика видела этого приколиста в бою – со средней дистанции он работал как придаток к своему автомату. Видела на хозработах – когда он пахал, как комсомолец в старые времена: становясь в первый ряд. В своей «прошлой жизни» парень был вроде бы мальчиком на побегушках в неприметной конторе. В следующей жизни, если она когда-нибудь начнется, он точно будет играть более серьезную роль.
– Витя, ну если бы я тебя так не уважала… Два упражнения сегодня, и все. И не проси больше.
– О! Петрова! Я знал, что могу на тебя положиться. Спасибо! От чистого…
– Так, просто заткнись уже. Не утомляй. Зануда чертов.
Парень широко и хорошо улыбнулся. Как Гагарин. Говорят, великий Гагарин вообще ничего не боялся. Здесь у них задачи попроще, не такие глобальные, но и тут из людей сразу вылезает – кто натурально храбрый, а кто просто заставляет себя быть таким. Или такой. А кто и нет.
– Но ты точно согласная, да?
– Вить… Ты меня уговариваешь, будто на что-то неприличное. Я же уже сказала, что да. Но дай же отдохнуть все-таки. У меня ноги гудят, как неродные.
– Они устали, они хотят отдохнуть, – немедленно прокомментировал шут этот гороховый. – Я понял, я врубился. Отдыхай, Петровчик. Я позову.
Он уже исчезал, а Вика только головой качала. Вот же энергии у человека. С каких это продуктов его так прет, интересно? Вроде все одинаковую кашу едят.
Позавчерашний рейд был для ее пары скучным: топали, топали, лежали, ждали, потом топали назад. Нормально. Если не считать сожженных в ожидании боя нервов. Со стороны могло казаться, что нервы у снайперши натурально железные, но это была только иллюзия. И плакала она много, и выла, когда не видят и не слышат. От страха, от тоски по семье, от боли в душе. Видел такое иногда разве что Костя. Ее бессменный второй номер, прошедший с ней огонь и воду и снова огонь… Костя был настолько свой, что его она не стеснялась. Еще плачущей очень изредка видел снайпера доктор – или даже не видел, а просто понимал со стороны. Ему это тоже было можно, он тоже знал ее всякую. Он сам чуть не покончил с собой на ее собственных глазах – и наверняка помнил это неплохо. А вот до нее увиденное тогда дошло очень не сразу. И так тоже бывает, даже с умными.
За каких-то полчаса Вика отлежалась настолько, что смогла уже оторваться от матраца и заняться хозяйственными делами. «Чистота – залог здоровья», – учила ее бабушка. Бабушка родилась уже после войны, но явно понимала, о чем говорит. К человеку в чистой одежде, регулярно помытому, микробы и вирусы почему-то не прилипали. Ни настоящие, от которых умерли столько людей в городах и селах, ни эти непонятные новые, которые ставили в тупик даже видавших виды людей. Доктор-то у них был довольно молодой, но Вика знала, что и местные, много более опытные эскулапы тоже ничего надежного из «практических мер по профилактике» ему не посоветовали. Так что мылась Вика при каждой возможности, зубы чистила по два раза в день и стирала себе и Косте. Бабушка бы одобрила, да и мама тоже… А еще грязнуль – чушек, как у них говорили, почему-то чаще убивали или калечили в бою. Странно, но тоже уже накопились наблюдения…
Вода была жесткая и почти холодная, но она уже привыкла. Чайная ложка стирального порошка на десятилитровый пластмассовый тазик, остальное хозяйственным мылом. Выдавленная на желтовато-буром бруске надпись давно смылилась, но хозяйственное исходно было большим и тяжелым, хватит еще надолго. Выжать до упора, в два захода, потом развесить. Парни давно перестали зубоскалить по поводу женских хлопчатых трусиков в горошек, висящих рядом с синими семейками. Она своя, за нее они будут бить морду любому чужаку. За нее они, кстати, и убивали. Как и она за них.
Вздохнув, Вика потянулась всем телом, ослабляя ноющую боль в пояснице. Какие-то двадцать с небольшим минут, а уже снова хочется отдохнуть. Фигу.
– Э, боец, готов? Пошли.
Парень радостно вскинулся. Отложил яркий журнал, ухватил стоящий у койки автомат. Журнал лег обложкой вверх, и Вика пригляделась: про баб? Нет, что-то автомобильное. Отвлекается человек.
В отношении «тебя же тренировали» ребята ее несколько переоценивали. Да, действительно тренировали нормально и не жалея патронов, только очень уж недолго. Но почему-то собственно методика дошла до нее получше, чем до многих других. Потому она и осталась штатным снайпером. Сначала работала просто «калашниковым», причем малокалиберным «АК-74». Потом у нее был старый «АК-47» с оптическим прицелом, и даже довольно долго. Потом ей все-таки нашли «СВД» – тоже старую, с деревянным еще прикладом. А ее автоматику приходилось обслуживать почти так же часто, как чистишь зубы, и привыкнуть к этому было непросто. Но зато к винтовке было аж два прицела, включая простой штатный «ПСО-1М2» и ночной «НСПУ». Из этих двух последним она почти не пользовалась, но обе инструкции по эксплуатации знала назубок и натаскивала всех желающих. В свободное от службы и необходимых хозяйственных дел время. Урываемое от отдыха.
– Работаем. Сначала теория.
– Ну Петрова! Ну бли-ин!
– Теория, я сказала. Не нравится – не держу.
Снова вздохи, демонстративные постанывания, закатывания глаз.
«Для чего нужен боковой маховичок?», «В чем смысл наглазника?», «А что делать, если бленда оторвалась и потерялась?»
– Ладно, сойдет, – сказала она минут через десять. – Вижу, что учил. Да и не rocket science, в конце-то концов.
