Галки. День второй. Понедельник, 29 мая 1944 года (Кен Фоллетт)

Глава шестая

Дитер Франк ехал ночью на своей большой «испано-сюизе» в сопровождении молодого помощника, лейтенанта Ганса Гессе. Машине было уже десять лет, но ее массивный одиннадцатилитровый двигатель работал без устали. Вчера вечером Дитер обнаружил на правом крыле машины ровный ряд пулевых отверстий (напоминание о перестрелке на площади в Сан-Сесиле), но механических повреждений не было, так что, по его мнению, это только придавало машине больше привлекательности – словно дуэльный шрам на щеке прусского офицера.

На то время, пока они двигались по затемненным улицам Парижа, лейтенант Гессе замаскировал фары, а когда они выехали на дорогу, ведущую в Нормандию, снял с них чехлы. Машину вели по очереди, каждый по два часа, хотя Гессе, который обожал эту машину и боготворил своего командира, с радостью просидел бы за рулем всю дорогу.

Загипнотизированный видом пролетающих в свете фар проселочных дорог, охваченный полудремой Дитер пытался нарисовать будущее. Отвоюют ли союзники Францию, вытеснив из нее силы оккупантов? Мысль о поражении Германии была гнетущей. Может, будет достигнуто какое-то мирное урегулирование, по которому Германия отдаст Францию и Польшу, сохранив за собой Австрию и Чехословакию? Правда, это выглядело ненамного лучше. После волнующей жизни и чувственных удовольствий в Париже, со Стефанией, ему трудно было представить возвращение к повседневной жизни в Кельне, с женой и детьми. И для Дитера, и для Германии единственный удачный вариант заключался в том, чтобы армия Роммеля сбросила захватчиков обратно в море.

Незадолго до рассвета, хмурым утром, Гессе въехал в маленькую средневековую деревушку Ла-Рош-Гийон, расположенную на берегах Сены между Парижем и Руаном. На расположенном на краю деревни блокпосту он остановился, но там их уже ждали и быстро пропустили. Проехав мимо стоящих в тишине домов с закрытыми ставнями, они остановились у следующего КПП – у ворот древнего замка – и в конце концов въехали в вымощенный булыжником большой внутренний двор. Оставив Гессе в машине, Дитер вошел в здание.

Главнокомандующим немецкими войсками на Западе был фельдмаршал Герд фон Рунштедт, авторитетный генерал из старого офицерского сословия. У него в подчинении, отвечая за оборону побережья Франции, был фельдмаршал Эрвин Роммель, а замок Ла-Рош-Гийон являлся его штаб-квартирой.

Дитер Франк считал, что они с Роммелем во многом похожи. Оба были сыновьями учителей (отец Роммеля был директором школы), оба прочувствовали на себе ледяной снобизм германских военных, исходящий от таких людей, как фон Рунштедт. Однако в остальном они были очень разными. Дитер был сибаритом, наслаждавшимся всеми культурными и чувственными удовольствиями, которые могла предложить ему Франция. Роммель же был трудоголиком, который не пил, не курил и часто забывал поесть. Он был женат на единственной девушке, с которой когда-либо встречался, и три раза в день писал ей письма.

В холле Дитер встретил адъютанта Роммеля, майора Вальтера Гёделя – холодную личность с мощным интеллектом. Дитер уважал его, но никогда не любил. Вчера поздно вечером они разговаривали по телефону. Дитер обозначил проблему, которая возникла у него с гестапо, и сказал, что хотел бы как можно скорее увидеться с Роммелем. «Приезжайте к четырем часам утра», – сказал Гёдель. Роммель всегда усаживался за письменный стол к четырем часам утра.

Теперь Дитер гадал, правильно ли он поступил. Роммель ведь мог сказать: «Как вы смеете беспокоить меня подобными пустяками?» Впрочем, Дитер так не думал. Военачальники любят ощущать, что они владеют деталями, и Роммель почти наверняка окажет Дитеру ту поддержку, которую он просит. Но в этом никогда нельзя быть уверенным, особенно если командующий напряженно работает.

