Генезис педагогических понятий в России в XI – XX вв.. Глава I. Становление педагогических терминов и понятий и их влияние на развитие теории и практики образования в России в XI–XVII вв. (А. Н. Рыжов, 2012)

1.1. Христианская система ценностей и формирование содержания педагогических терминов и понятий

Возникновение и развитие терминов неразрывно связано с развитием языка, поэтому чем богаче язык, тем бóльшую глубину и содержательную нагрузку имеют слова и термины. Особенностью возникновения письменности и складывания языка у славянских народов было соединение этого процесса с распространением христианства, поэтому вместе с азбукой славяне получили целый комплекс переведенных богослужебных, духовно-нравственных, научных сочинений. Славянскими просветителями Кириллом, Мефодием и несколькими их учениками уже в IX веке на славянский язык были переведены Евангелие, Апостол, Псалтырь, главные церковные службы, избранные Жития святых – Патерик, Ветхий Завет, Номоканон.[34, с. 27] Кроме того, в XI–XII вв. был переведен целый комплекс научных сочинений. По свидетельству академика В.М. Истрина, уже в первой половине XI века были переведены «Хроника» Синкела, «Хроника» Георгия Амартола, История Иудейской войны Иосифа Флавия, Христианская топография К. Индикоплова, Повесть об Александре Македонском [35, с. 32–36] и др. Так, например, в Изборнике 1073 г. представлены фрагменты «Диалектики» Иоанна Дамаскина и «Категорий» Аристотеля.[36] Постепенно стали создаваться отечественные грамматические, географические, астрономические, медицинские и другие сочинения.

Комплекс источников XI–XVII вв., в которых раскрывается содержание пдагогических терминов и понятий, довольно широк, поэтому их условно можно разделить на три группы:

К первой группе относятся книги, которые не могут подвергаться никаким изменениям и правке, и педагогические термины в которых оставались неизменными на протяжении многих столетий. Это Священное Писание, Псалтырь, богослужебные книги, памятники церковного законодательства – Кормчие книги и др. Эти книги в соответствии с нормами христианства должны были находиться в каждой семье и передавались следующим поколениям, поэтому одни и те же педагогические понятия становились достоянием многих поколений.

Ко второй группе источников можно отнести книги, служившие для назидательного, духовно-нравственного чтения: Жития Святых, летописи, сборники «Пчела», «Золотая цепь», «Златоуст», «Пролог», «Измарагд» и др. Естественно, что для чтения этих книг необходимо быть грамотным, чему служил обширный перечень учебных пособий по различным отраслям знания.

К третьей группе источников относится научная и учебная литература: азбуки, буквари, грамматики, учебные псалтыри и часословы, арифметики, певческие сборники, хронографы, космографии, лечебники, учебные пособия по «семи свободным искусствам» и пр.

Содержание всех этих сочинений включало в себя систему педагогических терминов, достаточно однозначно закреплявших конкретное понятие и явление.

Весь комплекс педагогических терминов и понятий для удобства их рассмотрения целесообразно распределить на несколько групп:

– термины и понятия общепедагогического характера («образование», «просвещение», «воспитание», «обучение» и их производные); Эти важнейшие педагогические термины служили ценностным основанием для других славянских и иностранных терминов и понятий.

– термины, закреплявшие наименования учебных заведений («училище», «школа», «дидаскалия», «семинария», «коллегиум (-я)», «академия», «классы» и др.);

– термины, обозначающие участников процесса обучения («ученик», «учащийся», «школьник», «учитель», «дидаскал» и др.);

– термины, характеризующие содержание, формы, методы, результаты обучения и воспитания («наставление», «педагогия», «дидаскальство», «урок», «класс», «упражнение», «свидетельство» и др.).

Рассмотрение приведенных терминов сопровождается решением ряда задач:

– показать влияние христианской системы ценностей на процесс становления и развития педагогических понятий в России на протяжении XI–XVII вв.;

– рассмотреть содержание наиболее значимых педагогических понятий, раскрыть пути и формы их использования и взаимодействия;

– рассмотреть причины и пути пополнения славянских педагогических понятий иностранными, их соотнесение друг с другом и использование в практике образования;

– раскрыть преемственность содержания терминов на всем протяжении периода XI–XVII вв.

Знакомство человека с педагогическими терминами происходило буквально с рождения, когда ребенку мама читала Евангелие, поучительные описания Жизни Святых, пела Псалтырь или рассказывала то, что слышала в храме на службе и др. Эти же книги или цитаты из них встречали и вели ребенка в ходе обучения грамоте дома или в училище. Осмысление содержания терминов и их вхождение в обиходную речь происходило в процессе обучения грамоте и письму, через сборники для чтения – «Пчелу», Пролог, «Златоуст», «Измарагд», «азбуковники» и пр. Знакомство учеников с понятиями и их содержанием осуществлялось, во-первых, в училищах; во-вторых, в ходе каждодневного домашнего чтения, самостоятельного или со взрослыми. Круг учебных пособий и книг для чтения у разных сословий был совершенно одинаков, что обеспечивало и одинаковое усвоение содержания педагогических понятий. С XII–XIII вв. стали создаваться хронологически выстроенные описания исторических событий – летописи, сохранившиеся в многочисленных списках, и представленные различными регионами и периодами. Весь этот комплекс книг с добавлением богослужебной литературы сопровождал и ребенка, и взрослого человека в повседневной жизни: дома, в учении, в храме, на военной или гражданской службе, во время отдыха. И естественным состоянием человека при подобном подходе было стремление жить самому в соответствии с содержанием тех педагогических терминов, которые его сопровождали. Центральное место в системе педагогических понятий с XI века занимал термин «образование». В соответствии с христианским учением человек создан по Образу и Подобию Бога, поэтому задача каждого человека – приближение к Образу, формирование в себе стремления к постоянному движению в этом направлении. Отсюда и термин «образование». Анализ источников позволяет говорить о том, что образование признавалось основой всей жизни человека. Поскольку образование как процесс имеет характер учения, в источниках эти понятия нередко ставились рядом или отождествлялись: «О доблих велелепных муж умных сказанием и временописанием и з образием [здесь и далее выделено мной – А.Р.] и учительством душеполезным»[37, л.15 об.], «на пестрое книжное образование утвержающе отрокы».[38, л. 254–254 об.] В то же время в источниках педагогический термин «образование» встречается реже, чем многие другие. Связано это с важностью самого слова Образ, с нецелесообразностью подвергать его содержание каким-либо изменениям, а также ясностью для каждого христианина, что оно означает. Так, например, в духовно-нравственном сборнике «Пчела» (рукопись XIV века) приводятся такие суждения: «личины образ видится в зеркале, душевный же беседами является», «слово – образ есть делу», «такоже и ум, свой свет посылая, всяческая и тело и дела светла образует», «якоже печать прилепляется к мякхку воску, такоже и учение мудрых в младых детин образуется», «яко же тем образ телесный и личный является, такоже и беседою душевный образ образуем назнаменуется».[39, лл. 54 об., 112,154; 40, л. 37] В другом источнике этого же периода сообщалось: «един от боляр царевых, воевода сый саном, душевною бодростию и величством же и всеми инеми добротами ими же вид телесный и доблесть душевнаго мужества образоватися обычай имать».[41, л. 56] В приведенных свидетельствах источников не только раскрывается содержание нескольких сторон понятия «образование» для XIV–XVI вв., но и показано, что его использование являлось уже привычным для людей делом.

Несмотря на свою значимость, проблема становления и развитие термина «образование» в XI–XVII вв. до настоящего времени не получила в историко-педагогических исследованиях своего рассмотрения.

Ведущими средством в достижении Образа признавалось физическое и нравственное развитие человека, поддерживаемое духовным «питанием» через личный пример окружающих людей и книги. Так понималось и реализовывалось содержание термина «воспитание», который активно использовался в источниках и русском языке уже с XI в. и буквально означал «вскармливание», или физический и нравственный рост человека. Отсюда происходит и слово «возраст» – войти в рост, т. е. получить воспитание. Значение умственного роста термин «воспитание» в исследуемый период в себя не включал по ряду причин. Во-первых, умственное развитие человека признавалось неотделимым от нравственного и являлось его составной частью; во-вторых, умственное развитие, рассматриваемое отдельно от нравственного, могло привести к «мудрствованию», т. е. росту самомнения, гордыни, эгоизму; в-третьих, оно отождествлялось с учением, а не с воспитанием, например: «уму доброму учися, а старейшему человеку повинися».[42, л. 17] Поэтому в источниках, вплоть до конца XVII века, отдельно постановки задач развития ума в рамках содержания термина «воспитание» не встречается.

Содержание термина «воспитание» получило раскрытие в Священном Писании – книге, составлявшей предмет постоянного чтения каждого христианина,[43, с. 469; 44, с. 97; 45, с. 24–25] а также в Кормчих – памятниках древнерусского права. В Священном Писании содержание воспитания раскрывалось следующим образом: «И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем».[46, с. 231] Хорошо видно, что термин «воспитание» включал в себя «учение» и «наставление», которые признавались его составными частями. При этом термины «учение» и «наставление» имеют общую направленность, но разное наполнение: «учение» – это процесс внутренний, а «наставление» – внешний. Высокая ответственность родителей-христиан за небрежное воспитание детей вводилась в Кормчих книгах («Ефремовская» рукопись XIV в.): «Аще кто своя чада не воспитает… яко чадо ненавистник».[47, л. 15] Подобные предостережения в Кормчих встречались уже в ранних рукописях XI–XII вв.