– Петрова, – очень задушевно спросил боец Витя, – а ты точно не преподавала нигде? Интонации у тебя, знаешь… Очень привычные.
– Не успела, – честно призналась она. – Наоборот, была студенткой. Наслушалась. Я даже до диплома не дошла, когда война началась. Да и в любом случае не стала бы преподавать, пожалуй. Не мое это.
– А я вот думаю – точно твое. Ты подумай. Могла бы отличным преподом стать.
Вика посмотрела на бойца, как на дурака. Когда стать, после войны? Они все не переживут ее, неужели не ясно? Имеет смысл думать только о том, что сейчас. Или о прошлом, если хочется отдохнуть душой. О будущем нет смысла думать вообще. Будущего не предвидится – по крайней мере такого, о каком хотелось бы мечтать.
– Да пошел ты… Монтаж прицела. Сначала на словах.
– Э-э… Для установки прицела… необходимо установить прицел…
Еще один взгляд, ровно такой же. Витя вздохнул и явственно дал себе пинка, потому что закончил уже более нормальным голосом:
– Установить прицел на посадочное место. И подать от себя ручку зажимного винта.
– Молодец. Слово в слово. Можешь же, когда хочешь.
Боец моргнул и открыл рот, чтобы опошлить. Но тут же закрыл – не дурак.
– Давай.
С руками у него все в порядке. Руки росли из правильного места. Впрочем, она и раньше это знала. Да и процедура не бог весть какая сложная.
– Теперь демонтаж.
Парень без запинки отбарабанил нужные слова, потом показал.
– Работаем с дальномерной шкалой… Даю учебную задачу…
Они занимались полные два часа. Пришел кто-то из разведчиков, поглядел. Дал пару советов, которые с почтением выслушали оба. Потом пришел еще кто-то из хозвзвода и неожиданно принес пирожков со щавелем. Сказал, что напекла его знакомая бабка из местных. Пирожки оказались очень вкусные: и сладкие, и кислые одновременно. Потом появился ее второй номер и присел тут же, рядом. Послушал молча, а потом вдруг спросил:
– Слушай, Вить. Я вот который день на тебя смотрю, но только сегодня подумал. Ты что, на мое место метишь?
– Не-ет, ты что?
– Он на мое метит, – суховато объяснила Вика. – Он отрабатывает навыки как раз первого номера, а не второго. Недельки через три сможет меня заменить, ежели что.
– Тьфу на тебя.
– Тьфу, – согласилась она. – Но нехай учится. От меня не убудет, а вдруг вторую винтовку где достанем.
– «Винторез», – тут же кровожадно пожелал Витя.
– Да щас тебе! Еще скажи «Выхлоп». Ты хоть на картинке их видел?
Никто даже хохмить не стал. Все то чудесное железо, которое им показывали в многочисленных телепередачах перед войной… Его не было! Не было ни прекрасных танков, ни превосходных самолетов, ни современных вертолетов. Не было средств связи, специальных патронов, удобного обмундирования и средств защиты. Все, что было, – это легкая стрелковка, в большинстве еще советского производства, и отдельные единицы оснащения к нему вроде подствольников и тех же прицелов. Более серьезное оружие было в отчаянном дефиците: каждый такой ствол обслуживали лучшие, самые опытные люди. Вот же странно: сколько времени считалось, что стрелковое оружие в современной войне не имеет уже практически никакого значения: 99 % потерь приходится на действия артиллерии и авиации. И вот началась война, и вся артиллерия со всей авиацией быстро закончились, и они который уже месяц дерутся автоматами. Считая снайперские винтовки, пулеметы и гранатометы на единицы… Как могут дерутся, не очень-то хорошо, но…
Вика снова подумала про папу и снова вздохнула. Она не верила, что он еще жив. Бомбардировщик в современной войне – в небе, почти полностью контролируемом многочисленными натовскими истребителями, – это летающее ожидание беды. Она сама не видела ни единого своего самолета в небе уже много месяцев. И своего вертолета тоже, но это-то хоть легче объяснить. В смысле, это может быть объяснено и другим. Тем, что вертолеты далеко не летают. А папин «Сухой» покрывает больше трети страны на одной заправке – что-то папа такое говорил…
Она чуть не расплакалась прямо здесь, на этом самом месте, и спаслась от позора только тем, что разозлилась сама на себя. Наорала на ребят, что мешают занятиям. Приказала заканчивать треп. Сухо и зло продолжила инструктаж, делая упор на методические приемы, которые успела усвоить на занятиях у давно погибшего инструктора, имя которого она уже не помнила. Еще час занятий, и только потом первый на сегодня патрон. Как уже вспоминалось сегодня, специальных снайперских патронов не было ни хрена. Но в отряде были «ПКМ», которые ели те же самые 7,62 54, что и «СВД», поэтому имелось из чего выбрать. Каждый патрон она оглядывала со всех сторон и отбирала себе штуки без единого дефекта. Это как-то помогало: днем на 300 метрах Вика четко клала каждую пулю в головную мишень, а на 400 – и в грудную. И отобранные патроны экономила со страшной силой: для себя старалась, не для кого-то.
– Попал! Я попал!
К этому времени они лежали в овраге, чтобы звук выстрела уходил вверх. Овраг был сырой и довольно длинный. И еще неглубокий, поэтому работать в нем можно было не только в самой середине дня. Но сейчас было уже слишком далеко за полдень, и в овраге начали сгущаться сумерки.
– Да еще б ты не попал, со ста-то метров. За каждый промах – щелбан, мы договаривались.
Мишенью было березовое полено, белевшее на самой границе видимости. Березовая древесина очень светлая, от времени и дождей темнеет медленно. И сама Вика здесь же, по этому самому полену оружие пристреливала, и все остальные. Унесло полешко, как щелчком, значит, попал. Не надо ходить и мишень проверять. Можно по следующему целиться.
– Эй, бойцы!
