Генерал-марш. Глава 2. Главная Крепость (Андрей Валентинов, 2011)

1

– Шинелька ваша, гражданка. Кровь вроде отстиралась, а уж зашьете сами. Оно не к спеху пока, жарынь на дворе. Август!

Служивому, что вещи выдавал, видать, было скучно, вот и язык распустил вопреки всем правилам. На себя, красивого, внимание обратить хотел, женский интерес привлечь.

Ольга Зотова взялась за сухое колючее сукно, взвалила шинель на плечо, поморщилась. Хлорка! Всюду она, вездесущая. И гимнастерка ею провоняла, и галифе, и она сама до самой стриженой макушки. На улицу не выйдешь – стыдно.

– Денежки, стало быть. Два червонца и полтинник серебром. Теперь распишитесь, гражданка Зотова. Здесь за вещи, а здесь – за червонцы ваши.

На бумажку, что ей подсунули, Ольга, даже не посмотрела.

– Оружие, – хрипло напомнила она, – «Маузер № 1». – И патроны, сколько осталось.

Служивый молча развел руками, но девушка не отставала.

– У меня разрешение есть, сами только что мне отдали вместе с документами. Про конфискацию решения не было, так что пистолет верните. А то не уйду!

И прямо в глаза начальничку взглянула. Тот, уже было открывший рот, дабы возмутиться (на волю выпускают, понимаешь, а она!..), сглотнул, немного подумал, а затем кивнул на некрашеный табурет.

– Присядьте пока, гражданка. Я позвоню.

Присела, шинель на коленях пристроив, отвернулась, чтобы на ряху тюремную не глядеть, и вновь от хлорного духа поморщилась. Про пистолет она, конечно, зря, только гонору ради. Едва ли вернут, не в здешних обычаях. Но и промолчать нельзя. Еще подумают, будто напугали, в мышь цвета шинельного превратили. Приоткрыли дверцу клетки, мышка и побежала с радостным писком, даже не оглянувшись.

Не дождутся!

Пока служивый разъяснял телефонной трубке, что «гражданка Зотова опять», девушка сидела недвижно, упершись взглядом в серую краску ближайшей стены, словно желая прожечь в ней дыру. Конвоир в светлой летней форме, которому еще предстояло вести ее к наружным воротам, томился рядом. Второй табурет имелся, но садиться – не по уставу. Ольга парня не жалела. Пусть стоит столбом, паек отслуживает. Не под пулями, поди, и не на сибирском морозе.

Ни о чем ином пока не думалось. Хлорка, серые стены, некрашеное дерево, морды протокольные… Вот на солнышко выйдет, вдохнет вольный воздух, тогда и о прочем порассуждать можно. Только пусть сперва оружие вернут.

– Говорит, что не уйдет! – повысили голос за спиной. – Да! Та, что драться лезла и в карцере дверь сломала. А вы ей сами скажите, товарищ Сидорчук. Лично объясните!

Зотова не удержалась, хмыкнула. Запомнят тут ее, бывшего замкомэска! А они что думали, крысы тюремные? Еще бы подержали, она бы и придушить кого-нибудь могла. Слабый здесь народец, жирком обросший. Таких только и давить!

– Не положено! – заученно буркнул конвоир, но девушка только улыбнулась.

– Гражданка Зотова!

На этот раз воззвали сзади. Ольга неторопливо встала, повернувшись строго через левое плечо, и вновь не удержалась от усмешки. Маузер уже лежал на деревянной стойке, а рядом пристроилась пачка патронов.

– Вот! Только расписаться не забудьте…

Тюрьма была уже третьей, если с госпиталем считать, тоже тюремным. Там только лечили, лишь протокол составили после первой перевязки. Во второй, внутренней ГПУ, начались допросы, уже без всяких послаблений. Бить не били, но всего прочего было вдосталь. Ольга прочно обжила карцер, научившись обходиться кружкой воды в день и, что оказалось куда труднее, не реагировать на запах хлорки.

На вопросы не отвечала, протоколы не подписывала. В кабинете следователя молчала, зато в камере, в перерывах между карцером, тешила душу, доводя видавших виды надзирателей до синюшного цвета.

А на душе было пусто и горько. Первые дни еще надеялась, что помогут, вступятся. Если не сам товарищ Ким, то хотя бы знакомые из военного наркомата, здорово выручившие ее в прошлый раз, после стрельбы на коммунальной кухне. Затем поняла, что не тот ныне случай – и тюрьма другая. «Не жди, не бойся, не проси» – не ею придумано.

Потом – авто с зашторенными окнами и третье узилище. Одиночка, пять шагов на три, железная дверь, окошко в решетках под самым потолком. Допросы кончились, карцер остался. Время сомкнулось, мир окрасился серым, надеяться стало не на что. Но как-то после очередной отсидки в карцере принесли передачу – незнакомые конфеты в ярких обертках, кусок сыра, искромсанный на мелкие кусочки, полфунта настоящего индийского чая и столько же махорки, самой лучшей, тамбовской.

Хватило сил – не разревелась. Спросила от кого, не ответили.

Передачи приносили еще дважды. После второй Ольга впервые за эти месяцы улыбнулась. Наверно, из-за того, что среди прочего в узелке оказалась пачка печенья. Местные товарищи, бдительность проявив, вскрыли упаковку и небось каждое печеньице обнюхали. Но ничего, не зажилили все же.

Бывший замкомэск поглядела на картинку, что упаковку украшала, печеньице раскусила – и поняла, что не пропадет. И уже не горько на душе было, иначе совсем.

И вот, наконец, железные ворота, калитка сбоку врезана, возле калитки еще один в светлой форме при трехлинейке скучает.

– Не имеете ли, гражданка, что-либо заявить перед тем, как… – начал было сопровождающий, но девушка слушать не стала. Шинель поудобнее на плече пристроила, через калитку шагнула. Зажмурилась, подождала немного, открыла глаза.

Простор. Лето. Свобода…

Слева – неширокая улица, дома в два этажа, красный кирпич, зеленые палисадники. Скучный извозчик-ванька при худой кобыле, дальше еще один, за ним – темное авто, вроде как американский «Форд».

Направо…

– Здравствуйте, барышня!

– Значит, все-таки барышней звать решили, товарищ Соломатин, – не оглядываясь, констатировала бывший замкомэск. – А с конфетами вы здорово придумали. Кооператив «Свободный труд», Шатурский уезд – где Сеньгаозеро. Я сразу поняла. Неужто специально в Шатуру ездили?

Потом все-таки обернулась. В прошлую их встречу Достань Воробышка щеголял в прорезиненном плаще и английском кепи. На этот раз интеллигент вырядился в светлый костюм при сером галстуке и легкомысленной шляпе-стетсоне. Этакая непролетарского вида сажень. На загорелом лице – улыбка, глаза тоже веселые…

– И с махоркой – это вы тоже хорошо, – прохрипела Зотова и внезапно всхлипнула. Закрыла ладонью рот, зажмурилась.

Бесполезная шинель с легким шорохом упала на землю, как раз между высоким и стриженой.

– Н-не, не смотрите на меня!

Ольга отвернулась, достала из кармана галифе пропахший хлоркой платок, долго терла лицо. Наконец опустила руку, заставила себя улыбнуться.

