Приезд зятя
Истерика с мужем случилась на вокзале. Муж в бешенстве матерился как последний алкаш, махал руками, и нападал с обвинениями на водителя автобуса. Яна, как и другие пассажиры на остановке, молчала, шокированная поведение мужа. Удалось им уехать только на 14-часовом автобусе, а поезд прибывал на станция в пять утра. Уставшие, недовольные, злые друг на друга и на весь белый свет, Яна с мужем впихнулись в автобус и, измученные, мечтали поскорее доехать до Царёвска. Автобус бодро выехал из города, пару раз остановился, высадив на остановке часть пассажиров, и через несколько километров, к всеобщему разочарованию – застрял. В лесу. Глубокие колеи лишали манёвренности пассажирский транспорт. Водитель обернулся к пассажирам:
– Выходите. Придётся пешком пройти. Пока не выеду.
Выгрузились. Вместе с багажом. Кругом лес. Тихо. Чавкала под ногами грязь. Было стыдно за поведение мужа, горько от отсутствия хороших дорог, и грустно от нахлынувших школьных воспоминаний периода застоя о поездках за продуктами.
Пройдя более километра пешком, пассажиры уже не замечали грязи и надоедливых комаров. Кто-то увидел гриб, кто-то вспомнил прошлый год, кто-то рассказывал анекдоты.
Яна, стиснув зубы, тащила сумку, муж – другую. Ни слова не проронили.
Автобус выбрался из колеи и подобрал всех пассажиров.
– Ещё будем выходить? – интересовался упитанный дядька, тот, что безостановочно рассказывал весёлые истории на ходу.
– А уж как повезёт! – в тон ему отозвался шофёр, – с утра свезло, только раз высаживал…
От той, первой поездки к родственникам, и сейчас боль в сердце и стыд. Яна посмотрела на мать: Анна Ивановна клевала носом. Яна подставила плечо и горестно улыбнулась, воскресая скрытые от собственного сознания обиды: «Ты бы видела, как я собиралась! Всё упаковала, но вдруг вспомнила о новом купальнике… Ой, мам, это ж комедия целая, как я его впихивала в этот баул. Плавать хочется аж до истерики. Я решила, что буду купаться при любой погоде. Кошка, видно, «заразилась» от меня чемоданным настроением и носилась за мной электровеником. Вымотались обе! Плюхнулась я на диван перед телевизором, а Мурка, как обычно, улеглась на плечах.
В последнее время часто происходят изменения в программе, поэтому я просто переключаю каналы, вдруг что-нибудь необычно интересненькое попадётся. Решила оставить московскую – всё равно времени мало. Корреспондент брал интервью в ресторане. Я мысленно перебирала содержимое сумок – не забыла ли чего? – и не вслушивалась в разговор. Неожиданно до сознания дошли слова: «…наши женщины замучены бытом и думают, что раз вышла замуж – всё! Надо терпеть, тянуть лямку…»
Я была потрясена. Это был простой ответ на мои мучительные раздумья. «Нет, не надо терпеть! Надо искать свою половину – она есть! Надо верить в это! Пробуйте, ищите и будьте счастливы!» Как гром среди ясного неба. Я мирилась, терпела и упорно верила, что выйду замуж один раз и на всю жизнь. Мой супруг твёрдо убеждён в том, что счастливы на этой планете только идиоты. Мама, работа и футбол – три кита, три святыни в жизни. И у положительного, работящего мужчины со здоровыми инстинктами не может быть женой идиотка. Жена должна уметь стирать, вкусно готовить, желательно как мама, встречать мужа с работы в хорошем расположении духа, дом содержать в чистоте, исправно исполнять свои супружеские обязанности и любить свекровь. Что-то сломалось во мне при выполнении этой программы, что-то оборвалось…
Я начала сравнивать себя с этой лучезарной женщиной и разревелась. Ты знаешь, мам, как будто я целую жизнь копила эти слёзы – река. И не могу остановиться – солёные горошины сами катятся. Смешно? Я слушаю и плачу. «Вы понимаете – я каждый день жду его с работы как в первый раз. Я не знаю, какое платье надеть, что приготовить…» Нет, это уже слишком! Наверное, года три живут – не больше. И тут корреспондент спрашивает: «А сколько же лет вы женаты?» А она, скромно опустив глаза, отвечает: «Мы женаты с Сашей уже 20 лет». Это был удар! Я даже реветь перестала и впилась глазами в экран. Я рассматривала её, как букашку ребёнок, но увидела только одно – счастье! Она излучала ровное, спокойное тепло. Я не скажу тебе, сколько ей лет, – это было невозможно понять. И вот пришёл её муж, такой же светящийся. Мама, я видела счастливых людей!
