Глобальная психоманипуляция. Психологические и духовно-нравственные аспекты. Глава 1. Многомерная и многоуровневая тотальность психологических воздействий в современной информационной среде (А. А. Гостев, 2017)

Необходимым аспектом изучения проблемы информационно-психологического воздействия является исследование социального восприятия, формирования систем социальных представлений и мировоззрения в целом под влиянием поступающей к человеку информации. Исследования закономерностей воздействия на социальное восприятие характеризуются многозначностью, фрагментарностью, малой практической применимостью научного знания, недостаточным учетом духовно-нравственного контекста. Такое состояние проблемы понятно: вопрос предполагает многоуровневое исследование – на философско-мировоззренческом, социально-психологическом, индивидуально-личностном уровнях – с созданием целостного, системного видения темы.

Любые представления о социально-психологических реалиях – это и понятийные знания, и конкретные предметные образы. Например, у памяти на исторические события всегда есть полимодальный образ-референт. Именно через переживание образа человек способен на уровне инсайта прочувствовать и даже понять некую социально-политическую проблему. Роль образов просматривается в психологии общения в связи с усвоением человеком групповых норм, пониманием внутреннего мира других людей. Важной проблемой, следовательно, является изучение субъективной формы социальных представлений. Актуально определить и типологию социального восприятия в связи с личностными особенностями (Абульханова, 1997). Аналогичную задачу следует поставить и относительно изучения социального прогнозирования. При исследовании роли образной сферы человека в отражении происходящего и перспектив страны/человечества встает проблема адекватности образов относительно и «искренних социальных утопий», и «апокалипсических ожиданий», а также навязываемого видения будущего в интересах авторов и исполнителей определенных социально-политических и экономических проектов.

Изучение манипулирования представлениями людей о социальной реальности связано с проблематикой социальной установки (аттитюда), которая описывает устойчивую систему социальных представлений, предрасполагающих к определенным реакциям. В частности, речь идет об особенностях сохранения людьми ценности объектов социального восприятия, несмотря на изменения социальной среды. Выход на аксиологический аспект образного опыта обеспечивает «жизненность» идеологических форм, через которые осуществляется социальная регуляция (Шихирев, 1999). В раскрытии взаимовлияния социальных установок и образов социального восприятия (аттитюды влияют на образы, сами подвергаясь их влиянию) значимо соотнесение особенностей социальной установки как с глубинной психологией человека, так и с его духовно-нравственной сферой. Для изучения психологических воздействий полезно учитывать различия в теоретической интерпретации социальной установки, – например, в понимании ее как переживания ценности социального объекта, или состояния готовности (предрасположенности) к социальному действию, или фактора устойчивости к социальным влияниям (там же).

Изучение манипулирования внутренним миром человека предполагает опору и на понятие социального стереотипа – устойчивую совокупность представлений, складывающихся у человека на основе жизненного опыта совместно с влиянием других источников информации. Уместно вспомнить об «утонченности» и исключительной силе внушения на основе стереотипов (Липпман, 2004). Это неудивительно, так как в подобном случае широко используются метафоры и мифология. Актуальность изучения стереотипов в связи с воздействием на социальные представления людей возрастает. Достаточно указать на создание «политика по заказу», имидж которого выстраивается в соответствии со стереотипами массового сознания. Для нашего анализа важно, что стереотипы являются одновременно и «автоматизмами» внутренней жизни человека, и компонентами группового сознания различного уровня. И тот, и другой вид стереотипов имеет образную форму. Люди предметно представляют себе социальные явления и как-то их оценивают, прежде чем непосредственно сталкиваются с ними. Стереотипы не только фиксируют социальные отношения, но и выступают «фильтрами» социального восприятия, защищающими внутренний мир личности от инновационных потрясений и манипулятивных воздействий. Поэтому в изучении информационно-психологических воздействий надо рассматривать и охранительную, и разрушительную роль стереотипов. Заметим, что стереотипизация традиционно связывается с механизмами психологических защит, также имеющих двойственное значение, особенно относительно духовно-нравственных смыслов (Котенева, 2010, 2013). Изучение групповых стереотипов помогает выявлять отрицательные воздействия корпоративной этики.

Психоманипуляция эффективно использует инерцию стереотипов, за счет которой люди могут не видеть происходящие социально-политические и идеологические процессы. Поэтому актуально знание о факторах, обеспечивающих отбор или отвержение навязываемых человеку образов, о соотношении в обществе стереотипов новых и старых. Применительно к российской аудитории следует отметить существующие советские стереотипы, стереотипы, традиционные для менталитета «исторической России», и прозападные стереотипы, сформированные за три последних десятилетия. К роли стереотипов в информационно-психологических воздействиях мы вернемся в главе 4.

Закономерности формирования социальных представлений играют ключевую роль в понимании механизма психоманипуляции. История изучения собственно социальных представлений восходит к Э. Дюркгейму, который подчеркивал роль коллективных представлений в регуляции общественной жизни. Указывалось, что формы общественного сознания (религии, идеологии и т. п.) образованы совокупностью соответствующих коллективных представлений в процессе социального взаимодействия – тайна общественной жизни находится в мифах, в верованиях людей. Это подчеркивает значение духовно-нравственного начала для противодействия психоманипуляциям. Традиционные формы общественного сознания – религия, идеология, мораль – образованы соответствующими представлениями.

В истории изучения социальных представлений (Абульханова, 2002; Воловикова, 2012; Емельянова, 2006; Московичи, 1995; Шихирев, 1999; и др.) для нас особый интерес представляет тезис о единстве образной формы и смыслового содержания – перевод понятийного знания о личностно-значимом объекте в образную форму и присоединение данного образа к представлениям, уже имеющимся у человека. Исследования показали, что социальные представления, являясь каналом связи человека с миром, выполняя функции описания, интерпретации и объяснения реальности, регулируют общественную жизнь. Социальные представления, связанные с культурой, зависящие от контекста и условий своего возникновения, от взаимодействия человека с действительностью, а также от каналов циркуляции, а) выступают универсальным механизмом социального познания (в функциях описания, интерпретации и объяснения), соотносящим индивидуальное и общественное сознание; б) выражают отношение как некой общности к тому или иному объекту/событию, так и мнение человека как члена группы, класса, культуры; в) охраняют стабильность сознания и здравый смысл в интерпретации фактов при их включении в уже существующую у человека «картину мира»; г) являются социально обусловленным продуктом обыденного мышления. Социальные представления могут быть констатирующими, консервативными, ригидными, установочными. Их формирование осуществляется понятиями, нормами, идеалами, традициями общества и т. п. Показано, что этот опыт может актуализироваться лишь в проблемных социально-политических ситуациях в зависимости от индивидуальных особенностей человека. Так, для одних людей представления о финансово-экономической сфере всегда актуальны и интересны, а у других они находятся на периферии социального восприятия.

Законы функционирования социальных представлений объясняют как механизмы психоманипулирования, так и устойчивость к нему людей, – и на индивидуальном, и на групповом уровнях. Характеристики социальных представлений и индивидуальные особенности их носителя взаимосвязаны цепью сложных закономерностей. Их прояснение предполагает изучение сознательного и неосознаваемого уровней детерминации социального восприятия. Для раскрытия каналов психоманипуляции важны знания о барьерах проникновения групповых представлений в индивидуальное сознание (по сферам жизнедеятельности людей). Так, представления могут выражать мировоззренческую позицию человека, являться для него абстрактным знанием, требовать «внутренней ломки», блокироваться психологическими защитами (Абульханова, 2002). Важны также особенности образов социального восприятия. Конкретность, четкость образов помогает интерпретировать происходящее, осознавать противоречия в получаемой информации. Личностно-значимые представления связаны со всей системой психического отражения-регулирования, а нейтральные, неопределенные представления более изолированны. Поэтому с изменением конкретных представлений меняется вся система социального восприятия.

Личностно-значимые представления в силу большей субъективности могут создавать «бреши» для психоманипуляции. С другой стороны, именно личностная значимость образов социального восприятия, определяющая то, насколько ясно человек что-то представляет, помогает осознавать противоречия, существующие между классами представлений, по генезу и содержанию (например, моральные и правовые представления людей могут противоречить друг другу). Ценностная иерархичность представлений дает характеристику их консерватизма («привычности»), обеспечивающую определенность картины мира. Актуальная проблема в этой связи – экстраполяция личного опыта на глобальный уровень социального восприятия.

Важная особенность психоманипулирования социальным восприятием связана с тем, что одни представления могут накладываться на другие, совпадая или не совпадая по содержанию, могут подтверждать их, способствуя возрастанию субъективной уверенности в образах, не нуждающейся в обосновании. Но новые образы могут и опровергать сложившуюся систему социальных представлений, что подталкивает человека к поиску путей преодоления сложившегося диссонанса.

Для изучения механизмов манипуляции социальными представлениями актуально также рассмотрение следующих аспектов:

1. Влияние на внутренний мир личности жизненных обстоятельств, социального положения человека и его групповой принадлежности. Так, человек, столкнувшийся с бюрократизмом судопроизводства, будет иметь иные образы о судебной системе страны, чем тот, кто считает справедливым решение его дела. В СССР по-разному воспринимали страну и мир люди «выездные» и «невыездные».

2. Понимание человеком ценностно-смыслового содержания своего социального восприятия; взаимодействуя друг с другом, социальные представления дают ценностные ориентиры в построении «картины мира».

3. Влияние и интерференции различных идей планетарного, национального, корпоративного и пр. масштабов.

Мифологические и символические представления

Изучение образной сферы человека как канала психоманипуляции касается феноменологии символических образов и ярких экзистенциальных переживаний, имеющих метафизическое содержание. Актуально и изучение мифологических представлений. Они могут содержать в себе иррациональную компоненту, часто религиозно-мистического содержания, а могут проявлять и «секулярную манипулятивную силу» – способность замещать в сознании страшные образы действительности. Художественная литература, например, может заменить реальный образ войны мифом. Во Франции в 1940 г. были сильны пацифистские представления на основе романов А. Барбюса, Э. М. Ремарка (Кара-Мурза, 2000).

Мифологические представления, отражая особенности картины мира у различных народов, глубинные пласты их самосознания, выражая мировосприятие в конкретную эпоху, являются составной частью социально-политических традиций народов или доминирующих в данный момент коллективных представлений. Миф – это некая коллективная фантазия народа, обобщенно отражающая действительность в виде конкретных персонификаций (Аверинцев, 2006). О мифе как продукте коллективного духовного творчества конкретного народа говорил В. Вундт.

Мифологические образы достоверны в плане своего переживания человеком, что и делает их важным регулятором социальной жизни. Раскрытие в мифах идеалов людей, их потребности в гармонизации отношений с миром очевидно на примере сказок и легенд. Религиозно-мистическая компонента мифологических представлений соединяет повседневную жизнь людей с высшими аспектами их бытия и тем самым воздействует на образы социальной реальности на индивидуальном и групповом (разного масштаба) уровнях.

Особая роль в рассмотрении мифологического сознания принадлежит выдающему отечественному философу А. Ф. Лосеву, который подчеркивал связь мифа с метаисторией, говорил о его особой познавательной функции в этом контексте (Лосев, 1990, 1997, 2001). Мифология не является иллюзией, вымыслом, некой низшей формой отражения реальности (свойственной детскому и первобытному мышлению), а выступает специфической формой выражения некой идеи или события. Философ анализирует миф как реальное непосредственное событие, как подлинно-конкретную действительность: для субъективного отражения действительности мир является таким, каким его репрезентирует миф. Опираясь на идеи философа, мифологические образы мы будем рассматривать как особую специфическую форму символического отражения объективной реальности, включая и события метафизической природы. Также отметим, что мифологические образы соединяют социально-политическую реальность (всегда, как известно, опирающуюся на мифологемы) с глубинными областями психики, хранящими опыт человечества в его взаимосвязи с «вселенскими измерениями» и их метафизическими влияниями. С этих позиций следует рассматривать и символические образы: миф выступает символическим отражением событий в невидимом духовном мире, а символы имеют и свои неземные законы (Кара-Мурза, 2000, c. 442). Метафорическо-символический язык значим для трансляции (в искусстве и религии) духовных смыслов и содержания религиозной веры. Символ воздействует на человека, потому что в нем объединяются две реальности – материально-физическая (вид символа) и духовно-метафизическая (смысл и содержание символа) (подробнее см.: Гостев, 2008).

Важным аспектом изучения психоманипуляций является раскрытие роли мифологизированных представлений в трансформации социального восприятия. Именно такие представления способствовали идеализации реформ/перестройки в 1990-е годы или, наоборот, сгущали краски над «рыночным обманом». Психология должна осмыслить мифы, появившиеся за последние почти тридцать лет. В частности, в какой мере образ советского прошлого был искажен манипулятивным воздействием (например, насколько представление об «убожестве народного хозяйства» было иллюзией)? При этом следует подчеркнуть необходимость с осторожностью подходить к демифологизации социальных представлений. Сегодня видны плоды пренебрежения к реальным ценностям в российском общественном сознании – «героическому труду народа», «подвигу в войне» и т. п.