В число книг, служивших для постоянного чтения представителями всех сословий и возрастных групп, входили Жития Святых. Содержание рукописей включало в себя широкий перечень жизненных правил и норм, закрепленный конкретными педагогическими терминами. Эти термины активно входили в жизнь каждого человека, поскольку Жития читались родителями маленьким детям, изучались в училищах, с ними знакомили в церквях во время проповедей, они составляли основной жанр духовно-нравственного чтения в свободное время. Количество сохранившихся с XI–XVII вв. списков Житий очень велико, поэтому представляется целесообразным на примере некоторых из них показать употребление термина «воспитание» поэтапно, с XI по XVII вв. В скобках приводится дата рукописи:

«Благодетию же паче млеком воспитан» (XI в.);[48, с. 06]

«Сию введи в Святую церковь сущно воспитетися» (XI в.);[Там же]

«Се аз владыко и дети яже воспитах духовным твоим брашнем [питанием – А.Р.]» (XI в.);[49, л. 27]

«Благодательно из млада в вере чисте воспитан» (XII в.);[50, л. 250]

«От благородныя крове рожься и воспитан благочестиво» (XII в.);[51, л. 105]

«Иже воспитает отроча благоугодно благостен есть» (XIII в.);[52] «Во благых обычаих воспитан» (XIII в.);[53] «Тыи бяше того же Констянтина града рожаи и вспитание» (XIV в.);[54]

«Понеже б [Всеволод] во Олговичех всих удалее рожаем и воспитаем… Воспитанием любовь имяше ко всем» (XV в.);[55, с. 149]

«Дети своя во благоверии и в законе Христове воспиташа, и в поучении книжнем возрасти и наказа, и научи» (XVI в.);[56, с. 50]

«Воспитевши же блаженнаго сына своего Элеуферия, и научивши его святым книгам, и вдасть…. некоему епископу» (XVI в.);[57, стб. 1031]

«Воспитан же добре наказании и божественным книгам научися» (XVI в.);[58, с. 134]

«Рождением и воспитением Нижняго Новагорода гражанин» (XVI в.);[59, л. 212]

«Иже от юности во благочестии воспитанному» (XVII в.).[60, с. 135]

Рассмотренные примеры употребления термина «воспитание» на протяжении семи веков отражают его единообразное понимание, включавшее в себя физическое и нравственное развитие человека. Кроме того, можно проследить соотношение терминов «воспитание» и «учение».

Содержание термина «воспитание» достаточно наглядно раскрывается и в древнерусских летописях. Так, например, Лаврентьевская летопись (рукопись 1377 г.) сообщает: «Аще родится… девоческ пол то воздоя́т [должное воздадут – А.Р.] и прилежнее воспитают»,[61, стб. 1377] а в Софийской летописи (рукопись сер. XV века) о Великом князе Дмитрии Ивановиче Донском упомянуто: «воспитан же бысть в благочестии и в славе со всяцеми наказании духовными».[62, с. 104] Термин «воспитание» и его производные нередко содержался во фрагментах Житий, помещавшихся в летописи.

В историко-педагогической литературе анализ процесса становления и развития термина «воспитание» в период XI–XVII вв. практически не производился, поскольку распространено мнение, что сам термин стал использоваться лишь с XVIII в.[63, с. 3; 64, с. 21; 65, с. 138] Исключение составляли выполненные в 1960-е годы работы Б.Б. Комаровского «Русская педагогическая терминология» и И.М. Кантора «Педагогическая лексикография и лексикология», в которых признавался факт существования в русском языке слова «воспитание», однако с крайне узким значением. Так, в работе Б.Б. Комаровского отмечалось: «До XVI века слово «воспитати» имело чисто житейский смысл – «вскормить». Затем оно постепенно приобрело педагогическое значение».[66, с. 58–59] По мнению И.М. Кантора, «В области теории воспитания еще в XVII веке утверждается термин «воспитание», заменивший термины «уход», «взращивание», «вскармливание».[67, с. 182] Эти утверждения представляются недостаточно обоснованными, поскольку тысячи сохранившихся источников периода XI–XVII вв. говорят о педагогическом значении термина «воспитание», который уже с XI века обозначал физическое и нравственное развитие человека в условиях осуществления образования. В этой связи весьма показательно, что И.М. Кантор говорит о существовании «теории воспитания» в XVII веке, когда, по его мнению, утверждался термин «воспитание». Точка зрения о столь позднем его происхождении – в XVII веке отражает, вероятно, определенные историографические установки своего времени или же показывает недостаточно хорошее знакомство с источниками.

Взгляд на время становления термина «воспитание» стал несколько пересматриваться в 1980-90-е гг., когда появился ряд статей, посвященных этой проблеме. Так в статье М.А. Галагузовой «Эволюция понятия «воспитание» сделана попытка «отодвинуть» время становления этого термина к Древней Руси и включить в его содержание элементы не только физического, но и нравственного развития человека: «Определяющим для этого очень продолжительного периода [X–XVII вв. – А.Р.] было христианское воспитание, в основе которого лежало усвоение подрастающим поколением христианской морали».[68, с. 50] Применительно к периоду IX–XII вв. В.М. Петровым было замечено, что «слова «воспитание» и «взрастание» – синонимы. Воспитание родственно словам питать, напитать, питание… Этим же термином – «воспитание» – стали обозначать и процесс доведения до полного роста».[69, с. 56] Автор явно имел в виду и нравственное развитие ребенка, поскольку вряд ли можно довести человека «до полного роста», не развивая его нравственно.

О времени появления и характере педагогической терминологии достаточно определенно и взвешенно упомянул в своем исследовании, посвященном общим проблемам развития школы и педагогической мысли Руси IX–XIII вв., С.Д. Бабишин: «Она [ «кириллическая книжность» – А.Р.] ускорила процесс формирования у восточных славян педагогической терминологии, что имело огромное значение для развития древнерусской педагогической культуры. Приведем выборку таких терминов…: учение, ученик, учитель, чтение, писание, списание, лечба, излагати, научати, поучати, изучати, разумети, познати, памятовати, воспоминати, восприятие, воспитание и др. Наличие в письменности XI века вполне устоявшихся педагогических терминов для обозначения различных способов и средств обучения грамоте также отодвигает зарождение обучения грамоте у восточных славян ранее 988 г. Книжная педагогическая терминология не могла сложиться мгновенно, ей должен был предшествовать какой-то период развития».[70, с. 57] Однако подобное верное, по сути, утверждение является своего рода исключением для историко-педагогической литературы.

С осуществлением образования и воспитания теснейшим образом было связано обучение, которое признавалось на протяжении XI–XVII вв. ведущим средством реализации и образования, и воспитания. Появление терминов «учение», «научение», «изучение», «наука», «обучение» также относилось к периоду XI–XII вв. При этом термин «обучение» в смысловом отношении включал в себя «учение» и «наставление», и понимался как процесс передачи и усвоения какой-либо практически необходимой и духовно полезной информации, под которой понималось и христианское вероучение, и изучение грамоты, и чтение книг, поскольку все это было единым процессом. Такое понимание основывалось на том, что человек преодолевает свои недостатки сам – он учится, его лишь в этом направляют и наставляют. Обучение признавалось определенным результатом подобного наставления. В период XI–XII вв. вошли в употребление и родственные «учению» термины: «учитель», «ученик», «ученица», «учительница» (в значении места учения), «училище» и др. Эти термины и их понятия получили свое отражение в тех же группах источников, которые были указаны выше.

Термин «учение» и его производные достаточно широко представлены в Псалтыри – книге, служившей как для обучения грамоте и пению, так и для постоянного каждодневного чтения: «уста праведнаго поучатся премудрости», «научу беззаконные путем Твоим» и пр.[71] В Ефремовской Кормчей (рукопись XII в.) есть следующие примеры использования рассматриваемых терминов: «Учащимся гражданскому закону не подобно есть елинских обычаи приимати», или «И тогда к тому глаголемым от них верныим научающемся вере и образу».[72, л. 62 б, 96 б] В другом популярном на Руси с XII века своде правил – «Пандектах» Никона Черногорца (рукопись XIV века) приводятся такие значения терминов: «яко могут в наказании и в ученьи Господни воспитати приводимыя дети», «рукоделию научитеся делати».[73, л. 17 а, 148 в] Приведенные фрагменты показывают, что даже в источниках правового характера термин «учение» имел педагогический смысл.

В широко известном памятнике письменности XI века – «Изборнике» 1076 г. содержатся термины «учение», «учитель», «ученик» в значениях: «боиться ученик учителева слова, паче же самого учителя»; «яко подобает ученики учатся уму с многою хитростью и кротостью наставляти»; «делы благочестивыими и учении доброчестивыими светяся» и др.[74, с. 242, 448, 486]

Можно говорить о том, что уже с XI века достаточно ясно отражалось значение «учения» не только как педагогической, но и нравственной категории. Тогда же в XI веке широкую известность получило математическое сочинение Кирика (Новгородца) – «Учение, имже ведати человеку числа всех лет».[75, с. 122–129; 76 с. 25–40]

Содержание термина «учение» и его соотношение с другими педагогическими понятиями раскрывают многочисленные свидетельства Житий и летописей:

«Иже дети младыя на Твою любовь обучати и смерти на преобидение» (XI в.);[77, с. 035; 78, л. 250]

«Родивши и воспита, добронравне научивши по книгам» (XIII в.);[79, л. 93 в]

«Крестьяну же родителю сын, тем же научися и внешних мудрых научения» (XIV в.);[80, л. 70 а] «д-ми [4-мя – А.Р.] языки философьи научися, елинский, римский, сурский, жидовский» (XIV в.);[81, л. 274 а]

«Рождьшужеся отрочати и седьмаго лета возраста достигшу, вдан бывает родителема книгам учитися» (XVI в.).[82, с. 411]

Термин «учение» в источниках нередко употреблялся как «учение книжное». Однако этот термин в историко-педагогической литературе недостаточно обоснованно использоваться в значении «школы учения книжного». Это словосочетание получило распространение после сделанного еще в 1944 году историком Б.Д. Грековым утверждения: «Совершено ясно, что «учение книжное» – это не просто обучение грамоте, а школа, где преподавались науки, давалось серьезное по тому времени образование. Грамоте обучали не в этой школе. Простая грамота была известна на Руси задолго до Владимира».[83, с. 15] Вряд ли можно согласиться с подобным утверждением, поскольку термин «учение книжное» использовался в источниках с XI века как синоним термина «учение», а термин «школа» появился в русских источниках только с XIV в. Термин «учение книжное» недостаточно верно раскрывал и Б.Б. Комаровский. Без ссылок на конкретные источники он характеризовал его следующим образом: «в летописных записях дидактический процесс в узком смысле обозначался словами учение книжное, учить книгам, учить ремеслу, учить пению, учить письму и т. п.».[84, с. 56] В приведенном утверждении можно согласиться лишь с оценкой первого словосочетания, поскольку остальные были значительно ýже по содержанию и включались в него.

