Глобальные, региональные и национальные тенденции развития экономики России в XXI веке. Избранные труды. Часть 1. Теоретические основы экономического развития в XXI веке (Л. С. Бляхман, 2016)

Постиндустриальную экономику, сложившуюся в развитых странах к началу XXI века, нередко называют инновационной. Однако стихия глобального рынка и радикально-либеральная политика превратили индустриальный капитализм не в инновационный, а в рентно-долговой. Главным источником роста ВВП взамен увеличения численности рабочей силы, объема промышленного капитала и используемых природных ресурсов стало не развитие и эффективное использование общественных производительных сил экономики знаний, а извлечение ренты – добавочной стоимости, связанной с монополией на материальные, интеллектуальные и организационные ресурсы, развитие непроизводственных, прежде всего финансовых услуг. НТП по своей природе не является рыночным, поскольку его эффект не может быть надежно предсказан ни по характеру, ни по объему, ни по срокам получения. Финансовые спекуляции на производных ценных бумагах и валюте приносят неизмеримо большую прибыль, а торгово-посреднические услуги по своей рентабельности гораздо надежнее, чем инновации.

США получают три основных вида ренты – финансовую (эмиссия мировой резервной валюты и ценных бумаг, скупаемых иностранными инвесторами), технологическую (патентная монополия), миграционную (более половины ученых степеней по математике и естественным наукам получают выходцы из других стран). Россия выживает за счет природной ренты (себестоимость добычи одного барреля нефти составляет в среднем 10 долларов, а экспортная цена – на порядок выше), используя при этом административный и коррупционный механизм изъятия предпринимательского и личного дохода за счет монопольных цен и ограничения конкуренции. Развивающиеся страны используют социально-экологическую ренту, организуя массовое производство при минимальных расходах на социальное обеспечение и охрану окружающей среды.

Превращение индустриального капитализма в рентно-долговой в ряде стран сопровождалось деиндустриализацией, переводом производства в страны с низкой оплатой труда. Это привело к росту госдолга, дефицита бюджета и безработицы (в ЕС она превысила 11%, а среди молодежи ряда стран – 40%), увеличению социальной дифференциации, кризису культуры и системы базовых ценностей. По данным Бюро трудовой статистики, США потеряли 9 млн рабочих мест с оплатой 14–21 долл. в час (МК. 11.04.2013). В 2007–2013 гг. на 2 млн сократилось число относящихся к среднему классу бухгалтеров, кассиров, компьютерных операторов, секретарей и т. д. Из 5 млн новых рабочих мест 79% предлагают оплату ниже 14 долл. в час. Разрыв в доходах 10% самых богатых и самых бедных граждан по данным официальной статистики в США увеличился до 16, в России до 16,5, а в странах Северной Европы, не допустивших деиндустриализации, составляет всего 2–5 раз.

Новая индустриализация означает переход от машинного к роботизированному производству. Гибкий автоматизированный комплекс – четырехзвенное средство труда, включающее наряду с машиной компьютерные сканирующие и управляющие программные устройства. Это коренным образом изменяет содержание и условия труда, в несколько раз повышая его эффективность.

Механическая обработка формы предмета труда заменяется физико-химическими и биологическими технологиями, изменяющими его состав и структуру.

Радикальное преобразование малого и среднего бизнеса вытеснит гигантские иерархические корпорации. В себестоимости продукции снизится доля издержек на перевозку громадных массивов сырья и вырастет доля затрат на информацию, энергию, оплату труда преимущественно не наемных, а независимых сотрудников по гражданско-правовым договорам. Малые и средние города потеснят перенаселенные мегаполисы. Объектом новой индустриализации становятся не только высокотехнологичные производства, но и традиционные отрасли промышленности, сферы услуг, АПК, осваивающие новые технологии.

Новая индустриализация означает переход от индустриальной и рентно-долговой к инновационной экономике. Это означает изменение структуры факторов и качества экономического роста, преимущественной формы капитала (от частных средств и предметов труда в индустриальной экономике и нерегулируемых финансов в современных условиях к развитию инновационного, человеческого, социального и организационного капитала), преобладающего типа фирм (от автономных корпораций и глобальных финансовых групп, контролирующих ТНК, к межрегиональным цепям поставок и создания стоимости, кластерам и т. д.), форм конкуренции (от всеобщего состязания за снижение издержек и увеличение масштабов индустриального производства, от ограничения справедливой конкуренции со стороны глобальных финансовых структур и местных мафиозных кланов к совместным инновационно-инвестиционным проектам и стратегическим альянсам конкурирующих компаний при гибкой системе контрактов и ценообразования). Инфраструктура становится ключевым и ограниченно рыночным сектором экономики на базе общественно-частного партнерства. Производство услуг не замещает выпуск материальных товаров, а интегрируется с ним: промышленные фирмы выполняют системно-интеграционные, инжиниринговые, консультационные, информационно-образовательные и другие высокотехнологичные услуги.

Новая индустриализация принципиально отличается от первичной по своему содержанию (замена машинного труда роботизированным), источникам (инновации, а не вовлечение свободных трудовых и природных ресурсов), критериям эффективности (рост производительности труда и качества жизни, а не стоимостной оценки ВВП), методам осуществления (массовое предпринимательство, а не исполнение государственных команд).

Для России особое значение имеют новая промышленная политика, отказ государства от большинства разрешительно-надзорных функций, развитие стратегического целеполагания федеральной и местной власти на основе общественно-частного партнерства, замена массового импорта неквалифицированной рабочей силы системным обновлением организации и технологии производства.

Россия стоит на пороге качественных преобразований экономики, социальных отношений и политической системы. Вступление России в ВТО и превращение социальных сетей в качественно новую форму горизонтальных социальных связей (в этом убедились не только арабские страны, но и США, и Россия, где в 2012 г. 50 млн домохозяйств имеют доступ к широкополосному интернету) обостряют проблему. Стратегический план преобразований до сих пор не стал основой консолидации общества.

В нашей работе [19] рассмотрены существенные черты новой экономической формации, которая придет на смену нынешней форме капитализма. Данная публикация посвящена среднесрочной стратегии посткризисного развития российской экономики. Стратегия представляет собой согласованные действия властей, частного бизнеса и общественных организаций, имеющие долгосрочные последствия на всех уровнях экономики и способные перевести ее в новое состояние.

Модернизация российской экономики включает ее инновационное развитие и новую индустриализацию. Инновационная экономика – хозяйственная система, в которой устойчивый экономический рост достигается за счет нововведений, накопления и эффективного использования социального капитала. В странах ОЭСР уже с 1970-х гг. за этот счет достигается до 70% прироста ВВП (в России – 10%). К началу 2000-х гг. инвестиции в развитие человеческого капитала составляли более половины (в Японии, США, Германии – 55–58%) общей суммы инвестиций, т. е. больше вложений в основной капитал (Te Economist. Oct. 16. 1999, p. 8). Расходы на здравоохранение составляют в США 16%, во Франции и Германии – 10–11%, Японии, Италии, Англии – 8–10%, а в России – лишь 3% ВВП. В России до 90% прироста ВВП достигается за счет добычи и экспорта природных ресурсов, а также использования основных фондов, преимущественно уже устаревших.

Инновационная экономика – этап формирования постиндустриальной информационной экономики, которая будет базироваться на шестом технологическом укладе, т. е. на автоматизированном и роботизированном воздействии на предметы труда на атомно-молекулярном и генно-клеточном уровне, а не на механической обработке природного сырья. Основную производительную силу составят высококвалифицированные работники, способные самостоятельно находить, перерабатывать, создавать и использовать информацию из глобальной системы. Нельзя согласиться с представлениями о том, что эта экономика уже существует и сводится к производству услуг, преимущественно виртуальных. Опыт последних лет доказал, что попытки создать такую экономику приводят к массовой безработице, недопустимой социальной дифференциации и системному кризису.

В России лишь несколько регионов сохранили научно-техническую базу, позволяющую начать переход к инновационной экономике. Поэтому необходима новая индустриализация – модель экономического роста, при которой его основой становится не сырьевой комплекс, а высокотехнологичное производство как в новых, так и в традиционных отраслях, включая АПК, добывающую промышленность и строительство. Новая индустриализация отличается от первичной эпохи советских пятилеток своими целями, средствами их достижения и экономическим механизмом.

Ее целью является создание 25 млн рабочих мест квалифицированного труда и массового спроса на нововведения во всех регионах и секторах экономики, а не подготовка к неизбежно грядущей войне. Средствами достижения этой цели выступает не резкое увеличение объема добычи природных ресурсов и численности рабочей силы за счет сельского населения и контингента ГУЛАГа, а освоение новых технологий, методов организации производства, труда и управления. В отличие от других развитых стран России не нужно беспокоиться об окупаемости действующих основных фондов, они давно устарели и подлежат ликвидации.

Экономическим механизмом новой индустриализации должно стать государственно-частное партнерство (ГЧП) – новая форма экономических отношений, основанная на гражданско-правовом, равноправном и взаимовыгодном сотрудничестве частного бизнеса с институтами развития, представляющими федеральную, региональную и муниципальную власть. Для новой индустриализации уже в 2012–2014 гг. необходимо около 43 трлн руб. инвестиций. Увеличивать долю госсектора (40%) в условиях жестких бюджетных ограничений невозможно, рынок глобального капитала в условиях всеобщей неопределенности сжимается.

Частные инвестиции фирм и домохозяйств можно привлечь лишь при коренном изменении делового климата. ГЧП в России, в отличие от стран ОЭСР, реально пока не работает, так как институты развития в регионах не созданы, а органы власти вступают с бизнесом лишь в административные отношения и не несут ответственности в случае пересмотра бюджета. В 2009–2011 гг. финансирование целевых программ было сокращено на 900 млрд рублей, связанные с этим убытки бизнеса, рискнувшего участвовать в ГЧП, не были ни компенсированы, ни застрахованы.

Антикризисная экономическая политика США, многих стран ЕС и России базировалась на положениях классической рыночной теории с кейнсианскими дополнениями [1, 2]. Федеральная резервная система США, не информируя Конгресс, выдала международным банкам до 2 трлн долларов беспроцентных займов, которые банки использовали не для создания новых рабочих мест, а на расширение высокорискованных спекулятивных операций с деривативами, усугубив тем самым глобальный дисбаланс. Экономика стала глобальной, а ее регулирование, даже в Еврозоне, осталось национальным.

В России антикризисные вливания, составившие в 2009 г. 5,4%, а в 2010 г. – 4% ВВП (1,8 трлн рублей), также были направлены не на структурные реформы, а на спасение зарегистрированных в офшорах семейно-клановых конгломератов, компаний с госучастием и на социальные нужды. Благоприятная конъюнктура на мировом сырьевом рынке позволила выполнить социальные обязательства бюджета, снизить инфляцию и опередить ЕС по темпам прироста ВВП в 2011 г. (соответственно 4,3 и 1%). Однако зависимость экономики от мировых цен на топливно-энергетические ресурсы (73% экспорта в 2011 г.) не уменьшилась, а возросла, Россия по-прежнему вывозит нефть, газ, лес, зерно, рыбу, научные идеи, а ввозит дорогостоящие нефте-, мясо-, молоко-, рыбопродукты, мебель, бумагу и новые технологии. Кризис не оздоровил российскую экономику.

В посткризисной экономике выделяется ряд новых тенденций. Снижаются темпы экономического роста – в развитых странах с 3–4% до 1–2%, в развивающихся – с 10–11% до 5–7%, в России с 6–7% до 3–4%. Усиливаются колебания цен активов независимо от рентабельности бизнеса – Сбербанк в 2011 г. удвоил прибыль до 10 млрд долл, Газпром выплачивает рекордные дивиденды – 200 млрд руб, но курс их акций и капитализация за год сократились на 25 и 10% соответственно. Снижается эффективность финансового регулирования экономики, так как ссудный процент в США, Японии и ЕС уже близок к нулю. Капитал уходит из рискованных сфер приложения, в том числе из всех стран БРИК – в 2011 г. из России вывезено 85 млрд долл.

Анализ статистических рядов, проведенный шведским аналитиком Х. Свердрупом (Газета.Ru. 28.12.2011), указывает на начало заката либеральной рыночной цивилизации. Сокращается число работающих и увеличивается число людей, живущих на пособия, в том числе иммигрантов, противостоящих местной культуре, углубляются социальные различия, в 99 странах большая часть населения не доверяет правительству.

Ряд экономистов Гарварда настаивают на долговой природе нынешнего кризиса, большом сжатии (Great contraction) и перегруженности глобальной экономики долгами в качестве его основной причины [3]. Выйти из кризиса предлагается путём контролируемого перераспределения доходов от кредиторов к должникам с помощью дефолта или увеличения инфляции (с нынешних 2 до 4–6% в год). С этой концепцией трудно согласиться. Насильственное списание долгов лишь временно оздоровит экономику.

Представители «новой политической экономии» отрицают «миф о рациональности рынка» применительно к постиндустриальной инновационной экономике [4]. Сторонники «новой теории регуляции» (М. Альетта, К. Дуглас и др.) полагают, что конкуренция и антимонопольное регулирование, действовавшие в индустриальной экономике, исчерпали себя и не соответствуют новым условиям развития общества и технологическому укладу, основанному на новых информационных, нано- и биотехнологиях.

Предлагается перейти от частного кредитования со стороны коммерческих банков к беспроцентному кредитованию новых производств со стороны Центробанка, выплате дивидендов за счёт использования общественного достояния всем членам общества, а также компенсаций фирмам, снижающим ресурсоёмкость и отпускные цены. Финансировать фундаментальные исследования и высокие технологии должны публичные фонды. Новая экономическая модель становится институциональной, базируется на культуре региональной мезоэкономической системы, критерий оценки её развития – не только прибыль, но и стоимость ограниченных экологических ресурсов, социальный эффект производства. Либеральная концепция базируется на микроэкономике, дирижистская – на макроэкономике, а новая теория регуляции – на балансе экономической свободы и общественного регулирования, рыночного равновесия и планирования в мезоэкономических кластерах.

Аналитический доклад Societe Generale (2011 г.) «Новый мировой порядок: когда спрос превышает предложение» связывает острую фазу кризиса с понижательной фазой Кондратьевского цикла, которая закончится лишь к 2030-м гг. Созданные в конце ХХ века технологии достигли предела своих возможностей и не соответствуют потребностям развитых стран, где по мере старения поколения «беби-бумеров», родившихся в 1940–1960-х гг., увеличивается потребление престарелых. Высокий риск вложений в прорывные технологии, некоторые из которых уже изобретены, но не доведены до промышленного использования, ограничивает инвестиции в технологическое развитие, заставляет ориентироваться в основном на утвердившиеся технологии.

Авторы доклада делают вывод об окончании эры виртуальной экономики и финансовых спекуляций, фьючерсов, опционов и деривативов. Возврат к реальной экономике, интенсивному земледелию в условиях роста социальной и межнациональной напряжённости требует повышения стратегической роли государства, переориентации образования на подготовку квалифицированных рабочих, инженеров, агрономов, отказа от использования недвижимости, нефти, зерна и т. д. в качестве объекта спекуляций, создания новой системы международного финансового регулирования.

Профессор Гарварда признаёт, что ориентация экономики на развитие виртуальных услуг, а не промышленности, ведёт к резкому социальному расслоению [5]. Нобелевский лауреат Дж. Стиглиц обосновал необходимость смены самой парадигмы экономики (FT. 02.08.2010 и др.), отказа от господствовавших в индустриальной экономике мифов о том, что рынок способен к саморегулированию, рыночные цены отражают всю информацию, необходимую для обеспечения равновесия спроса и предложения, длительная хроническая безработица невозможна, все рыночные субъекты идентичны и действуют рационально, поскольку информация доступна им в равной степени. Кризис доказал слабую предсказующую силу классических рыночных моделей, их неспособность отразить сложные взаимосвязи разноплановых экономических агентов – монополий, малых и средних фирм, домохозяйств и стать основой предупреждения избыточных рисков.

Дж. Стиглиц полагает, что «невидимая рука рынка» никогда не была регулятором экономики. В российской литературе продолжаются бесконечные и бессмысленные споры о сравнительных преимуществах рыночного и государственного регулирования. На деле они имеют разную сферу действия. По данным статистики ФРГ, в этой высокоразвитой стране в 2011 г. действовало 40 тыс. вещевых рынков, где торговало 2 млн чел. Для этой микроэкономической структуры вполне достаточно «невидимой руки», а для регулирования макро- и мезоэкономики, включая инфраструктуру, необходимы согласованные действия двух рук, причём государственная рука должна быть ясно видимой, информационно открытой и находиться под общественным контролем. В России чиновники заняты преимущественно выдачей разрешений и надзором за микроэкономической деятельностью, поскольку это приносит теневые доходы, но не стратегическим макро- и мезоэкономическим регулированием.

В работах российских экономистов убедительно показано, что постиндустриальная экономика – синергетическая система, связанная с развитием большого Кондратьевского цикла, которая не может регулироваться стихией рынка [6]. Исследованы взаимосвязи либеральных концепций и развития экономики [7], показано отсутствие прямой связи экономической свободы и инновационного роста. Поддерживается скандинавская модель либерализма, сочетающая твёрдые социальные гарантии с гибким рынком труда, рост бюджетных инвестиций в развитие инфраструктуры с конкуренцией и открытостью в международной торговле [8]. В то же время неолиберализм, на практике определявший экономическую политику России, признаётся тормозом модернизации [9].

Можно сформулировать основные различия между индустриальной и постиндустриальной экономикой, определяющие необходимость перехода к новой экономической системе.

1. Новая природа товарных рынков: здесь преобладают товары и услуги, информация о качестве которых может быть получена не при их покупке (как это было с текстилем, углём и т. д.), а лишь по результатам их использования (сложная техника и т. д.). Производители располагают гораздо более полной и достоверной информацией, чем покупатели, которым приходится полагаться на бренд производителя и оценку его деловой репутации (гудвилл).

2. Изменение природы фирм, структуры их капитала, роли в экономике, правил поведения. В экономике знаний главную роль играют не материальные средства производства, а нематериальные активы, в том числе такие, которые не могут быть оценены и проданы отдельно от фирмы [10]. Современные крупные компании состоят из сотен и тысяч юридических лиц, финансовые отношения между которыми достоверно известны лишь топ-менеджерам, но не внешним инвесторам и акционерам. Это увеличивает неопределённость поведения фирм, усложняет соотношение альтруизма и эгоизма, конкуренции и кооперации [11]. Как отметил Д. Расков (Вопр. экономики. 2011. № 8), происходит встраивание институциональной проблематики в стандартный микроэкономический анализ, институционализм выступает уже не как особая дисциплина, а как универсальный метод анализа поведения фирм.

Современная компания является скорее не микро-, а мезоэкономической категорией, поскольку она не только производит товары, но участвует в планировании (долгосрочные контракты на основе стратегического маркетинга) и организации производства в рамках кластера, глобальной инфраструктуры поставок и создания стоимости [12] или предпринимательской сети [13].

3. Глобальная конкуренция принципиально отличается от регинально-национальной по своей природе и социально-экономическим последствиям. Во времена А. Смита и К. Маркса место одного предпринимателя занимал другой, более успешный, но принадлежащий к той же этносоциальной группе. Глобальная конкуренция не редко приводит к банкротству всей национальной экономики и распаду государства.

