Гитлер и стратегия блицкрига. Третий рейх в войне на два фронта. 1937-1943. Глава 2. НЕПРАВИЛЬНЫЕ ВОЙНЫ. 3 сентября 1939 г. – 18 июня 1940 г. (Трумбулл Хиггинс)

После шока, связанного с объявлением Англией и Францией войны 1 сентября 1939 года, Гитлер укрепил собственную уверенность и уверенность своих генералов, сделав предсказание, аналогичное последующим советским объяснениям своего предательства западных союзников. Он сказал, что западные державы совершают формальный жест, символизирующий выполнение ими обязательств перед Польшей, и очень скоро пойдут на мирные переговоры с рейхом. Фюрер предвидел и оказался прав в том, что более 70 англо-французских дивизий, которые со временем должны быть размещены в Северной Франции, не станут атаковать 30 оперативных немецких дивизий, по большей части не первоклассных, охраняющих линию Зигфрида, пока основная масса немецкой армии захватывает Польшу в первом гитлеровском блицкриге.

В действительности французское Верховное командование согласилось с объявлением войны главным образом потому, что временный уход сил рейха на восток дает французской армии время провести мобилизацию. Последнее, к чему стремилось французское командование, выполняя свое обещание Польше атаковать на западе, – это стремление спровоцировать реакцию немцев в момент наибольшей слабости Франции даже раньше, чем четыре доступные британские дивизии переправятся через Канал или соберутся медленно «раскачивающиеся» резервисты французской армии 1914 года. Кроме того, помимо отсутствия желания начинать дорогостоящий штурм немецких фортификационных сооружений, у французской армии не было и возможностей это сделать. Она не располагала бронетанковыми дивизиями, не имела превосходства в воздухе и наступательной доктрины, предусматривающей их появление.

Если коротко, Гитлер высказал совершенно правильную догадку о том, что к 1939 году Франция полностью отказалась от гибельной философии наступления a out-rance[6] 1870 и 1914 годов, причем во время, когда только такая философия могла спасти ее и ее союзников. А в Великобритании неохотное приятие Чемберленом войны воплотилось в его выводе о том, что самое лучшее, на что можно рассчитывать, – это постепенный крах немецкой морали; вопрос о военной победе над лучше вооруженным рейхом не ставился.

Начиная с 3 сентября, дня объявления войны союзниками, Риббентроп начал настаивать на быстром и открытом советском вмешательстве в Польше. Советский министр иностранных дел Молотов осторожно возражал против открытых демонстраций сговора Советов с нацистами, в то время как Польша оставалась невредимой. 6 сентября немецкому послу Шуленбургу пришлось разъяснить Берлину, что общественное мнение в России еще не слишком хорошо понимает пакт с Германией. Существует опасение, что после поражения Польши рейх может повернуть оружие против СССР.

Заявив, что вермахт 8 сентября подошел к Варшаве, германское министерство иностранных дел возобновило давление на Молотова в ответ на вмешательство России в действия на территории якобы умирающего Польского государства. Высказав поспешные поздравления в связи с военными успехами немцев, Молотов 10 сентября продолжил тянуть время, объясняя, что Красная армия рассчитывала на несколько недель до вмешательства, а теперь эти недели сократились до нескольких дней. Немцев еще более разозлило предложение Молотова, что, для того чтобы Советский Союз не выглядел агрессором, правительство собиралось открыто заявить, что войска в Польшу вводятся для защиты украинцев и белорусов в Польше от немецкой угрозы. Нацисты начали понимать, а впоследствии это узнали западные союзники и китайские коммунисты, что Советский Союз не является удобным союзником, будучи de facto или de jure партнером в конфликте.

К 14 сентября Молотов проинформировал немцев о том, что Красная армия достигла состояния готовности раньше, чем предполагалось, и что Советы вскоре войдут в Польшу. На деле два фактора: быстрый крах Польши и перемирие с японцами во Внешней Монголии 16 сентября – подготовили советскую политику к военным операциям на западе. Несмотря на любое давление в будущем, никакие соображения не могли заставить Сталина принять единовременно больше чем одну войну или один фронт. К своему глубокому сожалению в будущем, Гитлер не имел такой же решимости избежать войны на два фронта.

