Глава 7
– Какого же рожна мы там делали? – сквозь стиснутые зубы ворчал Катон, пока сенатор перевязывал его рану своим шейным платком. – Вообще нам следовало дождаться света, прежде чем выезжать.
– Тихо! – Семпроний бросил нервный взгляд на соседние деревья. – Они могли увязаться за нами.
– Сомневаюсь. Мы отъехали почти на две мили, прежде чем не выдержал конь.
Катон умолк, так как его ногу пронзила жгучая боль. Когда она утихла, центурион глубоко вздохнул и продолжил:
– Не сомневаюсь в том, что они отказались от погони задолго до этого.
– Будем надеяться на это. – Семпроний завязал узел и проверил, не соскользнет ли импровизированная повязка. – Вот. Так будет нормально. Я виноват, Катон. Мне следовало замедлить шаг, как только мы оторвались от преследователей. Было просто безумием нестись галопом по такой дороге во тьме. Просто чудо, что твоя лошадь не пала раньше и что уцелела моя.
– Однако теперь на двоих у нас один конь, – мрачно усмехнулся Катон. – Так что ни о каком галопе речи больше быть не может.
Раненого коня Катона они оставили на дороге – на том месте, где животное упало с кровавой пеной на губах и ноздрях. Семпроний подсадил Катона на круп своего коня, и еще милю они проехали вдвоем; наконец дорога превратилась в узкую тропу посреди сосновой рощи, и они остановились, чтобы перевязать рану Катона. Зубец пронзил мышцу на задней поверхности ноги, не задев кость и не разорвав крупных кровеносных сосудов. Рана обильно кровоточила, однако, невзирая на боль, Катон обнаружил, что все-таки может ступать на ногу. Он прошел несколько шагов и присел, позволив Семпронию осмотреть и перевязать рану – насколько это было возможно в скудном свете молодого месяца и звезд.
Семпроний отодвинулся назад и сел на землю, скрестив на животе руки.
– И что, по-твоему, нам теперь остается делать?
– Не стоит рисковать, мы не можем позволить себе встречи с еще одной шайкой взбунтовавшихся рабов… Лучше дождаться первого света, когда мы сможем видеть перед собой дорогу и избегать неприятностей.
– Да, ты прав. – Семпроний повернул голову, бросив взгляд в направлении дороги. – Но ты уверен в том, что это были рабы?
– Скорее всего. Все они были в лохмотьях, и, кроме того, подкараулили нас возле поместья, где мы видели… – Воспоминание было слишком мучительным, и Катон шумно откашлялся. – Должно быть, вышли на дорогу в поисках легкой поживы. Нам повезло… Мы сумели удрать. Но если бунтующие рабы и зрелище, которое мы видели по пути, успели стать этой ночью обыденностью на этом острове, тогда мы оказываемся перед перспективой куда более страшной, чем я предполагал.
– С чего бы?
– Что, если нам предстоит столкнуться с восстанием рабов?
– Восстанием? Едва ли. Скорее всего, это какие-то временные волнения. Вполне естественно, что, воспользовавшись ситуацией, рабы обращают свой гнев на надсмотрщиков. Но как только эти ничтожества напьются до бесчувствия и очнутся в похмелье, готов держать пари, что никакого представления о том, что делать дальше, у них не будет. Некоторые попробуют убежать в горы и присоединиться к разбойникам, но остальные будут слоняться вокруг поместья, пока кто-нибудь не явится и не приберет их к рукам.
– Ты так думаешь? – с сомнением проговорил Катон. – По-моему, ты недооцениваешь опасность, господин.
– Это всего только рабы, мой мальчик. Цепные… нижайшие из низших, немногим лучшие зверей. Поверь мне, они не привыкли принимать самостоятельные решения. Без надсмотрщика, без способного возглавить их человека они не поймут, что надо делать в такой ситуации.
– Надеюсь, что ты прав… Однако что делать, если среди них обнаружится вожак? Что тогда?