Подошли к ним хорошо, сзади. Они и не услышали. Ну, Костя спину прикрывал, а он человек надежный, можно особо не напрягаться. Но все равно Вика напряглась.
– Кто идет?
– Свой. Это самое… Рыжий.
– Конопатый. Спускайся.
– Не, на фиг. Вылезайте. К командиру.
– Оба?
Витя поставил винтовку на предохранитель и со вздохом передал ее в протянутую Викину руку. Быстро, как обезьяна, начал карабкаться вверх по осклизлому склону, по щиколотку проваливаясь при каждом шаге в еще прошлогодние листья.
– Нет, токо ты со своим вторым номом. Про Витька ниче. Молод ысче, гы.
Вика ухватилась за поданную ей крепкую ладонь, и ее вздернули наверх, на край обрыва. Посыльного она смерила недобрым взгядом, и тот смутился. Он был старше и ее, и большинства других, но что он не деревенский, она знала отлично. Начинающий ассистент какой-то инженерной кафедры, вроде бы или в Техноложке, или в Политехе. Придуриваться у него выходило неловко.
– Ладно, услышала. Кость? Что думаешь?
– Слухами земля полнится.
– Вот и я тоже так… Хотя наверняка пустышка и фигня.
Костя кивнул, и Витя кивнул тоже. Про оконечный выход все всё знали. Из дальнего, на много часов рейда ребята-разведчики пришли с потерями. Слава богу, санитарными, хотя один был довольно тяжелый. В тот раз с ними пошел доктор, и это, как обычно, оказалось хорошей идеей: чем-то кому-то он помог на месте. В рейде ребята дали обычный результат: ненамного лучше и ненамного хуже других своих выходов. Кого-то они убили, кого-то ранили, что-то сожгли. Ходили очень гордые, и совершенно заслуженно. Если бы их отряд без собственных безвозвратных потерь убивал по одному врагу хотя бы раз в три дня… Ох, в Волховском районе давно было бы тихо и спокойно, и пели бы птички. А если бы это делал каждый такой отряд, как их, – и каждая рота на далекой линии фронта…
Но было, очевидно, не так. Именно поэтому вокруг на многие сотни и тысячи километров в любую сторону были «миротворцы». И сформированные и защищаемые ими «золотые роты». И убийственный дефицит лекарств, и сто лет не виданные здесь эпидемии, выкашивающие сейчас население не хуже пуль. Армия России не смогла справиться с обороной страны: слишком долго ее гнобили. И слишком коротким оказался тот период времени, за которой русским людям – и то далеко не всем – стало ясно: только Армия, ВВС и Флот отделяют их более-менее комфортную жизнь от кошмара и смерти. Практически неизбежной, только дай оккупантам время.
Трофеи ребята принесли смешные: пару отверток и иллюстрированный журнал. Правда, не сразу, только на второй день, выяснилось, что в этом самом журнале есть что-то очень и очень серьезное. Нечто такое, от чего штаб отряда бегает и непрерывно что-то делает. Планирует, решает: она не была уверена, но активность чувствовалась. Уже к середине вчерашнего дня разведчики начали намыливаться в очередной выход, но было очевидно, что это не боевой рейд, а что-то другое. Уходили парами и тройками, налегке или почти налегке. В гражданском, с одной легкой стрелковкой и холодным. Значит, к жилью: за сведениями или чем-то конкретным, что есть шанс добыть или выменять.
До жилья – в смысле, до мест обитания живого еще населения – топать по-разному. В одну сторону сколько-то сотен метров, в другую километры, в третью полтора десятка километров в каждый конец. Вблизи основной и обеих запасных баз они всегда работали с очень большой аккуратностью. Но работали, когда была необходимость. Ловили, и вешали, и резали, и иногда даже стреляли. Реже чужаков – чаще своих. Точнее, бывших своих. Впрочем, какие они свои, пусть даже бывшие… Они уже давно были врагами, еще с довоенного времени. Только жили всегда по соседству и не убивали открыто: не стесняясь и не боясь ничего. А так – были… Вика давно знала, что запуталась, и даже не пыталась что-то особо умное выдумать. Просто работала. Но в этот раз обошлись без нее.
Разведчики возвращались вразбивку: теми же парами и тройками. Явно без больших успехов, но все без исключения с очень гордым и загадочным видом. Господи, какие мужики тупые, а? «Кое-что знаем» – было словно написано на них, так что даже аутист догадался бы отловить одного и повыспрашивать. Пользоваться голосом, глазами и мимикой Вика научилась еще год назад. Здесь же, среди оголодавших мужиков, да еще своих – проще лишь ириску у деревенского дурачка выманить. Уже через десять минут после возвращения очередной пары она знала все с начала и до конца. И здорово удивилась: чего там скрывать? Впрочем, примерно такими же – удивленными и настороженными в разной пропорции – до сих пор выглядели почти все, кто хоть как-то знал про этот журнал.
Найти учителя французского в столичном или «почти столичном» городе совершенно не проблема. В его ближайших пригородах – тоже. Но стоит удалиться от Москвы и Питера километров на двести, и с этим начинается беда. Английским в наши дни владеют все-таки уже многие. Но остальные европейские языки идут позади с большим отрывом. В Паше не нашлось ни учительницы, ни просто какой-нибудь интеллигентной старушки со знанием языка Вольтера и Дюма. Поселком, кстати, Паша была приличным: не только с общеобразовательной средней школой, но и с детской школой искусств, что в сельской местности встретишь не часто. Здесь раньше учили музыке и рисованию, плюс паре других полезных вещей. Но французского языка, опять же, среди кружков и классов не нашлось.
