Глава 2
Они с девками сидели на вершине огромного стога сена и курили. В смысле – девки курили, а Юлька следила, чтобы они сено не подожгли. Сидели, травили анекдоты, никого не трогали…
– Та-а-ак! – громыхнул рядом бас со зловещей интонацией. – Вот, значит, кто тут поджигатель… Та-а-ак. Ох, как я сейчас кого-то выпорю!..
Девки дуэтом тихо пискнули и посыпались со стога, торопливо гася бычки в бумажных кулечках. Юлька вскочила, вертя головой в поисках источника зловещего баса, хотела кинуться за подружками, но поскользнулась и полетела вниз прямо в объятия двухметрового амбала в серых джинсах, линялой голубой футболке и грубых рыжих сапогах. Амбал поймал ее огромными, как лопаты, руками и даже не покачнулся, приняв на грудь летящие в свободном падении ее сорок семь килограммов. Правда, с чего бы ему качаться от таких пустяков? У него шея толще, чем ее талия, отметила Юлька. Амбал крепко прижимал ее к себе, обхватив за спину, глаза ее были на уровне его гладкого смуглого подбородка с ямочкой, а ноги не касались земли. Да что там земли! Ее ноги, кажется, не доставали до его коленей.
– Ты что, всю жизнь вот так на меня сваливаться будешь? – поинтересовался амбал, не выпуская Юльку из рук и пристально разглядывая ее лицо яркими светло-карими глазами.
И Юлька тут же его узнала. Это он поймал ее в прошлом году в спортзале, когда она свалилась с каната. Только тогда он был в классном темно-сером костюме, белоснежной сорочке и бордовом галстуке. Совершенно непонятно, зачем его занесло в спортзал, – наверное, чтобы ее поймать. Потому что сразу после этого он подошел к одному из группы стариков, поговорил с ним минутку и ушел. Девчонки потом говорили, что этот амбал в их университете учился, а потом в аспирантуре в Москве, кандидатскую защитил не то на экономическую тему, не то на сельскохозяйственную. Юльке эти темы были неинтересны, поэтому она особого внимания не обратила, да и вообще про амбала скоро забыла. А он – вот он.
– А, вспомнила, – с удовлетворением сказал амбал, все еще прижимая ее к себе. – Ты зачем куришь?
– Я не курю! – возмутилась Юлька. – Я ответственная за противопожарную безопасность.
Он наклонился, принюхиваясь, и вдруг легко коснулся твердыми теплыми губами ее приоткрытых от изумления губ. Поднял голову, задумчиво глядя ей в глаза, и строго спросил:
– Ты за меня замуж пойдешь?
– А тебя как зовут? – Юлька вдруг поняла, что буквально висит у него на шее, обхватив ее руками. И это ее ни капельки не смущает.
– Между прочим, могла бы и сама знать. – Он опять чуть-чуть поцеловал ее и печально вздохнул. – Я-то о тебе все знаю… Меня зовут Дмитрий Июль.
– Дмитрий Июль… Юлия Июль… Здорово! – Юлька засмеялась, и он засмеялся мягким басом. – Я пойду за тебя замуж… Может, ты меня теперь отпустишь? Девки ржут.
– Вот теперь-то как раз я тебя ни за что не отпущу, – решительно заявил Дмитрий Июль. – Сейчас мы пойдем знакомить тебя со свекровью. – Легко подбросил ее, посадил на согнутую руку, как ребенка, и оглянулся на выглядывающих из-за стога и хихикающих Светку и Аньку: – Поджигатели! За мной! Торжественный обед в честь помолвки.
Он повернулся и пошел, так и неся ее на одной руке, а Светка с Анькой шли следом, перешептываясь и хихикая. А Юльке ни капельки не было стыдно. Наоборот – в ней поднималась какая-то веселая гордость, какая-то необъяснимая, но очень приятная уверенность в правильности и неизбежности всего происходящего. И она ничему не удивлялась.
Только перед домом немножко удивилась:
– Нам сюда? Здесь ведь директор фирмы живет!
– Ну да, – спокойно согласился Дмитрий. – Я – директор фирмы. Ты и этого не знаешь? Ну и ну… А замуж согласилась. А если бы я конюхом был?
– Я лошадей люблю. – Юлька наклонилась и поцеловала его в висок. – К тому же кандидат наук – конюх – это даже интереснее, чем директор агрофирмы.
Он засмеялся, на секунду крепко прижал Юльку к себе, уткнувшись лицом в ее плечо, и сказал торжествующе:
– Ага, значит, кое-что ты обо мне все-таки знаешь!