«Стерпится – слюбится»! Не получилось! Я оставила работу ради его благополучия, я свекровь называю мамой, я пыль ежедневно вытираю, я…
О чём только я не передумала, умываясь слезами. Отчего же ты не остановила меня, мама?! Ведь мне было всего девятнадцать. Мам, а ты сама когда-нибудь была счастлива?» Но вслух свой монолог Яна не произнесла. Как не обмолвилась и о разводе. Мать же приписала слезы в глазах дочери радости возвращения в родной дом.
– Как себя чувствует твоя свекровь? – пыталась нащупать верный тон в разговоре со старшей дочерью Анна Ивановна.
– Пока не болеет. С её характером любая царапина – трагедия, так что бережём маменьку.
Яна представить себе не могла – как муж расскажет о разводе свекрови. Маменькин сын поступит просто – промолчит. До поры.
– А вот лучше бы вы вдвоём приехали… – по-прежнему не отнимала от лица платок мать.
– Смерти моей хочешь, – беззлобно огрызнулась Яна. – Напиться твой зять сможет и без вас. Могу я раз в пять лет одна съездить?! Тем паче к тебе, – обнимая мать, подавила нарастающее раздражение Яна, – ты вперёд смотри.
«Так, ЯНА! Никаких воспоминаний, розовых сюсюканий и сентиментальных ахов – охов. Всё! Абсолютно всё! Выкинуть из головы все намёки на воспоминания! Только река, лес и сон. Я в отпуске и ни о чём не думаю. Никаких размышлений и воспоминаний. Я живу здесь и сейчас!» – строго прикрикнула на себя Яна, намереваясь твёрдо придерживаться придуманной аффирмации.
– Да ничего – не тошнит, щас уж Алексеиха будет, – страдальчески пропищала мать.
Яна перевела взгляд на добротные избы, просматривающиеся за лесопосадкой. Взбудораженная, она и не заметила знакомое село.
– Ну, вот и Алексееиха, – довольная благоприятным исходом поездки кивнула мать, – всего 8 километров и мы дома.
Яна ахнула и взглянула на часы. Потрясающе! Они ехали около сорока минут. Вот что значит – хорошая дорога в Нечерноземье! Потянулись огороды последнего перед Царёвском села. Сверкнула маковкой новая церковь.
– Ма! Отреставрировали, что ли?! – не узнавала полуразрушенный храм Яна.
– Давно уж, – степенно отозвалась мать. – И служба идёт, и у нас скоро ремонт закончат…
– Где это ещё – у нас?! – оторопела дочь.
– Да возле бани. Ну-уу, напротив старого детского сада, в который ты ходила… это… там где горсад…
– А-а, – неуверенно протянула Яна, – а где ж там церковь была? – не могла припомнить «опиумное» заведение Яна.
– Бывшая гаражная мастерская…
– Господи! Так бы сразу и сказала. Школа! Речка! Плотик! Нырнуть бы… – радостно потирала руки Яна, вглядываясь в быстро приближающиеся строения.
– Да подожди, тырта – недолго.
Автобус мягко качнулся, съезжая с моста, и затормозил у ресторана. Выгрузив сумки, Яна подала руку матери, суетливо оглядываясь по сторонам.