17 сентября, после перемирия с японцами, в соответствии с настойчивыми требованиями немцев, примерно 40 дивизий Красной армии перешли границу Польши. Это было ее первое вторжение на запад после 1920 года. Сталин лично переписал советско-германское коммюнике, информирующее об этом событии, на основании того, что немецкая версия была слишком откровенной – обычное для коммунистов упражнение в крючкотворстве. Советский диктатор также выражал недовольство и сомнение относительно того, уйдут ли немецкие войска из городов, уже занятых ими в пределах выделенной русским зоны Польши после завершения военных операций. Хотя он признавал, что такая ситуация может быть вызвана нежеланием немецких генералов отдавать завоеванную территорию, а не целенаправленной политикой немецкого правительства.

К большой досаде плохо информированного ОКХ и ОКВ, Гитлер быстро приказал немецкой армии уйти из Лемберга (Львова), с дрогобычских нефтяных месторождений и из Брест-Литовска. Теперь не было Тухачевского, который мог бы помешать Сталину, как во время предыдущего вторжения в Польшу в 1920 году. Он, наконец, смог захватить западноукраинскую цитадель Лемберг, хотя ярому антикоммунисту адмиралу Канарису удалось похитить нескольких лидеров украинских националистов прямо из-под носа советского НКВД.

Советское вторжение в Польшу, хотя и запоздавшее с точки зрения Риббентропа, ускорило первую из многочисленных ссор между Гитлером и командованием армии ОКХ. Фюрер приказал захватить Варшаву как можно быстрее, независимо от числа жертв среди военных или гражданского населения, чтобы к подходу Красной армии польская столица находилась в руках немцев. Командование армии предпочитало более медленную осадную операцию против Варшавы, что помогло бы сберечь людей и боеприпасы для Западного фронта. Выразив мнение многих других начальников штабов до и после 1939 года, генерал Гальдер сказал: «Строгое разделение между влиятельными кругами армии и политики оказалось большим недостатком… Верховное командование армии не должно следовать капризам внешней политики».

К 25 сентября Сталиным завладели мысли о советской оккупации этнической, в противоположность de jure, Польши. Он предложил новый обмен территорией с немцами на основании того, что, в то время как раздел территории с польскоговорящим населением может вызвать трения между Германией и Советским Союзом, немецкая сдача большей части Литвы в обмен на оккупацию почти всей этнической Польши уменьшит причины для напряжения между двумя партнерами. Конечно, такой обмен, более или менее навязанный рейху в момент его занятости на Западе, оставлял Германии единственное бремя удерживания в подчинении поляков, одновременно давая Красной армии более сильную и менее уязвимую оборонительную линию в Прибалтике против Германии.

В действительности, когда Риббентроп с большой неохотой прибыл в Москву 27–28 сентября со вторым визитом, он узнал весьма неприятные новости. Русские не только требовали для себя все польские нефтяные месторождения (несмотря на наличие своих собственных ресурсов, причем богатых, в отличие от рейха), но и намечали в ближайшем будущем военную оккупацию избранных латвийских и эстонских баз. Гитлер скрепя сердце принял эти условия, только настоял на выводе этнических немцев Прибалтики в качестве небольшого утешения за полный отказ от этих территорий, столь дорогих тевтонским крестоносцам прошлого.

Гитлер потребовал советской дипломатической поддержки, так же как военной и экономической помощи, чтобы поддержать или мирное наступление, или военное наступление против Запада. 28 сентября в официальном заявлении о решении польского вопроса Германия и Россия объявили, что отныне Великобритания и Франция будут нести ответственность за продолжение конфликта, а правительства СССР и Германии продолжат обсуждение мер, необходимых для прекращения конфликта. Как выяснилось, эта угроза, якобы обращенная к Западу, в будущем обернется против ее создателей в ходе их нелегкого взаимного сотрудничества.

Понятно, что общественное мнение на Западе пребывало в подавленном состоянии, но 1 октября Уинстон Черчилль бодро объявил, что создан, по крайней мере, «Восточный фронт, который Германия не рискнет атаковать». Новый первый лорд адмиралтейства сделал попытку развеять пессимизм, как и тот, что был свойствен американскому послу Джозефу Кеннеди, содержащийся в утверждении, что немцам придется охранять свои завоевания на востоке силами по крайней мере двадцати пяти дивизий. Потребовалось нечто большее, чем показной оптимизм в отношении неявных фронтов на востоке, чтобы защитить союзников на западе, что другие, менее смелые, чем Черчилль, фигуры вскоре осознали.