Теперь, к концу дня, когда кое-кто из разведчиков ушел уже по второму разу, вызвали и ее. Вика достаточно реалистично относилась к своим боевым навыкам. Что умела, то умела; чего нет, того нет. Настоящей разведчицей или связной она не была и не могла быть: больно городская. Ну тут будто екнуло что-то внутри: ох, в этот раз за оптическим прицелом не отлежишься. В этот раз придется в глаза врагам посмотреть. Ой, мамонька… Ой, не хочется…
В штабе сержанта Петрову провели куда надо. В прокуренную комнату, где сидели и бухтели не только командиры, но и пара других непростых людей. Врач отряда, давно ей знакомый. Кто-то из местных. В коридоре перед самой дверью стояла и курила – почему-то отдельно от всех – девушка-связная. Которую вообще старались лишний раз лишним людям не показывать. Они еще не успели столкнуться взглядами, когда девушка отвернулась, а Вика окончательно посерьезнела. Зашла, доложила, как требуется; дождалась, пока ее оглядят сверху донизу. По-мужски оглядели, не только по-командирски. Но без хамства и грязи в глазах, это уж она чувствовала.
– Сержант Петрова, есть задача для тебя.
– Слушаю, товарищ майор.
Ноги вместе, руки по швам. Все как положено. Чай, не в детском саду и не в старших классах на презираемых всеми часах ОБЖ.
– Пойдешь в монастырь.
Кто-то за столом глухо всхлипнул, не удержавшись. Остальные сидели серьезными. Ей тоже ума хватило не переспросить. Расположенный к северо-востоку от их базы Введено-Оятский женский монастырь Санкт-Петербургской епархии был местом, не сильно располагающим к веселью. Но своим. По крайней мере один раз тяжелораненых свозили именно туда. Прикрывала транспорт половина отряда, и Вика тогда в стороне не осталась. Кое на что посмотрела. И даже при всем своем надменном отношении технаря к профессиональному духовенству – монахинь этого конкретного монастыря неожиданно зауважала.
– Знаю, что далековато. Знаю, что опасно. Но надо. Пойдете своей парой, больше людей не дам. Почти все хожалые в разгоне: сама видала, наверное. Доктор просился, но у него раненые сейчас.
Вика посмотрела, и доктор утвердительно кивнул – будто бы для нее одной.
– Боевая задача: найти в монастыре говорящую по-французски монахиню, или послушницу, или кого из трудников. И я не шучу… Люди там есть непростые, кого-то да найдешь. Дальше: дать на перевод передовицу трофейного журнала, вот этого. Записать в тетрадь под диктовку, вычитать перевод. Поблагодарить со всей вежливостью. Вернуться обратно. И все это быстро. Вопросы?
Она молча взяла в руки журнал, о котором столько говорили. Да, тот самый. Сначала знающих этот иностранный язык искали прямо в отряде, потом по соседям, потом еще дальше: в Рыбежно, Мошкино, Паше, Загубье. Не нашли. Чего в нем такого важного, интересно?
Одна из фотографий на страницах, заполненных текстом и цветными вставками, Вику зацепила. Яма, заваленная человеческими телами. Довольно привычное зрелище. Даже тела подростков среди тел взрослых – это тоже было привычно. Странно смотрелись чужие, непонимаемые слова вокруг. Может, в этом и смысл? Может быть, это и подействовало так на штаб?
О происходящем в мире они не знали почти ничего. Не было ни Интернета, ни телевизионных новостей, ни даже нормального радио – почти только одно чужое: с утра до ночи гонящее в уши всем слушающим тупую свою пропаганду. Незамутненную, классическую: «Россия была плохая, и за это ее наказали. Кайтесь, ироды! Но это все для вашей же пользы!» А без информации, без второй, третьей и четвертой точек зрения, без фактов – что хочешь сама, то и думай. По тому, что они видели вокруг, – на Россию действительно ополчился весь мир. И как было на самом деле – да, вот это действительно было всем интересно. Так что желтоватый журнал был сейчас к месту. Был не хуже коллекции листовок, призывающих всех бывших военнообязанных обоих полов зарегистрироваться в управе местного «сектора зоны урегулирования». Чтобы организованно строить новый, лучший мир для себя и своих близких. Под руководством квалифицированных специалистов. Цивилизованных и демократичных.
– Два вопроса, товарищ майор. Сколько у нас времени и можно ли брать оружие?
Что связные ходят без оружия, Вика знала. Что сама она проще чувствует себя полуголой, чем невооруженной, это не касалось никого. Как уж прикажут.
– Времени – неполные сутки. Завтра к часу пополудни, а лучше и пораньше, ждем назад. Часа два вечерних вам даю на ближний подход, там не торопитесь, осторожнее. Лучше к самой ночи. Ночь проведете там. Пароли: первый – «Андреевщина», второй – «Лукич». Запомнила? Повторить?
– Так точно, запомнила. Повторять не надо.
– Хорошо. Своего второго номера внутрь не тащи, оставь под стенами где-нибудь, не скиснет он у тебя за ночь. Лето. Ну, сама разберешься. Оружие можно: если кто привяжется, вали на хрен, как ты умеешь. Но лучше по-тихому, конечно. Опять же, сама это понимаешь.
– Товарищ майор, там двадцать с лишним километров в одну сторону. Даже если через Химучасток, а не вдоль железки… Это реально два дня, пусть и налегке.
– Я что, не сказал? Возьмете мотоцикл. Твой Костя водит, я помню. Сама умеешь?
– Нет.
– Ничего, дело нехитрое. Как на велосипеде. Это не «Харлей», а деревенская драндулетина, услада местных рокеров. Но по той дороге и он пройдет. Где не пройдет, перекатите – и дальше. Сколько-то последних километров ножками, ясное дело, но все равно нормально. Как раз обернетесь. Что еще?
– Раненым нашим чего пусть захватит, – сказали сбоку.
Майор согласно кивнул.
