Часть третья (1902–1905 гг.)
Деникинская сопка
Русский солдат. Начало войны. На Дальний Восток. Хунхузы. Отряд Ренненкампфа. Первый бой. Мукден. Отряд Мищенко. Набег. Полковник «за отличия».
Летом 1902 года 29-летнего капитана Антона Деникина перевели в Генеральный штаб и назначили на должность старшего адъютанта в штаб 2-й пехотной дивизии, квартировавшей в Брест-Литовске. Вскоре для ценза его нового генштабистского статуса Деникину надлежало командовать ротой. Осенью капитан вернулся в Варшаву, где принял командование ротой 183-го Пултусского полка.
Об этой поре Антон Иванович писал: «До сих пор, за время 5-летней фактической службы в строю артиллерии, я ведал отдельными отраслями службы и обучения солдата. Теперь вся его жизнь проходила перед моими глазами. Этот год был временем наибольшей близости моей к солдату. Тому солдату, боевые качества которого оставались неизменными и в турецкую, и в японскую, и в Первую, и во Вторую мировые войны. Тому русскому солдату, которого высокие взлеты, временами глубокие падения (революции 1917 года и первый период Второй мировой войны) были непонятны даже для своих, а для иностранцев составляли неразрешимую загадку».
Армия состояла на восемьдесят процентов из русских крестьян. Инородцев было мало, но они легко уживались в казарме. Здесь не пахло и подобием австрийских, где швабы, мадьяры смотрели на однополчан-славян как на представителей низшей расы. А в Германии прусские офицеры издевались над поляками, презирая и соотечественников с юга, называя тех «зюд каналие».
В казарме роты Деникина вдоль стен тянулись нары и топчаны, покрытые тюфяками и подушками из соломы, никакого белья. Накрывались солдаты шинелями, грязными после ученья, мокрыми от дождя. Деникин, как и все ротные, мечтал добыть одеял, но казенных средств на них не было. Некоторые командиры выкручивались, предлагая служивым оплачивать их из редких денежных писем от домашних. Деникин на такое не шел, приобретал только за счет экономии полковых денег. Лишь в 1905 году введут солдатам постельное белье и одеяла.
Вплоть до японской войны не ассигновали деньги также на теплые солдатские вещи. Тонкую шинель носили и на юге, и на севере, летом и в морозы. Более богатая кавалерия из-за экономии фуражных средств заводила полушубки, а пехотинцам приходилось делать куртки из изношенных шинелей.
С утра подопечные капитана пили чай с черным хлебом, в обед были борщ или мясной, рыбный супы и каша, на ужин ели ее заправленную салом. Порой это было питательнее, чем крестьянская еда дома. Заботливо следили за качеством пищи, ее неукоснительно пробовали и самые высокие командиры. Государь обязательно снимал пробу, когда оказывался в казармах в обед или ужин.
«Палочные» времена, которых хлебнул отец Деникина, остались в воспоминаниях. С 1860-х годов телесно наказывали лишь по приговору суда, но и это прекратится в 1905-м. А в британской армии поголовно секли до 1880 года, на королевском же их флоте – до 1906-го.
Изуверской была германская армия, уже в 1909 году ее 583 офицера будут осуждены военными судами за жестокое обращение с солдатами. Там глумились, заставляя нижних чинов в наказание есть солому, слизывать пыль с сапог, вышибали зубы, разбивали барабанные перепонки. А австрияки до 1918 года будут заковывать и подвешивать своих солдат. Коротко прикованный правой рукой к левой ноге скрюченно томился по шесть часов. По несколько часов висели на столбах с вывернутыми назад руками, касаясь земли лишь большими пальцами ног.
Бывало, что и русский офицер пускал солдата матом, в горячности бил в ухо, но с конца 1880-х годов – крайне редко, такое его товарищи единодушно осуждали. Поэтому так возмутило офицерство «живописание» Куприным в его произведениях. Наказывали солдат гауптвахтой, внеочередными нарядами, отменой отпуска, понижением в должности. «Дедовщина» появится в солдатской среде лишь в советской армии.
Русские солдаты и офицеры закалки того времени героически проверяли свою сплоченность, неразрывность в любых обстоятельствах. В близящейся войне попадет в японский плен раненый капитан Каспийского полка Лебедев. Его тяжело изуродованную ногу можно будет спасти, лишь прирастив к ней пласт человеческой плоти с кожей. Двадцать других израненных русских солдат, лежащих в лагерном лазарете, предложат для этого себя. Выпадет стрелку Ивану Канатову, которого японский врач прооперирует без наркоза.
Возможно, такое было по плечу, потому что в начале XX века продолжали жить еще по душе, христианский, не умом. Жизнь брала свое, в 1902 году в армии ввели поголовное обучение грамоте, а всеобщей народной начальной грамотности правительство должно было добиться в 1922 году. «Научились» гораздо раньше. Уже в 1902-OS годах начали вспыхивать уличные беспорядки, но солдаты продолжали безотказно исполнять свой долг, не применяя оружия. Их оскорбляла и унижала толпа.
Офицеры выглядели идеалистами. В округе Деникина, в городе Радоме революционная толпа напала на дежурную роту Могилевского полка. Солдаты вскинули винтовки, но впереди их вырос командир полковник Булатов.