– Вот такая я, товарищ Соломатин, психованная, я вас уже предупреждала… Что встретили – спасибо, и за передачи, само собой, и… Родион Геннадьевич, там было печенье «Наташа». Это… Случайность просто?

Ученый сжал губы, поглядел куда-то назад.

– Потом… Вытрите глаза и повернитесь.

Замкомэск глубоко вздохнула, на миг прикрыв веки… Рано она нюни распустила. К бою, товарищ замкомэск!

– Поняла.

Мелькнул и сгинул платок. Девушка расправила плечи. Кру-гом!

Сначала она заметила авто. Черный «Форд» тормозил, причаливая всего в нескольких метрах от места, где они стояли. Задняя дверца открылась, оттуда высунулась трость, постучала по булыжнику… Девушка прикинула, что арестовывать прямо у тюремных ворот, пожалуй, не станут, да и авто выглядело излишне штатским. На таких невеликое «начальство» да нэпманы средней руки раскатывают.

Вслед за тростью появился ее владелец. Теперь следовало удивиться. Трость новая, с костяными накладками, а костюм, темный в полосочку, определенно с барахолки, что у Сухаревой башни. Брюки на коленях обвисли, на левом локте – заплата. Стрижка пролетарская, под ежа, сандалии белые, из самых дешевых, на поясе – желтая кобура.

Годами молод, едва ли Ольги старше. Лик татарский, хмурый.

– Стало быть, здрасьте вам, граждане!..

Дверцу захлопнул, шагнул вперед, тростью себе помогая, затем взглядом острым окинул, словно шилом царапнул.

– Товарищ Зотова, как я понимаю?

Девушка шагнула вперед.

– Я – Зотова!

Внезапно парень улыбнулся.

– А про меня ты, поди, слыхала. Касимов я, Василий Сергеич.

Хватило секунды. Бывший замкомэск удивленно моргнула.

– Вы же в музее работаете? В бывшем Цветаевском?

Владелец трости вновь усмехнулся.

– И это было! Только давай сразу на «ты», все-таки не баре, а партийные, можно сказать – соратники. Сейчас я тебя, товарищ Зотова, удивлю. Во, гляди, а я пока с товарищем профессором поздороваюсь…

Знакомая восковая бумага. И гриф наверху памятный, не спутаешь: «Российская Коммунистическая партия (большевиков). Центральный Комитет».

– Товарищ Касимов!..

Тот как раз в этот миг руку ученому пожимал, не просто так, а с немалым чувством.

– Сейчас, товарищ Зотова. Я ведь товарища профессора помню, он к нам в музей два раза приезжал лекции читать. Как первая называется, запамятовал, а вторую помню: «Современный взгляд на материалы из курганных раскопок графа Уварова». Про эти… Скороборские курганы, правильно?

– Именно так! – охотно подтвердил Достань Воробышка. – Молодой человек… То есть, простите, товарищ Касимов, честно скажу, вы не Ольгу, вы меня удивили. Действительно, читал. Меня пригласил мой давний знакомый, господин Игнатишин. После лекции мы с ним крупно поспорили, но не по поводу курганов, а в связи с мифологическим представлением автохтонов Русской равнины. Бедняга всюду искал свою Агартху…

Зотова хотела переспросить, но вовремя сдержалась. Агартха… «Мадмуазель Агата Рисурс», – пошутил когда-то Воропаев.

– Товарищ Касимов! – не выдержала девушка. – Если ты сейчас в Техгруппе, то знать должен… Сотрудники, что вместе со мной работали, Семен Тулак и Воропаев Виктор. Что с ними?

Тот взглянул странно, покачал головой:

– Не спрашивай о них, товарищ Зотова. Ни меня, ни других тоже, особенно же тех, что из начальства. Не ответят!.. Как в песне известной: служили два товарища – и ага. Сама их искать не пытайся…

Подумал немного, трость в руке покрутил.

– Без меня, понятно… Ладно, товарищи, я вам вроде как разговор перебил. Так что пока в авто подожду, а вы мнениями обменяйтесь, сколько требуется. Потом прошу в машину, развезу, кому куда надо. Зря я, что ли, в гараже ЦК «Форд» вытребовал? И шинельку, товарищ Зотова, подберите, чего ей без толку на земле валяться?

Хлопнула черная дверца. Ольга и Достань Воробышка переглянулись.

– Бросили ребят, значит, – шевельнула сухими губами Зотова. – Сволота паскудная…

– Не волнуйтесь так, Ольга, – негромко проговорил Родион Геннадьевич. – И не ругайтесь, прошу, не идет вам. Творится что-то и вправду мерзкое, но не все так плохо. Товарищ Тулак жив-здоров и вам привет передает. Он-то мне про вас и рассказал. А насчет печенья, о котором вы спросить изволили…

– Да! – спохватилась девушка. – «Наташа» которое.

Ученый усмехнулся.

– Целый день по магазинам ходил, дабы нужное отыскать, да-с. К счастью, новая экономическая политика не подвела, нашел, причем чуть ли не в самом центре, в Китай-городе. История же эта вполне достойна столь модных ныне шпионских романов. Получаю я как-то телеграмму содержания самого невинного. Некий доброжелатель очень интересуется вашим, барышня, здоровьем…

– Обратный адрес «Ростов. Проездом»? – сообразила девушка.

…Дмитрий Ильич!

Достань Воробышка покачал головой.

– Отнюдь. Не Ростов, а Харьков, но действительно «проездом». А потом меня посетил помянутый только что товарищ Тулак…

2

Как и всякий привыкший к табаку человек, Леонид всегда начинал любое дело с перекура, тем паче дело не слишком приятное. Уложив запечатанный, весь в синих штемпелях и сургуче, пакет в желтый портфель, он завернул в узкий закуток Сенатского корпуса, где обычно собирались курильщики. Слева стена, справа стена, и впереди она же. Никто не увидит, никто не станет объяснять про каплю никотина, убивающую бедную лошадь. Заодно и словом перемолвиться можно. Стены толстые, окна высоко.

На этот раз в закутке было абсолютно пусто, если не считать старого пожарного ящика, заменявшего урну. Товарищ Москвин поставил портфель на землю, достал пачку «Марса». Негромко щелкнула сработанная из австрийского патрона зажигалка.

Идти в Большой Дом совершенно не хотелось. Леонид понимал, что ничего плохого с ним, работником аппарата ЦК, не случится. Номенклатуру Центрального Комитета гэпэушники старались не трогать, не их калибр. А на всякий пожарный товарищ Москвин оставил записку на имя прямого и непосредственного начальника. Если не вернется к концу рабочего дня, бумага ляжет на стол товарища Кима. Беспокоиться не о чем… Если бы приглашал не Блюмочка!..

– Кукушка лесовая нам годы говорит, – негромким шепотом сорвалось с губ.

Табак горчил…

А вечером придется идти на Тишинку. Леонид уже прикидывал, не взять ли с собой кого-нибудь из группы для подстраховки, но потом решил: не стоит. Его это дело, личное и персональное, вроде цыганочки с выходом. Товарищу Москвину незачем мешаться в дела бандита Фартового.

– Не помешаю, товарищ?