Достаточно широкое знакомство населения русских земель с содержанием термина «учение» и его производных отражают летописи. В Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 г.) есть такие упоминания: «муж хитр книгам и ученью», «учителен и хитр ученью божественных книг», «исполнен книжнаго ученья», «благочестно делатель научися… очима управленье, языку удержанье имети».[85] В этой же летописи приведено свидетельство: «Ярослав же се, якоже рекохом, любим бе книгам, многы списав, положи в церкви святой Софьи, юже созда сам… И ины церкви ставляше по градом и по местом, поставляя попы и дая им от именья своего урок, веля им учити люди, понеже тем есть поручено Богом, и приходити часто к церквам».[86, с. 66] В приведенном свидетельстве летописи интересен факт централизованной оплаты труда священников-учителей из государственной казны уже с XI века. Эта практика продолжала сохраняться до середины XIII в., а в отдельных княжествах до образования единого государства в середине XVI века. В

Софийской Первой летописи (рукопись сер. XV в.) под 1030 г. упомянуто: «И прииде к Новугороду, собра от старост и поповых детей 300 учити книгам»,[87, с. 136] «преставися Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаше».[Там же.] Летописи раскрывают и содержание термина «учитель»: «Тех же всех учителей грамотных призываше к себе Митрополит и наказываше, православие и благочестие крепко соблюдати, и безумных речей и неподобных ошаятися».[88, с. 94] На учительскую деятельность смотрели одновременно как на учительство в деле распространения христианства и как на учительство по распространению грамотности.

В середине XIII–XV вв., т. е. в период монгольского нашествия, в связи с опустошением ряда территорий, разорением храмов и, как следствие, сокращением числа училищ, приходскому духовенству разрешалось уже частным порядком в церквях или домах прихожан учить детей грамоте, письму и счету. И плата за их труд происходила уже не из княжеской казны, а осуществлялась самими обучающимися «по их силам», т. е. платили кто сколько мог. Такие священники и дьяконы стали называться «мастерами грамоты». Лишь пению в этот период обучали нередко лица не духовного звания, для которых подобное занятие было своего рода ремеслом. В этой связи нуждается в переосмыслении укоренившийся в историко-педагогической литературе взгляд, будто бы «мастера грамоты» – частные лица, повсеместно занимавшиеся обучением с XIII по XVII вв. при отсутствии церковно-государственных училищ.[89, с. 28–29; 90, с. 49]

Термины «учение», «учитель», «ученик» встречались и в таких источниках, как царские грамоты и послания архиереев. Например, в Послании 1228 года (список XVI века) Патриарха Германа II (1222–1240) Митрополиту Кириллу указывалось: «… аще и пленники некия потом учителем их предающее учити священныя грамоты и учения священный возраст».[91, с. 304] Далее в тексте грамоты содержится важное требование о запрещении рукополагать в священники и назначать учителями пленников, так как само их положение может отрицательно повлиять на воспитание вверенных им детей. Сохранились примеры использования термина «учение» и в царских грамотах. Например, в Грамоте Царя Иоанна IV Васильевича (1557 г.) в Казань предписано: «Учити же младенцы не токмо читати и писати, но читаемое право разумевати, и да могут и иные научати».[92, с. 243] Раскрытие задач деятельности учителей-священников в только что присоединенной к России Казани отражает распространение русской педагогической терминологии на новые российские территории.

Большой популярностью у представителей различных сословий на всем протяжении XI–XVII вв. пользовались духовно-нравственные сборники «Пчела», «Измарагд», «Златоструй» и др., которые служили и для домашнего, и для училищного чтения. Тексты сборников содержали весь спектр педагогических терминов, которыми пользовались в тот период. Из этих сборников население Руси узнавало не только о сути педагогических терминов, но и также о правилах и средствах обучения и воспитания. Например, сборник «Златоуст» (рукопись XIII в.) призывал: «Се учитеся, добро есть, день и ночь».[93; 94, с. 316] А в сборнике «Пчела», с которым были знакомы на Руси с XI века, существовал ряд отдельных глав, посвященных обучению и воспитанию: «О мудрости», «О учении и о беседе», «О поучении», «О философии и об обучении детей» и др. Важно, что тексты «Пчелы» при переписывании оставались практически неизменными и на протяжении веков передавали следующим поколениям то же содержание педагогических терминов, которое было усвоено в предыдущие столетия. Сохранившиеся рукописи имеют большое число читательских приписок на полях, иногда с датами, позволяющими говорить о чтении одного и того же текста многими поколениями на протяжении XIV–XVIII вв.

Структурно каждая глава сборника «Пчела» содержала изречения из Евангелия, трудов христианских писателей и сочинений античных мыслителей. Эти изречения были построены в определенной последовательности, ведя мысль и направляя побуждения читателя к нравственным поступкам, формируя у него определенную систему ценностей. Например, по рукописи XIV в. глава «Слово о учении и о беседе» начинается словами Евангелия: «Глаголю вам: иже сотворит и научит, то велик наречется во царствии небеснем».[95, л. 36 об.] И далее уже из других книг разъяснялось каким должен быть характер учения: «Насильно учение не может твердо бытии, с радостию же и веселием входя твердо прилежит к душам внимающим», при этом «учитель нравом, да не словом покорит ученика».[Там же. Л. 37 об.] О важности личного примера учителя сборник говорит: «Уча учит нравом, а не словом, иже словом будет мудр, а дела его несвершена, то хром есть, аще язык доброглаголив имеет, а душа его непоставна и ненаказана, то неприятен есть, то есть правый и воистину, иже мало о добродеянии глаголет, а много добродеянья добре творит и прилагает истинную веру к своему учению житием своим».[Там же. Л. 37 об.-38] Давались и более подробные советы: «добро житье без ученья паче пользует, нежели ученье без добра житья», объясняя, в чем содержание «добра жития»: «тело растет трудом мерным, душа же тщанием мудрым». Об учении как о важном средстве образования в сборнике указывается: «личины образ видиться в зеркале, душевный же беседами является». Давались и советы об отношениях учителя и ученика: «се видев ученика своего селу [хозяйству – А.Р.] прилежаща, а учения небрегуща и рече: «блюдися, друже, егда село хотя сделати, а душу пустою оставити и не сделанну».[96, с. 147–157] Приведенные свидетельства из популярного сборника для чтения отражают при характеристике процесса учения в XIV веке не только конкретные термины: «учение», «научение», «ученик», «учитель» и др., но и раскрывают доступное пониманию читателя того времени место учения в воспитании человека и развитии его нравственных качеств.

Сборники духовно-нравственного содержания, подобные «Пчеле», нередко содержали миниатюры, усиливавшие восприятие того или иного сюжета или конкретного педагогического явления. Достаточно популярны были, например, миниатюры, изображавшие родителей, приведщих своего ребенка в училище. Подобные миниатюры достаточно часто совпадали с изображениями на древнерусских иконах, знакомых каждому взрослому и ребенку, что лишь усиливало восприятие доносимой информации. Названный сюжет получил у искусствоведов наименование «Приведение в учение».

Для обозначения места организованного учения, учебного заведения применялся термин «училище», который имел на территории Русских княжеств повсеместное распространение. В Никоновской летописи о времени появления христианства в конце X века отмечалось: «И начаша от отцев и матерей взимати младыя дети, и давати в училище, учитися грамоте. И бысть множество училищ книжных, тех же всех учителей».[97, с. 58] В решениях Стоглавого Собора 1551 г. есть отдельная глава «О училищах книжных по всем градом», в которой рассказывается об общих принципах организации училищ в России.[98, л. 91–92 об] В грамоте (1640) Киевского Митрополита Петра Могилы Царю Михаилу Федоровичу сказано: «И нынешний Волоский воевода Василей добре позна, какова мзда бывает от Бога Вседержителя для воздвиженья училищ от благоговейных и православных учителей бывает».[99, с. 39] В грамоте (1649) Царю Алексею Михайловичу также употребляется термин «училище»: «Петр Могила училища различныя, благочестием сияющая, к научению благочестивых детей зело полезная, благословением патриаршеским воздвиже, монастырь созда и братию благочестивых инок, во всяком учения художестве обученых, делу учения приличных».[Там же. С. 326] Анализ источников, раскрывающих содержание термина «училище» как учебного заведения, позволяют говорить о его однозначном толковании и широком распространении у населения России, и о его тесной связи с задачами раскрытия христианского учения.