– Этого не случится. Я достаточно перевидал поместий на своем веку и прекрасно знаю, как они устроены. Всякого, в ком есть хотя бы унция духа или независимости, либо продают в школу гладиаторов, либо ломают наказаниями в качестве назидания всем остальным. Рабов мы усмирим достаточно быстро. Как только выявят и поймают главарей, ответственных за ту жуткую картину, свидетелями которой мы были, их распнут, а тела оставят гнить на потеху воронам. На мой взгляд, подобная мера станет достаточным назиданием, которого рабы долго не забудут.
Катон кивнул. И все же на душе его было неспокойно. Кто знает, сколько рабов находится на острове. Если они сумеют объединиться и найти вожака, тогда их армия может представить серьезную угрозу римским интересам на Крите. Впрочем, опасаться следовало не только рабов. В горах всегда водились разбойники, преступники, беглые и отверженные, всегда готовые воспользоваться хаосом. Если рабы и разбойники объединят свои силы, ничто, кроме регулярной армии, не сможет сохранить остров в составе империи.
Катон переменил позу и привалился к стволу упавшего дерева.
– На мой взгляд, нам нужно отдохнуть, господин. Мы с тобой не спали почти два дня. Беру на себя первую стражу. Я разбужу тебя, когда настанет твоя очередь.
– Честное решение, но не забудь разбудить меня. Я не могу позволить, чтобы тобой овладела усталость, когда мне нужна будет твоя помощь в Гортине.
– Я разбужу тебя, господин. Честное слово.
– Ну, хорошо.
Семпроний окинул взором окрестности и выбрал местечко возле соседнего дерева, под которым насыпалась мягкая горка сосновых иголок. Закутавшись в плащ, он опустился на землю, положив голову на корень. Совсем скоро дыхание его сделалось ровным и глубоким; наконец, он начал похрапывать.
Откинув голову назад, Катон посмотрел в небо. Ночь выдалась светлой, звезды и луна блистали на темном бархатном пологе. Зрелище это помогло ему на мгновение успокоить взбудораженный ум, и он подумал, как было бы хорошо, если бы Юлия сейчас была с ним, устроившаяся возле плеча так, чтобы волосы ее касались его подбородка. В памяти его словно повеяло ее любимыми духами, и центурион улыбнулся. Затем внимание его привлек вдруг вспыхнувший вдалеке огонь, и, опустив взор от небес, Катон попытался вглядеться в царящую на земле темную ночь. Пламя разбушевалось над равниной в нескольких милях от обоих римлян, и на его глазах языки огня скоро поглотили все здание. Он долго смотрел на этот огонь, ощущая, как крепнет в груди ощущение мрачного предчувствия.
Принявший от него стражу сенатор Семпроний разбудил Катона перед самым рассветом. Шевельнувшись, центурион обнаружил, что укрыт плащом сенатора. Кивнув в сторону плаща, он пробормотал слова благодарности.
– Он был нужен тебе больше, чем мне, – улыбнулся Семпроний. – Мне нетрудно походить взад и вперед, чтобы согреться. И кстати, это напомнило мне молодые годы, когда я служил на Рейне младшим трибуном[18] в Девятом легионе. Никаких удобств там предусмотрено не было, скажу я тебе. Впрочем, забыл, ты, кажется, служил на той же границе, не так ли?
– Да, господин. И отслужив там одну зиму, человек уже не надеялся пережить вторую. Холодно, как в Аиде.
– Что ж, помню. – Семпроний зябко поежился, a затем подал Катону руку. – Вставай, пора ехать.
Поднявшись, Катон невольно застонал. Раненая нога одеревенела и немедленно начала пульсировать, когда он перенес на нее вес своего тела.
Семпроний озабоченно посмотрел на него:
– Как нога? Плохо?
– Бывало и хуже. Когда рану омоют, после нескольких дней отдыха буду в полном порядке.
– Боюсь, что возможности отдохнуть нам никто не предоставит.
Поднявшись в седло, сенатор склонился, подавая руку Катону. Конь переступил на месте, принимая дополнительный вес. Когда Катон обхватил его руками, Семпроний прищелкнул языком, направляя коня по тропке в сторону дороги. Выехав из сосняка, центурион посмотрел в сторону огня, который видел ночью, но там никого не было… стояли только обгорелые остатки стен. Черными пятнами среди окружающего ландшафта виднелись другие обгорелые строения, далекая вереница людей пробиралась по полю. Были то рабы или свободные люди, Катон сказать на таком расстоянии не мог. Впереди обоих римлян на дороге никого не было, и Семпроний направил коня к Гортине ровной рысью.
