Гендер и язык. Женщины, мужчины и язык ( Антология, 2005)

Социолингвистика – это наука о языке в его социальном контексте. Изучение языка в социальном контексте означает непосредственное изучение языковой вариативности. В различных социальных ситуациях человек изъясняется по-разному – это явление мы называем стилистической вариативностью. К тому же говорящие, которые отличаются возрастом, полом, социальным классом, этнической группой, также будут отличаться друг от друга и речью даже в одном и том же контексте – это социальная вариативность. В сфере интересов социолингвистов находятся как стилистическая, так и социальная вариативность.

Социолингвисты проводят анализ речи, чтобы показать структурность, а не произвольность языковой вариативности: их целью является установление неоднородности типичного языкового сообщества. Если лингвисты-теоретики сосредоточиваются на исследовании идеальных высказываний идеального говорящего-слышащего в однородном языковом сообществе, то социолингвисты в качестве объекта изучения выбирают высказывания реального говорящего в реальном (гетерогенном) речевом сообществе.

В сфере научных интересов социолингвистов находится, главным образом, разговорная речь. Под разговорной речью понимается речь, спонтанно используемая людьми, хорошо знающими друг друга. Социолингвисты разрабатывают различные способы получения данных разговорной речи: от анонимного экспресс-опроса до длительного наблюдения над участниками коммуникации. При анонимном экспресс-опросе исследователь под видом покупателя задает вопрос или вопросы, составленные с целью достижения социально значимой реакции, а затем осторожно фиксирует ответ в записной книжке. При проведении длительных наблюдений исследователь взаимодействует с группой информантов в течение долгого периода времени и становится настолько «своим», что на магнитофон уже не обращают внимания. Даже при проведении стандартного интервьюирования социолингвисты стремятся получить как формальный, так и неформальный стили общения, апеллируя к информантам, например, с просьбой рассказать историю из своей жизни: метод индивидуального изложения способствует снижению фактора само-осознанности в речи испытуемого. Такая методологическая изобретательность стимулировалась восприимчивостью социолингвистов к «парадоксу наблюдателя» (Observer’s Paradox) – проблеме, с которой столкнулись исследователи, стремящиеся проводить наблюдения над поведением людей вне эксперимента.

Социолингвисты заимствовали методы исследований из естественных наук, таких, как ботаника, зоология, и других. Информанты отбирались из произвольных источников, таких как список избирателей, чьи анкеты отражали состав общества по возрасту, полу, социальному классу и прочим параметрам. (В фокусе недавних социолингвистических работ находились социальные группы: в них отбор информантов не был случаен, он был оправдан целями таких исследований.) Лучшие социолингвистические исследования показали системное варьирование языковых форм в зависимости от социального ракурса, например социального класса говорящего.

Интерес социолингвистов к разговорной речи отражает их убеждение в том, что исследование языка должно охватывать речь всех членов сообщества, а не только отдельно взятого диалекта, используемого меньшинством. Социолингвисты рассматривают литературный английский (Standard English) всего лишь как один из вариантов английского, представляющий не больший и не меньший интерес, чем любая другая его разновидность. Лингвисты же, в отличие от социолингвистов, отталкиваются от предпосылки, что литературный английский язык – это и есть английский (это происходит из-за совпадения: данный вариант используется большинством лингвистов). Социолингвисты подвергают сомнению точку зрения большинства. Их внимание в равной степени направлено не только на все варианты функционирования языка, но и на факт наличия в нелитературных разновидностях языка собственной устойчивой фонологической, морфологической, синтаксической и лексической систем. Таким образом, социолингвистический подход – это подход меньшинства.

Термины «большинство» (majority) и «меньшинство» (minority), употребленные здесь, относятся к разным подходам в отношении власти и контроля. Большое сообщество – то, которое обладает властью и контролем, а языки и диалекты большинства – те, которые используются большими сообществами. «Малый» – относительный термин. Малые общности и языки определяются в отношении к большим общностям и языкам. Настоящий термин не связан с количеством говорящих: может быть много говорящих на языках или диалектах малых общностей, но эти языки / диалекты не обладают таким же статусом, как языки / диалекты больших общностей. Для сравнения, основное направление лингвистики (Хомскианское – Chomskyan) может быть названо подходом большинства к языку, потому что оно сосредоточивается на языковых вариациях больших групп (властвующих), тогда как социолингвистика – подходом меньшинства, потому что фокусирует внимание на речи малых общностей (для дальнейшего обсуждения этих двух подходов см. [Deuchar & Магtin-Jones 1982]).

1.2.1. Социолингвистика и женщины

Почему лишь недавно социолингвисты стали обращать внимание на взаимодействие языка и пола? Я хотела бы выделить две причины, проистекающие из истории развития социолингвистики и ее связи с лингвистикой и диалектологией.

Во-первых, хотя социолингвисты и отказались от субъективного отбора информантов, типичного для традиционной диалектологии, все же изначально суть этого отказа состояла в предпочтении городских информантов сельским и молодых пожилым. Несмотря на то что информанты обоих полов становились объектами многих исследований, по-прежнему велись эксперименты только с испытуемыми мужского пола (например, исследования темнокожих подростков Гарлема [Labov 1972b]; наблюдения Рида над эдиндбургскими школьниками [Reid, 1976]. Я не знаю ни одного социолингвистического исследования, объектом которого были бы только женщины как носители языка.

Во-вторых, смена акцента с литературных вариантов языка на нелитературные произошла вследствие реакции на основное течение лингвистики (мейнстрим), что сказалось на методе изучения малых общностей, описанном выше. Все виды малых социальных групп находились под пристальным вниманием исследователей, в частности, рабочие, этнические и подростковые группы. Женщины, однако, не воспринимались как малая социальная группа. Лингвистическая вариативность в совокупности с социальным классом, возрастом и этничностью – вот, что четко проявлялось в работах ранних социолингвистов. Как будет показано в четвертой главе, многие ранние социолингвистические работы в основном освещали социальную стратификацию речи. Другим же видам вариативности уделялось меньше внимания. Это положило начало развитию социальных наук и росту женского движения, в центре внимания которого находились женщины как социальная группа, обладающая своими собственными правами.

В этой главе я представлю обзор трудов от Средних веков до начала XX века (то есть работ, написанных до становления лингвистики как дисциплины). Я не ставлю перед собой задачу охватить весь материал; в большей степени я сосредоточусь на следующем круге вопросов: словарный состав, ругательства и табу, грамматика, грамотность, произношение, а также и разговорчивость.

2.2.1. Словарный состав языка

Возрастанию интереса к лексической и грамматической структуре языка, то есть к его словарю и грамматике способствовало развитие литературного произношения. Если один из вариантов языка выбирается в качестве стандарта, то за этим неукоснительно следует процесс кодификации. Кодификация касается как словарей (непосредственно связанных со словарным составом языка), так и грамматики (рассматривающей грамматические структуры языка). В Англии в XVIII веке публиковалось множество словарей и грамматик, представляющих собой попытки свести язык к правилам и узаконить «правильное» употребление.

Комментарии к половым различиям в лексике языка довольно широко распространены в работах XVIII в., как это представлено в следующих отрывках. В статье, написанной Ричардом Кембриджем для газеты «The World» от 12 декабря 1754 г., выражается предположение, что короткая жизнь женского словарного состава ассоциируется с несущественностью того, что они говорят:

Покорно прошу извинить… мои сомнения относительно уместности добавления к установленному и постоянному стандарту языка тех слов, которые канут в вечность, не прожив и года. Чем мы обязаны дамам – так это многочисленными украшениями нашего языка, которые я с готовностью признаю (Cambridge 1754: цит. по [Tucker 1961,93]).

Здесь перед нами предстает джентльмен XVIII в., столкнувшийся с проблемой изменения языка. Конечной целью кодификации была «фиксация» языка раз и навсегда. Однако словарный состав языка – эта та область, которая трудно поддается контролю. Ричард Кембридж не сообщает о причинах, по которым он возлагает на женщин ответственность за слова-однодневки.

Обращаясь к началу XX в., мы находим труды Отто Есперсена, датского профессора английского языка, занимавшегося вопросами изменения словарного состава. Он утверждает, что мужчины, а не женщины вводят «новые и свежие выражения» и поэтому именно мужчины являются «главными творцами языка» [Jespersen 1922, 247]. Эта очевидная непоследовательность может быть объяснена правилом андроцентричности (см. раздел 2.1). Согласно правилу, в эпоху, которая не жаловала лексические изменения, женщин считали виновными в распространении слов-однодневок. С другой стороны, Есперсен в 1922 г. установил, что изменение словарного состава неизбежно, и видел в нововведениях творческий процесс; поэтому он и приписывал мужчинам ввод новых лексических единиц.

Неизвестный сотрудник «The World» (6 мая 1756 г.) жаловался на чрезмерное использование женщинами определенных наречных форм:

Такие пышные высказывания наших сегодняшних модниц, которые могут испортить многие симпатичные ротики, никогда нельзя порекомендовать обычному человеку. Вот почему так не хватает подлинных слов, и слух ежедневно страдает от специфичных выражений таких, как vastly, horridly, abominably, immensely, excessively) значительно, неприятно, отвратительно, чрезмерно) которые, еще с тремя, четырьмя более предназначенными для общения в швейцарском духе, и составляют целую шкалу современной женской беседы (цит. по [Tucker 1961, 96]).

Эта черта языка женщин беззлобно пародируется Джейн Остин в произведении «Аббатство Нортенгер» (1813), в речи Изабеллы Торп:

«Му attachments are always excessively strong» – «Мои пристрастия всегда чересчур устойчивы»

«I must confess there is something amazingly insipid about her» – «Я должна сознаться, что в ней есть что-то поразительно безвкусное»

«I am so vexed with all the men for not admiring her – I scold them all amazingly about it» – «Я так сердита на всех мужчин за то, что они не восхищаются ей! Я жутко брюзжу на них по этому поводу» («Аббатство Нортенгер», глава 6, курсив наш).

На самом деле важно то, что именно Изабелла кокетлива, самолюбива и мелочна и что именно она употребляет наречия, а не Катрина – главная и не столь изощренная героиня произведения.

Использование такого рода наречных форм – это дань моде того времени, которая, очевидно, ассоциируется в общественном сознании с речью женщин. Лорд Честерфилд, написавший статью в «The World» от 5 декабря 1754 г., сделал очень похожие наблюдения по поводу высказывания неизвестного сотрудника, процитированного выше:

Суть не в обогащении нашего языка словами совершенно новыми (снова обвинение в том, что женщины дестабилизируют словарь), мои деревенские женщины идут еще дальше, изменяют слово, используя и расширяя старые значения до разных и очень несхожих смыслов. Они берут слово и разменивают его, как гинею, на шиллинги для повседневных мелких расходов. Например, прилагательное (vast) крайний, значительный и наречие (vastly) значительно, крайне могут означать, что угодно и являются модными словами модных людей. Светская дама… будет крайне благодарна, крайне обижена, чрезвычайно рада или чрезвычайно огорчена. Большие предметы будут крайне большими, маленькие – крайне маленькими; недавно я имел удовольствие услышать высказывание светской дамы, произнесенное счастливым голосом: очень маленькая золотая табакерка, выпущенная компанией, была чрезвычайно симпатичная, потому что была чрезвычайно маленькой (цит. по [Tucker 1961, 92]).

Лорд Честерфилд заканчивает с ироничной серьезностью обращением к одному из известных законодателей того времени, доктору Джонсону, чей «Словарь» (1755) стал поворотным моментом в процессе кодификации. «Мистеру Джонсону, – говорит лорд Честерфилд, – стоило бы серьезно заняться ограничениями различных и широких значений этого громадного слова (vast – бескрайний, громадный, обширный)».

Словарь Джонсона хорошо известен своими специфичными и двойственными дефинициями (Patron – «патрон, шеф» определяется в общем смысле как «негодяй, поддерживающий насилие и любящий лесть»). Джонсон фиксирует слова флирт (flirtation) и пугливый, страшный (frightful) как «женский сленг». Такое объяснение отягощено субъективной оценкой. Вполне очевидно, что неизвестный автор из «The World», процитированный выше, – мужчина: все отрывки показывают, что авторы (мужчины) уверены в ограниченности и бессмысленности женского лексикона, а также в его пагубном влиянии на язык. Отметим, что «язык» определяется писателями XVIII в. как язык мужчин: нормой считается способ говорения мужчин, в то время как язык женщин рассматривается как отклонение.

В XX в. андроцентрическая направленность по-прежнему присутствует в исследованиях словарного состава английского языка. Есперсен включил главу под названием «Женщина» в свою книгу «Язык: его природа, развитие и происхождение» (1922). Достоинство этой главы в том, что в ней представлено обобщение существовавших в то время исследований по женскому языку в разных частях мира. Однако ее справедливо упрекали в некритичном признании сексистских утверждений о мужских и женских различиях в языке. В эту главу Есперсен также включил раздел о словарном составе языка. Ученый пришел к заключению, что «словарный запас у женщин, как правило, менее разнообразен, чем у мужчин». Он подтверждает это результатами проведенного американцем Джастроу эксперимента, в котором студенты обнаружили более разнообразный лексикон, чем студентки, когда их попросили записать сто (отдельных) слов.

В разделе о наречии Есперсен говорит, что женщины отличаются от мужчин частотой употребления определенных прилагательных, таких как pretty (симпатичный) и nice (прекрасный). Следует отметить, что американская лингвистка Робин Лакофф в книге «Язык и место женщин», которая для многих ознаменовала возникновение лингвистического интереса к половым различиям в XX в., особо выделяет так называемые «пустые» прилагательные, например превосходный, очаровательный, милый… как типичные по ее определению для «женского языка» [Lakoff 1975, 53].

По Есперсену, женщины еще больше отличаются от мужчин в употреблении наречий. Цитируя заметки лорда Честерфилда о наречии vastly (см. выше), Есперсен доказывает, что «именно это и есть характерная особенность: любовь женщин к преувеличению очень часто диктует моду на интенсивность использования наречий, и они во многих случаях употребляются без учета их истинного значения» [Jespersen 1922, 250]. (Это, конечно, вызывает вопрос, что такое «истинное» значение.) Есперсен приводит примеры из всех основных европейских языков. Это доказывает, что наречия широко используются в этих языковых сообществах, но автор не представляет достоверных данных, которые явственно показали бы, что их используют только женщины или преимущественно женщины.

Наречие so (так, такой) также рассматривается как обнаруживающее «что-то неизменно женское». Есперсен приводит данные из «Punch» от 4 января 1896 г.: «Это маленькое наречие в сочетании с прилагательными пользуется большой любовью дам». Этот отрывок представляет примеры «дамского употребления»: It is so lovely! – Так мило!] Не is so charming! – Он такой обворожительный/; Thank you so much! – Я вам так благодарна/; I’m so glad you've соте! – Я так рада вашему приходу! «Объяснение» Есперсена о половых предпочтениях в употреблении заключается в том, что «женщины гораздо чаще, чем мужчины, обрывают предложение, не закончив его, так как, они начинают беседу, не задумываясь о том, что собираются сказать…» [Jespersen 1922, 250].

У Робин Лакофф также есть раздел об употреблении усилительного so. Она утверждает, что «so более частотно в женском языке, чем в мужском, хотя, конечно, и мужчины могут использовать его» [Lakoff 1975, 54]. Как мы увидим в следующих разделах, между работами Робин Лакофф и Отто Есперсена существует много параллелей, и это удивительно ввиду того, что феминистки приветствовали книгу Лакофф, а книгу Есперсена подвергли резкой критике.

2.2.2. Ругательства и табу

В этом разделе я буду рассматривать ругательства, проклятия, нецензурные выражения и всё то, что относится к «вульгарному языку». Мнение, что женский язык более вежлив, более совершенен – одним словом, более благороден, широко распространено и сохраняется на протяжении многих веков.

Вульгарность – это культурный конструкт, и есть основания полагать, что возникшие в Средневековье новые, изысканные традиции, формируя аристократичные манеры, также создавали и вульгарность. Примером вульгарного языка являются французские фаблио (fabliaux) – комические сказки Средневековья, которые, вероятно, написаны отчасти в ответ на новую моду «чистого» языка. Фаблио «Дама, которая отомстила рыцарю» («La Dame qui se venja du Chevalier») [Montaiglon et Raynaud 1872—90: 6] отчетливо выражает «галантное» табу, порицающее употребление мужчиной непристойного языка в присутствии женщины. Мужчина и женщина вместе в постели, когда мужчина допускает оплошность (faux pas): «рыцарь сверху взглянул ей прямо в лицо и увидел, что она теряет сознание от удовольствия». Потом он не сдержал свою глупость и сказал ей что-то очень грубое. Прямо после этого он спросил ее: «Му lady, would you crack some nuts?» – «Дорогая, не хочешь ли пощелкать орешков?» (букв.: не хочешь ли ты перепихнуться) – (перевод [Muscatine 1981, 11]). Croistre noiz (crack nuts) – синоним слова foutre (переспать, перепихнуться). Женщина очень обижается и намеревается отомстить ему.

В противоположность этому сюжету существует группа из трех фаблио (две версии «Дама, которая не могла ни слышать, ни говорить “сделай это”» («La damoisele qui ne oir parler de foutre») и «Невинная девушка, которая…» («La pucele qui abevra le polain»), которые могут быть расценены как критика языкового ханжества женщин и которые защищают использование просторечных (вульгарных) форм. Во всех трех версиях истории героиня – чопорная (dédaigneuse) молодая женщина, не выносящая никаких слов, связанных с сексом, – так они задевают ее. Отец не держит в доме слуг мужского пола, так как их речь не подходит для ушей его дочери. Герой— умный молодой человек— приходит в дом под предлогом поиска работы и притворяется, что ему омерзителен непристойный язык. Тем самым он завоевывает доверие отца и дочери. Девушка так убеждена в его чистоте, что даже приглашает спать в своей постели. Происходит взаимное обольщение, и, во избежание использования табуированных выражений, любовники употребляют тщательно отобранные метафоры, например ponies, meadows, fountains (пони, луга, фонтаны) и т. д. Писатель дает комментарии к одной из версий: «Этим примером я хочу показать, что женщинам не надо быть слишком гордыми и следует громко сказать “выдери меня” (fuck out), все тем более, что равно они этим занимаются» (перевод [Muscatine 1981, 14]). Юмор этих историй основан на нелепом контрасте между неприязнью женщины к словам и удовольствием в акте. В известном отрывке из «Романа о Розе» («Roman de la Rose») (1277) критикуется использование эвфемизмов и иносказаний, а использование простого языка приветствуется. Писатель замечает: «Если женщины во Франции не называют их (coilles— фр.: шары, яйца), то это означает всего-навсего дань привычке» (перевод [Muscatine 1981, 17]). Табу в языке, видимо, существовали всегда, но, похоже, изысканные традиции Средних веков, вознесшие женщин на пьедестал, укрепили языковые табу, а также осудили употребление вульгарного языка женщинами и мужчинами в присутствии женщин.

Устойчивость наивно-лингвистических представлений о разном использовании ругательств мужчинами и женщинами отражается в критике системы воспитания детей благородных сословий, представленной Элиотом в произведении «Гувернер» («The Governour») (1531). Элиот рекомендует, чтобы ребенок достопочтенного джентльмена воспитывался женщиной, которой не разрешается «произносить никаких неприличных слов» в его присутствии. Чтобы ребенок не слышал таких слов, он настоятельно советует не допускать мужчин к воспитанию.

Шекспир, наоборот, осмеивает этот культурный стереотип. В пьесе «Король Генрих IV» Готспер ругает свою жену за использование просторечных выражений:

Hotspur.

Lady Percy:

Hotspur:

(I Henry IV, III. I. 248ff.).

Готспер:

Леди Перси:

Госпер:

Шекспир в данном отрывке показывает, что просторечные выражения связаны не только с полом, но и с социальной группой. Готспер настоятельно просит Кэт не ругаться, как жена булочника и другие «воскресные граждане» (буржуазия), а говорить, как подобает «истинной леди», то есть аристократке.

Как показано в предыдущем разделе, джентльмены XVIII в. осознают факт языкового изменения. Артур Мэрфи в остроумной статье в журнале «Gray’s Inn» от 29 июня 1754 г. предлагает создать «Регистр рождения и смерти слов». Он смело развивает эту мысль:

Разграничение слов может проводиться в соответствии с полом, то есть слова, относящиеся к женщинам, и слова, относящиеся к мужчинам, например, D-n ту blood имеет мужское происхождение, а Pshaw; Fiddlestick (дословно «смычок») – Фи! Фу! Тьфу! – я отношу к женским… (цит. по [Tucker 1961, 86]).