К 2012 г. Маастрихтским критериям здоровой экономики в ЕС удовлетворяют только 2–3 северные страны, но удовлетворяют все страны БРИК, Индонезия, Мексика, Ю. Корея, Турция. Эти 8 стран, по прогнозу Goldman Sachs, к 2050 г. будут производить до 60% мирового ВВП. Папа Бенедикт XVII заявил в Испании, где безработица достигла 21%, «экономика не работает при саморегулировании рынка… Человек должен быть в центре экономики. Экономика не может оцениваться только увеличением прибыли» (Газета.Ru. 18.08.2011).

В России как по объективным (суровый климат, малое число и удалённость незамерзающих портов), так и по субъективным причинам (ошибочная политика) неконкурентоспособна обрабатывающая промышленность, животноводство (их продукт нередко стоит на мировом рынке дешевле, чем использованное сырьё), научно-технический комплекс. Если допустить свободу глобальной конкуренции, останется только добыча, первичная обработка сырья и обслуживающая их инфраструктура. Это сделает неизбежным распад России.

4. Основой конкурентоспособности современной фирмы является эффективное использование и участие в развитии общественных производительных сил (наука, культура, образование, глобальные коммуникации и информационные сети), не имеющих адекватной стоимостной оценки.

5. Всё более важным и требующим особой оценки в рамках системы мезо- и макроэкономического управления результатом производства становится, наряду с частным (локальным), общественный (мезо- и макроэкономический) эффект, имеющий экономическую, экологическую, социальную и информационную составляющие. В этих условиях ВВП уже не является универсальным критерием развития производства.

Поскольку базовый закон об инновациях отсутствует, следует уточнить содержание этой категории. Инновация – реализуемый на рынке новый или существенно улучшенный продукт, технология, метод организации производства, труда и управления, дополняемый соответствующей интеллектуальной собственностью. Инновацией нельзя назвать НИОКР, если их результат не воплощён в признанных рынком продуктах, технологиях и методах. Инновацией не является продукт, собранный на базе не принадлежащей производителю интеллектуальной собственности (бренд, технология, программное обеспечение и т. д.).

Инновации производятся (особенно на понижательной фазе Кондратьевского цикла) не в интересах максимизации прибыли, а под давлением внешних воздействий. Первое из них – конкуренция за сохранение и расширение своего места на рынке. Вывод на рынок iPod и iPhone компании Apple заставил её конкурента Nokia в 2012 г. начать выпуск супердешёвых (30–35 долл.) мобильных телефонов с цветным экраном. Прибыль практически нулевая, но иначе придётся уйти с рынка. Высокую рентабельность в промышленности обеспечивает лишь преимущественно монопольное производство давно выпускаемой, но нужной рынку продукции. В производстве азотных удобрений в России она достигает 30%, фосфатных – 40%, калийных – 80% (Ведомости. 27.07.2011). Высокорентабельна «гламурная экономика», которую некоторые экономисты поспешили назвать базой постиндустриального общества – виртуальные, прежде всего, финансовые услуги, брендированные предметы роскоши и т. д. [14]

Вторым важнейшим внешним фактором инновационного развития стали установленные законом технологические регламенты. Дж. Моторс и южнокорейский производитель электроники LG начали совместную разработку электрокаров, а лидирующие конкуренты на мировом авторынке «Тойота» и «Форд» создали альянс по разработке гибридных (электробензиновых) двигателей. Новую продукцию придётся продавать ниже себестоимости (с помощью госдотаций). Компании вынуждены пойти на это, так как закон США требует сокращения расхода топлива на 100 км пробега с 8,5 л в 2011 г. до 6,63 л в 2016 г. и 4,32 л в 2025 г. Инновация окупится за счёт сокращения выброса парниковых газов (на 6 млрд куб. м) и уменьшения наполовину импорта нефти (на 12 млрд бар.), а также снижения расходов автомобилистов (на 8 тыс. долл. в год). В России таких регламентов пока практически нет.

Третьим внешним двигателем инноваций являются оборонные расходы. Благодаря им появились радары и реактивные двигатели, авиастроение и радиовещание, микрочипы были разработаны для управления ракетами, Интернет начинался как военный проект связи, потребовавший оптоволоконных кабелей и быстродействующих компьютеров. Бюджет финансировал разработки в области автоматического слежения и технологии баз данных. Катастрофическое отставание науки и техники в России началось с практически шоковой остановки бюджетного финансирования оборонного комплекса (при этом предприятия должны были по-прежнему содержать мобилизационные мощности).

В мире сложились три модели инновационного развития. Южно-азиатская модель (массовое экспортное производство стандартной техники) не подходит России, не располагающей резервами аккуратной и нетребовательной к условиям труда рабочей силы. Малоперспективна и американская модель, основанная на высокоразвитом рынке длинных денег. Так, программы разработки экологичных и энергоэффективных двигателей, реакторов третьего поколения (увеличение КПД урана с 1 до 10–20%) и т. д. базируются на долгосрочных финансовых и налоговых гарантиях, кредитах Минэнергетики. В России твёрдые финансовые гарантии реальны лишь сроком на один бюджетный год.

Наиболее реальна немецкая модель – специализация на индивидуальном и мелкосерийном производстве высокотехнологичных товаров по долгосрочным контрактам на основе кластерной кооперации фирм и коалиционных соглашений акционеров, топ-менеджеров и представителей персонала. В любом случае двигателем инновационного развития не выступают стихийные рыночные силы.

В ряде монографических исследований последних лет доказана определяющая роль инфраструктуры в преодолении последствий глобального кризиса и создании новой системы регулирования экономики [15, 16, 17, 18]. В отличие от субсидий банкам и корпорациям, повышения пенсий, пособий и т. д. вложения в инфраструктуру увеличивают не доходы компаний и домохозяйств, но, прежде всего, – число рабочих мест квалифицированного труда, темпы роста реального производства, реальную стоимость активов, спрос на инновации и инвестиции.

Инфраструктуру как особый сектор экономики отличает высокая капиталоемкость, риск и длительный срок окупаемости вложений, который компенсируется внешним экономическим, социальным и экологическим эффектом. Этот сектор использует и развивает общественные производительные силы и потому не может управляться на чисто рыночной основе. Наряду с государственной и частной здесь получает развитие кооперативная собственность потребителей инфраструктурных услуг. Исследования Всемирного банка показали, что в инновационной экономике развитие материальной и нематериальной (hard and sof) инфраструктуры при рациональном сочетании рыночных методов и активной роли государства обеспечивает устойчивый экономический рост и социальное развитие, сокращает трансакционные издержки фирм.

Инвестиции в инфраструктуру в 2000-х годах достигли 4,2% мирового ВВП, в том числе в ЕС – 5,3%, Северной Америке – 4,6%, Китае – свыше 6%, в России – 1,2%.

В докладе Института глобализации и социальных движений «Транспорт России: застой и деградация» (2011 г.) отмечается, что удельный вес дорог с твёрдым покрытием в 2005–2008 гг. сократился с 91,3 до 83,4%, транзитные перевозки через Россию – в 6 раз (2000–2008 гг.), средняя стоимость сооружения 1 км дорог с твёрдым покрытием в России (около 13 млн долл., в том числе на трассе Краснодар–Новороссийск – 32 млн, а Москва–Петербург – до 65 млн долл.) намного выше, чем в Польше (7 млн), США (6,5 млн), Финляндии, не говоря уже о Китае (2,9 млн долл.).

По данным В. Иноземцева (Ведомости. 31.05.2011), среднегодовой прирост автодорог с твёрдым покрытием в 1970-х гг. составлял 11,3, а в 2000-х годах – лишь 1,6 тыс. км в год. Средняя скорость движения по автодорогам в России в 3–5 раз меньше, чем в ЕС (200– 300 и более 1000 км в сутки), а расход бензина на 30–40% выше. Число действующих аэропортов в 2000-х годах сократилось с 1450 до 329, новые железные дороги не вводились, а тарифы в 2000–2010 гг. выросли в 3,7 раза. Транспортные издержки в России составляют 16–20%, а в странах ЕС – менее 7% себестоимости. Тарифы на электроэнергию выросли в 5 раз и достигли уровня США и 83% от уровня Франции, цены на бензин – почти в 5 раз.

Издержки на производство 1 т калийных удобрений выросли в 2,6 раза, 1 т бензина АИ-95 – в 3,1 раза, 1 т асфальта – в 3,7 раза, 1 т металлопроката – в 3,8 раза, на добычу 1 т угля – в 4,2 раза, а 1000 куб. м газа – в 6 раз. Это подрывает конкурентоспособность российской экономики, при значительно меньших доходах цены на жизненно важные товары превысили уровень сопоставимых по душевому ВВП зарубежных стран.

По оценке Минтранса, из-за низкой пропускной способности, отсутствия или плохого качества дорог ежегодно теряется 4% ВВП. Более 70% торговли России и стран СНГ обеспечивается иностранным флотом и перевалкой грузов в зарубежных портах.

По данным информационно-аналитического портала «Экономическая безопасность», в 2011 г. добыча нефти находилась на уровне 1972 г., угля – 1957 г., бумаги – 1965 г., цемента – 1962 г., химических нитей и волокон – 1959 г. По данным Росстата, в 1990– 2008 гг. производство тракторов сократилось в 19 раз (до уровня 1930-х годов), кормоуборочных комбайнов – в 1,4, зерноуборочных – в 9 раз, доильных установок – в 50 раз.

Импорт занял более 70% российского рынка, доля машин и оборудования в экспорте сократилась до 6%. Доля машиностроения в мировом промышленном производстве составляет, по данным UN Monthly Bulletin of Statistics, в развитых странах 37%, в развивающихся – 20%. В России доля машиностроения в общем объёме инвестиций в основной капитал промышленности составляла к 2010 г. 6,1%, в том числе в производство машин и оборудования – 2,4%, электронного и оптического оборудования – 1,3% (в 2005 г. – 1,5%). Без структурного сдвига в экономике не будет спроса на инновации.

В среднесрочной (до 2020 г.) перспективе выделяются следующие основные направления реформирования производственной инфраструктуры.

Информационно-коммуникативная инфраструктура – единственный её вид, который в последние 20 лет получил в России быстрое развитие без крупных госдотаций и при значительном снижении цен на услуги. Это было достигнуто благодаря отказу как от шоковой приватизации, так и от госмонополии. На рынке конкурируют 3–4 крупных (Ростелеком, МТС, Мегафон и др.) и ряд региональных компаний. Правительство взяло под свой контроль орбитально-частотный ресурс, который не подлежит приватизации (передаче в частную собственность или постоянное бессрочное пользование).. Интернет как глобальная информационная сеть является по своей природе общественной производительной силой, которая не может находиться в частной собственности корпораций. Однако вопрос о стандартах сотовой и других видов связи, которые находятся в руках частных компаний, ещё не решён.

Оправдались прогнозы ученых стран ОЭСР [20] и американских учёных [21] о том, что конкуренция агентов телекоммуникационной инфраструктуры обеспечит как минимум 5%-ный прирост ВВП. Реформирование всех других видов инфраструктуры также должно базироваться на органическом соединении приватизации, регулирования и конкуренции [22], долгосрочных контрактах и жёстком регулировании естественных монополий [23].

По оценке McKinsey Global Institute, в 2009–2020 гг. объём производимых в мире новых данных вырастет в 4 раза, новые открытия в оптоэлектронике и фотонике станут основой нового поколения электронных устройств и высокоскоростного широкополосного интернета. В 2007–2011 гг. поток информации во всемирной сети вырос в 100 раз и к 2015 г. увеличится ещё на 50%. Россия отстаёт по объёму электронных трансакций между фирмами, электронной розничной и биржевой торговли, оказания дистанционных услуг в сфере государственного управления, образования, медицины и т. д., созданию публичных баз данных о потенциальных поставщиках, рынках сбыта, инновациях, объектах недвижимости и т. д. Поэтому реальная отдача информационных технологий всё ещё намного ниже, чем в странах ОЭСР. Их главный эффект – снижение издержек установления и поддержания взаимодействий, поиска новых партнёров. Расходы на информационные технологии в России ниже, чем в Бразилии и Китае.

Реформирование энергетической инфраструктуры включает отказ от вертикальной интеграции (разделение компаний, занятых генерацией, транспортировкой и сбытом электроэнергии), приватизацию с участием иностранных компаний тепловой генерации при высоких инвестиционных обязательствах, создание оптового рынка энергии и мощностей. Реформа принесла свои плоды. Ввод новых мощностей увеличился с 3,2 ГВт в 2010 г. до 6,4 – в 2011 г. и 7,8 ГВт – в 2012 г., причём КПД новых энергоблоков на 1/3 выше среднероссийского. До 70% топлива на Сургутской ГРЭС составляет попутный нефтяной газ, который раньше бесполезно сжигался.

В то же время руководители инфраструктурных монополий с госучастием выводили средства отрасли за рубеж и на семейный бизнес с помощью зарегистрированных на родственников подставных и офшорных фирм. В 2008–2010 гг. прибыль энергосбытовых организаций неоправданно выросла в 2,8, а их дивиденды – в 3,1 раза. Рост тарифов подвигнул ряд потребителей на создание собственных котельных, что явно противоречит логике мирового развития. Инвесторов отталкивает постоянное изменение правил работы рынка. Саморегулирование энергорынка, как показал опыт, невозможно: нужен единый мегарегулятор, система долгосрочных свободных контрактов и договоров на предоставление мощности как база ценообразования.

Главной проблемой энергетики, а также транспорта остаётся неготовность институциональной среды к созданию долгосрочных и стабильных правил конкурентного поведения. Тарифы на энергию и железнодорожные перевозки по-прежнему устанавливаются по советской формуле «издержки плюс прибыль», что делает инновации и снижение затрат невыгодным, поскольку это не позволяет увеличивать тарифы. По данным Совета производителей энергии, доля производителей в её розничной цене составляет всего 25% (1,3– 1,4 из 2,5 руб. за 1 кВт.ч в пересчёте на одноставочный тариф). За вычетом стоимости топлива ТЭЦ получают всего 0,6 руб. за кВт.ч. Доходность по инвестиционным проектам составляет в среднем 13%, цена кредита или облигационного займа – 11–12%, акционерный капитал обходится ещё дороже. Это означает, что при сроке окупаемости 15 лет и нынешнем уровне инфляции инвестиции в лучшем случае бесприбыльны.

Основную часть дохода от продажи электроэнергии получает государственная сетевая монополия, инвестиционные издержки которой непрозрачны и не контролируются потребителями, а также сбытовые компании и другие посредники. Их доходность, по данным KPMG Synergies, составляет 20–50%, причём вся чистая прибыль направляется на дивиденды. Нельзя допустить новой монополизации рынка.

Аналогичные проблемы возникают в дорожно-транспортной инфраструктуре, реформирование которой только начинается. Выделение из состава ОАО РЖД Первой грузовой компании способствовало обновлению вагонного парка, но коммерческая фирма заинтересована в максимизации своей прибыли, а не эффекта у клиентов. Оказалось, что цементовозы приносят гораздо меньшую прибыль, чем другие массовые грузы, поскольку выпуск и транспортировка цемента зимой резко сокращается. Проблема может быть решена путём организации складов клинкера в зонах его потребления и его последующего смешивания с местными материалами. Однако компания пошла по более выгодному пути – списала почти половину цементовозов и стала отказывать в заявках на перевозку цемента. Резко усложнилось и подорожало обслуживание малого и среднего бизнеса.

Весьма опасна тенденция по продаже объектов инфраструктуры анонимным и монопольным компаниям. Крупнейший в России аэропорт «Домодедово», портовые сооружения Усть-Луги и т. д. принадлежат офшорным фирмам, собственников которых установить не удаётся. Морские порты Дальнего Востока, Петербурга, Мурманска и т. д. принадлежат или могут перейти в собственность металлургических и других компаний, которые заинтересованы, прежде всего, в обслуживании своих грузов. Наиболее вероятные покупатели приватизируемых железнодорожных компаний – Globaltrans и другие частные монополии, уже владеющие крупным вагонным парком, терминалами в портах Петербурга, Таллина и т. д.

ОАО РЖД из-за слабого развития инфраструктуры, по оценке В. Якунина (Ведомости. 01.09.2011), не сможет к 2015 г. перевезти 270 млн т грузов. Для расшивки узких мест в инфраструктуре нужно вложить 400 млрд руб., но не за счет ежегодного повышения тарифов за счёт инвестиционной составляющей, а на базе выпуска государственных инфраструктурных облигаций. Их может купить Пенсионный фонд, неиспользуемые резервы которого к 2012 г. достигли 3 трлн руб. Пятилетний контракт с РЖД, предусматривающий объём услуг, приоритетные инвестиции, источники финансирования и рост тарифов, должен заменить ежегодные торги об их повышении, подрывающие саму возможность долгосрочного планирования.

За 10 лет намечено почти вдвое увеличить протяжённость автомагистралей. На развитие транспортной системы Москвы выделено 2,2 трлн руб., в том числе 1,6 – из городского бюджета. Однако эти программы наталкиваются на проблему непомерно высокой (в несколько раз больше, чем в Финляндии) стоимости дорожного строительства, которая на 30–40% состоит из выкупа земельных участков. В странах ЕС развитие инфраструктуры планируется на 10–20 лет вперёд и земля, в основном муниципальная, выделяется заблаговременно.

В России до сих пор не признана особая роль земельной инфраструктуры, собственниками которой, на равных условиях с государством и муниципалитетами, могут стать только частные субъекты, гарантирующие её экологичное и производительное использование. Поскольку решения о развитии инфраструктуры принимаются лишь при утверждении очередного бюджета, инсайдерская информация попадает в руки дельцов, которые заранее скупают нужные участки и получают на этом громадную спекулятивную прибыль.

Экологическая инфраструктура России нуждается в коренном обновлении. Хотя выброс парниковых газов сократился в связи со снижением производства, Россия занимает второе, после Китая, место в мире по числу городов (в основном химико-металлургических центров) с опасным загрязнением атмосферы. Предстоит практически заново создать отрасль по сбору, транспортировке и переработке отходов (на свалках и терриконах «хранится» 2–3 млрд т).

Россия занимает первое место в мире по запасам пресной воды, которая в XXI веке становится наиболее ценным и дефицитным ресурсом. Однако в самой России, по оценке Минприроды, 11 млн чел. используют непригодную, а половина населения – не соответствующую современным требованиям питьевую воду. Из-за потерь душевое потребление воды в 1,5–2 раза выше, чем в зарубежных странах. Только 60% расхода учитывается приборами. Между тем, установка домовых счётчиков в Москве сократила душевой расход воды в 1,5 раза.