После того как поднявшееся солнце пролило на земли провинции свой ласковый свет, они заметили еще несколько отрядов людей. Возле дороги им иногда встречались уцелевшие горожане, копошившиеся в руинах своих домов, разыскивая ценности. Некоторые из них сидели среди развалин и безучастно смотрели на путников, в то время как другие протягивали руки и просили поесть. Семпроний упорно не обращал на них никакого внимания; не отводя глаз от дороги, он лишь подгонял пятками коня, заставляя животное поторопиться. То и дело им попадались тела с ножевыми и рублеными ранами, дополнявшие число жертв землетрясения. По мере того как двигалось время к полудню, Катон, оказавшись перед лицом столь масштабных разрушений и смертей, начинал все больше и больше сомневаться в том, что они с сенатором смогут каким-либо образом способствовать тому, чтобы в провинции восстановился порядок. Перспектива уже казалась ему совершенно безнадежной.
Наконец, уже перед полуднем, дорога обогнула холм, и оба путника увидели столицу провинции – город Гортину. Город раскинулся на равнине, северную часть которой занимал расположенный на укрепленном холме акрополь. В городских стенах зияли бреши, они обваливались целыми пряслами[19] между башен. Возле главных ворот, там, где дорога входила в город, как и положено, стояла стража. С дороги было видно, что почти все крыши были в той или иной мере разрушены или повреждены; черными дырами зияли даже красные черепичные кровли устоявших крупнейших общественных зданий и храмов. К городской стене с одной стороны от ворот жалось скопище палаток и сооруженных на скорую руку навесов, над которыми в синее небо уходили дымки кухонных очагов.
Притенив рукой глаза, Семпроний окинул взглядом теперь уже совсем близкий город:
– Похоже, что разрушений здесь меньше, чем в Матале.
– Это понятно. Здесь людям не пришлось иметь дело еще и с волной. Впрочем, не сказал бы, что это такое уж великое благодеяние.
Когда двое людей на одном коне подъехали по мощеной дороге к воротам, выставленные возле них стражники зашевелились. Едва конь оказался не больше чем в футах[20] пятидесяти от ворот, предводитель стражи поднял руку и крикнул:
– Довольно! Оставайтесь на месте! Что вам понадобилось здесь?
Семпроний поднял руку с кольцом.
– Я, римский сенатор Луций Семпроний, хочу видеть правителя провинции.
Переступив на месте, стражник указал на Катона:
– А это кто?
– Центурион Катон. Мы плыли вдоль критского берега к Риму, когда корабль наш поразила гигантская волна.
– Волна? – Стражник не без опаски подошел к чуть приблизившемуся к воротам Семпронию. – Мы слышали, что на берег обрушилась жуткая волна, господин, но рассказывают нечто невероятное… что она уничтожала пристани и прибрежные селения.
– Это правда, – подтвердил Семпроний. – Мы высадились в Матале… точнее, у ее развалин. Там мы узнали, что правитель тяжело ранен. Я приехал, чтобы прояснить ситуацию.
– Дела плохи, господин. В гарнизоне не осталось ни одного живого офицера; почти все они собрались во дворце правителя, когда началось землетрясение. Лишь горстке гостей удалось спастись из пиршественного зала, а остальных раздавила крыша.
– А где сам правитель?
– Он находится в дворцовой конюшне, господин. Она почти не пострадала, и ею пользуются как госпиталем. То есть туда мы сносим раненых.
После недолгой паузы Семпроний спросил:
– В каком он состоянии?
Стражник прикусил губу:
– Приказано говорить, что он выздоровеет.
– Но?..
Часовой огляделся и понизил голос:
– Как говорит мой начальник во дворце… Если тебе нужно повидать правителя, господин, поторопись.
– Хорошо, пропусти же нас.
Стражник кивнул и обратился к своим подчиненным:
– Откройте ворота!