– Хоть бы встретила сестрёночка, – нахмурилась Яна.
– И не жди – дрыхнет на диване, – морщилась побледневшая мать, – постоим немного, а то я тебе не помощница.
– Ты стой здесь. Я отнесу сумку и вернусь, – Яна приподняла огромный баул.
– Нет! – испуганно вздрогнула мать. – Я с тобой. Пойдём поманеньку-то, – она попыталась приподнять дочерин чемодан.
– Ма, тебя штормит. Возьмись за вторую ручку, а эту отдай мне, – широким шагом устремилась по улице Яна.
Какими неприятно крохотными и бедными выглядели частные дома, пыльные тротуары, деревья. Яна вздохнула: «Это после Москвы всё лилипутское – привыкну».
– Ох, дочь, не торопись, – семенила рядом «серая кошка».
Дочери в шутку так иногда подтрунивали над матерью, поскольку последняя вставляла своё любимое выражение часто не к месту и без повода.
– Извини. Увлеклась. Яблоня-то как разрослась, – наклонила голову Яна, входя в прохладную темноту подъезда.
– И яблоки падают на крышу, а оттуда скатываются прямо на голову, – по-детски наивно улыбалась Анна Ивановна, подняв руку ладонью вверх, как будто яблоки уже катились с крыши.
В робком жесте, в жалкой улыбке Яне вновь почудилась обречённость существования матери, и сердце вновь кольнула щемящая жалость. Чтоб не расплакаться Яна опередила Анну Ивановну и взлетела на второй этаж по ступенькам старого дома.
Распахнув дверь квартиры, Яна была оглушена дикими воплями выросшей сестрёнки. Иришка повисла на Яне, как обезьяна на пальме. «Ой, роднуля моя приехала! Как я по тебе соскучилась! Нам вдвоём будет хорошо. Ой, как хоть доехала-то? А-аа, какая ж ты худая!».
Детская девчоночья радость, что так недолга по времени, выплёскивалась поцелуями и ахами – вздохами.
Из маленького, соплястого «лягушонка» младшая сестра превратилась в чудесную, очаровательную девушку. Высокая, стройная, с бледной аристократической кожей и огромными голубыми глазами из-под иссиня – чёрной чёлки, Иришка была очаровательна.
– Дай же тебя рассмотреть, – Яна отбивалась от Иришкиных попыток приподнять её. – Бог мой! Какая ты сильная! А выросла-то как. Послушай, дорогая, а почему ты такая бледная? Последний месяц лета и ни тени загара – полнейшее безобразие!
– Так лета-то, считай, и не было. Вот сегодня с утра солнце, так и счастье, – разъяснила суетящаяся на крохотной кухне Анна Ивановна.
– Ничего, я собираюсь купаться при любой погоде. Главное, чтоб река не пересохла.
Трезвый в молчании отчим разразился гомерическим хохотом.
– Да ты что! Столько дождей было, что даже река из берегов вышла, никто не купается – вода-то мутная, – перевела на русский неадекватную реакцию отца Ирка.
– Это вы заелись, господа. Хорошей погоды ждёте. Мне ждать некогда, поэтому я пошла.
Мать, прижимая к груди тарелку, в ужасе округлила глаза.
– Сейчас?! Хоть отдохни с дороги-то. Небось, голодная… у меня уж и грибы готовы.
– Ладно, ладно – успею. Надо сумки разобрать. Мам, я тебе на осень тёплый жакет привезла, а тебе, Ириш, джинсы. Ну-ко, помогай! – частила Яна, распаковывая дорожную сумку. Но Ира, получив обновки, смоталась в свою комнату. Мать, толком ничего не рассмотрев, целовала её, плача и смущаясь. Отчим, радостно умывая руки, и нервно поддёргивая вытянутое на коленках всесезонное трико, поторапливал Анну Ивановну, мельтеша из комнаты в кухню.
– Да где ж ты на Ирку джинсы-то взяла? Ей ведь не угодишь. Ирка, скорей покажись! – требовал папаша родную дочь на подиум.