Леонид обернулся. Еще один курец – с желтой пачкой старорежимных папирос «Salve»! Где только достает?

– Нет, конечно…

Ответил, не думая, и только после сообразил. Папиросы «Salve», светло-зеленый френч с большими накладными карманами, аккуратно подстриженная борода, очки в золотой оправе, немецкая электрическая зажигалка – подарок от Коминтерна.

– Здравствуйте, товарищ Каменев!

– Товарищ Москвин? Здравствуйте, Леонид Семенович! Ну как там ваши вечные двигатели?

Все мы люди, все человеки. Лев Борисович Каменев, член Политбюро и секретарь ЦК РКП(б), тоже был курильщиком с многолетним стажем. Табаки предпочитал турецкие, коллекционировал зажигалки. Поговаривали, что именно он не позволил ретивым борцам с никотином полностью запретить курение в Главной Крепости.

Курильщики им гордились. Наш человек!

– Вечные двигатели, Лев Борисович, в ассортименте, – бодро отрапортовал руководитель Технической группы при Научпромотделе. – Много ерунды присылают, это правда. Но, знаете, иногда интересное попадается, хоть фильму снимай. Недавно один товарищ прислал письмо про Землю Санникова…

– Вот как? – Густые брови секретаря ЦК взлетели вверх. – Крайне любопытно! И что именно сей товарищ написал? Если, конечно, это не государственная тайна.

Леонид еле заметно улыбнулся.

– У вас, Лев Борисович, допуск есть. Письмо написал товарищ Расторгуев – тот самый, что в экспедиции барона Толя участвовал, а потом с врагом трудового народа Колчаком этого барона искал. Тогда и решили, что никакой Земли Санникова нет, мираж это все и обман зрения. Но товарищ Расторгуев Колчаку не поверил и решил еще раз там побывать…

Байку про бдительного Расторгуева и загадочную землю за Полярным кругом товарищ Москвин держал про запас – именно на такой случай. В последнее время о Техгруппе начали слишком много болтать. Следствием стало то, что «начальство», высокое и не очень, при каждом удобном и неудобном случае осведомлялось: как, мол, дела технические? Вечный двигатель поминали чаще всего, Машину Времени и эфирный планетомобиль – реже.

Леонид откровенничать ни с кем не собирался. В запасе у него имелось несколько подходящих историй, среди которых Земля Санникова была, пожалуй, самой интересной. Как раз для товарища Каменева.

В Главной Крепости Столицы товарищ Москвин чувствовал себя новичком, новобранцем, впервые попавшем в полк. С одной стороны, это плохо и неудобно. Приходилось осторожничать, следя чуть ли не за каждым словом. И, само собой, аккуратно собирать факты, один к одному, словно пустые гильзы на стрельбище. Но была и хорошая сторона: свежий взгляд порой позволял увидеть то, что многоопытные ветераны не замечали в упор.

Первое, что ощутил Леонид, попав в Главную Крепость, – это всеобщее чувство облегчения, словно сотни больших и малых функционеров разом выдохнули застоявшийся в легких воздух. Неспроста! Всю зиму и весь март ждали беды. Из Горок, где лежал больной Вождь, глухо доносились неутешительные вести, а в самой Столице вожди поменьше готовились к решительной драке за власть. Особенно боялись Троцкого – Лев Революции, потерпев поражение на двух последних съездах, был готов решить дело силой. Ему мог противостоять только Генсек, но и о Сталине говорили разное. По рукам ходили засекреченные письма Вождя и совсем странные документы: то ли пророчества неведомых красных Нострадамусов, то ли страницы из фантастических романов о грядущей сталинской диктатуре. В любом случае, Грядущее казалось грозным и неясным. Ждали беды.

Все изменилось в начале апреля, как раз в те дни, когда товарищ Москвин принял Техгруппу – пустую комнату с пустыми кружками на подоконнике и сухой мятой в консервной банке. Вождь вернулся – без всякого шума и парада, просто приехал на работу. Как раз накануне «Правда» сообщила об отставке Генсека Сталина «по состоянию здоровья и в связи с переходом на другую работу». А еще через неделю собрался очередной партийный съезд[7].

На самом съезде Леонид не был, заглянув по гостевому билету лишь в последний день – речь Вождя послушать. Ему вполне хватило разговоров. Все, от умудренных жизнью ветеранов до партийцев последнего призыва, радостно улыбались, повторяя одно и то же: «Все хорошо, все как прежде!» Добавили бы и «Слава богу!», да по чину не полагалось. Конечно, «как прежде» не получилось, достаточно было заглянуть на первую страницу «Правды». Вождь не выступил с докладом, почти не участвовал в прениях, да и присутствовал лишь на половине заседаний. Но не это казалось важным. Главное, что вражьи пророчества не сбылись, – кому на радость, кому на горе. Раскола не случилось, Красные Скорпионы, так и не вступив в смертельную схватку, обернулись старыми друзьями и товарищами по партии. Троцкий рукоплескал Зиновьеву, Каменев поддерживал резолюцию Бухарина. Вместе осудили национал-уклонизм, объединили ЦКК и РКИ и защитили монополию внешней торговли. Тот, кто был понаивнее, посчитал это следствием общей радости по поводу выздоровления любимого Вождя, циники же, усмехаясь, называли случившееся «поминками по Генсеку». Год сталинского секретарства вспоминался теперь как дурной сон.

«Личность партии нужна, – строго заметил в своем докладе товарищ Ким. – А культ личности – нет!»

Самого товарища Сталина на съезде не было, но и его не обидели – оставили в Политбюро, вернув знакомый по прежней работе «национальный» наркомат. «Не все Троцкому радость», – ухмылялись все понимающие циники. В Центральном Комитете любили и умели взвешивать…

Вождь выступил в последний день съезда, уже после выборов ЦК. Говорил недолго, минут двадцать. Леонид слушал – и удивлялся. Мысль Предсовнаркома парила в неимоверных высях: Мировая революция, освободительное движение колониальных наций, как союзник пролетариата, неизбежный кризис империализма, который уже этой осенью непременно разразится новым взрывом восстаний и революций… В конце речи, под бурные овации, Вождь предложил дополнить известный лозунг Маркса про «пролетариев всех стран» словами про их, пролетариев, новых союзников.

Итак, пролетарии всех стран и угнетенные народы, соединяйтесь! Леонид недоумевал и честно пытался понять. Угнетенные народы далеко, а со страной как быть? Неужели Вождь со своих горных высей ничего не замечает?

Не удержался – спросил у одного подозрительного ветерана с козлиной меньшевистской бородкой. Тот, сверкнув золотыми дужками пенсне, снисходительно пояснил: все идет как должно. Задача Вождя – выстроить работающий механизм. Это сделано, причем быстро и успешно. Вот он, работающий, на полном, можно сказать, ходу. Вождь же имеет теперь не только право, но и обязанность смотреть далеко вперед, на годы, на века!

Услыхав такое, товарищ Москвин лишь сглотнул, козлобородый же, усмехнувшись, добавил, что ход с назначением Генсека вообще гениален. Сталин напугал всех, надолго отбив у смутьянов охоту ломать единство партии. Потому-то «капказского человека» и оставили в Политбюро, вроде как волкодава в будке.