Носителем символа выступает сигнал, имеющий любую физическую природу и доступный органам чувств. Информация символа, как подчеркивает И. С. Смирнов, – значение, которое уже имеется в психике получателя или тут же ему присваивается (это к вопросу, может ли символ воздействовать, если человек не знает значения символа). Количество информации символа не сопряжено со значимостью символа для конкретного человека. Значимость символа поэтому является семантической мерой количества информации символа при его восприятии и последующей обработке в психике. Значимость символа можно описать как смысл (Смирнов, 2003). Соответственно, изучение информационно-психологических влияний предполагает раскрытие роли понимания людьми содержания/смысла воздействующей символики. Народами правят символы. Но их надо не только правильно воспринимать, но понимать, что толкование символики может быть предложено в соответствии с заказом на определенное информационно-психологическое воздействие.

Сциентистский подход к влиянию символики на внутренний мир человека выразил А. Н. Лебедев, который указывает, что символика сама по себе не способна влиять на человеческое сознание/ подсознание, если человеку неведом ее смысл (Лебедев, 2012). Воздействие обязано знанию о конкретной символике, которое ему предшествовало.

Но все же проблема восприятия символики, ее «непроизвольного излучения», в том числе независимо от осознания человеком смысла символики, представляется мне более сложной. Особенно если вспомнить о существовании определенной феноменологии, достаточно известной в различных религиозно-мистических традициях. Индивидуальные «обереги», имеющие свою специфику и рамки применимости, «работают» без знания человека о содержащейся в них символики. Так, «охрана» жилищ на уровне защитной символики также предполагает, что она будет работать и без знания ее смыслов. Символы применяются и для «духовной приватизации», – например, для «метки территории» – символическом обозначении «Это принадлежит мне» (например, масонские пирамидки на крышах зданий в городах – далеко не случайный креативный инсайт архитектора, вызванный его эстетическими предпочтениями).

Смысл символа может быть записан в архетипической памяти, и в этом случае его влияние будет иметь место при раскодировании подобной информации на уровне неосознаваемых сфер психики. Отметим и феномен «тонких переживаний» человека от контакта с определенной символикой, когда он чувствует специфику ее энергоинформационного влияния («излучения»).

Итак, мифологизированные представления несут в себе как иррациональную компоненту, в том числе метафизического содержания, так и «секулярную манипулятивную силу», способную замещать в сознании образы действительности. Эти представления, отражая особенности картины мира различных народов в конкретную эпоху, являются составной частью социально-политических традиций народов или доминирующих в данный момент коллективных представлений. В связи с ними рассматриваются и символические образы. Метафизическое содержание данных образов расширяет научное представление о многоуровневости субъектов информационных воздействий.

Понятие информационной войны часто употребляется для обозначения войны психологической. Уместно объединять оба термина и говорить об информационно-психологической войне, ибо главное в ней – это достижение психологического эффекта посредством информационных/дезинформационных атак. Информационно-психологическая война представляет собой многоплановое, широкомасштабное длительное применение методов/способов/ средств информационного воздействия на психику людей – на системы индивидуального, группового и общественного сознания – для достижения различных целей субъекта воздействия (главными являются цели политические, дипломатические, экономические, военные).

В этой войне в жизнь общества насаждается многоуровневый «хаос сознания» на основе лживых фактов, фальсифицированной исторической памяти, задаваемых новых ценностей, кому-то «нужных» иллюзий и искажений социального восприятия, дискредитации социально важного и политически значимого. Оружием в данной войне становится СМИиК, особенно «независимая журналистика». К информационно-психологическому оружию относят совокупность информационных психотехнологий как открытого, так и замаскированного, скрытого воздействия на психику людей. Соответственно, необходимо остро ставить вопрос о защите объекта информационно-психологических атак от действий информационного агрессора. В. Ф. Прокофьев, например, рассматривает информационно-психологическую войну как средство обеспечения чьих-то национальных интересов (Прокофьев, 2003)[4]. Подчеркнем в этой связи, что подобные войны против нашей страны вызывают на серьезный разговор о психологических факторах ее национальной безопасности.

Поскольку информационно-психологические войны являются неотъемлемым фактором мировой политики, отметим, что управление современными демократическими государствами во многом базируется на идее Макиавелли: политика – это искусство манипулирования людьми. Будем учитывать и то, что психоманипулятивное воздействие на массовое сознание в бифуркационных социально-политических ситуациях способно привести к огромным социально-политическим последствиям в конкретных странах и на планете в целом (известно, что минимальные воздействия в точках бифуркации системы способны породить последствия колоссальной силы). Это оружие страшной разрушительной силы, способное отключать критическое мышление на уровнях индивидуального и группового сознания, становясь генератором массовых психозов в конкретном обществе, его «шизофренизации» и других проявлений «патологии общественного сознания». В ходе информационно-психологической войны раскрывается взаимодействие социально-психологических, «глубинно-психологических» и духовно-метафизических факторов в их влиянии на человека и сообщества людей. Методы информационно-психологической войны «помогают» человеку – объекту воздействия – даже при субъективной уверенности в сохранении убеждений, мнений, социальных установок и пр. реально изменять оценку социально-политических явлений, не замечая усвоенных им «подсказок» в интерпретации фактов. В частности, найдены способы обхода психологических защит на уровне личности и группы. Но результатом информационно-психологической войны может быть и осознанное изменение мировоззрения. В этой связи отметим, что неслучайно особое внимание психологическая война уделяет атакам на священные для объектов воздействия образы и символы. Об этом мы поговорим в главе 4 в связи с манипуляциями образами исторической памяти.

Известный отечественный специалист в области информационных войн профессор И. Н. Панарин, идеи которого использовались в «Доктрине информационной безопасности Российской Федерации» 2000 г., а также в американских и китайских документах, определяет информационную войну как воздействие на информационное пространство противостоящей стороны в его влиянии на сознание/неосознаваемое людей для достижения неких целей (Панарин, 2006, 2010, 2012). По его версии, информационная война есть основное средство современной мировой политики и экономики, доминирующий способ достижения политической, финансовой и экономической власти. И. Н. Панарин вводит также понятие «информационного противоборства» как взаимного воздействия на информационную среду противостоящих сторон и защиты от негативных информационных воздействий друг друга. Речь идет о формах борьбы сторон с применением специальных методов, способов и средств воздействия (политических, экономических, дипломатических, военных и иных) на информационную сферу противостоящей стороны, а также в целях самозащиты. В качестве субъектов информационно-психологической войны выступают государства, международные и неправительственные организации, незаконные вооруженные формирования и террористические/экстремистские структуры, транснациональные корпорации, включая медиа-корпорации, а также организации и лица, действующие внутри страны (коммерческие компании, национальные некоммерческие организации, СМИиК и т. д.). В качестве основных объектов информационно-психологического противоборства выступают: политическая элита и население страны в целом, социальные группы, негосударственные структуры, отдельные лица (глава государства, министры, представители оппозиции и т. п.). В информационном противоборстве задействованы и невоенные государственные структуры (в США это Государственный департамент, ЦРУ и др.). Для обозначения этих форм противоборства используются термины публичная дипломатия, тайные операции и т. п.

Информационное противоборство подразделяется на информационно-психологическое и информационно-техническое. В первом случае объектом воздействия/защиты являются психика личного состава Вооруженных Сил и населения противостоящих сторон, общественное сознание/мнение и системы его формирования, принятия государственных решений. В информационно-психологическом противоборстве, с одной стороны, необходимо защищать принятие собственных политических решений и формировать общественное мнение. Так, например, если в 1998 г. только 10 % американцев поддерживали войну США против Ирака, то в 1999 г., когда Хусейна стали сравнивать с Гитлером, – 88 %. С другой стороны, надо искать способы воздействия на оппонентов, – в частности, заставить лидера и элиту противоположной стороны действовать в соответствии со своими целями. Эффективным приемом является введение ее в стрессовое состояние. Особую роль играет обещание личной неприкосновенности представителям элиты страны при сдаче государственных интересов (С. Милошевич попался на этом).

В информационно-техническом противоборстве главными объектами воздействия и защиты являются информационно-технические системы (системы связи, компьютерные сети и т. д.), а также система передачи данных, перехват и дешифровка информации, система защиты информации, радиоэлектронная борьба.

Информационно-психологические войны проводятся в различных сферах – политической (выборы в Украине, Грузии были операциями по приведению к власти прозападных и наднациональных сил), дипломатической (например, укажем на действия Виталия Чуркина в ООН в связи с грузинскими событиями в августе 2008 г. и в контексте событий на Украине в 2014 г., деятельность Сергея Лаврова в сирийском конфликте), финансово-экономической (отметим борьбу за сохранение доллара в качестве главной мировой валюты, экономические санкции против России), военной (в августе 2008 г. телезрителям на Западе показывается разрушенный Цхинвал после грузинской агрессии, но сообщается, что это уничтоженный российскими бомбами г. Гори). Информационной войной является также и «выкачка мозгов» из страны.

И. Н. Панарин подчеркивает важность «информационного щита» в виде Федерального законодательства, доктрины об информационной безопасности, защиты информационного пространства правовыми, организационными и техническими средствами. Но наш щит слабее американского, отмечает он, в частности, по причине либеральной политики массмедиа, оказывающей антигосударственные информационные влияния. Россия, к тому же, в отличие от США не имеет глобального телевидения (типа CNN), дающего возможность информационно-психологического воздействия в любой точке мира. Отечественный телеканал Russia Today хотя и набирает, как уже было отмечено, силу, но пока несопоставим с возможностями стран «коллективного Запада».

Определение информационно-психологической войны близко к термину «пропаганда», имеющему свою специфику. Он был введен Папой Римским в 1622 г., когда в связи с потерями католиков в 30-летней войне была создана Конгрегация пропаганды веры. Первая Мировая война породила специальные подразделения для ведения пропаганды в войсках. Гарольд Лассуэл в своей книге впервые заявил о том, что пропаганда является особым видом оружия (Лассуэл, 1929).

Информационно-психологические войны используют «оружие семантического фактора»: человек любую воспринятую информацию автоматически ассоциирует с элементами своего жизненного опыта (семантическая память), и результат этого когнитивного процесса передается в сознание[5] (Смирнов, 2003).

Из сказанного ясно, что перед политической и социальной психологией стоят большие и неотложные задачи. Исследователи должны прежде всего видеть, что информационно-психологическое оружие используется против «исторической России», достижений ее народа, суверенитета страны. Это признают сегодня даже отечественные либералы (достаточно познакомиться с форумами во «всемирной паутине»). Но исследователю психологической войны следует также ясно понимать, что ее ведение подается изощренно, лицемерно и демагогически. Декларируется, что война ведется против политического режима страны ради демократии, свобод и прав человека (ибо граждане Российской Федерации – жертвы несвободы и коррупции). О геополитических целях уничтожения реально суверенной России как независимого субъекта мировой политики, естественно, не сообщается. Необходимо оперировать знаниями о том, что в 1980–1990-е годы в СССР/РФ западные спецслужбы конструировали разжигание ненависти к России и русским в союзных республиках. Сегодня можно говорить об усилении глобальной русофобии средствами информационно-психологических воздействий на население планеты. Истоки русофобии – в подсознательных социальных установках и стереотипах людей. Это очень глубокий слой сфер коллективного неосознаваемого на Западе и у носителей прозападного сознания. Поэтому исследователи должны осознавать, что апелляцией к здравому смыслу и разоблачением аморальности не победить подобных установок. Контрманипулятивные ресурсы противостояния русофобии надо искать в «глубинной социальной психологии».

Заказчиками информационно-психологических операций являются различные национальные и транснациональные субъекты политической, идеологической, экономической и др. активности. СМИиК всегда работают на тех, кто их содержит. Поскольку, например, телевизионная информация прямо или косвенно продвигает в сознание людей те или иные идеи, субъекты информационно-психологического воздействия, как правило, выступают заказчиками/ спонсорами телепередач (а могут быть и владельцами телевизионных каналов). Заказ исполняется через правительственные и неправительственные организации, например, различные «благотворительные» фонды, имеющие свои каналы в СМИиК.

Об истории вопроса и дефинициях

Применение информационно-психологического оружия имеет долгую историю: слухи, дезинформация, искажение и подмена фактов практиковались всегда. В информационных атаках и по сей день используются, в частности, некоторые положения древних китайских военных трактатов. Например, полководец и философ Сунь Цзы (IV в. до н. э.) советовал разлагать все хорошее в стране противника, вовлекать его элиту в преступные деяния для подрыва ее престижа, разжигать социальные конфликты, быть щедрым на покупку информации и сообщников.

История показывает, что в военное время психологическая война успешно дезориентировала и деморализовывала противника. В мирное же время она используется как для организации властных структур внутри страны, так и для влияния одних государств на другие[6]. И надо учитывать, что временные и пространственные возможности информационных войн изменились в огромной степени – глобальная информационная среда позволяет мгновенно распространять информацию, обеспечивая нужные атаки на противника, желаемые реакции на события и т. п.

Термин «информационная война» ввел главный организатор психологической войны против СССР, уже упомянутый нами Ален Даллас. Под данным термином понимались разведывательные и диверсионные действия по подрыву тыла противника. В указанной работе есть много интересного о тайных переговорах между США/Великобританией и Гиммлером в Швейцарии.

Надо отметить, что Запад был успешен в информационно-психологических войнах. Самыми эффективными операциями во времена «холодной войны» можно назвать Карибский кризис, блеф со «Звездными войнами» (профинансировавшие американские ВПК/армию), обвал мировых цен на нефть.