Подстегиваемые беспокойством относительно возможного успеха гитлеровского мирного предложения Западу от 6 октября, русские поспешно предъявили Финляндии претензии на территорию, прикрывающую в первую очередь подходы к крупному незащищенному порту и бывшей российской столице Ленинграду. В переговорах, продолжавшихся несколько недель, советское правительство тщетно предлагало финнам для «спасения лица» уступки в Восточной Карелии в обмен на значительно более важные позиции на Финском заливе, позиции, чрезвычайно важные для финской обороны против Красной армии, также имеющие некоторое значение для советской обороны против немецкого флота. К несчастью для Финляндии, несмотря на давление внутри рейха, так же как и со стороны итальянцев, отклонение союзниками гитлеровских мирных предложений 12 октября укрепило решимость фюрера не задевать своих советских партнеров в этот исторический момент. В результате финнам пришлось противостоять Советскому Союзу без помощи единственной страны, которая могла обеспечить их эффективную защиту.

Признавая британскую угрозу Норвегии и желая создать немецкие военно-морские базы и на норвежском, и на советском арктическом побережье, гроссадмирал Редер усилил и без того немалое давление на Гитлера, вынуждающее его поддерживать самые хорошие отношения с СССР. Уже 10 октября шеф немецкого военно-морского флота предложил Гитлеру использовать советское давление на Норвегию, чтобы приобрести военно-морскую базу в центральной части страны – в Тронхейме. Хотя эта идея так никогда и не материализовалась, Редер действительно приобрел временную базу на советской территории в районе Мурманска, арктический субститут, служивший немцам верой и правдой до тех пор, пока они не приобрели более удобные базы в Норвегии весной 1940 года.

Еще до отклонения мирного предложения, испытывая сильное сопротивление консервативно настроенных офицеров ОКХ, 9 октября Гитлер издал директиву № 6 о ведении войны на Западе. Вероятно, в самой талантливой из своих военных директив Гитлер выполнил исторический анализ отношений Германии с Западом и завершил его утверждением, что время благоприятствовало союзникам, особенно Великобритании, больше, чем Германии, которая теперь, находясь на пике силы, должна атаковать Францию через страны Бенилюкса, причем как можно скорее. Как заметил генерал-лейтенант (впоследствии фельдмаршал) Эрих фон Манштейн, один из авторов этой атаки, навязанной Гитлером сопротивляющемуся, даже, пожалуй, враждебному Генштабу армии, закат ОКХ уже начался. Ведь дело было в том, что «весна 1940 года была не только самой ранней, но и самой последней возможностью, когда Германия могла рассчитывать на успех наступления на Западе». Что же касается России, Гитлер был убежден, что ни один договор не может гарантировать постоянный нейтралитет СССР, но в течение следующих нескольких месяцев или даже лет Германия может рассчитывать на советскую пассивность, особенно если рейху удастся одержать много побед.

Оппозиция могла укреплять противодействие армии немедленному наступлению на Западе осенью 1939 года со стороны неподготовленных военно-воздушных сил. 15 октября Альфред Йодль написал: «Мы выиграем эту войну, хотя она может быть сто раз против доктрин Генерального штаба». Гитлер 27 октября вполне определенно приказал начать атаку на Западе в течение двух недель, но 5 ноября противодействие главнокомандующего армией генерала фон Браухича привело к ужасной сцене между ним и фюрером. После этой открытой стычки Браухич был слишком потрясен и запуган, чтобы взвалить на себя дополнительный груз участия в активном заговоре против Гитлера. Браухич привел Гитлера в ярость бестактным утверждением, что наспех созданная армия 1939 года не может сравниться в боевой выносливости и надежности с тщательно построенными вооруженными силами старого кайзеровского рейха.

Плохая погода в конце концов позволила полностью дискредитированному Верховному командованию армии неделю за неделей откладывать предлагаемое наступление на Западе, а прежнее доверие между Гитлером и армией так никогда и не восстановилось. Например, 23 ноября, в день, названный генералом Францем Гальдером днем кризиса, Гитлер заметил, что большинство его прежних политических линий сталкивались с противодействием многочисленных предсказателей бед, но в 1935–1938 годах ему снова и снова удавалось якобы невозможное. Своей аудитории, состоявшей из высокопоставленных военных, Гитлер заявил следующее: «Впервые за шестьдесят семь лет должно быть ясно, что нам не придется вести войну на два фронта. То, к чему мы стремились с 1870 года и считали недостижимым, стало явью… Но никто не знает, как долго такое положение будет сохраняться. Сейчас Восточный фронт [в Польше] удерживается только несколькими немецкими дивизиями. Россия в настоящее время не опасна. Она ослаблена разными факторами. Более того, у нас есть пакт с Россией. Но пакты существуют, только пока они выполняют свое предназначение. У России есть далекоидущие цели, прежде всего она хочет укрепить свое положение на Балтике. Мы можем противостоять России, только если свободны на западе. Кроме того, Россия стремится укрепить свое влияние на Балканах и хочет добраться до Персидского залива. Это также и цель нашей внешней политики. Непреложным является факт, что сегодня русская армия стоит немного. В течение следующего года или двух текущая ситуация сохранится».