– А тебе чё привезли? А?! Ты мне показался?! Вот и не жди! – уже вертелась юлой перед матерью Иришка.
– Нравится?
– Да как хоть не нравится-то?! Спасибо! – обрадовано лобызала сестру Иришка.
– Ира! Неси вилки, – командовала мать.
Удивительное дело – они на самом деле ждали её, толком не завтракали. Откуда идёт этот обычай или традиция – кушать всем вместе? Кто так завёл? Но сколько себя помнит Яна, кушать в одиночестве, в их большой родне было не принято. И Яна никогда не ужинала без мужа, всегда ждала.
Семейный обед затянулся. Солнце спряталось за крыши соседних домов и наступило время тихого тепла, отсутствия комаров и праздношатающихся пьяниц. Мать, утомлённая событиями, прилегла. Отчим, «стрельнув» у Яны денежку, убежал за бутылкой.
Сёстры, торопливо переодевшись, на цыпочках выскользнули из квартиры. Эйфория от встречи ещё не прошла, и всю дорогу до речки они дурачились: целовались, щекотали друг друга, обнимались, сыпали шутками, делились новостями. Ира, забывшая на пляж дорогу, повела сестру «огородами». Маршируя по скрипучему тротуару улицы имени первой революционерки, сёстры неожиданно вышли к настоящему болоту. Пришлось подобрать полы халатов, а шлёпки нести в руках. Река, действительно, вышла из берегов.
– Ничего, ничего – это лечебная грязь! – ликовала Иришка.
– Угу, прям Мёртвое море одарило нас презентами, – уже не ища кочку, ступала, куда попало Яна. Заходящее солнце слепило глаза, и не видно было конца и края лечебным процедурам.
– А! Яна! Скорей сюда! – истошно вопила Ирка, неуклюже размахивая руками.
– Змея?! – испуганно ахнула Яна, беспомощно переступая с ноги на ногу.
– Да лови же! Глянь, какая красавица… – разбрызгивая тёмную жижу, мчалась за лягушкой Ирка.
– Матильда!!! Меня чуть Кондратий не хватил! Зачем тебе эта жаба?
– И не жаба, а царевна-лягушка. Для опытов, – выбралась на тропинку Ирка.
– Бр-р, садюга. Пойдём левее…
– Там ещё хуже. Иди за мной, к мосткам выйдем.
Оказавшаяся за мостками протоптанная дорожка, петляя, привела их к дикому пляжу.
– Запугали меня! Ха! Вода светлая, а значит, тёплая. Ты будешь нырять? – на ходу раздевалась Яна.
– Да я вообще в воду не полезу! – передёрнула острыми плечами Ира.
– Зачем же ты купальник надевала?
– За компанию…
– А ты и поплавай со мной за компанию, – дрожала от восторга Яна.
– Ну и ветер… Нет! Я тебя на берегу подожду. Посмотри, у меня волосы на всём теле дыбом встали…
– Закутывайся в полотенца, а я побежала.
Иришка зажмурила глаза – она не любила фильмы ужасов, тем более о родственниках. Стащив с головы полотенце, Ира осторожно приоткрыла один глаз. «Ого! Уже у другого берега. Утка, однако. Нет! Меня никакой силой в воду не затащишь. Я всё лето не купалась и сейчас не буду. Не хватало ишо мне простудиться и прохворать весь август…»
Иришка сжалась под полотенцем. «А эта утка куда исчезла? Господи Иисусе! Она ещё и ныряет. Свят, свят. Может, сесть? Как можно плыть против таких волн?! Действительно, сто лет не плавала», – раскрыв рот, наблюдала за дорвавшейся до воды старшей сестрой Иришка.
– Хватит! Вылазь! Я замерзаю, – нараспев кричала Иришка, подпрыгивая.
– Иду-у, – повернула Яна к берегу, – ты права, для начала хватит.
– Надевай скорей халат, – стучала зубами Ирка.
– Я купалась – она трясётся. Хочешь – поглажу или обниму.
