Глава 3
В три часа дня поезд прибыл в Тунгуск. Подземный переход к платформам полностью был оббит деревом (разумеется, дерево по всем стандартам ни в коем случае не было пожароопасным). Вокзал станции «Тунгуск – пассажирский» почти миллионного города являл собой огромный русский терем-дворец. Все его стены являли собой резные картины либо строительства города, либо пейзажей тайги, либо лики богов. Над огромными воротами, изображенными в виде склоняющегося в центр леса, висел герб града. На нем в нижней части был изображен лес с его представителями (медведь, волк, лиса, соболь, сохатый и др.). На имитируемом небе висели слабые пористые облака и летели птицы. Над миром природы в облаках находились лики богов: Перуна, Даждьбога и Велеса. От них как будто падал дарственный свет на землю. В самом низу же виднелась буква «Г», обозначающая программу построения особенных миров в виде городов – градов. Этажи этого семиэтажного сооружения имели высоту 18 метров. Небольшие окна со специальной слюдой вместо стекол смотрелись изящно. Но вместе с тем их вид ассоциировался с бойницами. Как будто вот-вот оттуда должен был высунуться противник и, натянув тетиву, выстрелить в Роберта. Единые монументальные ворота, башни и стены, похожие на бастионы, делали здание похожим на какой-то очень красивый, но хорошо укрепленный замок. Роберт на минуту остановился и улыбнулся.
– Ну вот и первый штурм! Штурм входа в этот алтарь языческой веры. Тунгуск ведь, наверно, и до сих пор остается самым языческим городом всего Союза. Насколько я помню, тут около 85 % населения – ярые язычники. И я был таким же. Был, потому что по-другому бы просто не выжил. Вот и сейчас посмотреть на весь этот народ в рубахах, белугах и штанах из льна. Нет чтобы носить простую, нормальную одежду.
Солнечные лучи вышли из-за туч и мелькнули по надписям, нанесенным на деревянные плиты. Засверкали изумруды, из которых было выложено «Любимому Тунгуску 60 лет! Родной град, расти и покоряй мир!».
– Наверняка дети делали. Вот, блин, простейший пример растрачивания жизни на пустяки. Люди живут уже более сотни лет, а в этой стране детей все равно заставляют трудиться. В школах дети моют полы, прибираются, практически вся мебель в них – это их труд. Сколько времени уходит на это! Сколько я потерял! Хорошо, что мои дети так не живут.
Подойдя к большому электронному экрану, Роберт не выдержал.
– Утописты жалкие! Надо же им экспериментировать над миллиардами.
C яростью он плюнул в сторону электронного объявления: «Помните! Война за наше счастье, за великое настоящее и будущее нашего Союза идет постоянно! И вы, следуя идеологии ЕВВИИ (Евразийства, Вечной войны и Истинной Интеллигентности), в убеждениях и действиях, обеспечиваете победу!»
Роберт зашел в метро. Быстро сначала замелькали дома. Затем дорога поднялась вверх. Стало видно город с высоты птичьего полета. Коричневые, оранжевые оттенки зданий, зеленые оазисы парков и полян сливались вдалеке воедино. Играли цветами солнечные лучи. Но Роберт не замечал последнего, лишь на мгновение взглянул на общий пейзаж. Мало что изменилось за двадцать с лишним лет. Хотя на мгновение, когда поезд огибал озеро сибирских волхвов на окраине города, показался как будто совсем другой город. Классические «западные» небоскребы тянулись вверх из-за холмов. «Их не было. Возможно, что-то да изменилось в этом городе», – промелькнула мысль. Вот, наверно, и пускают корни трещины системы. Да и, кстати, народа не так много в льне ходит.
Не сильный, но резкий толчок локтем в бок. Роберт дернулся. Его взгляд встретился с глазами мужчины лет пятидесяти:
– За вами следят, вы заметили?
– Кому нужно за мной следить? И кто вы? – с недоверием Роберт усмехнулся незнакомцу.
– Меня зовут Витольд, я из «Борцов Демократии». Следят фээсбэшники. Они вас еще с вокзала пасут. Вы же Грин Роберт?
Роберт еще раз оглядел собеседника. Средний рост, небольшая полнота, обычная льняная рубаха и штаны. На шее висел молот. Нужно было решать, открываться ему или стараться отвязаться: «Скандинавской веры он. Обычно этих Торов с Одинами эти фээсбэшники и славят. Но, думаю, он не стал бы так себя выдавать. Там, в нормальной стране, я мог бы красиво солгать, но здесь меня не поймут. Лучше не рисковать».