Аквакультура в 2010-х годах производит 44–45% мирового рынка водных биоресурсов. Более 1/3 этого объёма даёт Китай. В Норвегии разведение лосося (1 млн т в год) уступает по рентабельности только нефтегазодобыче. В России за 15 лет продукция рыбоводства сократилась в 5 раз (с 500 до 114 тыс. т), доля на мировом рынке – до 0,2%, хотя Баренцево море идеально для выращивания сёмги, а дальневосточные моря – моллюсков. По опыту лидеров мирового рынка нужна комплексная программа развития водной инфраструктуры, выращивания рыбопосадочного материала, производства кормов и оборудования. До сих пор закон признаёт собственность на морепродукты только с момента их вылова. Это означает, что выпущенные в воду мальки и т. п. считаются бесхозными. Акватории сдаются в аренду лишь на короткий срок, что делает бессмысленными вложения в их обустройство.

Россия располагает 22% лесов мира, депонирующих половину наземных запасов углерода, что обеспечивает устойчивость биосферы. Надёжная охрана, заготовка всего прироста, а главное – глубокая переработка лесных ресурсов, включая отходы и торф, вполне может дополнить нефтегазовые доходы. Однако частные фирмы не заинтересованы в нерентабельной деятельности по утилизации отходов и предупреждению пожаров.

Мировой опыт доказывает ограниченность как неоклассической концепции экологической политики, в центре которой аукционная продажа квот на использование природных ресурсов и приведенная цена природной ренты, так и административного распределения имущественных прав на использование природных ресурсов с помощью гослицензий (этот метод до сих пор преобладает в России). Наиболее перспективен неоинституциональный подход, при котором правила поведения фирм определяются экологическими нормативами, причём при установлении и перераспределении имущественных прав учитываются не только прямые трансакционные издержки фирм, но и внешний социально-эколого-экономический эффект.

Теории инновационной инфраструктуры посвящена обширная литература [22, 23, 24 и др.]. Эта инфраструктура способствует преодолению абсолютной и относительной ограниченности всех видов ресурсов за счёт их наиболее рациональной комбинации, эффективного использования и развития творческой инициативы хозяйственных субъектов. Инновационный процесс при этом превращается в совокупность конкурирующих альтернативных инновационно-инвестиционных проектов.

За последнее время опубликован ряд исследований о взаимосвязи социальных институтов и инновационного развития. Межстрановое сопоставление подтвердило причинно-следственную связь между качеством институтов и экономическим ростом, причём этот рост не сводится к увеличению ВВП, а институты включают всю культуру общества [25]. Отвергается противоположность институционального и монетарного подхода: упорядоченная иерархия институтов создаёт систему страховок и гарантий устойчивости монетарной системы, укрепляет доверие в денежных отношениях [26].

Доказана несостоятельность узкотехнологической концепции глобального кризиса, что подтверждает необходимость синтеза этой концепции с институциональной парадигмой в рамках эволюционной экономической теории [27]. Выявлена роль таких элементов институциональной системы как права собственности, соблюдение контрактов, ограничение извлечения ренты, доверие между хозяйственными субъектами, общественное мнение [28], а также отношения между государством и бизнесом, связанные с получением административной ренты [29].

Методологической основой преодоления институциональных барьеров инновационного развития должна стать концепция общественного блага, которое не сводится к сумме частных благ и к приросту ВВП. Лозунг «что хорошо для Дженерал Моторс, то хорошо и для США» оказался несостоятельным. Корпорация, благодаря помощи государства, снова стала прибыльной, но сократила число заводов в США с 47 до 32, численность персонала с 265 до 208 тыс. чел., в том числе членов профильного профсоюза – с 62 до 49 тыс. Зарплата новым рабочим завода в штате Огайо сокращена вдвое.

В России затраты всех корпораций на НИОКР, по данным Минэкономразвития, составляют всего 0,3–0,4% ВВП – в несколько раз меньше, чем в Китае, а по абсолютной сумме – вдвое меньше, чем в одной компании Volkswagen (ФРГ), а в ряде фирм – меньше расходов на корпоративы. Наукоемкость (соотношение расходов на НИОКР и выручки фирмы) современного производства должна составлять не менее 3–5%.

Сокращение участия государства в экономике означает отказ от производства конкурирующих с частным бизнесом товаров и услуг, многих разрешительных и надзорных функций при резком увеличении роли государства в организации учёта, кадастровой оценки и стимулирования развития и эффективного использования национального достояния, природных ресурсов и интеллектуальной собственности, общественных благ. Они находят выражение в ликвидации устаревших, опасных для здоровья и создании новых производительных рабочих мест, улучшении состояния окружающей среды, обеспечении всем трудоспособным возможности получить нужное образование, квалификацию, медицинские, жилищно-коммунальные и другие социальные услуги, необходимые для развития личности.

Новые социальные институты не возникнут стихийным образом и не могут быть заимствованы у других стран. Их должны целенаправленно выращивать местное самоуправление, государство, гражданское общество [30]. Примером может служить Сингапур, который в течение жизни одного поколения, не имея ни экспортного сырья, ни внешнего финансирования, превратился из нищей, коррумпированной и этнически разделённой страны в мирового лидера по конкурентоспособности, удобству ведения бизнеса, прозрачности рыночных отношений, качеству экологии и жизни в целом. Сингапур не заимствовал западные образцы парламентаризма: президентские выборы шесть раз были безальтернативными, оппозиционные газеты закрывались, за торговлю наркотиками и т. д. применяется смертная казнь. Главный инвестиционный фонд и инфраструктура находятся в собственности государства. Индивидуальны пенсионный счёт, под который можно получить льготную ипотеку, кредит на образование и элитные медицинские услуги, пропорционален «белой» зарплате работающих, остальные (кроме инвалидов) не могут претендовать на пособия. Сроки открытия нового отечественного и иностранного бизнеса минимальны, а любые попытки рейдерства, протекционизма и т. д. жёстко пресекаются.

Новая политэкономия включает экономику конвенций [31, 32, 33] – механизм согласования интересов различных групп бизнеса, работников, потребителей, местного общества и государства. Российское антимонопольное законодательство до сих пор трактует как «сговор» любую форму согласования действий хозяйствующих субъектов, даже если она не ограничивает конкуренцию, не устанавливает монопольные цены и лишь улучшает положение потребителей [34]. Закон «О защите конкуренции» (Ст. 11) прямо запрещает «координацию согласованных действий».

Исследование «Экопсиконсалтинг» (2008–2011 гг.) не обнаружило корреляции между типом собственности, качеством управления и уровнем бюрократии (соотношение важности соблюдения процедур и реальной эффективности). Конкурентоспособность государственных нефтегазовых компаний Норвегии, Бразилии, Китая ничуть не уступает частному бизнесу, в ещё большей степени это относится к образованию, здравоохранению, культуре. В 2012 г. крупнейшие ТНК Sony, Toshiba и Hitachi объединяют свои производства дисплеев, используемых в смартфонах, планшетных компьютерах, телевизорах и т. д., и продают 70% новой государственной компании «Innovation Network Corporation of Japan», оставляя себе лишь 30% в равных долях. Это позволит организовать выпуск более тонких жидкокристаллических дисплеев нового поколения с более высоким разрешением.

Приватизация инфраструктурных компаний успешно проведена в Бразилии (15% акций «Petrobras»), Китае (5% акций Сельхозбанка), намечена в 2012–2016 гг. в Казахстане (нефтепроводная компания «КазТрансОйл», электросетевая KEGOC, авиакомпания Air Astana, «Казмортрансфлот» и т. д.). Однако на фондовый рынок выводится лишь 5–15% акций, основным покупателем выступает население и пенсионные фонды, а не зарегистрированные в офшорах конгломераты. В России в ближайшие годы намечено продать госпакеты акций 14 компаний, в том числе Роснефти, Русгидро, Ростелекома, ВТБ, Аэрофлота, аэропорта «Шереметьево» и др. Однако в чьи руки они попадут, пока неясно. Анализ динамики госсектора в 2000-х годах и сложившихся групп интересов указывает на необходимость изменения модели управления государственной собственностью, на ограничения и риски ускоренной приватизации [35].

Проекты Программы-2020, подготовленные на базе либерально-монетарной теории ГУ ВШЭ и рядом других коллективов, предполагают реформирование денежно-кредитной и научной, но даже не упоминают промышленную политику. Обилие природных ресурсов не рассматривается как конкурентное преимущество России, поэтому намечен переход к мировым ценам на все виды сырья и резкий рост налогообложения соответствующих отраслей. Однако преодоление бюджетного дефицита, снижение инфляции и даже положительное сальдо продажи лицензий не создадут спрос на инновации, пока не будет воссоздано машиностроение, а сырьевые отрасли не станут наукоёмкими.

Россия занимает первое место в мире по добыче и экспорту нефти, но только 0,7% мирового рынка полимеров. Душевое производство пластмасс и химических смол несопоставимо с США (26 и 276 кг), то же относится к химическим волокнам и нитям (1,1 и 13,5 кг). Лишь половина российских НПЗ вводила в 2010– 2011 гг. новые технологии. Несмотря на помощь государства, глубина переработки нефти в 2007–2011 гг. снизилась с 75 до 71% (в развитых странах – 95%). По оценке В. Иноземцева (Итоги. 2009. № 52), основу мировой торговли составляет продукция обрабатывающей (35,2%) и добывающей (32,4%) промышленности. Доля услуг составляет 19,1%, даже США от продажи лицензий, патентов и т. д. получают лишь 4,2% экспортных доходов. Китай и другие динамичные страны добились успеха за счёт эффективной промышленной политики, покупая или копируя зарубежные технологии.

Развитые зарубежные страны давно отказались от конгломератов в пользу специализированных публичных корпораций, акции которых находятся в свободном обороте, и лишь 5–7% пакета принадлежит инвестиционным и пенсионным фондам. В 2012 г. корпорация Kraf Foods – второй после Nestle производитель кондитерских изделий и продуктов быстрого приготовления – разделяется на кондитерскую (шоколад, снэки и т. д.) и продуктовую компанию (макароны, сыр, масло и т. д.). Всемирный банк к 2012 г. впервые оценил рынок неакционерных форм организации производства (более 2 трлн долл.), включающий аутсорсинг, сетевые подряды (1,1– 1,3 трлн долл.), франчайзинг (330–350 млрд долл.), лицензионное производство, сферу управляющих компаний и т. д.

Российская экономика до сих пор шла по другому пути. Слияния и поглощения, в основном недружественные и рейдерские, усиливают роль конгломератов непубличного типа, принадлежащих олигархическим кланам. Скупка непрофильных активов (например, «Северсталь» приобрела группу туристских компаний, а телекоммуникационная АФК «Система» – нефтехимический комплекс Башкирии) никак не связана с развитием инновационной экономики.

Историю рыночной экономики в современной России можно разделить на три фазы. На первом, переходном этапе (1990-е гг.) были созданы прообразы рыночных институтов, преодолён многолетний дефицит товаров, введена частная собственность на средства производства и жильё. На втором, стабилизационном этапе (2000-е гг.) были преодолены попытки раскола России, ограничена власть олигархов, выплачена основная часть госдолга, достигнута устойчивость бюджета и рубля, существенно увеличились доходы большой части населения. На модернизационном этапе (2010-е гг.) создаются условия для модернизации экономики.

Однако многие макроэкономические преобразования, разрушившие прежнюю систему социальных институтов, принесли огромную выгоду олигархическим и чиновничьим кланам, но снизили конкурентоспособность экономики. Результатом такой экономической политики, как справедливо отметил директор Института экономики РАН Р. Гринберг (МК. 26.02.2009), стала «демодернизация в экономической, социальной и культурной сферах. За эти годы утрачено чувство национальной общности, что прежде всего связано с дискредитацией самого понятия «общественный интерес». Следует отметить следующие провалы институциональной политики.

1. Гиперинфляция (в 1992 г. – 2600%) уничтожила оборотные средства предприятий и сбережения населения, сделав невозможным появление массового класса собственников. Она была подстегнута преждевременным введением свободного обмена на СКВ (в Китае он до сих пор не разрешён), что позволило бывшим 14 союзным республикам после введения собственной валюты обменять вышедшие из хождения рубли на доллары с помощью организованной преступности. Отмена контроля над ценами до формирования конкурентного рынка и полноценных субъектов рыночных отношений привела к разорению массы граждан и взвинчиванию монопольных цен.

2. Преждевременное и шоковое введение свободы внешней торговли и оборота капитала, позволившее вывезти до 1 трлн долл. за рубеж и беспрепятственно ввозить спекулятивный капитал. Страны Западной Европы отменили ограничения в этой сфере, лишь обеспечив прочные позиции на мировом рынке, а Китай, Индия, Бразилия не сделали этого до сих пор. Первые миллиардеры сколотили свои состояния, скупая стратегическое сырьё по внутрироссийским, а продавая – по мировым ценам.

Россия стала самой открытой крупной экономикой в мире: доля экспорта в её ВВП в 2010 г. достигла 30% (США – 9, Япония – 14, Китай – 27%). По данным Росфиннадзора, криминальный вывоз капитала с помощью фиктивных сделок и фирм-однодневок вырос в 2008–2010 гг. с 8 до 163 млрд руб. По данным ЦБ (Ведомости, 10.05.2011), в 2008–2011 гг. доля прямых иностранных инвестиций (ПИИ), направленных на строительство новых или реконструкцию действующих предприятий России сократилась с 50 до 20%, 40% ПИИ – российские деньги из офшоров, не приносящие новых технологий и предназначенные для скупки активов, часто непрофильных с целью их последующей перепродажи.

3. Приватизация предприятий тяжёлой индустрии при свободной купле-продаже ваучеров (работники вынуждены были продать их за бесценок, так как не получали вовремя зарплату), заниженной оценке имущества (по балансовой стоимости без учёта инфляции и нематериальных активов) и на базе залоговых аукционов (приближенные к власти лица брали кредит в госбанках, одалживали эти деньги государству, а после заранее предусмотренной задержки в возврате долга присваивали залог) была воспринята как разграбление народного достояния, делающее бессмысленным честное отношение к труду. Прибыльными после повышения мировых цен на сырьё стали лишь компании, приносящие природную ренту. Приборостроение, электроника, инвестиционное машиностроение, создающие наибольший спрос на инновации, практически ликвидированы.

Приватизация и свобода импорта подорвали программу конверсии. Оборонные заводы не могли конкурировать с ТНК на рынке бытовой и другой гражданской техники. В Китае госпредприятия были не приватизированы, а переведены на конкурентные условия работы. Смысл переходного периода заключается в создании новых, а не присвоении уже действующих фирм.

4. Приватизация алкогольной отрасли (в странах Северной Европы торговлю алкоголем ведёт государство) привела к сокращению доли соответствующих доходов в бюджете в 1990–2010 гг. с 26 до 1%. Четверть бюджета оказалась в руках алкобаронов, которые наладили массовое производство неучтённой продукции (в основном в южных республиках) и платят дань террористам и организованной преступности.

5. Свобода открытия фирм (зачастую по утерянным или заимствованным паспортам, без учёта квалификации и опыта учредителей, при минимальном капитале) сделала Россию в 1990-х гг. мировым лидером по числу бирж, банков (более 3 тыс.), авиакомпаний (более 300) и т. д.

По оценке экспертов, кредитование реального сектора ведёт не более 300 банков, причём у самых крупных из них 40% ссудного портфеля приходится на долю десятка заёмщиков, входящих в данную финансовую группу или аффилированных с ней. Остальные банки до 70% валовой прибыли получают за счёт спекуляций ценными бумагами, валютой и т. д., финансирования слияний и поглощений, трансграничных сделок, а не реальных инвестиций. Весьма высок уровень спрэда между ставками, по которым выдаются кредиты и принимаются депозиты.

Спасение «Банка Москвы», выдававшего за счёт средств городского бюджета кредиты липовым офшорным и неконкурентоспособным аффилированным фирмам, обошлось примерно в 1% ВВП. По тем же причинам отозваны лицензии Межпромбанка и т. д. Банки активно участвовали в создании финансовой пирамиды ГКО, которая привела к дефолту 1998 г. По данным ЦБ РФ, в 2011 г. 30 крупнейших банков, в том числе Сбербанк и «Банк Москвы», с помощью кредитования офшоров и т. д. вывели из России 20 млрд долл. капитала. Свобода, не предполагающая ответственности, экономика «быстрых денег», стремление к краткосрочной выгоде стали нормой поведения в экономике.

По оценке Росфинмониторинга, около половины зарегистрированных фирм не ведут реальной хозяйственной деятельности, не платят налогов, не представляют статотчётность и ликвидируются после выполнения 1–2 сделок по фиктивному экспорту (для возмещения НДС) и импорту (для вывоза капитала). Россия списала десятки миллиардов долларов долгов, выданных зарубежным странам без обеспечения, как это считается обязательным в Китае.

6. В России создана монопольная посредническая инфраструктура, получающая основные доходы от импорта техники. В Москве в 2011 г. после организации прямых закупок медтехники её цены снизились в 3–4 раза. Однако научное оборудование до сих пор поступает конечным потребителям по цене, завышенной в 4–5 раз.

Ликвидация системы госзакупок и потребкооперации привела к прекращению товарного производства овощей и фруктов во многих регионах. Частные посредники предлагают цены, не оправдывающие затрат. Россия стала импортёром яблок, моркови и других овощей. В Пермском крае годовой прирост леса составляет 29 млн куб. м, а заготовки – лишь 3,7 млн. Ликвидация системы госзакупок леса и леспромхозов привела к обезлюдению сотен населённых пунктов на севере края. Лес Прикамья вывозят в Турцию, Иран и на Кавказ этнические кланы, связанные с местными властями.

7. Большой ущерб промышленности нанесло создание в России сборочных производств зарубежных ТНК. До 85% телевизоров, холодильников, стиральных машин и другой крупной бытовой техники, половина автомобилей, большая часть тракторов и комбайнов выпускается на заводах, технологические центры которых и производство сложных узлов и деталей размещены за рубежом. Это делает ненужными российскую техническую науку и инженерное образование. Офисный планктон, который готовят экономические и юридические вузы, торгует воздухом в посреднических конторах, а инженеры-разработчики оказываются не у дел и продолжают уезжать за рубеж.

В Китае 100%-ные иностранные компании разрешены лишь при условии 100%-ного экспорта их продукции. Для выхода на внутренний рынок они должны передать местным компаниям интеллектуальную собственность и контрольный пакет акций. Так, компания Lenovo приобрела у IBM производство персональных компьютеров со всеми технологиями, к 2012 г. заняла 13% мирового рынка и рассчитывает в 2014 г. занять лидирующие позиции на рынке России. Другая компания приобрела лицензию на производство жидкокристаллических дисплеев и выпускает их уже под своим брендом, заняв до 1/4 мирового рынка. Построено 13 заводов в Африке, Латинской Америке и других странах, которые не имеют опыта высокотехнологичного производства. В 2012 г. такой завод вводится в Петербурге. Приносящие наибольшую добавленную стоимость НИОКР, дизайн, инжиниринг, управление логистикой будут выполняться в Китае, операторов для конвейера в России найти будет трудно.

Ценовая конкуренция в области издержек на труд стала тупиковым направлением и для Китая, и для России. По данным IMS Global Insight, зарплата на заводах Golden Electronics, где собирается техника для Nokia, Motorola, Apple и др., выросла в 1999–2011 гг. со 100 до 400–500 долл. в месяц, рабочий день сократился с 12–14 до 8–9 час., а рабочая неделя – с 7 до 6 дней (этому предшествовали забастовки, самоубийства и т. д.). Некоторые сборочные заводы КНР стали убыточными. ТНК переводят швейные фабрики в Бангладеш (среднемесячная зарплата 2011 г. – 65 долл.), обувные (Nike, Reebok, Adidas) – в Индонезию (в 2012 г. экспорт обуви достигнет 2 млрд долл.), электронику (Intel, Dell, H P, Apple, Nokia) – во Вьетнам и Камбоджу.