И вошел в дом с нею на руках.
– Что это ты все в дом тащишь? – Будущая свекровь была маленькая, худенькая и язвительная. – Это кто тебя учил все подряд в дом тащить?
Светка с Анькой затоптались на месте, застряв на пороге, даже вроде попятились, готовые смыться в любой момент. Как ни странно, Юлька ни капельки не испугалась, и не смутилась, и не обиделась – сидела себе на согнутой руке Дмитрия, обнимала его и с интересом смотрела в острые насмешливые глаза маленькой женщины.
– Знакомься, ма. – Дмитрий поставил Юльку на ноги и слегка подтолкнул вперед. – Это моя невеста. Зовут Юлькой. Юлька, это моя мать. Нина Петровна. Ма! Это подружки невесты. Как звать, не знаю. Все хотят есть. Покормишь?
– Руки мойте, – машинально приказала Нина Петровна, критически разглядывая Юльку с ног до головы. – Ишь ты, невеста… И где ж ты ее нашел?
– В стогу сена. – Дмитрий смешливо подмигнул Юльке и повел растерявшихся девок мыть руки.
– И откуда ж ты взялась такая? – чуть мягче спросила Нина Петровна. Подошла к Юльке и подняла ладонью ее косу.
– Из Воронежа. – Юлька чуть повернула и наклонила голову, чтобы мама Дмитрия ощутила весь вес ее роскошных волос.
– Школу-то кончила? – Нина Петровна слегка дернула ее за косу и улыбнулась.
– Давно уже, – гордо сказала Юлька. – Я второй курс уже закончила. Иняза. Мы здесь на летней практике. В интернате.
– Так тебе сколько лет-то?
– Восемнадцать… Скоро. Через неделю.
Юлька вдруг вспомнила, что ей еще нет восемнадцати, и расстроилась. Как же это она замуж собралась? Это еще ждать, когда восемнадцать стукнет, потом только можно заявление в ЗАГС подавать, потом еще ждать сколько-то месяцев… За это время Дмитрий Июль сто раз раздумает на ней жениться.
– Ах ты, Митька, паразит! – неожиданно закричала Нина Петровна и кинулась туда, где в глубине дома галдели Светка с Аней и неразборчиво гудел голос Дмитрия. – Ах ты, недоумок, орясина, пес позорный! Я тебе сейчас все уши пообрываю, паразит, паразит, паразит!
Юлька удивилась, но опять ни капельки не испугалась, а пошла за мамой Дмитрия, гадая, за что она на него ругается, и представляя, как это ей удастся пообрывать Дмитрию все уши: Нина Петровна была такая маленькая, что даже Юлька рядом с ней чувствовала себя вполне нормальным человеком.
Вслед за Ниной Петровной она вошла в просторную и очень нарядную кухню и стала с интересом смотреть, как двухметровый Дмитрий Июль бегает вокруг стола от своей крошечной мамы, уворачиваясь от мокрого полотенца в ее руке.
– Ты хоть знаешь, что она даже несовершеннолетняя, паразит ты такой?! – кричала Нина Петровна, пытаясь достать сына полотенцем через стол. – Ты хоть знаешь, кобель проклятый, что ей только через неделю восемнадцать будет?
Девки жались в углу и таращили глаза. Юлька вдруг засмеялась, представив, что будет, если Дмитрий сейчас остановится, – ведь мать с разбегу просто ушибется об него, как о каменный утес.
Будто услышав ее мысли, Дмитрий остановился, повернулся к матери и осторожно поймал ее в свои могучие объятия.
– Ну и что? – с недоумением спросил он, закрываясь ладонью от мокрого полотенца, крутящегося перед его носом. – Ну, через неделю – восемнадцать, еще через два дня – свадьба. Пока погода стоит. Ты чего так расстроилась, ма? Небось, успеем приготовить. За неделю мы десять свадеб успеем приготовить. Юль, ты как, согласна через неделю замуж выходить?
– Я согласна, – решительно сказала Юлька. – Чем быстрее – тем лучше. А то вдруг ты раздумаешь еще… А нас распишут так быстро? Там ведь ждать сколько-то нужно.
– Вот еще. – Дмитрий отобрал полотенце у матери, вытер застеленный пластиковой скатертью стол и принялся привычно хозяйничать, расставляя посуду, нарезая хлеб, вынимая из холодильника какие-то банки и бутылки. – В сельсовете распишемся. Одним днем. Ты как, не против, Юль?