Термины, служившие для обозначения учебных заведений, не ограничивались традиционным славянским «училищем». С конца XIV века в русский язык приходят греческие термины «школа», «дидаскалия», «академия», однако использовались они достаточно редко и только для обозначения иностранных учебных заведений или как иностранные термины, оставлявшиеся в текстах без перевода. Вот, например, свидетельство грамоты 1388 года: «Теж, естли бы хто как на школу жидовскую метал, тот мает старосте нашому заплатити два фунта перцу… а мает присягати перед школою у дверей».[100, с. 24] А в акте 1322 года указано:

«Тые вси села мает держати господин наш Климентий Владыка Луцкий и Острозский… и дидаскалию основати».[101, с. 3] С конца XVI в. термин «школа» постепенно стал использоваться в официальных документах как аналог термина «училище», нередко по отношению к одному и тому же учебному заведению. Так в грамоте Львовскому братству (1589) отмечалось: «Не бытии другому училищу общему в месте Львове, кроме самого училища братского… Всякий [родитель самостоятельно – А.Р.] учит единого или двоих детей, но не более, ко уничижению и прешкоде общей школе».[102, с. 113] Об указанной тенденции свидетельствуют и Царские грамоты 1654 г. и 1685 г: «А школе, сиречь, училещем, указали Мы Великий Государь быти в Могилеве»,[103, с. 228] «При том же учению правосудия духовнаго и мирскаго и прочим всем свободным наукам, ими же целость Академии, сиречь училищ, составляется».[104, л. 1-21] Подобные уточнения в Царских указах разъясняют тождественность непривычных терминов «школа» и «академия» давно устоявшемуся термину «училище». Со второй половины XVII в. термин «школа» получил более широкое распространение, что объяснялось распространением в России западно-русской традиции воспитания, испытавшей сильное влияние Польши. Наже небольшие приходские учебные заведения центральной России начинают именоваться «школами». Например, в Писцовой книге г. Боровска за 1685 г. сказано, что «Подле торговой площади и калужской дороги построена богадельня, а в ней живут нищие, да подле той же богадельни построена школа для учения детям: строение та школа Рождественскаго попа Ефима и земли под тою школою по мере в длину 6 сажень [12.96 м], а поперег 4 сажени [8.64 м]».[105, с. IX]

Несмотря на очевидность характера использования этих терминов в письменных источниках, в историографии делались порой весьма спорные утверждения: «Названия школа и училище в официальном языке употреблялись на равных основаниях, но обычно общеобразовательные учреждения назывались школами, а специальные – училищами».[106, с. 59] В приведенном суждении не ясно, о каком периоде идет речь. Если об XI–XVII вв., то в этот период не было специальных учебных заведений. А если имеется в виду XVIII век, то возникает вопрос о том, как быть со «Школой математических и навигацких наук», «цифирными школами», «гарнизонными школами» и пр. Давались и более категоричные суждения о том, что «термин «школа» в документах встречается со времен Петра I»,[Там же] что позволяет говорить о явно недостаточном для подобного вывода знакомстве автора с источниками.

О времени появления и характере использования термина «школа» верно сказано в исследовании В.М. Петрова, посвященном проблемам воспитания и обучения в Древнерусском государстве: «Места обучения элементарной грамоте в Древней Руси назывались не школами, а «училищами». Важно отметить, что в Киевской Руси не заимствуют термин «школа», известный и в Византии, и на Западе, а пользуются своим, традиционным».[107, с. 51] В то же время, сам автор в своем исследовании оперирует термином «школа». Характер и пути проникновения иноязычных терминов «школа», «дидаскалия», «коллегия», «академия» в XVI–XVII вв. в русскую педагогическую терминологию будут раскрыты в параграфе третьем настоящей главы.

Распространению иностранных и, в первую очередь, греческих педагогических терминов в значительной степени содействовало заключение Унии Византии с Римом в 1439 г., а затем захват Византийского государства и, как следствие, самостоятельность Московской митрополии. В результате этих событий на Русь переехало значительное число греческих ученых-монахов, перевезших целые библиотеки и ставших учителями в училищах повышенного типа и наставниками в Великокняжеских семьях. В условиях значительного притока греческой литературы, в России с XVI века начали составлять так называемые «алфавиты иностранных речей» или азбуковники, включавшие словари иностранных терминов и понятий, в том числе и педагогического характера. Предназначались азбуковники, как для обучения, так и для повседневного чтения представителями самых разных сословий.

Содержание источников, в том числе и первых словарей иностранных слов, позволяет говорить, что славянские термины «учитель», «ученик» с конца XVI века дополнялись в текстах их греческими аналогами «дидаскал», «схолар» или «школьник», а с XVII века в язык книг входит термин «педагог». Вероятно, использование этих терминов наряду с устоявшимися славянскими терминами связано с ростом грамотности населения, хорошо усвоившего отечественную терминологию и готового на этой основе воспринимать иностранные термины и понятия. В словаре начала XVI века «Толкование имен греческих, и еврейских и римских по алфавиту» обозначено: «дидаскал – учитель», «схолар – ученик»,[108, лл. 39, 83, 91 об.; 109, с. 21] а в «Азбуковнике» XVII поясняется, что «Педагог – дядька или пестун отрочате», «даскал – ученик».[110, лл. 112, 256] Широкое распространение в XVI–XVII вв. переводных сочинений вело к знакомству населения с иностранными терминами педагогического характера при их полном соответствии устоявшимся славянским аналогам.

Соответствие термина «дидаскал» русскому «учитель» находит подтверждение и в таком роде литературы как Жития Святых. Значительное число подобных примеров содержится, например, в Великих Минеях Четьих, составленных Митрополитом Макарием в середине XVI в. Например: «Егда бо в учителницу место учения, аналог «училище» – А.Р. дидаскалу еще немующа дети от родивших ся пестунцы поимше ведут ны на учение и хитрость, яже писменех рукотворити учатся»[111, с. 502], или: «Егда же предан бысть учитися грамоте иди к дидаскалу».[112, с. 581] Необходимо заметить, что термин «дидаскал» был известен и использовался еще в XIII–XIV вв., о чем свидетельствует ряд источников, однако широкого распространения этот термин не получил:

«Едино бо всех человек естьство, искушения дидаскал», «Златоустаго и от прочих дидаскал сказ», «от днешняго дне се есть мои и ваю отец и дидаскал».(XIII в.).[113, лл. 11, 46 в, 249 об]

«Ни бо никогда же философских или ветиискых научилися словес, но ество точью имуще дидаскала» (XIII в.);[Там же. Л. 467]

«Чюдный дидаскал, исполн мудрости и разума» (XIV);[114, с. 685]

«По времени обретаемых добродетелных и благочестивых даскалов» (XVI).[115, с. 113]

Проникновение термина «дидаскал» в Россию проходило не только в связи с греческим влиянием, но и через западно-русские земли, находившиеся в XIV – сер. XVII вв. в составе Литовского княжества и Польши. Через западно-русские земли несколько позднее, уже в XVIII веке, в языковой оборот в России вошли греческие термины «дидактика» и «педагогика», о которых речь пойдет ниже.

В источниках периода Московской Руси встречается ряд педагогических терминов, обозначавших формы и методы организации обучения – «класс», «урок», «упражнение». Например, в предисловии к грамматике конца 1680-х гг., составленной братьями И. и С. Лихудами для учеников Спасских школ, отмечалось: «Сии уроки разделены на три части по числу трех классов: в низшем (infima) классе заключаются два разряда учеников, низший (interior) и высший (superior), а в последних двух классах среднем (media) и высшем (suprema) находится только по одному разряду учеников. Посему первая часть грамматики назначается для первого низшаго класса».[116, с. 48] В приведенном фрагменте для обозначения определенного этапа, элемента учения использовался термин «урок», который имел это значение наряду с другими: определенная часть чего-либо, определенный жизненный вывод. ««Прилежно и часто прослушивати и наказывати их [учеников – А.Р.], предавати же комуждо их урок учены с рассуждением противу коежгождо силы и со ослаблением»», – отмечалось в «Степенной книге» (рукопись XVI в.).[117, л. 201 об] Из приведенного фрагмента хорошо виден учет индивидуальных способностей учеников. Педагогический термин «урок» распространение получил лишь со второй половины XVII века. Примером может служить «Александрия» – история о жизни и деятельности Александра Македонского, включавшаяся в азбуки и многочисленные учебные сборники. Интересны свидетельства (рукопись 1667 г.) о времени учения Александра: «Елико же царевич Александр из утра до обеда ко Аристотелю ходи; после обеда до вечера к Нектавиану египетскому мудрецу; и к уроку приспе у Аристотеля, и витейство испыта, и коло [звездный круг – А.Р.] изведа, и царем прославлен».[118, с. 35] Подобные тексты, включавшиеся в учебные пособия, служили задаче духовно-нравственного воспитания детей.

Важным средством учения признавалось упражнение, поэтому термин «учение» нередко сопровождался термином «упражнение»:

«Без всякого отрицания и нужа упражнения суща свободны» (XII в.);[119]

«В книгах упражнятися» (XIII в.);[120] «Христолюбивая его княгины… ни на что же ино упражняшеся, но токмо и в церковных потребах и в миловании укореных, маломощех и всих бедующих» (XIV в.);[121]

«Упражняйтесь дети в чтении книг и в учении день и ночь» (XVI).[122, с. 52–53]

Урок и упражнение выступали как форма и средство не только учения, но и воспитания, что отражают многочисленные источники.

Историографическая традиция время появления терминов «урок» и «упражнение» относит к XVIII веку. В монографии И.М. Кантора «Педагогическая лексикография и лексикология» высказывалось мнение о том, что «в области теории обучения основные понятия дидактики – «обучение», «урок», «учение» укрепляются в XVIII веке. Последнее встречалось только в частных значениях – «учение книжное», «учить книгам», «учить ремеслу».[123, с. 182] Трудно согласиться с подобным утверждением автора по ряду причин. Во-первых, указанные понятия (за исключением строго педагогического значения термина «урок») использовались с XI века и достаточно твердо

«укрепились» именно как педагогические термины уже в первые века христианства на Руси, что видно из многочисленных фрагментов источников. Во-вторых, приводимые автором «частные значения» термина «обучение», частными не являлись: «учение книжное» или «учить книгам», как уже отмечалось, использовались для характеристики всего процесса обучения и трудно подобрать более широкий по значению аналог из лексики того времени. Понятие «учить ремеслу» служило для обозначения всей профессиональной подготовки человека, а с середины XVII века постепенно менялось на «профессиональное обучение».