Действительно, о новом Генсеке никто и не заикнулся. Выбрали секретарскую «тройку». Товарищ Сокольников, отец советского червонца – главный по части хозяйственной, товарищ Ким – по делам аппаратным, любитель же турецких табаков товарищ Каменев – над ними старший. И никаких «генеральных», никаких «культов личности». Как верно указал пролетарский классик Евгений Потье: «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой».

С тем делегаты разъехались. Теперь в стенах Главной Крепости царили великая тишина и в партийных человецех благоволение. Вождь отъехал на юг, в Закавказскую Федерацию, дабы поучить местных товарищей уму-разуму и заодно укрепить здоровье, в Столице же дела делались неспешно, основательно и строго по уставу. Товарищ Каменев всем нравился, всех устраивал, включая и Льва Революции, женатого на его сестре. «Это – пока!» – каркали скептики, но те, что поумнее, в сомнении качали головами: «Как бы не надолго!» Партийная верхушка, уставшая от дрязг и тревожных ожиданий, была готова защищать обретенный покой со всей серьезностью. В курилках острили: «А кто над нашим миролюбием надсмеется, тот кровавыми слезами обольется!»

Товарищ Москвин ни с кем не спорил и своего мнения не высказывал. Присматривался ко всему, улыбался, на ус мотал. Против Льва Борисовича он тоже ничего не имел. Однако за широкой спиной любителя «Salve» неприметно густела тень его младшего коллеги по секретарской «тройке», скромного и обаятельного товарища Кима…

– Весьма логично! – одобрил товарищ Каменев, доставая из желтой пачки вторую папиросу. – Значит, говорите, вулкан? Отсюда и постоянный туман, и опускание морского дна? Не знаю, как в реальности, но для научной теории – очень дельно. Так отчего же не послать на Таймыр экспедицию? Кто мешает?

Леонид еле сдержался, чтобы не поморщиться. Человеку сказку рассказали, а он виновных требует! Назвать? Экспедицию запретил товарищ Троцкий, поименовавший в своей резолюции Землю Санникова «романтической химерой».

– Пошлют когда-нибудь, – осторожно заметил он. – Но средств мало, военные хотят вначале закрепиться на острове Врангеля, чтобы туда не высадились американцы. А на Таймыр экспедицию собирается Академия наук организовать, как только деньги появятся. Заодно и Землю Санникова поищут.

Секретарь ЦК энергично кивнул, одобряя такое решение. Товарищ Москвин не стал уточнять, что у академии нет средств не только на экспедиции, но и на немногие работающие институты. Зачем усугублять? Товарищ Каменев и без него это прекрасно знает.

– Кстати! – Рука с незажженной папиросой протянулась вперед. – Хорошо, что мы встретились, Леонид Семенович. Я уж думал вам сегодня звонить.

Товарищ Москвин так не считал, ибо начальственное «кстати» всегда было очень некстати. Но виду, естественно, не подал.

– В моем секретариате жалуются. Ваши документы, то есть документы Техгруппы, приходится перепечатывать. У вас там не слишком, как бы помягче сказать, внимательная ремингтонистка.

Леонид мысленно ругнул безграмотного товарища Касимова, а заодно и себя – за излишнюю мягкотелость. Надо было сразу же усадить парня за учебник, причем в приказном порядке и с проверкой результатов.

– Так точно, Лев Борисович, есть такой грех.

– Не беда! – Папироса теперь была нацелена прямо в нос собеседника. – Я бы мог с этим помочь. У меня на примете есть один товарищ. Партийный, ветеран войны, курсы ремингтонистов закончил. И с грамотностью все в порядке, семь классов гимназии.

А вот это уже было плохо, даже очень. Товарищ Ким предупредил сразу: никакой кадровой инициативы. Состав Техгруппы определяет Научпромотдел, «варягов», откуда бы они ни появились, нельзя подпускать и близко. Леонид, вспомнив пустую комнату и банку с сушеной мятой на подоконнике, отнесся к предупреждению со всей серьезностью.

– Понимаю, – товарищ Каменев опустил папиросу, взглянул прямо в глаза. – Вы подчиняетесь Киму Петровичу, а я пытаюсь действовать через его голову. Обязательно поговорю с ним, но хотелось бы знать и ваше мнение.

– Вы поговорите с товарищем Кимом, – вздохнул Леонид. – Тогда и у меня мнение появится. К тому же свободных единиц в Техгруппе нет, все заполнено.

Каменев наконец-то закурил. Сделал несколько затяжек, поглядел куда-то в сторону.

– У меня в этом свой интерес, Леонид Семенович. К моей супруге обратились очень хорошие люди. Не тот случай, чтобы отказать…

Товарищ Москвин не стал спорить, но почувствовал себя совсем кисло. Ольга Давидовна, супруга уважаемого Льва Борисова, – сестра товарища Троцкого. Это кого же им в группу желают пристроить?

«Внедрить», – поправил себя бывший чекист. Ремингтонист – единственный, кто знает в группе всё и обо всех. Даже руководитель может не вникать в какие-то мелочи.

– К тому же этот сотрудник, точнее она, Ольга Зотова, уже работала в Технической группе, имеет, так сказать, опыт. У нее трудная судьба. Было бы неправильно не помочь товарищу по партии…

Ольга Зотова, худая девушка в старой шинели… «А вы, гражданин Пантёлкин, Бога видели?» Леонид понял, что придется задержаться. Подождут его в Большом Доме, авось, от слез не раскиснут. Надо обязательно зайти к товарищу Киму, если же его не будет, оставить записку, но не у секретаря, а прямо на рабочем столе…

– Не пойму я тебя, Фартовый! Других понимаю, тебя – нет. А если не могу человека понять, то и верить ему трудно. Не обижайся, Леонид, правду говорю.

Чистая русская речь. Сергей Панов, бывший студент Петроградской техноложки, из принципа не употребляет феню. Когда слышит, морщится, словно от дурного запаха.

– Если бы не Гриша Пантюхин, я бы с тобой работать не стал. Ну сам посуди, Леонид! То, что ты чекист бывший, понятно и объяснимо. Большевики – и есть банда. Как изволит выражаться ваш Вождь: «Грабь награбленное!» Но бандитов я знаю, у них инстинкт самосохранения на первом месте, иначе не выжить. Отбор строго по мистеру Дарвину…

Панов – дальний родственник профессора Таганцева. Всю семью арестовали в 1921-м, отец и дядя расстреляны, сестры сгинули в лагерях где-то на Печоре. Сергей бежал с этапа, убив двух конвоиров.

С Пантюхиным проще. Обычный «деловой», до жизни жадный, неглупый, но без лишних идей, дальше своего конопатого носа ничего не видит. Давно бы погорел, если бы не Сергей. Этот грабит, словно в шахматы играет. Не успел Серега Пан к Колчаку и Деникину, вот и отводит душу. Тех, кто в форме, не щадит никогда.

– У тебя, Фартовый, смертный приговор, исключительная мера, ты из «Крестов», из расстрельной камеры бежал. Так почему до сих пор в Питере? Если за кордон не хочешь, то мало ли городов на Руси? Или жизни тебе не жалко – и своей, и нашей?