– Да, я. Но я, однако, думаю, что за мной не будут следить. Зачем? – Роберту почему-то этот как бы такой же, как и все остальные люди, человек внушал доверие. Просто он сам по себе.
– Вы провезли с собой оборудование. Оборудование ваше однозначно не только для связи, – с улыбкой говорил Витольд. – Думали, что не засекут, а нет.
– Оборудование мне выдала компания. Я сюда приехал с мирными намерениями: по конкретному бизнес-делу. – Нет, он лжет. Никто вот так прямо не говорит, что он член антигосударственной организации, даже в этой ненормальной стране. Да, скорее всего он из органов. Надеюсь, мой русский не сильно меня выдает. Надеюсь, у меня есть иностранный акцент. Я же достаточно много прожил в другой языковой среде – даже думаю больше на английском. Хотя они, возможно, узнали, что я эмигрант. Кстати, если бы за мной следили, то заметили бы, что меня ничего не удивляет, что я очень уверенно, зная куда, иду – то есть хорошо ориентируюсь. Да и вообще они и так бы могли все разузнать. Не так сложно, наверно, проследить мой жизненный путь. А теперь вот прощупывают меня. Это у них такая проверка, что ли? Провоцируют на необдуманный поступок.
– Хотите, я на крови дам клятву, что не лгу.
С ироничной улыбкой Роберт отвечал собеседнику:
– А это, случаем, не привлечет внимание?
Он все больше убеждался в том, что верить ему нельзя: «Заигрывается. Никчемный актеришка. Да, давать клятву на крови, черт его подери, здесь – это норма! Но не у всех на виду в городском поезде. И уж тем более если следят за тобой. Это абсурд». И Роберт, слегка оттолкнув Витольда, отошел от него вперед – к другому окну. Он почувствовал, что этот «демократ» старается поймать его взгляд, что он сверлит его спину. Однако проигнорировав все, Роберт уставился в окно, на оранжево-серый искусственный остров посреди моря тайги.
Через десять минут Роберт вышел из поезда и пешком отправился до гостиницы «Северный ветер». Данный отель имел все семь звезд, даже по международным меркам. Но самое главное, он не был типичным зданием Тунгуска. Выстроенный из сложного каменно-металлического кирпича, в советском ампире, он имел единственный элемент общности с остальным ансамблем строений града – колонны в десятки метров высоты были в виде зверей и духов. Пройдя по мраморной лестнице в холл, входящий гость сразу попадал как будто в обыкновенную европейскую гостиницу. Багаж уже был доставлен. Роберт, почти не скрывая радости единства хотя бы с этой нормальной, человеческой, по его мнению, обстановкой, отправился в багажный отдел. Он находился в левом крыле. Роберт прошел в длинную продолговатую комнату. Он видел уже свою серо-светлую сумку.
Но тут – удар по плечу, твердый, не дающий сделать и шага дальше. Перед ним возник человек, одетый, как обычный житель, в лен и прочный черный лкатоновый (сделанный на основе мешковины, обработанный так, что мог спасти даже от проливного дождя) плащ. Лицо выглядело молодо, но был он седым и с бородой. На шее виднелся, однако, крест. При этом тяжелый, железный. Перед ним стоял старообрядец. У Роберта это вызвало раздражение. Он только начинал расслабляться: «Что за страна маразматиков! Что этому жалкому, ищущему гармонию в религии человеку от меня нужно?» Взгляд, впивающийся в Роберта и остановивший его, был, однако, очень твердым, как и голос:
– Вы, Грин Роберт, или, если говорить точнее, Родослав Михаил Мефодьевич, из рода Сибаров, провезли в страну аппаратуру, которую можно использовать для незаконной связи с заграницей и также отправки большого количества информации. К тому же из материала, из которого сделано устройство, можно сделать взрывчатку. Ее хватит, если постараться, на уничтожение трети города. А теперь пройдемте со мной.
Мягко, но опять твердо и настойчиво собеседник подтолкнул Роберта обратно к выходу. Мысли немного смешались: «Как? Почему? Этот Витольд не врал? Меня подставили? Я пешка в политической игре? Если так, то мне не жить. Хотя, возможно, в свете улучшения отношений между Западом и Евразией мне смерть не грозит. Если сейчас меня по всей форме оформят, заведут дело, то они уведомят моего отца, всю семью, друзей – братьев, связанных клятвой на крови. Хотя друзей вряд ли – я уверен, они от меня отреклись. Родство не создать кровью. Жизнь течет, время делает свое дело – все разрушается, если его не поддерживать. Мда, попытка бегства – это для меня все же единственная попытка спастись. Сбегу и буду бороться. Найду этих борцов демократии. Надо было довериться Витольду. Чувствовал же интуитивно, что нужно доверять ему».