Гитлер едва ли мог быть откровеннее относительно постулатов, подчеркивавших основное направление его политики – «разобраться» с Западом, прежде чем начать решительную кампанию на востоке, и благоприятная реакция большинства присутствовавших генералов на эту искреннюю тираду свидетельствует о проницательности и ловкости фюрера, сумевшего воздействовать на малодушных воинов.

В ту ночь главнокомандующий армией генерал фон Браухич решил подать в отставку, но фюрер ее не принял. Волей-неволей запуганным генералам пришлось продолжать подготовку к наступлению на западе, и, несмотря на все свои возражения, Браухич продолжал этой подготовкой руководить, вероятно, по большей части потому, что фюрер не мог найти для него более подходящей замены.

Двумя днями позже, 25 ноября, в намного менее откровенной дискуссии с гроссадмиралом Редером, Гитлер развил идеи, высказанные им перед генералами, заявив: «Пока Сталин у власти, определенно Россия будет придерживаться заключенного пакта. Ее политическое отношение может измениться после нескольких лет наращивания ее внутренней мощи, особенно если Сталин будет свергнут или умрет». За две недели до этого Гитлер отклонил предложение Редера о покупке субмарин у русских на основании их низкого качества. Кроме того, он не желал, чтобы русские догадались о слабости рейха.

Переговоры между советским правительством и Финляндией зашли в тупик, и 30 ноября около 30 дивизий Красной армии, организованных в три армии, атаковали 9 финских дивизий, стоявших на советско-финской границе. Одновременно в финском пограничном городе Териоки было заявлено о создании спонсируемого Советами финского правительства-сателлита. Эта акция наводила на мысль о том, что русские предвидели быстрое и полное поражение Финляндии. В объяснении, данном правительству Германии 3 декабря, советский министр иностранных дел Молотов объявил, что быстрое решение финской проблемы было необходимо СССР для высвобождения сил, предназначенных для реализации основных советских целей на Балканах и в Черноморском регионе.

Западные державы, включая нейтральные Соединенные Штаты, шокированные столь быстрым использованием Сталиным пакта с нацистской Германией, во всеуслышание выражали свое недовольство тем, что президент Рузвельт назвал «ужасным насилием над Финляндией». Консервативное общественное мнение Великобритании и Франции было возбуждено еще больше. Немедленно начали строиться планы отправки военных грузов и других необходимых вещей ставшим чрезвычайно популярными финнам. Мировая реакция на неспровоцированное советское нападение достигла своей кульминации 14 декабря, когда СССР был исключен из Лиги Наций. Это была последняя попытка этой злосчастной организации поддержать status quo.

К счастью для финнов, их затянувшиеся переговоры с СССР дали время провести полную мобилизацию армии – 200 000 человек. В последний момент они приобрели некоторое количество противотанковых орудий Bofor, жизненно необходимых для применения против множества советских бронетанковых подразделений, которые вскоре были брошены на них. С другой стороны, у финнов почти не было самолетов и имелся в наличии только трехнедельный запас боеприпасов для полевой артиллерии. В этих категориях им больше нечего было противопоставить русским. Высокий боевой дух, сложный рельеф местности, приближающаяся зима и легкие полевые укрепления так называемой линии Маннергейма должны были дать финнам первоначальные преимущества, чрезвычайно неприятные для излишне уверенной в себе советской армии. Однако следует помнить, что в 1941 году тоже сверх уверенные в себе немецкие вооруженные силы после сравнительно умеренного продвижения вперед попросту застряли на бездорожье Северной и Центральной Финляндии и в Карелии.