Понятие «психологическая война» оформилось к концу 1940-х годов в связи с «холодной войной». Психологическая война в 1950-х годах определялась как планомерное ведение пропаганды, главная цель которой заключается в том, чтобы влиять на взгляды, настроения, ориентацию и поведение войск и населения противника, населения нейтральных и союзных стран с целью содействия осуществлению государственных задач. В 1959 г. уже появились структуры управления/командования психологической войной (см. ниже материал А. А. Смирнова). П. Лайнбарджер (Лайнбарджер, 1962), одним из первых использовавший данный термин, рассматривает его содержание в широком смысле как использование основ психологии в военном деле и в узком – как использование пропаганды в вооруженной борьбе с одновременным ведением боевых действий, которые дополняют пропаганду.

Одним из авторов термина «холодная война», необходимого для раскрытия всей палитры информационно-психологических войн, был Уолтер Липпманн (его серия статей по данной теме была издана в 1947 г.). «Холодная война» понималась как специфический механизм управления длительной международной конфликтной ситуацией. «Холодная война» предполагает информационно-психологическое воздействие на страну, в результате которого разрушаются ее историческая память, символы, духовно-мировоззренческие смыслы, и страна, как показал трагический опыт разрушения СССР, «сдается без физического боя». В ходе же «холодной фазы» противостояния предполагается структура международных отношений с обозначением линий, которые нельзя переступать, и существуют средства коммуникации, позволяющие противникам вести переговоры. К теме «холодной войны» мы будем обращаться в других главах монографии.

В отечественной литературе советского периода информационно-психологическая война с 1960-х годов трактовалось как комплексная форма подрывной деятельности империалистического государства, включающая разведывательные, пропагандистские, дипломатические, военные мероприятия, направленные на подрыв политической власти, морально-психологического состояния населения и вооруженных сил их политических противников, изменение их внутренней и внешней политики. Это было частью идеологической борьбы. Д. А. Волкогонов, например, говорит об идеологических диверсиях, под которыми он понимал конкретную акцию, направленную против общественного сознания граждан социалистических стран с целью изменения в нем жизненных установок (Волкогонов, 1984). Такие диверсии осуществляются, по его мнению, как в теоретической плоскости (искажение марксизма-ленинизма, фальсификация исторических концепций, извращение принципов права, этики и др.), так и в психологической (муссирование заявлений социальных отщепенцев, фабрикация политических фальшивок, популяризация антисоветских сборищ и т. п.). Иными словами, история изучения информационно-психологической войны проходила в СССР в рамках идеологического противоборства; данный вопрос хорошо представлен, в частности, в книге В. А. Лисичкина и Л. А. Шелепина (Лисичкин, Шелепин, 1999). Отметим также диссертационную работу А. Ф. Бобикова, который одним из первых официально использовал в ней данное понятие (Бобиков, 1966).

В 1995 г. в российских СМИиК и научных кругах начинаются дебаты на тему информационных войн. Это интересный факт, ибо большинство экспертов продолжали пребывать в эйфории от сближения с Западом. И отрадно, что в те годы были люди, которые понимали, что «холодная война» не прекращалась и что на Западе психологическое оружие продолжало оттачиваться. Например, в США в 1998 г. появляется документ, посвященный опыту проведения операции «Буря в пустыне».

Анализ понятийного аппарата информационно-психологической войны дает А. А. Смирнов (Смирнов, 2013). Термин «Information Warfare» можно перевести и как «информационная война», и как «информационное противоборство». В дальнейшем у многих авторов появился термин «информационные операции» – «спланированные операции по передаче определенной информации иностранной аудитории с целью оказания влияния на эмоции, мотивы, целеполагание людей и в конечном итоге на поведение иностранных правительств, организаций, социальных групп. В американской доктрине информационной войны выделяются различные категории информационно-психологических операций. Например, это операции против структур государственного управления и/или военного командования; операции по деморализации личного состава вооруженных сил; организация влияния на культуру страны. В конце 2000-х годов появился термин «операции информационной поддержки военных действий».

Понятие «психологическая операция» в своих работах широко применяет В. А. Соснин (Соснин, 2014). Он подчеркивает спланированное использование СМИиК для воздействия на социальные установки и поведение людей. Речь идет о политических, военных и идеологических действиях (тактического или стратегического плана), направленных на сознание потенциального противника с целью вызвать у него желаемое поведение, эмоции и установки. Подобные психологические операции проводятся во время войны или на потенциальном театре военных действий. Психологические операции в военное время в основном использовались на тактическом уровне (но как компонент стратегического плана). Они должны были предшествовать формам применения силы, сопровождать их и следовать после них, т. е. быть интегральным компонентом общего стратегического плана.

А. А. Смирнов отмечает, что в США информационная война в официальных документах предстает как противоборство двух или более государств в информационном пространстве с целью нанесения ущерба критически важным информационным системам, процессам, ресурсам, структурам, подрыва политической, экономической и социальной систем, массированной психологической обработки населения для дестабилизации общества и государства, а также принуждения государства к принятию решений в интересах противоборствующей стороны.

Направлениями информационных войн в официальных документах США выступают радиоэлектронная борьба, психологические операции, сетевые операции, оперативная маскировка, обеспечение собственной безопасности.

Основными целями информационно-психологической войны, согласно А. А. Смирнову, выступают: а) обеспечение принятия решений и совершения действий объектами воздействия, отвечающих интересам субъекта ведения информационно-психологической войны; б) подрыв легитимности политической власти, международного авторитета атакуемой страны; в) дестабилизация ситуации в стране, провоцирование политических протестов, социальных конфликтов; г) провоцирование возникновения и развития иных негативных социальных явлений в стране, способствующих снижению ее жизнестойкости; д) подрыв морально-психологического состояния населения страны; е) подрыв обороноспособности государства, включая боеспособность вооруженных сил; ж) содействие самоуничтожению объекта воздействия или причинения им себе вреда; з) изменение социально-культурной идентичности населения страны, национальных ценностей и устоев.

А. А. Смирнов называет также следующие основные сферы ведения информационно-психологической войны:

1. Психологические операции военного назначения, воздействующие на политическое и военное руководство страны, личный состав вооруженных сил и гражданское население. Осуществляются в угрожаемый период или во время вооруженного конфликта в целях деморализации противника, принятия ошибочных решений руководством страны и пр. Проводятся спецподразделениями вооруженных сил при поддержке гражданских внешнеполитических ведомств.

2. Публичная дипломатия – совокупность методов информационного влияния на общественное мнение зарубежных государств и международного сообщества в целях реализации политических, дипломатических и военных задач. В качестве основных задач выступают: а) улучшение международного имиджа страны; б) влияние на элиту зарубежных стран; в) улучшение экономического и инвестиционного климата для национального (и связанного со своей страной транснационального) бизнеса в зарубежных странах.

3. Внешнеполитическая пропаганда – распространение идей для формирования у масс определенного мировоззрения, системы социальных представлений. Пропаганда может быть рассмотрена и как форма влияния на зарубежную аудиторию, и как воздействие на собственное население в целях дискредитации иностранного государства[7].

4. Тайные психологические операции специального назначения, проводимые в целях вмешательства во внутренние дела другого государства для дестабилизации обстановки в нем, провокации социальных конфликтов, протестных выступлений, а также для оказания воздействия на культуру и ценностно-нормативную систему общества. Их можно подразделить на тактические подрывные операции (психологические диверсии) и стратегические операции. Основную роль в их проведении играют спецслужбы. В реализацию подобных операций активно вовлечены лица, группы людей, общественные институты, являющиеся гражданами государства, которые были завербованы или участвуют в психологических операциях добровольно (агентура влияния, или «пятая колонна»).

Говоря о современных информационно-психологических войнах, укажем и на введенное С. Е. Кургиняном понятие организационной войны, которая понимается как влияние атакующего субъекта на мотивацию организационных решений противника во всех частях его социально-государственной системы (Кургинян, 2007). Иными словами, речь идет о формах организации деструктивных информационно-психологических воздействий на государство-противника.

О некоторых других свойствах информационно-психологического оружия

Информационно-психологическое оружие широко применяется и на уровне крупных корпораций. Например, оно используется для сокрытия целей определенных групп и людей в крупном бизнесе, в финансовой сфере.

Важное положение теории информационно-психологической войны заключается в том, что внешние информационно-психологические воздействия работают через внутреннюю поддержку навязываемых извне идей, программ и т. п. со стороны тех, кого обычно называют «пятой колонной». Мы видели это явление в нашей стране в течение 30 последних лет, когда массмедиа фактически управлялись из-за границы через внутренние каналы влияния. Российские СМИиК долго не могли преодолеть достаточно выраженной тенденции 1990-х годов к созданию пронизанной американскими оценками системы представлений о мире.

Важным элементом теоретической основы информационно-психологической войны является концепция Антонио Грамши (Грамши, 1957). Изменения в обществе вызваны незаметным влиянием на системы представлений человека о мире, о добре, разрушением символов, социальных традиций и пр. «Культурное ядро» общества «мягко» разрушается организованными информационными потоками. Любое государство держится на неуловимом консенсусе, неформальном единодушии – «согласии». Иерархия социальных представлений внутри государства описывается термином «гегемония», обозначающим управление, которое не осознается людьми. Наличие гегемонии не декларируется, открыто не провозглашается, не фиксируется в законах. Гегемония как бы подразумевается, но с ней считаются. Согласие общества в этом случае поддерживает превосходство в силе, влиянии какого-либо класса внутри общества. Революция же – это подрыв согласия внутри общества, слом гегемонии правящего класса. Если его гегемония оказалась несломленной, то революция не удалась. В попытке удержать согласие перед революцией правящие классы поднимают уровень насилия в государстве. Но это насилие и разрушает общественное согласие, и государство саморазрушается от сверхнасилия, неподкреплённого достаточным уровнем согласия.

Метод использования информационно-психологического оружия опирается на общие принципы разрушения любых систем. Это атака на целевое ядро, элементы и управляющие связи противника. К принципам информационно-психологической войны относятся: деформация целей и приоритетов в социальной системе (убедить людей в социальной полезности чего-то реально вредного для них – например, в приватизации в 1990-е годы); разрыв/переключение социальных связей; обострение противоречий (например, спонсирование революционной деятельности в России в период Первой мировой войны).

В качестве информационно-психологического оружия используется: а) подброс целей, кажущихся позитивными, но нереализуемых (примером является массовое заражение идеей евроинтеграции Украины) или деструктивных (например, вступление Российской Федерации в ВТО); б) «давление обстоятельствами», вынуждающими принимать неадекватные решения (югославские и ливийские события являются иллюстрациями); в) внедрение представлений, не позволяющих включить мобилизационные механизмы (в 1990-е годы активно насаждалось представление о том, что холодная война закончилась и люди на Западе теперь наши «друзья и партнеры»). Отметим, что эффективность информационно-психологической войны усиливается террористическими угрозами. Срабатывают даже ложные звонки в милицию о «заминированности» какого-либо объекта (усиливают тревогу у спецслужб и простых людей). В качестве информационно-психологического оружия могут быть использованы: влияние ассоциаций, упор на жалость, создание ложной дихотомии, обращение к гордости и тщеславию, нерелевантные доводы и аналогии, опора на авторитеты и др. (Д. Халперн, цит. по: Лебедев, 2014, с. 39).

Роль информационно-психологического оружия видна в августовской войне 2008 г., причем как в версии о том, что Саакашвили поддался на провокацию России, так и в варианте неверной трактовки им «сигналов из Вашингтона». Интересно, что в Грузии присутствовали ведущие мировые массмедиа, которые принято считать не только независимыми, но жестко конкурирующими между собой, но они «не заметили» бомбардировки Цхинвала. При контрнаступлении же российских войск в эфир стали даваться сюжеты о бомбежках мирных грузинских городов и сел, признанные, однако, впоследствии недостоверными. Ясно, что без организации специальной информационной компании (а это под силу лишь США либо транснациональному уровню влияния) подобное невозможно.

Удачным применением информационно-психологического воздействия на население стало употребление киевскими властями понятия «отечественная война». Многие украинцы, в частности, убеждены, что ополченцы Донбасса сражаются вместе с российскими войсками за Януковича.

Для анализа тематики информационно-психологических войн полезна метафора игры людей в виртуализирующемся политическом и социально-экономическом пространстве, правила которых им навязываются. Человек, принимая «правила игры», строит виртуальные миры и постепенно становится профессиональным игроком. Признаком виртуализации сознания является восприятие общественной жизни в виде некоего «спектакля», который люди созерцают на «сцене» городов и стран, не вопрошая о том, кто является его автором. В этом и воплощается психология «человека играющего». Международное право, международные организации, мировая дипломатия и международные форумы в еще большей степени превратились в отрежиссированные театральные постановки. Для многих реальностью становятся задаваемые имаго-символосферой образы, смешанные с проекциями собственных фантазий, социальных иллюзий. «Театр психоманипулятивного абсурда» делает ставку на пассивность, дезинформированность, виртуализированность своей аудитории. Подмены понятий, создание терминов, призванных отражать «новую реальность», помогают политическим играм в мире (Панарин, 2000). В «тотальном мире спектакля-игры» все становится игрой, а сам игрок попадает в игровую зависимость. Современные же информационные технологии удовлетворяют возрастающие игровые потребности людей. Человеку все труднее заметить подмены, поскольку в игре реальное и виртуальное смешаны. Но «мир игры», указывает политолог А. И. Неклесса, при определенных условиях (в том числе и организуемых информационными манипулятивными воздействиями) может выпустить на волю «мир распада» (Глобальное сообщество…, 2000, с. 136).