– Он хочет увидеть вас прямо сейчас, – коротко кивнув в знак приветствия, сказал Гёдель. – Идите сюда.

– Что слышно из Италии? – спросил Дитер, когда они шли по коридору.

– Только плохое, – сказал Гёдель. – Мы уходим из Арче.

Дитер понимающе кивнул. Немцы упорно сражались, но были не в состоянии остановить продвижение врага на север.

Секунду спустя Дитер входил в кабинет Роммеля. Это было большое помещение на первом этаже здания. Дитер с завистью отметил висевший на стене бесценный гобелен семнадцатого столетия. Здесь было совсем немного мебели – лишь несколько стульев и огромный древний письменный стол, показавшийся Дитеру одного возраста с гобеленом. На столе стояла одинокая лампа, за столом сидел небольшого роста мужчина с редеющими светлыми волосами.

– Господин фельдмаршал, прибыл майор Франк, – сказал Гёдель.

Дитер с беспокойством ждал. Роммель несколько секунд продолжал чтение, затем сделал на бумаге какую-то пометку. Он был похож на управляющего банком, просматривающего счета самых важных клиентов, – до тех пор, пока он не поднял взгляд. Франк уже видел его лицо, но оно не переставало его пугать. Это было лицо боксера – с приплюснутым носом, широким подбородком и близко посаженными глазами, излучавшее ничем не прикрытую агрессию, которая и сделала Роммеля легендарным военачальником. Дитер вспомнил историю о его первом бое во время Первой мировой войны. Командуя авангардом из трех человек, Роммель наткнулся на группу французов, состоявшую из двадцати солдат. Вместо того чтобы отступить и вызвать подкрепление, Роммель открыл огонь и сам напал на врага. Он чудом остался жив – но Дитер помнил высказывание Наполеона: «Пришлите мне удачливых генералов». С тех пор Роммель предпочитал внезапное наступление осторожному планомерному продвижению вперед. В этом он был полной противоположностью своему оппоненту по африканской кампании, Монтгомери, который никогда не атаковал противника, если не был уверен в победе.

– Садитесь, Франк, – отрывисто сказал Роммель. – Что вас беспокоит?

Дитер выучил это наизусть.

– В соответствии с вашими инструкциями я посещал ключевые объекты, которые могут подвергнуться атакам сил Сопротивления, и принимал меры по совершенствованию на них системы безопасности.

– Хорошо.

– Я также пытался оценить возможности сил Сопротивления по нанесению серьезного ущерба. Смогут ли они значительно подорвать нашу способность противостоять вторжению?

– И каков ваш вывод?

– Ситуация хуже, чем я себе представлял.

Роммель с досадой фыркнул, словно подтвердились его худшие предположения.

– Причины?

Роммель явно не собирался откусывать ему голову. Дитер немного успокоился. Он рассказал о вчерашней атаке в Сан-Сесиле: изобретательное планирование, хорошее вооружение и, что еще важнее, храбрость бойцов. Единственное, о чем он умолчал, – это красота светловолосой девушки.

Роммель встал и прошелся по ковру. Он смотрел на ковер, но Дитер был уверен, что он его не видел.

– Этого я и боялся, – сказал Роммель. Он говорил тихо, словно разговаривал сам с собой. – Я могу отразить вторжение даже с теми незначительными силами, которыми я располагаю – если только смогу сохранить мобильность и гибкость. Но если связь прервется, я проиграл.

Гёдель согласно кивнул.

– Я думаю, мы можем использовать атаку на телефонный узел в своих целях, – сказал Дитер.

Роммель повернулся к нему и криво улыбнулся:

– Господи, если бы все мои офицеры были такими, как вы! Ну, рассказывайте, как вы это сделаете!

Дитер почувствовал, что встреча идет по его сценарию.