– Я не против. А у матери истерика будет. – Юлька села на жесткий диванчик рядом с Ниной Петровной, взяла ее за руку и с любопытством заглянула ей в лицо. – Я вам не понравилась, да? Дмитрий моей матери тоже не понравится, наверное. Но что она ему не понравится – это уж совершенно точно.
– А я тебе, выходит, нравлюсь? Так тебя понимать? – воинственно вздернула подбородок Нина Петровна и вдруг крепко вцепилась в Юлькины пальцы.
– Да, – серьезно сказала Юлька и сжала твердую сухую ладошку своими ладонями. – За такой свекровью – как за каменной стеной. Если он меня обижать начнет – кто еще меня защитит? С ним же даже весь трудовой коллектив вряд ли справится. Только на вас вся надежда.
Первой засмеялась Нина Петровна, потом захохотали девки, потом все заглушил радостный басовитый смех Дмитрия, а потом, когда все угомонились, Светка растерянно спросила:
– Так я не поняла – ты что же, и в самом деле замуж за него выйдешь?
– А как же, – деловито ответила Юлька, выбирая малосольный огурчик. – Что ж, по-твоему, мне старой девой век вековать?
И совершенно не поняла, почему тут же все опять просто зашлись от хохота.
Зато дома у нее никаким весельем даже и не пахло. Папа-то, похоже, был не слишком против… А если и был против, то держал свои протесты при себе, и даже мать пытался успокоить – впрочем, как всегда, без малейшего успеха.
– Ты что, идиотка? – кричала мать в полный голос, тряся сжатыми кулаками перед Юлькиным носом. – За какой замуж тебя несет, подумай своей головой! На кой черт тебе это сельпо вонючее, эта деревня неумытая, это быдло пьяное?! Ты что, всю свою жизнь угробить хочешь, дура безмозглая?!
– Дура безмозглая! – тявкала четырнадцатилетняя Валерия с удивительно похожей на материнскую интонацией. – Быдло! Сельпо!
– Все сказали? – Юлька вклинилась в нечаянную паузу и спешила высказаться сама, пока опять не заорали. – Ну, тогда я пошла. Меня Дима во дворе ждет. Раз вы так против него настроены, я его сюда звать не буду. Да и на свадьбе мы без вас обойдемся…
Первой к окну сунулась Лерка, прилипла носом к стеклу, изумленно разинув рот, а потом таким голосом позвала мать, что та не закончила очередную гневную тираду, подошла к окну и тоже застыла, открыв рот очень похоже на Лерку.
Юлька и отец переглянулись, улыбнулись одинаковыми понимающими, слегка презрительными улыбками, и Юлька сказала так, чтобы мать не слышала:
– Спорим, сейчас скажет: «В гости пригласи»…
– Но ведь надо было человека в гости пригласить, – обернулась от окна мать с крайне обиженным выражением лица. – Надо было с родителями познакомить! Ну кто так делает? Какая ты странная, Юлия, я удивляюсь… Разве я тебя этому учила?
А потом все пошло как по маслу: ах, ах, очень приятно, такой молодой – и уже директор, такой красивый – и не артист, такой большой – и не боксер, такой кандидат наук – и не преподаватель в университете… И прошу к столу, и где же вы с Юлечкой познакомились, и зачем же торопиться со свадьбой, и как же у вас с жилплощадью…
Папе Димка понравился. И Димке – папа. Может быть, потому, что оба они были большие, красивые и спокойно-веселые. Они, кажется, в ту первую встречу между собой и не говорили особо ни о чем, а заметно было, что друг другу понравились. Папа, правда, тоже сказал, что рановато Юльке замуж выходить. Димка тут же согласился: да, мол, хорошо бы на пару годиков постарше была… А ждать страшно – вдруг какой казак лихой прямо из-под носа уведет?
– Что я – телка, чтобы меня уводить? – обиделась Юлька, но папа и Димка посмотрели на нее с одинаковым выражением – будто знали что-то, чего она знать не могла.
В общем, первое знакомство с родителями они пережили. Правда, потом еще несколько раз мать устраивала ей большие образцово-показательные концерты на тему «Для того ли тебя воспитывали», еще пару раз пришлось выдержать довольно унизительные допросы на тему «А давно ли ты беременна?», но все это было уже затухающими сполохами уходящей грозы. Подумаешь, гроза! Мы их уже столько повидали…
Отец ее сильно удивил. Все время ободрял, одобрял, поддерживал, а за пару дней до свадьбы вдруг спросил:
– Юлька, а ты его любишь?