«Окна Овертона»

Книги американского социолога Джозефа Овертона показывают и раскрывают тонкие психоманипулятивные технологии, – в частности, обозначают техники сознательной манипуляции рамками общественной дискуссии. «Окна Овертона» (Overton window) является концепцией о наличии рамок допустимого спектра мнений в публичных высказываниях с точки зрения общественной морали. В этом смысле можно говорить об «окне дискурса». Согласно модели Овертона, в жизни конкретного общества в каждый момент времени некоторые идеи составляют действующую в общественном сознании норму (точка отсчета). Остальные идеи либо входят в диапазон допустимых, либо нет.

Овертон описал процесс изменения отношения общественного сознания к традиционно неприемлемым для него, отторгаемым идеям и социальным представления. Эти идеи под воздействием определенной психотехнологии становятся не только приемлемыми, но в итоге законодательно закрепленными.

Овертон утверждает, что в обществе существует некое «окно возможностей» в признании чего-то: от немыслимого, полностью отвергаемого, совершенно чуждого общественной морали, через статус радикального, далее приемлемого, разумного – до принятого массовым сознанием. Иными словами, некие идеи, представления, проблемы могут обсуждаться, публично поддерживаться, пропагандироваться или нет. Организованные информационно-психологические воздействия вызывают динамику в общественном мнении. И, как результат данной психоманипуляции, в обществе начинает обсуждаться нечто ранее неприемлемое для его членов. Затем люди начинают считать это уместным и в итоге смиряются, перестав видеть проблему.

После смерти Овертона его концепция в основном развивалась в русле воздействий политических событий и медиадискурса. Было показано, что наиболее устойчивые сдвиги политического дискурса являются следствиями глубоких социально-политических изменений в обществе.

Для иллюстрации данной технологии обратимся к совершенно неприемлемой, запретной для обсуждения теме каннибализма. Предполагается следующая последовательность информационно-психологических акций по продвижению данной темы в общественное сознание (Горжалцан, 2014):

1. Перевод темы в область «свободы слова». Можно для начала на научном симпозиуме рассмотреть историю предмета, обсудить «обряды племен Полинезии», ввести в научный оборот авторитетные высказывания о людоедстве. Далее в интернете появляется «Общество каннибалов». Запускается образ «плохих каннибалов», который будет соотнесен с теми, кто «призывает сжигать на кострах не таких, как они». Тема введена в оборот, табу десакрализовано.

2. Перевод темы в область возможного. Цитирование научных авторитетов продолжается. Отказывающиеся обсуждать тему объявляются ханжами. Название темы переформулируется, и каннибализм становится сначала антропофагией, а потом антропофилией. Новые названия уводят суть проблемы от её обозначения, лишают оппонентов опоры на язык. Параллельно создается прецедент (исторический, мифологический, выдуманный), например, легенда о матери, напоившей своей кровью умирающих от жажды детей.

3. В общественном сознании создаётся «поле боя» за проблему. Декларируется, что «желание есть людей генетически заложено в природе человека», «в определенных обстоятельствах съесть человека бывает необходимо», «есть люди, желающие, чтобы их съели», «свободный человек имеет право решать, что ему есть», «пусть каждый решит, кто он – антропофил или антропофоб», и т. п. «Ученые» и журналисты доказывают, что человечество на протяжении всей своей истории время от времени поедало друг друга. Тема забалтывается журналистами, ведущими телепередач и т. п. От дискуссии отсекаются авторитетные противники происходящего абсурда. Создается положительный образ современного каннибала: «антропофилы придерживаются строгой морали». На крайних флангах размещаются радикальные сторонники и противники людоедства. Из людей, не согласных с де-табуированием людоедства, создают образ агрессивных, «фашиствующих ненавистников», призывающих уничтожать людоедов, коммунистов и негров. Присутствие в СМИиК обеспечивают всем, кроме противников легализации каннибализма. Антропофилы же осуждают «фашистов всех мастей».

4. Перевод темы в категорию популярной. Тема выводится в топовую и начинает самовоспроизводиться в массмедиа, шоу-бизнесе и политике, проникает в телевизионные новости и ток-шоу. Людей едят в кинопрокате, в текстах песен и видеоклипах.

5. При переводе темы в сферу актуальной политики начинается подготовка законодательной базы. Публикуются социологические опросы, «подтверждающие» высокий процент сторонников легализации каннибализма. Политики начинают публично высказываться за законодательное закрепление антропофилии. В общественное сознание на фоне усиления пропаганды толерантности вводится догма – «запрещение поедания людей запрещено». Здоровые силы общества еще как-то сопротивляются, но в целом общество сдалось. Тема неизбежно докатится до школ и детских садов; следующее поколение вырастет с идеей людоедства как нормы.

Думаю, описание данной технологии напомнило читателям громкие и абсурдные кампании последних десятилетий, касающиеся некоторых нравственных аспектов общественной жизни. «Окна Овертона» уже практически сработали на теме разрушения традиционной семьи, половых извращений, толерантности ко многим проявлениям зла. «На подходе» – педофилия, детская проституция. В духовно-нравственной и религиозной сферах в «Окна» пролезет признание статуса и значимости отрицательных метафизических сил в жизни человечества. В плане более нейтральных возможностей обоснования «всего что угодно» интересен фантастический вариант информационно-психологической компании по «присоединению Индии», который дает И. В. Смирнов (см.: Смирнов, 2003, с. 24–29).

Информационно-психологическое воздействие целостно, однако оно имеет свои закономерности в различных сферах психики в зависимости от условий, задач и особенностей аудитории. Когнитивные, эмоциональные и поведенческие структуры человеческой психики обладают различной степенью «податливости» воздействию СМИиК. Результат такого воздействия определяется и тем, на какую область психики оно преимущественно направлено. Поведение человека, например, изменить труднее, чем его оценки политических событий.

Методы информационно-психологического воздействия способны влиять на социальное восприятие, направляя его в определенное русло, на активно участвующее в социальном восприятии воображение (во всем богатстве его разновидностей – от активного и конструктивного творческого до пассивных непроизвольных «грез наяву»). Это и особая подача фактов с употреблением сочетания образов, слов и чисел, воздействие на воображение метафор/ аллегорий и др. Роль воображения обнаруживается в попытках человека понять, что происходит с людьми во время социальных кризисов. При изучении воздействия метафор и аллегорий на воображение следует подчеркнуть, что красочный образ-метафора способен подавлять здравый смысл. Особенно сильно воздействие парадоксальных метафор. Использование метафор полимодально. Широко применяются, в частности, метафоры запаха: «запахло жареным», «запах крови» и др. С. Кара-Мурза анализирует целый букет «демократических» психоманипулятивных метафорических образов, ставших основой современных устойчивых высказываний, способствующих катастрофическим явлениям в стране: «наш общий европейский дом», «столбовая дорога цивилизации». Использовались также пословицы, например, «коней на переправе не меняют» и т. д.

Отметим, что даже спонтанные фантазии могут отражать предчувствия социальных изменений. Власть учитывает «народное воображение» потому, что людей поражают не факты сами по себе, а то, как эти факты представляются (Лебон, 2011). Это помогает подавать информацию в нужном для субъекта информационного воздействия ключе.

Большой интерес представляет роль процессов апперцепции. Связь воображения с процессами социального прогнозирования приводит к преждевременным действиям, социальной истерии («украинские мечты» последних 12 лет о «принадлежности к европейскому пути» тому пример) или разрушению инстинкта самосохранения в обществе, «усыплению бдительности». Вспомним, как в перестроечные годы в нашей стране высмеивались или табуировались страхи конфронтации с Западом и создавалась иллюзия национальной безопасности. Происходящее в мире сегодня показывает, что неадекватный пацифизм является болезнью общественного сознания.

Сильные средства информационного воздействия открываются через опору на взаимосвязи воображения, эмоциональной сферы и мотивации. В состояниях фрустрации, например, начинают доминировать грезы, возникает стремление к «бегству от реальности» через алкоголь и наркотики. Через мотивацию и систему потребностей возможно эффективно влиять на ценности. Изменяя же их, можно заставить людей «захотеть чего угодно». Большую роль играет известный феномен «эмоционального заражения», особенно в кризисных ситуациях – техногенных катастрофах, террористических актах, социальных конфликтах и т. п. В повышении эмоциональности, увеличивающей доверие к информации извне, используются чувства того и другого знака.

Сильный синергетический эффект (воображение + эмоции), наблюдаемый, в частности, во время проведения избирательных кампаний, дает совместное употребление образов, слов и чисел (печатные тексты, радио- и телепередачи, кино-, теле-, видео-картинки). Много интересного, как отмечает С. Кара-Мурза, можно найти при изучении идеологической машины фашистской Германии, превратившей народ в «толпу визионеров в искусственно созданном космосе» (Кара-Мурза, 2000). Примером роли воображения является использование и создание географических карт, актуализирующих социальные предрассудки, выражающих ложные представления о геополитической реальности и помогающих создать нужный образ. Карта «утраченных исконных земель» воздействует на национальные чувства безотказно. Это мы видим на примере реакции Украины на воссоединение Крыма с Россией: эмоции бурлят, хотя исторически и этно-демографически Крым не был украинской территорией до «хрущевского подарка». В последние годы фабрикация географических карт стала эффективным средством разжигания этнических конфликтов.

Иными словами, создание эмоциональных состояний человека с использованием воображения всегда рассматривалось как эффективный прием психологического воздействия. Наиболее известен прием апелляции к страху. Использование воображения эффективно в усилении панических настроений под воздействием слухов, распространяемых через СМИиК. Телевидение особо ответственно за создание и распространение фобий. Показ терактов, катастроф по силе психосоматического травматизма сопоставим с переживаниями очевидцев. Некоторые люди, лишь посмотрев кадры некой трагедии, обращаются к врачам и психологам (стресс от события 11 сентября 2001 г. подтвердил это). На действенность приема апелляции к страху влияет наличие у человека переживания своей уязвимости, подверженности различным угрозам. В романе Дж. Оруэлла «1984»[8] показано, что большой обман удобно выстраивать на основе страхов перед «коварными врагами». Подчеркнем существование страхов, специфичных для западного, в частности, американского менталитета. Это страхи мистической природы, имеющие истоки в «страшилках» протестантских проповедников в США в прошлые века; это страхи ядерного апокалипсиса в советскую эпоху и возрождающийся на Западе страх новой «русской угрозы». С. Кара-Мурза отмечает, что в России человеку никогда в сознание не вводился «вирус мистического страха»: вплоть до перестройки экзистенциальный страх в нашей стране не играл существенной роли. Страхи были вполне реалистичными. Поэтому страх перед ядерным апокалипсисом был иной, нежели на Западе (подробнее см.: Гостев, 2008).

Эмоциональная сфера ответственна за особенности переживания того или иного социально-политического, экономического события, за формирование искусственных потребностей и желаний «хотеть всего». Эмоциональное состояние влияет на эффективность информационно-психологического воздействия. Воздействие на эмоциональную сферу приводит к появлению у людей страха, отчуждения и способно породить «эмоциональный взрыв». Даже когда человек просто не справляется с поглощением новой информации по каналам имаго-символосферы, у него создается внутренний дискомфорт по случаю переживания «отставания» от жизни. Но может быть и другой вариант эмоциональной реакции. В огромном потоке взаимоисключающей дезинформации человек начинает холодно и даже цинично реагировать на трагические события, на тысячи убитых в различных странах, на уничтожение народов и государств (как на некие виртуальные потери). Эмоции людей, в зависимости от своего знака и особенностей ситуации воздействия, меняют мышление и реакцию на сообщения, влияют на уверенность в собственных суждениях и пр.

Роль эмоциональной и мотивационной сферы хорошо раскрывается в исследованиях В. В. Латынова (Латынов, 2012а, б, 2013, 2014в). Отмечается значимость изучения полимотивированности объекта воздействия. Она предполагает наличие у человека: а) мотива (не всегда осознанного) иметь ясное и адекватное представление о действительности; б) склонности поддерживать непротиворечивую систему установок и социальных представлений, соответствующую личным ценностям и потребностям; в) желания иметь позитивную групповую идентичность, придерживаться принятых в референтной группе норм и правил. В итоге человек получает некие «линзы», сквозь которые он оценивает поступающую информацию. Ориентация на группу приводит к отторжению источников внегрупповой информации. В ходе социальных кризисов, однако, формируются новые групповые идентичности. «Перестроечно-реформаторские» десятилетия в нашей стране продемонстрировали, как групповая идентичность людей может меняться резко и неоднократно. Иными словами, полимотивированность предполагает определение того, что движет человеком в социальном познании, особенно если психологическое воздействие – лишь элемент более общей системы воздействий, масштабы которой человек не осознает. Это положение важно для анализа глобальной манипуляции относительно формирования NWO, содержание которого многие не видят.