– Если я смогу допросить захваченных пленных, они могут привести меня к другим группам. Если повезет, мы сможем до начала вторжения нанести Сопротивлению большой ущерб.

– Это похоже на бахвальство, – скептически заметил Роммель. У Дитера сжалось сердце. – Если бы это сказал кто-то другой, – снова заговорил Роммель, – я выставил бы его вон. Но я помню вашу работу в пустыне. Тогда вы заставили их сказать вам такие вещи, о которых они и сами едва догадывались.

Дитер был польщен.

– К сожалению, гестапо отказывается допустить меня к заключенным, – развивая свой успех, сказал он.

– Они полные кретины.

– Мне нужно ваше вмешательство.

– Конечно. – Роммель взглянул на Гёделя. – Позвоните на авеню Фош. – В Париже на авеню Фош, 84, находилась французская штаб-квартира гестапо. – Скажите им, что майор Франк допросит заключенных сегодня же, или следующий звонок будет с Берхтесгадена. – Роммель говорил о баварской крепости Гитлера. Фельдмаршал никогда не отказывался от своей привилегии непосредственного доступа к Гитлеру.

– Хорошо, – сказал Гёдель.

Обойдя вокруг старинного стола, Роммель снова сел.

– Пожалуйста, держите меня в курсе, Франк, – сказал он и вновь обратился к бумагам.

Дитер и Гёдель вышли из комнаты, после чего Гёдель проводил Дитера к выходу из замка.

Снаружи все еще было темно.

Глава седьмая

Флик приземлилась на военном аэродроме Темпсфорд, расположенном в восьмидесяти километрах к северу от Лондона, возле деревни Сэнди, графство Бедсфордшир. Холодный и влажный ночной воздух напоминал ей о том, что она вернулась в Англию. Она любила Францию, но здесь был ее дом.

Идя по взлетному полю, она вспоминала о том, как в детстве возвращалась с каникул. Завидев дом, ее мать всегда повторяла одно и то же: «Хорошо уезжать и хорошо возвращаться». Слова матери иногда приходили ей на ум в самые странные моменты.

Молодая женщина в форме капрала Корпуса медсестер первой помощи ждала ее возле мощного «ягуара», чтобы отвезти в Лондон.

– Какая роскошь! – устраиваясь на кожаном сиденье, сказала Флик.

– Я должна отвезти вас прямо на Орчард-корт, – сказала водитель. – Там ждут, чтобы выслушать ваш отчет.

Флик потерла глаза.

– Боже мой! – с чувством произнесла она. – Они что, думают, что нам вовсе не нужно спать?

Никак на это не отреагировав, водитель сказала:

– Надеюсь, операция прошла успешно, майор?

– СНВП.

– Прошу прощения?

– СНВП, – повторила Флик. – Это сокращение – ситуация нормальная, всё провалилось.

Женщина ничего не ответила. Флик решила, что та смутилась. Это очень мило, печально думала она, что еще есть девушки, которых шокируют казарменные шутки.

Когда быстроходная машина проезжала деревни Стивенэдж и Небуорт, начало светать. Флик смотрела из окна на скромные домики с растущими перед ними овощами, на деревенские почтовые отделения, где пухлые почтальонши с отвращением выдавали однопенсовые марки, на разносортные пивные с теплым пивом и разбитыми пианино и радовалась тому, что нацисты не зашли так далеко.

Это ощущение только укрепило ее решимость вернуться во Францию. Она хотела еще раз попытаться атаковать это шато. Она представила себе людей, оставшихся в Сан-Сесиле: Альбера, юного Бертрана, красивую Женевьеву и других – погибших или схваченных. Она думала об их родных, мучающихся неизвестностью или охваченных скорбью, и ее переполняла уверенность, что эта жертва будет не напрасной.

Нужно начинать прямо сейчас. Это хорошо, что ей придется немедленно отчитываться – она получит шанс прямо сейчас предложить новый план. Руководители УСО сначала отнесутся к этому настороженно, так как на подобные операции никто еще не посылал исключительно женские группы. Будут всяческие возражения, но ведь с новыми делами так бывает всегда.