Роберт уже вспомнил несколько приемов, собрался действовать. Он слегка повел плечом, но тут же услышал голос сопровождающего:
– Бегите. Я крикну вам вслед, что вы убили представителя земства, что вы анархист. И что произойдет? За вами погонится толпа. И, скорее всего, вы окажитесь в руках ожесточенных преследованием людей. Что они с вами сделают, мне, наверно, не надо объяснять, вы же здесь выросли. – Он говорил с опять же таким же добродушным выражением лица и улыбкой. – Здесь существует лучшее средство предотвращения бегства – общественное участие. Правда, у этого есть свои минусы, не правда ли?
В голове мелькнули несколько воспоминаний. Роберт стал вспоминать, как в десять лет увидел расправу над мигрантом, вернувшимся обратно и посмевшим заявить неудовольствие чем-то. Среди многих картин прошлого Роберту особенно вспоминались молодые иностранцы, совершившие в шутку оскорбление в роще Велеса, нагнанные и растерзанные за три минуты. Быстро и ниоткуда взявшаяся толпа разбросала части их тел на нескольких площадях, а головы несчастных насадила на длинные колья в роще. Кровь, смерть, страдания, ненависть, звериная жестокость – вот что царило во время расправы. Роберт ведь нередко представлял себя на месте этих людей, даже когда не сомневался в правильности убийства. Он представлял, как надо спасаться от толпы, как от группы людей. Сейчас ведь он знал много приемов разных боевых искусств и мог, в принципе, оказать сопротивление. Мог оказать сопротивление этому ничтожеству, ведущему его на допрос, группе людей, но не толпе. Когда тебя преследует толпа – это как потоп, поток злости, ненависти, от которого не спрятаться, не сбежать и не победить. Расправа же будет очень жестокой. За секунды куски тела будут находиться в разных концах улицы. Роберт оглянулся: по улице шло и так много народа, а если поднимется крик, так ему точно не сбежать.
– Да, есть. Иногда, наверно, сложно доставить арестованного в сохранности?
– Иногда, а иногда не особенно и стараешься. Плюс сегодняшней толпы, что она вменяемая. Если человек особо страшного деяния не совершал, его спасти можно. Стрельнул вверх – все успокоились, как по команде, и ты просто объясняешь, что он нужен живым и что он смерти такой не заслужил. Его тебе возвращают. Того, кто будет препятствовать, я имею право застрелить. Если же человек не достоин жизни, я могу создать такую ситуацию, что он умрет на улице. Как хорошо задерживать конченых людей – крикнул в толпу, что он насильник, педофил или анархист, убивший десяток человек, и его нет. Вместе с ним пропало огромное количество работы с бумагой.
– Знавал я эти особо опасные деяния. Раньше вон человека только за то, что он уезжал за границу незаконно, готовы были растерзать.
– Ну, это раньше. Раньше и толпу было не остановить.
– Ну, так еще бы. Навязали обществу убийство за норму – еще удивляются. Вы сами задумайтесь, как вы говорите о смерти и судьбе человека. Разве вообще человек может быть достоин того, чтобы быть растерзанным толпой? И разве вы имеете право решать, достоин ли человек смерти или нет? Вы можете ошибиться.
Но его собеседник невозмутимо возразил:
– Тогда я поплачусь головой за это. Если человек был невиновен, то он все равно достойно прошел свой путь. И о чем тут сожалеть?
– О потерянной жизни человека?
– Кто ее потерял, он? Понабрались, я смотрю, вы там, на Западе. Он просто потерял свою земную материальную жизнь, и все.
– Да, конечно, я и забыл, какое тут принято отношение к смерти. Вот вы бы готовы были отдать жизнь вот так просто, возможно, ни за что? Как, кстати, вас зовут?
– Мое имя не имеет никакого значения – его у меня нет. Я безликий, надевший черное, – я человек, отдавший себя служению государству, отказавшийся от быта и мелочей человеческого существования. И, разумеется, от полноценной жизни я отрекся и присягнул смерти.
– И когда? Во сколько лет?
– В шестнадцать. Десять лет назад.
– Вам всего двадцать шесть? – Роберт повернулся, он не мог увидеть в этом полностью седом человеке, с глубокими морщинами, двадцатишестилетнего человека. Перед ним человек, который мог бы наслаждаться жизнью, а он полностью седой, в рубцах. Роберт не заметил несколько сильно выраженных шрамов на ладонях.
