Глава 2
Он вздрогнул, по спине пробежали мурашки. Чувство опасности стало таким сильным, что рука невольно метнулась к ножу на поясе. Огляделся, но вокруг пусто, только со двора доносилась пьяная песня, а из Золотой Палаты стал слышнее гул голосов.
Прямо из стены выступила огромная фигура с медвежьей головой, но телом массивного дородного воеводы. На человеке слегка колыхалось белое одеяние, а маленькие глазки смотрели пристально.
– Вижу, – проговорил он настолько тяжелым густым голосом, что скорее ревом, – шкурой меня почуял…
– Почуял, – буркнул Добрыня. – Будь здоров, Белоян. Только в другой раз не подкрадывайся как тать. Зарублю.
Верховный волхв поманил за собой. В коридоре огляделся, внезапно толкнул неприметную дверь. Добрыня поспешно шагнул за ним через порог. Дверь захлопнулась, тяжелая, без зазоров. Далекие крики гуляк отрезало как ножом.
Маленькая комнатка, узкое окошко, стол и две широкие дубовые лавки. Белоян кивнул, сел напротив. Острые медвежьи глаза смотрели цепко, в них горели недобрые огоньки.
– Говори, – потребовал он.
– О чем?
Добрыня сел, спина прямая, лицо надменное, а челюсть выдвинул так, что даже у волхва, несмотря на миролюбие, зачесался кулак от жажды двинуть в зубы. Он остался стоять, но Добрыня и сидя ухитрялся смотреть сверху вниз, высокомерно и покровительственно.
Белоян покачал головой:
– Ты можешь сколько угодно рассказывать, что устал в дороге. Но я вижу в твоих глазах печаль и тревогу. Что-то случилось?
– Да так… Ничего серьезного.
– Говори!
– Белоян, – ответил Добрыня с неудовольствием, – это мелочь… Не настолько уж я и встревожился. Просто на днях явился мне один черт… Или демон, хотя сам он назвался богом. Сказал, что из старых богов, которых мы позабыли. И что терпение его лопнуло. Требует жертв и признания своей власти.
Говорил он легко, беспечно, улыбался красиво и мужественно, но Белоян следил за лицом богатыря, хмурился.
– Что он восхотел?
– Всего лишь коня в жертву.
– Твоего?
Добрыня покачал головой:
– Я тоже его спросил. Он сказал, что ему все равно, чей конь, лишь бы конь был боевым, а не рабочей лошадью, что таскает плуг.
Наступило молчание, Белоян спросил после паузы:
– Жертва не велика. Почему ты отказался?
– Уже знаешь, что отказался?
– Достаточно знать тебя.
Добрыня откинулся к стене. Широкая спина уперлась в толстые надежные бревна. Красивое мужественное лицо напряглось, под кожей вздулись рифленые желваки.
– А что бы ответил ты?
Белоян развел руками:
– Ну, я – другое дело. Я волхв…
– А я, – ответил Добрыня надменно, – человек. И не могу склонять голову перед… – Он запнулся.
Белоян спросил с нажимом:
– Перед кем?.. Или – чем?
– Я могу, – ответил Добрыня тише, – склонять голову перед справедливостью, перед чужой правдой. Но не склонюсь перед силой! Этот бог… кто бы ни был, не попросил меня принести ему жертву. Я знаю, боги без жертв чахнут и мрут. Он потребовал! – Он снова умолк.
Белоян спросил быстро:
– Ну-ну! Самое важное!
– Он сказал, – выдавил Добрыня с неохотой, – что если я не принесу ему эту жертву, то через двенадцать дней в моем доме будет пожар. – Он умолк.
Белоян неотрывно смотрел в темное, как грозовое небо, лицо витязя.
– Ну, пожаром тебя не испугать. Что сказал еще?
– Что в огне погибнет мой отец.
Белоян после паузы спросил осторожно:
– Это когда было?
– Десять дней тому.
– Значит, через два дня?
Добрыня сказал угрюмо:
– Думаю, послезавтра. Но вряд ли наши боги допустят, чтобы появился какой-то чужак, начал требовать себе жертвенники, капища.
Белоян после паузы проговорил, морщась:
– Наши боги… знаешь ли, чересчур терпимы. Им бы поесть да поспать. А просыпаются, когда враг уж совсем на горле. Счастье еще, что силы неимоверной!.. Но и беда. При такой силище слишком благодушны. Уверились, что никто одолеть не сумеет. Вот и проводят время в пирах да веселии, как наш князь.
Добрыня нахмурился:
– Владимира не замай. Сам знаешь, для него это не пиры.
– Знаю, – согласился Белоян, – так, к слову… Его имя только ленивый не треплет. Знаешь, ты хоть и отверг того бога, но на всякий случай за домом проследи. В Киеве что ни день, то пожар! В такую жару да сушь от малой лучинки весь город сгорит!.. Как уже не раз сгорал. Дотла сгорал. Какой он с виду?