К тому времени, когда они достигли северных предместий Лондона, уже полностью рассвело и то тут, то там встречались «ранние пташки»: почтальоны и молочники разносили свой груз, водители трамваев и автобусные кондуктора направлялись на работу. Признаки войны были видны повсюду: плакат, призывающий экономить, объявление в мясной лавке о том, что сегодня мяса не будет, целая улица из маленьких домиков, от которых после бомбежки остались одни руины. Тем не менее никто здесь не остановит Флик, не потребует у нее документы, не бросит ее в тюрьму, не станет пытать ее, чтобы получить информацию, и не отправит потом в вагоне для скота в лагерь, где она будет умирать от голода. Чувствуя, как напряжение от нелегальной жизни постепенно из нее выходит, Флик привалилась к спинке сиденья и закрыла глаза.

Когда она проснулась, машина уже свернула на Бейкер-стрит и проехала мимо дома номер 64 – личный состав не допускался в штаб-квартиру, чтобы во время допроса не выдать ее секреты. И действительно, многие не знали этот адрес. Въехав на Портман-сквер, машина остановилась возле жилого здания на Орчард-корт. Водитель выскочила наружу, чтобы открыть дверь.

Войдя в здание, Флик прошла в квартиру, занимаемую УСО. Когда она увидела Перси Твейта, ее настроение повысилось. Лысеющий пятидесятилетний мужчина с усами, напоминающими зубную щетку, относился к Флик по-отечески. Он был в гражданской одежде, никаких военных приветствий, к которым в УСО относились с пренебрежением.

– Судя по вашему лицу, все кончилось плохо, – сказал Перси.

Его сочувственный тон окончательно добил Флик. Происшедшая трагедия внезапно вновь на нее нахлынула, и она разрыдалась. Обняв ее, Перси похлопал Флик по спине. Она уткнулась лицом в его старый твидовый пиджак.

– Ладно-ладно! – сказал он. – Я уверен, что вы сделали все, что могли.

– О Господи, мне так неприятно, что я веду себя совсем по-женски!

– Если бы все мужчины так себя вели! – ответил Перси.

Отстранившись, Флик вытерла глаза рукавом.

– Не обращайте внимания.

Отвернувшись, он высморкался в большой платок.

– Чай или виски? – спросил Перси.

– Лучше чаю. – Флик огляделась по сторонам. Комната была заставлена убогой мебелью, спешно привезенной сюда в 1940 году и с тех пор так здесь и оставшейся: дешевый письменный стол, потертый ковер, разнородные стулья. Флик опустилась в расшатанное кресло. – Если я выпью спиртного, то сразу усну.

Она смотрела, как Перси приготовляет чай. Перси умел быть жестким, а мог проявить сочувствие. Неоднократно награжденный в Первую мировую войну, в двадцатые годы он стал боевым профсоюзным организатором, участвовавшим в 1936 году в Битве на Кейбл-стрит, когда кокни[13] атаковали фашистов, пытавшихся пройти маршем через еврейский пригород в Ист-Энде. Он будет задавать вопросы относительно ее плана, но отнесется к нему непредвзято.

Перси подал ей кружку чая с молоком и сахаром.

– Сегодня утром будет совещание, – сказал он. – Мне нужно до полудня представить шефу справку. Так что нам нужно спешить.

Отхлебнув сладкого чая, Флик ощутила приятный прилив энергии. Она рассказала о том, что произошло на площади Сан-Сесиля. Сидя за столом, Перси остро отточенным карандашом делал пометки.

– Нужно было отложить операцию, – закончила она. – Основываясь на сомнениях Антуанетты по поводу разведывательных данных, нужно было отложить рейд и направить вам радиограмму насчет того, что у противника численное превосходство.