Ответить есть чего, операцию неглупые люди готовили, и основная легенда имеется, и запасная. Но поверит ли Пан? Ошибиться нельзя, это не фронт, здесь в спину стреляют.

Обоих Панов, Сергея и Гришу, Пантёлкин своим не сдавал, хоть и опасно с ними было. Каждый полководец должен иметь резерв на самый-самый случай. Если придется с боем из города прорываться – или даже, чем черт не шутит, уходить за близкий финский кордон. Для такого дела простая шпана не подойдет.

– Только дураку жизни не жалко, – ответил бандит Фартовый бандиту Пану. – Но здесь игра крупная идет, крупнее, чем кажется. Не сам я из ВЧК ушел, погорел на жадности, на больших деньгах. Но друзья меня не забывают, вместе работаем. Транспортный отдел ГПУ, тот, что всей «железкой» ведает, – слыхал? Там у меня не просто наводчик – «крыша», да такая, что всякой шапки-невидимки лучше. Если будем вместе, и на вас с Гришей этой шапки хватит. В Питере засиживаться не станем, я уже давно окошко на кордоне присмотрел…

Гришка Пан погиб в квартире на Можайской, нарвавшись на засаду. Именно его голову ребята из уголовной бригады бросили в банку со спиртом. С Пантёлкиным они и вправду были похожи, если конопатый нос в расчет не брать.

Сергея Панова Леонид убил сам – двумя выстрелами в спину.

3

Сопровождающий – черные бархатные петлицы, темно-зеленые «разговоры» на новенькой гимнастерке – поглядывал с интересом, явно порываясь о чем-то спросить. Дисциплина превозмогла, до нужного кабинета на третьем этаже Большого Дома они дошли молча, после чего парень кивнул на ничем не приметную дверь без таблички:

– Сюда, товарищ Москвин. Вас ждут.

Затем быстро огляделся, убедившись, что коридор пуст, и еле заметно дрогнул губами:

– Я вас в Питере ловил, товарищ Пантелеев. Ну вы и сильны! Здорово!..

Щелкнул каблуками – четко, по-гвардейски, улыбнулся. Леонид подмигнул в ответ, взялся за сияющую чищеной медью дверную ручку…

Прошлое не отпускало. Чужая фамилия, чужие документы, и город чужой… Все равно найдется свидетель, всех не застрелишь. Кто ждет его за этой дверью? И кого ждет? Чекиста Пантёлкина? Бандита Пантелеева? Или бюрократа Москвина, явившегося с очередной пачкой писем про белогвардейские клады?

Обычно подобную ерунду на Лубянку доставляли курьеры. Однако на этот раз бдительные граждане проявили активность, писем за неделю накопилось с полторы дюжины, и руководитель Техгруппы взялся лично доставить их по назначению. Чем не повод для визита?

– Разрешите?

Прежде чем услышать радостное: «Заходи, значит!», Леонид почуял сквозь приоткрытую дверь необычный редкий запах. Кофе! И, кажется, не самый плохой.

– Заходи, заходи, товарищ Пантёлкин. А я уже и кофий налил. Как, значит, с поста охраны позвонили, так я сразу…

Знакомый кофейник в окружении фаянсовых чашек, хилый очкарик с елейной улыбочкой при темно-зеленых петлицах. И «значит» через слово. Если все вместе сложить…

– Обознался, товарищ Петров. Пантёлкина знать не знаю, а сам я Москвин…

Очкарик, радостно рассмеявшись, протянул худую ладошку, на стул кивнул:

– И ты, значит, обознался. Я такой же Петров, как и ты Пантёлкин. Служба у нас, значит, особая, фамилии меняем, как буржуи перчатки. Садись, садись, сейчас мы, значит, кофиечку…

Кофе и на этот раз оказался неплох, со всем же прочим ясности не было. Принесенные бумажки Петров даже смотреть не стал. Расписавшись на конверте, в ящик стола кинул и пальчиками в воздухе пошевелил. Мол, не за этой чепухой кликали.

Наконец кофе был выпит. Чашки легко ударили донцами о некрашеный стол.

– Зачем вызвали-то? – поинтересовался бывший старший уполномоченный.

– Не вызвали, товарищ, значит, Москвин, – очки радостно блеснули. – Не вызвали, а пригласили, причем в личной персональной форме. А ты не задумался, почему так? Почему, значит, не с конвоем?

Любитель кофе ждал ответа, но товарищ Москвин решил не подыгрывать и просто промолчал. Петров засопел, поерзал на стуле.

– Скучный ты сегодня, товарищ Пан… э-э-э-э… товарищ Москвин.

– Значит, – не стал спорить Леонид.

Петров, подумав, приоткрыл ящик. На стол упала бумажка о трех лиловых печатях.

– Значит… Ну тогда распишись – за секретность и неразглашение.

Вслед за бумажкой на столе появилась папка, не слишком толстая, но тоже с печатью, правда, всего одной, поверх белой наклейки.

– Читай. Торопить не стану, но учти, больше этих бумаг ты не увидишь, так что пользуйся возможностью. А я пока еще кофе заварю… Уже сообразил, чего это?

Леонид, открыв папку, пробежался взглядом по первым строчкам.

– Решение коллегии Госполитуправления при НКВД РСФСР по результатам операции «Фартовый»… Мне бы это перед расстрелом увидеть!

Петров хихикнул, но комментировать не стал.

Читать пришлось долго, сначала один раз, после и второй, от «шапки» с грозными грифами на первой странице до столь же грозных подписей под последней строчкой. От абзаца к абзацу, словно от одной питерской подворотни до следующей. Маузер «номер два» зажат в потной ладони, чужие пули жужжат над самым ухом, рикошетят от кирпичных стен, а впереди нет ничего, кроме страшной пропасти, виденной в кошмарных снах. «Тогу богу» – «пусто-пустынно», ни дна ни покрышки.

…Эх, яблочко, да все мерещится, а Фартового башка в спирте плещется!..

Безотказный Петров подливал кофе. Третью чашку Леонид допить не смог. Слишком горько.

– Признать крупной политической ошибкой… – наконец вздохнул он, откладывая папку в сторону. – Не удивили, это я и раньше знал, можно было и не расписываться! Хорошо хоть семье Варшулевича пенсию назначили, у него детей двое.

Встал, поискал глазами портфель, к двери повернулся.

– Да погоди ты, значит! – Петров был уже рядом, преграждая путь. – Ты чего, товарищ Москвин, читаешь плохо? Главное! Главное в чем? А в том, что… Как там это, значит? Непосредственных исполнителей признать, это самое, свободными от ответственности и восстановить в прежних должностях! Тебе же полная амнистия выходит!..

– …И орден матери комиссара Гаврикова отдадут, – не стал спорить Леонид. – А по чьей вине все покатилось? Этих самых «непосредственных»? Кто результаты требовал, запрещал операцию сворачивать? Кто ребят под пули подставил? Не отвечай, Петров, я и без тебя ответы знаю.

– А мы тебя сюда пригласили не для того, чтобы на вопросы, значит, отвечать, товарищ Москвин!

Петров стер ненужную улыбочка с лица, блеснул окулярами.