К начальному этапу становления основных педагогических терминов и понятий относится появление термина «просвещение» в значении давать свет христианской веры, отсюда и слова, ставшие нарицательными: «Ученье (христианство) – свет (просвещение), а не ученье – тьма». Значительно сужает содержание термина «просвещение» для периода XI–XVII вв. в своей работе Б.Б. Комаровский, по мнению которого «просвещенный – овладевший письмом».[124, с. 55] Между тем, термин «просвещение» использовался, как правило, в значении пути, направления осуществления образования, воспитания и учения, поэтому в источниках эти термины нередко стояли рядом:

«Свет истинный, иже просвещает всякого человека» (XI в.);[125; 126]

«Бе Блаженная учащи в граде многи и просвещающи словом истины» (XII в.);[127, с. 145]

«Феодосий…. не только верою, но и разумом просвещенный» (XIII в.);[128, с. 129]

«Писал еси, господине, к нам в своей грамоте, поучая нас престати от грех и утвержая по благочестии поборати, и мы… на твоем жалование челом бьем на просвещенных словесах» (XV в.);[129, стб. 511]

«Растящу же ему [Стефану – А.Р.] во всяком благоговействе и чистоте и просвещенном разуме» (XVI в.);[130, лл. 446–448]

«Указал государь… Михаил Феодорович…. послати книги печатные… для просвещения» (XVII в.);[131, с. 390]

«Подобает же нам грубым от вас просвещатися и доброму учению и разуму наиматися» (XVII в.).[132, с. 404]

С понятиями «учение» и «просвещение» в источниках нередко встречается термин «наказание», имевший педагогический характер. Поскольку представления о его содержании со временем изменились, необходимо уточнить трактовку понятия «наказание» для рассматриваемого периода. Слово «наказание» вошло в общее употребление с XI века и означало «наказ» или «наставление». Содержание этого термина в отечественных источниках XI–XVII вв. отражает именно это его значение и связано с наставлением детей в определенных нравственных правилах, подкрепленных личным примером учителя. При этом исключалось какое-либо физическое воздействие на ребенка.

Важным источником, раскрывающим не только содержание термина «наказание», но и характер всего процесса воздействия на личность ребенка, является Степенная книга – памятник духовно-нравственного, поучительного характера, составлявшийся русскими Митрополитами на протяжении XIV–XVI вв. Приводимый ниже фрагмент был составлен Митрополитом Киприаном (1390–1401) и дается по рукописи XVI в.: «Богодухновенный же учитель, пресвященный митрополит Михаил призываше к себе всех тех учителей грамотных и наказываше их праве и благочинне учити юныя дети, яко же словесем книжнаго разума, тако же и благонравию и правде и любви и зачалу премудрости, страху Божию, и чистоте и смиреномудрию, учите же их не яростию, ни жестостию, ни гневом, но растовидным страхом и любовным обычаем и сладким проучением и ласковым утешением; да не унывают, ни ослабеют прилежно и часто прослушивати и наказывати их, предавати же комуждо их урок учения с разсуждением противу коежгождо силы и со ослаблением; да не унывают же наипаче же всегда прилагати им учение от закона Господня на пользу души же и телу, от безумных же и неподобных словес всячески ошаятися. И тако благодатию Божиею, елицы научишася грамоте, от них же бысть множество премудрых философов…».[133, лл. 201 об.-202] Подобные наставления составлялись как Митрополитами, так и другими архиереями и систематически рассылались священникам-учителям. В них особое внимание обращалось на необходимость личного примера учителя, ласкового обращения с учащимися и кротости воздействия на них, а телесные наказания и грубое обращение с детьми приравнивались к преступлениям и подлежали рассмотрению церковного суда с наказанием вплоть до снятия сана. В приведенном фрагменте достаточно интересно требование учета индивидуальных способностей ребенка учителем. В связи со сказанным важно отметить, что многократно цитирующиеся в историко-педагогической литературе «похвала розге» и подобные ей вирши появились в России лишь с середины XVII века, являлись переводами с польского языка и ошибочно отождествляются с российской образовательной практикой. На подобного рода заблуждения, встречавшиеся в научной литературе, обращали внимание ученые еще в XIX веке.[134; 135 с. 65;136, с. 108–109]

В связи с характеристикой русской педагогической терминологии XVI века и всего процесса образования в рассматриваемый период особый интерес представляет широко известный «Домострой», содержание которого вызывало и вызывает множество споров. В этой связи следует указать на то, что «Домострой» является литературным памятником, сложившимся к концу XV века в Новгородской земле (это следует из ряда уточнений в тексте). Московскому священнику Сильвестру принадлежит авторство лишь последней главы и, возможно, общее редактирование. При анализе этого памятника важно учесть ряд моментов, объясняющих некоторые особенности трактовки вопросов воспитания и образования. Новгородская земля второй половины XV в. – это центр распространения ереси жидовствующих, отстаивавших, помимо прочего, важность телесных наказаний в воспитании, и обращавшихся в подобных рекомендациях к текстам Ветхого Завета. Это уточнение касается нескольких упоминаний в тексте о необходимости использования Ветхозаветного метафорического «жезла» в воспитании детей. При этом в ряде глав «Домостроя» давались советы воспитывать кротостью, любовью, наставлениями, личным примером. Так же видно, что текст «Домостроя» – компиляция, о чем говорят совершенно разные по своему воспитательному характеру его главы, частично встречавшиеся в источниках еще в XI–XIII вв.[137] И, наконец, важно иметь в виду, что рекомендации любого литературного произведения отражают, в первую очередь, взгляд его автора, а не реальную практику воспитания.

Вопросам воспитания детей в «Домострое» посвящено несколько глав, которые содержат соответствующую педагогическую терминологию. Их общая направленность может быть выражена следующей оценкой: «У богобоязненных родителей, и у разумных, и у разсудных, чада воспитани в страсе Божии, и в добре наказании, и в благоразсудном учении, всякому разуму, и вежеству, и промыслу и рукоделию».[138, с. 48–49] В приведенном совете достаточно хорошо отражено традиционное для XI–XVII вв. соотношение терминов «воспитание», «учение» и «наказание» друг с другом: учение и наказание – средства воспитания. При этом «учение осуществляется разуму, вежеству, промыслу и рукоделию», что является условным аналогом современных «знаний, умений и навыков». В другой главе: «Како дети учити и страхом спасати» дается совет: «Воспитаи дети своя с прещением [предостережением – А.Р.], и обрящеши от них покой и благословение».[Там же. С. 51] Последняя же глава «Домостроя, принадлежащая московской воспитательной традиции, во многом перекликается с цитировавшейся выше «Степенной книгой».

Во второй половине XVII века увеличилось число переводов европейских сочинений с латинского на русский язык, что усилило иностранное влияние на отечественную практику обучения и воспитания. Под влиянием этого процесса в России появился ряд собственных педагогических сочинений, в полной мере отразивших всю систему педагогических терминов и понятий, сложившихся ко второй половине XVII в. Прежде всего, к подобным сочинениям можно отнести «Гражданство обычаев детских» иеромонаха Епифания (Славинецкого), «Полис», «Букварь» и ряд других произведений иеромонаха Кариона (Истомина), вирши педагогического характера иеромонаха Симеона (Полоцкого). Использовавшиеся в их сочинениях педагогические термины являлись продолжением традиции предыдущего периода, однако педагогические явления и понятия отражали ряд новых тенденций.

В «Гражданстве обычаев детских» (1680) отмечены три основные, по мнению автора, задачи воспитания: «младому уму семя благочестия христианского пояти, вторая еже учения свободная любити и их учитися, последняя еже о первых жизни своея начатков благолепным обычаем обучатися».[139, с. 30–33] В целом, памятник посвящен раскрытию третьей из перечисленных задач. Вероятно задача усвоения европейских правил поведения стояла перед представителями боярства и дворянства в тот период наиболее остро. Епифанию (Славинецкому) принадлежит и такой малоизвестный памятник педагогического характера, как «Наставление князю П.М. Черкасскому», учителем когорого он являлся. Оно начинается словами: «Предисловие к пречестнейшему князю П.М. Черкасскому, в чину ученичества возлежащему… Ты, благочестивый учениче и младениче, пречестный княже Петре, прими любезно хлеб сей, предуготовленный в просвещение ти».[140] В этом фрагменте обращает на себя внимание не характерное для Руси наставление, обращенное к конкретному лицу, и использование по отношению к нему словосочетания «чин ученичества».

Весьма интересны стихотворные произведения учебного характера Кариона (Истомина), также содержащие педагогическую терминологию. Примером может служить фрагмент стихотворного сочинения, посвященного Царевне Софье Алексеевне:

В приведенных фрагментах сочинений второй половины XVII века, написанных в условиях западноевропейского влияния на русский язык, письменность и практику обучения, проявилось сочетание традиционных нравственных ценностей и новых сторон их формирования. Более обстоятельный анализ европейского влияния на российскую педагогическую терминологию будет предпринят в третьем параграфе настоящей главы.

Таким образом, на основании рассмотренного комплекса источников можно сделать ряд общих выводов:

1. Система педагогических терминов была выстроена на основе ценностей и норм христианства и получила широкое распространение в книжном языке XI–XVII вв. Педагогические термины с первых веков российской государственности были объединены в единую систему, центром которой был термин «образование», а ведущими терминами являлись «просвещение», «воспитание» и «учение». При этом термин «учение» включал в себя ряд терминов-этапов: «научение», «наука», «изучение», «обучение».

2. Педагогические термины XI–XVII вв. представлены в следующих группах:

✓ термины, отражавшие наименования учебных заведений («училище», «учительница», «школа», «дидаскалия», «семинария», «коллегиум (-я)», «академия», «классы» и др.);

✓ термины, обозначающие участников процесса обучения («ученик», «учащийся», «ученица», «школьник», «учитель», «дидаскал», «схолар», «педагог» и др.);

✓ термины, характеризующие содержание, формы, методы, результаты обучения и воспитания («наставление», «педагогия», «дидаскальство», «урок», «упражнение», «свидетельство» и др.).

3. Иностранное влияние на славянскую педагогическую терминологию на всем протяжении XI–XVII вв. было незначительным вплоть до второй половины XVII века. С этого времени началось вхождение в язык и практику обучения целого комплекса иноязычных педагогических понятий.