– Не стрелять! Тут женщины и дети.
Без оружия он пошел на переговоры. Из-за спин бунтующих в него выстрелил мальчишка-мастеровой, убил полковника наповал…
Варшавской роте Деникина не пришлось подавлять беспорядки, зато она иногда охраняла Варшавскую крепость. Был тут Десятый павильон, в котором находились важные политические преступники. В городе «патриоты» поляки надрывно утверждали, что в этом каземате заключенных систематически отравляют. Поэтому дежурному по караулам Деникину специальный параграф инструкции предписывал дважды в день пробовать пищу павильона. Он убеждался, что она не хуже, чем в любом офицерском собрании.
В одной из камер длинного коленчатого коридора незадолго до этого содержался будущий диктатор Польши Юзеф Пилсудский. Словно чувствуя, что их дальнейшие судьбы пересекутся, Деникин размышлял в караулах об этом уже знаменитом поляке.
Пилсудский был шляхтичем, исключенным за студенческие волнения с медфакультета Харьковского университета. За подготовку покушения на Александра III во главе с Александром Ульяновым двадцатилетний Пилсудский получил пять лет сибирской ссылки. Вернулся и вступил в «Польскую социалистическую партию», марксистски поднимавшую очередное польское восстание, стал редактором ее подпольной «Рабочей газеты». В 1900 году его арестовали, посадив в Десятый павильон.
Бежать отсюда никому не удавалось, Пилсудский стал симулировать сумасшествие. Помогал ему «свободомыслящий» офицер штаба крепости Седельников, доставлявший с воли инструкции психиатра. Поляк ел только вареные яйца, отказываясь от другого из-за «отравленности», при появлении военных впадал якобы в клиническое неистовство. Подобно Седельникову, выручил Пилсудского видный варшавский психиатр Шабашников, настоявший на госпитальном лечении узника. Когда того переправили в петербургскую психбольницу, поляк без затруднений бежал за рубеж.
Позже Деникин подытоживал:
«Старая русская власть имела много грехов, в том числе подавление культурно-национальных стремлений российских народов. Но когда вспоминаешь этот эпизод, невольно приходит на мысль, насколько гуманнее был «кровавый царский режим», как его называют большевики и их иностранные попутчики, в расправе со своими политическими противниками, нежели режим большевиков, да и самого Пилсудского, когда он стал диктатором Польши».
В 1905-07 годах, вернувшись в Российскую империю, Пилсудский станет польским националистом, создаст террористические «боевые группы» его партии, будет грабить казначейства. С 1904 года он попытается сотрудничать с японской разведкой, потом взаимодействовать с австровенгерским штабом, основав в Галиции диверсионно-террористическую организацию «Стрелец». В Первую мировую будет воевать за Австро-Венгрию командиром польского легиона.
Став офицером Генштаба, Деникин удалился от интереса к политике. Со своим природным полководческим талантом и на посту ротного он вникал в недочеты системы боевого обучения, писал по начальству и в журнальных статьях на эту тему.
Например, тогда в вооружение армий вводилась скорострельная артиллерия и пулеметы. В военной печати раздавались голоса, предостерегавшие об обязательной «пустынности» полей сражений. Деникин так же горячо утверждал, что теперь на них любую компактную цель уничтожат огнем. Но даже в их передовом, пограничном Варшавском округе пехота «ходила ящиками». Густые ротные колонны стрелковыми цепями на ученьях под предполагаемым огнем передвигались шагом и в ногу! Поэтому всамделишные пули будут косить их в первые месяцы японской войны.
Осенью 1903 года в Варшаве Деникина перевели в старшие адъютанты здешнего штаба 2-го кавалерийского корпуса.
В это время общественные круги России вглядывались в ее пока бескровный конфликт с Японией. Последние годы было очевидно, что японцы готовятся к локальной войне в Корее и Маньчжурии против российского влияния. Они хотели взять реванш за русское вмешательство в итоги японо-китайской войны и окончательно установить свою гегемонию в Корее.
Дело в том, что в 1896 году Россия получила от китайского правительства концессию на постройку ветки Транссибирской железной дороги через Маньчжурию, а в 1898 арендовала у Китая Квантунский полуостров, создав на нем военно-морскую базу Порт-Артур. В 1900 году, помогая с другими державами китайцам подавить ихэтуаньское («боксерское») крестьянское восстание против «заморских чертей» в Северном Китае, русские оккупировали Маньчжурию. В Корее же российским советникам и военным инструкторам пришлось отступить, японцы начали обосновываться там. Это серьезно угрожало российскому Приамурью, Транссибу и плаванию наших дальневосточников через Корейский пролив.
Масла в огонь подливала закулисная авантюристическая политика правительственных чиновников. В центре ее с 1903 года стоял Управляющий делами Особого комитета Дальнего Востока А. М. Абаза, за глаза выставлявший военного министра Куропаткина «штабным писарем». В пару ему действовал отставной штаб-ротмистр Безобразов, неожиданно удостоившийся звания статс-секретаря Его Величества. Они в компании других высокопоставленных приобрели концессию на эксплуатацию лесов Северной Кореи и якобы для охраны лесорубов собирались вводить туда военные отряды.