Перси печально покачал головой:

– Откладывать сейчас ничего нельзя. Вторжение состоится уже на днях. Если бы вы меня запросили, то сомневаюсь, что это что-либо изменило. Что мы могли сделать? Мы же не могли направить вам еще людей. Думаю, мы приказали бы вам все равно атаковать. Нужно было попытаться. Этот телефонный узел имеет слишком важное значение.

– Что ж, это немного утешает. – Флик была рада, что Альбер умер не из-за ее тактической ошибки. Впрочем, это его не вернет.

– А с Мишелем все в порядке? – спросил Перси.

– Расстроен, но выздоравливает. – Когда Флик поступала на службу в УСО, то не сообщила, что ее муж участвует в движении Сопротивления. Если бы это стало известно, ее могли бы направить на другую работу. На самом деле она и сама в точности этого не знала, хотя и догадывалась. В мае 1940 года она находилась в Англии, куда приехала, чтобы навестить свою мать, а Мишель был в армии, как и большинство годных к военной службе французов, так что падение Франции застало их в разных странах. К тому времени, когда Флик вернулась во Францию для нелегальной работы и точно узнала, какую роль играет ее муж, на ее подготовку было затрачено слишком много усилий, она уже была слишком полезным сотрудником УСО, чтобы ее можно было уволить в связи с гипотетическими эмоциональными переживаниями.

– Никому не понравится, когда тебе всадят пулю пониже спины, – задумчиво сказал Перси. – Люди подумают, что ты убегал. – Он встал. – Ну, теперь вам лучше отправиться домой и немного поспать.

– Не сейчас, – сказала Флик. – Сначала мне хотелось бы выяснить, что мы будем делать дальше.

– Я собираюсь писать этот отчет…

– Нет, я имею в виду тот телефонный узел. Если это так важно, мы просто должны его уничтожить.

Он снова сел и посмотрел на нее проницательным взглядом.

– Что у вас на уме?

Она достала из сумочки пропуск Антуанетты и бросила его на стол.

– Это прекрасный способ проникнуть внутрь. Он используется уборщицами, которые каждый вечер приходят туда в семь часов.

Взяв в руки пропуск, Перси внимательно его рассмотрел.

– Умная девочка, – сказал он, и в его голосе прозвучало что-то вроде восхищения. – Продолжайте.

– Я хочу вернуться.

На лице Перси отразилось недовольство, и Флик поняла, что он не хочет снова рисковать ее жизнью. Тем не менее он ничего не сказал.

– На этот раз я возьму с собой полноценную команду, – продолжала она. – У всех будет такой же пропуск. Чтобы проникнуть в шато, мы заменим собой уборщиц.

– Но, как я понимаю, это все женщины!

– Да. Мне нужна полностью женская группа.

Он кивнул:

– Здесь немногие будут против этого возражать – вы, девушки, хорошо себя зарекомендовали. Но где вы найдете столько женщин? Практически все подготовленные люди сейчас уже там.

– Получите одобрение моему плану, и я найду вам женщин. Я возьму тех, кого отвергло УСО, людей, которые не прошли курс подготовки – любых. У нас должны быть дела на людей, которых отчислили по тем или иным причинам.

– Да – из-за того, что они оказались физически непригодными, из-за того, что не смогли удержать язык за зубами, из-за того, что им слишком нравилось насилие, или из-за того, что они струсили при парашютной подготовке и отказались выпрыгивать из самолета.

– Их второсортность не имеет значения, – доказывала Флик. – С этим я справлюсь. – Где-то в глубине сознания ехидный голос спросил: Что, правда? Но Флик его проигнорировала. – Если вторжение провалится, мы потеряем Европу. Повторить эту попытку мы сможем только через несколько лет. Это поворотный пункт, нужно все бросить на врага.

– А разве вы не можете использовать француженок, которые уже находятся там – бойцов Сопротивления?

Флик уже обдумала эту мысль и отвергла ее. – Если бы у меня было несколько недель, я могла бы сколотить группу женщин из нескольких ячеек Сопротивления, но… Потребуется слишком много времени на то, чтобы найти их и доставить в Реймс.