– Не ценишь ты, вижу, человеческий подход. А зря! Думаешь, твои новые дружки в ЦК тебя бы защитили? Да за один побег знаешь что полагается? А у тебя побегов два, и между прочим, с трупами. Ты чего, Блюмкиным себя вообразил? Так и до Блюмкина доберемся, приговор ему никто, значит, не отменял, как и тебе, кстати…

– Отставить!

…Как открылась дверь, никто не услышал. Не иначе, петли правильно смазали.

Петров замер, как и был, с открытым ртом, затем начал медленно пятиться. Тот, кто стоял на пороге, еле заметно скривился.

– Так и знал, что нормально поговорить не сможете. Талант у вас, товарищ Петров!

Темно-синяя гимнастерка, белый металл в петлицах, ромбы на рукаве, широкие галифе, мягкий блеск дорогих яловых сапог.

– Идите, Петров, охладитесь слегка.

Любитель кофе согласно кивнул, заскользил по-над стеночкой. Мягко и неслышно закрылась дверь.

– Я отвечу на ваш вопрос, товарищ Москвин. Садитесь!

…Худой, уши слегка оттопырены, нос длинный, нижняя губа самая обычная, верхняя очень тонкая. Мягкая южная речь.

Садиться Леонид не спешил. Подождал, пока нежданный гость пройдет к столу, проводил взглядом, пытаясь вспомнить, когда они виделись в последний раз. Кажется, осенью 1918-го, на день пролетарской революции. Председатель Чрезвычайной Комиссии Союза коммун Северной области выступал перед вернувшимися с фронта сотрудниками. А потом они вместе пили морковный чай.

– Ах да! – вошедший коротко улыбнулся. – Не поздоровался. Здравствуйте, товарищ Москвин!.. Кто вам такую фамилию выдумал? Не Блюмкин, надеюсь?

Бывший старший уполномоченный пожал плечами:

– Фамилия в документах уже стояла. Взяли комплект из сейфа – и мне выдали. А чем плоха? Не слишком приметная, но красивая… Здравствуйте, товарищ Бокий!..

…Он же Кузьма, он же Максим Иванович, или просто Иванович, член коллегии ГПУ, глава Специального отдела, ценитель мистических тайн, ученик известного теософа Павла Васильевича Мокиевского. Тот, кому нужна недоступная страна Агартха.

«Его имя – Глеб. Блюститель мира слышал наши слова и знает, кто их произнес!»

– Фамилия неплоха, – Бокий коротко улыбнулся. – Мы обратили внимание, что с осени 1917 года в аппарате ЦК обязательно работает какой-нибудь Москвин. Причем только в одном случае, первом, он был действительно таковым, остальным, как и вам, выдали новые документы. Может, эта фамилия – вроде талисмана? Что ни говори, а странно.

Спорить не приходилось.

– Теперь отвечаю на ваш вопрос, товарищ Москвин…

Улыбка исчезла, темные глаза смотрели сурово и строго.

– Вы в Чрезвычайной Комиссии практически с первого дня, так что не притворяйтесь наивным. После марта 1918-го, когда руководство покинуло Питер, начался раздрай между вашими местными чекистами и Столичным аппаратом. Надеюсь, вы помните, как убили Урицкого. Тогда Феликс пошел напролом, его противники в ЦК, объединившись с Петерсом и питерцами, не оставили бы от этого шляхетского зазнайки даже костей…

Леонид вздрогнул. Обо всем этом он знал, но впервые такое произносилось вслух. И где, в каких стенах! Впрочем, Бокий – сам из питерских, с покойным Урицким они, кажется, дружили.

– Когда в Столице узнали про операцию «Фартовый», то решили ее использовать сразу в нескольких целях. Прежде всего, удар по Зиновьеву, по его питерской партийной вотчине. Затем – компрометация головки местного ГПУ, как конечная цель, замена ее своими людьми. Была еще одна задача: проверить на практике некоторые наработки по партизанской войне в крупных городах. Представьте, что такой Фартовый появился в Варшаве или Париже. Крайними же должны были оказаться не только питерские товарищи, но и кое-кто в Столице, из числа противников тогдашнего Генерального. Про исполнителей и речи не шло – никто не должен был уцелеть. Кстати, именно это значилось в первоначальном плане операции, так что приговорили и отпели вас в Столице, а не в Питерском ГПУ.

Слова падали мерно и ровно, как куски мерзлой земли на крышку гроба. Леониду вновь в который раз увиделось то, что преследовало его в предрассветных снах. Неровная крыша питерской многоэтажки, подошвы бьют в гулкое железо, в глаза смотрит яркое полуденное солнце, в ушах – свист ветра и револьверный лай. Быстрее, быстрее, быстрее… Вечная погоня, от одной смерти к другой. И пропасть впереди.

Тогу богу…

– Лично вас, товарищ Москвин, спасло то, что кое-кто из руководства ГПУ захотел вытащить бандита Фартового на открытый процесс. Так вы оказались в Столице. А потом в дела вмешалась третья сила. Блюмкина послал действительно я, но не только по своей воле. Дальнейшее, как говорит классик, – молчанье. Я ответил?

– Так точно, Глеб Иванович…

Дальнейшее – молчанье… Леонид прикинул, что загадка не так и сложна. И Глеб Бокий, и Яков Блюмкин давно и прочно шли по одной тропе с Красным Львом Революции. Троцкий решил слегка нарушить планы слишком возомнившего о себе Генерального секретаря.

– Теперь о том, почему я вам все это рассказываю. На коллегии ГПУ мнения были разные. Большинство склонялось к тому, чтобы о конкретных исполнителях операции вообще не упоминать. По всем бумагам Гавриков, Варшулевич и вы давно мертвы, вопрос, так сказать, закрыт. Но я все-таки настоял, чтобы вас признать невиновными в случившемся. У меня свой интерес, товарищ Москвин. В будущем при проведении подобных операций наши сотрудники должны знать, что тех, кто честно исполняет приказ, не сделают козлами отпущения. Одно из правил разведки – никогда не предавай агента!

Товарищ Москвин с трудом удержался, чтобы не хмыкнуть. Ну еще бы!

– Что касается лично вас… Пока вы работник среднего звена, руководитель небольшой группы в ЦК. Но скоро это будет сектор, а там… Кто знает? Этой фамилией вас одарили не зря. Кстати, уполномочен передать большой привет от гражданина Арто-болевского. Мы с ним быстро поладили и теперь успешно сотрудничаем…

Глеб Иванович намеренно сделал паузу, но Леонид даже не шелохнулся. То, что Бокий очень серьезно подготовился к разговору, было ясно. Любитель мистики совсем не прочь обзавестись своим человеком возле секретаря ЦК товарища Кима. В общем, самая обычная вербовка. Теперь и седой археолог пригодился.

– А чтобы вы не подумали плохого, Александр Александрович просил вам напомнить: «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя…»

Леонид вздрогнул. В устах начальника Секретного отдела слова 22-го Псалма – в прославление Бога за особенное хранение – звучали странно. Чувствовалось, что это – не его Бог.

На что хотел намекнуть Артоболевский? Дать знак, что жив, и напомнить, как они оба стояли у расстрельной стенки?

– За привет – спасибо, – наконец проговорил бывший чекист. – Значит, решили-таки Агартху искать, товарищ Бокий?