– А как же? – изумилась она. – Ты, пап, даешь! Он самый красивый, самый сильный, самый умный, самый… и вообще директор агрофирмы. И он меня очень любит, даже тетя Нина мне говорила, а она знает.
– Понятно, – сказал отец. – Но у вас в деревне не будет твоих подружек, и никто не увидит, что он самый-самый…
– Они и так уже все видели. – Юлька, заметив улыбку отца, смешалась, смутно подозревая, что сказала что-то не то, и перешла в наступление: – Пап! Ты что, тоже против Димки?
– Вот уж я как раз не против. – Отец смотрел в потолок, и лицо у него было как будто немного отчужденное. – Я вообще не представляю человека, который был бы против твоего Димки. Н-да… Ну ладно, поживем – увидим.
И все шло хорошо. И все шло мимо Юльки, само собой, по щучьему велению, – какие-то приготовления, и белое платье, и обстановка для комнаты молодых, и упаковка Юлькиного приданого – надо же, у нее, оказывается, приданое было, а она и не знала, – и приглашение на свадьбу всех-всех-всех родных, друзей и знакомых… И конечно, приехали все Июли. Братья были поразительно похожи друг на друга – все огромные, широкие, с пышными темно-каштановыми кудрями и светло-карими глазами, все румяные, загорелые и энергичные, и даже голоса у них были абсолютно одинаковые – низкие, мягкие, как будто чуть сонные… Но старших – Володю и Славика – еще можно было как-то отличить. А Сашка был полной, абсолютной, немыслимой копией Димки, и Юлька расстроилась. Она-то думала, что Димка – один в мире такой. А тут вон близнец какой-то объявился… Поэтому сначала Сашка ей не понравился.
– Смешно, – заметил Димка задумчиво, понаблюдав за ее реакцией. – Мы ведь как две капли воды. Но за одного ты замуж выходишь, а другого терпеть не можешь. Почему?
– Я могу его терпеть, – объяснила Юлька. – Только почему он все время тебе подражает? Даже ходит так же…
– Может, это я ему подражаю? – Димка посадил ее себе на колени, откинул голову и испытующе смотрел ей в лицо с легкой непонятной улыбкой. – Все-таки он – старше. Почти на двадцать минут.
– Глупости. – Юлька сидела на его колене, как на толстом бревне, откинувшись на обнимающую ее могучую руку, и наматывала на палец крутой завиток пышной Димкиной гривы. – Ничего он не старше. Я совершенно уверена, что вас в первую же минуту перепутали. Старший, конечно, ты. Это же просто невооруженным глазом видно! Во-первых, ты больше, и сильнее, и умнее, и серьезнее, и образованнее, и… Ты чего смеешься?
– Юлька, и что это мне так повезло? – Он уткнулся лицом в ее ладонь и щекотал ее губами.
– Это, может быть, вовсе не везение, – рассудительно сказала она. – Может быть, ты стал таким потому, что старался. Ну… спортом занимался. И учился хорошо. И работал как вол. И не куришь… Вот и получился такой, как есть. При чем тут везение?
– Да я же не о себе… Я о тебе! – Он смотрел на нее откровенно восхищенным, радостным взглядом. – Это с тобой мне повезло! Понимаешь?
– Конечно, – важно согласилась Юлька. – Еще бы. Я молодая, довольно привлекательная, почти образованная… Папа – полковник. Спортсменка. Отличница. Не курю. Характер нордический. И даже, оказывается, приданое у меня есть. Конечно, тебе повезло. Могло быть гораздо хуже.