Идея разграничения мужских и женских нецензурных слов и выражений по-прежнему широко поддерживается. Спустя 200 лет Робин Лакофф делает точно такое же наблюдение, как и Артур Мэрфи:

Рассмотрим:

а) «Oh dear! You’ve put the peanut butter in the refrigerator again». – «О, дорогой, ты опять положил арахисовое масло в холодильник»;

б) «Shit!! You’ve put the peanut butter in the refrigerator again». —

«Черт, ты опять положила арахисовое масло в холодильник». Можно сделать уверенный прогноз, что люди классифицируют первое предложение как составляющую «женского языка», а второе – как «мужского». [Lakoff 1975, 10].

Позднее Лакофф обобщит свою позицию: «Женщины не употребляют непристойных и неделикатных выражений; женщины – это настоящие специалисты по эвфемизмам» [Lakoff 1975,55].

Хотя Лакофф и отмечает, что затрагивает в большей степени «общие тенденции», а не «сотни корреляций», тем не менее она довольствуется представлением такого наивно-лингвистического материала, неподтвержденного какими-либо исследовательскими выводами, которые можно принять или опровергнуть. Менее удивительно, что Есперсен в 1922 г. высказал такую точку зрения:

Не может быть никаких сомнений, в том, что женщины оказывают огромное и всеобщее влияние на развитие языка благодаря их подсознательному уклонению от непристойных, грубых выражений и их склонности к использованию чистых и (в некоторых случаях) завуалированных и уклончивых фраз.

Далее он переходит к особым случаям ругательства:

Среди того, против чего женщины возражают в языке, должны быть упомянуты все виды ругательств.

В сноске он дополняет:

Существуют большие различия в отношении к брани между различными нациями; но я думаю, что в тех странах и в тех обществах, где ругань – норма, чаще ее можно обнаружить среди мужчин, чем среди женщин, во всяком случае, это верно для Дании [Jespersen 1922,246].

Названные авторы склонны отмечать большую вежливость женщин в использовании языка, но мы должны задать вопрос, не является ли то, что они делают, попыткой указать женщинам, как им следует говорить. Избежание ругательств и грубых слов приветствуется в речи женщин как идеал, к которому стремятся (так же как и молчание, как мы увидим в разделе «Разговорчивость»). Несомненно, что люди в течение долгого времени задумывались над различным отношением женщин и мужчин к употреблению ругательств и табуированных выражений. В шестой главе мы увидим, что нам по-прежнему не хватает научных данных, способных подтвердить или опровергнуть это представление.

2.2.3. Грамматика

Развитие литературного английского языка способствовало осознанию языковой вариативности, и в связи с этим лучшему пониманию того, что есть нормированность языка. Когда стандарт принимался и кодифицировался, то формы, отклоняющиеся от него, рассматривались как «неправильные». В XVIII в. познание в грамматике еще не достигло современного уровня. Грамматики были, скорее, предписывающими, чем описательными, формулирующими законы правильного употребления. В них часто входили разделы по правописанию и пунктуации, которые показывают, насколько рано грамматисты за основу своих трудов взяли письменный язык.

Самые ранние исследователи грамматики и риторики рассматривали «правильный» порядок элементов во фразе, например мужчины и женщины:

Некоторые ставят карету впереди лошади, например, когда говорят: моя мама и мой папа дома, даже не осознавая неправильности своих слов. Хотя так часто и случается (один Бог знает, почему), но, по крайней мере, в разговоре давайте придерживаться естественного порядка и ставить мужчину перед женщиной, как предписывает этикет[28].

Идея «естественного порядка» и превосходства мужского бесцеремонно навязывается и в употреблении языка: «мужской род ценнее, чем женский» [Poole 1646, 21]. Возможно, эта идея явилась необходимой предпосылкой правила о полонеразличительном, родовом местоимении (sex-indefinite) he, вытесняющем употребление they или he, she в тех случаях, когда пол субъекта неизвестен.

Сравните следующие три предложения:

1. Someone knocked at the door but they had gone when I got downstairs (Кто-то постучал в дверь, но когда я спустился, они ушли);

2. Someone knocked at the door but he or she had gone when I got downstairs (Кто-то постучал в дверь, но когда я спустился, он или она ушли);

3. Someone knocked at the door but he had gone when I got downstairs (Кто-то постучал в дверь, но когда я спустился, он ушел).

В соответствии с предписывающей грамматикой только последнее из высказываний является «правильным» (первое – «неправильное», а второе – «нескладное»). Часто цитируемое утверждение Джона Кикби из «Новой английской грамматики» («New English Grammar») 1746 г. гласит:

Лицо мужского рода откликается на общее имя, которое подразумевает и мужское и женское; поскольку любой человек знает то, что он говорит [Kirkby 1746, 117].

За недостатком места мы не можем в полном объеме обсудить альтернативные заслуги родового (generic) he и they в значении неопределенного лица в контексте, требующем местоимения, не различающегося по полу (для детального изучения см. [Bodine 1975b]). Важный момент состоит в том, что андроцентрические (мужское как норма) отношения, достаточно заметные в ранних трудах по языку, были действительно взяты за основу для некоторых описательных правил грамматики. Многие люди рассматривают феминистскую точку зрения на использование родового he как вводящую в заблуждение и обреченную на неудачу. («Я чувствую… что попытка изменить употребление местоимений бесполезна» [Lakoff 1975, 45]). У этих людей вызывает недоверие тот факт, что существующее правило было навязано носителям языка мужчинами-грамматистами XVIII в. Наивно допускать, что кодификация была нейтральной и свободной от модных веяний: те, кто формулировал законы, несомненно, определяли как «правильное» такую грамматическую форму, которую они по какой-либо причине предпочитали.

Что касается грамматики, писатели, наблюдая за языком, высказывают предположение, что женщины часто бывают виновны в неправильном словоупотреблении. Следующий отрывок является типичным для своего времени:

Вчера я вошел в гостиную, где обнаружил миссис Корнелию, третью дочь моей дамы, как всегда одну, читающую газету, в которой, как я позже обнаружил, были стихи о любви и дружбе… По почерку, с первого взгляда, я не мог догадаться принадлежали ли они даме, но, надев очки и внимательно прочитав, по своеобразному стилю орфографии и некоторой небрежности в грамматике я понял, что это был сонет, написанной женщиной [Richard Steele 1713]; цит. по [Tucker 1961, 69].

Лорд Честерфилд замечает (1741): «…большинство женщин и вообще все простые люди разговаривают с явным пренебрежением к грамматике». Генри Тилни рассказывал Катрин Морланд, что «обычный стиль письма, используемый среди женщин, безупречен, за исключением трех моментов: общей пренебрежительности к предмету, абсолютной невнимательности к точкам и очень частого игнорирования грамматики» («Аббатство Нортенгер», 1813). Хотя автор иронизирует, мы можем предположить, что такого рода насмешки по поводу незнания грамматики в то время высказывались в адрес женщин.

Есперсен, несомненно, может много сказать о грамматических различиях в языке мужчин и женщин. Как мы уже увидели (в отношении к so см. раздел 2.2.1), он уверен, что женщины часто говорят незаконченными предложениями (в результате того, что не думают перед тем как сказать!). Он утверждает, что это, в частности, касается восклицательных предложений, и иллюстрирует это следующими примерами из литературы:

Mrs. Eversleigh. I must say (но не находит слов) (Я должна сказать) (Hankin; цит. по [Jespersen 1922, 251]).

The trouble you must have taken! – Hilda exclaimed (Неприятность, в которую Вы, должно быть, попали! – воскликнула Хильда) (Сотр-ton-MacKenzie; цит. по [Jespersen 1922, 251]).

На самом деле такие высказывания могут делать представители обоих полов. Понятие незаконченного предложения вырастает из рассмотрения письменного языка как первичного. Предложение – это основная единица письменной речи, но анализ разговорного дискурса (относительно новый термин) говорит о том, что предложение не может быть релевантной категорией речи. Однако вследствие того, что мужчины были более образованы, чем женщины, вероятно, их речь более соответствовала письменным нормам. Следовательно, иначе говоря, различия между мужчинами и женщинами могли выявляться в письменном языке. Но у нас нет статистических данных, подтверждающих эту гипотезу.

Второе утверждение Есперсена касается понятий паратаксис и гипотаксис. Части сложного предложения могут соединяться между собой различными способами. Паратаксис – термин, используемый для описания последовательности частей сложного предложения, не имеющих указания на связь друг с другом (части предложения просто ставятся рядом): 1-я часть, 2-я часть (например, I got up, I went to work). Близкая к этому, но не всегда включенная в понятие «паратаксис» связь, – сочинение. В сочинительном предложении части соединяются между собой при помощи сочинительных союзов (and, but и т. д.): 1-я часть and (и) 2-я часть (например, I got up and I went to work). Гипотаксис – термин, используемый для описания последовательности частей сложного предложения, соединенных подчинительными союзами (after, when, because и т. д.): after 1-я часть, 2-я часть / 1-я часть after 2-я часть (например, after I got up I went to work /I went to work after I got up).

Основным отличием этих двух моделей является то, что паратаксис содержит ряд главных предложений, равноправных между собой, а гипотаксис состоит из главного и одного или более придаточных предложений, подчиненных главному. Логическая связь между частями предложения в гипотактическом стиле выражена явно, а в паратактическом стиле скрыта.

В нашей культуре существует давняя традиция пренебрежения паратаксисом и превозношения гипотаксиса. Паратактические конструкции называют «примитивными», предположительно, из-за того, что в их поверхностной структуре недостаточно четко выражены связи. Гипотактические конструкции, наоборот, всеми признаются, особенно подвижниками Ренессанса. Необходимо напомнить, что классическое латинское предложение содержит сложное подчинение, а пиетет к классике очень высок.

Есперсен при анализе различий в синтаксисе мужской и женской речи также указывает на это отличие:

Если мы сравним долгие периоды (= предложения), составленные мужчинами и женщинами, то у первых мы обнаружим много примеров сложных и проникающих одна в другую структур; с относительными предложениями в середине условного и, наоборот, с подчинением и субподчинением, тогда как типичной формой длинных женских периодов является сочинение; одно предложение или часть предложения добавляется к другой на одном и том же уровне между соответственными идеями и маркируется не грамматически, а эмоционально – ударением и интонацией, а в письме – подчеркиванием. На языке терминов, мужчины предпочитают гипотаксис, а женщины паратаксис [Jespersen 1922, 251].

Различие между грамматическим и эмоциональным неясно, но, видимо, эмоциональный имеет негативный, уничижительный оттенок и позволяет предположить, что Есперсен говорит о превосходстве гипотактического стиля. Он продолжает двумя известными сравнениями:

Мужское предложение подобно набору китайских коробочек, одна в другой, тогда как женское похоже на жемчужины, нанизанные на нить из союзов and и других подобных слов [Jespersen 1922, 252].

Есперсен, хоть и большой сексист, но все-таки джентльмен!

В последнее время паратактические и гипотактические различия используются для различения ограниченного и разработанного кодов Бернстайна².

Бернстайн, не прибегая к этим терминам, обращается к обусловленному культурой мнению, что гипотаксис – высшая модель структуры: он утверждает, что подчинение типично для разработанного кода, тогда как ограниченный код использует «простые» сочинительные предложения. Лингвисты соглашаются с тем, что, в сущности, нет ничего выше, чем конструкция, содержащая подчинительные предложения. Однако отмечается, что гипотактические конструкции типичны для письменного языка, в то время как паратактические – для устной речи.

Мы можем представить эти связи в простой таблице (2.1).

Таблица 2.1

Языковые доминанты паратаксиса и гипотаксиса (реальные и гипотетические)

Как было сказано выше, среди ученых существовала тенденция принимать за эталон официальную письменную прозу. Оба утверждения Есперсена о синтаксисе женщин относятся скорее к различиям между разговорным и письменным языком. Письменный язык (в частности, печатный материал) большей частью написан мужчинами (см. раздел 2.2.4). Это значит, что Есперсен мог судить о мужчинах по письменному синтаксису, а о женском синтаксисе, вероятно, делал заключения, исходя из разговорного языка.

2.2.4. Грамотность

Этот раздел непосредственно связан с предыдущим. Нет сомнений, что до того как в XX веке государственное образование стало обязательным для всех, женщины имели меньше возможности получить образование, чем мужчины. До XIX в., вероятно, только женщины среднего и высшего класса были грамотны, но даже тогда, когда мы говорим грамотный, мы подразумеваем грамотность в родном языке. Братья и мужья этих женщин владели также и классическими языками. Классическая латынь и греческий язык не были родными языками для каждого. Они продолжали существовать только в мужском мире школы, университета и церкви. Когда Мильтону задали вопрос, будет ли он обучать своих дочерей языкам, он якобы ответил: «Одного языка для женщины достаточно».

Следующая цитата показывает, что хотя джентльмены XVII и XVIII вв. и соглашались с тем, что язык женщин, особенно письменный, имел свои недостатки, тем не менее не все они выступали против изменения положения дел при помощи образования. Отрывок взят из введения к работе «The Many Advantages of a God language to any Nation: with an Examination of the Present State of our own: As also, An essay towards correcting some Things that are wrong in it» («Преимущества хорошего языка для любой нации на примере исследования нашего государства, а также опыт исправления существующих ошибок»). Эта работа приписывается Томасу Уилсону (1663–1755), епископу Содорскому и Майскому. Акцентировав внимание на силе слов, писатель предупреждает, что неправильное употребление слов негативно отражается на носителе языка.

Мы от всего сердца желали бы, чтобы прекрасный пол мог обратить внимание на эту последнюю причину; многие милые дамы из-за глупости своих слов теряют очарование, которое возникает при виде их лиц. Так как разум имеет более прекрасное и длительное очарование, чем тело, и если бы они пленяли чувства мужчин, они бы не пренебрегали этой высшей красотой. Так как эти совершенства зависят не от силы руки, а от быстроты ума, которое приятно видеть и слышать, и поскольку этими талантами природа, без сомнения, наделяла этот пол так же щедро, как и наш, то неправильность в словах, орфографии и ином, над которыми обычно смеются, происходит не из-за недостатка ума, а из-за небрежности и их обделенности в образовании. Эти очерки созданы в помощь женщинам, также, как и всем остальным [Wilson 1724, 37].

Далее автор указывает на важность образования матерей. Мы все можем восторгаться его либеральным отношением, однако, заметим, что его комментарии адресованы исключительно мужчинам (…несомненно, природа так же щедра к их полу, как и к нашему…). В то время когда это было написано (1724), письменные произведения женщин были предметом насмешек; к тому же очевидно, что женщины получали очень ограниченное образование. Свифт со свойственным ему преувеличением высказывает ту же точку зрения в «Письме к молодой леди по случаю ее свадьбы» (1727):

Несколько огорчительно, что среди тысячи дочерей благородных отцов не найдется и одной, обученной читать и понимать свой родной язык или судить о самых простых книгах, на этом языке написанных.

Насмешки Генри Тилни над Катрин по поводу женской манеры написания писем, приведенные в предыдущей главе, показывают, как мало что-то изменилось даже век спустя.

Руссо [Rousseau, 1712–1728] осуждает женские литературные произведения по иным причинам, нежели те, о которых мы уже знаем. Он говорит:

…того красноречия, того грандиозного восторга, который дает наслаждение каждой частице души, всегда будет не хватать женскому произведению. Они все холодны и прекрасны, как их авторы. Они могут отражать великий разум, но никогда душу (Rousseau, la Lettre d’Alembert sur les Spectacles, перевод [Peggy Kamuf 1980, 290]).

Во времена романтизма, следовательно, женское письмо считали неполноценным, потому что произведениям не хватало страстности. Мы можем противопоставить этому вывод Есперсена о женском предпочтении паратактических моделей (см. раздел 2.2.3), согласно которому они более «эмоциональны», тогда как мужчины более «грамматичны». Это противоречие легче понять исходя из того, что каждая эпоха пересматривает то, что следует принять и чего избегать в языке (правило андроцентричности). Мнение Есперсена и Руссо сходятся в том, что женщины пишут менее искусно, чем мужчины.

И только в XX столетии, мы можем считать само собой разумеющимся, что женщины грамотны, что женщины имеют равный доступ к образованию и что женские голоса звучат наравне с мужскими (по крайней мере, в теории). Комментарии женщин по поводу письма дают нам возможность проникнуть в суть проблем, связанных с использованием средств выражения, которые испокон веков находились в руках мужчин. Так, Вирджиния Вульф рассматривает форму письменного предложения:

По-прежнему остается верным, что до того, как женщина получила возможность писать так, как желала, она столкнулась со многими трудностями. Для начала следует сказать о технической трудности, такой простой с виду, а на самом деле ставящей в тупик, – это сама форма предложения, которая была не приемлема для нее. Само предложение создано мужчиной, оно слишком пространно, слишком нагромождено и слишком помпезно для употребления женщиной. Даже в романе, занимающем много места, необходимо найти такой доступный и обычный тип предложения, который бы легко и свободно пронес бы читателя из одного конца книги в другой. И это женщина должна сделать для себя, переделывая и адаптируя существующее предложение до тех пор, пока оно не примет естественную форму ее мыслей, не разрушая и не искажая их (Woolf 1929, опубликовано в [Woolf 1979, 48]).

Хотя некоторые будут заниматься обсуждением сексистской идеи о том, что мысли женщин по форме отличаются от мужских и поэтому нуждаются в разном выражении, никто не станет отрицать, что письменный язык еще до развития романа был мужской прерогативой. Пишущие мужчины обучены риторике, и их стиль письма представляет традиционную модель мышления и выражения. Повлекло ли это за собой формирование какого-нибудь особенного типа предложения – пространного, нагроможденного, помпезного, возможно, находящегося под влиянием классических моделей, – этот вопрос требует детального исследования. Однако процесс повышения грамотности женщин явно шел не без трудностей. Вероятнее всего, трудности женщин с письменным языком были предметом насмешек мужского разума, а не предметом сочувственного понимания.

2.2.5. Произношение

Совершенствование литературного варианта письменного английского языка сопровождалось совершенствованием литературного варианта разговорного английского языка. После создания нормативной грамматики и лексики возникла необходимость в эталоне произношения. Произношение, обычно связываемое с литературным английским языком, R. Р. (Received Pronunciation), отличается от всех других английских вариантов языка тем, что не имеет отношения к какому-либо географическому региону. Развитие разговорного стандарта сопровождается появлением идеи о том, что же создает «хорошую» речь. Вследствие того что культура речи Лондонского суда стала престижной, другие варианты произношения приобрели социальную маркированность. Комментарии современных авторов вновь обнаруживают андроцентрическую точку зрения на использование языка и рассматривают речь женщин как отклонение от (мужской) нормы.

Элиот, в «Гувернере» (1531) дает нам следующие советы по поводу нянь и других женщин, присматривающих за детьми дворян в младенчестве:

…[они должны], по крайней мере… говорить на английском языке, чистом, вежливом, совершенном, с правильной артикуляцией, не пропуская букв и слогов, как это часто делают женщины, плохо знающие язык, дети же благородных отцов – как это происходит сейчас – получают грубое и неправильное произношение [Elyot 1531].

Заметим, что обращение к идее о недопустимости пропуска слогов и букв – это соотнесение нормы с письменным языком. Как мы видели, в разделе о грамматике устный английский язык сравнивается с письменным языком, особенно по мере развития письменного стандарта. Там, где письмо и речь различаются (а мы только сейчас начинаем понимать, насколько огромны эти различия), существует тенденция рассматривать устную форму как неправильную или как отклонение от эталона. Процитированный выше фрагмент вновь напоминает нам о том, что у джентльменов как образованной и грамотной социальной группы иная точка зрения на язык, нежели у женщин.

Следующий отрывок, взятый из «Logonomia Anglica» («Английское словозаконие» Гилла, 1619–1621, связывает речь женщин с речью мужчин низкого социального статуса:

В речи первый закон – это подражание речи образованного человека. Письмо поэтому должно фиксировать не то произношение, которое используется пастухами, девочками [mulierculae] и швейцарами, а то, которое применяют в публичных выступлениях ученые мужи [docti autculte eruditi viri] (перевод [Dobson 1969, 435]).

Произношение лиц женского пола (mulierculae) прямо сравнивают с мужским произношением (viri), а читателей побуждают учиться речи у образованных мужчин. Объединение пастухов, швейцаров и девочек в одну группу показывает, что престиж речи явно связывается с образованием. Однако не совсем понятно, действительно ли в XVII в. мужчины и женщины одного социального класса говорили по-разному, так как лишь только в XX в. к речи был применен качественный социолингвистический анализ.