В общем, на этом этапе рейх не мог предпринять никаких шагов, чтобы помешать советской активности в регионах, снова приписанных русским новой версией, увидевшей свет в 1939 году, Тильзитского договора 1807 года. Но немецкий флот, всегда приветствовавший сближение с Россией против Британии, благодаря растущему напряжению в Скандинавии получил редкую возможность преодолеть свое неблагоприятное географическое положение пленника Северного и Балтийского морей. В начале декабря голословные заявления норвежского нацистского лидера Видкуна Квислинга о том, что британцы уже планируют вторжение в Норвегию для помощи финнам, стали самым подходящим оружием, с помощью которого Редер мог заинтересовать Гитлера в немецких контрмерах, предположительно для предвосхищения действий англичан в Скандинавии. После некоторых колебаний 14 декабря Гитлер приказал создать в рамках ОКВ совместный штаб с участием представителей разных родов войск, который должен был рассмотреть методы захвата Норвегии. Редер еще не знал, что его фюрер нашел тайный, но эффективный ответ на открытое наступление Сталина к Балтике.

Уже 17 декабря стало очевидно, что советское вторжение в Финляндию – вовсе не легкая прогулка. Адмирал Редер почувствовал, что обнаружившаяся слабость работает на будущее усиление позиции Германии в переговорах с требовательными и уверенными русскими. Днем раньше активный сторонник десантных операций Уинстон Черчилль, оценив русскую угрозу на севере, пришел к другому выводу. Первый лорд адмиралтейства теперь выступал за высадку союзников в Норвегии, надеясь спровоцировать немецкую контратаку в водах, в которых предположительно господствует Королевский ВМФ. Хотя его с энтузиазмом поддержал ярый антисоветчик французский премьер Даладье, желавший, как и французская военная верхушка, отвлечь немцев с Западного фронта, 22 декабря британский кабинет большинством голосов проголосовал за операцию в Скандинавии, якобы для помощи финнам, только если норвежское и шведское правительства согласятся на такие меры. Столкнувшись с одновременными предостережениями немцев и русских, перепуганные скандинавские правительства отклонили все западные предложения о столь опасной помощи, и ничего не было сделано.

К началу последней недели декабря фиаско первой советской наступательной операции в Финляндии стало очевидным: только один из шести отдельных штурмов можно было с большой натяжкой назвать успешным. Советская армия подверглась первой из нескольких последовательных реорганизаций, ставших следствием ее впечатляющего провала. Массовые советские атаки были прекращены почти на весь январь 1940 года, на помощь трем армиям на Финском фронте прибыли еще две. Свидетельством озабоченности русских положением дел является и то, что генерал Тимошенко был назначен новым командиром de facto на Карельском перешейке недалеко от Ленинграда. Перед Рождеством Сталин телеграфировал Гитлеру: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть долгой и прочной».

Русские снова предъявили немцам большие требования, касающиеся поставки военной техники и оборудования для производства артиллерийских снарядов, без которых было невозможно сокрушить линию Маннергейма. Все это не осталось незамеченным на Западе. Советская армия быстро теряла престиж.

В конце декабря 1939 года Генеральный штаб немецкой армии следующим образом оценивал советскую армию: «По количеству – гигантский военный инструмент. <…> Организация, техника и средства командования неудовлетворительные, принципы командования хорошие, однако сами командиры слишком молодые и неопытные. Система связи плохая, транспорт плохой, войска неоднородные, нет личностей – простые солдаты добродушны, довольствуются очень малым. Боевые качества войск в тяжелом бою сомнительны. Русская «масса» не равна ни одной армии с современной техникой и совершенным командованием». События следующих полутора лет не дали немецкой армии оснований изменить эту нелестную оценку – даже наоборот, учитывая блестящие победы рейха в этот период.

3 января недовольство Муссолини близким сотрудничеством нацистов и русских вылилось в письмо, которое он направил Гитлеру. Это было одно из последних писем, направленных им Гитлеру, как равному, так сказать, коллеге-диктатору. Дав краткий обзор европейской ситуации, дуче перешел к вопросу договоров с Россией:

«Никто не знает лучше меня, имеющего к настоящему времени уже сорокалетний политический опыт, о том, что политика, даже революционная политика, имеет тактические крайности. Я признал Советы в 1924 году, в 1934 году заключил с ними договор о дружбе и торговом сотрудничестве. Я признаю, что, поскольку усилия Риббентропа по обеспечению невмешательства Франции и Британии оказались тщетными, вы избежали второго фронта. Не нанеся удара, Россия получила прибыль от войны в Польше и Прибалтике.