С громким стоном правая створка ворот под руками навалившихся на нее стражников стронулась с места и поползла. Стон превратился в оглушительный скрежет и, наконец, в пронзительный визг, после чего створка остановилась, не желая двигаться далее. В приоткрывшуюся щель едва проходил всадник верхом на коне, и стражник почтительно извинился:
– Прости, господин, но кладка поколебалась, и дальше ворота не открываются.
Семпроний кивнул в знак благодарности и направил коня в щель. Внутри города перед обоими римлянами предстала уже привычная картина разрушений: мостовая главной улицы была засыпана битым камнем. Среди руин и полуразрушенных зданий копошились люди; их было заметно больше, чем в Матале, и впервые за последние дни Катон ощутил некую толику надежды. Итак, думал центурион, некоторые поселения понесли заметно меньший ущерб, чем он предполагал; получается, что Матала приготовила его к худшему. Конь нес обоих римлян вперед, к центру города, мимо рыночной площади, мимо обвалившихся лавок, их погубленного товара, в котором копались уцелевшие горожане. Когда они оказались в центре города, вдоль улицы с обеих ее сторон выстроились крупные общественные здания, и на месте рухнувших сооружений Катон видел поваленные колонны, похожие на стволы огромных деревьев или рассы́павшиеся на мостовой на отдельные барабаны, и лестницы, прежде поднимавшиеся к дверям храмов, а ныне заканчивавшиеся грудами битого камня.
Дворец правителя располагался в самом центре Гортины, на пересечении двух главных улиц. В высокой внешней стене была устроена впечатляющая привратницкая с двумя арками, за которой располагался просторный мощеный двор. Сам дворец, внушительное и впечатляющее сооружение из белого камня, казалось, только что подвергся обстрелу метательных осадных машин. В стенах зияли проломы, и лишь несколько крытых черепицей участков намекали на прежние очертания кровли.
Семпроний затаил дыхание.
– Удивительно то, что в нем вообще можно было выжить.
– Да, – согласился Катон. – А вон там как будто бы находятся конюшни.
Он указал на высокие стены дворика, прижавшегося сбоку к главному зданию. Возле входа в него собралась небольшая толпа стоявших или сидевших на корточках людей; некоторые из них держали детей на руках или поддерживали ожидавших приема родных, едва способных стоять на ногах. Больными занимались два армейских врача в черных туниках, принимавшие в первую очередь самых тяжелых. Было ясно, что толпа находилась в угрюмом настроении, и, уже приблизившись к конюшне, Катон услышал сердитый ропот.
– Расступись! – крикнул Семпроний. – Дорогу мне, я сказал!
Люди нехотя разошлись перед конем, и недовольство тех, кто оказался рядом с обоими римлянами, приобрело еще более выраженный облик.
– Молодой-то, вишь, ранен, – буркнул какой-то старик, – смотри-ка, в ногу угодило.
– Сукин сын, лезет поперед очереди, – раздался еще один голос, и по толпе немедленно пробежал раздраженный ропот, а остававшиеся перед Семпронием все еще отказывались расступиться.
– Дождитесь своей очереди, как ждут все остальные!
Семпроний повел раздраженным оком в сторону кричавшего:
– Я – римский сенатор, недоумок! Делай, как тебе сказано, и отойди в сторону.
– Хрен тебе!
– Богатым один закон, бедным – другой! – выкрикнул еще один мужчина.
– Как и положено! – рявкнул Семпроний. – Как и должно быть. А теперь разойдитесь с моего пути, иначе я сам расчищу себе дорогу!
Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, он извлек меч, на тот случай, если кто-то в толпе рискнет воспротивиться ему. Люди жгли его яростными взорами, но когда Семпроний ударил пятками в бока коня, толпа расступилась перед ним.
Проехав под аркой, он направился в глубь двора. Из толпы кто-то из мужчин погрозил ему кулаком и выкрикнул:
– Проклятые аристократы! Народ мрет как мухи, а они всё о себе!
Послышались новые недовольные и полные горечи голоса, однако Семпроний с выражением высшего высокомерия на лице подвел коня к коновязи и выскользнул из седла, чтобы привязать животное. После него спешился и Катон, скривившийся, когда острая боль пронзила ногу. Прижав руку к бедру, он огляделся и заметил человека в темной тунике с красной оторочкой на рукавах, вышедшего из одного из стойл.