Превосходный обзор различий в произношении женщин и мужчин Есперсен включает в раздел под странным названием «Фонетика и грамматика» в главу «Женщина» (где здесь грамматика?). В трудах ранних грамматистов он находит доказательство более качественного произношения женщин по сравнению с мужчинами. Например, он цитирует Малкастера [Mulcaster 1582]: «Ai is the man’s diphthong, and soundeth full: ei, the woman’s, and soundeth finish (e.g. fineish) in the same both sense, and use, a woman is deintie, and feinteth soon, the man fainteth not because he is nothing daintie». («[ai] – это мужской дифтонг, он произносится полнозвучно; [ei] – женский дифтонг, и его произносят как, например fineish, – женщина грациозна, а также красива; мужчина красив; но не грациозен»).

Есперсен комментирует: «Таким образом, то, что теперь характеризуется как чистое и совершенное и противопоставляется вульгарному произношению, в то время было особенностью слабого пола» [Jespersen 1922, 243]. Он иллюстрирует, приводя примеры из Франции, Дании и даже Сибири, что тенденция вводить новшества свойственна не только английским женщинам. Есперсен посвящает целый параграф «ослаблению старого переднеязычного вибрирующего звука г» [там же, 244]. Он поясняет, что это изменение, возникшее во многих языках, в значительной мере было привнесено женщинами. Приводимые им научные факты недостаточно значимы, а объяснения эксцентричны: «Старый вибрирующий звук естественен и оправдан в том случае, когда жизнь, в основном, происходит вне дома, а в доме, главным образом, предпочитается менее шумная речевая манера» [там же, 244]. Он, в сущности, доказывает, что звуки, свойственные сельским жителям, не приемлемы для городских. Его наблюдения над различиями в речи «больших городов» и «сельской местности» внушают доверие, но его противопоставление городской жизни «чистой домашней (и поэтому находящейся под женским влиянием) жизни» представляется наивным.

Свою работу 1922 г. Есперсен заканчивает утверждением: «В современном английском языке существует ряд различий в произношении между двумя полами». Они перечисляются в таблице 2.2 в порядке, данном автором (первые два установлены Дэниэлом Джонсом, профессором фонетики Лондонского университета).

Таблица 2.2

Половые различия в произношении в Англии, 1922 (по [Есперсен 1922, 245])

Интересно отметить, что, хотя Есперсен приводит примеры различий в произношении мужчин и женщин, они не обнаруживают закономерности: более «совершенные» формы [soft], [qo: l], [wait], [tjildren] и [weiskout] не коррелируют с полом говорящего.

Есперсен делает вывод, что это лишь отдельные примеры, – «в целом мы должны заключить, что с точки зрения фонетики вряд ли существуют какие-либо различия в речи мужчин и женщин: для выражения всех намерений и целей оба пола фактически говорят на одном языке» [Jespersen 1922, 245]. Однако большинство социолингвистических работ XX в. подтверждают его ранние исследования о более качественном произношении женщин. Соотношение женской речи и языковых изменений обсуждается в главе 8.

2.2.6. Разговорчивость

Существует давнее представление о том, что женщины слишком много говорят. Культурный миф о женской разговорчивости зафиксирован в песенке XV в., воспевающей многочисленные достоинства женщин, но в припеве опровергающей эти утверждения и сообщающей, что истина в обратном.

Женщины описываются как «неболтливые и умеющие хранить секреты». Автор с одобрением говорит, что на женщин можно положиться.

Автор с издевкой защищает женщин от обвинений в болтливости:

Юмор этого четверостишия состоит в том, что читателю заведомо известно, что автор имеет в виду обратное. Исходя из того что ключ к пониманию шутки заключается в латинской фразе рефрена, шутка является, несомненно, мужской, так как латинскому и греческому обучали только мальчиков (см. раздел 2.2.4).

В английской литературе достаточно образов, подтверждающих стереотип женской разговорчивости. Розалинда в «As you like It» (III, 2, 264) говорит: «Разве вы не знаете, что я – женщина? Когда я думаю, я должна говорить». Дион в «Филастере» Бимонта и Флетчера (Beaumont and Fletcher, II, 4, 1–3) предлагает:

Аврора Лэй, героиня поэмы Элизабет Баретт Броунинг 1856 г., говорит: «Прямое назначение женщины – беседа».

В разделе «Разговорчивость женщины» Есперсен приводит примеры из цитированной выше литературы, чтобы доказать свою точку зрения и обращается к исследованиям скорости чтения, показывающим, что женщины обнаруживают тенденцию читать предлагаемый им фрагмент быстрее, чем мужчины, и запоминать больший по объему текст после чтения. Перед лицом фактов Есперсен утверждает: «Однако было обнаружено, что скорость чтения не является доказательством интеллектуальности человека, и некоторые даже самые медленные чтецы оказываются высокообразованными людьми!» [Jespersen 1922, 252]. Для подтверждения этого предрассудка Есперсен обращается к работе Хавелока Эллиса (1894) «Мужчина и женщина», в которой «объясняется», что «все же каждое предложение быстрым чтецом усваивается незамедлительно и без пристального изучения наполняет свободные ниши нашего разума» [там же, 252], а также утверждению Свифта:

Обычная беглость речи у многих мужчин и большинства женщин происходит по причине дефицита содержания смысла и дефицита слов; ибо тот, кто является мастером языка и обладает большим запасом идей, не всегда подберет нужное слово, а обычный носитель языка владеет определенным запасом идей и слов, которые всегда у него на языке, чтобы облечь в них мысли (Swift; цит по [Jespersen 1922, 252]).

Современному читателю понятно, что ни один из приведенных доводов не является веским. Есперсен, несомненно, принимает за основу культурный стереотип разговорчивости и болтливости женщины. Он предоставляет нам разнящиеся данные о скорости речи, затем заявляет, что женская легкость в словах не связана с какой-либо интеллектуальностью (скорее, наоборот) и цитирует категоричные высказывания двух известных авторов, как будто это является доказательством. Поскольку Есперсен не приводит данных о скорости и качестве женской речи, цитируемый фрагмент не дает никакой информации, за исключением того, что ученые-лингвисты в начале XX в. сами были источником различных предрассудков своего времени.

Другая сторона женской разговорчивости – это образ молчаливой женщины, который нередко преподносится нам как идеальный. «Молчание – лучшее украшение женщины» (английская пословица). Эта пословица встречается в ранних литературных текстах, например, в рыцарских романах времен короля Артура, в историях об Эрике и Энид. Она существует в нескольких версиях: (с. 1170) «Мабиногион» («The Mabinogion») Кретьена де Труа (с. 1300) и «Баллады о короле» («Idylls of the King») Теннисона (1859). В основном действии участвуют Эрик и Энид, которая в одиночку отправляется верхом в путешествие, в течение которого Эрик проверяет преданность своей жены.

Молчание – синоним покорности и послушания.

История о «Терпеливой Гризельде» также появляется в различных вариантах. Например, «История о слуге» в «Кентерберийских рассказах» Чосера. Здесь также проверяется верность и покорность жены – у женщины силой забирают детей. Хотя Гризельда предполагает, что они убиты, она не протестует: «Ne in this tyme word ne spak she noon» («На этот раз я не скажу и слова») («История о слуге»). Молчание снова описывается, как свойство присущее покорности. Следует обратить внимание на то, что Гризельда блестяще проходит тест на послушание и таким образом является персонажем, понять которого читателю XX в. трудно; Энид, наоборот, нарушает приказ мужа для того, чтобы предостеречь его от опасности, – она спасает ему жизнь, отказываясь хранить молчание.

В эпоху Ренессанса красноречие весьма приветствовалось, но Тассо, в «Discorso della virtu feminile e donnesca» (1852), поясняет, что если красноречие – достоинство мужчины, то молчание – соответственно, достоинство женщины. Как считает один из исследователей, «смысл в том, что женщине не пристало быть красноречивой и расточительной, а мужчине – скупым и молчаливым» [MacLean 1980, 62].

Образ молчаливой женщины по-прежнему ценится среди девочек первой половины XX в.: исследование, проведенное в английских школах, показывает, что спокойное поведение поощряется учителями, особенно среди девушек. Это будет подробно обсуждаться в разделе 9.3.

Дэйл Спендер дает комментарии к вопросу о женщине и молчании:

Разговорчивость женщин оценивается в сравнении не с мужчинами, а с молчанием… Когда молчание – желаемое состояние для женщины… то любая беседа, в которой принимает участие женщина, может стать слишком долгой [Spender 1980а, 42].

Многие лингвисты сочли точку зрения Спендера крайностью. Однако, что касается особой темы мнимой женской разговорчивости, этот раздел продемонстрировал, что дохомскианские лингвистические знания не дают нам научных подтверждений того, что женщины говорят больше, мужчин. Нет никаких сомнений в том, что западноевропейская культура пронизана мыслью о том, что женщины действительно много говорят³; существуют также данные о том, что в течение многих веков идеальным считался образ молчаливой женщины.

Различия между языком мужчин и женщин отмечаются в антропологической литературе с XVII в. Миссионеры и первопроходцы обнаруживали общества, чье языковое поведение позволяло говорить о наличии «языка мужчин» и «языка женщин». Эти обозначения, однако, преувеличивают следующее обстоятельство: мы наблюдаем в этих языках фонологические, морфологические, синтаксические и лексические контрасты, а пол говорящего лишь предопределяет выбор формы. Я представлю краткий обзор некоторых работ для того, чтобы проиллюстрировать сущность мужского и женского вариантов языка, описанного антропологами.

3.2.1. Фонологические различия

Чукотский язык Западной Сибири варьирует фонологически в зависимости от пола говорящего. Женщины используют [ƒ], а мужчины [tƒ] или [г]. Например, слово «люди» женщины произносят [Jamkiƒƒin], а мужчины [ramkitƒin].

Мужчины и женщины племени грос вентр (Gros Ventre) в Монтане также имеют устойчивые различия в произношении [Flannery 1946]. Велярный взрывной звук [к] заменяется аффрикатой в мужской речи. Женщины говорят [wakinsihiθa] – «новорожденный», мужчины – [wadʒinsihiθa]. Слово «хлеб» произносится [kja’tsa] женщинами и [cʒa’tsa] мужчинами. В этом языковом сообществе произношение является определяющим маркером половой идентичности: если кто-то употребляет неправильную форму, то старшие члены племени считают такого человека двуполым. Фланнери выдвигает гипотезу, что страх быть осмеянным за ошибки способствует постепенному снижению использования языка молодым поколением, склонным говорить по-английски.

3.2.2. Морфологические отличия

Эдвард Сепир (1929, цит. по [Yaguello 1978] описывает язык яна (Yana) (в Калифорнии). Язык яна, используемый среди мужчин, отличается морфологически от варианта его использования в других ситуациях (мужчина с женщиной, женщина с мужчиной, женщина с женщиной). Слова, используемые при общении мужчин (men-to-men) длиннее, чем употребляющиеся в общем языке. По-видимому, в меньшинстве случаев мужчины добавляют суффикс к начальной форме, следуя правилу, которое приблизительно может быть сформулировано так: когда слово в общем языке заканчивается на долгий гласный, дифтонг или согласный или если слово состоит из одного слога, мужчины в своем языке к нему присоединяют суффикс [na], например, [ba] – самец – [bana]; [au] – огонь – [auna]. В большинстве случаев форма в общем языке представляет собой логическую аббревиатуру мужской формы, образуемую по правилу, которое приблизительно может быть сформулировано так: когда слово в мужском языке оканчивается кратким гласным – [a, i, u], этот гласный утрачивается и предыдущий согласный становится глухим; таким образом, [b, d, g, dʒ] + краткий гласный = [р’, t’, k’, tƒ’], [gagi] – (ворона) – [gak’]; [p’adʒa] – (снег) – [p’atƒ’].

Второе правило может быть объяснено принципом морфо-фонемической экономии (тенденция упрощения слов, имеющаяся во всех языках, например omnibus – bus, refrigerator – fridge и т. д.). Другими словами, по-видимому, мужской язык сохраняет исторически старые формы. Сепир полагает, что сокращенные женские формы символизируют низкий статус женщины: мужские же полные формы ассоциируются с этикетом и официальностью. Это занятный случай связывания мужской речи с консерватизмом и чистотой языка – характеристиками, которые обычно ассоциируются с женским языком (подробнее об этом в главах 4 и 8).

Среди коасати (Koasati), индейского племени маскоги в Луизиане, определенные формы глагола варьируют в зависимости от пола говорящего [Haas 1944]. Например, там где женские формы имеют в конце слова назализованный гласный, мужские оканчиваются на – s. Приведем примеры:

Там где в женской форме наблюдается нисходящий тон с ударением на конечном слоге и слово оканчивается на краткий гласный, за которым следует [1], в мужской форме отмечается восходящий тон, а [1] заменяется на [s].

В этой общности женский язык является консервативным и представляет собой более раннюю стадию развития языка. В 1944 г. Хаас выявил, что только пожилые женщины придерживаются этих правил; молодые же пользуются мужскими формами в речи. Женские формы языка, вероятно, постепенно устаревают.

3.2.3. Лексические отличия

О половых различиях в лексике нередко сообщали первые антропологи. Здесь мы рассмотрим два примера, а еще два будут представлены в следующем разделе (3.3).

В большинстве языков система местоимений маркирует отличия по полу в третьем лице (он / она – he /she), но различие по полу говорящего менее типично для первого и второго лица. В японском языке признак пола отображается во всех трех лицах местоимений [Bodine 1975а]. Существует форма первого лица watakushi, которая может использоваться как мужчиной, так и женщиной, но мужчины более склонны к употреблению Ьоки, а женщины atashi (сокращенная форма от watakushi). В японском языке есть два местоимения второго лица: anata, которая может относиться к адресатам как мужского, так и женского пола, и kimi — форма, применяемая исключительно мужчинами при обращении к мужчинам или женщинам равного или более низкого социального статуса.

В исследовании жителей острова Тробрианд (Trobriand) Малиновский (1929; цит. по [Yaguello 1978]) установил, что их терминология родства организована на основе двух критериев:

1. одинаковый / разный пол;

2. старше / моложе.

Это означает, что слово для выражения понятия «сестра», например, будет варьировать в зависимости от пола говорящего и в соответствии с тем, младше или старше говорящий своего брата или сестры. Таблица 3.1 показывает функционирование системы родства на примере понятий «сестра, брат, невестка, зять».

Таблица 3.1

Понятия «сестра, брат, невестка, зять» в языке жителей острова Тробрианд (по данным [Yaguello 1978, 27])

У тробрианцев существует три понятия вместо нашего одного для определения «сестры» – luguta, tuwagu, bwadagu. И наоборот, они не проводят различий ни между сестрой мужчины и братом женщины (оба относятся к luguta), ни между братом мужчины и сестрой женщины, если возрастные характеристики в обоих случаях одинаковы (tuwagu или bwadagu).

Мы можем увидеть, почему в прошлом ученые заблуждались, говоря о женском и мужском языках. В частности, английский и другие европейские языки различают родственников исходя из пола лица, о котором говорят; тробриандский же язык, как и языки чикито и яна и многие другие, исходят непосредственно из пола говорящего. Это означает, что жители острова Тробрианд наделяют разными именами тех родственников, кого мы рассматриваем как «одинаковых», но только одним именем тех, кто воспринимается нами как «разные».

В отличие от антропологов, диалектологи всегда были восприимчивы к половым различиям в своих родных (то есть европейских) языках. По иронии судьбы следствием этого стало отсутствие каких-либо данных о половых различиях, причины чего станут понятны из последующей дискуссии. Мы обсудим работы диалектологов, относящиеся к половым различиям, по трем направлениям: женщины как информанты, анкеты, полевые исследования.

3.5.1. Женщины как информанты

Выбор информантов имеет важнейшее значение для любого лингвистического исследования. С тех пор как «святым Граалем»[29] традиционной диалектологии стал «чистый» диалект, который необходимо было зафиксировать до его исчезновения, диалектологи выбирали в качестве информантов тех, кто, по их мнению, являлся носителем «чистого» диалекта. Повторяемость этого процесса принималась без критики. Эта методология вступает в явное противоречие с методологией современных социолингвистических исследований, заимствовавших методы из общественных наук, которые в качестве типичного образца информантов произвольно отбирали анкеты избирателей или другие эквивалентные списки. Ввиду того что выбор информантов диалектологами был весьма нерепрезентативным, у нас возникла идея по поводу типа языкового изменения, отмеченного в исследованных деревенских сообществах. В эксперимент вовлекли только определенных членов сообщества, другие же исключались. Мы не располагаем сравнительными научными данными для признания или отрицания утверждения диалектологов о том, что некоторые члены языкового сообщества говорят на более «чистой» форме диалекта, чем другие.

Кого же диалектологи выбирали в качестве информантов? Ответ на этот вопрос показывает, что их выбор в значительной степени зависел от наивно-лингвистических представлений. Диалектологи отдавали предпочтение информантам пожилого возраста (с позиции если не науки, то здравого смысла), но их мнения относительно роли информантов-женщин расходились, в отличие от мнения об информантах-мужчинах. Первая точка зрения состояла в том, что женщины являются самыми лучшими информантами вследствие их природного консерватизма. Этого взгляда придерживалось значительное большинство диалектологов с конца XIX в. вплоть до 40-х гг. XX в. в таких разных регионах, как Словения, Швейцария, Фландрия и Румыния. Суть этого подхода изложена Вартбургом в «Обзоре лингвистического атласа Каталонии» г. Гриеры (который подвергается критике из-за недостатка женщин-информантов):

Каждый знает, что в отношении языка женщины более консервативны, чем мужчины; они сохраняют язык наших предков более преданно¹ [Wartburg 1925, 113].

Эта точка зрения подкрепляется следующими «причинами»:

1. Женщины, в отличие от мужчин, вряд ли могут покинуть свою деревню;

2. Женщины остаются дома и разговаривают (болтают) друг с другом и не общаются с чужаками;

3. Женщины не несут военную службу.

Противоположной точки зрения – женщины не консервативны – придерживаются многие другие диалектологи, включая весьма влиятельного Жильерона, директора лингвистического обозрения Франции (первого значительного обозрения, где работали подготовленные полевые исследователи). Эти диалектологи предпочитали мужчин в качестве информантов, полагая, что мужская речь более приближена к «чистому» диалекту. Общую для них точку зрения высказывает Гарольд Ортон во «Введении в обзор английских диалектов»:

В этой деревне мужчины говорят на диалекте чаще, последовательнее и более чисто, чем женщины [Orton 1962, 15].

Далее подчеркивается инновационная природа женской речи:

Речь женщин не консервативна. Женщины, которых обычно считают более консервативными по сравнению с мужчинами, с готовностью принимают новые слова (из отчета Попа для Жильерона, 1880)².

В отличие от тех, кто верит в консерватизм женщин, эти диалектологи не предлагают нам никаких объяснений. Гоше, например, сообщает, что женщины более инновативны, а затем описывает их жизнь так:

Они проводят гораздо больше времени дома, с другими людьми, за готовкой и стиркой, разговаривая больше, чем мужчины, которые заняты сельскохозяйственной работой; вы видите мужчин за работой, всегда молчаливых и часто весь день замкнутых в себе³.

Можно предположить, что причина различного употребления языка кроется в различных образах жизни двух полов. По сути, образ жизни женщин, описанный здесь, идентичен описанному диалектологами из лагеря «женщина консервативна». Если мы и видим какое-либо отличие, оно касается того, каким образом описывается именно жизнь мужчин: диалектологи первой группы подчеркивают взаимодействие мужчин с незнакомцами, путешествия и военную службу. Вторая же группа или не дает описания образа жизни мужчин, или подчеркивает их изоляцию.

Объяснение, лежащее, видимо, в основе рассуждений второй группы, состоит в предполагаемой чувствительности женщин к языковым нормам. Допускается, что литературные нормы оказывают большее влияние на речь женщин, чем на речь мужчин. Женщины, имеющие невысокий социальный статус в обществе, стараются повысить его при помощи использования языка. Стенли Эллис, ответственный за сбор научных данных для «Обозрения английских диалектов», сообщает:

Всегда считалось, что женщины старались облагородить и улучшить язык. Предполагалось, что причина этого в том, что молодые сельские девушки часто работали домашней прислугой в домах более высокого социального класса и попадали под влияние более правильной речи (Ellis, личные наблюдения).

Понятия «консерватизм» и «осознание статуса» (status-consciousness) введены в диалектные исследования (в данном случае в отношении женщин) ad hoc в зависимости от того, как воспринимается женская речь. Ни одна из точек зрения не дает половым различиям в языке удовлетворительных объяснений. (Более подробно критика консерватизма и осознания статуса как объясняющих факторов представлена у [Cameron & Coates 1985]).