Но я, прирожденный революционер, не изменивший образ мыслей, утверждаю, что вы не можете постоянно жертвовать принципами вашей революции ради тактических крайностей определенного политического момента. Я чувствую, что вы не могли отказаться от антисемитского и антибольшевистского знамени, которое несли двадцать лет и за которое умерли многие ваши товарищи. Вы не можете отвергнуть ваше евангелие, в которое немецкий народ свято верит. Я считаю себя обязанным добавить, что дальнейшие шаги в ваших взаимоотношениях с Москвой будут иметь катастрофические последствия в Италии, где антибольшевистское единодушие, особенно среди фашистских масс, является абсолютным, твердым как скала и неделимым.

Позвольте мне верить, что этого не случится. Решение вопроса вашего жизненного пространства находится в России, и нигде более, в России, имеющей огромную территорию в двадцать один миллион квадратных километров и всего девять жителей на квадратный километр. Россия – отщепенец Европы. Несмотря на свое пространство и население, Россия – не сила, а слабость».

Муссолини завершил письмо цветистым выражением, о котором ему еще предстояло пожалеть в течение следующих двух-трех лет: «В день, когда мы уничтожим большевизм, мы будем верны нашим двум революциям».

Желая убрать русских с Балкан, очень нужный регион для немецкого бензина, русских традиций и итальянской гордости, 6 января гитлеровское ОКВ издало стратегическое исследование, которое одобряло движение русских на юг с Кавказа на Ближний Восток. Такие действия СССР, с точки зрения немцев, имели бы дополнительные преимущества, поскольку вовлекали русских в противоречия с англо-французскими силами, защищавшими нефтяные месторождения на Ближнем Востоке. Насколько серьезным был ярый антисоветчик французский генерал Вейганд, командовавший сильно «раздутыми» силами в Сирии, и французский Генеральный штаб в своем стремлении начать воздушные и военно-морские операции против советских кавказских нефтяных месторождений, сказать сложно, однако у ОКВ имелись все основания возбудить беспокойство русских в этом отношении. Хотя, конечно, это мог быть только неявный метод помощи финнам, так же как и защиты интересов рейха.

Надежды немцев и страхи русских относительно реакции Запада на советские неудачи в Финляндии еще более усилились 20 января 1940 года, когда Уинстон Черчилль 10 января 1940 года обнародовал заявление о том, что «финны дали всему миру возможность увидеть военное бессилие Красной армии и красных военно-воздушных сил». Через неделю ответ дала советская правительственная газета «Известия», изобразившая Черчилля злейшим врагом Советского Союза, а коммунистическая газета «Правда» предостерегла англо-французских империалистов против планов опасного расширения военных действий.

Страхи русских еще более ярко проявились в поспешной ликвидации Москвой финского марионеточного режима под руководством Отто Куусинена и в возобновлении 1 февраля наступления Красной армии против укреплений на Карельском перешейке, причем с привлечением значительно большего количества артиллерии. В то же время Сталин всячески старался напомнить немцам о его «великой службе рейху», выразившейся в продаже ему боевой техники, иначе недоступной для Германии из-за блокады. Сталин добавил, что, хотя советская инициатива встречена в штыки, англо-французское давление не заставит СССР изменить политику снабжения Германии. Гитлер был менее терпелив, поскольку теперь он надеялся избежать необходимости отдавать скомпрометированным русским давно обещанный немецкий тяжелый крейсер и даже чертежи военного корабля.

18 января французское правительство, добавив основания для обвинений «Правды», подчиняясь сильному политическому давлению внутри страны, предложило Лондону не только совместные действия против Нарвика и шведских месторождений железной руды, но также использование польских сил против советских баз в Арктике для помощи Финляндии. Подвергаясь постоянной критике внутри страны за бездействие, в начале февраля британское правительство все же исключило предложенную польскую атаку на советскую Арктику, ограничив то, что меланхоличный генерал-лейтенант сэр Алан Брук назвал «дикими проектами» на второстепенных театрах военных действий, формированием так называемых добровольческих экспедиционных сил для Норвегии и Швеции. Вполне возможно, что приказ НКВД, датированный 12 февраля 1940 года, ликвидировать находившихся в их руках польских офицеров, был отдан именно под угрозой польской атаки на Петсамо. В этом случае, уже после того, как угроза союзников советской Арктике миновала, польские офицеры все равно были убиты.