1.2. Географические и социальные границы распространения педагогических терминов и понятий в России

На всем протяжении XI–XVII вв. определяющее влияние на нравственное состояние общества, его образ жизни и уровень знаний оказывали ценности и нормы, черпаемые из книг. Анализ рукописных книг XI–XVII вв., составлявшихся и переписывавшихся в разных частях страны, позволяет сделать некоторые выводы об уровне грамотности и начитанности авторов и переписчиков, объеме терминов, которыми они оперировали. Кроме того, можно сделать выводы и об уровне образования по сословиям и регионам, а также степени распространения терминов, которые составителям и переписчикам книг были знакомы.

Богатство жанров сохранившихся русских книг XI–XVII вв. позволяет выделить важнейшие из них для раскрытия степени и характера знакомства населения Руси – России с педагогическими понятиями. К числу жанров, которые представляются наиболее полезными для решения указанного вопроса, можно отнести, во-первых, комплекс учебных пособий для начального учения; во-вторых, многочисленные рукописи Житий Святых; в третьих, различного рода официальные документы. При этом важно использовать не только рукописи, но и печатные книги.

Степень и характер знакомства с педагогической терминологией представителей различных сословий в разных районах страны в XI–XVII вв. могут отражать следующие показатели:

– усвоение единого комплекса педагогических терминов и их содержания в ходе участия представителей всех групп населения в церковной жизни и начальном учении;

– широта распространения учебных пособий, содержавших единую педагогическую терминологию, в Российском государстве среди представителей различных сословий;

– уровень грамотности и образованности населения по сословиям и регионам как результат усвоения системы педагогических терминов.

Важным источником формирования единой системы нравственных ценностей служило участие представителей всех сословий и различных возрастов в жизни православной церкви. Важным воспитательным средством для взрослых и детей служила исповедь. В России она начиналась с 7-летнего возраста, т. е. совпадала с началом организованного обучения. Подобная мера носила целенаправленный характер и служила для соединения учения с самовоспитанием и развитием умения видеть собственные ошибки и готовности их исправлять. Для исповеди детей с 7 лет были составлены специальные пособия «Поновления детям младым», в которых давались наставления о нормах поведения и давались советы, чего следует избегать в жизни. Также для детей были составлены «Поучения…» – «Поучение младым детем»[142, с. 256] и «Поучения отца духовного отрокам и отроковицам»,[Там же. С. 256–257] которые должны были произноситься священниками в беседах с детьми. Все нормы жизни и содержание педагогических терминов, которые имели распространение в жизни, в книгах, через беседы со священником перед и во время исповеди, доводились буквально до каждого ребенка. Им давались советы о послушании, уважении старших, важности учебы и пр. с обязательным разъяснением, почему именно так следует себя вести и строить отношения с другими людьми. Кроме того, дети подобным путем приобщались к взрослой жизни, тем более, что с отроческого возраста (7-14 лет) они получали ряд гражданских прав. Осознавая возможное незнание некоторыми взрослыми людьми грамоты, уже на начальном этапе распространения христианства было составлено «Поновление мирское вкратце и маломощным и не умеющим грамоте»,[Там же. С. 244] предназначавшееся лицам, как это видно уже из названия, не умеющим читать. В нем давались советы не только о правилах повседневной жизни, но и о воспитании детей.

На основе сказанного можно сделать два важных вывода: во-первых, участие в церковной службе представителей разных сословий обеспечивало единообразное усвоение системы жизненных ценностей и норм воспитания, а для детей – единство правил послушания и учения на всей территории страны; во-вторых, возможная неграмотность не была препятствием в усвоении содержания нравственных норм и педагогических понятий. Единообразие содержания педагогических терминов в различных регионах страны может быть показано через анализ содержания основных видов учебной литературы.

Для начального обучения уже с XI в. использовались, прежде всего, азбуки, учебные псалтыри и учебные часословцы,[143, с. 146–148; 144, с. 74–97] содержавшие широкий комплекс педагогических понятий. Азбуки отличались друг от друга содержанием, объемом, назначением. Существовали «азбуки малые», «азбуки-границы», «азбуки-прописи», буквари, грамматики, которые составлялись и переписывались представителями практически всех сословий в различных городах и селах русских земель.[145, с. 84–163; 146] До начала XVIII века азбуки писались столбцом – на длинных, до нескольких метров, склеенных полосах бумаги. Составлялись они прежде всего теми, кто и занимался обучением детей, как правило, священниками. Например, в Минеи 1438 г. писавший ее священнослужитель из Вологды просит прощения у читателей за возможные ошибки, поскольку он одновременно книгу писал и «дети уча».[147, с. 8]

Для обучения грамоте помимо азбук использовались грамматические пособия различного объема. К их числу можно отнести, например, «Толковую азбуку», имевшую распространение с XIII века[148, с. 410] и пособие «Осьмь чести слова»[149, с. 326–328, 344–345], известное в Русском государстве с XIV века. Некоторые из них уже в названии отражали педагогическую терминологию, например: «Написание языком словенским о грамоте и о ея строении, в неиже о букве и о еа писменех, вопрошаниа учителская, яко в лице ученическо, и отвещаниа ученическа, яко в лице учителско» (рукопись XVI в.).[Там же. С. 360–385] В этот же период пространные азбуки и грамматики начинали сопровождаться рекомендацией, приписываемой Максиму Греку (ок.1480–1556): «И надобет седети у учителя добраго год равен, упразнившемуся от всех житейскых плищ… Сего ради долго седети у учителя добраго и учитися со многым трудом… И ты убо Господине (имярек), аще истинною желаешь дойти конца премудраго сего учениа философскаго, пойди сиди у мене год другой покинув си вся градскыя суеты и житейска попечениа, и будеши пребогатый купец, а учителя послушай».[Там же С. 306–307] В «Азбуке в научение младым детям скорописной» (список 1648 г.), составленной дьяконом Феодосием из Вологды, приводился такой совет: «Умного учити аки кладезь копати на исполнение многих вод, а безумного учити аки судно водою наполняти еже в него наливают и паки из него изтекает тако же и безумного учити толка всуе труды изказнити понеже не разумеет учителнаго ему наказу».[150, с. 5] Ряд азбук второй половины XVII века начинается словами: «Азбука скорописная в научение писма скорописи всякому хотящему учитися»,[Там же. С. 25] или наставлением: «Зри прилежно, внимай разумно, пиши не спешно, прочитай не ложно»,[Там же. С.24] которое сопровождало азбуки на протяжении и всего XVIII в.

В целом можно заметить, что все без исключения из просмотренных нескольких сотен рукописных азбук и

грамматических сочинений (как в рукописях, так и опубликованных) XII–XVII вв. содержат многочисленные педагогические термины и понятия, имевшие единообразное толкование. Кроме того, они отражают общие пути закрепления их содержания в сознании учащихся на протяжении всего рассматриваемого периода.

К другой группе учебных пособий, служивших не только материалом для чтения, но и средством духовно-нравственного воспитания, относились учебные псалтыри и учебные часословы. Все они снабжались особыми предисловиями – рекомендациями, предназначавшимися для учеников и учителей. Например, предисловие к учебной псалтыри (рукопись XVI в.) содержало «Наказание ко учителем, како им учити детей грамоте и како детем учитися божественному писанию и разумению. Господие и братие, простите нас худых, еже убо написахом в кратце учителем, иже учат младых отрочат грамоте, како им подобает искусство имети в словесех и в речех и в пословицах, чтобы ученикам их было в научение и во извещение разума, а не в срам и понос, пачеже да не в грех. Подобает убо вам, о учителие, ведети, како вам младых детей учити божественым писменем. Первое убо в начале буквам, сиречь азбуце, по том же часовники и псалтыри и прочая божественная книги и паче же убо всего, еже бы вам наказати и изучити учеником азбука чисто и прямо по существу, како которое слово речию зовется, и не спешно, а и самим бы вам знати же естество словес, и силу их разумети».[151, с. 501] При этом сами псалмы, содержащиеся в псалтыри, не только читались, но и запоминались, и служили материалом при обучении пению.

Учебные часословы также всегда содержали вводную статью педагогического характера, адресованную как ученикам, так родителям и учителям: «Сего ради во общую пользу всех православных христиан напечатася сия книга, именуемая часослов, содержащая в себе молитвы, псалмы и хвалы, повседневно от церкве Богу возсылаемыя, и ина во церкви потребная: да учащеся дети писмен чтению… Юже книгу вы родителие благочестивии, яко началоположение жития христианскаго стяжуще, чадом вашым вручайте ко учению…».[152] Приводимый фрагмент из печатного издания XVII века встречался и в рукописях более раннего периода.[153] Изучением часослова не заканчивался курс начального учения, освоение которого позволяло самостоятельно знакомиться с сочинениями религиозного, духовно-нравственного и научного характера.

Освоение общего комплекса педагогических терминов на всей территории страны значительно усилилось после распространения книгопечатания и повсеместного распространения печатных учебных пособий. Своего рода центром печати учебных книг являлся Московский Печатный двор, разовые тиражи учебных изданий которого исчислялись тысячами экземпляров, а суммарный тираж, например, только азбук за вторую половину XVII века составлял сотни тысяч экземпляров. Необходимо заметить, что эти – большие даже для настоящего времени тиражи – лишь дополняли создававшиеся повсеместно рукописные азбуки, имевшие распространение до начала XIX века. В Таблице 1 приведен общий тираж трех основных учебных изданий – азбук, учебных псалтырей и учебных часословов за период XVII века, а также перечень основных педагогических понятий, содержавшихся в этих пособиях. При этом необходимо иметь в виду, что приводимый тираж учебных пособий предназначался лишь для начального обучения, главным образом, детей 7–9 летнего возраста. Также важно учесть, что информация представлена лишь на основе сохранившихся расходных книг Печатного двора, часть из которых до настоящего времени не дошла, поэтому реальный суммарный тираж учебных изданий был значительно больше.