Ответом был веселый взгляд.

– А вы, значит, Фома-апостол, которому надо обязательно вложить персты в рану, дабы убедиться? Думаете, я верю в ведьм, колдунов и всяческих горных арвахов? Нет, не верю. Не верю, но знаю! А вы не допускаете мысли, что кроме нашей цивилизации на Земле существуют и другие, нечеловеческие? До сегодняшнего дня они просто не хотели с нами разговаривать. Люди, к сожалению, со стороны выглядят не слишком привлекательно. А теперь у нас появился шанс!..

Леонид постарался не дрогнуть лицом. Началось! Искусил-таки мистик и теософ Мокиевский старого большевика. Другие цивилизации… Зачем так далеко искать? Планета Тускула и установка Пространственный Луч куда интереснее, чем вся эта восточная ерунда. «Что на Востоке, что на Западе хватает тайн и чудес. Но все они, уж поверьте мне, вполне земного и материального происхождения». Именно так, Александр Александрович!

Впрочем, не беда. Пусть Блюмочка по горам побегает, ему полезно будет, а то набрал лишнего веса чуть ли не в пуд.

– Между прочим, Агартхой интересуются не только в моем ведомстве, но и в вашем. Кто-то из руководства снаряжает туда экспедицию, причем не по поручению ЦК, а свою личную, без утверждения на Политбюро. Не слыхали, товарищ Москвин?

– Не слыхал, – Леонид безмятежно улыбнулся. – Товарищ Бокий, единственная экспедиция, которой мне пришлось заниматься, это та, которая на Землю Санникова. Если начальство разрешит, с удовольствием вам расскажу.

– Земля Санникова, – задумчиво повторил начальник Секретного отдела. – Согласен, очень интересно, сам бы съездил.

Кивнул, помолчал немного.

Встал.

Леонид тоже поднялся со стула, решив, что пора и честь знать. Но Бокий не спешил. Подошел к зашторенному окну, отодвинул тяжелую ткань, зачем-то постучал пальцами по стеклу.

– В ближайшее время, товарищ Москвин, намечаются крупные изменения, в том числе и в Госполитуправлении. Есть мнение, что для усиления и упорядочения нашей работы за рубежом следует создать отдельное Управление при НКВД и сосредоточить там наши лучшие силы. Возглавит его, вероятно, товарищ Дзержинский, создатель и бессменный руководитель советской разведки…

Пальцы вновь ударили по стеклу. Глеб Иванович обернулся. Легкая, еле заметная усмешка.

– Есть также мнение поручить товарищу Дзержинскому руководство Высшим Советом народного хозяйства, учитывая его опыт работы на транспорте. Естественно, такая нагрузка запредельна, поэтому Феликсу Эдмундовичу следует помочь. И мы, конечно, ему поможем!..

Он вновь подождал, давая возможность собеседнику осознать сказанное. Но Леонид уже понял. Скорпионы все-таки вцепились друг в друга. Дзержинского в очередной раз хотят снять с поста председателя ГПУ.

4

пропела Ольга Зотова и, спохватившись, поглядела на дверь: плотно ли закрыта. Еще соседей распугает, лови их потом по соседним дворам. Что значит свобода! Хорошо хоть петь тянет, а не с саблями плясать.

В то, что «товарищ военная» вернулась из длительной командировки по служебным делам, видавшие виды обитатели коммунальной квартиры не поверили. Кивали сочувственно, глаза пряча, а потом подарили роскошный персидский халат, почти новый. Отказа слушать не стали, заявив, что таково решение коллектива, выраженное на общем собрании и зафиксированное в протоколе. А когда Ольга, попав наконец-то в свою комнату, закрывала за собой дверь, то услышало чье-то негромкое: «Ее-то, болезную, пораненную, – за что? Ироды большевистские!..»

Поняли, конечно, не слепые.

Пока девушка была «в командировке», в квартире починили ванную и даже заменили краны на кухне. Зато лестничную площадку убирать перестали. Не подъезд, а свинюшник, и только. Бывший замкомэск покачала головой. Ох придется порядок наводить, ох кому-то будет весело! Но с делами можно подождать до завтра. Свобода! Как хорошо, когда ты дома, на собственной кровати, и хлоркой почти не пахнет.

Зотова, улыбнувшись, взялась за недочитанное письмо. Изучала его не спеша, абзац за абзацем, потому как послание оказалось непростым – ни фамилий, ни имен, ни названий. Подписано «ваш доктор», адресовано «матушке-печальнице», говорится же в тех абзацах исключительно про лечение, лекарства да лекарей. Старый подпольщик Дмитрий Ильич Ульянов хорошо знал, что такое «конспигация». Хоть и послано не по почте, а с верной оказией, но опаска все равно должна быть. «Матушка-печальница» даже не сразу поняла, что «племянник Ваш» – не кто иной, как шкодливая Наташка. Только когда «Ваш доктор» лечение кварцевой лампой помянул, сообразила. Отрицал доктор его полезность, зато всячески восхвалял перемену климата, подействовавшую поистине благотворно.

Наташу удалось пристроить в Крыму, в одном из новых санаториев. Девочка скучала, просилась назад в Столицу «к матушке», зато была жива, здорова – и под наблюдением толковых врачей. Это было очень хорошо, но все остальное не шибко радовало.

Из Крыма Дмитрий Ильич поехал на Кавказ, надеясь встретиться с братом. Вождь как раз приехал в Тифлис, после чего собирался отправиться в Абхазию, дабы отдохнуть на тамошних пляжах. Но братья так и не увиделись. Дмитрию Ильичу передали, что Вождь очень-очень занят.

Зато Предсовнаркома нашел время для встречи с Владимиром Ивановичем Бергом, то есть «с прежним лечащим врачом Вашего, матушка, племянника». И не только встретился, но и собирался посетить его «скудельницу» – новый гелиотерапевтический центр, построенный где-то возле Сухуми. Там же возводилась лечебница для опытов профессора Иванова, которому уже доставили первых обезьян, купленных в зоопарках Европы. Про это Дмитрий Ильич писал открытым текстом. Не тайна – об опытах с приматами, естественно, без лишних подробностей, сообщали местные газеты. «Новый шаг в развитии учения великого материалиста Павлова!»

Было над чем задуматься, причем очень крепко. То, что Берг – не маньяк-одиночка из американской фильмы, Ольга сообразила сразу, не знала она лишь о том, насколько серьезна поддержка у этого «целителя». Теперь поняла. Чему удивляться? Вождю тоже надо поправлять здоровье, а Берг наверняка наобещал с три короба, да еще с верхом.

Зачем Вождю бедные обезьянки профессора Иванова, бывший замкомэск старалась не задумываться. Как ни крути, выходило скверно.

Девушка отложила письмо, мельком прикинув, где будет удобнее его сжечь, и в который уже раз удивилась, отчего до сих пор на белом свете гуляет. Могли убить при аресте, могли срок за Блюмкина, поганца, навесить, в «домзаке» сгноить – или в психлечебнице запереть, на цепи посадив. Но все-таки выпустили. Не иначе потому, что не принимают всерьез. Кто она, бывший замкомэск, для этих штукарей? Контуженная барышня при ремингтоне, буйная, но не слишком опасная.