– А-а! – запищала Ирка, кидая в сестру полотенца.
– Весьма кстати, – Яна лихо закрутила волосы в жёсткое полотенце, накинула халатик, – всё, всё. Бежим, мерзлячка. Спасибо, что сходила со мной, но пойдём обратно другой дорогой. Я по грязи больше не полезу. Сусанин!
– Я же не знала…
– Абориген называется…
– Я никогда не хожу сюда купаться, – слабо возражала, оправдываясь Ирка.
– А ну бегом! У тебя зуб на зуб не попадает. Да и родители, небось, нас потеряли.
Примчались они вовремя: мать проснулась и, насупившись, хлопотала на кухне. Сёстры понимающе переглянулись, и Иришка, чмокнув мать в щёку, беззаботно залопотала о совершённой прогулке. Иришкин трёп вернул матери былое расположение духа. Вбежал запыхавшийся довольный отчим с заветной жидкостью, и разговор продолжили за огромной сковородой с жарёхой.
– Много грибов-то, Петрович? – обратилась Яна к отчиму, подцепляя вилкой шляпку боровика.
– А хоть косой коси…
И, используя богатый запас, так называемых русских народных выражений, витиеватых и не очень, Петрович популярно изложил свой взгляд на нынешнее лето, не забывая наливать водочку в быстро пустеющую рюмку. Заставив всех выпить по первой, он более не настаивал, и семья разделилась: отчим пил, мать коротко переглядывалась с младшей дочерью, а долгожданная гостья, не обращая ни на кого внимания, аппетитно уплетала грибы. Анна Ивановна заботливо пододвинула сковородку поближе к Яне.
– А вы? – запоздало спохватилась Яна, оторвавшись от поглощения боровиков.
– Мы в обед ели, а ты только вилкой ковыряла, – улыбнулась матушка.
– Надо было со мной купаться, у вас бы сейчас аппетит был…
– …………………………………………………….. вы меня не дождались? – топорщил тюленьи усы красномордый Петрович.
– А кто бы хоть на дне-то тебя искать стал? – фыркнула Ирка.
– Да я… Да лучше меня… – надувая щёки и выпячивая нагловатые водянистые глаза, пытался острить Петрович.
– Топор только плавает, – не унималась Ирка.
– Много ты понимаешь…
По мере опустошения заветной ёмкости отчим преображался на глазах: щёки его наливались нездоровым румянцем, поросячьи глазки искрились радостью, голос приобретал оттенки грома. Красноречие Травкина всегда сменялось жаждой подвигов, иногда эти «подвиги» впоследствии являлись поводом для соседских пересудов и сплетен. Горячительного для незабываемых поступков сегодняшнего дня явно не хватало.
Анна Ивановна, не ожидавшая от брутального мужа ласковых слов, напоминала грозовую тучу, а Ирка маленький вулкан, накануне извержения. Обстановочка Яне была знакома.
И вновь неприятные предчувствия заставляли тревожно прислушиваться к словам отчима. Яна готовилась провести беспокойную ночь. Ах! Как бы хотелось закрыться в Иркиной комнате и посудачить. Увы, гостеприимство отчего дома придётся испить сполна. Яна мысленно поблагодарила себя за дальновидность: она приехала всего на восемь дней. Петрович уже осушил ёмкость, и маленькие серенькие глазки его, остекленело блестя, зорко ощупывали стол, выискивая заветную жидкость.
– Так что, Ян-ну-ну-шка, ты так и не выпила? – с ударением на каждом слоге громогласно поинтересовался Петрович.
– Я лучше поем. Бери, – кивнула Яна на пригубленную рюмку.
– Так ведь мало всем-то, – насупил Травкин мохнатые брови, ибо по справедливости разделить рюмку на всех отточенный глазомер отчима затруднялся.
– А кто хоть хочет-то, – сердито дразнилась Ирка.
– А как же! За приезд… чай, столько лет не виделись, опять же, грибы надо обмыть… первое купание… А-а-а…. джинсы?! – распалялся краснопузый Петрович.