В. В. Латынов указывает на недостаточное внимание к эмоциональной компоненте в психологии воздействия (и на перекос в сторону когнитивно-поведенческих аспектов), на противоречивость результатов ее исследования. В то же время получены важные данные. Отмечается, например, что характер эмоций влияет на восприятие ситуации воздействия, во многом определяет выбор средств воздействия и их практическое использование. Значимой является степень выраженности переживаемой эмоции. Переживание негативных эмоций стимулирует усиление анализа воспринимаемой информации. И это делает человека более подверженным воздействию в тех случаях, когда ему предъявляются веские аргументы, и более устойчивым к воздействию, если аргументация слаба. Эффективность психологического воздействия зависит от того, насколько поступающие эмоционально насыщенные сообщения соответствуют соотношению когнитивной и эмоциональной компонент того аттитюда, который стремятся изменить. Человек также в большей мере уязвим сообщениями, эмоциональный тон которых оказывается созвучным его эмоциональному состоянию. Следует учитывать, что эмоции влияют на эффективность воздействия разными способами. В зависимости от своего настроения человек по-разному оценивает вероятность позитивных или негативных вариантов развития событий. Люди, переживающие негативные эмоции, будут избегать анализа болезненной для них информации. Если эмоциональное состояние человека позитивно, то окружающий мир кажется ему безопасным и значительных размышлений по поводу поступающей информации не требуется. В хорошем настроении люди склонны проявлять больший оптимизм. Они более восприимчивы к аргументам, сформулированным позитивно. В плохом настроении человек переоценивает вероятность негативных событий и восприимчив к негативной аргументации.

Влияние эмоционального состояния на эффективность психологического воздействия не носит прямой характер и опосредовано особенностями когнитивной обработки поступающей информации. Пониманию роли эмоций в информационном воздействии помогает выделение следующих типов ситуаций:

– человек слабо заинтересован в теме и полагается на простейшие эвристики;

– человек не мотивирован ни к анализу сообщений, ни к использованию простейших эвристик; позитивное эмоциональное состояние сокращает время размышления об аргументах; влияние аргументов менее выраженное;

– человек высоко мотивирован и имеет возможность глубокого анализа информации; эмоциональное состояние определяет общую направленность размышлений об аргументах.

В. В. Латынов рассматривает также воздействие на человека художественных произведений (в печатной и аудио-визуальной форме), приводящих к трансформациям социальных представлений. Уход в виртуальный мир нарратива характеризуется сдвигом внимания от реального мира на переживания образов воссоздающего воображения. Показано, что люди с высокой потребностью в познании легче погружались в мир художественного произведения при чтении, а люди с низкой потребностью в познании – при просмотре экранизации этого произведения.

В раскрытии роли процессов внимания в информационно-психологических воздействиях главным выступает изучение возможностей его переключения, например, привлечения внимания к некоторым событиям, фактам или отвлечения от них. Существуют определенные приемы для того, чтобы некая информация «врезалась в память», ушла в сферы неосознаваемого, а затем в определенный момент вернулась в сознание, породив нужные манипулятору ассоциации. Главная роль принадлежит непроизвольному запоминанию. Частое повторение в СМИ некоего утверждения, идеи, образа действует на людей независимо от их оценки данной информации. Даже отвергнутая точка зрения может превратиться в смутное представление или быть в конце концов принята. Особыми возможностями манипулировать всеми видами внимания обладает телевидение, которое сосредотачивает внимание человека на показе событий с комментариями, и на этом фоне возникает возможность внедрения в систему сознания человека-зрителя любой информации. На него могут быть направлены профессиональные способности всех категорий работников телевидения, особенно тележурналистики, телережиссуры, операторского искусства. Исключительно сильно сосредотачивает внимание на определенных темах освещение неких «невероятных событий», на фоне которых и можно давать любую информацию.

Роль памяти в информационно-психологическом воздействии – обеспечить запоминание информации или ее уход в подсознание, чтобы потом актуализироваться, например, в образном опыте и его ассоциациях.

Велика значимость ассоциаций эмоциональных образов памяти и воображения. Отметим важные теоретические постулаты, помогающие это понять (Смирнов, 2003, с. 57–64). Память многомерна, один и тот же ее элемент может одновременно существовать в различных семантических сетях и в зависимости от этого иметь разное значение. Все категории психического являются дериватами многомерных связей памяти, являющей из себя постоянно самоорганизующуюся семантическую систему. Семантическая память в активной форме представляет собой непрерывно флюктуирующий нелинейный и нестационарный процесс взаимодействия семантических элементов. Психосемантические элементы в активной памяти существуют в связи с другими элементами. Количественная представленность психосемантического элемента в различных измерениях семантической памяти может быть определена и соответствует понятию «значимости сигнала». Дискретом изменчивости соотношений семантических элементов является категория состояния (например, «эмоциональное состояние», «диссоциированное состояние» и т. п.). Воспринятая информация приобретает психосемантический эквивалент, совокупность которых составляет внутреннюю картину мира. Процесс памяти непрерывен: нельзя разорвать его без разрушения материального субстрата памяти. Каждое измерение памяти – это «программное обеспечение» поведения. Совокупность таких матриц в семантическом пространстве может быть описана в терминах: «личность», «сознание», «мотив» и т. д.

Данные теоретические и эмпирические положения касаются механизмов участия памяти в информационно-психологических воздействиях. Но для нас важно также рассмотрение феноменологии и закономерностей психоманипуляции на уровне исторической памяти. Этот вопрос мы обсудим в главе 4.

Роль мышления в информационно-психологических воздействиях заключается прежде всего в сохранении способности к рациональному анализу-синтезу поступающей информации, к выявлению логических противоречий, нестыковок версий и т. п. В следующем разделе мы поговорим о роли подмен понятий в психоманипуляции. Но один аспект в искажении мышления при психоманипуляциях отметим сейчас. Так, интересны искажения психического отражения, возникающие из столкновения понятийно-логических и экраннообразных стимулов (Гостев, 2007). Современные школьники, например, подвержены «клиповому сознанию», склонному, как известно, к субъективному «монтажу» информационных выжимок. Понятна высокая психоманипулятивность такого «монтажа» за счет клиповой оторванности от информационного контекста. Мысль чуждается абстрактного мышления, хочет видеть мир симультанно, а потому должна быть упакована в образ. Сознание же стремится к целостности отражения мира, и оно потенциально способно к этому, будучи многомерным по природе. Сознание способно «режиссировать мышление». Но как реализоваться данной способности сознания на фоне отрицательных аспектов «клипового сознания»? (подробнее о клиповом сознании см.: Гиренок, 2012, 2016).

Духовно-нравственный аспект вопроса

Осмысление роли психических процессов в информационно-психологических воздействиях углубляется рассмотрением духовно-нравственного аспекта их искажений (Гостев, Елисеев, Фомин, 2006). Православная святоотеческая традиция говорит о формах искажения основных «сил души», что может быть сопоставлено с психологическим знанием о психических процессах. В результате первородного греха в человеке повреждены и разобщены все силы души. Поскольку для современной психологии более привычно иметь дело с психическими процессами и функциями, то допустимо рассматривать духовные нарушения в соответствии с принятой в психологической науке классификацией.

1. Восприятие. В результате грехопадения мир воспринимается людьми через призму социально-биологических потребностей. В человеке доминирует низшее начало. В восприятии смешиваются реальные и иллюзорные компоненты. Человек воспринимает окружающее с индивидуальной позиции, искаженной негативным личным опытом. Наиболее тяжелым расстройством восприятия являются галлюцинации, которые имеют в большинстве случаев ярко выраженную духовную природу. Главным же изменением в сфере восприятия, согласно святоотеческой психологии, является атрофия духовного зрения – за внешними образами человек перестал видеть духовные прообразы и Первообраз. На уровне представлений наиболее значимым вкладом святоотеческой традиции является введение категории духовно-нравственного «прельщения», раскрывающей когнитивные, эмоциональные и поведенческие искажения в познании высших духовных смыслов (феномен подробно описан с психологических позиций: см. Гостев, 2008).

2. Мышление. Искаженный ум человека утрачивает единство процессов мышления, которое становится внутренне противоречивым, разорванным. Отдельные помыслы начинают управлять когнитивной сферой в целом. Система знаний приобретает фрагментарный характер. Множественность источников знания, не имеющих единого основания, ставит человека перед постоянной проблемой личностного выбора. При этом любой выбор, который осуществляет человек, живущий вне Божьего Откровения, есть выбор между большей или меньшей неправдоподобностью.

3. Внимание. Человеку трудно концентрироваться на духовных процессах – молитве, чтении духовной литературы и т. п. Внимание направлено к земным предметам повседневной жизни, управляется социальными и биологическими («плотскими») факторами.

4. Память. Верующий человек старается постоянно помнить о Боге. Соответственно, противоположным выступает забвение Бога и Его заповедей. Фиксированность человека на негативных воспоминаниях и неспособность возвращаться к позитивным моментам своей жизни также является проявлением нарушения памяти. Память становится избирательной. То, что не соответствует иллюзиям восприятия и искаженным представлениям о мире и о самом себе, забывается. Если для православного христианина важно размышление о собственных грехах, то человек, живущий вне Бога, об этом не помнит.

5. Эмоционально-волевая и мотивационно-потребностная сферы. Для верующего человека характерно переживание любви к Богу и окружающим людям (хотя он может испытывать тревогу, сомнения, страхи, гнев, отчаяние и пр.). Основной его целью является соединение с Богом, поэтому человек стремится исполнять волю Божью, совершать богоугодные дела и удерживать себя от злых дел и помыслов. Людей неверующих негативные эмоции захлестывают, подчиняя ум и волю. Человек, в душе/личности которого духовные чувства и смыслы не занимают главного положения, свою волю направляет на реализацию самости. Целью жизни становится занять высокое положение в обществе, что позволит ему реализовать весь спектр страстей. Извращается вся мотивационная сфера: в качестве главных выделяются низшие потребности.

6. Сознание. Святые отцы подчеркивали важность в духовной жизни процесса «трезвения» как прояснения сознания. Сознание в человеке есть внутренний свет, о котором Господь сказал: «Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф. 6: 23). Эти слова характеризуют состояние искаженного ума «падшего человека». О просветлении как об изменении такого состояния говорится во многих религиях, но если этот свет исходит не от Бога, то человек, увлеченный им, может попасть в обольщение оккультизмом и сатанизмом. Измененные состояния сознания, которые сегодня так активно пропагандируются, не есть «просветление ума», а есть его помрачение. Нужно говорить не об «интеграции сознания», а о внутреннем единстве нового преображенного человека во всех его проявлениях и устремлениях к Богу.

Для раскрытия темы психоманипуляции полезно рассмотреть святоотеческую позицию относительно приспособления человека к «жизни во грехе» с точки зрения психологических защит. Отпав от Бога в результате первородного греха, человек лишился «боготканных одежд», которые обеспечивали ему благодатную жизнь в раю. В Библии говорится и о «кожаных ризах», которыми Бог отделил человека от отрицательных метафизических воздействий. Вероятно, на психологическом языке они могут быть описаны как психологические защиты, которые исполняют двоякую функцию: с одной стороны, защищают душу и «образ Божий» (сохраняющийся в человеке при любых условиях) от влияния отрицательных социальных и метафизических факторов, с другой – скрывая от человека «недолжное в нем», придают страстям социально приемлемое оформление и позволяют людям контролировать свое внутреннее состояние. Психологические защиты, следовательно, играют как положительную, так и отрицательную роль. Необходимо указать, что, вступая в контакт с отрицательным метафизическим фактором, психологические защиты могут приобретать черты и свойства, характерные для отрицательных духовных сил. Психологические защиты создают компромисс между жизненно важными условиями существования человека и негативными свойствами как внешней, так и внутренней среды. Будучи изначально полезными, психологические защиты со временем приобретают форму стойких стереотипов поведения и восприятия. Человек оказывается зависим от психологических защит, которые он сформировал и которые при определенных обстоятельствах превращаются в главенствующий фактор его внутренней жизни. Вследствие своей связи с духовной природой человека они могут стать проводником чуждой «демонической воли». Такого рода психологические защиты принято называть патологическими. Если благодатная защита освобождает человека и позволяет ему реализовать свое подлинное предназначение, то патологические защиты, напротив, порабощают личность, делая ее исполнителем деструктивных программ. Тема психологических защит с учетом святоотеческих идей детально раскрыта А. В. Котеневой (Котенева, 2010, 2013).

Вернемся, однако, к обозначенному вопросу о подмене понятий как чрезвычайно значимому для рассмотрения роли мышления в реагировании человека на манипулятивные информационно-психологические воздействия.

Речь идет об изменении (подмене) смысла слов, понятий, о тонком навязывании их толкования в нужном направлении[9]. История России в постсоветский период дает много тому примеров. С изменением экономического устройства сферы социальных отношений возникла необходимость оправдать в сознании людей то, что раньше было для них неприемлемым (вспомним об «окнах Овертона»). Лингвистическое манипулирование прекрасно справляется с поставленной задачей. Так возникает тема «психоманипулятивной герменевтики». Почувствуйте разницу между словами «биржевой спекулянт», «наемный убийца», «проститутка», «убийство ребенка во чреве», «самоубийство», «сырьевой придаток Запада», «поиск нового собственника» и соответствующими им словами – «брокер», «киллер», «жрица любви», «прерывание беременности», «суицид», «энергетическая сверхдержава», «разграбление страны». Лингвистические перекодировки размывают смысл понятий и затушевывают нравственную окраску их содержания. Примитивизация речи, «словесный мусор», нецензурная брань, иноязычные и непривычные для нашего слуха слова («консалтинг», «кастинг» и т. п.), изъятие из употребления русских слов мешают освоению духовно-нравственного и религиозного наследия отечественной культуры. Манипулирование подменами понятий предполагает исключение из информационных сообщений слов, вызывающих отрицательные ассоциации. Слово «война», например, заменяется «миротворческой операцией», и, согласитесь, меняется наше отношение к этому событию: нельзя ведь плохо относиться к тому/тем, что/кто творит мир. В сегодняшней японской истории нет слова «агрессия». В войне в Юго-Восточной Азии Япония освобождала порабощенные восточные народы от колониализма Запада. О жестоком японском колониализме и о том, против кого воевала Япония, умалчивается. То, что атомная бомба была сброшена Соединенными Штатами, не озвучивается, а в школьных учебниках говорится, что 9 августа 1945 г. СССР вероломно напал на Японию.