Оценивая царское правительство, Деникин позже так это комментировал:
«Комитет министров не представлял из себя объединенного правительства, обладающего инициативой и коллегиальной ответственностью. Решения огромной государственной важности принимались в Петербурге нередко без широкого обсуждения или вопреки мнению другого министра, иногда безответственного лица. Тайные дипломаты, вроде Абазы, ставили не раз членов правительства перед совершившимся фактом. А страну и те, и другие держали в полном неведении».
Результатом небескорыстных дворцовых интриг в июле 1903 года стало учреждение государем наместничества на Дальнем Востоке со включением в него Приамурского генерал-губернаторства, Квантунского округа и российских учреждений и войск в Маньчжурии. Наместником назначили адмирала Алексеева, находившегося под сильным влиянием «команды» Абазы-Безобразова. Был тот бесцветным человеком: ни флотоводцем, ни полководцем, ни дипломатом. Решительного поборника мира на Дальнем Востоке графа Витте убрали с поста министра финансов, тоже недовольный Куропаткин подал прошение об отставке.
Все это было на руку Англии, заключившей с Японией в 1902 году союз. Поддерживали страну Восходящего солнца и Соединенные Штаты. Позже, с апреля 1904 года по май 1905-го британцы и американцы выделят Японии четыре займа на 410 миллионов долларов, которыми она покроет 40 процентов своих военных расходов. Пестовали агрессивность Японии, готовя бумеранг по себе через десятилетия. И с конца XIX века германский император Вильгельм систематически провоцировал Россию на дальневосточный конфликт, чтобы, ослабив ее, развязать себе руки на Западе. Лишь французы исторически держались на стороне русских.
Данную ситуацию и происшедшее потом умудренный Антон Иванович оценивал так:
«Теперь, после всех событий Второй мировой войны, потрясших мир, подход к возникновению русско-японской войны должен быть коренным образом пересмотрен. Несомненно, более прямая и дружественная политика русского правительства к Китаю и устранение закулисной работы темных сил могли бы отдалить кризис. Но только отдалить. Ибо тогда уже выявилась паназиатская идея, с главенством Японии, овладевшая водителями молодой, недавно выступившей на мировую арену державы, и проникавшая в толщу народа. И если в течение ряда последовавших лет сменявшиеся у кормила власти японские партии минсейто и сейюкай и обособленная военная группа («Черный Дракон») весьма расходились в методах, сроках и направлениях экспансии, то все они одинаково представляли себе «историческую миссию» Японии.
России суждено было противостоять первому серьезному натиску японской экспансии на мир. Конечно, русское правительство виновно в нарушении суверенитета Китая выходом к Квантунским портам. В морально-политическом аспекте все великие державы не были безгрешны в отношении Китая, используя его слабость и отсталость путем территориальных захватов или экономической эксплуатации; практика иностранных концессий и поселений была вообще далека от идиллии содружества… Но последующие события свидетельствуют, что, при отказе от оккупации Маньчжурии и при уважении там договорных прав иностранных держав, русская акция была неизмеримо менее опасной и для них, и для Китая, нежели японская».
К 1904 году Япония была готова действовать. Развертывание японских войск на суше зависело от преобладания флота на море. Поэтому сначала Японии требовалось уничтожить русский Дальневосточный флот, захватив его базу в Порт-Артуре. Этот порт являлся единственным незамерзающим в Тихом океане, сдача русскими крепости не давала им воевать на море зимой.
В декабре 1903 года в ответ на ультимативность японцев русское правительство пошло на уступки, предоставив им полную свободу действий в Корее. Но 24 января 1904 года Япония все-таки разорвала с Россией дипломатические отношения. А в ночь на 27 января десять японских эсминцев атаковали русскую эскадру в гавани Порт-Артура, повредив 8 из ее семнадцати кораблей.
Утром этого дня японская эскадра из шести броненосных крейсеров и восьми миноносцев блокировала в нейтральном корейском порту Чемульпо русские крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец». «Варягом» командовал потомственный морской офицер Всеволод Федорович Руднев. Почти полвека он прожил на свете, а также знал, что его крейсер, построенный несколько лет назад, чего-то стоит. Он нес 26 орудий, 6 торпедных аппаратов и 570 моряков, готовых на смерть.
Капитан решил прорываться с боем. «Варяг» и «Кореец» приняли его у острова Йодолми. Русские потопили один миноносец и подбили два крейсера у японцев. Но тонул «Кореец» и более пятой части команды «Варяга» лежало убитыми и ранеными. И все же негоже было сдаваться. Экипаж «Корейца» взорвал свою лодку. На «Варяге» открыли кингстоны. «Последним парадом» с криками «Ура!» уходили под воду его моряки в окровавленных тельняшках.
28 января 1904 года Япония официально объявила войну России.
Начало войны застало Деникина в Варшаве травмированным. Перед этим на зимних маневрах под ним упал конь, придавил капитану ногу, проволок под гору. Один палец раздавило, другой вывихнуло, порвались связки. Деникин лежал в постели, но как только получили манифест о войне, подал рапорт в штаб округа о посылке его в действующую армию.
В штабе отказали. На второй рапорт капитана его запросили: «Знаете ли английский язык?»