Данные показывают, что отношение к информантам было предвзятым и чрезвычайно субъективным. Неудивительно поэтому, что мы столкнулись с противоречиями: Жильерон, чей обзор охватил всю Францию, утверждал, что женщины не консервативны в отношении к языку, тогда как Мэнье в своем гораздо меньшем по масштабу исследовании провинции Ниверне (Nivernais) во Франции отдавал предпочтение информантам-женщи-нам по причине их консерватизма; Жабер и Джад в своем основном диалектном исследовании Италии и Южной Швейцарии также допускают языковой консерватизм женщин, но приводят высказывание одного из своих полевых исследователей – Ролфса: «произношение гласных звуков женщинами отличается не только от произношения мужчин, чьи гласные более чистые и ясные, но и зависит от региона употребления…» [Jaberg 1936, 21, 3]⁴. Ролфс категорично утверждает, что мужчины произносят гласные «чище», чем женщины. Поп в своем содержательном отчете о диалектном исследовании [Pop 1950] не мог не отметить подобные расхождения. Он полностью на стороне лагеря «женщины консервативны», но поддерживает сравнительный подход в изучении произношения мужчин и женщин, так как, по его словам, «представляется несомненным, что женский язык обнаруживает больше инноваций, чем мужской, хотя люди часто утверждают обратное»⁵ [Pop 1950, 195].

Только один диалектолог из всех названных в обзоре с готовностью заявляет, что не осознает половых различий в речи изучаемого сообщества. Это – Ангус Макинтош, руководитель «Обзора шотландских диалектов». Он пишет: «Что касается пола, то в Шотландии нет научных данных с определенностью показывающих, кто является лучшим информантом – мужчина или женщина» [McIntosh 1952, 90].

Итак, кого диалектологи выбирали в качестве информантов? Исходя из представленных мнений, можно ожидать, что ученые первой группы выбирают женщин (так как женщины консервативны в языке), а вторая – мужчин (так как мужчины говорят на диалекте больше, чем женщины). В сущности, кроме немецко-швейцарского исследования и шотландского обзора Макинтоша (в которых интервью проводилось с одним мужчиной и с одной женщиной в каждой местности), все диалектные исследования согласно статистическим данным, которыми я располагаю, предпочитали мужчин-информантов. Представленная таблица (3.1) описывает это подробно.

Таблица 3.1

Количественное соотношение женщин-информантов в диалектных исследованиях (по [Pop 1950])

* (= приблизительный показатель)

Согласно таблице, в диалектных обзорах женщины представлены очень скромно. К тому же детальное изучение данных диалектного обзора показывает неравномерное распределение числа женщин-информантов. Обзор английских диалектов, например, охватил 39 графств Англии, но это не значит, что 12 % информантов каждого графства – женщины (см. таблицу 3.1), как можно было ожидать; фактически, в 7 графствах не была опрошена ни одна женщина (Вустершир, Глостершир, Нортгемптоншир, Хантингдоншир, Кембриджшир, Вилтшир, Девон).

Пытаясь понять неравномерность выборки, мы обнаружили, что диалектологи часто воздерживаются от привлечения женщин в качестве информантов. Даже те, кто считает женщин лучшими информантами на языковых основаниях (ввиду их предполагаемого консерватизма), отказываются от их привлечения по неязыковым причинам. Например, женщин считают слишком занятыми, слишком застенчивыми и неуверенными, когда исследователь обращается к ним с просьбой поговорить на родном, местном наречии. Типичное «объяснение» неудач в опросе большего числа женщин-информантов высказал Сивер Поп, директор диалектного обзора Румынии:

Перед исследователем встает проблема уговорить женщин потратить два-три дня на интервьюирование, так как они связаны с домашними заботами, кроме того, они смущаются, сидя за одним столом с «городским господином»⁶ [Pop 1950, 725].

Поп, по крайней мере, приводит доказательства, которые представляются релевантными для целей полевого эксперимента. Другие диалектологи, однако, объясняют свое игнорирование женщин очевидными сексистскими причинами. Это следует из статьи Гриеры, священника, занимавшегося лингвистическим атласом Каталонии:

Я делаю так [исключаю женщин] потому, что они неспособны сохранять внимание во время длительного анкетирования, продолжающегося несколько дней; их знание предмета в целом более ограничено по сравнению с мужчинами, и, более того, им недостает устойчивых понятий, что выражается в неточном назывании предметов⁷ [Griera 1928].

Хотя диалектологи и осознают свою склонность к предпочтению информантов-мужчин, из комментариев опытного исследователя явствует, что они даже не задумываются, насколько незначительным было число женщин-информантов, участвовавших в эксперименте: «Информанты, которых я привлекал во время моей работы над “Обзором английских диалектов” в 1950-х гг., чаще были мужчинами, чем женщинами. Я мог бы подсчитать, что на пять-шесть информантов-мужчин приходилась только одна женщина» (Ellis, личные наблюдения). Из таблицы 3.1 можно увидеть, что соотношение мужчин и женщин менее, чем 8:1.

Назову два аспекта диалектного исследования, которые, возможно, помогут нам в объяснении преобладающего количества мужчин-информантов. Первый аспект – это анкеты, традиционно применяемые, чтобы структурировать интервью, обеспечить данные для сравнения и уверенность в получении желаемых ответных реакций от каждого информанта. Второй аспект – это полевой исследователь, обычно подготовленный специалист, направляемый в данную местность руководителем исследования для проведения интервью с информантами.

3.5.2. Анкеты

Анкета – «центральный инструмент, применяемый в систематическом сборе диалектного материала» [Francis 1983, 52] – может, на первый взгляд, показаться простым средством исследовательского поиска, но, кроме заблаговременного установления языковых параметров, которые следует тщательно изучить, она разными способами предопределяет, что в нее включать, а что нет.

Большинство анкетирований, проводимых как по почте, так и при помощи специалиста, делятся на части; некоторые из них специально предназначены для женщин и мужчин. Немецко-швейцарский лингвистический атлас составлен на основе отбора информантов по этому критерию: «Мужчины и женщины дают ответы на диалекте своей местности: мужчины отвечают на вопросы, связанные с мужской деятельностью, а женщины – на вопросы, относящиеся к женским занятиям»⁸ [Pop 1950, 770]. Особенность немецко-швейцарского интервью состояла в опросе равного числа мужчин и женщин, но необходимо отметить четкое разделение вопросов на мужские и женские. Это, по-видимому, отражает отношение диалектологов к лексикону. Цель традиционной диалектологии – установить «как называется стул на трех ножках для дойки молока в нескольких сотнях разных мест» [McIntosh 1952, 70]. Многие диалектологи полагали, что различие мужского и женского лексиконов отображает их разные социальные роли. Макинтош отмечает:

Опыт показал, что традиционный набор анкет не может быть полностью заполнен с помощью только одного человека; домохозяйка будет опускать в анкете сельскохозяйственные термины, а фермер – кухонные; и часто экспертам на местах приходится «охотиться» за местным знатоком, чтобы получить такие слова как, названия цветов или птиц [McIntosh 1952, 89].

Мы рассмотрим два примера диалектного исследования, чтобы показать, как структура анкеты сказывалась на выборе информантов.

1. Наварро, ответственный за лингвистический атлас Пуэрто-Рико, сообщает, объясняя полное исключение женщин из анкетирования тем, что они не могли ответить на его вопросы:

«Ввиду того, что целью анкетирования была сельскохозяйственная терминология, женщины не могли дать хорошие ответы. Поэтому среди информантов было только две женщины»⁹ [Pop 1950, 452].

2. Вирт, главный редактор «Лингвистического атласа серболужицкого диалекта» в частности, интересовался домашней лексикой. Поп говорит:

«Ввиду того что анкеты главным образом касались терминологии жилища и домашней работы, ему пришлось сотрудничать с женщинами»¹⁰ [Pop 1950, 981].

Таблица 3.2, состоящая из 31 примера, подробно представляет детали анкеты, предназначенной для «Atlas linguistique et ethnog-raphique du Lyonnais» («Лингвистического и этнографического атласа Лионского диалекта») [Gardette 1968]. Он является одним из недавних региональных атласов, составленных французскими диалектологами, однако по-прежнему изначально принимает за норму мужчин: из 31 части только две относятся к женщинам (20 и 21), которые так и названы «Жизнь женщин». Жизнь женщин отмечена особо, так как само собой разумеется, что основная часть относится к мужчинам.

Из предыдущих рассуждений понятно, что одна из причин, по которой женщины не привлекаются в качестве информантов, заключается в том, что диалектологи-мужчины очерчивают те области жизни и, следовательно, те лексические единицы, которые представляют ценность для исследования, в сущности, с андроцентрической точки зрения.

По существу, общим для исследователя является обращение к женщине – часто к жене опрашиваемого мужчины-информанта – в тех частях опроса, в которых речь идет о доме, кухне, детях и других общих моментах, связанных с женской деятельностью [Francis 1983, 86].

Ввиду того что деятельность мужчин вызывала основной интерес, женская деятельность и, следовательно, женский лексикон обычно считались второстепенными. Так как диалектологов также интересовали и фонология, и грамматика, то сосредоточение на языке мужчин не могло быть оправданным. Однако существуют данные, говорящие, что женщины привлекались значительно чаще, чем это кажется на первый взгляд. Характеристика основного информанта под номером 2 для «Диалектного атласа польского Прикарпатья» (опубликованного в 1934 г.) сообщает нам о том, что его звали Джин Кламерус, ему было 75 лет, он был глуховат и медлителен. Интервью с ним проводилось в присутствии его невестки, которую описывают как энергичную, умную женщину, хорошего информанта с точки зрения грамматики, фонетики и лексики. Поп отмечает, что именно невестка отвечала на большинство вопросов¹¹ [Pop 1952]. Мы не можем точно сказать, как часто женщина-родственница давала ответы, которые приписывались мужчине.

Таблица 3.2

Анкета для «Лингвистического и этнографического атласа Лионского диалекта» [Francis 1983, 60]

3.5.3. Полевой исследователь

Другая причина выбора мужчин, а не женщин, в качестве информантов заключается, вероятно, в том, что значительное количество проводивших опросы сами были мужчинами. Это до такой степени стало нормой, что Макинтош охарактеризовал специалиста по полевым исследованиям как «мужчину [sic!], специально подготовленного для восприятия особенностей речи» [McIntosh 1952, 66]. Впервые женщины-исследователи были привлечены к работе над составлением «Лингвистического атласа Новой Англии» (2 женщины из 10 человек) и «Обозрения Английских диалектов» (2 женщины из 11 человек).

Если мы представим Эдмона Эдмона, полевого исследователя «Французского Лингвистического атласа», приезжавшего на велосипеде в одно из 639 разных мест, где он проводил анкетирование с 1896 по 1900 г., можно смело предположить, что он скорее вступал в беседу с мужчинами и затем их же опрашивал. Эдмон действительно опросил только 60 женщин из 700 информантов. Вот что пишет Курат, руководитель «Нового английского обозрения» в разделе о выборе информантов:

После некоторого полевого опыта исследований, он [полевой исследователь] может обнаружить, что неформальные контакты в магазине, цирюльне или в местной таверне вполне могут обеспечить его полезными примерами [Kurath 1972, 13].

(Обратим внимание на употребление он / его в этом фрагменте). Этот совет знаменитого диалектолога другим полевым исследователям после многих десятков лет диалектных исследований, возможно, отражает общепринятую практику. Если нормой был мужчина-исследователь, устанавливающий контакт с потенциальными информантами в мужском окружении цирюльни или таверны, то вряд ли можно удивляться тому, что интервью с женщинами проводились редко.

Исследовав, что происходило бы, если бы исследователем была женщина, мы можем проверить гипотезу о влиянии пола исследователя на отбор информантов. Анализ тех разделов «Обзора английских диалектов», где опрос проводился женщиной, показывает значительный рост числа информантов женского пола. В таблице 3.1 показано, что 12 % информантов от общего числа были женщинами. Графства Лестершир и Ратлэнд полностью были изучены женщинами, и согласно статистическим данным соотношение информантов женщин и мужчин составляет 33 % и 40 % соответственно.

Пол информантов следует принимать во внимание также и по другим причинам. Лишь недавно лингвисты осознали воздействие интервьюера на язык информанта. Лабов демонстрирует убедительный пример, что при замене белого интервьюера среднего класса на молодого и темнокожего (и также при снижении официальности ситуации – сидеть на полу и хрустеть чипсами и т. д.) – даже темнокожий ребенок, о котором первоначально думают, что он не умеет говорить, может продемонстрировать беглую речь [Labov 1969]. Высока вероятность, что женщины ощущают скованность и напряженность в присутствии мужчины-интервьюера (см. комментарии Попа на с. 86) и, следовательно, высказываются на более официальном языке. Это поможет объяснить выводы Ортона и других исследователей о том, что женская речь была более приближена к литературным нормам. (Однако и современные лингвистические исследования, проводимые как женщинами, так и мужчинами, показывают, что в Британии речь женщин все еще близка к литературной норме, как мы увидим в главе 4.)

Даже в последних диалектных обзорах, несмотря на развитие социолингвистических исследований и методологии, женщина-интервьюер пока еще является предметом дискуссий. Приведенный отрывок представляет собой фрагмент методологических рассуждений Гардетта в «Atlas linguistique et ethnographique du Lyonnais» («Лингвистический и этнографический атлас лионского диалекта»):

Четыре женщины из нашей команды в целом пришли к таким же хорошим выводам, как господин Жироде и я. Проводя опрос в районах, где их знали, они встречали среди информантов друзей и часто получали отдельно доброжелательное приветствие [Gardette 1968, 44].

Цитата показывает осознание того, что отношения между интервьюером и информантом могут меняться. Комментарии носят снисходительный характер, так как явно нет никаких причин говорить, что результаты опросов, проводимых женщинами хуже, чем у двух мужчин-исследователей. Обсуждая женщин как исследователей, Фрэнсис утверждает, что женщины не могут быть идеальны в этой роли, так как не исключено, что мужчины-информанты не хотят откровенно отвечать на вопросы в их присутствии. Я процитирую этот абзац полностью, так как он раскрывает отношения в диалектологии:

Отмечается, что у женщин [как полевых исследователей] на самом деле есть один недостаток: старомодный сельский житель, представляющий типичного информанта в традиционном исследовании, очень разборчив в обсуждении определенных тем и употреблении некоторых лексических единиц, считающихся неприличными в присутствии женщины. Это правда, но такие единицы составляют очень малую часть большинства анкет. С другой стороны, можно сказать, что женщина-специалист может добиться значительно большего успеха в выявлении особенностей словаря женщин-информантов, чем мужчина [Francis 1983, 84].

Заметим, автор не чувствует необходимости обратить внимание на то явное обстоятельство, что «старомодный сельский житель, представляющий типичного информанта» – мужчина. Женщины же часто привлекаются в качестве информантов только ради особой «женской лексики», поэтому женщины-исследователи становятся востребованными по причине того, что им лучше удается извлечь этот «женский» язык.

Классические социолингвистические труды, такие как работы Вильяма Лабова в Нью-Йорке и Питера Траджилла в Норвиче, ставят цель исследовать взаимосвязь лингвистической вариативности с другими переменными в определенных социальных группах. Эти количественные исследования убедительно доказали социальную стратификацию и ввели в научный оборот взаимосвязанные понятия престижа (prestige) и стигмы (stigma). Считается, что престиж закрепляется за лингвистическими формами, обычно применяемыми социальной группой с наиболее высоким социальным статусом. Процесс стандартизации почти всегда ведет к развитию концепции нормативности; члены определенного языкового сообщества признают, что одна отдельная разновидность языка – общепризнанная форма языка – «правильнее», чем любая другая разновидность. Правильное употребление, будучи надежно сохраненным в этой разновидности, соответственно будет обладать высоким престижем. Использование литературного варианта в основных институтах общества – юриспруденции, образовании, радиовещании – воспроизводит этот престиж. Стигма, наоборот, закрепляется за нелитературными формами. Стигма может быть эксплицитно выраженной в отношении форм, которые являются предметом резкого осуждения на страницах газет или не одобряются в школе¹ (например, «отбрасывание» начального /Ь/, ain't, disinterested для uninterested); или может быть ниже уровня общественного осознания, как в случае многих форм, исследованных социолингвистами. Так как интерес к использованию и устойчивости применения нелитературных форм языка возрос, эти разновидности стали известны как просторечие (vernacular).

Еще одно важное понятие, применяемое в количественных социолингвистических исследованиях, – лингвистическая переменная. Переменная, иными словами, – это то, что изменяется в социально значимом образце. Лингвистическая переменная – это лингвистическая единица с различными реализациями, то есть вариантами. Фонема [t] является лингвистической переменной в современном английском языке. В позиции между гласными, например в словах butter или bit of.\ она имеет два варианта: глухой альвеолярный взрывной [t] и взрывной согласный звук. В зависимости от условий, например, bit of может реализовываться в виде [bitǝv] или [bi^ʔǝу]. Лингвистические переменные могут быть фонологическими (пример со звуком [t]), грамматическими и лексическими. Конечно, не все лингвистические единицы являются переменными.

Социолингвисты занимаются изучением лингвистических переменных по причине того, что они не изменяются произвольно – их изменения носят системный характер по отношению к другим переменным – таким, как социальная группа, возраст и пол. Иначе говоря, лингвистические и другие переменные участвуют в процессе взаимоизменения (co-variation). Жители Лондона, когда говорят [bæ^ʔǝ] – butter, подразумевают вещество, вырабатываемое из сливок и намазываемое на хлеб, но они не имеют в виду свое социальное или территориальное происхождение, выбирая определенный вариант. Использование говорящими лингвистических переменных является одним из способов позиционирования в социальном пространстве. Лингвистические переменные, другими словами, – это в языковом отношении одинаковые, а в социальном – разные способы обозначения одних и тех же вещей.

4.2.1. Социальная стратификация

Классический пример социальной стратификации, раскрываемой посредством количественных исследований, показан на диаграмме (4.1). Вертикальная ось представляет отметку группы (соизмеримую со средним числом всех ее членов и преобразованную в процентное соотношение). 100 % показывает устойчивое употребление престижных форм. Горизонтальная ось отражает степень официальности языковой ситуации. Обратим внимание на следующие три момента.

1. Каждая социальная группа использует высшую долю престижных форм (имеет высокий показатель) в формальной речи и низкую долю престижных форм (имеет низкий показатель) в неформальной речи, что отражают наклонные линии.

2. Для любого представленного речевого стиля (на любой точке горизонтальной оси от наименее формального до наиболее формального) показана социальная стратификация: каждая группа закрепляет свою позицию по отношению к другой группе, что отражают параллельные непересекающиеся линии на диаграмме.

3. Воображаемая лингвистическая переменная, нанесенная на график, варьирует от ста к нулю: престижный вариант в большинстве формальных контекстов имеет устойчивое употребление в группе «верхнего слоя среднего класса» (ВСК) (Upper Middle Class), но совсем не применяется группой «нижнего слоя рабочего класса» (НРК) (Lower Working Class) в менее формальных контекстах (такое устойчивое употребление нелитературных форм в неформальных контекстах – это то, что в настоящее время пытаются исследовать многие социолингвисты с целью получения точного описания разговорной речи).

Диаграмма 4.1. Социальная стратификация

Как вы понимаете, репрезентации социальной стратификации, как это было выявлено в современных городских сообществах, не настолько идеальны, как в диаграмме 4.1. Диаграмма 4.2 взята из исследования Питера Траджилла, проведенного в Норвиче [Trudgill 1974а], и представляет показатели релевантные для переменной (ng) в конце таких слов, как hopping, skipping. Траджилл разделил информантов на пять социальных групп: средний слой среднего класса (ССК), нижний слой среднего класса (НСК), верхние слои рабочего класса (ВРК), средние слои рабочего класса (СРК) и нижние слои рабочего класса (НРК). Представлено четыре различных вида речи: Casual Speech (CS) – неподготовленная речь (HP); Formal Speech (FS) – формальная речь (ФР); Reading Passage Style (RPS) – стиль чтения отрывка (СЧО); Word List Style (WLS) – стиль чтения списка слов (СЧС). Названия говорят сами за себя: информантов опрашивал исследователь (который был не известен им), что дало возможность получить формальную речь (Formal Speech); информантов просили громко прочитать отрывок и список слов. Полученные данные были соответственно названы «стиль чтения отрывка» (Reading Passage Style) и «стиль чтения списка слов» (Word List Style). Неподготовленная речь происходила спонтанно, когда, например, третье лицо прерывало интервью или вступало в разговор во время кофейной паузы; неподготовленная речь также происходила и в заранее запланированных контекстах, например, в ответ на вопрос: «Вы когда-нибудь попадали в ситуацию, когда смеялись от всей души?» Переменная (ng) представлена только в двух вариантах. 100 % представляет литературное произношение: [ŋ], а 0 % – нелитературное произношение [n].