– Господи, как я тебя люблю, – растерянно пробормотал он, а потом принялся осторожно целовать ее и гладить твердыми шершавыми пальцами ее щеки, и нос, и веки, и губы, и руки, и даже голые загорелые коленки…
Юльке это ужасно нравилось, чего уж там… Она почти не стеснялась его осторожных ласк, а если что – так всегда можно закрыть глаза. Она сидела на его колене, зажмурившись, подняв лицо вверх, и морщила нос, слегка фыркая, когда от его прикосновений становилось щекотно. Дмитрий вдруг наклонился, прижался лицом к ее коленям, и она испуганно ахнула, вцепилась ему в волосы, пытаясь оттолкнуть. Он поднял голову и засмеялся, глядя в ее растерянные глаза, и тогда она тоже засмеялась, прогоняя впервые пришедшую ей в голову мысль: а ведь они будут вместе спать, и Димка увидит ее раздетой… Стыд-то какой! Хотя все женятся – и ничего. Наверное, привыкают постепенно. К тому же, раздеваясь, можно попросить, чтобы он отвернулся, пока она не влезет в ночнушку. Новая ночнушка у нее очень красивая. И свадебное платье очень красивое. И белые туфли на ужасно высоких каблуках. И вышитая белыми розочками огромная, как парашют, фата из тончайшего прозрачного крепдешина. Юлька отвлеклась от смущающих ее мыслей и стала с удовольствием представлять, как будет выглядеть в день свадьбы. Девки, конечно, просто умрут. Димка, наверное, тоже обалдеет…
Девки, конечно, просто умерли. И даже неоднократно. Они умирали на протяжении всего процесса одевания невесты, от белых кружевных колготок вплоть до водружения фаты на туго закрученную в узел на затылке косу. Они так откровенно умирали, что Юлька ослушалась приказа не выходить из комнаты до отъезда в сельсовет и пошла в комнату тети Нины, где было зеркало в полный рост – в старом шифоньере. Она долго растерянно рассматривала себя в этом зеркале и вдруг расстроилась. Нет, все было очень хорошо, и не такая она дура, чтобы не понимать, что и сама по себе очень даже ничего, а в этом платье с пышной, как кринолин, юбкой, с узеньким лифом, расшитым белым шелком, с открытыми загорелыми руками и плечами, в этом необъятном облаке почти прозрачной фаты она не просто очень даже ничего, а, может быть, гораздо больше… Но вот только это была не она. Не совсем она. Такой Юлька себя не представляла… Конечно, в восемнадцать лет можно выглядеть молодо, но не до такой же степени! Слишком румяное детское лицо, слишком пухлые губы, слишком тонкая талия, слишком круглые глаза… Даже то, что ее вечно растрепанная коса была уложена в очень строгую, очень взрослую прическу, не помогало. В роскошный свадебный наряд была упакована девочка-подросток. Юлька представила рядом с собой большого, солидного тридцатилетнего Дмитрия и попробовала придать собственному лицу выражение хоть какой-нибудь умудренности жизнью. Выражение получалось не очень убедительным. Как это она раньше не замечала, что у нее морда такая дурацкая? Ну что ж теперь делать… О! Губы надо накрасить, вот что сделать надо.
Димка пришел за ней как раз тогда, когда Светка красила ей губы своей помадой, а Аня держала наготове тушь для ресниц. Димка вынул носовой платок, осторожно стер помаду и тихо сказал, чуть улыбаясь:
– Пообещай, что выполнишь…
– Ладно. А что?
Это была их игра: «Пообещай» – «Конечно. А что?» – «То или это».
– Никогда не красить губы.
– Не буду, – легко пообещала она. – А почему? Ведь красиво же!
– А целоваться с намазанными губами как? – Он наклонился, крепко поцеловал ее и озабоченно потер рукой собственный рот. – Вот как бы я сейчас выглядел, если бы у тебя губы намазаны были? Страшно представить.
– Страшно представить, – с готовностью согласилась Юлька. – Я никогда не буду красить губы. Ни в жисть! Клянусь. А ты мне тоже пообещай…
– Обещаю. Что?
– Что будешь носить меня на руках… Особенно когда туфли так жмут.
Он засмеялся, подхватил ее на руки и торжественно сказал:
– Обещаю! Буду носить тебя на руках всю жизнь. Клянусь!
И так и не выпустил ее из рук, к бурному негодованию гостей сорвав обряд выкупа невесты и нарушив еще дюжину каких-то традиций. Донес ее до своей директорской «Волги», усадил на заднее сиденье, сам устроился рядом и скомандовал Павлу Игнашину, который был его свидетелем, а сегодня заодно и водителем:
– Гони.
И машина рванула с места с такой скоростью, будто до сельсовета было не четыре километра, а по крайней мере сто. Юлька оглянулась и через облако фаты успела заметить, как во вторую «Волгу» торопливо садится ее свидетельница Аня, как тетя Нина крестит их вслед и как мать машет руками и разевает рот. Опять кричит, наверное.
У сельсовета они минут десять ждали, когда подъедут все остальные, и Димка все время держал ее на руках, а Павел все время фотографировал их, а сельсоветовские бабы все время болтали глупости и хихикали. А потом с истошным воем клаксонов подъехали все пять машин с гостями и родней, и Димка понес ее в небольшое и неновое здание сельсовета выходить замуж. Юлька успела заметить, как мать раздраженно и презрительно окинула взглядом этот дворец бракосочетания, и испугалась, что сейчас опять будет лекция на тему «для-того-ли-тебя-растили», но мать промолчала и даже заулыбалась, когда Павел нацелился на нее объективом.