Таблица 1.

Педагогическая терминология основных учебных пособий для начального учения.[154; 155; 156; 157]

Отпечатанные учебные пособия, как и другие книги, до 1640-х гг. рассылались с посыльными, подьячими, приставами и наборщиками Печатного Двора по епархиям и городам. Там эти книги раздавались по училищам монастырей и приходских церквей, а также частным лицам с указом собирать положенные за книги деньги и предоставлять их в Москву, в Печатный Приказ. После 1640-х гг. традиция меняется: за книгами из различных районов страны приезжают в Москву специально отправленные для этого люди и покупают в лавке Приказа учебные книги большими партиями. В особые приходные книги Печатного двора вносилась запись о продаже каждой книги с обозначением, сколько ее экземпляров продано, когда, кому, куда, сколько денег за них получено.[158, лл. 214–216, 509–511 об.] Практика рассылки с середины XVII в. сохранялась лишь для церковных и государственных грамот, указов и подобного рода документов.

Сведения о распространении учебных изданий по регионам и сословиям позволяют получить сохранившиеся приходные книги Московского Печатного двора. Данные о приобретении учебных книг по сословиям имеют некоторую относительность, поскольку учебные издания, особенно дешевые азбуки, во-первых, закупались для училищ, где обучались дети из самых разных сословий, во-вторых, могли перепродаваться представителям другого сословия, оставаясь при этом в рамках одного региона. Сведения о покупках учебных изданий хорошо отражают и уровень грамотности населения. В Таблице 2 в качестве примера приведены сведения о покупках в течение 8 дней азбук в книжной лавке Московского Печатного Двора. Необходимо заметить, что даже для крупных городов середины XVII в. разовые покупки в 200–400 экземпляров одного издания, которое выходило каждый год и скупалось населением ежегодно в тех же объемах, были весьма показательны. Ведь печатные азбуки использовались не один год и лишь дополняли многочисленные рукописные азбуки, а детей в возрасте 7–9 лет в таких городах, как например, Вятка было не более 600–850 человек при численности жителей мужского пола этого города в 1680 человек.

Таблица 2. Продажа азбуки в течение 8 дней на Московском Печатном Дворе. [Там же]

Сведения, приведенные в таблице, даже на примере одной покупки позволяют говорить о широком распространении азбуки по различным регионам страны, по крайней мере, до Урала. При рассмотрении вопроса о распространении учебных пособий необходимо иметь в виду, что азбуки расходились не только по училищам, где в условиях книгопечатания сохранялась практика написания азбук учителями-церковнослужителями для своих учеников, но и по частным домам. Важно иметь в виду и то, что кроме Московского Печатного Двора в XV–XVII вв. функционировало еще несколько десятков менее крупных типографий, печатавших учебные пособия на русском (церковнославянском) языке, которые быстро расходились в Русском государстве. В качестве примера можно привести далеко не полный перечень этих типографий:

Таблица 3. Перечень типографий, печатавших учебные книги на славянском языке (1491–1699). [159; 160; 161]

В русских княжествах постоянно осуществлялись переводы с греческого, латинского, ряда европейских языков, как религиозных сочинений, так и научных трудов, содержавших малознакомые русскому читателю термины и понятия. Среди них было немало терминов педагогического характера. В одних случаях переводчиками, как людьми хорошо образованными, давались всем знакомые русские аналоги иностранных терминов, в других – составлялись особые словари иностранных слов, в которых объяснялось значение малознакомых терминов. Подобные словари, носившие учебный характер, составлялись, переписывались и читались в самых различных регионах Руси.[162; 163; 164; 165] Распространение и популярность подобного рода пособий позволяют говорить как о спросе на них, так и о знакомстве населения Русского государства не только с отечественными, но и с древнегреческими и латинскими педагогическими терминами и понятиями. В целом можно отметить, что словари иностранных слов, составлявшиеся в русском государстве с XIII века, и «Алфавиты иностранных речей» или азбуковники, известные с XVI века, помогали усвоению иностранной терминологии в ходе учебной деятельности.

О степени и характере распространения педагогических понятий в Русском государстве на протяжении XII–XVII вв. можно судить на основе анализа довольно обширного комплекса источников – Житий Святых. Каждый Святой имел свое Житие, которое постоянно переписывалось, получая многочисленные списки. Они были доступны каждому русскому читателю, не только владевшему грамотой, поскольку с ними знакомились в церквях во время проповедей, их могли читать вслух грамотные родственники и соседи, и пр. В процессе освоения содержания читателями усваивались многочисленные педагогические явления и их термины, сопровождавшие практически любой текст Жития.

Для характеристики географического и социального распространения педагогических терминов важно использовать списки Житий, составленных в XII–XVII вв. в разных районах страны, и проследить степень распространения педагогической терминологии по периодам, регионам и сословиям. Для примера можно привести некоторые города и села различных регионов Руси, где составлялись Жития. Естественно, что приведенными примерами перечень населенных пунктов, в которых учились святые и где составлялись их Жития, не исчерпывается.

Северо-западные районы Руси могут быть представлены, прежде всего, землями Новгорода и Пскова. О Епископе Новгородском Нифонте (? – 1156) в Житии, написанном в новгородской земле около 1219 года, сказано: «И по сем отроку оному устрабившемуся мало нечто возрастом, и вдан бывает родительми своими учитися божественным книгам. И абие вскоре никако извыкшу книжное учение».[166, с. 2] В Житии (списки XIV в. и нач. XV в.) о Варлааме Хутынском (? – 1193), происходившем из боярского рода и учившемся в Новгороде, сказано: «Родился в великом Новеграде от благоверну и христиану родителю, воспитан же быв в добре наказании и божественым книгам научився…»,[167, с. 49] «…Варлаам от мала возраста зело убо добр нрав стяжавый, житие же упражняемо ко учению священных писаний, удаляяся всегда детских играний, воспитовашеся же зело любезно от своих ему родителей… Понеже преспеваше преподобный Варлаам возрастом, и нарочит убо бысть во учении священных и лучших писаний, отдается убо некоему учителю в научение.

.. В малое время сим извыче, бе бо зело учениелюбец, имей и страх Божий в себе, и смиренномудрие велие, упражняяся в нощи же и во дни в поучении учения своего».[168, с. 8] В Житии Архиепископа Новгородского Моисея (? – 1363), составленном в Новгороде в 30-е гг. XV века, о боярском сыне Митрофане сказано: «Изучися же грамоте, измлада Христа возлюбив, и часто хождаше к церкви Божией, а еже к детям играющим не приближашеся».[169, с. 117] О сыне священника – будущем Архиепископе Новгородском Евфимии (1429–1458) в новгородском же Житии (70-е гг. XV в.) упомянуто: «Таже божественною благодатию спешне отроку растущу, и времени пришедшу, вдан бывает учитися божественным книгам, темже тому спешне писания извыкнувшу, обаче же иных не упражняшеся, разве иже в Божественная ведущих».[170, с. 16] В Житии Архиепископа Новгородского Ионы (кон. XIV в. – 1470), происходившего от бедных родителей и в младенчестве осиротевшего, отмечалось: «Вдану ему [Иоанну – А.Р.] бывшу – некоему диакону наказатися священным книгам, еще же и нищете к сиротству присовокупившис(я), не здрава телом творяшет его, и частое болезней приложение худость ему придаяшу, кротостное обычая и тихое нрава по многу снабдевати обычей добрый сей, радованию же и игранию детей ни колиж(е) приближатися изволи, и аще когда от учителя отхождаше с множеством с ученическим ему и улица граду к дому приходити бываше, всем яко детем игранию радующимся, той подале стояти от них обычно имяше, еда и случашеся когда яко детски позоровати».[Там же. С. 28] Из сказанного в Житии следует, что болезненный мальчик-сирота из крайне бедной семьи ходил в училище, где вместе с ним обучалось «множество ученическое» у «диакона некоего». Таким образом, в училищах обучались и сироты, что говорит о бесплатности и доступности обучения. Житие Евфросина Псковского (1386–1481), составленное в Пскове в конце XV – начале XVI вв., сообщает, что крестьянский сын «воспитан быв в добром наказании, и по времени вдан бывает родительми своми учитися божественным книгам, вскоре некако извыче Божественная Писания… и философскую мудрость извыче».[Там же. С. 74; 171] Под «философской мудростью» на Руси понимали овладение античной философией и «семью свободными искусствами».

Для центральной Руси примером может послужить Курская и Тверская земля. О детстве Феодосия Печерского (1035–1074), родившегося в Курске и происходившего из семьи княжеского дружинника, сообщалось: «Дети яже воспитах духовным твоим брашнем и се Господни ученицы мои се бо сия ти приведох иже научих. К сим же и дати ся на учение божественных книг единому от учитель яко же и вскоре извыче вся граматикия и яко же всем чюдити ся о премудрости и разуме детища и о скором его учении… еже стяжа в учении своем не токмо же к учителю своему, но и к всем учащимся».[172, л. 27 об.-28] Обращает на себя внимание, что Феодосий был отдан в учение «одному от учитель», то есть одному из учителей небольшого в то время городка Курска. Указание, что в небольшом городке живет несколько учителей, говорит еще и о многих желающих учиться, иначе не было бы необходимости в нескольких наставниках. При этом Феодосий достаточно быстро был обучен не просто грамоте, а «вскоре извыче все грамматикия», то есть всем правилам церковно-славянской грамматики, что отражает и высокую квалификацию учителя.

В Житии Макария Калязинского (1402–1483), родившегося в г. Кашин Тверской земли, сообщалось: «егда же достизающу ему возрасту, вдаша его родителя в научение грамоте».[173, с. 56] В Житии Митрополита Алексия, составленном в XV в., говорится: «святому же отроку Елеуферию преуспевающу в благочестием возрасте, таже времени приспевшу и книжному учению вдан бывает и бысть яко летом двоюнадесяте, еще детское имуще ему».[174, с. 447] Здесь интересен факт начала обучения не в семь, а в двенадцать лет, что, вероятно, объясняется домашним обучением в боярской семье.