Диаграмма 4.2. Социальная стратификация в Норвиче – переменная (ng) [Trudgill 1974а, 92]

На диаграмме видно, что, хотя у всех пяти линий и разный наклон (как было бы в идеальном случае), они все поднимаются слева направо; другими словами, все пять социальных групп Норвича чаще используют престижный вариант [ŋ] при более формальном речевом стиле. Наряду с тем что все линии расположены на разном расстоянии друг от друга, они не пересекаются. Иначе говоря, социальная стратификация сохраняется во всех четырех проанализированных речевых стилях. Отметим разницу между тремя группами рабочего класса и двумя группами среднего класса в двух менее формальных стилях речи. В левой части диаграммы между двумя группами линий есть заметный разрыв. Цифры варьируют от 0 % (нижний слой рабочего класса в «Неподготовленной речи») до 100 % (две группы среднего класса в «Стиле чтения списка слов»). Диаграмма 4.2 показывает границы распределения социального класса и стилистическую вариативность (ng) в Норвиче.

Представляется, что сложная, но регулярная модель, показанная здесь на примере (ng) и представленная в идеализированной форме в диаграмме 4.1, является типичной лингвистической переменной с устойчивой социальной значимостью, то есть лингвистической переменной, не находящейся в процессе изменения.

4.2.2. Лингвистические переменные, подверженные изменению

Другая классическая модель, обнаруживаемая при помощи количественных социолингвистических исследований, представляет собой типичное изменение лингвистической переменной. Заметим, что и социальная стратификация, и подъем прямой слева направо сохраняются.

Диаграмма 4.3. Лингвистическая переменная, подверженная изменению

Главное различие диаграммы 4.3 и диаграммы стабильной лингвистической переменной (4.1) состоит в пересечении линий на диаграмме 4.3.

Группа «нижний слой среднего класса» (НСК) (вторая группа по высоте социального статуса) показывает гораздо больший сдвиг в сторону употребления престижных форм при формальном стиле общения, чем любая другая социальная группа. Это выражается в постепенном возрастании линий, по сути таком значительном, что показатель этой группы выше, чем у группы «верхний слой среднего класса» (ВСК). Однако при менее формальном стиле общения (при котором, по мнению Лабова, меньше внимания обращают на речь и произношение и поэтому говорящие меньше следят за произношением), нижний слой среднего класса, как и две группы рабочего класса, показывают пропорционально малое число престижных вариантов. Вследствие этого линия, которая соединяет линию группы «нижний слой среднего класса» (НСК), пересекает линию «верхний слой среднего класса» (ВСК).

Речевое поведение нижнего слоя среднего класса, выраженное в цифрах, называется гиперкоррекцией. Самым известным примером гиперкоррекции считается вокализованный [г] Нью-Йорка, согласно анализу Лабова [1972а]. Изменение вокализованного [г] касается произнесения или непроизнесения (nonpronunciation) [г] в таких словах, как саг или guard, где [г] стоит после гласного. На диаграмме 4.4 воспроизведена диаграмма Лабова. В ней показано только два варианта: наличие или отсутствие [г]: /kаг/ или /kа:/. Отметка 100 представляет постоянное произнесение [г] после гласного; отметка 0— отсутствие [г]. В эксперименте Лабова информанты делились на 6 групп, а их речь была разделена на 5 стилей. (Пятый стиль МП – «минимальные пары» – включает пары слов с [г] в качестве смыслоразличительного элемента, например sauce: source.)

В диаграмме четко показано, что при менее формальных стилях общения только верхний слой среднего класса (ВСК) употребляет престижный вариант вокализованного [г] с любым уровнем постоянства. При более формальных стилях нижнего слоя среднего класса (НСК) превышает этот уровень употребления по сравнению с верхним слоем среднего класса (ВСК). Вполне вероятно, что причина гиперкоррекции кроется в восприимчивости группы «нижний слой среднего класса» (НСК) к социальному воздействию: их неуверенность (ввиду пограничной позиции между средним и рабочим классом) отражается в их отношении к нормам произношения и «правильной» речи. Когда лингвистическая переменная находится в процессе изменения, по мнению Лабова, «нижний слой среднего класса» (НСК) становится чувствительным к использованию нового престижного варианта (в данном случае – к вокализованному [г]).

Диаграмма 4.4.

Социальная стратификация лингвистической переменной в процессе изменения: вокализованный (г) в Нью-Йорке [Labov 1972а, 114]

В более формальных стилях (например, когда обращается больше внимания на речь) они делают сознательный шаг к правильному произношению и резкой смене стиля произношения от действительно слабого [г] в неформальном стиле в сторону более полного [г] в формальном стиле, чтобы «быть не хуже других».

Самые ранние социолингвистические работы главным образом рассматривали различия социальных групп. Однако было очевидным то, что другие нелингвистические переменные, такие как этническая группа, возраст и пол, включались в структурированные лингвистические изменения. В отношении пола было установлено, что во многих языковых общностях женщины используют в количественном соотношении большую долю престижных форм, чем мужчины. Другими словами, возможно, престижные формы оказывают более сильное влияние на женщин, чем на мужчин. В отношении устойчивых лингвистических переменных мы можем предположить ту схему, которая представлена в диаграмме 4.5. В случае когда лингвистические переменные находятся в процессе изменения, обнаруживается, что женщины в группе «нижний слой среднего класса» (НСК) особенно восприимчивы к новому лингвистическому варианту и потому склонны к гиперкоррекции.

Диаграмма 4.5. Стратификация по полу и социальному классу

Рассмотрим четыре социолингвистических исследования, в которых половые различия оказались значимыми, и детального изучим формы проявления этих различий. (Связь между половыми различиями в речи и языковым изменением будут рассматриваться в восьмой главе.)

4.3.1. Норвич

Картина социальной стратификации, установленная Траджиллом на примере с (ng) в Норвиче, представлена в диаграмме 4.2. Более подробный анализ данных, включая как говорящего, так и социальную группу и контекстуальный стиль, обнаруживает, что показатели для говорящих мужского и женского пола существенно различаются.

Как показывает общая модель на диаграмме 4.5. женщины в Норвиче больше склонны к употреблению престижного варианта [г)] (и менее – к употреблению стигматизированного варианта [п]), чем мужчины, и это подтверждается во всех социальных группах². Такая диаграмма довольно сложна и трудна для прочтения. В диаграмме 4.6. даны результаты только по формальному стилю.

Диаграмма 4.6. Употребление [ng] в Норвиче, представляющее социальную группу и половые различия [Trudgill 1974а, 94]

Разница между показателями мужчин и женщин одной социальной группы очень значительная.

В таблице 4.1 представлены актуальные показатели для мужчин и женщин пяти социальных групп в четырех стилях общения. Как и в диаграмме 4.2, число 100 – это устойчивое употребление престижной формы [ŋ] и число 0 – это устойчивое употребление непрестижной формы [п]. Самым интересным моментом, который необходимо отметить, является то, что в 14 из 20 случаев (70 %) показатели для женщин выше показателей для мужчин.

Анализ диаграмм, в частности, показывает следующее.

1. Во всех стилях женщины склонны к меньшему употреблению в речи стигматизированных форм по сравнению с мужчинами.

2. При формальном общении (например, при чтении информантами списка слов в эксперименте Траджилла) женщины более чутки к престижному варианту, чем мужчины (см. последнюю колонку – наименьший показатель для женщин 80).

3. Смена стиля у женщин группы «нижний слой среднего класса» (НСК) происходит весьма резко: при менее формальном общении они чаще употребляют стигматизированный вариант, но в трех более формальных стилях они корректируют свою речь до соответствия с группой на один уровень выше (средний слой среднего класса). По утверждению Лабова [1972а, 243], такого рода резкая смена стиля, часто ведущая к гипперкоррекции, отмечается у женщин в группе «средний слой среднего класса».

4. Представляется, что использование нелитературных форм (разговорная речь) связано не только с рабочим классом, но также и с мужчинами.

Таблица 4.1

Употребление переменной [ng] в Норвиче – показатели по социальному классу, полу и типу контекста[30] [Trudgill 1974а, 94]

4.3.2. Глазго

Изучение Рональдом Макаулэем [1978, 1979] английского языка г. Глазго показало аналогичный результат (хотя выводы Макаулэя основывались только на одном стиле – официальном интервью). Диаграмма переменной [i], например в словах kill, hit, risk, представлена ниже в графической форме. Число 100 означает устойчивое произношение [i] как престижного варианта [i]; 0 представляет устойчивое произношение [i] как разговорной формы [∧^∧] г. Глазго.

Диаграмма 4.7. Социальная стратификация [i] в Глазго [Macaulay 1978, 135].

Диаграмма, раскрывающая стратификацию социальных групп, показывает обычную и понятную картину: каждая социальная группа использует пропорционально больше престижных форм, чем группа, стоящая на ступеньку ниже в социальной иерархии. Но когда во внимание принимается половая принадлежность (классификация по показателям мужского и женского пола), как в диаграмме 4.8, то внешняя четкость исчезает. Женщины в каждом социальном классе показывают большее употребление престижной формы [i] в отличие от мужчин этой же социальной группы. Отметим, что женщины в каждой социальной группе берут за образец речь мужчин группой выше. И наоборот, мужчины в каждой социальной группе копируют женщин группой ниже (см. таблицу 4.2.).

Таблица 4.2

Употребление [i] мужчинами и женщинами г. Глазго [Макаулэй, 1978 135]

Диаграмма 4.8. Стратификация [i] по социальному классу и полу [Макаулэй 1978, 135].

Макаулэй указал, что основной разрыв в показателях отмечается у женщин между группами «нижний слой среднего класса» и «верхний слой рабочего класса», а у мужчин между группами «нижний слой среднего класса» и «верхний слой рабочего класса». Так, женщины группы «нижний слой среднего класса» говорят подобно женщинам группы «верхний слой среднего класса», а мужчины группы «нижний слой среднего класса» – как мужчины группы «верхний слой рабочего класса». Это еще раз доказывает, что нижний слой среднего класса является базовой категорией.

Данные Макаулэя, как и данные Траджилла, наводят на мысль, что полученные показатели больше скрывают, чем раскрывают особенность социальной группы. В случае с переменной [i] в английском языке г. Глазго количественные показатели социального класса предоставляют нам только среднее число мужчин и женщин и не проводят различий между мужчинами и женщинами в использовании [i].

4.3.3. Вест-Виррал

Марк Ньюбрук (1982) в исследовании г. Вест-Виррал ставит цель выяснить, насколько глубоко городской разговорный язык

Ливерпуля «Scouse» проникает в окружающие территории и, в частности, насколько характерные черты «Scouse» вытесняют местные чеширские языковые формы в качестве обычных нелитературных форм, встречающихся в этой местности. Он изучил несколько фонологических переменных и обнаружил для большинства из них существование значимых различий по полу. В диаграмме 4.9. представлены показатели женских и мужских групп трех переменных (ing) в jumping, [h] в house, [к] в kick. Для (ing) возможны два варианта [ıŋ] и [in]; для (h) – [h] и ∅; для (к) – стандартный вариант [к] и нестандартная аффриката [к^х] (или иногда [х]). Цифра 100 указывает на устойчивое употребление престижного варианта. Во всех трех переменных мы обнаружили ожидаемую модель: женское произношение более приближено к престижному стандарту, нежели мужское. К тому же групповые данные диаграммы не раскрывают тот факт, что варьирование индивидуальных показателей между мужчинами и женщинами значительно отличается. Типичный показатель для мужчины рабочего класса гораздо ниже, чем для мужчины среднего класса, тогда как показатели у женщин охватили значительно более узкую область. Это позволяет предположить, что социальный класс является более важным фактором в определении речи мужчин, чем женщин, по крайней мере в Вест-Виррале.

Диаграмма 4.9. Половые различия в Вест-Виррале для трех фонологических переменных: (ing), (k), (h).

Диаграмма 4.10. Стратификация по полу и возрасту на примере переменной [а] в Вест-Виралле.

На диаграмме 4.10 представлена переменная (а) – bath, grass. В этом эксперименте информанты анализировались по возрасту и полу.

Цифра 100 указывает на постоянное, устойчивое произношение (RP – received pronunciation) – [а: ]; 0 – на нелитературное произношение [æ]. Обратим внимание, что показатель женщин в каждой возрастной группе выше, чем показатель мужчин. Также отметим градацию по возрасту, которую отражает эта переменная: показатели для пожилых людей выше, чем для молодых. Пожилые женщины гораздо ближе к литературным нормам, чем другие говорящие, а молодые мужчины действительно устойчиво употребляют [æ]. Представляется, что молодые женщины участвуют в процессе возрастающего преобладания [æ]. По-видимому, нелитературный вариант является маркером не только речи мужчин, но также и речи молодых.

4.3.4. Эдинбург

Наш четвертый пример мы взяли из исследования Сьюзан Ромэйн в Эдинбурге [Romaine 1978]. В ее исследовании изучается речь учащихся начальной школы из рабочих семей. С каждым ребенком опрос проводился индивидуально. Дети 10 лет также читали отрывок. Отметим, что по сравнению с другими рассмотренными нами исследованиями, это было наиболее избирательным: информанты принадлежали к узкой возрастной категории (6—10 лет), к рабочему классу (насколько позволяла судить об этом профессия отца), и данные эксперимента были получены только в одном контексте (за исключением десятилетних детей).

Одной из переменных, вошедших в исследование С. Ромэйн, был вокализованный согласный [г] – car, door и т. д. Переменная обнаруживается на юге Шотландских приграничных районов, в сельской местности севера Ланкашира и в Уэльских приграничных районах, а также в графствах, расположенных к юго-западу от Лондона: однако шотландцы в основном уверены в произношении своего варианта [г]. Ромэйн попыталась проверить, насколько это соответствует действительности. Она выделила три варианта [г]: альвеолярный [г], щелевой фрикативный согласный звук [.ı] и ∅. За каждый вариант информантам присваивался отдельный балл с учетом употребления каждого варианта, выражаемого в процентном отношении ко всем случаям использования [г].

Анализ результатов Сьюзан Ромэйн позволил сделать вывод, что пол говорящего является единственным и самым важным фактором, связанным с [г]. В диаграмме 4.11 представлены результаты употребления каждой переменной для информантов, объединенных в группы по половой принадлежности.

Диаграмма 4.11. Различия в употреблении [г] между группами мужского и женского пола в Эдинбурге (на основе эксперимента Сьюзан Ромэйн) [Romain 1978, 50].

Этот график объединяет показатели детей в трех изученных возрастных группах, так как явные отличия в использовании [г] проявились между мальчиками и девочками в каждой возрастной группе. Обратим внимание, что мальчики чаще используют в речи альвеолярный звук [г], чем девочки, и также более склонны опускать его. Девочки же, наоборот, предпочитают щелевой фрикативный согласный звук [.ı], а также избегают опускать его в словах.

Эта переменная также показывает отчетливую половую дифференциацию. В показателях частотности самой заметной особенностью является использование девочками щелевого фрикативного согласного звука [.ı]. Очевидно, щелевой фрикативный согласный звук [.ı] является маркером женской речи в Эдинбурге.

4.3.5. Выводы

Четыре рассмотренных нами британских исследования показывают постоянство половой дифференциации в речи. Там, где существует альтернатива, часто оказывается, что мужчины и женщины предпочитают разные варианты. Далее, если возможно назвать один из вариантов престижным, то именно женщинам свойственно использование этого варианта. Это касалось переменных [ng] в Норвиче, [i] в Глазго, [ing], [h], [к] в Вест-Виррале. Иначе говоря, представляется, что употребление не соответствующих стандарту, непрестижных форм, связано не только с рабочим классом, но также и с мужчинами. Там, где мы находим вариант, постоянно используемый одной группой говорящих чаще, чем другой, мы называем его маркером (marker). Наши примеры показывают, что [n] является маркером речи мужчин Норвича, [æ] – маркером речи мужчин (и молодежи) в Вест-Виррале и щелевой фрикативный согласный звук [.ı] – маркером речи женщин Эдинбурга.

Описанные выше примеры, взятые из социолингвистических работ Британии, показывают какие формы принимает языковая вариативность между полами. Это приводит к вопросу «Почему?». Основной целью количественных исследований, – таких как использованные в качестве примеров в этой главе, – является сбор и анализ данных о языковой вариативности. Многие социолингвисты первоначально не задавались вопросом, почему такие изменения существуют, и их методология не была разработана для исследования подобных вопросов.

4.4.1. Чувствительность женщин к языковым нормам

Утверждение о восприимчивости женщин к языковой норме встречается часто и это приписывается их непрочной социальной позиции. Эта непрочность положения обнаруживает явную параллель с нижним слоем среднего класса, который, как мы видели в разделе 4.2.2, дает классический пример гиперкорректного языкового поведения. Действительно ли социолингвисты говорят, что языковое поведение женщин гиперкорректно?³ Приведем несколько примеров.

1. (ng) в Норвиче

Кроме представления постоянной модели половой дифференциации, в таблице 4.1 (показатели для [ng] в Норвиче) также приведен пример резкой смены стиля женщинами группы «нижний слой среднего класса». В формальных стилях женщины группы «нижний слой среднего класса» в целом уподобляются группе «верхний слой среднего класса», но при менее формальном общении они употребляют большую долю непрестижных вариантов.

2. Взрывной согласный звук в Глазго

Взрывной согласный звук в Глазго является наиболее отчетливо стигматизированной особенностью речи. Макаулэй обнаружил широкое употребление этого звука, но с четко определенной социальной стратификацией (рабочий класс использует его значительно чаще, чем средний класс). Наибольший контраст отмечался между мужчинами и женщинами группы «нижний слой среднего класса»: женщины этой группы использовали на 40 % меньше взрывных согласных звуков, чем мужчины этой группы. Одна женщина группы «нижний слой среднего класса» употребляла меньшее число взрывных согласных звуков, чем любой информант группы «верхний средний класс», – очевидное гиперкорректное употребление.

3. Звук (о) в Мерсисайде

Лингвистическая переменная, возникающая в таких словах, как coat, go, имеет много вариантов. Считается, что один из них, [ад], является гиперкорректным⁴. В своей работе в Вест-Виррале Ньюбрук установил, что при использовании вариантов разговорного языка Ливерпуля меньшее число информантов-мужчин, но все женщины предпочитали именно этот вариант.

Первые два примера показывают, что модель гиперкоррекции второй по социальной иерархии группе «нижний слой среднего класса» напрямую связана с женщинами. Третий пример представляет более обобщенную модель. Так как Ньюбрук не классифицировал информантов по социальной принадлежности, мы не можем быть уверены, на самом ли деле женщины группы «нижний слой среднего класса» чутки, в частности, к употреблению [ей]. Но эти примеры, а также материал, изученный в предыдущей главе, не дают оснований считать в целом речь женщин гиперкорректной. Как показано в разделе 4.5, различия между полами ведут к регулярной стратификации: женщины используют меньше стигматизированных вариантов и больше престижных форм, чем мужчины, в каждой социальной группе. Называть эту модель женского употребления гиперкорректной не более оправданно, чем утверждать, что использование языка средним классом гиперкорректно по сравнению с рабочим классом.

4.4.2. Тесты на самооценку

Чтобы проверить чувствительность информантов к языковым нормам, Траджилл провел с ними тесты на самооценку [1972; 1974а]. Он представил информантам записи определенных слов с двумя или более вариантами произнесения, варьирующими от престижного до непрестижного норвичского варианта. Информантам предлагалось отметить наиболее близкую и привычную им форму употребления. В тест были включены варианты [ег] в словах ear, hear, idea и [а] в словах gate, face, пате. В примере с [ег] только 28 % мужчин-информантов и 18 % женщин – информантов реагировали точно (то есть утверждали, что используют форму, соответствующую актуальному употреблению в неподготовленной речи, как в записи интервью). Неустойчивые 68 % женщин (и 22 % мужчин) переоценивали себя (over-reported), то есть отмечали использование престижной формы, когда на самом деле их показатель говорил об обратном. С другой стороны, половина мужчин (50 %) и 14 % женщин недооценивали себя (under-reported), то есть утверждали, что применяют нестандартный вариант, в то время как, согласно тесту, они привычно употребляли формы, близкие к литературному произношению.

Результаты с переменной [а] повторяют туже модель. 50 % мужчин и 57 % женщин оценивают свое произношение адекватно, 43 % женщин и 22 % мужчин переоценивают себя и 28 % мужчин и 0 женщин недооценивают. Таблица 4.3 обобщает эти цифры.