Димка поставил Юльку на ноги только тогда, когда надо было расписаться в какой-то толстой книге и выпить по бокалу шампанского, а потом опять поднял и понес к машине. Усадил, махнул рукой Павлу, и тот, торопливо сунув фотоаппарат кому-то, сел за руль и опять так рванул с места, что они уже не слышали поднявшегося у сельсовета возмущенного крика: опять они какие-то традиции нарушили.
– Чего хоть они все время кричат? – удивилась Юлька.
– Потому что мы смылись, – объяснил Дмитрий. – Надо было еще каравай кусать, бревно пилить, танцевать… Глупости всякие.
– Правда, глупости, – согласилась Юлька. – Танцевать! Да я в этих туфлях стоять-то – и то с трудом могу. Жмут, заразы. А каравай – это бы хорошо. Страсть как есть хочется.
– Сейчас приедем и поедим, – пообещал Дмитрий. – Пока соберутся, пока усядутся, мы успеем спокойненько поесть. А туфли сними. Зачем тебе туфли? Я же тебя теперь все время на руках носить буду.
– Правда! – обрадовалась она. – Как это я сразу не сообразила… Туфли мне теперь совершенно ни к чему.
Она наклонилась, стаскивая новые тесные туфли, завозилась, путаясь в необъятном подоле многослойной пышной юбки, и поэтому не заметила, что там случилось, – почему машина резко сбавила ход, вильнула, и Павел зло чертыхнулся сквозь зубы.
– Спокойно, – напряженным голосом сказал Дмитрий. – Не будет же он наперерез…
И тут же приглушенно охнул – и вдруг грубо сгреб ее в охапку, пригибая к своим коленям, больно обхватывая стальными ручищами. Она даже удивиться не успела, потому что сразу же после этого был удар – очень сильный, и она подумала, что сейчас они все погибнут, и постаралась вспомнить всю свою жизнь, как полагается перед смертью, но ничего особенного не вспоминалось, кроме того, что университет она вот так и не закончила… А потом Дмитрий ослабил хватку, осторожно приподнял ее, заглядывая в лицо, ощупывая сильными пальцами ее руки, ноги, ребра, и она поняла, что это вовсе не то, что было раньше, а просто он хочет убедиться, что она жива-здорова. И тогда она испугалась.
– Как я испугался, – сказал Дмитрий белыми губами и перевел дух. – Господи, как я испугался… Не ушиблась?
– Нет, – неуверенно сказала она, глядя через плечо Павла, через треснувшее лобовое стекло на какое-то огромное колесо, в которое их «Волга» уткнулась смятым носом. – Я не ушиблась. Но ты меня так схватил, что, наверное, синяки будут.
– Извини. – Дмитрий отпустил ее и полез из машины. – Извини, так получилось. Испугался очень… Паш, ты в порядке? Сейчас я с этим дебилом разберусь.
– Нога, – сказал Павел сдавленным голосом. – Ничего, кажется, просто ушиб… Только зажало, вытащить не могу… У него тележка сейчас завалится… А в ней бочки. Понимаешь?
Юлька выглянула в окно, стараясь разглядеть, что там такое на дороге. Какой-то колесный трактор выскочил им наперерез – с поля прямо через кювет. А прицеп застрял в кювете передним колесом, опасно накренившись, и составленные в нем железные бочки дергались, качались и ползли в одну сторону, еще больше увеличивая крен прицепа. И какой-то дядька неловко вылезал из кабины трактора, без выражения матерясь гнусавым пьяным голосом.
– Брось сигарету! – вдруг заорал Дмитрий во всю силу легких. – Брось сигарету, скотина! Убью!
И только Юлька подумала, что никогда не слышала, как Димка кричит, как он наклонился к открытой дверце, протянул к ней руки и быстро, тихо, очень напряженно сказал:
– Юль, выходи скорее…
– Туфли…
Юлька наклонилась, пытаясь найти снятые туфли под складками платья, и тогда Дмитрий молча обхватил ее за талию ладонями и буквально выдернул из машины, не обращая внимания на треск рвущейся ткани, на ее протестующий крик и даже на то, что она больно ударилась локтем о край дверцы.
– Ты что? – Юлька испуганно смотрела в его напряженное, злое, совершенно не знакомое лицо и беспомощно барахталась в его руках.
– Спокойно, – бормотал Дмитрий сквозь зубы и куда-то нес ее, оглядываясь через плечо на дорогу. – Спокойно, все будет хорошо. Спокойно… – И вдруг остановился, поставил ее на ноги и закричал, срывая голос: – Пашка! Скорее!