Среднемесячная зарплата в России в 2012 г. превысила 700 долл., в Петербурге – 1000, в Москве – 1500, что сопоставимо с уровнем вполне благополучных стран ЕС (Эстония – 800 евро). В этих условиях не следует предоставлять Nokia, Siemens, Ericsson, Huawei, Alcatel, Lucent и другим ТНК права российских производителей на том основании, что они организуют сборку техники в России, нередко используя уже списанное в других странах оборудование. Минпромторг справедливо предлагает предоставлять это право лишь при условии, что российская сторона владеет не менее 50% капитала, включая технологии и программное обеспечение. Уровень локализации по всем типам техники должен составлять не менее 60–70%, а доля НИОКР, выполняемых в России – не ниже 5%.

8. Узкорыночная аграрная политика не учитывала роль сельского хозяйства в сохранении национальной культуры и окружающей среды. Рост производства, которого добились иностранные и офшорные агрохолдинги в птицеводстве, зерновом, сахарном и масличном комплексах, сопровождался социальной деградацией села, агротехнического машиностроения и аграрной науки. Двенадцать миллионов сельчан получили в виде земельных паев 108 млн га – половину сельхозугодий России, но большинство из них не получило реальных участков из-за дорогостоящего межевания и кадастровой оценки и не смогло без помощи государства обрабатывать их, не имея начального капитала. 30 млн га выведено из оборота. Лишившись работы, жители сел (только в 2010 г. около 3 тысяч населенных пунктов ликвидировано) и малых городов спиваются и уже не способны к квалифицированному труду. Многие жители горных районов Кавказа оставили сельское хозяйство и занялись теневым клановым бизнесом в регионах России.

9. Централизация денежных потоков и управления экономикой подорвала институциональную базу регионального развития. Модернизация экономики оказалась невыгодной как передовым, так и депрессивным регионам: в первом случае она приводит к росту отчислений в федеральный бюджет, во втором – к сокращению субсидий. В результате социальный разрыв между регионами и внутри них недопустимо вырос. По данным переписей в 2002–2010 гг. население Москвы увеличилось на 10% (до 11 млн чел.), ряда дотационных южных регионов – на 15%, а в преимущественно русских регионах на столько же сократилось. Децентрализация управления предусматривает передачу примерно ста федеральных функций регионам, увеличение их доходов на 2 трлн руб. и дифференциацию налогового механизма с учетом особенностей региональных институтов.

Общий вывод: инновационное развитие – качественно новая институциональная модель, радикально изменяющая правила поведения во всех сферах жизни общества. Нынешняя институциональная инфраструктура, включая законодательство, систему социальных стандартов и технологических регламентов, систему правоприменения, культуру поведения, блокирует модернизацию экономики.

Формально в России принята континентальная европейская модель, согласно которой статьи закона должны регулировать все возможные ситуации. Однако за рубежом действуют стабильные законы прямого действия, всё, что прямо не запрещено законом, разрешено. В России законы носят слишком общий характер, часто изменяются, не могут действовать без подзаконных актов. Так, в 2011 г. был принят закон о микрофинансовых организациях и кредитных кооперативах. Из-за отсутствия подзаконных актов о надзоре, налога на ростовщический процент и т. д. в России появилась альтернативная банковская система с явными признаками финансовой пирамиды. Кредиты выдаются под 1–2% в день без залога, поручительства и справки о доходах.

Российское право характеризуется как толковательное. В инновационной экономике статьи закона не могут предусмотреть все виды разрешённых действий. Исследование Института проблем правоприменения (2011 г.) показало, что 57–65% судей принимают решения, ориентируясь на позицию вышестоящих судебных органов, а не на текст закона. По данным компании «Гарант» (2011 г.), положения кодексов (кроме семейного) переписываются раз в 1,5 года, а Налогового – каждые 18 дней (20 раз в год), а с учётом инструктивных писем Минфина и ФНС – ещё чаще – 40 раз в год. Нередко эти решения имеют обратную силу: налоги начисляются за предыдущий период задним числом. Это делает невозможным стратегическое планирование.

На практике законом является не акт, принятый законодательным органом, а толкование подзаконной инструкции местным чиновником, нередко подсказанное недобросовестным конкурентом. Пересмотр уголовного законодательства по экономическим вопросам не решил проблему, так как суд вправе субъективно устанавливать наличие отягчающих обстоятельств (действия в составе группы и т. д.) и рецидива (после того, как предприниматель теряет свой бизнес и получает условное наказание, но продолжает защищать свои имущественные права, против него возбуждается ещё один иск). Необходимо освободить от уголовного преследования все составы, которые не причиняют вреда и ущерба конкретному лицу и связаны с конфликтом хозяйственных субъектов. Это предмет гражданского процесса. Из УК должны быть исключены статьи (171, 177, 185.1, 193) о незаконном предпринимательстве, уклонении от погашения кредита и т. д.

Инновационная экономика – экономика риска и неопределённости, окупается лишь 1–2 из 10 проектов. Российское право предусматривает наказание за проекты, не принесшие достаточно прибыли (хотя при этом осуществляются мегапроекты «назло надменному соседу»). Необходимо коренное изменение законодательства в сфере интеллектуальной собственности, правил взаимодействия науки и инновационного бизнеса, инновационного поведения, статуса институтов развития, института доверительной собственности (траст). Следует разрешить принятые за рубежом гибкие рамочные контракты (в России они считаются юридически ничтожными), создание организационно-правовых форм бизнеса без образования юридического лица (альянсы, партнёрства и т. д.), запретив в то же время деятельность на территории России офшорных фирм, не раскрывающих своих собственников и выгодоприобретателей.

Институциональная инфраструктура включает систему социальных стандартов, определяющих порядок распределения и перераспределения доходов, гарантируемый в данном регионе уровень и качество потребления товаров и социальных услуг. Такая система создана только в странах Северной Европы. В США, по данным Institute for policy studies, в 25 из 100 крупнейших компаний фонд оплаты топ-менеджеров превысил общую суму налогов, вносимых в бюджет. В России, по данным С. М. Миронова (Известия 20.04.2011), топ-менеджмент металлургических компаний (несколько сотен человек) в качестве бонусов получает в 2 раза больше, чем фонд оплаты труда 160 тысяч работников этих компаний.

Как отметил В. В. Путин, средняя зарплата преподавателей университетов в 2011 г. (21,4 тыс. руб.) была ниже среднероссийской, но ректоры получали до 15 раз больше. Новое руководство Роскосмоса сократило разрыв в оплате топ-менеджеров и персонала с 8–10 до 5 раз, в том числе за счёт бонусов, которые выплачивались даже при нарушении обязательств по госконтрактам.

Система социальных стандартов заменяет частные решения законом. Это особенно важно для формирования муниципальных бюджетов. После отмены налога с продаж они стали дефицитными и расходуются в основном на зарплату. Ежегодный торг за трансферты с вышестоящим руководством не обходится без «заносов» и «откатов». Стандарт, установленный законом, заинтересует местные власти в увеличении собственных доходов, не опасаясь сокращения трансфертов.

По данным У. Нордхауса (Йельский университет, США) доходность вложений в инновации в 1948–2001 гг. составила всего 0,19% – меньше темпа инфляции и доходности казначейских облигаций. Прибыль инновационных фирм составила всего 2,2% вновь созданной стоимости. Лишь установленные законом регламенты – обязательные требования и ограничения технико-экономических и экологических параметров продукции, услуг и технологий – заставили металлургические компании США закрыть рентабельное, но экологически вредное доменное и мартеновское производство на берегу Великих озёр. Локальная прибыль снизилась, но общество получило выгоду от уменьшения выбросов, снижения ресурсоёмкости производства и технологических рисков, создания новых рабочих мест на заводах по электровыплавке стали на базе металлолома и т. д.

По закону Corporate Average Fuel Economy Regulations, расход топлива на 100 км пробега сократился с 17 до 8,6 л. Регламенты строительства сократили за 30 лет энергопотребление жилых и административных зданий в 4 раза (экономия 100 млрд долл. в год). Регламенты требуют развития безотходных производств, вторичного использования промышленных и бытовых отходов. В 2012–2014 гг. в США вводятся стандарты, требующие сокращения на 90% выбросов угольных и мазутных ТЭЦ. Это приведет к закрытию многих из них или модернизации стоимостью 10 млрд долл.

В России комплексная система технического регулирования отсутствует [36]. В результате для монопольного поставщика нефелина оказалось более выгодным направлять отходы в отвалы, чем заключать соглашения с расположенными в г. Пикалёво (Ленинградская область) компаниями о комплексной переработке этих отходов в нужную рынку продукцию. На вводимом в 2012 г. весьма дорогостоящем нефтехимическом комплексе ТАНЕКО (Татарстан) выпуск светлых нефтепродуктов составляет всего 38% – меньше мировых норм. НПЗ предпочитают экспортировать мазут и сырьё для переработки за рубежом, нанося прямой ущерб российской экологии.

Правоприменительная система включает не только силовые, но и налоговые, рыночные, образовательные и другие структуры. В России она поражена коррупцией. «Коррупция опасна для нашей страны не только потому, что она повсеместна, – отметил зам. премьер-министра, курирующий модернизацию, В. Сурков (Известия. 14.04.2011). Она практически смертельна ещё и потому, что в России берут взятки даже не процентом от прибыли, не из экономической логики, а, закладывая свою коррупционную долю столько, сколько захотелось, – двойную, тройную стоимость товара или услуги. Зафиксируют себе сумму, наберут её взятками и уходят на пенсию. Такую коррупционную логику не выдержит ни одно общество».

Для радикального сокращения коррупции необходимо прежде всего сократить число чиновников, занятых разрешительными и контрольно-надзорными функциями. Их общее число в 2000– 2010 гг. выросло в 1,4 раза (до 1,5 млн чел.). Число налоговиков в России в расчете на тысячу жителей больше, чем в США в 4, а таможенников – в 2,5 раза.

В. В. Путин в качестве приоритетной поставил задачу покончить с офшорным наследием эпохи дикой приватизации, вывести стратегические отрасли из офшорной тени. «Иначе ни о каком деловом климате и доверии к нам и речи быть не может» (Интерфакс. 19.12.2011). К сожалению, это сказано на рубеже 2012, а не 2000 года За это время из России утекли сотни млрд долларов, которые могли составить финансовую базу модернизации.

Необходимо ратифицировать п.20 Международной конвенции о борьбе с коррупцией, которая разрешает конфисковать имущество, в том числе зарегистрированное на родственников, лиц, не способных доказать законное происхождение своих доходов и активов, особенно недвижимости.

Анализ мирового опыта позволяет сформулировать основные правила эффективной модернизации.

1. Основой модернизации, как показывает опыт 130 стран, обобщенный в китайском журнале «Modernization, science newsletters», является новая (вторичная) индустриализация. Это требует особого внимания к промышленной политике. После вступления в ВТО предстоит заменить субсидирование избранных компаний системой долгосрочного кредитования и страхования всего перспективного бизнеса. Правила ВТО разрешают введение акцизов на импорт подержанной техники и не ограничивают вложения в инфраструктуру.

2. Мировой опыт доказывает неэффективность как авторитарной, навязанной центром, так и спонтанной модернизации «снизу», при которой рынок, как это предлагают либеральные экономисты [37], сам постепенно в расчете на увеличение прибыли приспособит экономику к новым условиям. Глобальная конкуренция не отводит для этого России достаточного времени. Эффективна лишь модернизация, основанная на сотрудничестве государства и бизнеса на базе стратегического планирования, демонополизации рынка и создании системы социальных стандартов и технологических нормативов.

3. Эффективная модернизация должна быть широкомасштабной, а не очаговой, т. е. ориентироваться не только на создание новых, но прежде всего на реформирование традиционных отраслей экономики, в первую очередь машиностроения, АПК и строительства.

4. Не следует противопоставлять догоняющую и опережающую модернизацию. Ее следует начинать с эффективного заимствования зарубежных технологий (но не массового импорта готовой продукции) с постепенным переходом к созданию и патентованию собственных новых продуктов и брендов.

5. Ряд стран ЮВА, как отметил В. М. Полтерович (Полит.RU. 20.12.2011), добились успеха на основе экономической модернизации, т. е. развитии производства и экспорта при невысоком качестве институтов и высокой коррупции. Но эти страны располагали большими финансовыми ресурсами за счет низкой оплаты труда и социального пакета. Конфуцианская идеология отдавала предпочтение сбережению над потреблением, сохранению вековых традиций подчинения воли государства.

Россия не располагает ресурсами для чисто экономической модернизации. Бюджет 2012–2014 гг. предусматривает увеличение расходов на оборону и охрану правопорядка с 22,5 до 33% при сокращении затрат на национальную экономику с 18,1 до 11,3%, на образование, здравоохранение и культуру – с 9,1 до 7,2%, на ЖКХ – с 1,6 до 0,5% расходов федерального бюджета. Модернизация невозможна без привлечения инвестиций частного капитала и домохозяйств, ресурсы которых достигают 20 трлн руб.

Это значит, что модернизация может быть только институциональной, обеспечивающей надежную защиту бизнеса, высокое доверие к власти, проведение судебной, пенсионной, здравоохранительной, образовательной, жилищно-коммунальной реформ, новую промышленную, аграрную и региональную политику.

В статьях и выступлениях В. В. Путина в начале 2012 г. впервые на таком уровне представлены институциональные пути формирования новой экономики на основе отхода от стандартных либерально-монетарных догм. Эффективность этой экономики определяет рост социального капитала, а не только ВВП и других стоимостных измерителей, создание высокотехнологичных рабочих мест, позволяющих использовать и развивать способности каждого человека, преодолевать чрезмерные социальные различия, в том числе путем увеличения налогов на сверхбогатых. Вопреки надеждам радикальных либералов о полном отказе от рычагов государственного управления экономикой и передаче этих функций «невидимой руке рынка», которой сейчас распоряжается глобальный финансовый капитал, государство будет определять приоритеты социально-экономического развития, поддерживать на основе ГЧП крупные инфраструктурные проекты, институты формирования «длинных денег» и вовлечения в инвестиции средств населения, содействовать увеличению внутреннего рынка на основе реинтеграции постсоветского экономического пространства.

Это должно привести к тому, что финансовые ресурсы России будут вкладываться не в ценные бумаги США, а в прозрачные и открытые для оценки и дискуссий со стороны конкурирующих фирм и профессионального сообщества инвестиционные проекты, которые будут проходить обязательный и публичный ценовой и технологический аудит.

Впервые на таком уровне признается, что стратегические ресурсы России оказались в руках узкого круга частных лиц, что основная масса людей, владеющих капиталом и принимающих инвестиционные решения должна жить в России, связывать с ней будущее своих детей, соотносить свои долгосрочные интересы с ее развитием. Рациональным поведением предпринимателей стало не соблюдение законов, а договоренность с чиновниками, налоговыми и правоохранительными органами, судебной системой, позволяющая получать прибыль за счет подавления конкуренции, а не повышения экономической эффективности фирм. Для преодоления системной коррупции предлагается изменить само государство, исполнительную и судебную власть, демонтировать обвинительную связку правоохранительных, следственных, прокурорских и судебных органов.

Предложены конкретные меры по улучшению позорного для России инвестиционного и делового климата (у России 120-е, а у Казахстана – 47 место в мировом рейтинге), включая сокращение в 3–7 раз сроков подключения к энергосетям, таможенного оформления, получения разрешений на строительство, времени заполнения бухгалтерских отчетов. Особое значение имеет передача всех экономических дел и хозяйственных споров из судов уголовной юрисдикции в гражданско-правовой арбитраж, замена административного контроля и бесчисленных проверок саморегулированием и страхованием ответственности, организация партнерства государства, бизнеса и общества при корректировке хозяйственного законодательства.

Некоторые положения представленной экономической программы вызывают возражения. В статье В. В. Путина «О наших экономических задачах» (Ведомости. 30.01.2012) говорится о снижении доли государства в экономике. Однако замена административных регламентов рыночными механизмами, приватизация и ограничение покупки госкомпаниями новых активов приведет к усилению роли государства на основе организации стратегического планирования, долгосрочного прогнозирования, реального ГЧП, а главное – разработки и внедрения системы технологических нормативов и социальных стандартов, заставляющих фирмы и регионы осваивать инновации. Для регионов вместо нынешних четырехсот показателей достаточно оценивать качество жизни по соответствию 10–15 установленным для данной группы регионов социальным стандартам. Об эффективности инноваций в бизнесе свидетельствует не доля предприятий, внедряющих технологические инновации (этот показатель, предложенный в статье, легко нарисовать), а доля на рынке профильной продукции, число рабочих мест квалифицированного труда, созданных у производителей и потребителей продукции, ее цена в расчете на единицу эффекта.

В перечне отраслевых приоритетов, предложенных в статье, не оказалось станкостроения и других отраслей инвестиционного машиностроения, сегмента глубокой переработки сырья. Эти отрасли позволяют реализовать конкурентные преимущества России и создать реальный спрос на инновации.

Можно согласиться с тем, что пересмотр нечестной приватизации 90-х гг. уже не рационален. Но почему не согласиться с предложением самих олигархов о разовом компенсационном налоге, чтобы окончательно закрыть эту проблему. Эти средства могут быть использованы для создания по опыту развитых стран в каждом районе двухгодичных коммунальных колледжей для подготовки квалифицированных рабочих и служащих, нужных местной экономике. Сомнения вызывает сугубо положительная оценка вузовского бума. В СССР было 50, а в современной России насчитывается 1000 юридических вузов. Дипломированные юристы, экономисты, политологи и т. д. часто обладают высокими амбициями, но низкой квалификацией. Нередко они представляют кадровый резерв для антиправительственных митингов, а не для новой экономики.

В. В. Путин отметил, что вертикально интегрированные корпорации в высокотехнологичных отраслях не стали глобально конкурентоспособными и рентабельными. В этих корпорациях дочерние фирмы становятся монопольными поставщиками товаров и услуг. Мировой опыт свидетельствует, что гораздо более эффективны компании, которые ведут разработку, сборку и обслуживание новой техники, получая все транспортабельные узлы и детали от сторонних поставщиков, выбираемых во всем мире по конкурсу.

Заслуживает поддержки тезис о вреде чрезмерного протекционизма. Однако другие члены ВТО используют его для поддержки своей авиаиндустрии, судостроения, АПК. Б. Обама в послании Конгрессу 2012 г. предложил вдвое снизить налоги и субсидировать компании, возвращающие рабочие места в депрессивные регионы США, и увеличить налоги для тех, кто выводит рабочие места за пределы страны. Во Франции поддержка АПК составляет 15 млрд долл. в год, а в России при гораздо более суровом климате сокращается в 2012–2018 гг. с 9 до 4,8 млрд долл. По оценке Минсельхоза отмена пошлин на импорт свинины в пределах квот приведет к удвоению его доли на внутреннем рынке. По оценке В. В. Путина из-за демпинга зарубежного порошка производство молока в России в 1990–2011 гг. сократилось на 40% (с 55,7 до 31,7 млн т).