Деникин ответил: «Английского языка не знаю, но драться буду не хуже знающих».
Штаб окончательно замолк. В Варшаве же поляки реагировали на войну гробовым молчанием, скрытым злорадством. Оно прорывалось, когда по улицам шли русские группки с хоругвями и пением: «Спаси, Господи, люди Твоя». Партия польских социалистов единственной среди российских революционеров пошла на прямое изменничество. Пилсудский хотел сформировать польский легион для японской армии, организовать в русском тылу шпионаж и диверсии, взрывая сибирские мосты. С этим предложением в мае он направится в Токио, но японцы откажут ему в главном – деньгах, оружии, снаряжении для нового польского восстания.
Не вышло тогда у польских экстремистов объединить против России революционеров Закавказья, Финляндии, Прибалтики и других окраин империи. В Закавказье патриотически манифестировали мусульмане, их муфтий обратился к верующим – «в случае надобности принести и достояние, и жизнь». Финский сенат свидетельствовал «непоколебимую преданность Государю и великой России», ассигновав миллион марок на имперские военные нужды.
Правая русская общественность была патриотична, либералы и «патриотически» тревожились, и подчеркивали нейтралитет. Пораженцами стали левые, эсеры выпустили брошюру «К офицерам русской армии». Выражая чаяния марксистов, предвосхищая пораженчество и в следующей войне, они писали: «Всякая ваша победа грозит России бедствием упрочения «порядка»; всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, что русские радуются успехам наших противников». Русские моряки, захлебнувшиеся своей кровью и водами Тихого океана, были им не указ.
Мобилизация шла спокойно, но армия, как позже отмечал Деникин, «пошла на войну без всякого подъема, исполняя только свой долг». Оценивал он так, возможно, потому что сам был либералом. Но как бы ни было с политическими деникинскими пристрастиями, капитан являлся прирожденным воякой, штабную работу плохо переваривал. Он-то «с подъемом» добивался у своего начальника генерала Безрадецкого, чтобы тот послал телеграмму в Петербург с просьбой Деникина об отправке на войну.
Генерал телеграфировал в Главный штаб. И вскоре оттуда распорядились командировать Деникина в Заамурский округ пограничной стражи штаб-офицером для особых поручений при штабе 8-го армейского корпуса.
У капитана плохо действовала нога, но дожидаться выздоровления он не мог. Решил, что по вокзалам как-нибудь прохромает, а за шестнадцать дней пути нога окрепнет. 17 февраля Деникина провожали в Варшавском собрании офицеров Генштаба. На «дорожном посошке» ему подарили хороший револьвер, и старейший из офицеров, помощник командующего округа генерал Пузыревский, давно зная Деникина, тепло высказался, подчеркнув, что, как всегда, и не выздоровевший капитан рвется в бой.
На вокзал Деникина провожала мать и уже старушка нянька Полося. Они изо всех сил старались не заплакать, делая вид, что уходить хромающему офицеру на войну – обычное дело. Сумели не проронить ни слезинки, чтобы Антон не расстроился. Когда поезд скрылся, они наплакались вдоволь.
Капитан тоже ничего не сказал им о своем завещании, оставленном в штабе. На случай своей гибели он просил друзей позаботиться о матери. Никакого имущества Деникин не имел, поэтому указал в бумаге, из каких его литературных гонораров можно оплатить расходы, покрыв и небольшие капитанские долги.
Доехал Деникин до Москвы и, радуясь, что не подвела нога, пересел в сибирский экспресс. В нем встретил товарищей по Генштабу, тоже едущих японцу в зубы, а главное, узнал: этим же поездом отправляется назначенный командующим Тихоокеанским флотом адмирал Макаров со своим штабом.
Вице-адмирал С. О. Макаров был надеждой флота. Он прославился в последнюю русско-турецкую войну, когда Россия не успела восстановить свои силы на Черном море. Макаров, приспособив на коммерческий пароход четыре минных катера, налетал на турецкие порты, а в море взорвал броненосец, потопил транспорт с полком пехоты. Потом с отрядом моряков доблестно дрался у генерала Скобелева. Значительный вклад он внес в развитие русского флота и его тактики. Исходивший Ледовитый и Тихий океаны, адмирал за научные достижения был удостоен премии Академии наук. Он построил первый русский ледокол «Ермак».
Когда поезд тронулся, в отдельном вагоне адмирала закипела работа. Трудились над планом реорганизации флота, улучшением его маневрирования и ведения боев. Иногда обаятельный Степан Осипович заходил в общий салон-вагон: окладистая борода, очень русское лицо с умными глазами. 24 февраля Макаров прибудет на побережье, сразу же начнутся военно-морские операции по прорыву японской блокады. А 31 марта флагман Макарова взорвется на японской мине. За две минуты корабль пойдет ко дну, погибнут все на борту. Русская эскадра катастрофически замрет в порту, начнется изнурительная оборона Порт-Артура.
В экспрессе едет и генерал, с которым связана мальчишечья жизнь Деникина и сойдется ближайшая боевая судьба. Это Павел Карлович фон Ренненкампф, который уланским корнетом во Влоцлавске выкидывал фокус с бокалом вина на высоком подоконнике. Теперь он назначен командиром Забайкальской казачьей дивизии.