– Может, это все-таки удастся.

– И затем мы должны изготовить для каждой поддельный пропуск с фотографией. Там это трудно организовать. Здесь мы сможем сделать это за день или два.

– Это не так уж легко. – Перси поднес пропуск Антуанетты к свету свисавшей с потолка лампочки без абажура. – Но вы правы – наши люди в том отделе могут творить чудеса. – Он положил пропуск на стол. – Хорошо. Пусть будут те, кого отвергло УСО.

Флик охватило чувство триумфа. Он готов ее поддержать!

– Ну допустим, что вы найдете достаточно девушек, говорящих по-французски. А как насчет немцев-охранников? Разве они не знают уборщиц в лицо?

– Вероятно, они там работают не каждый вечер – у них должны быть выходные. А мужчины никогда не обращают внимания на тех, кто за ними убирает.

– Не уверен. Обычно солдаты – это сексуально озабоченные юнцы, которые обращают пристальное внимание на всех женщин, с которыми контактируют. Мне кажется, эти люди в шато как минимум флиртуют с теми, кто помоложе.

– Вчера вечером я видела, как эти женщины входят в шато, и не заметила никаких признаков флирта.

– Тем не менее вы не можете быть уверены, что охрана не заметит появление совершенно незнакомой бригады.

– Я не могу судить наверняка, но я совершенно уверена, что нужно попытаться.

– Ладно, а как насчет французов внутри? Телефонистки ведь местные, не так ли?

– Некоторые местные, а некоторых привозят на автобусе из Реймса.

– Не все французы любят Сопротивление – мы оба это знаем. Есть и такие, кто одобряет нацистские идеи. Боже мой, даже в Британии было полно идиотов, считавших, что Гитлер обещает установить сильное правительство для проведения модернизации, в чем мы все нуждаемся. Правда, в последнее время об этих людях что-то не слышно.

Флик покачала головой. Перси не был в оккупированной Франции.

– Не забывайте, что французы прожили четыре года под властью нацистов. Там все с нетерпением ждут вторжения. Девушки с коммутатора будут помалкивать.

– Несмотря на то что королевские ВВС их бомбят?

Флик пожала плечами:

– Могут попасться и враждебно настроенные, но большинство их удержит под контролем.

– Одной надежды тут недостаточно.

– Опять-таки я считаю, что здесь стоит рискнуть.

– Вы до сих пор не знаете, насколько серьезно охраняется этот вход в подвал.

– Вчера это нас не остановило.

– Вчера у вас было пятнадцать бойцов Сопротивления, в том числе несколько ветеранов. В следующий раз у вас будет небольшая группа из отсева.

Флик пустила в ход козырную карту:

– Послушайте, все может окончиться плохо, но что из того? Операция почти ничего не стоит, и мы рискуем жизнями людей, которые в любом случае не участвуют в военных действиях. Что нам терять?

– Я тоже об этом подумал. Послушайте, мне нравится ваш план. Я изложу его шефу. Но думаю, что он его отвергнет – по причинам, которые мы еще не обсуждали.

– По каким?

– Никто, кроме вас, не сможет возглавить эту группу. Но та поездка, из которой вы только что вернулись, должна быть последней. Вы слишком много знаете. Вы два года мотались туда-сюда и вступали в контакт с большинством групп Сопротивления в Северной Франции. Мы не можем отправить вас обратно. Если вас схватят, вы можете всех выдать.

– Я знаю, – мрачно сказала Флик. – Именно поэтому я ношу с собой капсулу с ядом.

Глава восьмая

Генерал сэр Бернард Монтгомери, командующий 21-й армейской группой, которая должна была высадиться во Франции, устроил себе импровизированную штаб-квартиру на западе Лондона, в школе, ученики которой в целях безопасности были эвакуированы. По случайному совпадению именно в этой школе Монти[14] учился в детстве. Совещания проводились в спортзале, и все сидели на твердых деревянных скамейках – генералы, политики, а в одном легендарном случае даже и сам король.