В 2005–2011 гг. число заводов сельхозмашиностроения в России сократилось с 100 до 60, а рабочих мест – со 100 до 50 тысяч. «Ростсельмаш» переводит производство тракторов и другой техники на свой завод в Канаде, где электроэнергия вдвое, кредиты втрое (4 и 12% годовых), а металл – на 10–15% дешевле. Под план модернизации там можно получить кредит на 10 лет под 0,5%. Снижение импортных пошлин с 15 до 5% может погубить отрасль, необходимую для обеспечения продовольственной безопасности, аграрного экспорта и как оборонный резерв. В программу строительства новой экономики необходимо включить систему долгосрочного субсидированного кредита и страхования нововведений и экспорта, акцизы на импорт подержаной техники, субсидии на НИОКР, развитие инфраструктуры и замену устаревшей техники, как это было сделано для автомобилей.

В 2000 г. в Литературной газете были опубликованы две дискуссионных статьи. А. Илларионов, вскоре ставший помощником Президента РФ по экономике, требовал полного отказа от государственной промышленной политики, а Л. Бляхман – ее активизации. На практике в России сложилось убийственное сочетание ультралиберальной свободы движения капиталов и вывода активов в безналоговые офшоры с антилиберальным подчинением бизнеса клану чиновников. Для новой индустриализации необходима уже не государственная, а национально-региональная промышленная политика, основанная на согласованных решениях власти, общества и бизнеса. Она нужна уже давно, но лучше поздно, чем никогда.

1. Маневич В. К. Кейнсианская теория и российская экономика. М., 2010.

2. Малышева Н. Помогает ли Дж. М. Кейнс исследовать российскую экономику? // Вопр. экономики. 2010. № 12.

3. Rogof K., Rainhart K. Tis time is diferent. New York, 2010.

4. Fox S. Te Myth of the rational market. New York, Harper Business, 2010. 382 p.

5. Родрик Д. Промышленность – основа жизнеспособной демократии // Ведомости, 18.08.2011.

6. Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. Экономика как синергетическая система. М., 2010.

7. Мовсесян А. Г. Либерализм и экономика. М.: ЛОГОС, 2003.

8. Алесима А., Джавацци Ф. Либерализм – это левая идея. М., 2011.

9. Богомолов О. Неолиберализм – тормоз модернизации. Российский опыт // Экон. стратегии. 2011. № 5.

10. Intangible assets: measuring and enhancing their contribution to corporate value and economic growth. Washington DC, 2009. 106 p.

11. Боул С. Микроэкономика. Поведение, институты и эволюция. М., 2011.

12. Internet governance: infrastructure and institutions / Eds. L. Bygrave, S. Bing. Oxford, 2009. 246 p.

13. Yeung A., Wong A. Network infrastructure security. Boston, MA, 2009.

14. Иванов Д. Гламурный капитализм: логика «сверхновой» экономики // Вопр. экономики. 2011. № 7.

15. Achieving the millennium development goals: the role of infrastructure / Eds. D. Leipziger et al. Washington DC, WB, 2003. 25 p.

16. Infrastructure at the crossroads: lessons from 20 years of World Bank experience. Washington DC, WB, 2006. 141 p.

17. Rethinking infrastructure for development / Eds. F. Bourguignon, B. Plescovic. Washington DC, WB, 2008. 205 p.

18. Physical infrastructure development: balancing the growth, equity and environmental imperatives / Eds. W. Asher, C. Crupp. New York, 2010. 271 p.

19. Бляхман Л. С. Три цвета экономического времени: свершения и проблемы российской экономики. СПб., 2011. 243 с.

20. Telecommunication infrastructure: the benefts of competition. Paris, OECD, 1995. 83 p.

21. High performance computing: paradigm and infrastructure / Eds. L. Yang, M. Guo. Hoboken, N. S., 2006. 776 p.

22. Инновационная экономика / под ред. А. А. Дынкина и Н. И. Ивановой. М., 2001.

23. Инновационная система России: модель и перспективы развития. М., 2003.

24. Кузык А., Яковец Ю. Россия-2050: стратегия инновационного прорыва. М., 2005.

25. Акиндинова М., Алексашенко С., Петрошевич А., Петрошевич М. Сколько стоят неработающие институты // Вопр. экономики. 2011. № 8.

26. Ляско А. Деньги и институциональные иерархии: о поддержке доверительных отношений в сложных монетарных системах // Вопр. экономики. 2011. № 7.

27. Фролов Д. Теория кризисов после кризиса: технологии versus институты // Вопр. экономики. 2011. № 7.

28. Эггертссон Т. Знания и теория институциональных изменений // Вопр. экономики. 2011. № 7.

29. Олейник А. Политэкономия власти: подходы к анализу отношений между государством и бизнесом в России // Вопр. экономики. 2011. № 5.

30. Кузьминов Я. И., Радаев В. В., Яковлев А. А., Ясин Е. Г. Институты: от заимствования к выращиванию. Опыт российских реформ и возможности культивирования институциональных изменений. М., ГУ ВШЭ, 2005.

31. Бесси К., Фавро О. Институты и экономическая теория конвенции // Вопр. экономики. 2010. № 7. С. 12–38.

32. Кирчик О. Экономика конвенций, экономическая гетеродоксия и социальная онтология // Вопр. экономики. 2010. № 7. С. 4–11.

33. Бесси К., Фавро О. Экономика конвенций и институционализм: результаты взаимодействия // Вопр. экономики. 2010. № 9.

34. Авдашева С. Незаконность молчаливого сговора в российском антимонопольном законодательстве. // Вопр. экономики. 2011. № 5.

35. Радыгин А., Синачев Ю., Энтов Р. Государство и разгосударствление: риски и ограничения «новой приватизационной политики» // Вопр. экономики. 2011. № 9.

36. Крючкова В. Система технического регулирования в России: возможное и ожидаемое воздействие на конкуренцию // Вопр. экономики. 2009. № 11.

37. Ясин Е. Институцианальные ограничения модернизации или приживется ли демократия в России // Вопр. экономики. 2011. № 11.

Теоретические основы перехода к социально-инновационной планомерной экономике

Доминировавшая до сих пор неоклассическая концепция «Экономикс» ограничивалась построением абстрактных моделей рыночного равновесия на основе представлений о рациональных экономических ожиданиях, полной информированности и свободной конкуренции хозяйственных субъектов. Социальная политика не входила в предмет экономической теории. Однако в инновационной экономике, которую исследует новая политическая экономия, развитие социального и человеческого капитала становится главной целью и фактором развития. Коренное реформирование социальной политики включает изменение ее субъектов, объектов, методов разработки и реализации основных направлений. Типология видов социальной политики в мире показывает, что Россия не может механически копировать зарубежный опыт, а должна разработать собственную модель, соответствующую принципам социальной справедливости и задачам новой индустриализации.

Институциональные условия перехода к инновационной экономике при обострении глобальной конкуренции требуют новой социальной политики. На индустриальной стадии развития экономики капитал, по определению К. Маркса, был представлен материальными средствами производства, которые обеспечивали прирост прибавочной стоимости за счёт эксплуатации живого труда. Социальная наука базировалась на концепциях Вебера (1858–1917 гг.) о социальных классах и статусных группах, поведение которых регламентировалось репрессивными санкциями общественных институтов и Дюркгейма (1861–1920 гг.) об индивидуалистической основе организации общества. Однако уже в середине ХХ века появились контрактные теории социальной солидарности, согласно которым социальная реальность не сводится к действиям индивидов (social realities outside the individual), а социальная политика должна определяться интересами всего общества, а не его отдельных классов (from segmental to advanced societies) [1].

Основой инновационного развития становится невещественный капитал – социальный, человеческий, инновационный, организационный, который выражает общественные производительные силы, не имеющие адекватной стоимостной оценки и не всегда находящиеся в частной собственности. В современной экономике именно этот капитал определяет темпы и качество роста на базе развития и эффективного использования человеческого потенциала, повышения качества жизни.

На локальном уровне невещественный капитал воплощается в нематериальных активах, которые реализуются вместе с фирмой (гудвилл) или отдельно от неё (изобретения, промышленные образцы, запатентованные технологии, ноу-хау и т. д.). Их нельзя оценить ни по затратам на производство, ни по совокупной прибыли от их использования без учёта сопряжённых затрат других хозяйственных субъектов и внешнего социально-экономического эффекта (экстерналий).

За последние 20 лет опубликовано более 3 тыс. монографий по теории социального капитала и связанных с ним социальных сетей в бизнесе и обществе. Социальный капитал определяется как способность системы к самоорганизации для совместных действий по созданию общественных благ [2]. Социальный капитал создается отношениями индивидов. Он может сберегаться и расходоваться как и другие формы капитала. Исследования подтверждают его возрастающее влияние на культуру, распределительную политику, социальную дифференциацию, формы демократии, коррупцию, экономическую мотивацию и бизнес [3]. Развивается корпоративная социальная ответственность за состояние природной и социальной среды [4]. При этом выделяются конвенциональные (основанные на сотрудничестве и согласовании интересов) и неконвенциональные социальные активы [5].

Анализируются тенденции к деградации и коммерционализации социального капитала, увеличению доли финансового капитала (сумма деривативов к 2013 г. в 10 раз превысила мировой ВВП), который используется преимущественно для финансовых спекуляций, а не производственных инвестиций и подрывает устойчивость мировой экономики [6]. Финансовый капитал оторвался от реального производства [7].

Экологический кризис привел к массовому движению за «зеленую Европу» [8]. Цифровая революция изменила электоральную политику и методы воздействия элиты на избирателей [9]. Новые информационные технологии превратили электронные СМИ в орган сетевой демократии, политический субъект, персонализирующий коллективные действия и организующий социальные протесты [10]. Социальная политика должна учесть связанные с этим изменения культуры, вовлечение местных сообществ, молодежи, женщин, сельского населения в движения против глобализации и финансового капитала [11].

Исследование Оксфордского университета подтвердило возрастание роли и расширение содержания социальной политики в условиях глобализации, роста насилия и терроризма [12], а также провала ряда социальных утопий [13]. В политической социологии важное место занимают идеи итальянского коммуниста Грамши [14].

Специальные исследования доказали тесную связь социального капитала с производительностью экономики знаний [15], с созданием высокотехнологичных региональных кластеров – агломераций, где межфирменные сети создают рабочие места высококвалифицированного труда и формируют институциональную политику (institutional policymaking) на базе культурно-этических, а не только узко рыночных ценностей.

В последние годы экономическое значение социального капитала, его взаимосвязь с формированием инновационных институтов, в том числе в сфере государственного управления, роль в благополучии городов стали предметом исследования российских экономистов [16]. Особое значение имеет анализ структуры социального капитала, его «открытых» и «закрытых» разновидностей, форм, механизмов и методов измерения экономического эффекта развития социального капитала. Рост ВВП должен происходить за счёт приращения реальной добавленной стоимости, а не конъюнктурных доходов и выручки от привлечения зарубежных кредитов. Иностранные фирмы, интеллектуальная собственность которых не принадлежит России, захватывая внутренний рынок, способствуют развалу её научно-технического комплекса и социального капитала.

Превращение Азиатско-Тихоокеанского региона в мировой центр экономического развития во многом связано с традициями конфуцианских цивилизаций, ориентированных на совместный труд и духовность, созданием 20–30 агломераций от Сингапура до Японии, где 10–30 млн человек образуют не только демографический и экономический, но и инновационно-культурный центр развития творческих коммуникаций. В Китае национальная идентификация, преобразование социальных институтов, развитие интеллектуальной элиты перевесили негативные последствия экологической деградации. Политическая экономия разрушения (political economy of destruction) именно с провалами в социальной политике связывает рост терроризма, неконтролируемой миграции [17], местных войн и провалов демократии [18], новые формы классовой борьбы и социальной дискриминации [19], которые описаны в работах S. Resnick, R. Wolf и других «неортодоксальных марксистов».

А. Смит – профессор нравственной философии и К. Маркс считали политику государства, партии, общественных групп, базовые ценности общества важным предметом экономической науки. В конце ХХ века политэкономия, в том числе в России, была заменена на экономикс, предложившую вечные и единые для всех стран модели рыночного равновесия. Вместо социальной и промышленной изучалась только денежно-кредитная политика. Однако в современной экономике хозяйственные субъекты не действуют на основе своих рациональных ожиданий в условиях свободной конкуренции, не получают всю необходимую для этого информацию. Глобальный кризис ознаменовал закат рентно-долгового капитализма и чисто рыночной парадигмы, при которой государство обслуживает, прежде всего, глобальный финансовый бизнес.

На Первом политико-экономическом конгрессе стран СНГ и Балтии (2012 г.) отмечалось, что новая политэкономия призвана исследовать проблемы неравенства и бедности, которые не нашли решения в рамках либерально-монетарной теории, ориентируясь на социальные, экологические и гуманитарные приоритеты экономического развития, философские, социологические и политические методы исследования. Новая политэкономия отражает переход человечества в новое состояние, когда важнейшее место в интегрированной социально-эколого-экономической науке занимает социальная политика, поведение госорганов, социальных групп и избирателей в различных национальных культурах, социокультурный ресурс модернизации [20].

Новая политэкономия имеет три главных отличия. Во-первых, с помощью социологии, социальной психологии и правоведения она изучает реальное поведение общественных субъектов, а не только абстрактные общие законы рынка. Во-вторых, анализируются макрорегиональные, а не только общемировые социальные институты, определяющие это поведение. В-третьих, индустриальная рыночная экономика рассматривается как этап развития общества, а не вечная категория. Человеческий капитал становится ключевым фактором развития экономики [21]. Люди хотят не жить для того, чтобы работать, а эффективно работать для того, чтобы хорошо жить.

Более 1600 монографий за последние годы посвящены проблемам формирования работников экономики знаний (Knowledge workers), способных не только к исполнительской, но, прежде всего, к творческой деятельности по созданию, поиску, систематизации и использованию новых знаний, в том числе в удалении от офиса (outsourcing work) [22]. Они предъявляют новые требования к содержанию и условиям труда. Система стимулирования призвана учитывать различные типы творческих способностей, особую роль успешных коллективов (winning team) и наставничества, новые типы конфликтов и способы их разрешения.

Поколение 1978–1990 гг. рождения, самое образованное в истории, должно стать и самым производительным [23]. Это требует создания новых стандартов профессиональной подготовки с учётом творческого компонента (thinking skills) [24], организации непрерывного образования на базе новых моделей оценки знаний [25]. В журнале «Academy of management» и других периодических изданиях публикуются статьи о методах развития человеческого капитала как совокупности нравственных ценностей, знаний и навыков (acquiring and developing human capital), многоуровневых моделях соответствующих ресурсов (multilevel model: emergence of the human capital resource), методах оценки инвестиций в этот капитал на макро-, мезо- и микроэкономическом уровне (evaluation methods of investment in human capital).

В России исследуется новая модель человека в экономической науке [26], возрастание роли социальной психологии в управлении капиталом [27] и осуществлении властных полномочий [28]. Доказано, что «природного проклятия», т. е. негативного влияния богатства природных ресурсов на накопление человеческого капитала не существует [29]. Это подтверждает опыт Норвегии, Австралии, Канады, Чили.

Инновационная экономика – принципиально новая фаза развития общества. Вещественные факторы производства выступают как внешняя сила по отношению к человеку и потому отчуждаются от него с помощью рыночных механизмов. Невещественный капитал – общественные производительные силы, знания, передающие их глобальные информационные сети, деловой, инвестиционный и инновационный климат, определяемый культурой данного общества и определяющий готовность и умение превращать знания в инновации, не отчуждаются от гражданина и социума как его носителей и потому не подвластны чисто рыночному механизму.

Современные средства коммуникаций позволяют людям общаться независимо от расстояния между ними и вне государственного контроля. По прогнозу Cisco, к 2016 г. население Земли достигнет 7,3 млрд чел., а количество мобильных устройств с выходом в Интернет превысит 10 млрд. Глобальный интернет-трафик вырастет в 18 раз и достигнет 130 эксабайт, что равносильно 813 квадриллионам SMS-сообщений.

Изменяется система базовых ценностей и формы их реализации. Главным фактором развития и обновления производства становится не число исполнителей, умеющих играть по установленным правилам, а интеллектуальные коллективы, способные создавать новые знания и превращать их в инновации. Базовой ценностью становится возможность выразить, развивать и реализовать способности каждого человека, удовлетворять его потребности как конечного пользователя [30].

Новая экономическая социология рассматривает хозяйственные действия как разновидность социальных, считает социальную политику главным предметом экономики [31]. Гуманизация экономической науки требует исследования духовно-нравственных факторов развития экономики, преодоления экономического эгоизма с помощью активной институциональной и социальной политики [32]. От неё зависит уровень доверия в обществе – важнейшая характеристика его социального капитала [33].

Провал в социальной политике 90-х гг. означал, по оценке П. Хлебникова, деморализацию народа и «коллективное самоубийство» [34]. Вместо необходимой для инновационной экономики консолидации происходит атомизация социума, закрывающая социальные лифты для справедливого старта [35]. По оценке статистики ООН, Россия занимает лидирующее место в мире по абсолютной величине убыли населения, количеству самоубийств среди пожилых людей и подростков, числу абортов и детей, брошенных родителями, по числу разводов и рождённых вне брака детей, по потреблению крепкого алкоголя и числу умерших от алкоголизма, табакокурения, сердечно-сосудистых заболеваний, потреблению героина (более 20% мирового производства), числу автокатастроф (в 13 раз больше среднемирового уровня) и только 111 место по средней продолжительности жизни (у мужчин – 134-е) и 127 – по показателям здоровья населения.

В. В. Путин [36, 37] отметил такие принципиальные проблемы социальной политики России как растущее неравенство и социальное расслоение, демографический кризис, низкое качество социальных услуг, прежде всего образования и здравоохранения, некомфортную среду обитания. Целями социальной политики, соответствующей принципам социальной справедливости, названы поддержка тех, кто по объективным причинам не может зарабатывать на жизнь, и обеспечение социальных лифтов, равного старта и продвижения каждого человека на основе его способностей и талантов. Однако в литературе нет ясного определения современной социальной политики и социальной справедливости, которая трактуется разными слоями населения совершенно по-разному.

В российской литературе социальная политика рассматривается как действия государства, направленные преимущественно на защиту индивидов, на время или окончательно не имеющих возможности получать доход, с помощью субсидий, льгот и т. д. [38; 39]. Это определение не соответствует условиям иновационного развития. В новой экономике социальная политика становится доминантой инновационного и экономического развития, обеспечивающей качественное изменение условий жизни [40], новое равновесие системы «человек – семья – общество». В странах ОЭСР уже к началу ХХI века инвестиции в социальный и человеческий капитал, создание и распространение знаний превысили половину их общей суммы (Япония – 53%, США – 55, ФРГ – 58,6% [Te Economist, 16.10.1999, p. 8]).