Таблица 4.3

Процентные показатели самооценки для [ег] и [а] в Норвиче [Trudgill 1972]

В первую очередь, необходимо отметить, что тест Траджилла выявляет значительное число переоценок среди женщин. Это позволяет предположить, что женщины действительно восприимчивы к престижной норме. Многие женщины Норвича уверены в том, что употребляют формы, близкие к литературному произношению, тогда когда в действительности этого не происходит. Можно предположить, что они стремятся к литературному произношению и пытаются избежать стигматизированных вариантов.

Во-вторых, тест Траджилла выявляет значительное число недооценок среди мужчин. Они считают, что используют нелитературные формы, хотя на самом деле не употребляют их. Такое поведение может быть объяснено гипотезой о существовании скрытого престижа (covert prestige) нелитературной речи.

4.4.3. Скрытый престиж

Понятие скрытого престижа возникло, когда лингвисты пытались объяснить постоянство разговорных (нелитературных) форм в речи рабочего класса. Ввиду противодействия рабочего класса литературному английскому языку (представители этой социальной группы желали говорить так, как они говорят) мы вынуждены допустить существование еще одной разновидности языковой нормы – разговорной, просторечной, обладающей скрытым престижем и оказывающей сильное влияние на языковое поведение. В свете тестов на самооценку Траджилла и примеров различий между мужчинами и женщинами, представленных в предыдущей главе, резонно предположить, что разговорные формы обладают скрытым престижем не только среди рабочего класса, но также и среди мужчин. Недооценка характерна в равной степени, как для мужчин среднего класса, так и для рабочего класса Норвича. Напрашивается вывод, что мужчины Норвича действительно стремятся к употреблению не соответствующей установленным нормам речи рабочего класса.

Мы видим здесь развитие более прочной объяснительной модели. Ранние работы по языковым различиям полов придавали особое значение очевидной восприимчивости женщин к престижным формам языка. Понятие престижа как силы, притягивающей различных людей по-разному в зависимости от их пола, подтверждается социолингвистическими исследованиями: мужчины действительно употребляют меньше престижных форм, чем женщины. Но введение понятия «скрытого престижа» усиливает эту модель, настаивая на существовании двух противоположных норм, соперничающих за признание говорящего. Это – литературный английский язык с очевидным престижем и разговорные нормы со скрытым престижем. Утверждается, что женщин привлекают нормы литературного английского языка, а мужчин – скрытый престиж разговорной речи. Эта модель также призвана объяснить различия социальных групп. Другими словами, считается, что различия в языке между социальными классам говорящих существуют ввиду того, что средний класс лояльно относится к институализированным нормам литературного английского языка, а рабочий класс отрицает эти нормы и предпочитает разговорный язык. Это обнаруживает интересный параллелизм между женщинами и средним классом, с одной стороны, и мужчинами и рабочим классом, с другой стороны.

Интересы женщин среднего класса и мужчин рабочего класса не вступают в противоречие. Как пол, так и их социальное положение указывают на одну и ту же принадлежность. Однако у мужчин среднего класса и женщин рабочего класса интересы сталкиваются: речевое поведение, прогнозируемое на основе их социальной принадлежности, несовместимо с речевым поведением, прогнозируемым на основе признака. Двойственность положения мужчин среднего класса и женщин рабочего класса убедительно доказывается результатами следующего эксперимента [Edwards 1979а]. Взрослым экспертам были представлены магнитофонные записи 20 детей из рабочего класса и 20 – из среднего класса, и далее им предложили определить пол ребенка по речи. В меньшинстве случаев экспертам не удалось точно идентифицировать пол. Как показано на диаграмме 4.13, ошибки экспертов не были случайными; они ошибались только относительно двух групп детей – мальчиков из среднего класса и девочек из рабочего класса. Речь мальчиков из среднего класса для специалистов звучала, как девочки, а речь девочек из рабочего класса – как речь мальчиков.

Диаграмма 4.12. Пересечение социального класса, пола и языка.

Диаграмма 4.13. Взаимовлияние пола и социальной группы детей на основе ошибок в идентификации пола [Edwards 1979, 93].

4.4.4. Общественное положение и солидарность

Эти объяснения сами по себе нуждаются в объяснении. Если мы признаем, что в языковых общностях, описанных в этой главе, говорящие выбирают противоположные языковые нормы, нам все еще придется объяснять, почему получается так, что женщины в большей мере находятся под влиянием общественно узаконенных стандартных норм, а мужчины – под влиянием просторечных норм, не признанных обществом.

Социальные психологи подробно изучили отношение к речи. Их исследования подтверждают, что общепринятое произношение гораздо более престижно, чем местные диалекты Британии. Одна из «наград» (в терминах социальной психологии) для носителя языка, использующего речь, близкую к стандарту, заключается в приобретении более высокого статуса. Еще одной «наградой» для говорящего, придерживающегося общепринятого произношения, является то, что в обществе его воспринимают как более целеустремленного, более умного и более уверенного в себе человека. Однако носители правильного произношения получают высокую оценку на основе языковой компетенции, а носители местного диалекта – на основе личной привлекательности. Они воспринимаются как серьезные, общительные, добродушные и обладающие чувством юмора. Значит, это также предполагает существование «наград» – хотя и иного вида – для тех, кто выбирает нелитературные формы.

Большинство работ по социальной психологии направлено на изучение отношения к различным вариантам английского языка без учета фактора пола как одной из переменных. Редкие исследования [Elyan 1978], ориентированные на оценку женщин, использующих литературное и нелитературное произношение (RP – общепринятая норма или местный диалект Ланкашира) выявили, что женщины, использующие общепринятую норму произношения, оцениваются экспертами как более умные, уверенные в себе, независимые, бегло говорящие на языке, предприимчивые и более женственные, чем женщины, использующие местный диалект. К тому же женщин, употребляющих общепринятые нормы языка, считают более мужественными (эксперты также должны были отметить степень маскулинности и фемининности каждого говорящего по девятичной шкале). Это может показаться нонсенсом, но если маскулинность и фемининность рассматривать как две независимые величины, то у каждого индивида есть право выбора обоих параметров. Американские исследования показывают, что 30–45 % студенток американских колледжей имеют высокие показатели как по шкале маскулинности, так и фемининности. Это явление называется психологической андрогинией (Bern, 1974; 1975). Считается, что в современном обществе андрогинное поведение дает женщинам много преимуществ, предоставляя широкий выбор поведения для овладения большим спектром исполняемых ими социальных ролей. Мы можем утверждать, что ввиду этих преимуществ в Британии RP (общепринятая норма произношения) является составляющей андрогинного поведения для женщин и среднего класса.

Однако говорящие – это не изолированные индивиды; они – члены общества, и одна из функций языка – быть символом групповой идентичности. В любом случае, рабочий класс отличается с точки зрения языка от среднего класса, и, следовательно, язык является маркером социальной дистанции этих двух групп. Вместе с тем для того чтобы показать солидарность (solidarity), рабочий класс объединяется с позиции применения языка, тем самым маркируя свою принадлежность к социальной группе. Сознательное усилие членов рабочего класса не говорить на литературном английском языке (RP) хорошо документировано, что находит подтверждение в следующих цитатах:

1…вас следовало бы как следует отдубасить… (George W., Эдинбург, ответ на предложение, что ему следует «говорить красиво»; цит. по [Reid 1978]);

2. Бабушка, говорившая на лондонском просторечии, утверждала, что ее внуку был бы присвоен ярлык «ненормальный», если бы он говорил в жеманной манере (цит. по [Bragg и Ellis 1976]);

3. «Не думаю, что я хочу изменить свою манеру говорить. Я не хотел бы говорить на литературном английском. По-моему, он очень нелепый. Слова произносятся правильно, но они не звучат красиво. В вашем собственном окружении вы будете чувствовать себя неуютно. Если ты живешь в Глазго, ты должен говорить как в Глазго» (пятнадцатилетний юноша из Глазго, цит. по [Macaulay 1977]).

Заметим, что все примеры исходят от мужчин. Очевидно, сильное давление оказывается как на говорящих из рабочего класса, так и на мужчин, уклоняющихся от употребления литературного английского языка. Используя нелитературные формы, мужчины демонстрируют сплоченность.

Социальным группам необходимо утвердить свое отличие от других, и язык в этом случае является одним из способов достижения этой цели. Культура оказывает существенное влияние на мужчин и женщин, предполагая их четкое разделение, даже если разные групповые объединения (социальные, этнические, возрастные) рассматривают их как единое целое. Установление групповой идентичности – важный фактор для социальной группы, и варьирование языка способствует этому двояким способом.

1. Языковые различия усиливают внутригрупповое единство (то есть члены группы узнают друг друга по схожему способу употребления языка и тем самым отличают от лиц, не входящих в их группу).

2. Языковые различия увеличивают дистанцию между группами (это способствует утверждению отчетливой групповой идентичности).

Итак, варьирование языка мужчинами и женщинами может рассматриваться как средство поддержания собственной идентичности.

4.4.5. Выводы

В этой главе мы рассмотрели несколько примеров социолингвистических исследований, показывающих половую дифференциацию, а также обсудили причины, которыми можно объяснить это явление. Во всех известных общностях мужчины и женщины являются значимыми социальными категориями; то есть члены общности отличаются друг от друга по полу, а также по другим (более культурно специфичным) критериям. Неудивительно, что в социолингвистических исследованиях пол являлся важной переменной, и социолингвисты обнаружили, что половые различия в языке часто связаны с изменениями социальной группы. Например, женщины, принадлежащие к среднему классу, используют пропорционально больше литературных форм (обладающих явным престижем в обществе), а мужчины, например, принадлежащие к рабочему классу, – употребляют соответственно больше нелитературных форм. Почему женщины обычно выбирают формы, близкие к литературному английскому языку, а мужчины выбирают формы, близкие к просторечным, – этот феномен все еще мало понятен. В следующей главе будет рассмотрена работа, которая исследует гипотезу о том, что степень интеграции говорящих в сообществе находит прямое отражение в их языке; также будет показано, каким образом такая работа способствует лучшему пониманию различий языка мужчин и женщин.

Одним из самых плодотворных объяснений языковой вариативности в последние годы стало понятие социальной сети. В последние годы в общественных науках оно широко распространено, но в социолингвистическом анализе не упоминалось до появления работ Блома и Гамперца [Blom & Gumperz, 1972], а также не было широко известно до публикации исследований Милроев в Белфасте [Milroy & Milroy, 1978; Milroy, 1980].

Члены языкового сообщества Белфаста рассматривались как объединенные в одну социальную сеть, которая может быть «открытой» или «закрытой». Индивид, чьи личные контакты происходят с лицами, знающими друг друга, принадлежит к закрытой сети (график 5.1). Стрелки показывают взаимное знакомство.

График 5.1. Закрытая сеть.

Индивид, чьи личные контакты происходят с лицами, не всегда знакомыми между собой, принадлежит к открытой сети (график 5.2).

График 5.2. Открытая сеть.

Закрытые сети обладают высокой плотностью, открытые сети – малой плотностью. Кроме того, существуют связи разного рода: люди могут быть родственниками, соседями, коллегами, друзьями. Если индивиды связаны между собой несколькими способами, например работой, семьей, совместным времяпрепровождением, то сетевые связи называются мультиплексными (multiplex).

Представляется, что социальные сети, типичные для организованных, мобильных, высокоразвитых обществ, обладают малой плотностью и являются униплексными (uniplex) (то есть индивиды связаны между собой не более чем одним способом). В сельских общинах и в традиционных рабочих объединениях социальные сети обладают высокой плотностью и являются мультиплексными.

Считается, что относительно плотные сети функционируют как механизмы установления нормы. В языке это значит, что спаянная группа будет способствовать внедрению языковой нормы. Лесли Милрой, работая в Белфасте, показала, что в рабочих объединениях (как католических, так и протестантских) существует поляризация половых ролей, с четким разграничением мужской и женской деятельности. Такая поляризация характерна для общностей с плотной социальной сетью. Милрой установила, что сети мужчин более плотны и мультиплексны, чем сети женщин, и что отличие в силе сети согласуется с языковыми различиями.

Рассмотрим теперь два примера социолингвистического исследования, где сила сети показана как значимый фактор в прогнозировании различий между мужчинами и женщинами, и начнем с работ Лесли Милрой в Белфасте, а затем перейдем к исследованию Дженни Чешир, проведенному среди подростков Ридинга¹.

5.1.1. Белфаст

Милрой изучила три рабочих сообщества в Белфасте: Баллимакаретт (Ballymacarrett) (протестантская территория в Восточном Белфасте), Хаммер (Hammer) (протестантская территория в Западном Белфасте) и Клонард (Clonard) (католическая территория в Западном Белфасте). Все эти территории являются бедными рабочими районами с высоким уровнем безработицы.

Анализ Милрой был основан не на интервью, а на включенном наблюдении. Благодаря установлению неформальных контактов с лидерами сообществ она смогла сблизиться с ними в качестве «приятельницы». Это означало, что ей доверяют и принимают дружелюбно, и дало возможность проводить наблюдения и участвовать в длительном и неформальном общении. К ее магнитофону полностью привыкли в семьях, которые она посещала, и исследовательница могла быть совершенно уверена, что записывает настоящую разговорную речь.

Л. Милрой изучала не только язык людей, с которыми контактировала, но также их социальные сети. Так как во всех трех общностях были обнаружены плотные и мультиплексные социальные сети, она решила определить индивидуальный показатель силы сети (Network Strength Score) в каждой группе в зависимости от следующих пяти факторов. (Показатели каждого информанта вычислялись путем прибавления одного балла за соответствие каждому фактору.)

1. Принадлежность к группе с высокой плотностью и одной территорией.

2. Наличие существенных родственных уз между соседями (более чем одно домашнее хозяйство в дополнение к ядру семьи).

3. Работа в одном и том же месте, по крайней мере, еще с двумя людьми из той же местности.

4. Работа в одном и том же месте, по крайней мере, еще с двумя людьми одного пола на одной территории.

5. Добровольное проведение свободного времени с коллегами.

Общий показатель был призван отразить уровень интеграции индивида в установленную сеть.

Индивидуальный показатель колебался от 0 до 5. Безусловно, пункты 3, 4 и 5 представят высокие показатели для мужчин с традиционной занятостью. В Баллимакаретте, где все еще преобладает традиционная модель занятости (мужчины в основном работают в судостроительстве), мужчины имеют типично высокий показатель. Напротив, в Хаммере и Клонарде, где отмечается высокий уровень безработицы среди мужчин, показатель у женщин часто такой же, как у мужчин, или даже выше.

Ценность понятия социальной сети и показателя силы сети как инструментов анализа состоит в способности выражать корреляцию между интеграцией индивида в общество и стилем его речи. Индивиды, участвующие в спаянной сети – это также и те, кто постоянно использует разговорные формы в речи. С позиции здравого смысла можно предположить, что речь членов спаянной группы более склонна к однородности, чем речь членов свободной группы. Шкала силы сети совместно с лингвистическим анализом позволят тщательнее проверить данную гипотезу.

Переменная [th]

Одной из переменных, изученных Милрой, является интердентальный звонкий фрикативный звук [th] в позиции между гласными в словах mother, bother, together. Например, в Белфасте говорящие, отдающие предпочтение разговорному языку, опускают [th]. Они произносят, например, слово mother как [то. эг]. В представленной диаграмме (5.3) 0 показывает постоянное произношение [th] в позиции между гласными, 100 – постоянный пропуск [th], а 100 здесь означает фиксированный разговорный вариант произношения.

Оба исследования, описанные в этой главе, характеризуются сосредоточенностью на изучении сообществ рабочего класса и их речи. Поэтому показатели противоположны приведенным в предыдущей главе: говорящие оцениваются исходя из норм, образующих разговорный язык, а не из норм, известных как литературный английский язык. Диаграмма показывает дистрибуцию [th] по возрасту, полу и территории.

Переменная представляет собой пример, типичный для устойчивых социолингвистических маркеров. Все три общности в результате обнаружили одинаковое отношение к [th]. Половые различия четко маркированы, особенно в Баллимакарретте, самом традиционном из всех трех районов. Два поколения представили похожие результаты, хотя произношение мужчин и женщин молодого поколения более поляризовано: высокий показатель у мужчин в возрасте 18–25 лет и низкий показатель у женщин в возрасте 18–25 лет (особенно у женщин Баллимакарретта).

Диаграмма 5.3. Дистрибуция переменной [th] по полу, возрасту и местности в Белфасте [Milroy 1980: 128].

Важно учитывать как индивидуальные показатели, так и показатели всей группы. В трех сообществах индивидуальные показатели подтверждают эксплицитную половую дифференциацию интердентального звука [th] – показатели мужчин и женщин совершенно не пересекаются. Даже мужчины с самыми низкими показателями (мужчины, которые опускают [th] в наименьшей степени) имеют более высокий балл, чем женщины с самыми высокими показателями. Иными словами, даже мужчины, чье произношение наиболее удалено от разговорных норм, опускают [th] в большей мере, чем любая женщина.

Переменная [а\

Однако иллюстрируемая модель отражает не все переменные. Рассмотрим диаграмму 5.4.

Диаграмма 5.4. Дистрибуция переменной [а] по полу, возрасту и местности в Белфасте [Milroy 1980, 124].

Это гораздо более сложная переменная, так как она не может быть объяснена простым бинарным методом, как это было в случае с [th]. Чтобы установить степень сокращения и степень заднего подъема [а] в таких словах, как hat, man, back была использована пятеричная шкала с градацией от 1 для [æ] – через [а], [ä], [а] – до 5 для [oə]. (Чем выше показатель, тем больше задний подъем языка при произнесении [а].) Сначала употребление этого звука в Баллимакарретте. Как мы видели на примере с переменной [th], в этом сообществе отмечается явная половая дифференциация с такой же зигзагообразной линией на диаграмме. Однако в Хаммере и Клонарде данная модель не выявлена. В Хаммере различия между полами в произношении [а] незначительны, тогда как в Клонарде молодые женщины используют заднеязычный вариант [а] больше, чем молодые мужчины (и – совершенно противоположным образом – пожилые женщины, чьи показатели значительно ниже, чем у мужчин их поколения, придерживаются обычной модели).

Итак, о чем же говорят данные, полученные об этих двух переменных в Белфасте? Во-первых, для определенных стабильных переменных, таких как [th], существует явное различие между полами. Как установили более ранние социолингвистические исследования, различие является результатом употребления мужчинами вариантов, близких к разговорным нормам, а также следствием использования женщинами вариантов, менее близких к разговорным формам. Милрой предлагает следующее объяснение: мужчины из рабочего класса, проживающие в рабочих кварталах города, образуют более плотные и мультиплексные сети, нежели женщины. Применение шкалы силы сети позволило исследовательнице доказать, что высокий показатель силы сети находится в явной связи с использованием разговорных форм языка. В большинстве случаев это означало, что мужчины, в речи которых выявлен высокий показатель употребления разговорных форм, также обнаруживают свою принадлежность к плотным социальным сетям. Если принять, что социальные сети функционируют как важные нормотворческие механизмы, то должно представляться верным, что в рабочих районах Белфаста со стабильными языковыми переменными, такими как [th], плотные социальные сети с преобладающим мужским составом служат укреплению разговорных норм в речи. И наоборот, разговорные формы, менее очевидны в речи женщин этих сообществ, так как женщины принадлежат к менее плотным и сложным (мультиплексным) социальным сетям, которые поэтому обладают меньшей способностью к укреплению норм.

Вторая переменная отклоняется от этой модели. Тогда как мужчины и женщины в Баллимакарретте отличаются в известной мере использованием [а], в Хаммере или Клонарде это не обнаружилось. Данные, полученные в Клонарде, представляют особый интерес: старшее поколение соответствует ожидаемой модели, тогда как молодое поколение показывает противоположные результаты. Как мы можем объяснить высокий показатель по этой переменной у молодых женщин Клонарда? Возможно, Баллимакарретт отличается от двух других сообществ. Он мало затронут мужской безработицей, так как там находится судостроительная верфь. В Хаммере и Клонарде во время исследований Милрой, наблюдался уровень безработицы около 35 %, что негативно сказалось на общественных отношениях. Мужчины этой местности были вынуждены искать работу за пределами своего сообщества, а также заниматься домашней работой (с последующим размыванием границ между половыми ролями). Женщины этой местности выходили на работу и, как в случае с молодыми женщинами Клонарда, работали все вместе. Это означало, что молодые женщины Клонарда в отличие от всех других женских групп принадлежали к плотной и мультиплексной социальной сети: они жили, работали и развлекались вместе. Из всех подгрупп у молодых женщин Клонарда показатель сети был самый высокий – 4,75; показатель для молодых мужчин Клонарда – 3. Это контрастирует с показателями жителей Баллимакарретта, где значение общего показателя у мужчин составляет 3,96 по сравнению с 1,33 у женщин. Различие существует между традиционным сообществом рабочего класса (Баллимакарретт) и рабочим сообществом, претерпевающим социальные изменения ввиду высокого уровня безработицы мужчин (Клонард). Плотная сеть, к которой принадлежат молодые женщины Клонарда, оказывает давление на своих членов, отличающихся одинаковым характером употребления языка. В силу социальных обстоятельств молодые женщины Клонарда более схожи с молодыми мужчинами Баллимакарретта в употреблении языка, чем с любыми другими группами женщин трех сообществ. Социальные сети в этой связи помогают объяснить не только языковые различия между полами, но также кажущееся нетипичным дивергентное поведение молодых женщин Клонарда.