Юлька вцепилась в него до боли в пальцах, ничего не понимая, ничего не ощущая, кроме страха, ни о чем не думая…
– Нога! – крикнул Павел из машины. Он еще что-то неразборчиво кричал, и Дмитрий, скрипнув зубами, оторвал Юлькины руки от лацканов своего пиджака, оттолкнул ее – даже не ее оттолкнул, а будто сам от нее оттолкнулся, – и опять побежал к машине, странно тяжело отрывая ноги от земли. И только тут Юлька заметила, что она стоит посреди скошенного поля, и жесткая стерня больно колет ее босые – в одних колготках – ноги, платье и фата порваны, а подол – весь в земле… Ничего себе невеста. Чтобы все это починить и отстирать, надо дня два. Минимум. Ну и что теперь делать? Свадьбу на два дня откладывать? Она подобрала юбки и шагнула вслед за Дмитрием, поджимая пальцы на ногах и морщась от отвращения, чувствуя, как земля забивается в белое кружево колготок.
– Не подходи! – закричал Дмитрий, оглядываясь на ходу через плечо. – Не подходи! Назад! Юлька, назад!
Она растерянно остановилась и стала смотреть, как он, резко рванув переднюю дверцу, хватает Павла за руки, тянет из машины и все время что-то кричит трактористу, а тот что-то гнусаво кричит в ответ, нелепо приседая, притопывая, безостановочно хлопая себя по карманам, корча какие-то дикие рожи, и в углу его рта все время пляшет надломленная незажженная сигарета… А железные бочки в накренившемся прицепе ползут к краю, и вот сейчас прицеп опрокинется, и бочки посыплются на дорогу, и будет столько шума!..
А потом случилось все сразу: Дмитрий рывком вытащил Павла из машины, но не удержался на ногах, и они оба упали, и тут же опрокинулся прицеп, и о дорогу одна за другой стали ухать бочки, и что-то мокрое в полсекунды заставило потемнеть асфальт на несколько метров в обе стороны от трактора и «Волги», и издалека понеслись сигналы приближающихся со стороны сельсовета пяти свадебных машин с гостями и свидетелями, и тракторист перестал приседать и притопывать, достал из кармана спички и стал чиркать их – одну за другой, пытаясь прикурить сломанную пополам сигарету. А спички все не зажигались и не зажигались, и он бросал их, доставал новую и старательно чиркал, закрывая ладонями воображаемый огонек от воображаемого ветра, и опять бросал, и опять доставал новую, и опять чиркал…
Дмитрий вскочил на ноги, обхватил Павла за пояс и, почти не размахнувшись, бросил его, как мешок с картошкой, в сторону от дороги – через кювет, прямо на жесткую колючую стерню, – и прыгнул за ним сам, и Юлька успела сделать к нему шаг, как вдруг страшная сила толкнула ее в грудь, подхватила и, пронеся по воздуху, бросила на спину с размаху прямо на жесткую колючую стерню, а потом она услышала взрыв, а потом – визг тормозов подъехавших машин и страшный, дикий, непереносимый вопль двух десятков глоток, и перед тем, как отключиться, увидела, как сверху прямо на нее медленно, как газетный лист, падает искореженный кусок дымящегося металла…
Первое, что она услышала, когда пришла в себя, – это голос матери, с привычной интонацией произносящий:
– Я требую, чтобы мою дочь немедленно отправили в область! Я требую немедленно вызвать лучших специалистов! Я требую, чтобы ее немедленно отвезли в Воронеж!
– Нельзя, – спокойно отвечал незнакомый усталый голос. – Сейчас ее лучше не трогать. Не беспокойтесь, опасности нет. У нас хорошие специалисты, не беспокойтесь…
– Валентин! – Мать перешла на крик. – Ты чего молчишь? Ты отец или не отец?
– Тише. – Незнакомый голос стал строгим. – Не надо шуметь. Вы побеспокоите больную.
– Я требую, чтобы ее немедленно…
От свистящего шепота матери в голове у Юльки болело еще больше, чем от крика.
– Замолчи, Рита.
Это голос папы. Наверное, он на что-то сердится. Юлька только раз слышала у него такой голос – когда он обещал отдать какого-то майора под трибунал… Тогда в части случилось что-то ужасное. Наверное, опять что-то случилось.
– Па, что случилось? – с трудом спросила Юлька пересохшими губами и еще с бо́льшим трудом разлепила веки.