Как обычно, несмотря на отчаянные призывы финнов, в начале марта норвежское и шведское правительства превратились в кошачью лапу союзнической стратегии, якобы направленной против России, а в действительности – против рейха. Тем не менее 16 февраля Гитлер, обеспокоенный ненужной гласностью в прессе союзников относительно его скандинавских планов, разозлился еще больше, когда британский флот освободил британских пленных с немецкого корабля, нелегально использовавшего прикрытие нейтральных норвежских вод для транспортировки пленных в Германию. Фюрер приказал своим не желавшим вмешиваться военно-воздушным силам и армии, а также более активному флоту подготовиться к вторжению в Норвегию под командованием его личного штаба в ОКВ. 1 марта была обнародована итоговая немецкая директива для проведения этой операции. Но неожиданное заключение мира между Финляндией и Советским Союзом 12 марта лишило Гитлера, так же как и союзников, официального повода для оккупации Норвегии.

Как доложил в Берлин посол Шуленбург, вероятно, СССР решил навязать свои условия Финляндии, опасавшейся полного завоевания, из страха оказаться втянутым в большую войну с Западом, к которой он был не готов. Даже если так, потери финнов, включающие уступку более 10 % своей населенной территории, сопровождающуюся полным бегством оттуда населения, были неожиданно серьезными, и неудивительно, что финны с нетерпением ждали первой подходящей возможности все вернуть.

С другой стороны, в ходе зимней Финской кампании русские потеряли 200 000 человек; им также пришлось задействовать более 30 % своей авиации и армейских дивизий – только так могла быть одержана полная победа над финнами. При таких обстоятельствах Сталин посчитал целесообразным пойти на уступки морали Красной армии, и успешный командир советских наступательных сил генерал С.К. Тимошенко получил звание маршала и стал министром обороны вместо Ворошилова. Интенсивная тренировочная программа, более традиционные звания и дисциплина и, наконец, появившаяся 12 августа единая командная структура, предусматривающая подчинение политических комиссаров военным, – все это означало хотя и запоздавшее, но все же признание советскими руководителями уроков неудачной зимней Финской кампании.

Британцы и немцы ожидали, что победившие русские теперь оккупируют северные норвежские порты, и не ослабляли своего внимания к Финляндии. Представляется важным, что фюрер не разделял желание Редера позволить русским оккупировать норвежский порт Тромсё – лучше уж русские, чем британцы. Гитлер решил сам захватить Тромсё, так же как и Нарвик, поскольку не хотел, чтобы русские были так близко к рейху – в каких-то трех сотнях километров от полярного круга. Гитлеру было крайне неприятно советское наступление в Финляндии, и 18 марта он признался Муссолини, что только «крайняя необходимость» заставила его присоединиться к России, необходимость, от которой, как рассчитывал Гитлер, его избавит вступление Италии в войну.

Еще более раздражающим было поражение финнов для французов. 19 марта правительство Даладье ушло в отставку. При активной поддержке командующего французским военно-морским флотом адмирала Жана Дарлана новое правительство Поля Рейно потребовало обстрелять советские нефтяные месторождения в Баку, чтобы якобы не позволить немцам получить от русских этот жизненно важный продукт. Уже 28 марта Высший военный совет союзников, заседавший в Лондоне, отложил для дальнейшего изучения этот испорченный плод французского упорства, чтобы любой ценой, включая полное поражение, избежать войны на Западном фронте. Однако британцы, пытаясь спасти новое французское правительство, согласились установить минные поля, чтобы не позволить немцам использовать норвежские воды. Одновременно британцы согласились на то, чтобы союзники были готовы к ограниченным наземным операциям в Норвегии в том случае, если немцы ответят силой.

Встревоженное слухами о возможных враждебных действиях союзников, советское правительство поспешно задержало поставки зерна и бензина, жизненно важные для Германии, заговорило о трудностях с обещанной немцам военно-морской базы в Арктике и заверило британское правительство, что советская политика проводится независимо от немецкой. Однако советская политика претерпела очередную резкую перемену с началом высадки немцев 9 апреля вдоль побережья Норвегии. Экономические и военно-морские трудности, связанные с рейхом, как по волшебству, исчезли, и Молотов поспешил пожелать Германии успехов в проведении оборонительных мероприятий в Норвегии. Как всегда в период советско-нацистского сотрудничества, чем больше была угроза со стороны Германии, тем сердечнее было выражение лиц русских, обращенных к Берлину.