– Да, согласен. Но немного. Грузоподъемность… Они оба не худенькие, а дорога там… Верно, через Химучасток надо, молодец. Доктор… Зампотыл…
– От меня ничего, кроме приветов. Наоборот, оттуда попрошу захватить, чего дадут противовоспалительного. Любого: ибупрофен, адвил, бонифен, бруфен… Хоть аспирин! Хоть лимонные листья, если дадут. Попросишь?
– Поняла… Так точно.
– А я передам кой-чего. Чтоб не совсем уж…
Зам по тылу поднялся тяжело, как старик. Глаза у него были воспаленные, рубец рассекал лицо наискосок, оставшаяся от кисти правой руки культя торчала из рукава, как обрубленное полено. Захотелось отвести глаза, хотя Вика видела его десятки раз. Это был заслуженный боец. Хорошо, что жив и при деле, среди своих. Калеки сейчас не жили.
– Разрешите выполнять?
– Выполняйте, сержант. Удачи.
Офицеры встали, по очереди подали ей руку. Кто-то улыбнулся, кто-то посмотрел без выражения, равнодушно. Так, наверное, и должен офицер смотреть на бойца, уходящего на задание.
Начпотыл вышел за Викой из двери, буркнул что-то в спину вновь отвернувшейся от идущих девушки-связной, и тяжело, неловко потопал по коридору. Сборы были недолгими. Упаковать журнал в полиэтиленовую пленку в два слоя. Туда же тетрадь в клетку и две шариковые ручки. Как в первый класс сборы, только передничка не хватает. И повязанных мамочкой бантиков… Зампотыл дал тяжелый пакет с чем-то шуршащим: в ответ на вопросительный взгляд сказал, что настоящий чай. Да, дорогое удовольствие! Сами они вперемешку с чаем заваривали и иван-чай, и брусничный лист, и чагу, и всякую прочую ерунду. Впрочем, не так уж и чувствуешь разницу после десятка километров туда-сюда, особенно если промерзла в неподвижности и пару раз промочила ноги в ручьях.
Пистолет под пояс, в самодельную кобуру. Два запасных магазина и три десятка патронов в карманы россыпью. Нож. Индпакет и жгут.
Когда она вышла на хоздвор, Костя уже ходил вокруг мотоцикла, как кот вокруг миски с кормом, разве что не мявкал.
– Товащ сержант!
– Вольно. Как тут?
– Номана! С ветерком вряд ли, но… Транспорт.
Костя объяснил, что мотоцикл называется «Сова 175», отечественный. Очень б/у, но состояние еще не совсем убитое.
– Мотор слабоват, – сказал он, – везет как бы 200 килограмм, но не по такой дороге и не после стольких лет эксплуатации. Но да, все лучше, чем пешкодралом…
Цвет у мотоцикла, когда-то красный, теперь стал бурый с серым. Вика сочла, что это даже хорошо: почти камуфляж.
– Маршрут сказали тебе?
– Сказали выполнять твои… ваши приказания, – парень покосился на некрупную группу провожающих. – Как обычно. И еще автомат не брать.
– Что взял?
– «Макарова» взял. Что было, то взял. Я не разведчик, чтобы пижонские штуки иметь. Ничего, я и им умею.
– Я помню. Патроны?
– Запасная и россыпь. Кинджаль, конечено, вах!
Провожающие мужики посмеялись: кураж они уважали. Только зампотыл мрачнел на глазах. То ли себя вспомнил молодым и здоровым, то ли еще что.
– Сухой паек дам по минимуму, без консервов. Фляга своя? Хватит? Или еще одну надо?
Вика взяла, сунула в рюкзак к термосу. Нет, ничего, не так уж и тяжело.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант. Мы отправляемся?
– Марш! Легкой дороги обоим. И тихо чтоб.
– Ох, спасибо…
– Давайте, бойцы, может, хоть вам повезет. А то или рукой штабу на все махнуть, или уже в Питер кому-то лыжи вострить, за носителем языка мушкетеров… Да назад потом, блин.
Вика кивнула, согласная со сказанным. Ага, эти все знают. Именно так: или махнуть рукой на возможную пустышку, или рисковать уже по-серьезному. Ну, любое задание нужно выполнять. Это конкретное – не хуже других. А то, что и они с Костей не хуже многих, это приходится доказывать.
Ну что, поехали? Рюкзак на спину, лямки уравновесить и подтянуть так, чтобы сидел как влитой. Покрутить бедрами, чтобы проверить, как держится кобура с тяжелым пистолетом. Затянуть шнуры в куртке, застегнуть молнии на карманах, оттянутых патронами. Костя молча и быстро делал то же самое, только рюкзак у них был один на двоих. Шлемов нет.
– На железку рули, тихонько.
На часах было полседьмого, нормально. Поехали. Она поерзала на неудобном сиденье, обхватила Костю за живот, и мотоцикл тут же дал с места. Сзади заливисто свистнули, это она еще услышала. А потом было уже ничего не слышно, только ветер свистел в ушах да все время что-то толкало в лицо. Даже на 30–35 километрах в час ощущалась каждая вбивающаяся в кожу песчинка, а ведь это была еще нормальная дорога, а не та убитая грунтовка, по которой они ходили к Рассвету и Ояти!