– А не слишком рано? Обычно, как я слышал, надевают черное на исходе жизни. Или это происходит, когда человек плутает по жизни, творит беды и, пытаясь искупить свои поступки, отказывается от жизни. Что ты совершил?
– Ничего. Я просто не мог жить. Это очень сложно объяснить. Не мог жить, просто радуясь жизни. И ничто мне не помогало. Ни это, ни это, – он показал на крест, потом – на висок.
– То есть?
Его спутник прошел немного, не отвечая, показал на кафе. Они сели.
– Вы, Роберт, будете есть?
– Серьезно? – Роберта немного удивило то, что во время ареста они будут вот так сидеть и есть. «Только бы это был не последний мой ланч», – усмехнувшись, он подумал про себя. И, как будто предугадывая его мысли, безликий ответил:
– Не беспокойтесь, это вы не последний раз чревоугодничаете.
Через двадцать минут Роберт уже по привычке наскоро съел свою достаточно большую порцию. Он смотрел на своего сотрапезника. Тот ел спокойно, вдумчиво, поглядывая на солнце, и улыбался небу. Роберт после затяжного молчания решил продолжить разговор:
– Вы, ты… – Роберт внимательно посмотрел на него, тот махнут рукой, и сказал: «Плевать!» – Почему ты отрекся от жизни, я так и не понял.
Седые усы покачивались все так же равномерно. Взгляд же стал значительно холоднее. Роберт уже было пожалел о том, что сказал. Но старообрядец ответил:
– Я был странно неудовлетворен, несчастен, недоволен собой и своей жизнью. Дело в том, что я жил порой в голове больше, чем в реальности. У меня было несколько, так выразимся, вариантов восприятия жизни. Некоторые из них были совсем разные, другие чем-то были похожи, но создавали разное ощущение. Я не мог поймать свою реальность. Голова шла порой кругом, и я как будто сходил с ума. Особенно в те моменты, когда реальность и параллельные мечты сталкивались. Я портил свою собственную жизнь, свою судьбу тем, что меня гоняло из стороны в сторону в поведении. А это происходило как следствие отхода от одной реальности к другой. К примеру тут можно привести хоть отношения с девушками, хоть с родителями, хоть, в общем, мое взаимодействие с людьми.
– Так обратился бы к психологу.
Смех потряс все тело этого странного человека. Он смеялся, не останавливаясь, как-то странно завывая, он как будто глотал воздух, выныривая на поверхность воды.
– Зачем? Я себе такой нравился. Такой, какой есть. Я не мог без этого чувства беспричинного бессилия и злости на самого себя. Я не могу объяснить. То ли это как наркотический эффект, то ли я не мог себя ощущать просто в этом мире. В этом мире, где все происходило медленно, а меня давила повседневность. Я просто, я просто не мог от этого отказаться. Чтобы отказаться от всех этих лишних реальностей, определиться с пониманием мира, я должен был отказаться от параллельного существования в мечтах. Но я не мог жить уже просто одной реальной жизнью. Мне этого было недостаточно. Да и к тому же как относились у нас в граде, да ты и сам знаешь, к репетиторам как к спасательной шлюпке слабого человека. Я так же относился к психиатрам и психологам. Как будто я настолько слабый человек, что, не справившись сам, побегу спрашивать совета. Ко всему прочему был ведь еще плюс. Я мог менять свое поведение, свой собственный внутренний «устав» за секунды, если было нужно. Я не знал, что значит для меня быть самим собой. Это имело и негативное влияние, но делало меня человеком гибким. Мне кажется, я всегда был безликим человеком.
– Но что изменилось-то, когда ты надел черное?
– Я получил возможность, вне зависимости от своего понимания, жить и приносить пользу. Мне говорят, я делаю. И я знаю, что делаю все правильно. К тому же есть одна вещь, которая по-настоящему возвращает в реальную жизнь – это смерть. Смерть, близко подошедшая к твоему земному существу, и смерть других людей.
– Ты приносишь пользу убийствами! Ты считаешь, что приносишь пользу, а на самом деле тебя используют. Ты человек, ставший рабом государства, которому ты отдал свою жизнь. Ты как раз человек слабый, потому что ты безвольный, ты сам отказался от права выбора. Ты очень слабый и неуверенный в себе человек. А самое главное, ты убийца.
– А может, ты еще скажешь, что в этом виновата система, государство? – С неизменной улыбкой в глазах спрашивал Роберта оппонент. – Ты сам-то кто? Ты пешка, мой дорогой. И ты пешка сил западных – наших врагов. Может, ты и не хотел, чтобы тобой другие пользовались, а нет, не вышло. Это вообще невозможно. С самых древних времен все кем-то да пользовались. А если говорить откровенно, то тебя сюда привезли так же, как твое оборудование, для борьбы с нашим народом, с твоей Родиной.