Ренненкампф широко известен среди военных за Китайский поход, где получил два Георгиевских креста. Его кавалерийский рейд в 1900 году против повстанческих отрядов ихэтуаней, прозванных «боксерами» за китайское созвучие со словом «кулак», отличался редкой лихостью и отвагой. Начал Ренненкампф боевой марш вблизи Благовещенска, с небольшим отрядом разбил сильную позицию китайцев на Малом Хингане. С 450 казаками и батареей обогнал свою пехоту и за три недели в непрерывных перестрелках прошел четыреста километров, с налету взял крупный маньчжурский город Цицикар.
Здесь командование готовилось к наступлению на второй по величине населения и значению маньчжурский город Гирин. Для этого собирались три пехотинских, шесть конных полков и 64 орудия. Но фон Ренненкампф не стал ждать этих сил. С десятью казачьими сотнями и батареей он двинулся по долине Сунгари. В Бодунэ ему сдались полторы тысячи застигнутых врасплох повстанцев. Потом взял Каун-Чжен-цзы, оставив там пятьсот казаков и батарею для прикрытия тыла. А с остальными, проделав за сутки 130 километров, вихрем влетел в Гирин… Китайские разведчики докладывали о бесподобном русском, и тот оправдал себя, с горстью казаков атаковал молниеносно. Большущий гарнизон Гирина сложил оружие!
В длинной сибирской дороге офицеры донимают Павла Карловича просьбами рассказать о его знаменитом рейде, он охотно делится, умалчивая лишь про себя. Нередко зовут Рснненкампфа для консультаций в вагон Макарова. Чтобы скоротать время, офицеры выступают с докладами о ходе фронтовых действий, тактике конницы, о японской армии. Фон Ренненкампф, остро поглядывая из-под нависших, густых бровей, разглаживая пышные усы, спускающиеся до подбородка, с удовольствием сидит и на товарищеских пирушках в вагоне-ресторане.
Оживленно проходят «литературные вечера», на них трое военных корреспондентов читают свои материалы, посылаемые с дороги в редакции. Деникин, хотя и внештатно сотрудничает в прессе, ревниво к репортерам приглядывается. На него не производит впечатления подпоручик, сотрудник «Биржевых ведомостей», пишущий скучно. Больше всех нравится журналист «Нового Времени» Кравченко. Тот и хороший художник, рисует замечательный портрет Ренненкампфа, оделяет всех дорожными этюдами. Его газетные корреспонденции теплы и очень правдивы.
Третий же – будущий генерал, глава Всевеликого Войска Донского, пока 35-летний подъесаул Петр Николаевич Краснов. Он представляет официальный орган военного министерства газету «Русский Инвалид». Окончив Александровский кадетский корпус и Павловское военное училище, Краснов вышел хорунжим в Лейб-Гвардии Атаманский полк. После года учебы в академии Генштаба был отчислен в строй, произведен в сотники. Еще в 1895 году вышел его первый сборник повестей и рассказов. Даровитым журналистом и обозревателем сотрудничал в журналах «Военный инвалид», «Разведчик», «Вестник русской конницы» и многих других. Был начальником конвоя русской миссии в Абиссинии. Во время «боксерского» восстания находился в Китае.
Ныне, прибыв на русско-японский фронт корреспондентом, Краснов будет участвовать в боях и заслужит ордена, включая Святого Владимира 4-й степени. Чтобы понять отношение Деникина к этому офицеру, который станет его болезненным соперником и едва ли не врагом, предоставим слово самому Антону Ивановичу:
«Это было первое знакомство мое с человеком, который впоследствии играл большую роль в истории Русской Смуты, как командир корпуса, направленного Керенским против большевиков на защиту Временного правительства, потом в качестве Донского атамана в первый период гражданской войны на Юге России; наконец – в эмиграции, и в особенности в годы Второй мировой войны, как яркий представитель германофильского направления. Человек, с которым суждено мне было столкнуться впоследствии на путях противобольшевистской борьбы и государственного строительства.
Статьи Краснова были талантливы, но обладали одним свойством; каждый раз, когда жизненная правда приносилась в жертву «ведомственным» интересам и фантазии, Краснов, несколько конфузясь, прерывал на минуту чтение:
– Здесь, извините, господа, поэтический вымысел – для большего впечатления…
Этот элемент «поэтического вымысла», в ущерб правде, прошел затем красной нитью через всю жизнь Краснова – плодовитого писателя, написавшего десятки томов романов; прошел через сношения атамана с властью Юга России (1918–1919), через позднейшие повествования его о борьбе Дона и, что особенно трагично, через «вдохновенные» призывы его к казачеству – идти под знамена Гитлера».
Подъехав к Омску, офицеры поезда узнали, что командующим Маньчжурской армии назначен генерал Куропаткин. Все они, в общем, это приветствовали, Деникин добром вспомнил его конечную справедливость в своих генштабистских приключениях. Так же отнеслись к новому командующему в основном военные и по России.
Над Куропаткиным веял ореол скобелевского начальника штаба, хорошо он командовал войсками и управлял Закаспийской областью. Очень ценили, что до поста военного министра генерал добрался без всякой протекции, только личными заслугами. А так как недавно из-за некрасивой суматохи в верхах Куропаткин подал в отставку, впал в немилость, общественность и большая часть прессы отстаивали его лучшим кандидатом в Маньчжурию.