Социально-инновационную политику можно определить как согласованные и соответствующие социальной справедливости решения и действия государства, местного самоуправления, бизнеса и общественных организаций, направленные на развитие и эффективное использование социального и человеческого капитала. Субъектом этой политики становится не только государство, но, прежде всего, сами граждане и их объединения, выдвигающие свои проекты, формулирующие приоритеты и оценки социальных рисков, участвующие в обсуждении правовых актов и контроле их реализации.

Объектом социально-инновационной политики являются не только нетрудоспособные, а все члены общества, заинтересованные в развитии и эффективном использовании своих способностей, вся социальная система [41]. Механизм реализации этой политики не сводится к денежным субсидиям и льготам, а включает, прежде всего, предоставление общественных благ, необходимых для развития личности. Эти блага отличаются несоперничеством в потреблении, неисключаемостью, их освоение даёт значительный внешний эффект, связанный с преодолением свойственных рыночной экономике социальных диспропорций, развитием социальной интеграции и мобильности [42].

Социальную справедливость либералы сводят к равенству граждан перед законом, полагая, что бедность – не социальное явление, а проявление неспособности данного человека к борьбе за существование. Как отметил известный американский философ Дж. Роулс в своей работе «Теория справедливости» (1971 г.), справедливость – ценность высшего порядка, определяющая порядок и устойчивость общества. Ее уровень измеряется положением наиболее обездоленного социального слоя. Неравенство, диктуемое рыночным принципом «равных возможностей», не идет на пользу обществу и потому является несправедливым.

В противовес этому Ф. фон Хайек и другие рыночные фундаменталисты считали социальную справедливость атавизмом. Идеолог социал-дарвинизма Г. Спенсер полагал, что она играет положительную роль как стимул развития личности. М. Тэтчер, Р. Рейган и другие ультралибералы призывали «восстановить право на неравенство» путём сокращения всех видов субсидий и дотаций, социальных расходов и перераспределительных процессов.

Социальная справедливость, необходимая для инновационной экономики, включает четыре основных компонента: 1) абсолютное равенство граждан перед законом; 2) свободный доступ к образовательным, здравоохранительным и другим социальным услугам, необходимым для квалифицированного труда, участия в управлении и контроле за деятельностью власти; 3) качество жизни, соответствующее установленным законом технологическим регламентам и социальным стандартам для работников и лиц с ограниченной трудоспособностью; 4) регламентацию минимальных доходов и направление законных доходов, превышающих установленный общественным договором предельный уровень, на благотворительность (незаконные доходы и полученные за их счёт активы конфискуются). В России веру в социальную справедливость подорвала приватизация 90-х гг., дефолт 1998 г. и массовый перевод капиталов офшорной корпоратократии, оторванной от стратегических интересов России, за рубеж.

Главным препятствием для новой индустриализации в России стала кадровая деградация, вызванная разрушением системы профтехобразования, трудовой мотивации и кризисом высшего образования. По оценке Института социологии РАН большая часть работников деквалифицировалась, а необученных – люмпенизировалась. Новая образовательная политика призвана изменить содержание, структуру, технологии и критерии качества оценки образования.

Новое поколение россиян, не жившее в СССР, знакомое с европейским образом жизни и активно участвующее в социальных сетях требует новой социальной политики. Для согласования 153 законов, регулирующих социальную сферу, нужен кодекс, основанный на законодательных федеральных и региональных стандартах. Социальный бюджет должен расходоваться преимущественно на развитие инфраструктуры [43], а не на пособия и дотации. Некоммерческие организации привлекут в социальную сферу частный капитал [44].

Как отметил Генеральный секретарь ОЭСР Л. Гурриа (Ведомости. 21.06.2011), эффективность социальной политики и качество жизни нельзя измерять по душевому ВВП. Как показало сравнение России с 27 странами ЕС [45], по душевому ВВП, по паритету покупательной способности Россия (15,9 тыс. евро) превосходит Польшу (более 14), Румынию, Болгарию (10,9), Латвию, по потреблению домохозяйств – Болгарию и Румынию, однако резко отстаёт по смертности от ишемической болезни сердца (352 на 10 тыс. жителей – в 6 раз больше, чем в Бельгии, в 4 раза – чем в Австрии, в 3 раза – чем в Болгарии), инфекций и болезней системы кровообращения, расходам на здравоохранение (около 4% ВВП по сравнению с 6–8% в ЕС), смертности от ДТП (Россия – 20 на 100 тыс. жителей, Румыния – 13, Болгария – 12, другие страны ЕС – 10 при гораздо большем количестве машин). Коэффициент Джини, характеризующий неравенство доходов, в России (42%) намного выше, чем в ЕС (20–35%, а индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП) (к 2012 г. 66 место среди 187 стран) ниже, чем в Румынии и Болгарии (соответственно, 0,72; 0,74 и 0,76).

Исследовательский центр «Human development report» оценил 182 страны и региона мира по трём критериям: долголетие на основе здорового образа жизни, доступ к образованию, потребление основных благ и услуг. Первое место в 2009–2011 гг. заняла Норвегия (душевой ВВП – около 60 тыс. долл.), второе – Австралия (около 40 тыс. долл.). Франция, Швейцария и Япония замкнули десятку лидеров, США находятся лишь на 13 позиции. Россия с 1990 г. опустилась на 30 позиций и занимает относительно высокое 71 место за счёт своих передовых регионов, опережая Бразилию (75 место), Турцию (79), Китай (92), а также Казахстан (82), Армению 984), Украину (85), Азербайджан (86), но уступая Литве (46), Латвии (48), Беларуси (68).

Индекс экономического благосостояния, предложенный Л. Осбергом и Э. Шарпом [46] охватывает 4 компонента: потребление, семейное богатство, дифференциацию доходов, региональный индекс экономической безопасности (возможность получить защиту от неблагоприятных воздействий).

Количественную оценку агрегированного богатства и благополучия предлагается оценивать не по монетарным индикаторам, а по размерам чистого национального предельного потребления. Современная экономическая теория благосостояния предлагает его немонетарные индикаторы, выявляет возможности и функции субъективных оценок счастья и значимости социальных связей [47]. ОЭСР учитывает 11 индикаторов: 1) обеспеченность жильём и социальной инфраструктурой, 2) доходы населения, 3) занятость, 4) уровень образования, 5) здоровье населения, 6) эффективность государственного и муниципального управления, 7) общественная активность, 8) личная и имущественная безопасность, 9) удовлетворённость условиями жизни, 10) социальная мобильность, 11) баланс свободного времени и досуга (www.oecd.letterlifeundx.org ).

Экономическая теория счастья оценивает эффективность социальной политики по удовлетворённости жизнью, анализируя взаимосвязь этих субъективных представлений с экономическими показателями на микро- и макроуровне, корреляцию экономических и неэкономических показателей [48]. По данным Всемирной базы данных о счастье (World Database of Happiness), среди 95 государств лидируют Швейцария, Дания, Австрия, Финляндия, Австралия, Швеция, Канада, а замыкают список Молдавия, Беларусь, Украина, Узбекистан и ряд стран Африки.

По данным рейтинга благополучия Ipsos Global Research, в 2011 г. удовлетворённость работой, оплатой труда, стоимостью и качеством жизни, качеством досуга, среды обитания, дорог и т. д. в России оценивалась в 37 баллов (из 100 возможных) – ниже чем в ОАЭ (88), Саудовской Аравии (78), США (72), но выше чем в ряде стран, где уровень доходов гораздо выше.

За последние 20 лет уровень доходов и потребления материальных благ в России вырос в 1,5 раза, но затронул не все слои населения [49] и не сказался на индексе инноваций. По числу заявок на патенты и торговые марки, доходов от продажи лицензий, числу статей в научно-технических журналах Россия, по данным Human development report значительно уступает не только Японии, США и ФРГ, но и Китаю, Ю. Корее и т. д.

Целесообразно сформулировать принципы (правила) проведения социальной политики при переходе к инновационной экономике. К ним относятся:

– нацеленность на развитие социального, человеческого и инновационного капитала, а не только на поддержку лиц с низкими доходами;

– адресность, т. е. помощь лишь тем, кто в этом действительно нуждается;

– стимулирование роста конкурентоспособности на рынке труда, поиска эффективной занятости, удлинения периода трудовой жизни, а не иждивенчества за счёт государства;

– ориентация в первую очередь на развитие социальной инфраструктуры, инвестиции в человеческий капитал, производство общественных благ, а не на монетарные пособия для текущего потребления; — прозрачность, гласность и общественный контроль за эффективностью социальных расходов с учётом новых критериев качества жизни [50], оплата фактически предоставленных услуг с учётом их качества, а не смет на содержание социальных учреждений. В системе социальных услуг, государственных и социальных контрактов должны доминировать не только заказчик и исполнитель, но и потребитель, получающий конечный социальный эффект. Следует выделить типологию направлений (сфер приложения) социально-инновационной политики.

1. Демография, т. е. «сбережение народа» (этот термин использовал А. Солженицын), стабилизация и увеличение численности населения. Для России эта проблема особенно актуальна. По оценке В. В. Путина [36, 37], доля России в мировых природных богатствах составляет 40%, а в численности населения – лишь 2%. Эта численность ежегодно сокращается на 750 тыс. чел. При сохранении этой тенденции через 15 лет она уменьшится на 22 млн (1/7), что поставит под угрозу выживание нации. Россия может превратиться в «пустое пространство», судьба которого будет решаться извне.

Рождаемость в расчёте на одну женщину в 1958-2008 гг. сократилась с 2,58 до 1,34 (для стабильной численности населения необходимо 2,1), но к 2012 г. выросла до 1,42, что выше, чем в Японии и ряде стран ЕС. Средний возраст населения вырос в 2002-2010 гг. с 37,7 до 38,7 лет, что выше, чем в США (36,9), но ниже, чем в Великобритании (40), ФРГ (44,9), Франции (39,9), Японии (44,8) и т. д.

Главная проблема – высокая смертность в трудоспособном возрасте. У мужчин, по данным Минздравсоцразвития (РИА Новости. 8.11.2010), она в 5 раз выше, чем в других странах Европы и США. В России ежегодно на 1000 мужчин умирает 14 чел., а в наименее развитых и несравнимых по уровню благосостояния странах – 10 чел. (данные Отдела народонаселения ООН). Женщины живут дольше мужчин на 13-14 лет.

При этом среди лиц с высшим образованием смертность сравнима с уровнем ЕС, а среди тех, кто не окончил школу – такая же, как в беднейших странах Африки. Хотя среднедушевой доход по сравнению с 1998 г. почти удвоился, продолжительность жизни мужчин в России ниже, чем в Китае и Индии. Причина не в состоянии медицины, а в образе жизни. Число алкоголиков, наркоманов, курящих в России – одно из самых высоких в мире (вдвое больше, чем в США). Число самоубийств в 2005–2010 гг. сократилось с 42 до 23,5 на 100 тыс. жителей, но всё ещё намного превышает среднемировое (14). Число пропавших без вести, по данным МВД, составляет 80–120 тыс. в год, а по оценке эксперта В. Дёмина (Итоги. 2012. № 8) в 1990–2011 гг. выросло с 60 до 300 тыс. в год и достигло 5 млн чел. (в этом повинна организованная преступность, сатанинские и другие секты).

По данным МВД в 2010 г. насчитывалось 654 тыс. детей сирот – больше, чем после войны. Особенно тревожно положение в Сибири и на Дальнем Востоке, где население в 1998–2012 гг. сократилось с 8 до 6 млн человек (в соседних провинциях Китая живет 170 млн чел.). Плотность населения в России составляет 8,4 чел. на кв. км, в том числе в Московской области – 155, в Сибири – 3,7, а на Дальнем Востоке – 1 (уровень пустыни).

В 2000-х гг. средняя продолжительность жизни в России выросла на 5 лет и превысила уровень 1990 г. за счёт снижения смертности и роста рождаемости. Благодаря миграции численность населения России, в том числе трудоспособного, стабилизируется.

2. Миграция в эпоху глобализации стала массовым и неизбежным явлением в условиях сокращения численности населения ряда развитых стран, увеличения различий в благосостоянии и развития массовых коммуникаций. В России, по оценке ФНС, в 2012 г. находилось 9,5 млн иностранцев, из которых лишь 1,3 млн законно трудятся, 3,8 млн прибыли в гости, для обучения или лечения, а 4,4 млн составляют группу риска, 3,5 млн из них получают доходы нелегально. Ежегодно уезжает работать за границу 100 тыс. россиян (главным образом моряки на иностранные суда), а приток квалифицированных специалистов составляет лишь 38 тыс. чел. Миграционный прирост населения за последние 10 лет составил 1,381 тыс. чел., что компенсировало примерно 1/4 убыли населения (она составила 5,771 тыс. чел.). Наибольшее число мигрантов прибыло в трудодостаточные регионы – Москву и область (604 тыс.), Краснодарский край (227 тыс.), Петербург (189 тыс.).

Теоретические основы миграционной политики представлены в трудах Международной организации по миграции [51] и ряда университетов [52]. Для России особенно важен переход от количественного к качественному подходу: В. В. Путин [36, 37] предложил привлекать до 300 тыс. мигрантов – соотечественников, квалифицированных специалистов, молодёжь, готовую принять русскую культуру и ценности, в первую очередь выпускников российских учебных заведений, поставив заслон притоку неквалифицированных и не владеющих русским языком мигрантов.

3. Рынок труда нуждается в эффективном регулировании. Численность трудоспособных в России, по данным С. Патрушева (Интерфакс. 13.09.2011) в 2011–2025 гг. сократится на 10 млн чел., резервы привлечения молодёжи и лиц старшего возраста исчерпаны, дефицит квалифицированных кадров к 2020 г. составит 14 млн чел. В 2004–2010 гг. доля работающих в неблагоприятных условиях выросла с 21 до 29%. Создание и модернизация 25 млн рабочих мест высокотехнологичного труда и подготовка ответственных исполнителей сложных и постоянно меняющихся технологических регламентов – решающий фактор повышения конкурентоспособности экономики и удовлетворённости трудом. По данным «Финасовой экспертизы», в 2006–2010 гг. число работников в обрабатывающей промышленности сократилось на 16,3% (1,85 млн чел.), в АПК – на 20% (1,3 млн чел.) а в госаппарате – увеличилось на 757 тыс. чел.

В последние 20 лет опережающий рост спроса на выпускников вузов привёл к низкой безработице среди них, росту отдачи от образования в виде роста зарплаты, уменьшению доли выпускников, занятых на рабочих местах низкой квалификации. В 2010-х гг. соотношение спроса и предложения изменяется, что может привести к масштабному перепроизводству дипломированных специалистов [53].

Важным резервом является высвобождение и переподготовка работников неконкурентоспособных предприятий, сокращение числа бюджетников (Россия здесь занимает 4 место среди развитых стран), расширение рынка труда для лиц с ограниченными возможностями здоровья (по данным Госакадемии социальных наук, в России трудоустроено 3%, в США – 25%, а в Англии – 40% инвалидов), рост трудовой мобильности, в том числе миграции из трудоизбыточных южных регионов. Социальная политика должна учитывать, что по данным переписи 2010 г. трудовая деятельность обеспечивает около 50% доходов населения, а в Северо-Кавказском Федеральном округе – лишь 34%, живет на пособия, помощь родственников и т. д. в среднем по России 9%, а в СКФО – 38%.

4. Национальная политика имеет особое значение для многонациональной России, где русский народ является стержнем полиэтнической цивилизации, а более 100 национальностей – не пришлые, а коренные жители. Россия не стала ни «плавильным котлом» по примеру США, ни полем европейского «мультикультурализма» – независимого сосуществования различных культур. Цель национальной политики – развитие общей для российского народа культуры и ценностей с помощью системы образования, формирующей понимание общей для всех противоречивой, трагичной, но великой истории при многообразии национальных и конфессиональных традиций и культур.

В. В. Путин [36, 37] особо отметил недопустимость построения русского моноэтнического государства, создания региональных партий, обособленных национальных анклавов, необходимость строгого соблюдения миграционных правил и арбитража интересов различных сообществ.

По данным переписи 2010 г., русские составляют более 80% населения, однако их число за 8 лет сократилось на 4 млн, исчезло более 8 тыс. населённых пунктов в русских регионах. Население Псковской, Костромской, Магаданской, Мурманской областей сократилось на 15%, а в 15 регионах выросло (в Дагестане и Ингушетии – на 15%). Выросло число чеченцев (1,43 млн чел.), аварцев, лезгинов, ингушей. В некоторых районах Москвы (Люблино, Кожухово, Южный порт и др.) более 1/4 жителей не говорят по-русски. В ряде регионов наиболее рентабельные сферы бизнеса оказались в руках этнических кланов, установивших особые связи с администрацией.

5. Преодоление бедности и чрезмерной дифференциации доходов. По данным Росстата, за последние 20 лет доля расходов на питание в бюджете домохозяйств сократилась с 50 до 30%, число получающих доходы ниже прожиточного минимума – с 34 до 12%, обеспеченность жильём выросла с 16 до 23 кв. м на душу населения. Однако доля 20% самых богатых россиян в общей сумме доходов в 1992–2011 гг. выросла с 37,4 до 38,5%, а 20% самых бедных – сократилась с 6 до 5,2%. Разрыв в доходах крайних 10% вырос с 8 до 16,2 (втрое выше, чем в ЕС), а коэффициент Джини – с 0,26 до 0,42.

Нобелевский лауреат А. Сен показал, что нищета и голод во многих странах объясняются не отсутствием свободного конкурентного рынка и нехваткой товаров, а низким уровнем образования и культуры многих семей. Это подтвердили исследования нищеты в городах Европы, где созданы изолированные гетто, в которых живут преимущественно безработные и маргиналы.

Социальная политика должна ориентироваться преимущественно на производительные, а не распределительные факторы преодоления бедности, т. е. не только на социальную помощь, т. е. перераспределение уже созданного национального дохода в пользу нетрудоспособных и на социальное страхование, призванное помочь тем, кто временно попал в число бедных из-за болезни, несчастного случая, безработицы и т. д., а, прежде всего, на социальное содействие, т. е. создание возможностей для легального получения достаточного для выхода из бедности дохода в сфере квалифицированного труда и предпринимательства [54; 55].

Наиболее нуждающиеся, чей доход ниже прожиточного уровня, в России составляют 12% населения (этот минимум – около 7 тыс. руб. в месяц недостаточен для развития личности и во много раз ниже, чем в ЕС), низкообеспеченные, чей доход не превышает порядка 20 тыс. руб. в месяц – 30%, ниже среднего класса (доход не выше порядка 45 тыс. руб.) – 37%; средний класс (доход не более 70–80 тыс. руб.) – 14%; и, наконец, высокообеспеченные – 2%. Бедные беднее богатых в 17–18 раз, а по данным независимых экспертов – в 20–24 раза. Работники образования, здравоохранения и культуры имеют доходы 55–56% от средней зарплаты по стране, т. е. имеют самый низкий социальный статус и не являются средним классом.

По оценке экспертов Высшей школы экономики, в малых городах и сёлах свыше 6 млн чел. из-за алкоголизма и наркомании утратили способность к постоянному труду, не могут продвигаться по социальной лестнице и противостоять сплочённым инонациональным кланам в бизнесе. Для социальной адаптации таких людей нужна специальная инфраструктура [56]. К. Маркс назвал пьянство пассивной формой протеста против существующего строя. В России в 1913–2011 гг. потребление алкоголя на душу населения выросло с 4,7 (70-е место в мире) до 18 л.