По быстрому ответу Белоян понял, что облик чужого бога все еще стоит перед глазами отважного витязя.
– Похож на большую толстую ящерицу, однако ростом с барана, покрыт каменной чешуей. На спине гребень, как у стерляди. Вид такой, словно в земле пролежал века… Зеленый, мох по всему телу… Ростом, как уже сказал, мне по пряжку пояса. Но в плечах широк… С виду не так уж и силен… Прости, я о своем! Морда широка, но это ж ящерица… Но что дивно, на плечах шкура тарпана. Я таких не видел!
Белоян поморщился:
– Подробнее.
– Чересчур простенько для бога. Как если бы срезал сам. Еще на нем простой ремень. Из невыделанной кожи!
Медвежья морда казалась неподвижной, но Добрыня видел, как под мохнатой кожей ходят широкие бугры мышц, а на широком лбу пытаются собраться морщинки. Когда Добрыня умолк, Белоян проронил тяжело:
– Что из невыделанной – понятно… Это только кажется, что мы родились со всем умением на свете. А боги – не люди, к новому привыкают медленнее. Может быть, у него самый первый на свете пояс? Потому и простой, что бог из древних, потому и в шкуре дикого коня… Но осталась ли в нем хоть капля мощи? Вряд ли…
Добрыня оживился, перевел дух, даже лицо порозовело. Сказал уже громче:
– Вот и я сразу подумал. Перуну по всей Старой Руси, Новой и двум окраинным жертвы возносят, а теперь еще и в Киевской Руси столбы поставили, молодых телят и пленников режут! Кто с ним сравнится по мощи? Разве что Велес, ему еще и молодых девок топят по весне, а осенью младенцев закапывают, чтобы урожай дал… Я так понимаю, что бог, которому не дают жертв, разве что может?
– Правильно понимаешь, – одобрил Белоян. – Правильно.
– Просто пугает, верно?
– Просто пугает, – повторил Белоян.
Пожаром неведомый бог пригрозил на послезавтра, но уже с ночи напротив дома Добрыни начали прогуливаться крепкие мужики. Добрыня узнал гридней из личной охраны князя. Белоян придерживается старой мудрости: на бога надейся, но к берегу греби. Пугает или нет чужой бог, но на всякий случай пусть погуляют парни на людной улице. Пусть даже на день раньше. На случай, если Добрыня дни перепутал, чужой бог ошибся в днях или вообще… так, на всякий случай.
Милена, все такая же добрая и ласковая, не возгордившаяся, что ее муж – самый знатный витязь на всей Руси, за его отсутствие малость раздобрела, но лицом оставалась такая же светлая, глаза ясные, а голос звучал приветливо.
Сейчас она быстро собрала на стол, поклонилась свекру, стукнула по лбу ложкой племянника, маленького Бора, что норовил первым зачерпнуть горячей разваристой каши.
Когда-то семья была побольше, но мать Добрыни прибрали боги, как и двух детей, что померли во младенчестве, так что за огромный стол сейчас усаживались вчетвером. Сам глава рода – Мал, его единственный сын Добрыня, невестка Милена и маленький Бор, сын рано умершей сестры Милены, его звали просто Борькой.
После короткого благодарственного слова богам обед проходил в молчании. Слышался только стук ложек, довольно покряхтывал отец, каша удалась, по всей комнате шли волны мясного духа и разваристой гречневой каши. Когда-то князь крупного племени древлян, а по меркам западных земель – король, Мал много воевал, ходил в походы, огнем и кровью объединил три десятка племен в единое целое, но потерпел поражение в схватке с Киевом, где утвердились пришельцы с севера. Был схвачен, увезен в полон. Казнить княгиня Ольга не решилась: у древлян тут же появится новый князь, все начинай сначала, а так законный князь древлян у нее под замком. Двух детей, Малушу и Добрыню, держала в Киеве под надзором. Малушу выдала замуж за сына Святослава, расчет прост: ее внуки уже и по древлянским законам могут претендовать на власть над все еще непокорными племенами. Добрыню держала вместе с челядью, где он вскоре начал выделяться силой и удалью, стал отроком. Его взяли в младшие дружинники, а через год уже перешел в старшие богатыри.
Мал, сломленный растущей мощью Киева, переживал поражение болезненно, но затем как-то охляп, затих, в его глазах уже не было прежнего огня. Все еще громадный, похожий больше на скалу, чем на человека, за последние годы плена оброс лишней плотью, двигался медленно. Грохочущий голос стал тише, а длинные седые волосы, пышно падавшие на спину и плечи, заметно поредели и теперь едва ли защитили бы от ударов сабли. Да и стали тоньше, почти человеческие, а раньше были как у кабана щетина! Конский волос и то тоньше. Теперь Мал чаще проводил время в беседах с волхвами о небесных знамениях, чем вспоминал победные сражения с такими же лесными племенами.