По мнению многих, к чему и прислушался император, сравниться с ним мог лишь генерал М. И. Драгомиров, но тот на склоне лет уже серьезно болел. Сам же Драгомиров с самого начала нелицеприятно определил новоиспеченного командующего:
– Я, подобно Кассандре, часто говорил неприятные истины, вроде того, что предприятие, с виду заманчивое, успеха не сулит; что скрытая бездарность для меня была явной тогда, когда о ней большинство еще не подозревало.
Вторил ему и большой специалист в интригах Абаза. Что поделать, выбирать на верхах русского командования тогда особенно было не из кого.
Нога Деникина поправлялась, в Иркутске он уже смог пройтись по платформе, лишь прихрамывая. А когда прибыл 5 марта экспресс в Харбин, капитан снова прочно стоял на своих двоих.
В Харбине Деникин явился в штаб округа и получил назначение на вновь утвержденную из-за войны должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады пограничной стражи. Этот пост для капитана был на две ступеньки выше его чина.
Деникин обрадовался солидному окладу содержания, из которого за несколько месяцев можно было покрыть его варшавские долги и обеспечить мать, но и крепко разочаровался. Его 3-я бригада стояла на одной из станций, охраняя железную дорогу между Харбином и Владивостоком. Капитан мечтал попасть в бои с японцами, а оказался на третьестепенном театре войны, где можно было столкнуться лишь с китайцам и-хунхузам и.
Деникин так расстроился, что один из штабных офицеров стал его подбадривать:
– Ожидается движение японцев из Кореи в Приамурский край, на Владивосток! Третья бригада непременно войдет в сферу военных действий.
Капитан вежливо кивал, думая, что такая комбинация маловероятна. Он решил пока осмотреться и при первой возможности «перескочить» на японский фронт.
Посмотреть ему было на что. Заамурская погранстража, теперь подчинявшаяся командованию Маньчжурской армии, до японской войны называлась Охранной стражей. Ее создавали из казаков и офицеров-добровольцев для прикрытия маньчжурской «железки». Их слава началась со времен прокладки там первых шпал. Постоянная возможность получить пулю из тайги определяла службу стражника, не говоря уж о других лишениях в дремучем краю.
Являться русским стражником значило быть смельчаком, удальцом, гулякой в свободное время, следопытом и бойцом, атакующим противника в любой его численности. Патроном этих дерсу узала в мундирах был министр финансов Витте, высочайше их отличавший и плативший орлам побольше, чем в армии. Деникину его новые однополчане показались родными и потому, что его батька командовал такими же, хотя и на западной границе.
Деникин должен был отвечать за строевую, боевую службу и разведку. Милейший командир бригады полковник Пальчевский в первый же день прибытия начштаба усадил его на дрезину, и они начали исследовать подопечную 500-километровую линию, знакомясь со службой каждого поста.
Четыре бригады пограничников в 24 тысячи пехоты и конницы, при 26 орудиях протянулись по Восточной (Забайкалье – Харбин-Владивосток) и Южной (Харбин – Порт-Артур) веткам Маньчжурских дорог. Но их паутина вдоль «железки» была тонка – одиннадцать бойцов на километр. Такой тыл Маньчжурской армии в Китае, уже показавшем свои «боксерские» зубы, тревожил, налагал на пограничников большую ответственность.
В первое время Деникин не слезал с дрезины, пока трижды не прочесал участок бригады, штаб которой дислоцировался на станции Хандаохэцзы. С конными отрядами он устремился на сотни километров по краю, изучая местный быт, знакомясь с правительственными китайскими войсками, охранявшими внутренний порядок.
Половина пограничников была в резерве на станциях, другая стояла по «железке». На более опасных пунктах средневековыми мини-замками высились «путевые казармы» с круглыми бастионами, рядом косых бойниц, в окружении высоченных каменных стен с наглухо запечатанными воротами. Между казармами – прикрытые окопчиками посты-землянки на 4–6 стрелков.
Служить беспокойно, сегодня восемь часов патрулируешь «железку», завтра столько же стоишь на посту. Нужно в секунду определить, кто подходит к дороге: мирный китаец или враг. Это непросто: и «манза»-рабочий, и бандит-хунхуз, и китайский солдат одеты одинаково. Солдаты и рады бы носить форму, приметные отличия, да начальство кладет деньги на обмундирование в свой карман…
Деникин сидит на несущейся дрезине вместе с Пальчевским и видит, как впереди трое китайцев с ружьями крадутся через рельсы.
– Что за люди? – спрашивает он полковника.
– Китайские солдаты, – невозмутимо отвечает тот.
– Как вы их отличаете?
– Главным образом потому, что не стреляют по нам, – улыбается бригадный.
Не проходит и недели, чтобы местные патриоты не пытались изуродовать железнодорожное полотно. Хорошо, что пока действуют кустарно, без помощи японских диверсантов, которые уже взялись за Южную ветку. Иногда хунхузы вырезывают русские посты.