По данным специальных исследований [57], из-за несправедливого распределения доходов до половины россиян считает для себя возможным отъезд в другую страну (Известия. 3.06.2011). По оценке С. Степашина, в 2000-х гг. уехало 1,25 млн россиян, преимущественно русских. Особенно важно ограничение необоснованно высоких доходов за счёт доступа к природным ресурсам и рейдерства.

Главная задача политики доходов – увеличение численности среднего класса, отличающегося относительно высокими доходами (в странах ОЭСР не менее 2–2,5 тыс., в России – более 1 тыс. долл. душевого дохода в месяц), имуществом (собственное жильё, автомашина и т. д.), социально-профессиональным статусом и самоидентификацией. В развитых зарубежных странах под это определение подходит до 70%, в России по различным оценкам – от 7 до 20%, в основном работники добывающей промышленности, естественных монополий, финансов, высшие менеджеры и чиновники, но не инновационной сферы. Увеличение доли среднего класса приводит к радикальным переменам в поведении граждан: они готовы оплачивать структурные реформы и бороться за социальную справедливость.

6. Образование в инновационной экономике определяет экономический рост прямо (через создание новых знаний и их превращение в инновации) и косвенно (через развитие умения жить в современном мире, благоприятных для инноваций среды социальных взаимодействий и социализации личности, снижение уровня агрессивности в обществе, увеличение средней продолжительности жизни и т. д.) [58].

Высшее образование в возрасте 25–35 лет получает 57% россиян, что соответствует уровню Японии, Канады, Ю. Кореи и других развитых стран. Получает или стремится получить это образование 80% выпускников школ. Однако чёткое разграничение бесплатного и платного образования отсутствует. Этот рынок непрозрачен и часто нелегален. Официально образование бесплатно, но фактически – платно. Из бедных семей в вузы поступает только 15%. Образовательная система не обеспечивает социальную мобильность, компенсирующую органически порождаемое рыночной экономикой неравенство. Необходима система отбора талантливых детей, независимо от их социального происхождения, для элитных учебных заведений.

В 2012–2014 гг. аудит позволит закрыть псевдовузы, выпускники которых претендуют на высокую зарплату, не имея нужной рынку квалификации. Более 20% работников в крупных городах не удовлетворены своей работой и социальным статусом, в том числе 5 млн выпускников вузов. Предстоит создать систему профессиональных стандартов, оценки и сертификации квалификации и компетентности специалистов, приблизить структуру подготовки кадров, где сейчас преобладают юристы, экономисты, политологи и т. д., к потребностям рынка.

В России в 1990-х гг. была разрушена система подготовки рабочих кадров. По данным Росстата, охват молодёжи 15–34 лет профобразованием удвоился, однако доля обучающихся в УЗ начального профобразования сократилась в 1990–2006 гг. с 26,7 до 14,7%, среднего – с 32,6 до 24,0%, а высшего – выросла с 40,5 до 61,8%. Соответственно число выпускников УЗ в расчёте на 10 тыс. жителей с начальным профобразованием сократилось с 70,7 до 45,7%, а высшим – выросло с 11,3 до 33,5% – втрое.

По данным Я. И. Кузьминова (ГУ ВШЭ), 83% молодых людей намерены получить высшее образование, а число рабочих мест, требующих такого образования в 1960–2010 гг. выросло с 10 лишь до 20–25% (Полит.ру. 14.01.2011). Более 10–15% абитуриентов вузов составляют школьные двоечники, 40% студентов не могут нормально учиться из-за отсутствия базовой компетенции.

В США и Японии малоквалифицированные рабочие составляют всего 5–5,5% рабочей силы, в России их доля в несколько раз выше. В развитых странах приняты законы, стимулирующие деятельность государства и предпринимателей, направленную на развитие человеческого капитала, поощряющие компании к «инвестициям в человека» с помощью налогов, льготных кредитов, общественного поощрения. В России число дошкольных учреждений в 1992–2009 гг. сократилось в 1,8 раза – с 80,3 до 45,3 тыс.

Важным общественным институтом, призванным не только защищать страну, но и участвовать в развитии, эффективном распределении и использовании человеческого капитала, должна стать армия. Это требует улучшения подготовки военнослужащих по высокотехнологичным специальностям и предоставления льгот для обучения после окончания службы.

7. Здравоохранительная политика призвана воздействовать на все факторы, влияющие на здоровье населения: медицину, образ жизни, экологию. Здравоохранительные, образовательные и культурные услуги имеют по своей природе нетоварный характер, значительный внешний эффект (лечение инфекционных, психических и других болезней важно для всего общества, а не только для самого больного), который зависит как от производителя, так и от потребителя услуги (здоровье на две трети определяется образом жизни и экологией и только на одну треть – медициной). При этом качество услуг определяется развитием науки, социальной инфраструктуры и культуры населения, а их минимальный набор, определяемый социальным стандартом, гарантируется для всех граждан без оплаты.

В современной России медицина состоит из двух секторов – платной и ведомственной, доступной 25–30% граждан, и формально бесплатной, но низкокачественной – для большинства. Смертность от сердечно-сосудистых заболеваний в возрасте 25–30 лет в 90-е годы выросла на 80%, около 40% пациентов были, по данным Е. Чазова (Известия. 07.06.2011), в депрессии, что повысило склонность к тромбообразованию.

По оценке психиатров (Итоги. 2012. № 8), из-за социальной нестабильности и стрессов 20–25% жителей страдают психическими заболеваниями, а 1/3 находится у опасной грани, которая ведёт к немотивированной агрессии, суициду (в 90-х гг. Россия по их уровню находилась на втором, а в 2012 г. – на шестом месте в мире), педофилии, семейным конфликтам и т. д. Каждая вторая семья распадается, причём 1/3 разводов можно было избежать. По данным доклада ЮНИСЕФ «Анализ положения детей» (2011 г.), около 20% подростков в России подвержено серьёзной депрессии и отклонениям в поведении (в Западной Европе – 5%), по числу самоубийств подростков (30–31 на 100 тыс. населения в год) Россия занимает 1 место в Европе (особенно высок их уровень в Туве, Якутии, Бурятии, Москве).

Почти 3/4 смертей в трудоспособном возрасте вызваны травмами, отравлениями и убийствами. Заболеваемость туберкулёзом в России в 10 раз выше, чем в ЕС. В. В. Путин [36, 37] отметил, что 80% россиян не занимаются спортом, 65% регулярно употребляют крепкие спиртные напитки или курят, 60% обращаются к врачу только после начала болезни.

Реформа здравоохранения базируется на стандартах, чётко разделяющих бесплатные и платные услуги, кардинальном повышении технической оснащённости медучреждений и квалификации персонала, возрастании роли амбулаторного лечения и профилактики, новой организации лекарственного рынка, повышения ответственности каждого человека за состояние своего здоровья.

Переход к концепции повышения качества жизни как главной цели социальной политики требует создания экологически чистой жизненной среды (экология включается в социальную политику).

8. Жилищно-коммунальная политика сталкивается с серьёзными проблемами. Средняя обеспеченность жильём по сравнению с 1980-ми гг. выросла на 40% и достигла 22 кв. м, вчетверо сократилась доля коммунальных квартир, но до 40% семей живут в неблагоустроенном, а 3,2% – в аварийном жилье без водопровода, канализации, центрального отопления, газа. Доступность жилья (его цена по отношению к доходам) резко снизилась. Цена кв. метра жилплощади в 1998–2011 гг. выросла с 7–8 до 44 тыс. руб., в том числе в Москве до 130 тыс., Петербурге до 79 тыс., Сахалине до 69 тыс. руб. До 30% нового жилья принадлежит инвесторам, купившим его с целью перепродажи.

Оплата услуг ЖКХ к 2012 г. превысила 90% экономически обоснованного тарифа, а доля расходов на эти услуги выросла с 4,7 до 9,2% доходов населения. При этом качество услуг не улучшилось. Управляющие компании, связанные с местной властью, не контролируются ни государством, ни общественностью и не обеспечивают безопасность услуг. По оценке Д. А. Медведева (Интерфакс. 10.02.2012), злоупотребления и хищничество в сфере ЖКХ вышли на уровень эпидемии.

Реформирование ЖКХ требует ликвидации локальных монополий и бесконтрольности поставщиков услуг, бюрократических и коррупционных барьеров при выделении земельных участков, согласовании проектов, подключении к энергосетям и т. д., стабилизации тарифов с учётом качества и надёжности услуг, новых социальных стандартов, повышения роли товариществ собственников жилья и общественных организаций, защищающих права граждан.

9. Политика в области культуры не сводится к музейным и зрелищным услугам. Нередко культуру определяют как разделяемые людьми смыслы, нормы и символы [59], общественные нормы и индивидуальные убеждения, социально-разделённое знание [60], как синергетический и нелинейный процесс смены стилей, чередования хаоса и гармонии .

На наш взгляд, культура представляет собой совокупность общественных институтов, прежде всего, духовно-нравственных норм поведения, определяемых потреблением социальных услуг. Культура определяет конкурентоспособность национальной цивилизации, производительность труда и качество жизни народа. Культура как совокупность базовых ценностей и основанных на них норм поведения характеризует эффективность социальной политики. Западная культура переживает глубокий кризис из-за снижения самоидентификации европейцев как христиан, роста эгоизма и вседозволенности поведения. Этим пользуется радикальный ислам. Как показало исследование Мерилендского университета (США), растёт число людей, достигших высокого материального уровня, но разочарованных общественной системой и отношением власти (frustrated achievers).

Посещаемость театров и музеев, доступ к художественной самодеятельности, распространение серьёзных книг и журналов намного ниже, чем до 1990-х гг. В сфере культуры занято 4 млн чел., но средняя зарплата работников музеев и архивов, библиотекарей в регионах, по данным Минкультуры, находится на недопустимо низком уровне (до 8 тыс. руб. в месяц). Во многих населённых пунктах нет ни кинотеатров, ни центров культуры и спорта для детей и молодёжи. Более 80% проката составляет второсортное кино Голливуда. В большинстве регионов отсутствуют хосписы для неизлечимо больных.

Корни многих наших неудач, как отметил В. В. Путин [36, 37], в неразвитости гражданского общества, в неумении власти говорить и сотрудничать с ним. Развитие мобильных технологий позволит перейти от представительной к прямой демократии, когда каждый сможет участвовать в обсуждении законов и голосовать с помощью Интернета. Однако демократия – не причина, а следствие улучшения качества жизни. В условиях раздробленного бедностью социума она может привести к диктатуре меньшинства.

Важная проблема – кризис института семьи. В связи с повышением уровня жизни семья уже не обязательна для выживания. По данным переписи 2010 г., половина женщин не имеет мужа или детей. Ослабляется роль семьи в воспитании детей из-за занятости родителей, перегруженности бытовыми проблемами, потери нравственных ориентиров.

По данным исследования консалтинговой компании Aon Hewitt, уровень вовлечённости персонала в дела фирмы (готовность прилагать дополнительные усилия для достижения реальных результатов) в России (60%) ниже, чем в развитых зарубежных странах (80%). Социальная ответственность бизнеса сводится к добровольно-принудительному финансированию государственных функций. Социальное предпринимательство предполагает участие бизнеса в решении социальных проблем [61], расширение деятельности НКО, помогающих детям из неблагополучных семей, тяжелобольным, талантливой молодёжи, поддержанию межэтнического мира и согласия.

По данным международного исследования [62], для россиян характерна высокая ценность безопасности и защиты со стороны государства при слабой приверженности ценностям новизны, творчества, самостоятельности и риска. Число сотрудников правоохранительных органов в расчёте на 1000 жителей в России (9,7) намного выше, чем во Франции (2,0), Англии (2,3), США (2,2), Японии (2,9) при гораздо большем числе убийств и других тяжких преступлений. Население России в 2011 г. было на 20% меньше, чем в 1913 г. (143 и 175 млн), а число заключённых в 5 раз больше (862 и 194 тыс., максимум – 2,561 тыс. был достигнут в 1950 г., в 1985 г. их число составило 2,357 тыс., в 1991 г. – 1,254 тыс. при 290 млн населения – см. gks.ru, fsin.ru, prison.org). Число несовершеннолетних заключённых в России (13 на 100 тыс. населения) несопоставимо с Финляндией (0,06), Норвегией (0,3), Эстонией (6,3), Польшей (6,5) и другими соседними государствами. Более половины молодых россиян, по данным опроса Института социологии РАН, готовы переступить через моральные нормы ради успеха и денег.

Противодействие культурной деградации, социальному и этническому противостоянию, воспитание уважения к личности, закону, собственности и инновациям – главная цель культурной политики. Переход к инновационной экономике невозможен без смены культурной парадигмы, формирования новой системы устойчивых ценностей и моделей поведения. Предстоит преодолеть такие отмеченные Н. Бердяевым, И. Ильиным, П. Флоренским, П. Струве и другими философами черты российского менталитета как душевная и физическая лень, государственный патернализм (иждивенчество), пренебрежение ценностью человеческой жизни, утилитарность потребностей, низкий уровень рефлексии – способности критически оценивать в дальней перспективе окружающий мир и самих себя. Н. Бердяев отмечал, что русский человек обладает обострённым чувством социальной справедливости, но не видит неразрывной связи между правами и обязанностями, в нём слабо развито чувство ответственности и дисциплины. В воспитании человека общества знаний целесообразно использовать мировой опыт.

Культура нации, ее духовные и нравственные ценности стали ареной противоборства и конкуренции с радикальным исламом и международной финансовой элитой, которые стремятся подчинить весь мир своей воле. Радикальный ислам отвергает ростовщический капитал, алкоголь, наркотики и порнографию, чрезмерную роскошь, помогает бедным семьям. Однако насильственное подчинение мышления и поведения людей единому средневековому стандарту не совместимо с инновационным развитием.

Вторая половина ХХ века ознаменовалась увеличением темпов экономического роста в развитых странах на повышательной фазе Кондратьевского цикла с 2% в 1820–1940 гг. до 4,5% в 1950–1960-х гг. и созданием социального государства благосостояния (welfare state). Начало его созданию положил Бисмарк, при котором в 1880-х гг. в Германии было введено медицинское и пенсионное страхование. В 1870–2007 гг. в США расходы на социальные нужды выросли, по данным ООН, с 7,3 до 36,6% национального дохода, в Англии – с 9,4 до 44,6, в Германии – с 10 до 43,9, во Франции – с 12,6 до 52,6%.

В мире выделяется три основных типа социальной политики: либерально-рыночная (США, ряд стран ЕС, Латинской Америки, СНГ), перераспределительная (Германия, страны Скандинавии), и переходная (Китай и другие страны ЮВА). В первом случае социальная политика финансируется за счет платы за социальные услуги, страховых отчислений, госдолга, а в США – эмиссии международной резервной валюты (по данным аудита в 2007–2009 гг. было эмитировано около 16 трлн долларов, но это не привело к инфляции, так как валюта была скуплена резервными фондами Китая, России и других стран). Перераспределительная система включает высокие социальные обязательства, компенсируемые за счет резко дифференцированных налогов (до 40% доходов и больше), бюджетных и внебюджетных фондов. В азиатских странах доля социальных расходов в ВВП втрое ниже, чем в странах ОЭСР, но в последние годы она увеличивается.

В исследовании Джорджтаунского университета (США) [63] подчеркивается провал либерально-монетарной модели и необходимость новой парадигмы социальной и здравоохранительной политики. Для Великобритании также необходим переход к новой модели государства благосостояния (advanced welfare states) [64]. Это требует реструктуризации рынка труда, перехода от частичных к системной реформе. Ее концепция стала основой конкуренции политических партий в Европе [65]. Государственный капитализм в Китае, а также в России вынужден учитывать западный опыт (develop the West) [66].

В США после кризиса 1930-х гг. была введена льготная медицина для неимущих и престарелых (Medicaid, Medicare) (доля их получателей с 1965 г. выросла с 2 до 16%), бесплатные купоны на продукты, которые в 2012 г. получали 46 млн американцев – на 74% больше, чем в 2007 г. Выплаты гражданам в 1960–2010 гг. выросли с 26 до 66% федерального бюджета и превысили поступления от их налогов. Доля граждан, получающих госпособия, в 1983–2011 гг., по данным статистики США, выросла с 30 до 48,5%, а трансфертов гражданам из бюджета – с 11,7 до 18,4% его доходов. Расходы на здравоохранение выросли с 9,5 до 16,3% личного потребления.

Удар по концепции социального государства нанесли три главных фактора: 1) сокращение темпов роста экономики развитых стран до 1–2% в 2010–2012 гг.; 2) увеличение доли лиц старше 65 лет (в странах ЕС в 2000–2012 гг. с 12 до 16%, а по прогнозу 2050 г. – до 29%), в Италии – с 18 до 21, в США – с 13 до 20% в 2050 г.); 3) сокращение числа производственных рабочих мест в связи с выводом их в страны с низкой оплатой труда. В США в 2000–2011 гг. это сокращение составило 32%, было закрыто более 42 тыс. производств, доля связанных с материальным производством рабочих мест в 1970–2011 гг. сократилась с 25 до 9%. Число рабочих мест для среднего класса в 2000–2011 гг. уменьшилось с 72 до 65 млн при росте населения на 30 млн чел. Доля рабочих мест со средним доходом в 1980–2011 гг. сократилась с 52 до 42%, а низкооплачиваемых – выросла с 30 до 40%.

Зарубежные экономисты (Х. Свердруп, Н. Рубини, П. Кругман и др.) пишут о начале заката современной технологической цивилизации, коллапсе социальной политики и англосаксонской модели социально-рыночного капитализма, основанной на невмешательстве государства в рынок, покрытии госрасходов за счёт рефинансирования долга и инвестирования преимущественно в финансовый капитал и недвижимость, а не в человеческий капитал и инфраструктуру. По оценке Global Risks Report-2012, выделяются основные социальные риски.

Первый из них – рост диспропорций в доходах населения. По данным Бюджетного управления Конгресса США, за последние 30 лет 1% наиболее богатых американцев увеличил свою долю в национальном доходе с 8 до 17%. Исследование Стенфордского университета в 177 крупных городах показало, что в 1970–2007 гг. доля среднего класса сократилась с 65 до 44%, а малоимущих – выросла с 7 до 17%. При этом оканчивает колледж 50% выходцев из состоятельных и только 10% – из малоимущих семей. По данным Powers Perrin, заработок высших менеджеров превышал оплату рабочего в 1980 г. – в 40, а в 2011 г. – более чем в 500 раз (в Японии – в 10 раз). По данным Pew Research Center, число американцев, считающих противоречия между бедными и богатыми слишком сильными, выросло в 2009–2011 гг. с 47 до 66% (среди белых с 43 до 65%, а среди афроамериканцев – до 74%), а очень опасными – с 15 до 30%.