Подмены понятий проявляются и в том, что ищутся лозунги, направляющие восприятие человека, создаются так называемые «новоязы». Для убеждения или разубеждения используются телепередачи с участием «подсадных уток», некомпетентно отстаивающих некие идеи в полемике (эти идеи, соответственно, публично дискредитируются). Подменяется и сам предмет спора переводом с важного вопроса на нечто другое. Используются особые приемы подачи информации в нужном ключе (например, тембр, паузы и пр. в произношении текста). Большую роль сыграло постмодернистское мировоззрение: «равноценность всего» максимально облегчает подмены. Уравнивание абсурда и логики, например, позволяет не видеть нестыковки в навязываемой системе взглядов, не вызывает отторжения.

Полезное для понимания роли лингвистических подмен в психоманипуляциях мы находим в работах Н. Д. Павловой и ее коллег (Павлова, 2012; Григорьева, Павлова, 2012, 2014). Сразу отметим их мысль о том, что использование лингвистических подмен могут быть как проявлением манипулятивного воздействия в рамках политического заказа (например, в наклеивании нужных ярлыков типа «мятежники», «террористы», «сепаратисты», в противовес «повстанцам», «революционерам»), так и непреднамеренным использованием неких слов (Павлова 2012, с. 57). Укажем и на то, что широко распространенные в последние десятилетия иностранные лингвистические заимствования, имеющие психоманипулятивное влияние на сознание, могут быть и непроизвольным результатом уважения к английскому языку, ставшему глобальным средством общения.

Основу приемов манипулятивного воздействия составляет сочетание образа объекта и его вербального описания, употребление эмоционально окрашенных слов («успех», «предательство»), использование эвфемизмов («военная помощь», «зачистка»), замена активных конструкций пассивными, позволяющая снять вопрос об ответственности («заложники захвачены»). В исследованиях политического, рекламного, повседневного дискурса мы находим прием помещения нужного смысла в подтекст высказывания, в оценочный контекст, в ассоциативный ряд, а также использование намека, «стертых метафор». Последние побуждают видеть мир то «сквозь прорезь прицела» («война с бедностью»), то как стройку («выстраивание вертикали власти») и т. п. Н. Д. Павлова выделяет речевое оформление известной оппозиции «свой – чужой». Подчеркивается гиперболизация «своего» положительного при затушевывании негативного и одновременно гиперболизация отрицательного с замалчиванием положительных черт у «чужих». Помимо оценочной лексики (в том числе бранной), используется табуирование определенных тем, «наклеивание ярлыков» («фашист», «предатель»). Выявляются приемы создания «своего круга», «широкого социума», от имени которого выражается идея. Употребляются местоимения («мы», «наш»), лексика со значением совместности («каждый», «россияне»), указание на многочисленность своих адресатов («ко всем патриотам»).

К оппозиции «свои – чужие» в политическом дискурсе тяготеют такие известные манипулятивные стратегии, как дискредитация противника с оскорблениями, обвинениями, описанием его действий как неприемлемых. В парламентских дебатах, предвыборных кампаниях используются ирония, аллюзии, метафоры, вызывающие отрицательное отношение. Оперирование отрицательно-оценочными номинациями подает аудитории те или иные факты как требующие неотложного вмешательства («народное бедствие» и т. п.). Это позволяет искать виновных. Субъект воздействия получает возможность, принизив «других», осуществить выигрышную самопрезентацию. Стратегия нейтрализации проявляется, в частности, в формулировании высказываний, которые представляют все связанное с оппонентом как незначительное. Изменение оценок реализуется с помощью выбора номинаций по принципу подмены слов, позволяющих замаскировать содержание оценок («бережливый – скупой», «застой – нулевой рост» и т. п.), а также посредством употребления семантики обобщения («каждый ищет свою выгоду»).

Большие психоманипулятивные возможности имеет использование устойчивых словосочетаний типа «национальные интересы», которые апеллируют к базовым ценностям и имеют выраженную аффективную составляющую. Показательны слова, отсылающие к определенной системе взглядов и одновременно навязывающие их высокий статус. Постоянное употребление подобных слов выхолащивает их смысл («эксклюзивная баранина»).

Особую роль в информационно-психологических войнах за мировоззрение людей имеют искажения в содержании главных понятий западной цивилизации: «демократия», «права человека», «гуманизм», «свобода», «либерализм» и т. п. В информационных воздействиях на другие «цивилизационные пространства» данные понятия применяются без учета подмен их содержания. В 1990-е годы в России они активно перетолковывались. Так, слово «гуманизм», например, усиленно ассоциировалось с чем-то «безусловно и абсолютно добрым», хотя исторически о термине следует говорить скорее обратное. Отмечается, например, что обоснование колониального ограбления и уничтожение народов было связано именно с понятием «гуманизма». Действительно, политика колонизации мира в прошлых веках основывалась на идее о том, что «более цивилизованная» страна имеет право на порабощение народов. Известно, что среди американцев в середине XIX в. популярна была доктрина, утверждавшая, что завоевание Северной Америки было предопределено свыше, что уничтожение индейцев, лесов, бизонов, осушение болот и повороты рек, развитие экономики, основанной на эксплуатации людей и природных богатств, является проявлением Божьей воли.

Сегодня «борьба за демократию, права человека, общечеловеческие ценности» становится главной точкой приложения информационного оружия. Это оружие, изменяя человеческое сознание, традиционные моральные устои, воюет с неугодными (с позиции однополярного мира во главе с США) правительствами, странами. Лидеров стран, которые нарушают «права человека», информационное оружие превращает в «очень плохих парней». И мы видим, что информационное оружие может быть заменено крылатыми ракетами. Становится возможным убивать, калечить, ввергать в социальный хаос человека во имя его абстрактных прав. Данный абсурд уже реализовался в Югославии, Ираке, Афганистане, Ливии, Сирии, Украине и других странах. Признание человеком правомерности такого положения дел означает успех глобальной психоманипуляции.

Выделим и углубим характеристики понятий «демократия», «гуманизм», «свобода», «либерализм», значимые для использования в психоманипулятивных информационно-психологических воздействиях. Перетолковывание этих понятий – главная цель глобальной манипуляции системой сознания людей. Характеристики данных понятий выступят элементами их содержания, компонентами образов, возникающих у человека в связи с ними. Подчеркну, что эти характеристики призваны дать более реалистичные образы – за счет определенной контрманипулятивной дискредитации «парадной картины» псевдолиберальных ценностей. При этом подчеркну, что все выделяемые положительные стороны понятий сохраняются. Иными словами, не отрицая заложенного в данных понятиях некоего «идеального содержания», следует изучать психологические эффекты деструктивных психоманипулятивных подмен в современном использовании данных терминов, а также их нравственный статус с точки зрения высших духовных и метафизических смыслов. Читателю предлагается самостоятельно скорректировать имеющиеся у него представления при возникновении такого желания.

Демократия и «демократия»

Для противодействия «психоманипулятивной герменевтике» вокруг понятия «демократия» нужно знать об истории ее возникновения, идеологической сути демократических институтов в обществе, их роли в истории человечества, – в частности, в российской истории. Исторически «западная демократия» служила иллюзиям свободы, обслуживая рабство, феодализм, эксплуатацию человека человеком при капитализме, о чем говорила социальная философия XX в. Напомним, что еще в прошлом веке геноцид индейцев и рабство у многих американцев не вызывали чувство покаяния, а для некоторых были и символом национальной гордости. Показательный штрих к портрету «демократии» дает, например, Николай Данилевский, который писал о парламенте как об учреждении, имеющем «серьезную наружность при полнейшей внутренней пустоте и бессодержательности». Сегодня демократия все больше превращается в некое «политическое заклинание», используемое для прикрытия строительства тоталитарного по своей сути америкоцентристского мироустройства, а «демократичность» – это, соответственно, показатель принадлежности к «клубу его строителей», признак «прозападности» системы сознания.

М. Г. Делягин указывает, что современные взаимоотношения элиты и общества уничтожают демократию, так как представления, мнения, интересы, рождаемые обществом, не воспринимаются элитой (Делягин, 2016). Элитарное и массовое сознание вкладывают разный смысл в одни и те же слова и делают разные выводы из одних и тех же фактов, обладают разными системами ценностей и преследуют не воспринимаемые друг другом цели. Демократия подменяется информационной войной политико-экономических групп, что повышает угрозу дестабилизации российского общества.

При «демократии» власть реально не принадлежит народу; правят его «представители» – политическая аристократия. Монархическое сознание, основанное на православном христианстве, не считает «народоправство» богоустановленной властъю (Серафим Соболев, архиепископ, 2002, 2009). Показательно, что в политической элите Запада много представителей родовой аристократии (т. е. не любой может стать президентом, как это утверждает «миф демократии»[10]). На заре «демократии» большинство людей вообще было лишено избирательных прав. Потом господство элиты было замаскировано «играми в демократию». Милтон Фридман писал, что любое ограничивающее рынок правительство является антидемократическим. «Пусть хоть 100 % голосует против рынка – это не демократия», – говорят его последователи. Сегодня главы государств/правительств, находясь под сильным влиянием транснационального уровня власти, должны учитывать общественное мнение. Это и обеспечивает сохранение положительного образа «демократии», позволяет затушевывать то, что она является ширмой для многих тревожных процессов на планете в идеологической, социально-политической, экономической сферах, как, например, для продвижения глобального тоталитаризма, власти «финансово-экономического интернационала». «Демократия» прикрывает перераспределение богатств планеты в интересах мировой элиты. Современные формы «демократии» в мире – это свобода от ответственности властей перед обществом, средство прикрытия интересов «власть имущих» и формирующегося «демократического тоталитаризма» новых форм мироустройства, способ для властных и финансовых структур «легитимно» осуществлять свою непубличную деятельность.

В мировой политике «более демократичная» страна всегда права в войне с «менее демократичной». Поскольку «демократичность» объявлялась выше национальных интересов, Запад всегда оправдывал военную агрессию по отношению к другим странам «несением демократии». Недемократическим и недостаточно демократическим странам, по сути, не разрешено защищать свои интересы. Россия будет признана демократической страной, если отдаст контроль за национальным достоянием транснациональным корпорациям (см.: Рогожников, 2014).

Для формирования человеком адекватного образа демократии (назовем это «расколдовыванием от прельщения демократией») приведем следующие ее оценки. Так, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) в своих выступлениях и публикациях подчеркивал, что идеи демократии замешаны на лжи, что в постсоветской России государственный распад – следствие применения принципов демократии в государственном строительстве, что на Западе демократическая государственность служит декоративным прикрытием реальной власти (международного капитала, транснациональных корпораций, мировой элиты). И не случайно то, что выдается за «демократию» в России с 1990-х годов, национально-патриотическим сознанием воспринимается как форма наднациональной диктатуры (Шалыганов, 2012).

Даже от западных политиков все чаще можно услышать высказывания об отсутствии реальной демократии на Западе. Бывший премьер и президент Чехии, а ныне евроскептик Вацлав Клаус прямо пишет, что демократии и свободы в Европе и в мире нет (Клаус, 2014). Действительно, как указывает А. И. Неклесса, все большее распространение получает симбиоз декораций демократии и реальной власти олигархии. Видна парадигма «неодемократии» – достаточно гибкой структуры, имеющей аналоги с мафиозными механизмами социального управления. Вспомним, что Б. Березовский цинично определил суть демократии как «власть денег», а неолиберализм рассматривает ее с точки зрения обслуживания корпоративных интересов. Сегодня традиционная демократия критикуется как не соответствующая новым принципам глобального управления. Но кризис декларируемой «демократии» осознается на Западе уже с середины 1970-х годов. Угрозы борьбы людей за свои права привели к использованию психоманипуляции для отвлечения масс от политики. «Холодная война» и соревнование двух социальных систем вынуждала к этому, причем наряду с необходимостью поднять жизненные стандарты. Коррозию западной «демократии» мы видим в разрушении представления о правах человека под страхом терроризма. Ирак в течение нескольких последних лет цинично предлагался в качестве примера демократического развития. Прибалтийские страны с их параапартеидными элементами и двойными стандартами во внутренней политике уже много лет провозглашаются «образцами демократии».

Прогнозы судеб западной демократии неутешительны. Примечательно: кто-то из экспертов обратил внимание на то, что XX в. начинался книгой Х. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс», а закончился книгой К. Лэша «Восстание элит». Многие эксперты (выделим, например, значимые для исторической и политической психологии работы историка и политолога Андрея Фурсова) считают, что неодемократия Запада будет характеризоваться: а) кастовой иерархичностью с ограничениями доступа к образованию и науке; б) сниженным интеллектуальным уровнем людей, их ориентацией на массовую культуру и развлечения; в) превращением политики в шоу-бизнес; г) мутацией правящего слоя в невидимок, живущих в изолированном пространстве и даже физически отличающихся от «неэлиты» (за счет применения биотехнологий) более, чем это было всегда.