Для Юго-Западной Руси (г. Волынь) можно привести пример из Жития Митрополита Петра (? – 1326), в котором отмечалось: «Сей св. Петр митрополит родися от родителю крестьяну… и бысть седмь лет, нача учити грамоту сию».[175, лл. 2–4] Более подробно о начале учения св. Петра сообщается в Степенной книге (XVI в.): «..родшуся отрочати и седьмаго лета возраста достигшу вдан бывает родителема книгам учитися… Но убо учителеви с прилежанием ему прилежащу, отроку же не спешно учение творяшеся, но косно и всячески неприлежно».[176, с. 411] Из подобных примеров видно, что высокообразованные деятели церкви в детстве не всегда успешно проходили учение, однако достигали нравственных высот благодаря самообразованию.

Северо-Восточная Русь (гг. Устюг и Галич Костромской) может быть представлена Житием Стефана Пермского (1340–1396), составленном около 1397 г. О годах обучения будущего Святого сообщалось: «Детищем сый, измлада вдан бысть грамоте; учению же вскоре извыче всю грамоту яко до года… бе убо превзиде многих сверстников в роде своем, добропамятством и скоровычением преуспевая… точию на словословие упражняяся и грамоте прилежащее. Научижеся в граде Устюзе всей граматичней хитрости книжной силе… Желая же большего разума, яко образом любомудрия изучеся и Греческой грамоте и книги Греческия извыче добре… И изучися сам языку пермскому и грамоту нову пермскую сложи и азбуки незнаеми счини, по предложенную пермскаго языка, якоже есть требе и книги русский на пермский язык преведе и преложи и преписа. Желая же болшаго разума, яко образом любомудриа изучеся и греческой грамоте и книги греческия извыче добре, почиташе я и присно имеяше я у себя, и бяше умея глаголати тремя языкы, такоже и грамоты три умеяше, яже есть русския, гречски и пермьски».[177, с. 121–132] О Григории Вологодском (1315–1442 (!)), происходившем из боярского рода г. Галича (Костромского), в Житии было сказано: «Сей преподобный Григорий от града бе Галича, от благочестиву и славну родителю рождся, боярска рода: воспитався от нею в смиренномудрии, играм бо детским не внимаше; но точию божественным книгам поучася и родителема повинуяся во всем, кроме сана».[Там же. С. 28]

Владимиро-Суздальская земля (Владимир, Суздаль, Ростов, Радонеж). В Житии Стефана Махрицкого (? – 1406) упоминалось: «Времени приспевшу вдан бывает от родитель своих на учение божественным книгам и вскоре извыче божественных книг писания».[178] О детстве черниговской княжны Евфросиньи Суздальской (1212–1250) в Житии сообщается: «Благоверный же великий князь Михаил сам поучаше ю Божественным книгам. Прочая же научеваше ю болярин Феодор, зане же бо мудр и навычен философии. Отроковица же вельми быстро учашеся, и преспеваше во учении…».[179, с. 25] Данный пример говорит о широкой образованности некоторых женщин в Древней Руси, освоивших древнегреческий, а вместе с ним античную философию и христианское богословие. О жизни Сергия Радонежского (1314–1392), происходившего из бедного боярского рода г. Ростова, в Житии начала XV века сказано, что когда Варфоломея (в монашестве Сергия) отдали в училище, где братья его учились хорошо, «сему же отроку не скоро выкнущу писания, но медленно учащуся некако и неприлежно. Учитель же его со многим прилежанием учаше его: но отрок не внимаше и неумеяше, и не точен бысть [отставал в учении – А.Р.] дружине своей, учащимся с ним. О сем же убо много браним бываше от родителю своею, боле же от учителя томим и от дружины [других учеников – А.Р.] укаряем».[180, с. 23] В лицевом Житии (XVI в.) Сергия в одной из миниатюр изображалось училище и в нем 11 учеников: на скамьях сидят 10 учеников с книгами, а учитель объясняет урок Варфоломею. Будущий Епископ Казанский Гурий (нач. XVI в. – 1563) получил «…рождение и воспитание во Граде Радонеже; родом от меньших боляр… смирен и тих имея нрав… Отец его от ярости побеждаем, всади его в ров глубок. И два лета в нем препроводил…. И некто друг ему… приносити бумаги и чернил, и писаше седя в темнице книжицы в научение детем и даяше продавати, и цену их нищим роздавати».[Там же. С. 112] Умение в юношеском возрасте писать азбуки для начального учения «сидя в темнице», а в более зрелом возрасте руководить образованием многочисленного и малоизвестного народа, само по себе говорит о серьезных знаниях и педагогических способностях, и, как следствие, об овладении педагогической терминологией.

Таким образом, рассмотрение списков Житий Святых, представлявших различные сословия, составленных в разных регионах России, позволяет отметить следующее: и как правило, педагогические термины в Житиях использовались в связи с описанием детских лет и периода обучения Святых, поэтому наиболее часто встречавшимися в списках Житий терминами были: «учение», «учитель», «ученик», «учиться», «училище» и др.; Интересно, что приводились и термины, обозначавшие этапы учения: «научение», «поучение», «изучение», «навык». К следующей по распространенности группе относились термины «воспитание», «просвещение», «упражнение», «наказание», сопровождавшие описание этого же периода жизни.

Жития имеют только люди святые и сведения об училищах сохранились только относительно тех мест, где эти люди получали образование. Однако Жития показывают, что училища и учителя были не только в городах, но и в небольших селах и деревнях. Так, например, в XV веке крестьянские (!) дети: Серапион (?-1516), будущий Архиепископ Новгородский выучился грамоте в родной деревне под Москвой,[181] Александр Свирский (1448–1533) ходил в училище в родной деревне в Обонежье,[182] Зосима Соловецкий (?-1478) учился в родном селе также в Обонежье,[183] Антоний Сийский (1478–1556) посещал училище в селе около Белого моря,[184] Александр Ошевенский (1427–1479) учился в деревеньке также около Белого моря,[185; 186] Мартиниан Белозерский (1397–1483) ходил в сельское училище недалеко от Кириллова монастыря[187, л. 33; 188; 189, л. 223] и много других примеров грамотности крестьян только по одному веку. В целом можно заметить, что в далеких от центра страны деревнях к XV–XVI вв. грамота была уже своего рода нормой, обычным явлением.

Таким образом, анализ двух важных групп источников – учебных пособий и Житий дает основание для объяснения не только факта широкого распространения педагогических терминов, но и их усвоения в процессе обучения и распространения их по всей территории страны. Нзванные группы источников составлялись и переписывались в различных регионах России и при единообразной структуре и содержании формировали единое образовательное и понятийное «пространство» в русских землях. Сохранявшийся на протяжении веков интерес представителей различных сословий к чтению книг и единый способ обучения также в свою очередь содейстовали процессу формирования единого содержания педагогических терминов и понятий.

В связи с анализом характера распространения педагогических понятий важно обратиться к проблеме распространения грамотности среди населения Русских земель – России в XI–XVII вв.

К числу источников, дающих представление о характере распространения грамотности среди представителей разных сословий, полов и возрастов, можно отнести так называемые берестяные грамоты, найденные археологами в течение второй половины XX – начала XXI вв. в Старой Руссе, Смоленске, Торжке, Новгороде, Пскове, Твери, Звенигороде Галицком, Витебске, Мстиславле, Москве. Наибольшее число находок приходится на Новгород: на начало XXI века – более тысячи. Тексты грамот содержат самую разную информацию: ученики выполняли домашние и училищные задания, купцы обменивались информацией со своими партнерами из Новгорода и других городов, сборщики налогов записывали имена должников и сумму долга, управители земель писали о своей работе владельцам имений и вотчин, следователи составляли описание расспросов, зависимые крестьяне жаловались боярам на управляющих, на бересте писались личные письма, делались хозяйственные записи по дому и т. п.[190; 191; 192] Не только берестяные грамоты, но и многие найденные в указанных городах предметы быта периода XI–XV вв. содержали различные надписи (крышки бочек, сосуды, бревна домов, веретена и пр.).

Авторами грамот были представители различных сословий и родов службы, различных возрастов. Авторами или адресатами значительного числа грамот были женщины: мать просит сына прислать ей ткань (XIII в.), сестра пишет братьям о своем заказе украшений (XIII в.), девушка пишет любимому человеку (XI в.), сестра просит брата защитить ее в суде (XIV в.), муж при отъезде дает указания жене по хозяйству и воспитанию детей (XII в.) и др. Следует отметить, что большинство грамот написано и подписано людьми гражданскими, а не духовными, поскольку в Московской Руси строже, чем в Новгородской земле периода ее «вольности», относились к письменному слову. Подобное отношение находило понимание и в Новгороде, прежде всего со стороны духовенства. Отсутствие грамот (из более 1000 грамот лишь 9), относящихся к самому образованному сословию того времени, говорит именно об этом. Подобное отношение отражено, например, в т. н. «Вопрошании» иеродиакона Антониева монастыря Новгорода Кирика (ок. 1110 – ок.1158), адресованном Новгородскому епископу Нифонту: «Несть ли в том греха, аже по грамотам ходити ногами, аже кто изрезав помечет, а слова будут знати»[193, стб 21–63] Именно так поступали с берестяными грамотами в Древнем Новгороде: как ненужный предмет разрывали или разрезали и выбрасывали. Иное отношение к слову в Московской Руси и объясняет небольшое количество найденных на ее территории грамот и других письменных источников бытового характера. Интересно заметить, что присланный из Москвы Архиепископ Геннадий в своем «Послании» (ок. 1500 года) Митрополиту Симону констатирует низкий, с его точки зрения, уровень грамотности и образования в Новгороде. И это при повсеместной грамотности населения в Новгороде. Невольно возникает предположение о более высокой степени грамотности населения в Москве.

Конец ознакомительного фрагмента.