– Я могу сказать, что виновата система. Ведь с детства мы видим смерть, это нарушает нашу психику. И ты именно жертва, как мне видится. Но да, ты прав. Я оказался пешкой. Но я буду рад, если все это приблизит победу народа против диктатуры в Союзе. И это уродливое объединение распадется, как когда-то СССР. Я не враг русскому народу. Я враг государству. Для вас государство есть Родина. Для меня же Родина – планета Земля. И все на этой планете достойны хорошей мирной жизни. Да, я космополит, и я не отрекусь от этих взглядов даже перед разъяренной толпой быдла. И, скажите мне, кто разводит всемирный пожар? Кто призывает к идеологии псевдоинтеллигентности и практическому воплощению теории вечной войны?
– Режим не противен воле народа. А насчет противостояния Запада Евразии, вы увидите, какая система государственная, экономическая, духовная окажется эффективнее. Мы стоим на пороге войны. Момент столкновения систем покажет, чему суждено остаться в веках как наследию развития человеческой цивилизации, а что сгинет в прошлом.
– Мы с вами занимаем совершенно противоположные позиции. Мы с вами, говоря искренне, враги. И этот спор потому бессмысленен. – Роберт принял решение завязывать этот спор.
Улыбка еще сильнее озарила лицо старовера. Он так посмотрел на небо, как будто благодарил за что-то. Затем он опять лишь с одной улыбкой в глазах посмотрел на Роберта и сказал:
– Все люди все равно одинаковы. Что бы мы ни делали, ни хотели, ни думали, в нас одна основа. Разные гены, но мы можем измениться до неузнаваемости. Я рад своим изменениям. Честно, сегодня я живу только реальностью, мой ум не заполоняет мечта или пустая дума. Меня изменило именно соприкосновение со смертью. Я каждый день хожу по лезвию ножа. И – да, я убиваю. Убиваю других, тех, кто радуется жизни, тех, кто способен просто жить. Их всех, как и тебя, я ненавижу чуть-чуть больше, чем себя. Я не могу объяснить это чувство. Во мне оно как будто с детства. С детства росло и крепло. И если бы я не надел черное, я бы либо сошел с ума, либо совершил ужасный поступок. Возможно, ты когда-нибудь еще встретишься с таким же, как я, человеком.
Они шли молча. Безликий шагал легко, а точнее почти скользил. Его лицо оставалось непроницаемым. Когда Роберт смотрел на безликого, появлялось ощущение, что это гостеприимный хозяин, услужливо проводящий гостя в дом. Со спокойной улыбкой в глазах он встречал взор Роберта. Тот не выдерживал этого и отворачивался. Прошли где-то уже квартал, когда Роберт заметил, что его попутчик незаметно во время поворотов оборачивается. Прошли еще три длинных дома. Государственник приостановился, указал Роберту на коричневое кирпичное трехэтажное здание в псевдоготическом стиле:
– Знай, это здание, куда я должен был тебя отвести. Все, что ты будешь делать далее, зависит от тебя, но там тебя всегда будут ждать. И запомни, у нас с тобой разные взгляды, но я чувствую, что ты все же патриот, возможно, просто не признающий это, но патриот во всем своем существе. – Он с улыбкой хлопнул Роберту по плечу. – Ничего, жизнь сотрет с тебя лишнее, навешанное тебе Западом.
Роберт почувствовал какое-то странное сожаление. Но даже осознать ничего полностью не успел. Безликий запустил руку себе за плащ. Там что-то пикнуло. И в это же мгновение раздался выстрел. Роберт впал в оцепенение. Кругом замельтешили люди. Раздавались выстрелы, крики. Он смотрел на своего попутчика. Его прошили три пули, но было видно, как он выхватывает нож и метает в кого-то. Затем, двигаясь на месте и вращая плащом, метает еще один нож и еще. Затем падает после пятнадцатой пули. Роберта кто-то хватает, тащит за собой. Он оборачивается. Перед ним лицо Витольда, в крови, с боевым оскалом. Вот они уже в машине. Роберт в последний раз оборачивается назад на улицу, на поле боя. Несколько десятков трупов лежат на тротуарах. Среди них он, человек без имени и жизни, в шестнадцать лет отдавший себя смерти. В его глазах была улыбка, в его лице гармония и спокойствие. Он помолодел. Смерть возвращала ему годы. Он был счастлив. Улыбка застыла на лице Роберта: «Прощай, враг, ты заслужил покой, достойно пройдя свой путь».