Уинстон Черчилль 11 апреля заверил палату общин, что вторжение Гитлера в Норвегию является такой же большой стратегической ошибкой, как захват Наполеоном Испании в 1807 году. В далекой перспективе потеря основной части немецкого надводного флота в этой операции, так же как и необходимость держать постоянный гарнизон из 300 000 немецких солдат, чтобы защищать свое весьма уязвимое завоевание, возможно, и подтвердили неосторожную реплику Черчилля. Вскоре гроссадмирал Редер признался, что не предвидел главной ожидаемой выгоды для рейха от захвата Норвегии, когда выступал за проведение этой рискованной операции, а именно огромного значения этой страны как базы для перехвата западных конвоев, идущих в СССР.

Такое будущее, вероятно, отвечало подсознательным устремлениям русофоба-фюрера, а не командующего военно-морским флотом Германии, который в первую очередь тревожился из-за своего главного противника на море. И именно Норвежская кампания, помимо этого раннего проявления растущей тяги Гитлера к ненужному распылению сил, впервые показала склонность к панике в трудные минуты у нового преемника почти столь же нервного Людендорфа в качестве военного диктатора рейха.

Очень странно, и это признавал сам Черчилль, но именно норвежское фиаско 10 мая привело его на вершину сального шеста Дизраэли в качестве премьер-министра с многократно увеличившейся властью над британскими военными при одновременно занимаемом им посту министра обороны. В то же время Гитлеру наконец удалось заставить своих переставших сопротивляться солдат напасть на Францию и страны Бенилюкса с преимуществом в силе, вызванным возможностью держать для номинальной охраны немецкого тыла в Польше от возможного нападения СССР только от пяти до тринадцати дивизий, причем не первоклассных. Отчаянный Шлифен наверняка не ставил так много на карту.

Через неделю после начала немецкого урагана на западе потрясенный скоростью и размахом собственных побед Гитлер уже обсуждал возможность предложения Британии условий мирного урегулирования. Он хотел потребовать от нее только возврата бывших немецких колоний. Повлияло ли это новое благодушное настроение на знаменитый приказ 24 мая, остановивший немецкие танковые дивизии, полным ходом идущие к Дюнкерку – единственному пути спасения британцев, сказать трудно. Несомненно одно: в беседах со своими генералами в это время Гитлер сравнивал Британскую империю с Римско-католической церковью – необходимым элементом западной стабильности – и не высказывал большого желания преследовать Великобританию и дальше. В любом случае основная масса британской армии на континенте сумела спастись на кораблях через Северное море, оставив, однако, на берегах Дюнкерка большинство своей техники.

Боевой дух фюрера оставался на подъеме на протяжении всей Французской кампании, и его приказ от 15 июня, сразу после взятия Парижа, демобилизовать около 40 армейских дивизий для укрепления немецкой военной экономики не показывает определенного намерения предпринимать новые операции до урегулирования проблем с Великобританией. Встретившись 18/19 июня с Бенито Муссолини, поздно и неудачно вступившим в войну, Гитлер еще больше унизил дуче, настояв на более легких условиях перемирия для французов за счет Италии. С другой стороны, закоренелый германофоб граф Галеаццо Чиано был исполнен восхищения Гитлером, считая его азартным игроком, который, к немалому собственному удивлению, сорвал большой куш, после чего ему предложили встать из-за игрового стола и больше не рисковать.

За несколько месяцев до своей высшей победы, осенью 1939 года, Гитлер, вероятно, обрисовал свою истинную позицию Вальтеру Шелленбергу. В том разговоре, в ответ на вопрос англофила Шелленберга, Гитлер якобы сказал: «Сначала я хотел работать вместе с Британией. Но англичане отвергали меня снова и снова. Понятно, что нет ничего хуже семейной ссоры, а с расовой точки зрения англичане являются в каком-то смысле нашими родственниками… Жаль, что мы втянуты в эту смертельную борьбу, в то время как наши истинные враги на востоке могут просто сидеть и ждать, пока силы Европы иссякнут. Вот почему я не хочу уничтожать Британию и никогда не сделаю это, – здесь его голос стал резким и пронзительным, – но их всех, даже Черчилля, надо заставить понять, что у Германии тоже есть право на жизнь. И я буду бороться с англичанами до тех пор, пока они не перестанут важничать. Настанет время, когда они будут готовы заключить с нами соглашение. Это моя истинная цель».

В середине июня 1940 года Гитлер вполне мог верить, что с уничтожением французской военной машины на западе соглашение с англичанами стало возможным и, как он некогда предсказывал, у него будут развязаны руки для претворения в жизнь своего давнего страстного желания уничтожить большевистскую Россию на востоке.