М. Г. Делягин в своих выступлениях и публикациях (Делягин, 2016) проводит мысль о том, что в развитых странах демократические инструменты способствуют достижению личного комфорта граждан. Но этому начинают мешать усилия по поддержанию научно-технического прогресса. Западная демократия нежизнеспособна без внешней мотивации для общества, вроде угрозы от СССР, и потому, «оставленная в покое», имея приоритет индивидуальных интересов над коллективными, погружается в потребительство, в «постдемократию» (как сейчас происходит в американском обществе).

В то же время, как отмечалось, демократические институты дают возможность влияния на институты власти, определенного контроля за ней и пр. В большей мере это касается низовых уровней властной вертикали. Но и на ее высоких уровнях демократия сдерживает тоталитарные тенденции в обществе. Транснациональный уровень власти вынужден мимикрировать, скрывать, маскировать свои хищнические планы, проекты в формировании NWO. Иными словами, демократия, даже далекая от своего идеала, как-то работает в положительном ключе. Нужно также отдавать себе отчет в том, что демократический процесс – это очень сложный процесс. Государственная машина работает по своим правилам. Люди в парламентах и правительствах могут просто не знать многого о функционировании государственной системы. Сложности усиливаются соотношением публичной и непубличной политики, тайнами взаимодействия государственного и наднационального уровней.

Отдельная тема – роль политических лидеров, особенно глав государств. Это важнейший аспект роли личности в истории, который следует осмыслять с психологических позиций. Надо изучать, в частности, не только каналы влияния глав государств на внутреннюю и мировую политику/экономику, но и определенную зависимость главы государства от транснационального уровня власти. При этом предметом изучения является психологический и духовно-нравственный выбор самого лидера, степень и содержание его ориентации на национальные интересы или на их предательство через сдачу целям и проектам глобальной корпорократии.

Транснациональные силы, как показывает история, способны взаимодействовать с любым государственным лидером, проталкивая при этом свои интересы. Особенно это явно в странах с развитыми демократическими институтами.

Но подобное взаимодействие имеет свою специфику и зависит от индивидуальных особенностей, личностных качеств лидера страны, значимых политических деятелей в его окружении (и в оппозиции) на уровне официальной и непубличной политики. Иными словами, есть основания считать, что глобальное и внутринациональное влияние на политику глав государства не сильно изменяется при их смене в ходе демократических выборов. Инерция политических установок в обществе, общий настрой национальной элиты и ее элементов является стабильным мощным фактором влияния на избранного национального лидера. Однако любой глава государства непременно вносит свои нюансы во внутреннюю и внешнюю политику, и это является актуальной темой для политической психологии в ее междисциплинарных связях.

Также важно учитывать, что транснациональный уровень власти, политическая элита в конкретной стране влияют на демократические выборы. Это подбор и подготовка возможных кандидатов, спонсирование их программ, лоббирование своих интересов в парламентских играх и т. п. Поэтому выбор народом своего лидера выступает противодействием глобальной психоманипуляции в сфере демократических институтов и соответственно, мощным геополитическим фактором. Глава государства является своеобразной социально- и политико-психологической «призмой», фильтрующей и демпфирующей влияния на властные структуры как народа, так и мировой элиты. От личности главы государства и его окружения в современном мире многое зависит, особенно в плане образа геополитической и цивилизационной полярности.

В России необходимо наполнять понятие народовластия опытом собственной истории. Это поможет понять, что призывы западной пропаганды бежать от «неправильной российской истории», от наследия царского и советского тоталитаризма в западную агонизирующую демократию – явная политическая психоманипуляция. Здесь уместно отметить, что с духовно-нравственной точки зрения, в частности, в святоотеческой традиции «открытое общество западной демократии» – это общество, открытое для свободы греха. И это подводит нас к следующему понятию «психоманипулятивной герменевтики».

«Либерализм» и борьба за истинную духовную свободу

Либералы в истории России были в основном «западниками» и говорили об индивидуальной свободе личности, о социально-экономическом прогрессе, были ориентированы на сильную внутреннюю и внешнюю политику страны. И российская литература во многом опиралась на либеральные идеи. В то же время М. Е. Салтыков-Щедрин считал, что нет зверя более лютого, чем либерал[11]. Взгляды Ф. М. Достоевского на российский либерализм также известны. Рассматривая некоторые «плоды» либерализма в данном разделе, мы будем говорить о псевдолиберализме, не касаясь и не отрицая существования идеала – некоего «хорошего либерализма» и носителей соответствующей ментальности (Юревич, 2014).

Выстраивая образ псевдолиберализма, начнем с некоторых его идеологических и метафизических характеристик. Прежде всего отметим, что он претендует на сохранение положительных черт классического либерализма, главное в идеологии которого – защита свободы личности, достоинства человека, его прав, борьба с любыми формами тирании. Но псевдолиберализм унаследовал и отрицательные черты своего источника. Надо признать, что либерализм – по своей сути антихристианская идеология. В ней отрицаются Божественное бытие, онтология духовного мира. Эти реалии если и признаются верующими либералами, то поверхностно, как бы метафорически. Либерализм культивирует:

– поклонение человеческому разуму;

– идею самодостаточности человека в своей и общественной жизни (общество «атомарных граждан», живущих по принципам «контрактного мира»; интересы индивида ставятся «во главу угла»);

– свободу человека от духовных законов мироздания (заповедей Божественного Закона); добро и зло – равны;

– замену христианской нравственности правовым регулированием: человек имеет право предаваться любым аморальным действиям, если эти действия не запрещены законом;

– разрушение традиционно понимаемого соотношения прав и обязанностей;

– власть рынка, священность частной собственности, доминирование меркантильных интересов;

– унификацию человечества – ориентацию на уничтожение национальных культур, религиозно-мировоззренческих систем;

– современное идолопоклонство, выдаваемое за выражение «свободы» человека (удовлетворение искусственных потребностей, развлечения, стяжательство, погоня за плотскими удовольствиями и пр.);

– двойная мораль и двойные стандарты в общественной и политической жизни;

– идею господства элитарного меньшинства над другими народами[12].

Исходя из данных характеристик образа либерализма, легко обрисовать портрет современного российского либерал-демократа: эгоцентричный антихристианин (часто борец с Православием), презирающий «историческую Россию» и народ в современной Российской Федерации, рассматривающий страну как источник обогащения. Дополнительные штрихи к образу можно увидеть в статье Н. Конькова и А. Нагорного, к которой и обратимся (Коньков, Нагорный, 2015). В ней даны «портреты» наиболее известных представителей российского «либерального сообщества». Несмотря на очевидные провалы и катастрофические для большинства наших сограждан последствия действий пришедших к власти после 1991 г. «демократов-рыночников-либералов», несмотря на то, что их всегда поддерживало явное меньшинство российского общества, они продолжают не только считать себя «элитой», но и реально управлять страной. М. Делягин (которому принадлежит целый цикл статей по данному вопросу) помогает понять, что объединяет этих людей в гигантскую силу, определяющую судьбы и перспективы России, чем обусловлены ее победы (Делягин, 2016). Опираясь на факты советской истории[13], Н. Коньков и А. Нагорный выделяют среди отечественных либералов-западников «уничтожителей государства Российского» и строят их обобщенный портрет. Они – безусловные сторонники «либеральных», «общечеловеческих» ценностей, трактовка которых дается «коллективным Западом». То, что исходит из этого источника, автоматически признается «либеральным» и «общечеловеческим», а все остальное – «нелиберальным», «нечеловеческим», подлежащим отрицанию, осмеянию, уничтожению. Эта зависимость отечественных либералов от источника либерализма является важным элементом в механизме формирования общественного мнения. Имеет место высочайшая сплоченность либералов. Налицо также цинизм и отсутствие моральных ограничителей. Либеральное сообщество носит паразитарные черты: оно ведет подготовку к «утилизации ресурсов» в интересах управляющего Центра с максимальной прибылью для «хозяина», в роли которого выступают структуры крупного глобального капитала. Происходит встраивание в стратегические цели мирового глобализма: фрагментацию крупных государств и формирование мирового управляющего центра, которому подчиняются осколки национальных государств. Либералы – это «коллективный квазисубъект», лишенный собственной проектности, «среднее звено строителей Вавилонской башни», выполняющих задачи в рамках данного глобального проекта. Но без внешнего управления и финансовой подпитки «киборги либерализма» превращаются в нечто бесформенное. Характерной их чертой является антипатриотизм, отрицание самобытности русской государственности и культуры, антисоветизм. Неприятие России/Советского Союза происходит из-за несоответствия своим идеалам, которые могут носить самый разный характер. Но утверждается одно: страна и народ – «неправильные», «неполноценные» по сравнению с некими идеальными прообразами. В предельном варианте утверждается, что «эта страна» не имеет права на существование. Можно говорить о некой «либеральной ненависти» к стране и ее народу.

Есть еще один важный штрих к обобщенному портрету современного либерального мировоззрения, он связан с понятиями ультра- и неолиберализма[14]. Влияние на бизнес-элиту мира этой идеологии и вытекающих из нее психологических следствий непререкаемо. Мы видим претензии на единственную истину – философию рационального эгоизма и индивидуализма с отсутствием моральных обязанностей человека перед другими, ориентацию на отчуждение национальных ресурсов. У истоков неолиберальных идей стояла Айн Рэнд (эмигрантка из России Алиса Розенбаум, рассматриваемая многими как величайший философ XX в.).

Вот главные идеи неолиберализма, являющиеся психологическим оружием против духовно-нравственной сферы человеческого бытия. Торговец – символ справедливости. Свобода – это свобода торговать. Человек – набор продаваемых и покупаемых свойств. Морально только то, что защищает стремление к личной выгоде, которое, в свою очередь, порождает свободу, прогресс и счастье человека. Врагами объявляются вера в добро и справедливость для всех, забота о ближнем, ибо все это препятствует здоровой конкуренции. Поэтому существует лишь право человека работать, если его наймут. Нет «права на справедливую оплату», если никто не хочет оплачивать работу или купить товар. Не существует прав стариков, детей и пр. Творчество, созидание – удел лишь разумных эгоистов в конкурентной среде. Отвергается любое мировоззрение, которое ставит перед человеком цели, мешающие личному комфорту. Христианский идеал самоотречения, помощи слабому, естественно, является особой мишенью для атак.

Сегодня мы видим, как сбывается социальное пророчество русской религиозно-философской мысли (это идеи Ф. М. Достоевского, представителей русской философии и богословия, в частности, Л. Тихомирова). Укажем также на идеи Ю. Эволы, согласно которому «либерализм с хорошими намерениями» неизбежно переходит в то, что я называю «либерал-тоталитаризмом». Последний воплощает известный идеал сверхчеловека, претендующего на абсолютную свободу и вседозволенность, узаконенное неравенство, рабство большинства «лузеров». Сегодня в ЕС старые структуры традиционной демократии ломаются. И для обманутых потребителей с большой вероятностью открывается выбор между окончательным сломом «старой доброй Европы» (под обломками иллюзий мультикультурализма) и жестким порядком нацистского толка. Блогосфера «Всемирной паутины» полна обсуждений таких перспектив.

Надо также понимать: ультра-неолиберальные ценности не только идеологически завершают постановку государств на службу глобальному бизнесу. Налицо философско-антрополого-психологическая манипуляция. Неолиберализм, по сути, подает себя как единственная система, соответствующая рациональной природе человека. И здесь уместно поговорить о психоманипуляциях вокруг следующего понятия.

«Гуманизм» и истинная ценность человека

Понятие гуманизма многозначно, что создает основу для психоманипуляций. В «Большой советской энциклопедии» о гуманизме говорится как о признании права человека на творческое развитие и проявление своих способностей, о благе человека как критерии оценки общественных отношений. Реально же гуманизм воплощается в коммунизме, практически осуществляясь уже при социализме. В постсоветском «Новейшем философском словаре» гуманизмом называется «мировоззрение антропоцентризма», постулирующее высшую, самодостаточную значимость человека. Постмодернизм говорит уже о «сверхчеловеке», формируя идеологию трансгуманизма и «неочеловечества», о которых мы будем говорить в главах 5, 6, 7.

Западные социальные доктрины строились на кальвинистском учении о предопределенности спасения души человека. Отсюда «гуманизм» – понятие условное (как и «античная демократия», при которой рабы в «демос» не входили). Убеждение, что люди иной культуры не являются ближними, было необходимо колонизатору. Сегодня мы видим скрытый расизм в кинофильмах[15]. Идеологи реформ перестройки в нашей стране, представив отношения между гражданами на Западе за всеобщий тип отношений всех людей, совершили подлог. Наивны те, кто думает, что в «правильной цивилизации Запада» отношение ко всем людям будет как к «своим» (подробнее см.: Кара-Мурза, 2000).