5.1.2. Ридинг

Предположительно, социальные сети подростков в возрасте шестнадцати лет наиболее прочны. Это значит, что подростки в большей степени, чем взрослые, будут использовать разговорный язык. Известное исследование разговорного английского языка темнокожих (Black English Vernacular), проведенное Лабовым, сосредоточено на группах подростков Нью-Йорка [Labov 1972b], а недавняя работа Чешир базировалась на изучении трех групп подростков из Ридинга. Тогда как Лабов изучал только мужские группы, Чешир включала в свой анализ как мальчиков, так и девочек, что позволило ей изучить половые различия в употреблении разговорного языка.

Чешир, также как Лабов и Милрой, собирала экспериментальные данные посредством длительного включенного наблюдения над участниками. То есть, приняв решение провести анализ речи групп подростков из рабочего класса, она выявила три группы (две из мальчиков и одну из девочек) на двух игровых площадках Ридинга и постепенно была принята ими в свой круг. Она рассказала первой группе, что подрабатывает в отпуске и что за это время ей необходимо выяснить мнения жителей Ридинга о своем городе. Они с сочувствием отнеслись к тому, что ей необходимо заработать деньги, и не возражали против магнитофона как вспомогательного средства при ее якобы плохой памяти. Чешир посещала игровые площадки два-три раза в неделю в течение девяти месяцев и очень быстро завязала дружеские отношения с подростками. Одеваясь небрежно и разъезжая на мотоцикле, Чешир старалась максимально уменьшить дистанцию между собой и подростками.

Чешир исследовала нелитературные морфологические и синтаксические особенности в речи подростков.

Ниже представлены примеры 11 таких переменных.

1. Разговорное – s

«They calls me all the names under the sun, don’t they?» (Derek)[31] – Они обзывают меня, как только можно, не так ли?

2. Разговорное has

«You just has to do what the teachers tell you» (Mandy) – Тебе просто нужно сделать то, что тебе говорят учителя.

3. Разговорное was

«You was with me, wasn’t you?» (Ann) – Ты был со мной, не так ли?

4. Отрицательное согласование

«It ain’t got no pedigree or nothing» (Nobby) – У него нет никакой родословной.

5. Разговорное never

«I never went to school today» (Lynne) – Я не пошел в школу сегодня.

6. Разговорное what

«Are you the little bastards what hit my son over the head?» (Nobby) – Вы, маленькие ублюдки, ударили моего сына по голове?

7. Разговорное do

«She cadges, she do» (Julie) – Она попрошайничает, не так ли?

8. Разговорное соте

«I come down here yesterday» – Я упал здесь вчера.

9. Ain’t = вспомогательный глагол have

«I ain’t seen my Nan for nearly seven years» (Tracey) – Я не видел Нэн лет семь.

10. Ain’t = вспомогательный глагол be

«Course I ain’t going to the Avenue» (Mandy) – Конечно, я не

пойду на улицу.

11. Ain’t = связка

«You ain’t no boss» (Rob) – Ты тут не командуй.

В таблице, представленной ниже, показаны процентные показатели употребления этих 11 вариантов для лиц мужского и женского пола. 100 % означает постоянное употребление разговорных форм. Нелитературные формы используются девочками реже, чем мальчиками, за исключением разговорного do, – особенность, которая отражает языковое изменение. Результаты соответствуют ожидаемой модели, согласно которой говорящие женского пола предпочитают формы близкие к стандарту произношения, а говорящие мужского пола постоянно употребляют нестандартные формы.

Таблица 5.1

Половые различия в нелитературных особенностях речи подростков Ридинга [Cheshire 1982b, 163]

Что касается причастности к той или иной социальной сети, представляется, что мальчики принадлежат к типу структурированных групп, описанных Лабовым в работе о темнокожих подростках Нью-Йорка, в то время как девочки относятся к гораздо менее плотной группе. В социометрической диаграмме (5.5) представлена модель дружеских отношений, существующая между мальчиками в группе Ортс-Роуд.

Диаграмма 5.5. Модель дружеских отношений в группе Ортс-Роуд [Cheshire 1982b, 89].

Каждому мальчику задавали вопрос: «С кем из друзей ты проводишь больше всего времени?». Непрерывные линии показывают обоюдное упоминание имени и, следовательно, основные социальные связи в пределах группы.

На основе ответов мальчиков Чешир разделила их на три группы: постоянный состав, второстепенные члены и не входящие в группу. Чешир исследовала отношения между использованием нелитературных языковых форм и статусом группы. Она обнаружила несколько положительных корреляций: из девяти часто встречающихся разговорных особенностей речи мальчиков шесть больше использовались постоянными членами группы, по сравнению с другими и четыре (нелитературная форма настоящего времени, has, was, never) главным образом постоянными членами группы и наименьшим образом не-членами группами. Но данная корреляция не столь устойчива и системна, как та, что была обнаружена Лабовым в исследовании групп темнокожих подростков. Представляется, что подростковые группы Британии обладают более гибкой структурой. Иерархично структурированные и сплоченные группы подростков Нью-Йорка обнаруживают соответственно высокую корреляцию между статусом группы и употреблением нелитературных форм языка. Чешир также предположила, что не все отклонения от литературной нормы английского языка, обнаруженные в речи подростков Ридинга, служат маркерами статуса группы. Чтобы выяснить какие переменные функционируют в качестве маркеров приверженности разговорному языку, она разработала индекс простонародной разговорной культуры, основанный на шести факторах:

1) Ношение оружия.

2) Умение драться.

3) Участие в мелких уголовных проступках / преступлениях.

4) Предпочитаемый вид работы.

5) Стиль (одежда, прическа).

6) Употребление ругательств.

Каждому мальчику присваивался 1 балл за каждый из этих факторов, и на основе общей суммы баллов, мальчики были разделены на четыре группы: группа 1 – это мальчики, максимально придерживающиеся форм местной простонародной разговорной культуры, и группа 4 – это те, кто не придерживается этих форм. Чешир смогла показать, что все шесть нелитературных особенностей английского языка Ридинга тесно связаны с вовлеченностью говорящего в местную простонародную культуру. В таблице 5.2 представлены показатели для всех шести переменных. Как показано в таблице, четыре переменные в группе А очень тесно связаны с приверженностью к местной простонародной культуре, тогда как в группе В они являются менее показательными маркерами.

Таблица 5.2

Принадлежность простонародной культуре (показатель частоты выявления)[32]

Диаграмма 5.6. Модели дружеских отношений в группе девочек из Шинфилда [Cheshire 1982а, 93].

Чешир обнаружила, что девочки, в отличие от мальчиков, не создают структурированных групп. Все девочки в исследовании Чешир знали друг друга, но они были расположены к разделению на пары «лучших подруг», и образование таких пар было активным, но недолговечным. В соответствии с моделями дружеских отношений девочки могут быть разделены на три отдельные подгруппы, как показано на диаграмме 5.6.

На вопрос, с кем она проводит больше всего времени, каждая девочка называла свою «лучшую подругу» (двойные линии на графике 5.6). Когда их спрашивали, с кем еще они проводят свое время, они называли всех остальных девочек в группе кроме трех «аутсайдеров» – Линн, Мариан и Шарон, которые образовали свою отдельную подгруппу. Валери и Кристин – тоже периферийное звено, они проводили мало времени на игровой площадке: Валери старше по возрасту и в ответ на первый вопрос назвала имя своего молодого человека, Кристин – моложе и назвала свою школьную подругу.

Чешир не выявила систематичной модели вариативности языка, коррелирующей с этой довольно неструктурированной моделью взаимоотношений. Более того, она решила, что индекс местной простонародной культуры, использованный ею для определения приверженности мальчиков к простонародной культуре, не подходит для девочек. Хотя девочки и принимали участие в деятельности, которую можно назвать хулиганской, такой как воровство или разведение огня на игровой площадке, тем не менее их отношение к этим действиям отличалось от отношения мальчиков. Они не гордились тем, что совершили, и, хотя между ними время от времени случались потасовки, в их кругу быть «хорошей драчуньей» не считалось значимым. Иными словами, они, видимо, не придавали простонародным нормам жестокости и насилия такого значения, как это было среди мальчиков. В определенной мере, по своим интересам к поп-музыке, кино, телевидению и мальчикам, они были ближе к общепринятым нормам культуры. Но они также явно отвергали общепринятые ценностные нормы общества, что выражалось, например, в прогуливании школьных занятий.

Чешир в итоге просто разделила девочек на тех, которые придерживаются простонародных норм в общении, определенных выше, и тех, кто их не придерживается. Три «хорошие» девочки второй группы не употребляют нецензурные выражения, не воруют, не разводят огонь на игровой площадке и не прогуливают школу. В таблице 5.3 сравниваются показатели этих двух групп.

Таблица 5.3

Частотность употребления 8 переменных в двух группах девочек [Cheshire 1982b, 163]

Как показано в таблице, существует пять особенностей, более свойственных так называемым «плохим» девочкам: разговорные – s, was, соте, отрицательное согласование и связка ain't. Три их них, как мы видели раньше, функционируют в роли маркеров приверженности простонародной культуре также и для мальчиков: это нестандартный суффикс -5, was и отрицательное согласование. Однако нестандартное соте, являясь инвариантным для мальчиков (они все употребляют его в 100 % случаев), для девочек функционирует как маркер приверженности простонародной культуре, будучи между тем почти категориальным критерием «плохих» девочек и при этом возникая с гораздо меньшей частотностью в речи «хороших» девочек (30,77 %). Связка ain’t также выполняет функцию маркера простонародности для девочек, но не для мальчиков, которые используют ее с относительно одинаковой частотностью. Нелитературные never и what функционирует производно в качестве маркеров приверженности простонародной культуре для мальчиков; а для девочек они не являются маркерами, так как «хорошие» девочки используют их больше.

Чешир приходит к выводу, что разные говорящие применяют эту систему по-разному. Наряду с тем что нелитературные языковые особенности выполняют функцию маркеров приверженности к простонародной культуре как для мальчиков, так и для девочек-подростков Ридинга (нелитературные формы глагола настоящего времени was и отрицательное согласование), существуют другие нелитературные особенности, действующие главным образом как маркеры определенного пола: то есть они функционируют как маркеры простонародности только для девочек (нелитературное соте и связка ain’t) или только для мальчиков (нестандартные never и what). Полученные результаты имплицитно ставят под сомнение тот факт, что члены языковой общности могут определяться посредством общих норм.

В этой главе я рассмотрю, как мужчины и женщины могут различаться в плане коммуникативной компетенции, иными словами, чувством того, что для них как носителей языка является приемлемым. Много исследований – иногда противоречивых – проведено в этой области; в некоторых случаях их выводы скорее предположительны, чем окончательны.

Относительно половых различий в коммуникативной компетенции существуют донаучные народные представления (как мы видели во второй главе). Например, мы, живущие в Британии, полагаем, что женщины говорят больше мужчин, «сплетничают», более вежливы; что мужчины больше ругаются, чем женщины и т. д. Исследования в этой области зачастую напрямую оспаривают культурные стереотипы, так как большая часть фольклора, связанная с различиями мужчин и женщин, оказывается ошибочной.

В этой главе я сначала рассмотрю некоторые детали смены говорящего в диалоге, затем некоторые аспекты использования языка женщин, названного «женским стилем» и далее вежливость с ее языковыми корреляциями. Я исследую вопрос, насколько женский язык действительно является «языком слабых», и в заключение дам краткую оценку речевого взаимодействия в женских группах.

6.2.1. Смена говорящего в диалоге: перебивания и управление темой разговора

Любому анализу речевого взаимодействия необходима модель структуры «нормального» диалога. Представленная ниже таблица отражает способы смены говорящего в обычном диалоге. В основе ее лежит модель смены говорящего в диалоге, обычно встречающаяся в общении (диаграмма 6.1) [Sack et al. 1974]. Говорящий в данный момент (current speaker) может выбрать следующего собеседника (например, обращаясь к нему с вопросом или по имени); в этом случае выбранное лицо должно сделать следующее высказывание. Если первый говорящий не выбирает следующего, то один из участников коммуникации получает возможность высказаться. Если никто из них этого не сделает, то первый говорящий имеет возможность продолжать.

Диаграмма 6.1. Смена говорящих в диалоге [Zimmerman and West 1975, 110].

Зиммерман и Вест [Zimmerman & West 1975] записали на магнитофон 31 диалог «в магазинах, аптеках и других общественных местах» на территории Калифорнийского университета; 10 диалогов происходили между женщинами, 10 – между мужчинами и 11 – между мужчиной и женщиной. Они провели анализ диалогов, опираясь на модель, показанную в таблице 6.1, так как их, в частности, интересовал механизм смены говорящих. Как говорящие распознают момент своего вступления в беседу? Возможно, участники разговора предугадывают завершение предыдущей реплики, применяя синтаксические и семантические ключи. Очевидность детального синтаксического и семантического мониторинга речи собеседника доказывается ситуациями, когда один говорящий дополняет или завершает высказывание другого (так что либо А и В говорят одновременно, либо В заканчивает высказывание А). Следующие примеры, взятые из спонтанно возникшего разговора, иллюстрируют это:

1) A: but we’ve got four still alive now

B: four m [Coates 1984a]

2) A: the continentals 1 suppose they came in late

B:

A: they build them

B: properly [Crystal & Davy 1975, 21]

1) А:…но у нас сейчас есть четыре все еще живых

В: четыре мм

2) А: Полагаю, что жители с континента приехали поздно

В:

А: они построили их

В: как надо

Способность предчувствовать завершение реплики говорящего означает, что смена одного участника диалога другим происходит очень гладко, часто без помех и пауз. (Минимальные ответные реакции, такие как mhm, yeah, т в примере 1, влияют на очередность: они являются способом индикации положительного интереса слушающего к говорящему и поэтому способом поддержки выбора говорящим темы разговора.)

Зиммерман и Вест изучили нарушения в записанных беседах, то есть те моменты перехода, где очередность не проявлялась последовательно по модели, описанной выше. Они обнаружили глубокие отличия между диалогами одно- и разнополых коммуникантов. Они выявили два вида нарушения нормы: наложение (overlap) и перебивание (interruption).

Наложения (overlaps) – это примеры незначительного опережения следующим говорящим: следующий говорящий начинает реплику в самом конце предыдущей, тем самым нарушая очередность и накладывая свой сегмент высказывания на последнее слово (или его часть).

Перебивания (interruptions), наоборот, – это пренебрежение правилами очередности в разговоре. Последующий говорящий начинает реплику в то время, когда предыдущий все еще говорит и при этом место перебивания не может быть расценено как последнее слово в высказывании. Перебивания разрушают симметричность разговорной модели: перебивающий мешает говорящему завершить свою реплику, одновременно добиваясь своей очереди.

Две таблицы, представленные ниже, показывают количество наложений и перебиваний, возникающих в диалогах, проанализированных Зиммерманом и Вестом.

Таблица 6.1

Нарушения очередности в диалогах, наблюдаемые в 20 однополых парах [Зиммерман и Вест 1975,115]

Таблица 6.2

Нарушения очередности в диалогах, наблюдаемые в 11 смешанных парах [Зиммерман и Вест 1975,116]

Таблица 6.1 отражает диалоги, которые происходили между говорящими одного пола (две женщины или два мужчины). Здесь в 20 диалогах наблюдалось 22 наложения, 12 и 10 соответственно распределились между участниками коммуникации; 7 перебиваний, из них 3 приходятся на первого говорящего и 4 на второго (в рамках исследования человек, говорящий первым в изучаемом пространстве диалога, назван «первым говорящим», но это не означает, что он инициирует разговор). Данные таблицы 6.1. расходятся с результатами анализа диалогов в смешанных парах, представленными в таблице 6.2. В 11 проанализированных диалогах было отмечено 9 наложений и 48 перебиваний. Все наложения были произведены мужчинами, 46 из 48 перебиваний относились к мужчинам, перебивающим женщин. Проверка результатов показала, что перебивания не вызваны отклонением диалога от нормы: перебивания были отмечены во всех диалогах за исключением одного. Заметим, что количество перебиваний здесь очень высоко, если учесть, что в 20 диалогах однополых групп их было только 7. Отношение перебиваний к диалогу составляет 0,35:1 (7 из 20) в однополых группах и 4,36:1 (48 из 11) в смешанных группах. Далее, из таблицы 6.1 видно, что мужчины редко перебивают друг друга; они перебивают тогда, когда говорят именно с женщинами. Результаты показывают, что при смешанном общении мужчины посягают на право женщин говорить, особенно на право завершить высказывание. Наоборот, тот факт, что женщины не применяли никаких наложений в беседе с мужчинами (хотя в разговоре друг с другом использовали их), предполагает, что женщины склонны не нарушать очередности мужчины в беседе и ждать, пока он не закончит высказывание.

Какое влияние оказывают такие нарушения на нормальную смену говорящих в беседе? Представляется, что после наложений и особенно после перебиваний говорящие склонны к молчанию. Так как большинство перебиваний (согласно исследованиям Зиммерман и Вест) производятся мужчинами при беседах в смешанных группах, говорящий, который следует тактике молчания, – обычно женщина. Молчание часто является признаком сбоя в беседе: в идеальных условиях участники беседы меняют очередь мягко, с небольшими промежутками между репликами или совсем без промежутков. Зиммерман и Вест обнаружили, что средняя продолжительность молчания в беседах в однополых группах длилась 1,35 секунды, в то время как среднее время молчания в смешанном общении продолжалось 3,21 секунды.

Причина молчания не только в перебиваниях и наложениях, но также в неполучении типичных или стандартных минимальных ответов. Минимальные ответы, типа mhm или yeah, являются способом указания на заинтересованность слушателя по отношению к высказыванию говорящего. Слушатель играет активную, а не пассивную роль в беседе, и минимальные ответы (так же как и паралингвистические особенности – улыбки, кивания, мимика) сигнализируют об активном внимании. Следующий отрывок иллюстрирует это:

And this put her into a bit of a lap (m) before she could do anything about this she had to pull forwards (m) in order to er to open the gates so she took the gar out of reverse, put it into first gear (yeah) and pulled forward very gently (yeah).

И это встревожило немного ее (м) так, как до этого она могла что-либо предпринять, ей пришлось потянуть на себя (м), для того, чтобы открыть ворота, она дала задний ход, включила первую скорость (та-а-ак) и мягко поехала вперед (угу-у). [Crystal и Davy 1975, 44]

Зиммерман и Вест обнаружили, что при смешанном общении мужчины зачастую задерживали минимальные ответные реакции. Другими словами, они говорили (т) или (yeah) в нужный момент, но только после паузы. Представляется, что функция отложенного минимального ответа (delayed minimal response) – показать недостаток понимания или интереса к тому, о чем говорит собеседник. Минимальный ответ, высказанный в нужный момент, демонстрирует активное внимание со стороны слушателя и поддерживает разговор, а отложенный минимальный ответ показывает недостаток интереса к теме.

При разговоре с женщинами мужчины намеренно могут использовать перебивания и отложенные минимальные ответы, тем самым отрицая право женщин на управление темой беседы. Мужчины не придерживаются принятых правил смены говорящих в разговоре (как показано в таблице 6.1), чтобы контролировать беседу. Изучение диалогов между взрослыми и детьми обнаруживает аналогичную модель: взрослые злоупотребляют системой, чтобы контролировать тему разговора. Мы рассмотрим диалоги между взрослыми и детьми в седьмой главе.