Чем больше знакомился Деникин с краем, тем больше удручался. Такой консервативности, ненависти к чужой культуре он еще не встречал. Совершенно безынициативные, невежественные маньчжуры и китайцы раболепно подчинялись начальству от мелкого чиновника до губернатора провинции – дзян-дзюня. Те распоряжались их судьбами с предельной корыстью и жестокостью. Об охране труда здесь нельзя и мечтать, зависимость рабочего от хозяина кабальна. Первобытно разоряют свою землю и недра. Чтобы подготовиться к распашке и посевам, поджигают покосы и леса. На копях в долине реки Муданзян Деникин с удивлением видит, что золото моют с лопатой на деревянном корыте, как века назад…
Однажды капитан едет по просторной дороге, которую вдруг пересекает топь. Вереницы китайских арб, ползущих рядом с ним, останавливаются. Китайцы начинают на горбах перетаскивать поклажу к другой стороне болота. Деникин через переводчика обращается к самому старшему здесь деду:
– Почему не загатите это место?
Старожил строго мотает головой.
– Такой порядок много-много лет. Не нам его менять.
Маньчжурия покрыта сетью заводов по производству крепчайшей китайской водки «ханшин». Они – и центры меновой торговли, общественного времяпрепровождения. Заключается же оно в том, что пьют ханшин до упаду, курят опиум до одури и режутся в азартные игры в притонах-«банковках». Но самый грандиозный местный колорит – хунхузы.
Эта публика, перед которой блекнут все разбойники большой дороги, стала неотделимой частью маньчжурского народного быта.
Например, только в провинции Гирина водилось хунхузов до восьмидесяти тысяч. В эту золоторотную армию шли все, выброшенные за борт жизни нуждой, неудачами, преступлением, искательством приключений. В хунхузские ряды вставал разоренный пауками-чиновниками «манза» и крестьянин; игрок, продувшийся в «банковке»; «бой», обокравший господина; провинившийся солдат. Причем, бывший солдат, когда прискучивало ему хунхузское житье, просто возвращался служить в другую провинцию.
Главарь банды хунхузов был выборным и пользовался неограниченной властью. Эти лидеры предвосхитили будущую деятельность мафиози по всем статьям. Главари с китайской аккуратностью делили территорию и никогда не сталкивались в чужих районах действий. Хунхузы методично «рэкетирствовали», облагая данью заводы, «банковки», богачей, грабили подрядчиков и время от времени поголовно реквизировали населенные пункты.
Банды брались и за поселки с русскими гарнизонами. Основывая международный криминальный «институт заложников», они хитроумно атаковали. Одни хунхузы оттягивали на себя пограничников, а другие захватывали строго намеченных заложников для получения выкупа. В конце операции организованно отступали. Когда пограничники отрезали им отход, хунхузы дрались до последнего.
Китайская администрация и войско не боролись с хунхузами. Как повсеместно выродилось в последующем XX веке, власть была коррумпирована. В лучшем случае ее нейтралитет опирался на вековую китайскую мудрость, вроде: «Вы нас не трогайте, и мы вас не тронем». В древнем ключе мыслили и рядовые беззащитные китайцы, видевшие в окружающем хунхузском терроре нечто судьбоносное…
Как-то Деникин вместе с разъездом шел по следам хунхузов. Пограничники заскочили в очередную деревню и начали обыскивать фанзы, спрашивать о бандитах жителей. Те подобострастно отвечали, что ничего о хунхузах и не слышали. Когда разъезд выехал к другой околице, сзади грянули выстрелы. Двое пограничников – наповал. Разъезд спешился и бросился назад, перебил хунхузов.
Теперь выяснилось, что они здесь уже несколько часов поочередно грабили фанзы.
Пленных хунхузов пограничники сдавали ближайшим китайским властям. Те их допрашивали, изощренно избивая бамбуковыми палками, но никогда ни один хунхуз не выдал своих. Потом разбойников судили и публично казнили, отрубая головы. Шли хунхузы на смерть с величайшим спокойствием.
28 октября (10 ноября) 1904 года в чине подполковника А. И. Деникин был направлен в Цинхечен в Восточный отряд и принял должность начальника штаба Забайкальской казачьей дивизии генерала П.К. фон Ренненкампфа – его фото
В Имянпо Деникин видел пойманного пограничниками знаменитого хунхузского предводителя Яндзыря. Тот пел песни, веселил остротами столпившихся поодаль китайцев. Увидев Деникина, засмеялся и на русском сказал:
– Шанго, капитан, руби % голова скорей!
Маньчжурия находилась на военном положении, числилась в оккупации, но вне железнодорожной зоны пограничники не вмешивались в управление краем. На подконтрольной же территории русские сталкивались с китайцами из-за постоя, реквизиций, во многом местные власти их игнорировали. Деникин пытался разобраться в причинах. Свои выводы он докладывал по начальству; как всегда, перелагал умозаключения на бумагу, чтобы опубликовать их в печати при удобном случае. Капитан ясно видел язвы колониальной и концессионной практики.
Предприниматели и подрядчики из России, как и других промышлявших здесь держав, со всей алчностью эксплуатировали труд китайцев. Но попытки помешать им, например, упирались в рабскую зависимость от переводчиков. Некоторые офицеры в бригаде Деникина служили с закладки трассы, но лишь один сносно говорил по-китайски. Приходилось использовать или китайцев, знающих русский, или двоих-троих старых пограничников, кое-как объяснявшихся с местными. Китайские и русские толмачи пользовались своей исключительностью с крайней наглостью. Бессовестно вымогали, погубили не одну китайскую жизнь.