Зотова усмехнулась. Так, значит? Ну поглядим.

5

Балалаечник крутанул инструмент в воздухе, ловко поймал, пристукнул по гулкому дереву – и вновь принялся щипать струны. Проделывая все это, он умудрился левой рукой поднести ко рту маленький стаканчик, осушить и поставить на столик. В ответ послышались недружные хлопки, артист ухмыльнулся и завел «Барыню».

– Вы бы раков взяли, гражданин. Дивные сегодня раки, из-под Тулы возим. Глядите, какие клешни, страшно даже!

Леонид покосился на поднос в руках официанта. Раки и вправду смотрелись грозно. Ближайший, даром что вареный, так и тянул клешню, дабы ущипнуть несговорчивого посетителя. Остальные тоже были готовы вступить в драку.

– Нет, спасибо. Только пиво.

Официант, грустно вздохнув, поставил кружку на скатерть и сгинул. Товарищ Москвин сдул пену, отхлебнул, кивнул одобрительно.

Пиво «У грека» было не только холодным, но и вкусным, определенно не с государственного завода, а местной пивоварни. И вообще, пивная оказалась заведением весьма приличным. Скатерти на столах, чистый пол, балалаечник-виртуоз на небольшой эстраде. На притон совсем не похоже, да и публика иная. Не то чтобы излишне приличная (пивная все-таки), скорее разная. В одном углу – веселая компания «совбуров» успех обмывает, в другом работяги, похоже, из одной артели, то ли грузчики, то ли строители. Подозрительные личности также имелись. Один прятал под пиджаком «ствол», причем не слишком умело, другой, прикончив вторую кружку, принялся вертеть в руках нож-финку с черной рукоятью, не иначе балалаечнику подражая. Но и эти вели себя тихо, не шумели.

За соседним столиком вольготно расположился шкет-беспризорник, облаченный в невероятно старое пальто с обрезанными полами и рукавами. Огромная, не по размеру, кепка сползла на ухо, на ногах красовались дырявые галоши. Ликом шкет походил на арапа, то ли от грязи, то ли от «вечного» южного загара. Красавца и на порог пускать не хотели, но он, блеснув белыми зубами, предъявил полную ладонь мелочи, заявив во весь голос, что пришел картошки поесть, а пить, как известно, вредно.

Картошку, вареную, с льняным маслом, он получил – целую миску – и теперь уминал ее за обе щеки, даже не глядя по сторонам.

Леонид тоже заказал картошку, но жареную, с рыбой. Пообедать в этот хлопотливый день он так и не успел. Со службы пришлось уходить пораньше, брать извозчика-«ваньку» и спешить в общежитие, дабы переодеться. В синей гимнастерке и с кобурой при поясе идти в пивную было слишком рискованно. Теперь же на товарище Москвине красовался старый поношенный костюм с заплатами на локтях, такие же туфли и застиранная почти до белизны косоворотка, когда-то бывшая красной. Скромно, неприметно – и револьвер не очень заметен.

Пивную искать не пришлось, «ванька» сразу же сообразил, куда доставить седока. Леонид сошел за два квартала, неспешно прогулялся, осмотрел окрестности. Ничего приметного: одноэтажные дома с палисадниками, глухие дощатые заборы. В конце улицы два дома повыше, в три этажа. Еще дальше – шумный Тишинский рынок с его знаменитыми «блошиными» рядами, но до него надо идти еще минут десять. Шкет наверняка оттуда. Где еще можно столько мелочи срубить?

Бывший чекист не слишком волновался. Обычная операция, для такого же, как Фартовый, легкая прогулка. Хотели бы убить – уже убили, а против разговора он ничего не имел. По крайней мере, что-то разъяснится.

Итак, он на месте, прошел час или даже больше. Долго еще ждать-то?

Леонид достал нераспечатанную пачку «Марса», поискал глазами пепельницу. Обнаружив, достал зажигалку…

– Эй, дяденька! Дай ман подырить!..[8]

Веселый шкет был уже рядом, грязная лапка уверенно тянулась к папиросам. Товарищ Москвин хотел объяснить юному гражданину, что курить вредно, но взглянул на чужие пальцы, уже прикоснувшиеся к пачке…

Промолчал. Пачку отобрал, папиросу выдал. Шкет радостно улыбнулся, задвинул полученное за ухо.

– А «зайчика»[9], гражданин хороший?

Леонид щелкнул зажигалкой. Шкет потянулся вперед, но рука с «зайчиком» резко ушла в сторону.

– С ногтями – прокол, маникюр видно. Не годится, барышня.

На чумазом лице – белозубая улыбка.

– Так это же для тебя, Лёнечка. Зачем тебе шмара с ногтями коцаными? Пиво поторопи и хиляй на выход, на вольном воздухе крик будет[10].

Бывший старший уполномоченный усмехнулся в ответ. А он все ждал, когда застучат знакомые каблучки! Подумал, головой покачал.

– На воздух вольный? Невеликая радость – со звездою ходить[11].

«Шкет» стер с лица улыбку.

– Ну, не тальянку ломать. Ты, запасаю, китобой битый, козырный, а если шухер какой, я тебе цинкану[12]. Все, бывай!

Так и не закурив, «шкет» с сожалением поглядел на недоеденную картошку и, приплясывая, направился к выходу. Руки в карманах, кепка набекрень. В дверях обернулся, ладонью растопыренной махнул, с честной компанией прощаясь.

Исчез.

Леонид встал, поправил пиджак и пожалел, что не попробовал тульских раков. А вдруг не доведется больше? Обидно!

«Шкет» топтался у крыльца. Увидев Леонида, молча кивнул в сторону близкого переулка. Товарищ Москвин спешить не стал, осмотрелся. Два фонаря по бокам, несколько поздних прохожих, а в переулке – тьма египетская.

Ладно, рискнем!..

Перешел улицу и только тогда сообразил, что «шкет» уже рядом, в левое ухо дышит. Когда только успел?

Белозубая улыбка, веселый взгляд.

– Запасаю, не менжуешь, красивый![13]

Леонид остановился, вдохнул глубоко.

– По фене – не буду. Если честно – ненавижу, обезьянья речь.

– Воля ваша, Леонид Иванович, – глаза Смерть-девицы блеснули. – Хотелось соответствовать. Пан тоже «музыку» не любит, морщится. Знаете, вы с ним очень похожи… Ну идемте, здесь близко.

Леонид мельком отметил «Ивановича». С этим отчеством он вышел из питерского домзака, готовясь стать Фартовым. В справке об освобождении написали и печатью прихлопнули: «Пантелеев Леонид Иванович». Потом сыскари подлинные документы раскопали, и началась великая путаница. И фамилия другая, пусть и похожая, и отчество, и год рождения. На суде, когда к исключительной мере приговаривали, для пущей ясности оба отчества записали, одно так, второе в скобках. Какое именно, Леонид даже помнил.

Теперь шли рядом. «Шкет» уже не приплясывал, ровно шагал. Вот и переулок, в нем чернота плещется.

Девушка поглядела вперед, дрогнула губами.

– Не спешите.

Остановилась, прямо в глаза поглядела.

– Леонид Иванович, у меня вопрос, важный очень. Вы… Вы действительно Фартовый?