Контроль над темой обычно распределяется равноправно между участниками коммуникации. В беседе между говорящими одного пола это является нормой, но когда один из говорящих – мужчина или женщина, то мужчины имеют тенденцию доминировать. Доминантность в беседе находится в центре исследования Лит-Пеллегрини [Leet-Pellegrini 1980], которая рассматривает взаимодействие независимых переменных: пола говорящего и знания. Знание относится к степени владения говорящим темой обсуждения. Исследуя языковые особенности, такие как разговорчивость, наложения, перебивания и минимальные ответные реакции, Лит-Пеллегрини смогла установить, что в совокупности переменные пола и знания надежно предсказывают доминирование. Иными словами, говорящие мужчины и притом хорошо владеющие темой разговора, стремились господствовать в беседе. Они много говорили и чаще не позволяли другому говорящему вступить в разговор. С другой стороны, женщины, плохо владеющие предметом обсуждения, говорили меньше и использовали больше минимальных ответных реакций или других знаков доброжелательного речевого поведения. Мужчины, хорошо разбирающиеся в теме, управляли разговором, так как придерживались стиля взаимодействия, основанного на власти (утверждая неравное право говорить и управлять темой беседы), в то время как хорошо осведомленные женщины предпочитали стиль взаимодействия, основанный на солидарности и поддержке. Мы вернемся к этим выводам в разделах 6.4 и 6.5.

Исследования по использованию минимальных ответных реакций единодушны в том, что женщины употребляют их значительно больше и в нужные моменты, то есть в те моменты беседы, в которые необходимо сигнализировать о своей поддержке говорящего [Strodtbeck & Mann 1956; Hirschmann 1974; Fishman 1980; Zimmerman & West 1975]. Также подтверждается, что во время беседы женщины, употребляя формы-ограничители, такие как you know, sort of, just придают своим высказываниям некоторую неуверенность¹.

Предложение – It was – you know – really interesting менее категорично, чем предложение без формы-ограничителя It was really interesting. Фишман, которая записывала на магнитофон повседневные разговоры трех молодых американских пар (52 часа речи), выявила, что женщины используют you know в пять раз чаще, чем мужчины, в разговоре общей продолжительностью 12,5 часов, записанном ею (женщины 87 раз, мужчины 17). С позиции теории взаимодействия you know является средством привлечения внимания: говорящий удостоверяется, что адресат слушает и понимает. Также you know часто является приглашением адресату отреагировать (например, оно указывает на потенциальное окончание высказывания). Анализируя записи, Фишман обнаружила, что you know, произнесенное женщинами, появлялось в определенные моменты бесед. 30 из 37 вошли в шесть коротких сегментов беседы, где женщины безуспешно пытались следовать теме обсуждения. Эти шесть сегментов, включая 35 % примеров с you know, составляют менее 2 % общего числа записей. Далее представлен небольшой пример (цифра в скобках показывает длительность паузы в секундах):

in other words black women are white (2) y’know it’s really a simplistic article (0,5) you know he starts off saying – this – (1) y’know (0,8) sort of the gross indiscriminate black versus white (1) vision and…

…другими словами черные женщины – это те же белые (2), вы знаете, это действительно понятный момент (0,5), вы знаете, он начинает говорить – это – (1), вы знаете (0,8), грубо и неразборчиво противопоставляя черных белым (1)… [Fishman 1980, 130].

Обратим внимание, что you know появляется сразу перед паузой или после нее в том месте, где женщина ожидает (но не получает) ответной реплики от мужчины. Уои know указывает на сбой в процессе очередности: смены говорящего не происходит, потому что мужчина не участвует в разговоре (он не принимает саму тему дискуссии). Употребление you know женщинами в смешанном общении является доказательством усилий, которые им приходится прилагать, чтобы не дать диалогу угаснуть. Женщины используют you know чаще, чем мужчины, потому что скорее мужчины, а не женщины пропускают минимальные ответные реакции или не делают высказываний в ожидаемый момент. (В тех редких случаях, когда Фишман отмечала использование you know мужчинами, эта реплика выполняла ту же функцию.)

6.2.2. «Женский стиль»

Утверждение, что мужчинам и женщинам свойственно применение различных языковых «стилей», встречается в большом количестве исследований. Некоторые из них я обобщу в данном разделе под следующими заголовками: «Разговорчивость», «Расчлененные вопросы», «Вопросы», «Приказы и указания», «Ругательства и табу».

Разговорчивость

В обществе широко распространено мнение, что женщины говорят намного больше, чем мужчины, но результаты исследований постоянно доказывают обратное. Оказалось, что мужчины говорят больше, чем женщины, в самых разных ситуациях, например на встречах коллектива [Eakins & Eakins 1978], в телевизионных дискуссиях [Bernard 1972], в экспериментальных группах [Argyle et al. 1968] и в спонтанных беседах супружеских пар [Soskin & John 1963]. Когда информантов попросили описать три картинки, то у мужчин это заняло в среднем 13 минут на одну картинку по сравнению с 3,17 минут у женщин [Swacker 1975]. Как мы видели ранее (см. раздел 2.2.6), Спендер [Spender 1980а] видит устойчивость существования мифа о женской разговорчивости в разных ожиданиях по отношению к мужчинам и женщинам: мужчины имеют право говорить, а от женщин ждут, что они будут молчать, – и, следовательно, высказывание женщины любой длительности будет восприниматься как разговорчивость.

Слово «болтушка / болтун», которое почти всегда используется по отношению к женщине, а не к мужчине, обладает двумя семантическими компонентами: многословие и незначительность. Мысль о том, что женщины обсуждают темы, которые по существу тривиальны, вероятно, способствовала поддержанию мифа о женском многословии, так как беседам на тривиальные темы проще навесить ярлык «слишком много».

Очевидно, что женщины и мужчины действительно имеют тенденцию обсуждать различные темы (см. [Aries 1976; Haas 1979; Stone 1983]), так же как и девочки и мальчики (это будет обсуждено в главе 7). Однако тот факт, что такие темы, как спорт, политика, автомобили, считаются «серьезными», а темы, касающиеся воспитания детей и личных отношений, называют «тривиальными», говорит о простом отражении социальных ценностей, согласно которым то, что делают мужчины, значимо и важно, и наоборот – то, что делают женщины, менее существенно.

Расчлененные вопросы

Лакофф [Lakoff 1975] предположила, что женщин в обществе воспринимают как выражающихся более неуверенно, по сравнению с мужчинами. Исследовательница назвала расчлененные вопросы одной из языковых форм, ассоциируемых с неуверенностью, но данная гипотеза не подкреплена эмпирическими доказательствами, подтверждающими, что женщины используют больше расчлененных вопросов, чем мужчины.

Согласно Лакофф, расчлененные вопросы смягчают силу утверждения. Сравним два предложения:

(5а) The crisis in the Middle East is terrible – Кризис на Ближнем Востоке ужасен.

(5b) The crisis in the Middle East is terrible, isn’t it? – Кризис на Ближнем Востоке ужасен, не так ли?

Лакофф утверждает, что женщины используют предложения типа (5b), где содержится расчлененный вопрос isn't it – не так ли, чаще, чем мужчины, которые, предположительно, отдают предпочтение предложениям типа (5а). Исследователи Зиглер [Siegler and Siegler 1976] представили студентам шестнадцать предложений, четыре из которых были утверждениями с расчлененными вопросами типа (5b). Студентам сказали, что предложения взяты из бесед учащихся колледжа, и попросили предположить, кому они принадлежат: женщине или мужчине. Результаты этого исследования подтвердили гипотезу Лакофф: предложения с расчлененными вопросами наиболее часто приписываются женщинам, а сильные утверждения, типа (5а) мужчинам (различие в оценках было статистически значимым). Это, однако, только подтверждает существующие позиции говорящих, но не доказывает, что женщины действительно употребляют больше расчлененных вопросов.

В то время как рядом исследований было подтверждено, что носители английского языка допускают корреляцию между расчлененными вопросами и их употреблением в речи женщин (см. [O’Barr and Atkins 1980; Jones 1980], разделы 6.4 и 6.5), некоторые исследователи попытались верифицировать эту гипотезу, но не получили эмпирических доказательств такой связи. Дюбуа и Гроч [Dubois and Grouch 1975] использовали в качестве материала исследования различные официальные документы, которые раздавались в день конференции и предназначались для обсуждения. Они составили списки всех примеров формальных расчлененных вопросов (типа Probably industrial too, isn't it? – Вероятно также промышленный, не так ли?), так же как и «неформальных» расчлененных вопросов (типа Right? OK? в That's not too easy, right?', – Правильно? Хорошо? в Это не совсем легко, верно?). Общее количество зарегистрированных вопросов составило тридцать три (семнадцать формальных и шестнадцать неформальных), и все они были заданы мужчинами².

Вся эта работа базируется на сомнительном допущении однозначного отношения между языковой формой (расчлененным вопросом) и экстралингвистическим фактором (неуверенностью) (см. [Cameron 1985, 55] для обсуждения этого вопроса). С новых позиций Холмс анализирует расчлененные вопросы по принципу того, выражают ли они прежде всего модальное или эмоциональное значение [Holmes 1984]. Расчлененные вопросы с первоначально модальным значением сигнализируют о степени уверенности говорящего в содержании высказывания:

(6) She is coming around noon, isn’t she? —

Она придет в полдень, не так ли?

(Муж жене относительно ожидаемого гостя.)

Такие расчлененные вопросы могут быть описаны как ориентированные на говорящего (speaker’s oriented), так как они апеллируют к адресату для подтверждения высказывания говорящего. Расчлененные вопросы, первичная функция которых – эмоциональная, выражают отношение говорящего к адресату (и поэтому ориентированы на адресата (addressee-oriented). Цель этого – либо поддержка адресата (поддерживающие вопросы) – (facilitative tags):

(7) The hen’s brown, isn’t she – цвет курицы коричневый, не так ли (преподаватель ученику);

либо смягчение силы резкости речевых актов, выражающих отрицательные эмоции.

(8) That was pretty silly, wasn’t it – Это было довольно глупо, не так ли (старший ребенок младшему).

Таблица 6.3 показывает общее распределение расчлененных вопросов в корпусе, состоящем из равной доли женских и мужских высказываний в одинаковых контекстах.

Таблица 6.3

Распределение расчлененных вопросов по полу говорящего и его функция в дискурсе [Holmes 1984, 54]

Женщины и мужчины не столь сильно отличаются по общему числу использования расчлененных вопросов (но заметим, что женщины в действительности используют больше расчлененных вопросов). Однако важный момент, который необходимо отметить, состоит в том, что 59 % расчлененных вопросов, используемых женщинами, являются поддерживающими (facilitative) (по сравнению с 25 % для мужчин), в то время как 61 % расчлененных вопросов, используемых мужчинами, являются модальными и выражают неуверенность (по сравнению с 35 % для женщин).

Если принимаются во внимание отношения между участниками коммуникации, то выясняется, что, вероятнее всего, использовать расчлененные вопросы будут фасилитаторы (facilitators), чем нефасилитаторы (non-facilitators)[34]. Кроме того, скорее женщины, а не мужчины будут использовать расчлененные вопросы, выступая как фасилитаторы. Значимость результатов исследований Холмс будет рассматриваться в разделах о женщинах и вежливости (6.3), а также женщинах и «языке слабых» (6.4).

Вопросы

Фишман проводила анализ записей бесед супружеских пар с целью выявить наличие в них вопросов подобных You know [Fishman 1980]. Она выбирала общие вопросы типа Did you see Sarah last night? – Вы видели Сару вчера вечером? и расчлененные вопросы. Женщины в исследовании Фишман использовали в три раза больше расчлененных и общих вопросов, чем мужчины (87:29). В течение беседы продолжительностью 12,5 часов было задано 370 вопросов, из которых 263 задали женщины (в 2,5 раза больше, чем мужчины). Изучение речевого поведения людей, покупающих билеты на центральном вокзале в Амстердаме, также установило, что женщины задают больше вопросов, чем мужчины, особенно при обращении к мужчине-продавцу билетов [Brouwer и др. 1979]. Почему происходит именно так? Мужчин считают хранилищем знаний, а женщин невежественными? Возможно, женщины чувствуют себя менее скованно, обращаясь с просьбой об информации, из-за того что такое поведение не вступает в противоречие с социально предписанной ролью женщин.

Фишман предпочитает объяснять частое использование женщинами вопросительных форм в терминах лингвистики. Вопросы являются частью последовательной диалоговой конструкции Вопрос + Ответ. Вопросы и ответы связываются воедино во время беседы: вопросы требуют ответа от адресата. В терминах теории взаимодействия вопросы более «сильны», чем утверждения, так как они дают говорящему право требовать ответа. Как мы видели, в модели смены говорящего в диалоге, представленной на диаграмме 6.1, первый говорящий может предопределить выбор следующего говорящего. Пример (9) ниже демонстрирует, что расчлененные вопросы также используются для получения ответа (минимального, а не полного):

(9) A: Three and six a week 1 used to get – and my Mum used to give me money on top of that to keep me out of trouble, didn’t she —

По средам и субботам я имел обыкновение уезжать – и моя Мама привыкла давать мне деньги, чтобы избежать неприятностей.

В: Yes. – Да.

A:…my Mum used to always give me a couple of bob —…а моя мама привыкла давать мне пару наставлений.

В: Yeah. – Та-ак [Coates, Birkenhead 1983].

Говорящий А употребляет расчлененный вопрос didn't she, чтобы побудить В к более активной реакции. В следующем отрывке (взятом из «Дня рождения» Пинтера), обращается внимание на то, как Пити был вовлечен в беседу посредством вопросов Мэг.

(10) (Мэг дает Пити пакет с кукурузными хлопьями, он садится за стол, держит документ и начинает есть)

Мэг: Are they nice? Вкусные?

Petey: Very nice Очень вкусные.

Мэг: I thought they’d be nice. You got your paper? Я думаю, они должны быть вкусными. Вы получили ваш документ?

Petey: Yes Да.

Мэг: Is it good? Нормально?

Petey: Not bad. Неплохо.

Мэг: What does it say? О чем он?

Petey: Nothing much. Ни о чем.

Результаты исследования на настоящий момент позволяют предположить, что женщины используют вопросительные формы чаще, чем мужчины, и это может явиться отражением относительно слабой позиции женщин в ситуациях общения: они применяют общие и расчлененные вопросы, чтобы не дать беседе прерваться.

Приказы и указания

Под указанием мы понимаем речевой акт, используемый для того чтобы заставить кого-то сделать что-то. Гудвин [Goodwin 1980] наблюдала групповую игру девочек и мальчиков на улице в Филадельфии и заметила, что мальчики использовали иные команды, чем девочки. Мальчики употребляли в речи прямые приказы:

(11) Майкл: Gimme the pliers – Дай мне плоскогубцы (Пуни дает плоскогубцы Майклу)

(12) Хуэй: Get off my steps – Отойди от меня (Лучи отодвигается от него).

Майкл, лидер группы, часто при помощи команд выражал свои собственные желания:

(13) Майкл: Gimme the wire… Look man, I want the wire cutters right now. – Дай мне… Эй, мне нужны кусачки прямо сейчас.

Для девочек, наоборот, типичны использования директив следующего типа:

(14) Тэрри: Hey y’ll let’s use these first and then come back and get the rest cuz it’s too many of em. – Эй вы все, давайте сначала сделаем эти, а затем вернемся и заберем остальные, их слишком много.

(15) Шарон: Let’s go round. – Давайте обойдем вокруг.

Пэм: Let’s ask her «Do you have any bottles?». – Давайте спросим ее: «У вас есть какие-нибудь бутылки?».

Форма let’s – давайте вряд ли будет использоваться мальчиками: она эксплицитно включает говорящего в совершение предложенного действия. Использование девочками gonna (см. пример 16) выдвигает предложение для совершения будущего действия в форме приказа:

(16) Шарон: We gonna paint ’em and stuff. – Мы собираемся покрасить их и уложить.

Модальные вспомогательные глаголы сап и could также используются девочками, чтобы предложить, а не потребовать выполнения того или иного действия.

(17) Пэм: We could go around looking for more bottles. – Можно тут походить и поискать еще бутылки.

(18) Шарон: Hey maybe tomorrow we can come up here and see if they got some more. – Эй, наверное, завтра мы можем прийти сюда и посмотреть, нашли ли они еще.

Обратите внимание на использование слова наверное – maybe в (18) для смягчения приказа.

Несмотря на то что Гудвин убедительно демонстрирует – девочки и мальчики используют весьма различные языковые средства для выражения приказа при игре в однополых группах, исследовательница в то же время подчеркивает, что это не подразумевает отсутствия у девочек способностей к использованию более твердых приказов в других контекстах (например, во время споров с мальчиками). Она утверждает, что применяемые языковые формы отражают социальную организацию группы: группы мальчиков имеют иерархичную организацию, с лидерами, использующими очень сильные команды в целях демонстрации власти и контроля, в то время как группы девочек неиерархичны и характеризуются равноправным участием всех девочек в принятии решения.

Исследования Энгл [Engle 1980b] языка родителей во время игры со своими детьми показало, что отцы более склонны к употреблению приказов.

(19) Why don’t you make a chimney? – Почему вы не сделаете трубу?

(20) Off! Take off. – Прочь! Снимите это!

Матери же, наоборот, вероятнее всего, будут принимать во внимание желания ребенка:

(22) Do you want to look at any of the other toys over there? – Вы хотите посмотреть там другие игрушки?

(23) What else shall we put on the truck? – Что еще мы положим в грузовик?

Отцы не только сами по себе строже, чем матери, они более строги и тверды со своими сыновьями, чем с дочерьми. Эти языковые различия вновь отражают разницу в организации: матери рассматривают взаимное общение как возможность помочь своим детям научиться правильно делать выбор; отцы же менее заинтересованы в желаниях детей и стараются привнести свои идеи. Тема различий в беседе родителей со своими детьми будет обсуждаться в седьмой главе.

Употребление ругательств и табу

Существует очень мало научных доказательств различий между мужчинами и женщинами в употреблении ругательств, хотя во второй главе мы уже познакомились с широко распространенными наивно-лингвистическими представлениями о том, что мужчины ругаются больше, чем женщины, и используют больше табуированных слов и выражений. Есперсен утверждал в 1922 г. (см. раздел 2.2.2), что женщины обладают «инстинктивным уклонением от грубых и непристойных выражений и предпочитают правильные, завуалированные и косвенные (в некоторых сферах) выражения». В предисловии к «Словарю американского сленга» («Dictionary of American Slang»), Флекснер утверждает, что «большая часть американского сленга создается и используется мужчинами» [Flexner 1960, xii]. Лакофф [Lakoff 1975] также разделяет мнение о том, что мужчины используют сильные бранные выражения (damn, shit – проклятый, дерьмо) в отличие от женщин (о дорогой, совершенство – oh dear, goodness), но ее научные выводы являются сугубо интроспективными.

Крамер [Kramer 1974] провела анализ комиксов из «The New Yorker» и обнаружила, что авторы заставляют персонажей мужского пола ругаться гораздо чаще, чем героев женского пола. Она попросила студентов распределить заголовки, взятые из комиксов, на мужские и женские. Для большинства заголовков было отмечено определенное единодушие (по крайней мере, в 66 %) в отношении пола говорящего, и в комментариях студенты явственно показали, что именно употребление ругательств отличает мужскую речь от женской. Во втором исследовании [Kramer 1975] использовались комиксы из четырех различных журналов («The New Yorker», «Playboy», «Cosmopolitan», «Ladies Home Journal»). Студенты правильно идентифицировали пол говорящего в 79 % случаев. Анализ заголовков показал, что, среди всего прочего, женщины употребляли меньший процент ругательных слов и выражений. Оба исследования подтверждают существование культурного стереотипа, но не создают достаточных оснований для эксплицитного ответа на вопрос, действительно ли мужчины ругаются больше, чем женщины?

Комментарии современных социолингвистов в этой области использования языка не подтверждаются научными данными. Лабов [Labov 1971, 207] утверждает: «В относящихся к среднему классу группах женщины, в основном, гораздо менее фамильярны и менее терпимы к ненормативной грамматике и употреблению табу». Чешир [Cheshire 1982а, 101] выделяет ругательства, как один из параметров, входящих в ее индекс простонародной культуры (Vernacular Culture Index) (см. раздел 5.1.2), так как, по ее мнению, «они были главным символом речевой идентичности и для мальчиков, и для девочек». Этот индекс относился только к мальчикам в ее исследовании (так как считалось, что у девочек нет ясно определенной системы культурных ценностей), и поэтому нет никаких сравнительных данных.

Гомм [Gomm 1981] записала четырнадцать диалогов молодых англичан. Участниками пяти из них были только женщины, еще в пяти принимали участие только мужчины и четыре диалога были смешанными. Анализ аудиозаписей показывает, что нет принципиально качественных различий в использовании ругательных выражений, но в таблице 6.4 представлены различия в частотности их использования мужчинами и женщинами.

Таблица 6.4

Частотность употребления нецензурных выражений в однополых и смешанных группах [Gomm 1981]

Результаты работы Гомм не оставляют сомнений в том, что мужчины более часто, чем женщины, употребляют нецензурную лексику. Кроме того, и женщины, и мужчины ругаются больше в компаниях своего пола, а использование мужчинами бранных слов особенно резко снижается при общении в смешанных группах.