Ехать на мотоцикле было непривычно: страшновато и неожиданно весело. Трудно было наблюдать за окружающим, и на мозги непрерывно давило: в любой момент по ним могут пальнуть, а они и почувствовать ничего не успеют. В двух километрах от базового лагеря их проверил первый свой пост, в трех с лишним – второй. Потом, еще дальше, был парный секрет, и это все. До самого, наверное, Лодейного Поля не будет ни одного организованного отряда – только разрозненные мелкие группы и одиночки-инициативники, с которыми вообще ни у кого нет связи. Кто действует на свой страх и риск, не имея никакого снабжения «снаружи». И может только надеяться на то, что в их борьбе есть хоть какой-то смысл. Вот где настоящая храбрость…
У Рыбежского озера Вика похлопала напарника по груди. Тот сразу же сбросил газ и мягко остановился. Пять минут она потратила на объяснение того, что требуется делать: куда и зачем они двигаются и что везут, кроме чая. Костя Титов был фаталистом, да и вообще настоящим бойцом: приказы он не обсуждал. Если бы ему приказали ехать в монастырь под чужими прицелами, но там искать помощь в заполнении кроссворда – он бы тоже поехал, только ругался бы сильно. А так только кивнул. По требованию сержанта повторил задачу, подтвердил: если что, возьмет журнал и отвезет куда надо, предпримет соответствующие посильные усилия для выполнения, ну и все такое прочее. Можно было не сомневаться, что так он и сделает, если Вика погибнет или перейдет в категорию небоеспособных. Впрочем, во втором случае он скорее засунет журнал куда поглубже и будет ее вытаскивать. И она сделает ровно то же самое для него, вот что здорово.
До войны это не понималось. Тогда помочь человеку – это было что-то отдельное. Чем гордишься, за что ожидаешь или конкретной, или отсроченной благодарности. И удивляешься ее отсутствию. Здесь, когда вокруг враг, а рядом проверенные в деле свои, рисковать жизнью и даже прямо идти на смерть ради товарища – неожиданно оказалось обычным делом. Совершаемым без колебаний. Бойца, бросившего товарища в бою, переводили в хозвзвод: на дефицитное оружие стояла почти очередь тех, кто никогда так не поступит. Или тех, кто уверен, что никогда. Все это ее поражало. Год назад, полгода скажи кто Вике, что она будет вот так работать, воевать… Убивать врагов, оказывать первую помощь раненым и хоронить своих убитых… Что в неудачном выходе будет прикрывать вляпавшуюся тройку разведчиков огнем, не обращая внимания на нащупывающие ее саму сквозь ветки пулеметные очереди… Она бы покрутила пальцем у виска да забыла сказанное через минуту, как очевидный бред. «Детка, боевая фантастика не в этом отделе».
Сейчас она улыбалась, крепко прижавшись к спине везущего ее по разбитой дороге друга. Второго номера снайперской пары, в которой была старшей. Она была маленьким, но командиром. Командиром парня, с которым еще не спала, и вообще даже не собиралась спать, – но которого однозначно уже любила. Вот ведь угораздило…
Рыбежно они обошли: свернули на боковую дорогу и тащились по ней, пока дорога не кончилась совсем. Тогда Вика сориентировалась по солнцу и «чуйке», и километра полтора они двигались вообще без дороги: то по едва намеченной тропке, то просто виляя между деревьями. Дважды пришлось пересекать довольно широкий ручей, – причем, судя по всему, один и тот же. Но вообще было довольно суховато, и толкать мотоцикл, а самим идти ножками, пришлось не так уж долго. Вышли к грунтовке, снова покатили километров под 30 в час и почти сразу же наткнулись на нужную развилку. Ага, значит, вообще все правильно. Отсюда до Химучастка было всего ничего, а там до Рассвета прямая дорога – уже не заблудишься.
– Тпру, блин!
Костя резко сбросил газ и вильнул сначала вправо, потом влево. Вика тут же перестала мечтать, повернула лицо к ветру и оглядела местность, ожидая сжавшимся в горошину желудком пулю, которая вот сейчас войдет в ее тело.
– Ох… Ты видишь?
Ну да, она видела. Немногочисленные дома маленькой деревни стояли все в белых пятнах, различимых издалека. Оба отлично знали, что это такое.
– Осторожно вперед. Смотрим.
Они проехали еще полторы сотни метров и остановились. Не дожидаясь приказа, Костя заглушил двигатель, и сразу стало ясно, что стоит мертвая тишина. Или это у них в ушах глухо после езды? Вика помотала головой, но это не помогло: все равно было слишком тихо.
– Вперед.
«Сову» Костя оставил на дороге, потратив еще сколько-то секунд, чтобы вручную развернуть ее мордой в обратную сторону. Положил на бок, распрямился уже с пистолетом в руках.
– Ты влево, я вправо.
– Пошли.
Короткая перебежка – залечь и тише мыши переползти на 2–3 метра вбок. Поглядеть поверх прицела на пространство перед собой; дождаться, пока пройдут полминуты, требующиеся Косте, чтобы продвинуться вперед самому. Рюкзак Вике совершенно не мешал, но дыхания все равно не хватало. Вот и первый дом. Половина окон выбита, дверь цела. Бурые бревенчатые стены в многочисленных выбоинах, лучащихся ярко-белыми щепками. Откуда-то дальше несет горелым, но этот конкретный дом не горел.
Сдвоенный стук слева; ей даже не нужно поворачиваться – это дал сигнал ее второй номер, у которого все в порядке. Тридцать метров до следующего дома, ровно такого же. Попаданий в стены много, и располагались они бессистемно. Каждое отстояло довольно далеко от соседнего, в том числе и по высоте. И больно они были крупные для пуль. Что за хрень?.. Ладно, дальше…
Вика была здесь уже несколько раз, хотя всегда видела деревню лишь мельком, двигаясь мимо, обычно к проходящей западнее «железке». И дома тогда были целыми, и всегда в них кто-то жил: сколько-то местных, сколько-то пристроенных к делу беженцев из ближайших городов. Сейчас она увидела один сгоревший почти дотла дом и несколько побитых. И у покосившегося забора последнего дома, такого же, как остальные, – короткий ряд свежих могил. Пять штук, все под одинаковыми деревянными крестами. На всех уже подвядшие полевые цветы, у одной пустой граненый стакан и пустая бутылка из-под водки. На последней в ряду – измочаленная плюшевая игрушка: хомяк в шапочке и с морковкой в лапах.