– Угу. Опять же – первый вторник на неделе, – не поддержала Петровича падчерица.
Мать попыталась урезонить мужа, но уговоры, как и в те, далёкие школьные годы Яны, ни к чему не привели. Петрович, якобы глубоко обиженный и уж точно непонятый женским коллективом, легко опрокинув стопку, убежал искать мужской.
Напряжение и недосказанность сгущались, концентрируясь в неловкое молчание. Ирка тяготилась наступившей удушающей тишиной.
– Попьём чайку-то, бабоньки, – сжав губы и, потупя глазки, чтоб не расхохотаться, проокала по-стариковски Ирка.
– Надо бы, девонька, надо бы, – в тон ей отвечала Яна, отмахиваясь от своих плохих предчувствий.
– Старушечки нашлись, – колокольчиком рассмеялась мать, – ладно уж, я сама заварю.
От ароматного травяного чая Анну Ивановну слегка разморило. Сёстры понимающе перемигнулись и наперегонки бросились убирать со стола.
– Уложим мать и смоемся, – ущипнула Яна надувшую губки Ирку.
– Давай спать не будем. Хотя ты с дороги, наверное, спать хочешь. Тебе с поезда и отдохнуть-то не дали, – притворно тяжело вздохнула Иришка, выспавшаяся на целую неделю вперёд.
– Я нормально себя чувствую…
– А чего это вы там шушукаетесь? – возмутилась полусонная мать, приподняв голову с огромной пуховой подушки.
– Ничего, ничего, спи, давай, – грубовато – строго отозвалась Ирка.
– Как ты с матерью разговариваешь, дочь моя, – плаксиво отозвалась Анна Ивановна.
Слезливость и обидчивость матери и без спиртного были всегда близки к грани, за которой начиналась горькая-горькая обида и тяжёлое молчание. Поэтому, чтоб мать не плакала и не обижалась – слова при разговоре необходимо было тщательно подбирать, а не ляпать наобум Лазаря.
Ирка скорчила уморительную рожицу, и сёстры, прыская и толкаясь, бросились к кровати.
– Ну, вот тебе и веселье. А то запрётся в своей «келье» и сидит целыми днями дома. Уж как она тебя ждала… Как из печки пирога, – сладко зевала Анна Ивановна.
– Мам, я оправдаю «ейные» ожидания. Прям щас и начну. Ты спи спокойно, мы пойдём в Иришкину комнату. Не волнуйся: мы тебя закроем, а свою дверь оставим открытой, так что Петровича никак не пропустим. Спи спокойно.
Она наклонилась, чтобы поцеловать мать, но Ирка торопилась повторить жест старшей сестры и они, звонко стукнувшись лбами, чмокнули мать в ухо.
– Ой, голова-то моя треснула, наверное, – тут же театрально запричитала Ирка.
– А у меня освещение включили, я теперь долго в темноте видеть буду.
– А то, что меня глухой сделаете, это вам всё равно. Уходите, – капризно-строго отозвалась Анна Ивановна.
– Всё, всё, мамочка, мы уже исчезаем, – в притворном ужасе округляя и без того огромные глаза, и пятясь из комнаты, шипела Ирка.
Они выскочили из квартиры со щенячьим восторгом.
– Ну, показывай свои хоромы. Ого! Какая чистота. Это всегда так?
– Да размечталась! Исключительно к приезду дорогих гостей, – и Иришка, дурачась, чмокнула сестру в щёку. – Сейчас я включу светильник, закрою окно, а то комары налетят… Ты садись куда-нибудь, – небрежно смахнула Ирка одежду со стула.
Ира включила потрепанный абажур, стоящий на столе, и убогое убранство «кельи» прикрылось услужливой уютной темнотой. Яна присела к круглому столу и поёжилась, сопротивляясь воспоминаниям: тот же стол, та же жёлтая скатерть с чёрными тюльпанами и длинной бахромой…