Мужчина указал на ногу Катона:
– Надо бы взглянуть, что там у тебя такое. – Приближаясь к новоприбывшим, он грязной тряпкой стирал кровь с рук. – Римляне?
Катон кивнул.
Хирург указал на перевязанное бедро центуриона:
– Как это случилось?
– Мы наткнулись на беглых рабов. Один из них ударил меня вилами.
– Нехорошо. Давай я посмотрю твою рану.
– Потом. Нам надо поговорить с правителем, – Катон показал на Семпрония, – у нас к нему срочное дело.
– Как и у всех вокруг, – хирург безрадостно усмехнулся. – Увы, он, бедняга, не способен сейчас говорить с кем бы то ни было.
– Как это ни плохо, – проговорил Семпроний. – Я настаиваю на том, чтобы он принял нас. Немедленно…
Хирург покачал головой.
– Я не могу разрешить тебе волновать моего пациента. Лучше отыщи Марка Глабия, если тебе нужно знать, что происходит.
– Кого?
– Теперь здесь командует Глабий. Вчера он уговорил правителя назначить его своим преемником…
– А какую должность занимал прежде этот Глабий? – поинтересовался Катон. – Гражданского администратора? Или военного?
– Ни ту ни другую. Он был одним из сборщиков налогов в провинции.
– Сборщик налогов? – Семпроний не мог скрыть своего недоверия. – Да с какой вообще стати Гирций вручил власть какому-то сборщику налогов? Неужели среди его приближенных не нашлось человека более высокого ранга?
– Нет, все они были на пиру, когда это произошло. Глабий опоздал к началу пира по не ведомой мне причине. Иначе… – хирург провел по волосам усталой рукой. – В любом случае, оба они – близкие друзья и деловые партнеры. Объяснять, надеюсь, не надо?
Катон мог без труда назвать условия сделки. Правитель Гирций продал Глабию сбор налогов в провинции за сногсшибательную цену. В качестве условия оба они заключили тайное соглашение, согласно которому Гирций получал процент от налогов, выжатых с островитян и купцов, плативших налог с товаров, покидающих Крит или прибывающих на остров. Общепринятая в империи комбинация, являвшаяся одним из средств, позволявших правителям провинции скапливать огромные состояния за время своего пребывания у власти. Схема эта законом не приветствовалась, но, поскольку правителям провинций приходилось отчитываться перед собственными собратьями, многие из которых также стремились получить подобное назначение, шансов на обвинительное заключение было немного. Считалось, однако, что правитель не должен извлекать из провинции слишком много дохода, чтобы не привлечь к себе слишком пристального и опасного внимания императора. Не столь уж редко случалось, что император расправлялся с богатым римлянином, чтобы конфисковать его состояние.
– Вот что, веди нас к правителю, – твердым тоном сказал Семпроний. – Немедленно.
– Если тебе угодно, – хирург склонил голову. – Сюда, господин.
Семпроний предложил руку Катону, и вместе они последовали за хирургом вдоль линии стойл, пока не добрались до большого складского помещения в конце конюшни. Все лишнее из него вынесли и возле дальней стены поставили кровать. На тюфяке лежал человек. Лежал неподвижно, если не считать то опадавшей, то снова вздымавшейся груди. Дыхание с трудом давалось ему. Они пересекли помещение, и Семпроний, заметив простую скамью возле одной из стен, обратился к хирургу:
– Помоги мне перенести ее.
Когда они поставили скамейку возле кровати, правитель Гирций повернул к ним голову. Свет небольшого окошка над головой позволил Катону заметить, что одна сторона головы лежащего полностью закрыта бинтами. Легкое покрывало прятало под собой тело и ноги раненого. Как только Семпроний и Катон уселись на скамью, хирург подошел к ложу и спустил покрывало с груди правителя. Нагое тело по всему правому боку покрывали черные и лиловые синяки. Мышцы и кости под изменившей цвет кожей показались Катону раздавленными. Сломанная рука была заключена в лубок.
Семпроний наклонился вперед и проговорил утешающим тоном:
– Приветствую тебя, Авл Гирций. Мы с тобой встречались раз или два в Римском сенате.