– Юлечка! – тут же закричала мать, склоняясь над ней, и зарыдала, запричитала, захлюпала, размазывая косметику по лицу. – Юлечка! Как ты себя чувствуешь? Очень больно, да? Я потребовала укол, но они говорят… Юлечка! Как же ты так!.. Я знала, я так и знала, я предупреждала, что это добром не кончится! Я говорила!
– Рита, замолчи, – сквозь зубы сказал папа, отодвигая мать в сторону, а сам склонился над Юлькой, и она сквозь боль, тошноту и странный туман почувствовала его спокойную уверенную силу и тепло. – Не бойся, Юль. Все обойдется. Мы с тобой. Не бойся.
– Что обойдется?! – Мать, кажется, была в истерике. – Что обойдется, идиот?! Я требую, чтобы ее немедленно отправили в ожоговый центр!
Юлька осторожно, в несколько приемов, повернула голову и попыталась оглядеться. Вон какой-то дядька в белом халате. Наверное, она в больнице. Зачем? А, ну да, она же упала. Там, на поле. Димка вытащил ее из машины и унес в поле. А потом он вытащил из машины Павла, но в поле не понес, а просто бросил через кювет. Павел тоже упал на поле. Наверное, ему так же больно, как ей. Наверное, его тоже положили в больницу. А Димка где?
Юлька – опять очень медленно и осторожно – повернула голову в другую сторону и увидела тетю Нину, сидящую на стуле в углу палаты. Тетя Нина была в мешковатом черном платье с длинными рукавами и в черном платке на голове, низко надвинутом на лоб и туго завязанном под подбородком. Зачем она надела черное платье? Ведь они договорились, что тетя Нина будет на свадьбе в новом голубом костюме, они с Димкой сами этот костюм купили. На свадьбе жених должен быть в черном, а мама жениха должна быть в новом голубом костюме.
– Мама… – хрипло сказала Юлька.
– Я здесь! – закричала мать, опять нависая над ней и капая черными слезами на Юлькино лицо. – Юлечка, как же это… Я же говорила!.. Я так и знала!.. Юлечка, очень больно, да?
Юлька не слушала, смотрела на тетю Нину, а та подняла белое, застывшее, осунувшееся лицо и смотрела на Юльку черными пустыми глазами, а потом поднялась и деревянно шагнула к ней, протягивая руки вперед, как слепая, и тогда Юлька вспомнила тот взрыв и тот крик и стала догадываться, что случилось.
– Мама Нина… – Юлька хотела протянуть руки ей навстречу, но ничего не получилось – резкая боль полоснула ее от плеча до бедра, в глазах потемнело, и капли холодного пота противно защекотали лицо. Она осторожно перевела дух, стараясь не шевелиться, и с трудом сказала: – Мама Нина, скажи им, чтобы ушли.
– Тихо, тихо, моя хорошая. – Мама Нина наклонилась к ней, касаясь ее лица маленькими твердыми ладонями. – Поспи, моя маленькая, поспи немножко. Закрой свои глазыньки, а я тебе песенку спою… Спи, моя кровиночка, спи, моя родимая… Ты моя золотенька, серебряны краешки…
Мама Нина тоненьким слабым голосом выпевала какие-то полузнакомые, волшебные, колдовские слова, и слова эти проливались Юльке в душу, и глушили боль, и погружали в покой, и Юлька закрыла глаза, изо всех сил вцепившись слабыми пальцами в твердую маленькую ладонь мамы Нины, и, перед тем как забыться, успела прошептать:
– Мама Нина, ты меня не бросишь?
– Нет, моя доченька. – Мама Нина легко гладила ее лоб пальцами, и эти прикосновения были такими же колдовскими, как слова колыбельной. – Я тебя никогда не брошу. Я всегда буду с тобой.
– Я тоже всегда буду с тобой, – сказала Юлька, заплакала и уснула, плача.
Ожог за три недели почти зажил, осталась только широкая и длинная полоса безобразного шрама по левому боку, от плеча до бедра. Когда зажила вывихнутая рука – этого Юлия даже не заметила, потому что вывих ей вправляли, когда она была без сознания, а потом было столько всего остального, что на боль в руке обращать внимание просто в голову не приходило. Больше всего врачи боялись осложнений после сотрясения мозга, но и тут обошлось. И через три недели Юлия вернулась домой. Не в тот дом, где она жила с папой, с матерью, с сестрой Валерией, а в тот дом, где она собиралась жить с мужем Дмитрием Июлем и его мамой. Теперь мужа у нее не было. Теперь она была вдовой. Теперь она будет жить в его доме с мамой Ниной. Всегда. Мама Нина сказала, что никогда не бросит Юлию.