Все это привело к росту социальной дезорганизации и коррупции, упадку квалификации. По данным Manpower Group число фирм, отметивших дефицит квалифицированных кадров, в 2010– 2012 гг. выросло с 14 до 52%. Долги семей составляют 154% годового дохода, 50 млн американцев не имеют медицинской страховки. Число личных банкротств резко выросло, в 60% случаев оно вызвано медицинскими счетами.

В Германии доля бедных составляет лишь 6%, в Швеции – 1,5%. Эти страны ограничили социальную дифференциацию. Первое место по темпам роста ВВП в Европе в 2011–2012 гг. заняла Швеция (4%), где децильный коэффициент Джини, как в Дании и Финляндии составляет 3–4, в Германии – 5–6, а не США (15) или Россия (16,5). Скандинавская модель социальной политики (высокие налоги и социальные гарантии) вопреки предсказаниям либертарианцев (в частности А. Илларионова), демонстрирует свои преимущества. В Финляндии бесплатное высшее образование, в том числе для иностранцев, в Норвегии – реальная диверсификация экономики, где в ведущих отраслях преобладает госсектор, в Дании – лучшая в мире система центров проживания пожилых людей (2/3 ВВП здесь перераспределяется за счёт налогов).

Как показали специальные исследования, сокращение социального неравенства ведёт к снижению распространенности сердечно-сосудистых и психических заболеваний, алкоголизма, наркомании и преступности. В г. Глазго (Шотландия) продолжительность жизни в богатых семьях составила 82, а в бедных – 54 года. Создание рабочих мест в реальной экономике – приоритет социально-экономической политики.

Важным социальным риском является экология, нехватка пресной воды, выбросы парниковых газов. Особенно это относится к Китаю, где доля городского населения, по данным Национального бюро статистики КНР, за 32 года в 1979–2011 гг. выросла с 19 до 52% (в России она выросла с 20 до 70% за 70 лет – в 1921– 1990 гг.). 400 млн китайцев пришли в промышленные города, многие из которых, в том числе Пекин, являются мировыми лидерами по загрязнению атмосферы, но где доходы втрое выше, чем в сёлах. В 2011 г. порог бедности в Китае был повышен с 0,55 до 1 долл. в день.

Китайская социальная политика весьма специфична. Ограничение рождаемости приведёт в 2013–2014 гг. к стабилизации числа трудоспособных и доли Китая в населении планеты (19%). Огромные средства экономит низкий уровень гособязательств в пенсионной сфере (престарелых родителей по закону обязаны содержать сыновья, но не дочери) и медицине.

Согласно отчету, подготовленному Всемирным банком совместно с китайскими учёными, дальнейший рост экономики невозможен без социальных реформ – роста уровня массового потребления, расширения социальных гарантий и численности среднего класса, сокращения разрыва в доходах (в Китае он намного выше, чем в России), коренного улучшения экологии.

Как отметил Нобелевский лауреат Дж. Стиглиц (Vanity Fair. № 5. 2011), опыт Исландии, Греции, Португалии, Испании, Ирландии показал бесперспективность системы, где дутые активы банков (деривативы) в 11 раз превышают мировой ВВП, а социальные расходы финансируются за счёт роста долгов и дефицита бюджета. Другой лауреат П. Кругман отмечает мощный подъём народного недовольства неравенством доходов и чрезмерным влиянием денег на политическую систему.

З. Бжезинский [67] также считает, что рост неравенства подрывает социальную справедливость – фундаментальную основу стабильности государства. Огромные бесконтрольные финансовые транзакции по всему миру ведут к чудовищным спекуляциям и обогащению немногих.

В России социальная политика до сих пор финансируется за счет конъюнктурных доходов от роста цен на экспортируемое сырье. Неприемлемы попытки заменить их повышением налогов (2010–2011 гг.) или перераспределением расходов бюджета в пользу обороны и полиции (2012–2014 гг.). Источником устойчивого финансирования социальной политики могут стать только институциональные реформы [68].

1. Развитие социального и человеческого капитала при переходе от рентно-долговой к инновационной экономике становится целью и одновременно главным фактором общественного прогресса.

2. Социальная политика стала главным предметом новой политэкономии. Существенно изменились ее субъекты, объекты, методы разработки и реализации. Автором предложено определение социальной политики, основанной на социальной справедливости, исследованы принципы ее организации и критерии оценки эффективности.

3. Выделены приоритетные направления социальной политики в условиях новой индустриализации, направленные не столько на перераспределение общественного богатства, увеличение пособий, дотаций и т. д., сколько на развитие массового предпринимательства, инноваций, повышение квалификации и производительности труда.

4. Исследование типологии посткризисной социальной политики показало преимущества ее институциональной модели над либерально-монетарной.

Статья написана по материалам отчета автора по гранту СПбГУ по теории инновационной экономики (2012 г.).

1. Morrison R. Marx, Durkheim, Weber: formations of modern social thought. London, 2006. 465 p.

2. Context of social capital: social networks in market and communities / eds. Hsung R.-U. et al. New York, 2009. 357 p.

3. Robinson L, Ritchie B. Relationship economics: the social capital paradigm and its application to business, politics, and other transactions. Farnham, UK, 2010. 272 p.

4. Hühll U. Te politics of corporate social responsibility: the rise of a global business norm. Frankfurt am Main, 2010. 368 p.

5. Vasallo F. Frames, social capital and political activism. New York, 2010. 205 p.

6. Fine B. Teories of social capital. London, 2010. 271 p.

7. Krippner G. Capitalizing on crisis: the political origins of the rise of fnance. Cambridge, Mass., 2011. 222p.

8. Van der Heijden H-A. Social movements, public spheres, and the European politic of the environment: green power Europe? Houndmills, UK, 2010. 222 p.

9. Larby V . Wired and mobilizing: social movements, new technology, and electoral politics. New York; Routledge, 2011. 111 p.

10. Social media and democracy: innovations in participatory politics / eds. B. Loader, D. Mercea. London, 2012. 275 p.

11. Cultural politics and resistance in the 21st century: community based social movements and global change in the Americas / eds. K. Dellacioppa, C. Webez. New York, 2012. 195 p.

12. Ideas and politics in social science research / eds. D. Peland, R. Cox. Oxford, Oxford University Press, 2011. 270p.

13. El-Ojeilil C. Politics, social theory, utopia and the world systems: arguments in political sociology. Houndwills, UK, 2012. 237 p.

14. Perspectives on Gramsci politics, culture, and social theory / ed. by S. Francese. London, 2009. 206 p.

15. Hamilton K. Sustaining economic welfare: estimating changes in per capital wealth. Washington DC, WB, 2000.

16. Полищук Л., Меняшев Р. Экономическое значение социального капитала // Вопр. экономики. 2011. № 12.

17. Gary A., Ellis B. Te global grapevine: why rumors of terrorism, immigration and trade matter. Oxford, 2010. 255 p.

18. Collier P. Wars, guns and votes: democracy in dangerous places. New York, 2009. 255 p.

19. Class struggle on the home front: work, confict, and exploitation in the household / ed. by G. Cassano. New York, 2009. 314 p.

20. Ставинская А., Никишина Е. Социокультурный ресурс модернизации республики Казахстан // Вопр. экономики. 2012. № 6.

21. Климова М., Сидорова Е. Человеческий капитал в Европейском союзе: государственный и наднациональный контексты // Вопр. экономики. 2012. № 8.

22. Knowledge workers in the information society / eds. C. McKercher, V. Vosco. Lanham, 2007. 325 p.

23. Tulgan B. Not everyone gets a trophy: how to manage Generation. Y. San-Francisco, 2009. 182 p.

24. Dickman A., Schwabe A., Schmidt J. Preparing the future workforce: science, technology, engineering and math policy in education. New York, 2010. 280 p.

25. Zhang X., Zhan S. Social capital: an alternative model to college graduation. Tallahassee. Fl, 2010.

26. Сторчевой М. Новая модель человека для экономической науки // Вопр. экономики. 2011. № 4.

27. Делавинья С. Психология в экономике: результаты эмпирических исследований. // Вопр. экономики. 2011. № 4.

28. Ольсевич Ю. Психология рынка и экономическая власть // Вопр. экономики. 2011. № 4.

29. Васильева О. Накопление человеческого капитала и изобилие природных ресурсов // Вопр. экономики. 2011. № 12.

30. Hauberer I. Social capital theory: towards a methodological foundation. Wiesbaden, 2011. 330 p.

31. Юдин Г. Экономическое и социальное: автономия сфер и дисциплинарные границы // Вопр. экономики. 2010. № 8.

32. Петросян Д., Фатхина Н. Экономический эгоизм и гуманизация экономики // Вопр. экономики. 2010. № 8.

33. Сасаки М., Сатье Ю., Ромашкина Г., Давиденко В. Доверие в современной России (институциональный подход к «социальным добродетелям») // Вопр. экономики. 2010. № 2.

34. Хлебников П. Крестный отец Кремля Борис Березовский или История разграбления России. М., 2001. С. 322.

35. Гринберг Р. Свобода и справедливость: российские соблазны ложного выбора. М., 2012.

36. Путин В. В. Россия: национальный вопрос // Независимая газета. 2012. 23 января.

37. Путин В. В. Социальная справедливость. Социальная политика для России. // Комсомольская правда. 2012. 13 января.

38. Афонин Ю. А., Жабин А. П., Панкратов А. С. Социальный менеджмент: учебник. М.: изд-во МГУ, 2004.

39. Макашева З. М., Калиникова И. О. Социальный менеджмент: учебник для вузов. М.: Юнити-Дана, 2002.

40. Иванченко В. К новым социальным императивам России // Вопр. экономики. 2008. № 2.

41. Черкасская Г. В. Системный подход в теории социальной защиты // Вестник С.-Петерб. ун-та. Сер. 5. 2010. № 3. С. 50.

42. Рубинштейн А. Я. «Группы и их интересы»: приглашение к дискуссии // Вопр. экономики. 2006. № 11. С. 81–94.

43. Бузмакова М. В. Социальная инфраструктура – важнейшее звено национальной экономики России // Проблемы современной экономики. 2011. № 1.

44. Якобсон Л. Экономический образ мыслей и законодательство о некоммерческих организациях // Вопр. экономики. 2012. № 8.

45. Россия и страны – члены ЕС. Росстат. М., 2011.

46. Осберг Л., Шарп Э. Индекс экономического благосостояния в отдельных странах ОЭСР // Международная ассоциация по изучению дохода и богатства. Обзор дохода и богатства. 2002. № 3.

47. Флербе М. За пределами ВВП: в поисках меры общественного благосостояния. // Вопр. экономики. 2012. № 2, 3.

48. Антипина О. Экономическая теория счастья как направление научных исследований // Вопр. экономики. 2012. № 2.

49. Ясин Е., Андрущак Г., Ивантер А., Косарева Н., Овчарова Л., Пономаренко А., Фадеев В. Социальные итоги трансформации или Двадцать лет спустя // Вопр. экономики. 2011. № 8.

50. Рышкус В. В. Новый критерий качества жизни в стратегии развития России // Проблемы современной экономики. 2011. № 3. С. 57–59.

51. Migration and development: opportunities and challenges for policymakers. Geneva, 2006. 54 p.

52. Migration and economy: global and local dynamics / ed. by L. Trager. Valunt Creek, 2005. 237 p.

53. Капелюшников Р. Спрос и предложение высококвалифицированной рабочей силы в России: кто бежал быстрее? // Вопр. экономики. 2012. № 2. С. 3.

54. Lay I. Poverty and distributional impact of economic policies and external shocks. Frankfurt am Main, 2007.

55. Growth, inequality and poverty: prospects for propoor economic development / eds. A. Shorrocks, R. Van der Kojeven. Oxford, 2011. 283 p.

56. Infrastructure for poor people: public policy for private provision. Washington DC, WB, 2003. 296 p.

57. Данилянич С. Л. Неравенство доходов населения: виды и последствия // Проблемы современной экономики. 2011. № 3. С. 59–63.

58. Матхов Т. Образование, социальный капитал и экономическое развитие (обзор основных исследований) // Вопр. экономики. 2010. № 8.

59. Димаджио П. Культура и хозяйство // Экономическая социология. 2004. Т. 5, № 3. С. 45.

60. Lazear E. Culture and language // Journal of political Economy. 1999. N 107 (6). P. 95–120.

61. Изотова Г., Зверева Н. Социальное предпринимательство: новый институт современной России // Экон. стратегии. 2011. № 9.

62. Магун В., Руднев М. Базовые ценности россиян и других европейцев // Вопр. экономики. 2010. № 12.

63. Beland D, Waddan A. Te politics of policy change: welfare, Medicare, and social security reform in the US. Washington DC, Georgetown University Press, 2012. 222 p.

64. Connell A. Welfare policy under new labor: the politics of social security reform. London, 2011. 189 p.

65. Picot G. Politics of segmentation: party competition and social protection in Europe. New York, 2012. 201 p.

66. State capitalism, contention politics, and large-scale social change / ed. by V. Rol-land. Leiden, 2011. 234 p.

67. Brzezinski Z. Strategic Vision: America and the Crisis of global Power. New York, 2012.

68. Бляхман Л. С., Чернова Е. Г. Две модели финансирования новой индустриализации // Проблемы современной экономики. 2012. № 2.

Ниже дается критический анализ статей Н. А. Шапиро и А. В. Орлова, опубликованных в журнале «Проблемы современной экономики» № 2 (2013) и ставших предметом дискуссии на философско-экономическом семинаре. Наряду с критическими замечаниями, в статье обосновано смысловое содержание новой политической экономии как науки, интегрирующей классические концепции, и в этой связи статьи вышеназванных авторов оцениваются как шаги в этом направлении.

На первый взгляд позиции Н. А. Шапиро и А. В. Орлова несовместимы. По мнению Н. А. Шапиро, новая институциональная теория отвергает и маржинализм, и марксизм, причем последний содержит критику буржуазной науки, но не собственную теорию, используя научную риторику лишь для прикрытия радикальных политических идей. С этим согласиться нельзя. Разве критика догмы Смита в «Капитале» не имеет теоретического значения и не сопровождается разработкой новых концепций разделения труда и обобществления производства, средней нормы прибыли и цены производства, стоимости и прибавочной стоимости, науки как производительной силы? Марксизм вовсе не сводится к призыву к уничтожению класса капиталистов и земельных собственников. К. Маркс обосновывал отмену частной собственности, но не физическое уничтожение ее носителей. Он считал труд по организации хозяйства производительным, а использование бывших капиталистов для управления фабриками вполне целесообразным. ГУЛАГ и раскулачивание означали искажение марксизма, а не претворение его идей в жизнь.

В статье Н. А. Шапиро признается необходимость использования ряда методологических положений марксизма, в частности решения экономических проблем через призму интересов социальных групп и классов, пусть и на базе новой, не антагонистической классовой стратификации. Не противоречит марксизму принятая Н. А. Шапиро концепция С. И. Булгакова о различии систем хозяйства и о практической полезности и логической значимости как критериях ценности экономической теории.

Весьма актуальна исследованная в статье идея А. Смита о классовой структуре общества. А. Смит отмечал, что живущие на ренту, (а это практически вся российская хозяйственная элита), получают доход независимо от собственных усилий, не понимают связь между личными и общественными интересами, не видят последствий мер регулирования. Интересы тех, кто живет за счет прибыли, также могут расходиться с интересами общества до противоположности. И это согласуется с теорией Маркса, но идею необходимо развить.

В инновационной экономике основой организации бизнеса становится общественно-частное партнерство – система согласования интересов получателей прибыли и работников под контролем некоммерческих общественных организаций (НКО). Государство и местное самоуправление остаются собственниками стратегических активов и контролируют финансовые потоки, частный бизнес управляет проектированием, созданием и эксплуатацией экономических объектов, а НКО следят за соответствием проектов интересам общества.

В экономической литературе рассматривается в основном природная рента, за счет которой живет современная Россия. Но не меньшее значение имеет финансовая рента, которая позволяет США, ЕС, Великобритании, Японии, Швейцарии эмитировать материально не обеспеченную валюту, скупаемую другими странами в качестве мировой. Технологическую ренту получают США, Япония, ряд стран ЕС, Израиль. Миграционная рента в США связана в основном с привлечением высококвалифицированных специалистов (до 70% мужчин – мигрантов из Индии и Европы уже имеют высшее образование), а в России – с низкой оплатой неквалифицированных гастарбайтеров. Социально-экологическую ренту получают страны, не соблюдающие международные экологические и социальные стандарты. Интеграционно-географическая рента может дать большой доход России при условии освоения Севморпути и новых транспортных, логистических, таможенных технологий.

Необходимо показать, что рента не обеспечивает устойчивое развитие экономики. Россия, благодаря ренте, заняла второе место в мире по числу долларовых миллиардеров, но не входит даже в первую полсотню по качеству жизни и первую сотню стран по условиям ведения бизнеса.

В статье А. В. Орлова существенно уточняется содержание общесоциологических понятий – способ производства, общественно-экономическая формация (ОЭФ), надстроечные отношения. Эти ключевые для марксизма понятия были необоснованно изъяты из обращения в 90-е гг. ХХ в. Политэкономия в названии кафедр вузов была переименована в «экономическую теорию», как будто другие кафедры экономического профиля теорией не занимаются. А. В. Орлов справедливо отмечает, что производственные отношения объективны, не отстают и не опережают развитие производительных сил, а воздействуют на них через надстроечные механизмы. Вполне соответствует позиции Н. А. Шапиро положение А. В. Орлова о том, что долговременное поведение людей определяют не только экономические, но и соцально-психофизиологические факторы, а всестороннее развитие индивида – смысл и цель жизни, экономического развития.

В то же время нельзя согласиться с концепцией А. В. Орлова, что в инновационной экономике «все больше людей занято предоставлением различного рода услуг и все меньшее – в сфере реального сектора экономики». Это характерно для нынешнего рентно-долгового, а не для еще не наступившего социально-инновационного капитализма. Реальное производство было, есть и будет основным способом увеличения общественного богатства. Сфера услуг не вытесняет реальную экономику, а интегрируется с ней, поскольку фирмы все большую часть доходов получают от послепродажного обслуживания, ремонта, модернизации, утилизации продукции, обучения персонала и т. д. Возрастание роли услуг в ВВП во многом объясняется сверхвысокой доходностью спекулятивных финансовых (годовой оборот ценных бумаг, в основном не обеспеченных реальными активами, превысил в мире четыре квадрилиона долларов), рекламных и других, часто стимулирующих потребление ненужных для развития личности и вредных для экологии престижных товарных знаков.

Включение в ВВП доходов от нерациональных услуг делает его малопригодным для измерения реального общественного богатства. Хеджевые и денежные фонды в основном оперируют в теневом секторе без лицензий, регулирования и банковского надзора. Саммит G8 в июне 2013 г. принял антилиберальные решения о глобальном регулировании финансовых потоков и практической отмене банковской тайны, что должно изменить всю архитектуру рынка у с л у г.

Основные положения статей Н. А. Шапиро и А. В. Орлова согласуются друг с другом и соответствуют проблематике новой политэкономии, обозначенной в публикациях В. Т. Рязанова [1] и Д. Ю. Миропольского [2], интеграции экономической и других социальных наук в междисциплинарную социоэкономику [3], использующую не только сугубо экономические, но также социологические, психологические, политологические методы.

Конец ознакомительного фрагмента.