Правитель облизнул губы, едва заметно кивнул и охрипшим голосом прошептал:
– Луций Семпроний… я помню тебя… Что ты здесь делаешь?
– Я прибыл для того, чтобы принять управление провинцией.
Глаза Гирция округлились, он попытался поднять голову и резким тоном спросил:
– Кто тебя прислал?
Легкое движение вызвало приступ мучительной боли, пробежавший по всему телу правителя, и голова его вернулась на прежнее место со стоном и скрежетом зубовным.
Хирург с озабоченным видом склонился к больному:
– Лежи смирно, господин. Ты не должен шевелиться.
Семпроний подождал, пока судорога боли оставила тело правителя и он задышал спокойнее. Тогда лишь сенатор заговорил:
– Никто не посылал меня. Мой корабль плыл вдоль острова, когда случилось землетрясение. Я узнал, что ты ранен, мой друг, и явился, чтобы предложить собственные услуги. Теперь, когда я вижу тебя, мне стало ясно, что тебе потребуется время, чтобы поправиться. Как высший сановник из всех находящихся в провинции, я должен принять на себя дела до тех пор, пока ты не сможешь вернуться к исполнению своих обязанностей.
– В этом нет необходимости… я уже нашел нужного человека.
– Понимаю. Но, Гирций, я не могу позволить сборщику налогов возлагать на себя такую ответственность. Эти псы в лучшем случае развращены. Мы с тобой не можем позволить такому человеку управлять Критом.
Гирций, протестуя, поднял руку. Взяв ее, Семпроний доброжелательно погладил пальцы лежащего.
– Теперь, когда я здесь, тебе не о чем беспокоиться. Твоя провинция в надежных руках. Клянусь в этом своей собственной честью.
– Нет… – Гирций с глухим стоном осел на постель, мышцы лица свела волна муки, которую он старался преодолеть. Наконец, тело его расслабилось, и на лбу выступили бисеринки пота. Неровно дыша, он посмотрел в потолок и пробормотал: – Моя жена… ее уже отыскали?
– Жена? – Сенатор повернулся к врачу и прошептал: – Как она?
– Ее звали Антонией. Говорят, что она ушла с пира незадолго до начала землетрясения. И с тех пор ее никто не видел. Однако мы до сих пор обнаруживаем в грудах обломков тела. Боюсь, что в самом скором времени найдется и ее тело.
– Понимаю. – Какое-то мгновение Семпроний смотрел на мучающегося правителя, а потом повернулся к хирургу: – Оставляю его на твоем попечении. Делай для него все возможное.
– Конечно, господин.
Сенатор понизил голос:
– На пару слов, если не возражаешь…
Он поднялся со скамьи, дав знак остальным последовать его примеру. Возле двери остановился и негромко шепнул хирургу:
– Гирций будет жить?
– Я делаю для этого все возможное. По прошествии должного времени он может оправиться…
– Избавь меня от врачебной лжи. Он будет жить? Да или нет?
Хирург облизнул губы и покачал головой:
– Обе ноги раздавлены. Повреждены внутренние органы, сломаны ребра. Едва ли он протянет больше нескольких дней.
– Понимаю. Тогда делай все возможное, чтобы облегчить его страдания.
Хирург кивнул.
Катон бросил взгляд на ложе:
– И еще. К Гирцию более никого не пускать. Не так ли, господин мой?
– Да, – согласился Семпроний. – Конечно. Таков мой строгий приказ.
– И даже Глабия? – переспросил хирург.
– Его-то в первую очередь, понятно? Ни к чему волновать правителя. Всем заинтересованным говори, что Гирций обрадовался, узнав о том, что я решил взять власть в свои руки. Он полностью доверяет мне и передал в мои руки всю власть над провинцией до собственного выздоровления или прибытия из Рима назначенного сенатом преемника. Такова наша повесть, и ты будешь придерживаться ее. Понятно?
– Да, господин.
– Хорошо. А теперь я хочу, чтобы ты осмотрел рану центуриона. Промой ее и наложи свежую повязку. Он понадобится мне, когда я пойду освобождать Глабия от временного назначения.