Вику замутило. В глазах у нее потемнело так сильно, что она просто потеряла себя на мгновение или два. С трудом прогляделась, на неверных шагах отошла в сторону. Подошедший сзади Костя поддержал ее под оба локтя сразу, отвел еще дальше.
– Видел? – хрипло, совершенно чужим голосом спросила она. Ответа не было, да и не должно было быть – на такой-то вопрос.
Вика пришла в себя, сидя на лавке перед одним из домов. Кости рядом уже не было, но вскоре он подъехал, на том же самом своем драндулете. Остановился, заглушил двигатель, снова положил мотоцикл на бок. Не меняя выражения лица, достал из валяющегося у Вики под ногами рюкзака термос, свинтил колпачок, налил ей слабого чая. Когда зубы лязгнули о край, сержант поняла, что сейчас разрыдается. Нет, все удержалось внутри.
– Вертолеты, – негромко произнес парень. – Несколько штук, точно. Вчера. Мы не слышали.
– И пожара не видели, – подтвердила Вика. – Далековато… Хотя отсвет могли увидеть…
– Значит, не сильно-то и горело, – согласился он. – Долго, но не сильно. Вертолеты… Прошли, обстреляли… На том доме и с одной стороны выбоины, и с другой, и с третьей тоже – я смотрел. Значит, не просто на лету. Значит, обходили по кругу. Разок, может, обошли. Постреляли по людям – и дальше. Куда-то.
Вика бессильно выматерилась, снова стараясь сдержать слезы. Матерную ругань она освоила хорошо, но мат никогда не помогал ей так, как, очевидно, помогал мужикам. От этого тоже было обидно.
– Бессилие… – произнесла она вслух. – Боже мой, какое же бессилие…
– Надо нашим рассказать, – совершенно не в тон сказал ее второй номер. – Командирам, разведке. Они что-нибудь придумают конкретное. Ты же знаешь, какие они хитрожопые, а? Вик, ну не плачь! Не плачь, Викуля, держись. Они что-нибудь сделают, и мы оба пойдем. И Витьку с собой возьмем, и Фомку, и Босю, и Козлика – всех наших… Вика…
Она все-таки заплакала у него на плече, и плакала долго, минут пять. Костя гладил ее по волосам, плечам, целовал в затылок. Ничего плохого в этом не было, он был сейчас как брат. Причем старший, вот что странно. Она начала уже успокаиваться, когда увидела сквозь слезы ту же короткую улицу, в конце которой был ряд могил, – и захлебнулась снова, опять на минуты. А потом успокоилась как-то разом. По-житейски умный Костя был прав. Возможно, этот мелкий эпизод в тысячах эпизодов текущих месяцев заставит командование их несчастного маленького отряда оставить на день или два привычный тихий режим. Вызвериться и пойти убивать уже по-серьезному. Да, рискуя тяжелыми потерями, призрак которых висел над ними непрерывно. Но именно тут сержант осознала, что сама уже готова сказать себе «хватит». Что полностью готова стать той самой потерей, которая даст людям вокруг веру в лучшее, надежду.
Вытерев глаза рукой и всхлипнув еще раз, Вика пришла в себя окончательно и с некоторым усилием отцепилась от Кости. В его руках было удобно и тепло и так приятно, что снова подумалось о женском. О том, чему не время.
– Остальные ушли, как ты думаешь? – сказала она просто для того, чтобы что-нибудь сказать.
– Да, конечно. Здесь человек пятнадцать точно жили. Не знаю, сколько коренных, а сколько беженцев, но… Ушли, конечно. Куда-нибудь.
– Тоже подтверждает, что с воздуха. Любое отделение здесь бы все зачистило… Всех бы сожгло…
Оба одновременно обернулись в сторону сгоревшего дома. Нет, точно нет. Тогда бы никто не стал бы хоронить нескольких погибших в нормальных могилах, с крестами. Не может быть.
Все же пришлось сходить и проверить, и вернулись к дороге они чуть успокоенные. Нормальное пожарище: среди черных огрызков досок валяются железяки, черепки от тарелок и чашек, стоит закопченая печь. Сгоревших здесь не было, успели выскочить.
– Давай, садимся. И так уже задержались. Поехали.
– Так точно.
Закусив губу, Вика приладила рюкзак и уселась на уже почти привычное место за Костиной спиной. Закинула вперед и сцепила замком кисти рук. Костя завел двигатель, и тишина сменилась треском и рычанием слабосильного двигателя. И вонь тоже появилась – она была сейчас почти приятной. Собаки чуют пропахшего бензином человека за километр с наветра. Разведчики, честно говоря, тоже могут. Это плохо. А сама вонь – неплохой запах. Гораздо лучше, чем гарь.
Очередное озеро Никольское – здесь таких Никольских было штуки три или четыре только в их ближнем радиусе. Речка Викшеньга, еще несколько безымянных речек и широких ручьев. Какие-то мосты и мостики в хорошем состоянии, какие-то так себе. «Козлик» еще пройдет, «Шевроле-Нива» – уже с трудом. Это спасение для местных: без хотя бы легкой брони каратели по округе стараются все же не шарить. Выберешь себе какой-нибудь удаленный хутор типа такого вот Химучастка, и можно некоторое время тихо жить… Пока не пролетит мимо по своим делам вертолет, пилоту и стрелкам которого захочется отвести душу в отпуске с востока. Или, может быть, потренироваться перед отправкой на восток. Ну-ну…
Неполный десяток километров до Рассвета они проехали без каких-либо проблем, небыстро и мирно. Поселок смыкался своей западной окраиной с несколькими другими, и все вместе это было довольно серьезно: несколько асфальтированных улиц, школа, остов магазина «Пятерочка». Железнодорожная платформа с выгоревшей стекляшкой кассы, автобусные остановки. У отряда совершенно точно здесь кто-то был, но ей явку по понятной причине не дали. И наоборот, рекомендовали не светить Костю с его транспортом. На сто процентов верное решение, что бы там она себе ни фантазировала.