Все же было немало плюсов. С приходом русских появилась масса рабочих мест, распахнулся местный производственный рынок, плоды которого оплачивались полноценной российской валютой. Благосостояние страны росло из-за открытия торговых границ.
На Пасху Деникина произвели в подполковники. И все лето потом он напряженно ловил случай, чтобы попасть на долгожданный фронт.
В это время, добившись господства на море, японцы реализовывали свою следующую цель – уничтожение сухопутных русских войск в Маньчжурии. Хотя Россия имела армию в 1,1 миллиона кадровиков и три с половиной миллиона запасных, она сумела выставить против врага здесь только 83 тысячи, не считая пятидесяти тысяч пограничников и оккупационных гарнизонов. Подкрепления ей из-за пропускной способности тогдашнего Транссиба могли поступать лишь на шести сквозных поездах в сутки.
Совершенно недооцененная Россией Япония могла поставить под ружье около трех миллионов человек. Русские же предполагали, что и на пределе японцы способны мобилизовать лишь 348 тысяч, причем ввести в бой тысяч двести пятьдесят. Но у этой маленькой страны «оказалось» только 400 тысяч хорошо обученных резервистов. Их тринадцать бригад по организации и вооружению могли драться наряду с полевыми дивизиями. Из призывников всего ушло на войну 1,2 миллиона японцев. И в первой половине 1904 года их кулак в 283 тысячи с 870 орудиями против 322 русских пушек быстро разворачивался по суше.
Почему русские все это прохлопали? Во-первых, японская душа оказалась гораздо таинственней пресловутой загадочности русской души. Разведчики всех мировых держав работали в Японии как впотьмах. Здесь завербовать кого-то было невозможно, и японское командование было гениальными секретчиками.
О качестве и духе японской армии русские офицеры плохо «подозревали», до конца XIX века военные специалисты не обращали на это внимания. Лишь в 1901 году генштабисты начали черпать знания из «не подлежавшего оглашению» «Сборника военных материалов по Азии». Но особенно не напрягались, потому что, например, знаток данного вопроса военный агент полковник Ванновский уверял, что вооруженные силы Японии – блеф, а армия ее опереточна. Не интересовал Дальний Восток ни российскую печать, ни научные круги, что подытожил Витте:
«В отношении Китая, Кореи, Японии наше общество и даже высшие государственные деятели были полные невежды».
В марте 1904 года армия генерала Куроки высадилась в Корее. В апреле на реке Ялу она нанесла поражение русскому Восточному отряду, обеспечив высадку армии генерала Оку, которая перерезала «железку» на Порт-Артур, отбросив небольшой русский отряд, прикрывавший к нему дальние подступы. Оставив одну дивизию на Квантунском полуострове, японцы начали наступать на север, к Ляояну, а на Порт-Артур отдельно двинулась армия генерала Ноги.
На выручку Порт-Артуру пошел 1-й Сибирский корпус генерала Штакельберга, но в июне его разбили под Вафангоу. Русские потеряли около десяти тысяч солдат, японцы – 1163, захватив триста пленников и четырнадцать орудий.
Ляоянское же сражение шло в августе. 125 тысяч, как всегда, наступающих японцев дралось против усилившихся корпусами из Европы 158 тысяч русских. На этот раз у японцев было убито двадцать три тысячи, у русских – девятнадцать. Несмотря на это, Куропаткин отвел войска на север, к Мукдену.
Генерал Куропаткин не дерзал, потому что еще в 1901 году военным министром принял план этой войны. По нему предстояло плотно прикрыть Владивосток и Порт-Артур, сосредоточить главные силы в районе Мукдена— Ляояна – Хайчена, постепенно отступать к Харбину, пока не соберутся могучие силы русских. Командующий и отступал себе, не помышляя об активности. Генерал граф Келлер, пытавшийся на своем участке под Ляояном контратаковать, едва ли не единственный мужественно высказался в своем донесении: «Неприятель превосходит нас только в умении действовать».
К середине сентября русская армия окрепла до 195 тысяч штыков, 19 тысяч сабель, 758 орудий против 150 тысяч штыков и сабель, 648 орудий японских армий. В начале октября Куропаткин объявил о наступлении, отмстив в приказе: «Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле, ибо силы Маньчжурской армии стали достаточны для перехода в наступление». Его старинный план победы в этой войне обрел реальность.
В результате же последующих боев на реке Шахэ, длившихся до начала октября, русские потеряли свыше сорока тысяч человек, а японцы – свыше двадцати тысяч. Русские всегда умели доблестно идти на смерть. В этом сражении появилась в императорской армии традиция называть плацдармы, на которых бились геройски, именами командиров. Бригада 5-й сибирской дивизии генерала Путилова потеряла на сопке 15 офицеров и 532 солдата, было ранено около восьмидесяти офицеров и двух с половиной тысяч солдат. Но бригада не сдала высоту, выстлав полутора тысячью японских трупов склоны своей «Путиловской сопки».
Конец ознакомительного фрагмента.