Добрыня с детства видел красочный мир Киева, вырос на берегу великой реки, постоянно зрел иноземных купцов, заморских гостей, слышал чужую речь. Ему давали подержать драгоценные мечи, узорные ткани, а когда однажды взяли как отрока в дальнюю поездку за данью в одно из лесных племен, со страхом и удивлением, что перешли в горечь, увидел, что на самом деле мир его отца и дедов маловат и скуден.
Святославу часто нашептывали на молодого богатыря: мол, волчонок отомстит за пленение родителей и разор царства, которое его царство, но Святослав отмахивался: не дурак Добрыня, хоть и силен. Здесь он уже получил больше своим умом и отвагой, чем если бы сидел лесным царьком в глуши…
Пленного князя Мала насильно окрестили, греческий священник при княгине Ольге нарек его Никитой и долго внушал, что отныне он раб не только великой княгини, но и божий и что сам бог велит во всем повиноваться своим господам, не перечить, а буде те врежут по правой щеке, тут же подставлять левую. Мал хмуро молчал, он знал, что княгиня Ольга, приняв чужую веру, должна именоваться Еленой, так ее переназвали чужаки в черных одеяниях, но и другие ее зовут по-прежнему Ольгой, и сама себя так кличет. А левую щеку никому не подставит.
Милена собрала пустые миски. Добрыня указал глазами на Бора, она тут же ухватила мальчонку за руку:
– Пойдем со мной, поможешь мыть посуду.
– Не хочу… Я посижу послушаю!
– Борька, не упрямься, – сказала она строже. – Это же так интересно!
– Что? – удивился малыш. – Мыть посуду?
– Миски были грязные, – объяснила она, – а начинают блестеть!
– Мужчины посуду не моют, – ответил он гордо.
– Расти быстрее, – засмеялась Милена, – вот и станешь мужчиной. А пока годишься только мыть посуду. Пойдем, не упрямься.
Когда за ними захлопнулась дверь, Добрыня повернулся к отцу. В горле стоял ком, он все сглатывал, но тот лишь опустился ниже, передавил дыхание, остался распирать болезненно грудь.
– Отец, – сказал он тихо, – мне надо совет с тобой держать. Как скажешь, так и поступим.
Мал сцепил пальцы, столешница дрогнула под тяжестью его огромных жилистых рук. Глаза прятались под тяжелыми, набрякшими, как тучи, веками. Добрыня вслед за отцом положил руки на стол, застыл.
– Говори, – пророкотал Мал. – Что бы ни случилось, ты мой сын.
– Отец, – повторил Добрыня. – Двенадцать дней тому мне явился древний демон. Не наш и не славянский. Белоян сказал, что и не росский. Вообще каких-то неведомых народов, чьи кости выкапываем, когда роем колодцы. Он потребовал в жертву коня. И пригрозил, что если откажусь, то у меня сгорит дом, а в пожаре погибнешь ты.
Мал молчал, ждал. Добрыня тоже молчал, в комнате застыла тяжелая, напряженная тишина. Наконец Мал проговорил неспешным рокочущим голосом, далеким от старческого:
– Я не понял, о каком совете речь?
– Отец…
Он смешался, внезапно ощутив, что из непонятной трусости переложил тяжесть решения на отцовские плечи. Начал подыскивать слова, сейчас бы попятиться, однако Мал уже сжал и разжал огромные кулаки со старчески вздутыми суставами, пророкотал неспешно:
– Что за молодежь пошла? Вот в наше время… Сын мой, разве мы когда торговали честью? Ты и сейчас служишь не князю, а земле нашей. Если суждено погибнуть в огне, то так тому и быть. Конечно, лучше бы от меча… Но и то хорошо, что не в постели. Пусть в постели мрут бабы. Я ответил тебе, сын мой?
Добрыня обошел стол, обнял отца. Совсем недавно ему чудилось в таких случаях, что обнимает разогретую на солнце скалу, руки коротки обхватить отцовские плечи, но теперь то ли руки вытянулись, то ли отцовские плечи усохли, прижал отцовскую голову к груди.
За окном простучали копыта, звонко пропел петух. Слышно было, как проехала телега с несмазанными колесами. Мал отодвинул сына-богатыря, хлопнул по плечам:
– У героев, сын мой, иные дороги, чем у пахарей.
– Знаю, отец… Но это когда своя жизнь на кону!
– Да, – кивнул отец, – чужой распоряжаться труднее. Если не сам дрянь, конечно.
– Ни в жизнь не стал бы князем, – вырвалось у Добрыни. – Даже воеводой не хочу! Сколько посылал на смерть, а не привыкну…
За полночь лег в теплую постель, уже согретую Миленой, обнял ее мягкое тело, но мысли блуждали далеко, а взор шарил по потолочным балкам. Она посопела рядом, ее голова умостилась у него на плече. Пальцы ласково пощекотали ему живот, вскоре он услышал ее тихое сопение. Набегавшись за день, она заснула как ребенок, тихо и счастливо.
Он не стал высвобождать руку, так и лежал, пока, наконец, веки не стали тяжелее свинцовых глыб, а вместо закопченных бревен увидел небо и скачущих там коней.