Исходя из особой роли духовно-нравственной сферы человека в глобальной манипуляции системой сознания (данная сфера выступает и объектом, и контрманипулятивным ресурсом), подчеркнем, что общей чертой различных «Гуманистических манифестов» является атеизм. П. Бьюкенен («Смерть Запада») называет «гуманистов» заговорщиками, которые подорвали семейные устои и культурные традиции в Европе и Америке. В Манифесте 1933 г. традиционные религии объявлены неадекватными современности. В Манифесте 1973 г. не говорится о том, что наука не смогла опровергнуть Божественное бытие. В Манифесте 2000 г. религия уже объявлена ответственной за защиту отсталых социальных институтов, за торможение научного познания и т. п.[16]

В противопоставление одностороннему, исключительно положительному представлению о современном гуманизме приведем интересный с духовно-нравственной и социально-психологической точек зрения комментарий к фильму «Планета обезьян: революция»[17] редактора веб-проекта «Однако», публициста Виктора Мараховского (Мараховский, 2014). По его словам, в фильме представлены иллюстрация состояния постиндустриального общества и архетипы современного человека. Высказанные мысли актуальны и в связи с апокалиптическими предчувствиями, на которых играет современная глобальная манипуляция. Речь идет о выживших в глобальной катастрофе людях, которые вынуждены воевать с теми, кто не отдает ресурсы. Дикарю-обезьяне не нужна одежда, бензин и пр. «Настоящему человеку» для выживания надо больше. Поэтому войны между людьми и обезьянами не избежать. «Обезьяны» с копьями – метафорическое обозначение «незападных» народов, которые должны мирно сидеть под деревьями в гармонии с природой. Дикарь, схвативший автомат, объявляется врагом человека. В. Мараховский отмечает, что «цивилизованный мир» скорбит по белым людям, разбившимся в «Боинге», и обвиняет во всем «русских дикарей» с Донбасса – «обезьян с автоматами», не замечая их гибели в больших количествах. Четко прослеживается идея о том, что партнерами Западу мы никогда не будем.

Для понимания манипулятивных возможностей гуманизма полезно знать, что современное представление о нем включает следующие черты:

– на место Бога ставится человек или научно-технический прогресс;

– происходит смена нравственных ориентиров, установка на блокирование передачи традиционных религиозных и культурных ценностей (согласно ювенальной юстиции, например, родителям, по сути, запрещается передавать детям собственные нравственные представления и ценностные ориентации);

– провозглашено требование контроля рождаемости и свободы «убийства во чреве»;

– пропагандируется «нормальность» всех сексуальных извращений, включая педофилию; предполагается отмена запрета на родственные браки, в том числе и однополые;

– утверждается право людей на эвтаназию;

– происходит унификация национально-культурных особенностей народов: государства обязаны делегировать часть суверенитета транснациональной власти, на защитников национальной культуры и государственных интересов ставится клеймо национализма.

Особое место в манипуляции современным «гуманистическим сознанием» играют политкорректность и толерантность, понимаемые мной как то, что может мешать осознаванию глобальной психоманипуляции и, соответственно, противодействию ей. Иными словами, это своеобразные блоки в системе индивидуального и коллективного сознания. И в этом качестве данные социально-политические установки выступают уже не только как гуманистические ценности, а парадоксальным образом обретают качество информационно-психологического оружия. Любую тему можно закрыть для обсуждения под предлогом неполиткорректности (ведь даже погодные предпочтения могут быть для кого-то неприятны). И уже большинство людей с этим согласится. Говорить о негативных моментах в содержании данных терминов трудно. Прикрытие солидное – человеколюбие, благие цели. Заметим также, что политкорректно-толерантная блокировка движения к адекватности социального восприятия происходит на фоне деклараций о свободе слова и иных проявлений демократичности и либерализма.

Надо знать, что термин «толерантность» появился для обозначения «терпимости» организма по причине ослабления иммунологического ответа на патогенное воздействие. Говоря обобщенно и упрощенно, речь идет о неспособности организма сопротивляться заразе. Самым толерантным является организм, умирающий от рака. Обратим внимание и на духовно-нравственное прочтение проблемы. Аналогии с толерантностью западного общества очевидны. Оно не может в своем сегодняшнем состоянии противостоять многоаспектной коррозии. Толерантность – это отсутствие удерживающего фактора против распространения деструктивных идей, культов. Социально-психологическая установка на толерантность противоположна совести, призванной указывать, что есть добро и правда, а что – зло и ложь. Полезно также вспомнить, что еще апостол Павел учил не толерантности, а, напротив, нетерпимости к греху: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6: 9–10) (Владислав Цыпин, протоиерей, 2016).

Принцип толерантности призывает принимать любые «способы проявления человеческой индивидуальности» и отказаться от «абсолютизации истины» (Декларация ЮНЕСКО, 1995). Но если снять блок в сознании, связанный с навязываемым понятием «толерантность», то мы увидим, что в предельном своем развитии она ведет к смерти свободы слова и мысли, к уничтожению нравственности. Также можно отметить, что наиболее нетерпимыми к иным мнениям оказываются именно защитники толерантности. Например, защитники прав секс-меньшинств отказываются считаться с правом нормальных людей на соблюдение традиционных семейных ценностей.

В сборнике «Беспощадная толерантность», интересном для нашего анализа вопроса, заложена линия социальной фантастики на тему «толерантного либерального апокалипсиса» – спрогнозированы варианты общественной жизни, в которой толерантность возведена в абсолют, описаны все ее проявления, включая агрессивное нашествие иных культур. (Мы живем…, 2012).

Итак, толерантность в обществе, опираясь на идею «безгрешной вседозволенности» на фоне отсутствия нравственных идеалов, критериев добра и зла, социальных табу, может достичь уровня, при котором ее проявления станут показателями психологического и духовно-нравственного нездоровья. Обсуждение сакральных понятий, высших духовных смыслов будет запрещено. Свобода же превратится в свободу расчеловечивания, толкающую человеческую цивилизацию к самоуничтожению. Европа уже приступила к легализации педофилии, инцеста. События последних лет с мигрантами является еще одной иллюстрацией опасности толерантности для общества.

Нельзя не обозначить тему «трансгуманизма». Это не просто понятие, концепция, но социально-политический проект, масштабное международное движение, выступающее за использование НИТ для «улучшения» человека, увеличения его физических и интеллектуальных возможностей. При этом духовно-нравственный аспект проблемы уходит далеко на второй план, хотя речь идет об опасности изменения человеческой сущности, – например, утраты способности любить, сострадать. Конечной целью объявлено мифическое «бессмертие в физическом теле». В главе 6 мы вернемся к разговору о трансгуманизме.

Искажения понятий «свобода» и «права человека»

Анализом данных понятий мы завершаем рассмотрение основных взаимодействующих смысловых «игроков» в «манипулятивной герменевтике». Духовно-нравственная составляющая либеральных идей – ложное понимание сущности свободы человека, которое оправдывает «недолжное в нем», связанное с проявлением его «низшего Я» – страстей и пороков. И такая «свобода» способствует деградации, препятствует очищению внутреннего мира личности, возвышению человеческого бытия.

Для рассматриваемого вопроса большое значение имеют идеи И. А. Ильина (Гостев, Борисова, 2012). Важными характеристиками центрального понятия его философско-психологического наследия – духовной личности – выступают дар свободы и сила личного самоуправления. Современная психология недостаточно внимания уделяет духовным аспектам волевого акта. Но воля – это способность свободного самоопределения, сознательного выбора, способность принимать решения с точки зрения нравственных критериев. Свобода воли человека поэтому выражается в способности принять для себя исполнение законов духовной жизни. И в этом ключ к пониманию сущности человеческой свободы – сотворения человеком собственной жизни в соответствии с Промыслом Божьим о себе. Свобода – это способность владеть и своими страстями, и своими талантами, а также строить свою жизнь по критериям добра.

Можно выделить три основных смысла понятия свободы. Во-первых, это понимание свободы как разрешенных социально-политических действий. Свобода – это преодоление всего, что подчиняет человека извне (К. Ясперс). Но социальные свободы без нравственно-духовных критериев превращаются в насилие одних над другими. Возникает очевидный вопрос: как быть с тем фактом, что любую свободу можно использовать во зло? Права одних – это беззащитность других. Свобода информации приводит к праву на дезинформацию и психоманипулирование. Свобода слова позволяет очернять святыни. «Свобода ради свободы и без ограничений» стала «наркотиком», и все большее число людей попадает в зависимость от него, обретая сущностную несвободу. При «внешней безбожной свободе» конкретный человек растит в себе зло, которое выступает разрушительной силой для человечества. Прогресс становится регрессом, цивилизация – одичанием, свобода – деспотизмом. Сегодня, однако, подобные перевертыши скрыты двойными социально-политическими стандартами.

В этой связи следует отметить некоторые полезные психологические идеи, касающиеся последствий трансформации человечества в постсекулярный мир. В работах А. И. Неклессы (см., например, Глобальное сообщество…, 2002) подчеркивается, что секулярность ограничивает власть традиции над человеком, утверждает автономность от традиционалистской конфессиональности, дает человеку статус свободной личности. Но секуляризация – следствие воздействия библейской веры на мировую историю (Ф. Гогартен), которое дало «представительную демократию», национальное государство, породило левые идеологии, представление о государстве как о политической машине и взгляд на личность как на «винтик» в ней. Сегодня же классовые, национальные перегородки перестраиваются; происходит революция элит, на историческую арену выходит третий мир, реабилитируется метафизическое измерение бытия. И традиционная светскость «раскалывается», расчленяя привычные представления. Постсекулярность проявляется в альтернативной социальной практике, массовой индивидуализации на фоне неоархаизации сознания, в идеях постчеловечества и трансгуманизма, в перспективах «киборгизации» тела и интерактивной техносферы и пр. Все это является реакцией на разрушение представлений о прогрессе и «исходно добром» человеке, ответом на моральный релятивизм, деградацию культуры. Став свободнее в выборе ценностных ориентиров, люди переживают крушение мироустройства. Происходящее активирует темную сторону человеческой природы. Мир, отмечает А. И. Неклесса, пребывает в ожидании самовосстановления человечества, которое, однако, может закончиться инволюцией.

Показательно, что оруэлловские романы «1984» и «Скотный двор» стали реальностью в странах либерал-демократии. Эдвард Сноуден продемонстрировал, что в США нарушаются права человека, связанные с неприкосновенностью личной жизни. Ответ же мировой общественности показал, что свобода и права человека остаются для людей ценностью. И вызывает удивление реакция на это «пятой колонны» и даже представителей спецслужб у нас в стране. На телевидении можно было видеть, как некоторые ведущие шоу иронизировали по поводу поступка Сноудена, объясняя его личными проблемами и психопатическими особенностями, а сам Сноуден представлялся «изменником родины и ее спецслужбам».

Также отметим, в принципе, известное: в случае войны или чрезвычайной обстановки в стране президент США получает неограниченные полномочия в осуществлении жесткого контроля над жизнью общества и государства. «Американской мечте» противоречит отсутствие социальной справедливости. Государство не обеспечивает равные возможности; окончание же элитных школ и университетов гарантирует карьеру. Чрезвычайные полномочия могут быть запрошены уже в преддверии предчувствуемых событий. Джордж Сорос указывал, что с ростом недовольства в обществе неизбежны бунты в американских городах. И это станет поводом для «закручивания гаек», использования грубой силы для восстановления порядка, появления репрессивной политической системы. Не совмещаются со «свободой» и вмешательства в дела суверенных государств под флагом несения им «демократии и свободы».

В связи со сказанным особую актуальность приобретают трактовки свободы с духовно-метафизических позиций.

Свобода человека в самоопределении между добром и злом. Никто не властен над такой свободой, даже Бог, создавший человека со свободой воли и возможностью отпадения от Него. Римо-католический архиепископ Лефевр, не принявший новаций Второго Ватиканского собора, считал, что свобода существует, чтобы повиноваться Богу, но из нее хотят сделать нечто абсолютное, безотносительное к чему бы то ни было. И это приводит к разрушению семьи, Церкви, религиозных сообществ (см.: Грачева, 2010, с. 216–217).

Еще одно прочтение понятия свободы – духовная свобода как власть человека над собой. Только преодолевший «рабство страстям» становится истинно свободным человеком.

Вопросы свободы в первых двух аспектах имеют смысл только при наличии свободы от страстей и греха. В целом же свобода должна заботиться о благе другого человека – вот ключ к пониманию того, чем должна быть свобода в ее многоплановости. Только те права человека могут быть признаны выразителями добра, которые искореняют эгоизм и способствуют произрастанию в людях любви к Богу и ближнему. Для психологической науки полезной представляется православная мысль о том, что там, где свобода становится идолом, там начинается «человек-зверь», а свобода превращается в узаконенное орудие зла.

И. А. Ильин раскрывает именно духовное понимание свободы. Он говорит, что свобода по существу своему есть именно свобода духа. Каждый человек призван к такой свободе. Он должен превратить свой земной путь в непрерывное духовно-нравственное очищение, сделать свой дух главным, определяющим фактором и «свободным двигателем личной жизни». Свобода, отмечает И. А. Ильин, не дана человеку как абсолютная независимость от всего, но задана ему как возрастающая независимость от зла и пошлости (анализ психологического наследия И. А. Ильина см.: Гостев, Борисова, 2012). Поэтому человек, утверждая свою свободу, должен «допросить себя о своей духовной зрелости», проявляющейся в том числе в чувстве ответственности.

Итак, в условиях манипуляции системой сознания «свободное открытое общество» является мифом в указанном в предыдущих разделах смысле. Иллюзорный компонент данного мифологического представления – иллюзия свободы – обладает, тем не менее, пока достаточной силой, чтобы на нем строилась пропаганда западных ценностей. В то же время растет число тех, кто более адекватно воспринимает реальность и понимает, что речь может идти лишь об относительной свободе для «избранных». Однако еще недостаточно осознается, что свобода порока и нравственного разложения свободой не является. Следующий раздел посвящен еще одной грани темы свободы.