– Не заблудишься?
– Иди ты…
– Термос оставь, хорошо? Тебя-то там напоят.
Они спешились еще до перекрестка с проходной шоссейкой, прошли вперед и некоторое время наблюдали. Но все было тихо: ни транспорта, ни людей. Вернулись, взяли мотоцикл и шустро прошли перекресток «пешим порядком». Свели транспорт чуть под горку по тропке, ведущей в сторону скопления домов и сараев у ближайшего изгиба Ояти.
– Вот здесь.
Костя указал на один из сараев с гостеприимно распахнутой двустворчатой дверью, и Вика шагнула вперед, принюхиваясь. Да, людьми не пахнет, техникой тоже. Пустота и пыль. Лучше бы сено, но он и так не замерзнет. Какая-никакая крыша, и от людей подальше.
– Ладно, паркуйся. Я не поздно постараюсь. По холодку. Думаю, даже поспать можешь, но…
– Угу. Ушки на макушке.
– Все верно. Давай.
Они привычно ткнули друг друга в плечи собранными в кулаки ладонями, и Вике в очередной раз показалось, что вот сейчас он ее все же поцелует, – но все опять осталось как обычно. Прошло.
До первого серьезного скопления домов с того же перекрестка было метров шестьсот. Потом еще столько же или больше – уже до настоящего поселка, центра местной культуры и цивилизации. Вика свернула направо, в сторону реки и двинулась к монастырю не по нахоженной дороге, а через лесополосу, разделяющую несколько частей поселка. Как местные, интересно, такое называют? Слобода, микрорайон? Она зыркнула на поглядевшего на нее из открытой калитки одного из домов пацана, и тот демонстративно отвернулся. Негромко гавкнула и тут же заткнулась собака, ей ответила другая, будто приняла эстафету. В другом дворе женщина развешивала на веревках разноцветное белье: видимо, стирала уже на ночь глядя. В третьем, после нескольких пустых, светились окна – привычным уже, мерцающим светом свечей. Пока она шла, довольно быстро стемнело, и к монастырю, в обход очередной группы домов, Вика вышла уже почти на ощупь, сомневаясь в себе и мысленно ругаясь. На краю поля – то ли монастырского, то ли совхозного – она капитально во что-то вляпалась и разозлилась на себя окончательно. Грязь здесь была суровая: в самый раз для русской деревни. Для глубинки, где сдохнет любой захватчик. Двести километров от второй столицы страны – и вот тебе пожалуйста – по щиколотку и выше самого натурального дерьмища. Но теперь она уже хорошо сориентировалась и вышла к монастырю с нужной стороны: не к главному зданию, а наоборот, к чему-то вроде хоздвора.
– Кто тут?
Голос был женский, и Вика удержала руку, сунувшуюся к пистолету. «Макаров» довольно надежен, и освоила его она хорошо. Если что, успеет.
– Не бойтесь, я одна. Я с Андреевщины, к матушке.
Пауза была секунд в двадцать, и Вика переждала ее молча. Андреевщина – это была деревня, хрен знает как далеко отсюда. Вроде бы в обозримом пространстве, но слишком далеко, чтобы дойти пешком за день. Если встретившаяся ей женщина в курсе, что значит это слово, она отведет ее куда нужно.
– Ага, ага. Пойдемте со мной, только тихо.
Вика кивнула, хотя этого явно было не видно в уже почти полной темноте. Август… Темнеет уже по-серьезному, это тебе не питерские июнь и июль.
– Петрович, ты здесь?
Из мглы выступила фигура: просто серый силуэт на темно-сером фоне.
– Здесь я. Кого там нам Бог послал?
Вика подошла к сторожу и остановилась, давая себя рассмотреть.
– Ага… Я Семен Петрович, местный сторож. А ты откуда будешь, красавица? И за какой надобностью?
Раньше Вика как-то думала, что, если девушка на глубокую ночь глядя является на монастырское подворье, ее сначала накормят-напоят и устроят на ночь, а только потом будут расспрашивать. Но не те сейчас времена, наверное. Или вообще это только в сказках было?
– Меня зовут Вика. Я с Андреевщины, к матушке с делом, – по второму разу сказала она. Сторож хмыкнул и вроде бы кивнул. Интересно, чем он вооружен? Берданкой, телескопической или резиновой дубинкой? Или вообще ничем, кроме уверенности в своем праве? Да и вообще… Ей только сейчас пришло в голову, что мужчина-сторож в женском монастыре – это странно. Хотя приняли же они раненых…
Вика помотала головой. Все же дорога ее вымотала. Болела спина, болели шея и руки; и еще болели наплакавшиеся сегодня глаза.
– Ладно, понятно… Ну, пойдем. Спасибо, Феня. Тебе еще урок?..
– Да, еще на часик, потом уж вечерять… Ну, идите с Богом, раз дело.
Сержант Вика обернулась на растворившуюся в темноте женщину. Почему-то ей пришло в голову, что здесь, в этом месте, слово «Бог» даже не просто пишут, а и произносят всегда с большой буквы. Это чувствовалось. Она так и не стала верующей, даже пройдя через столько всего, даже навидавшись за эти месяцы столько горя… Совесть ее была чиста, но верить она боялась.
– И как там дела… В Андреевщине вашей? – сторож даже не пытался изображать иронию, спрашивал спокойным тоном, без лишних интонаций. Но все равно чувствовалось.
– Живем, работаем. Делаем дело, как можем.
– Что ж, хорошо. У всех дело. Я вот такое себе нашел, и другого уже не будет. Слишком много лет… А Серега как, жив ли?
Конец ознакомительного фрагмента.