Британцы считали, что это очень мило. Пол Чэнселлор из Бостона, штат Массачусетс, считал, что это полный идиотизм. Что им стоит принести сюда несколько стульев? В общем и целом британцы ему нравились, но не в тех случаях, когда они демонстрировали свою эксцентричность.

Пол входил в личный штаб Монти. Многие считали, что такую честь он заслужил благодаря отцу-генералу, но это было неверное предположение. Пол действительно неплохо чувствовал себя в обществе старших офицеров – отчасти благодаря отцу, но также и потому, что до войны Армия США была крупнейшим потребителем его продукции

(а его фирма производила учебные граммофонные записи, главным образом с курсами обучения иностранным языкам). Ему нравились в военных такие качества, как дисциплина, аккуратность и пунктуальность, но у него была и своя голова на плечах, и Монти полагался на нее все больше и больше.

Пол отвечал за разведку. Он был неплохим организатором, поставив дело так, что нужные Монти отчеты оказывались у него на столе в нужное время, наказывал тех, кто опаздывал, собирал совещания с ключевыми фигурами и от имени шефа подавал дополнительные запросы.

Он лично располагал опытом подпольной работы. В свое время он служил в американской разведке, Управлении стратегических служб, и находился на нелегальной работе во Франции и франкоговорящей Северной Африке (ребенком он жил в Париже, где его отец служил военным атташе в американском посольстве). Шесть месяцев назад Пол был ранен в перестрелке с гестапо в Марселе. Пуля оторвала большую часть левого уха, но от нее пострадала только его внешность. А вот вторая пуля раздробила правое колено, которое уже никогда не придет в норму, и именно по этой причине Полу пришлось перейти на канцелярскую работу.

По сравнению с опасной деятельностью на оккупированных территориях эта работа была легкой, но отнюдь не скучной. Они планировали операцию «Оверлорд», которая должна была положить конец войне. Пол был одним из всего нескольких человек, которые знали дату высадки, – правда, гораздо больше людей могли об этом догадываться. Собственно, возможных дат было три – в зависимости от приливов, морских течений, фаз луны и продолжительности светового дня. Для вторжения требовался день, когда луна поздно восходит, так как первые передвижения армии должны происходить под покровом темноты, но потом нужен лунный свет, когда первые парашютисты начнут прыгать с самолетов и планеров. Отлив на рассвете был нужен для того, чтобы разглядеть препятствия, которые Роммель расположил на побережье. Другой отлив, перед наступлением темноты, требовался для высадки войск второго эшелона. Все эти требования оставляли лишь узкое окно: флот мог отправляться в следующий понедельник, 5 июня, либо в следующий вторник или среду. Окончательное решение должно было быть принято в последнюю минуту (в зависимости от погоды) Верховным главнокомандующим союзников генералом Эйзенхауэром.

Три года назад Пол отчаянно стремился бы занять место в силах вторжения. Его одолевала бы жажда действий, положение домоседа его бы смущало. Теперь он стал старше и мудрее. Он уже выполнил свой долг: в школе он был капитаном команды, выигравшей чемпионат Массачусетса, но теперь он уже никогда не ударит по мячу правой ногой. Что еще важнее, он понимал, что его организационные таланты на войне важнее, чем умение метко стрелять.

Он был чрезвычайно рад тому, что входит в состав команды, планирующей крупнейшую за всю историю десантную операцию. Разумеется, он испытывал и беспокойство. Боевые действия никогда не развертываются в соответствии с планом (хотя Монти – и в этом его слабое место – считает, что у него получается по-другому). Пол знал, что любая его ошибка – описка, пропущенная деталь, не проверенное дважды разведсообщение – приведет к гибели солдат союзников. Несмотря на громадную численность сил вторжения, боевые действия могут развернуться по-разному, причем малейшая ошибка может изменить баланс.

Сегодня на десять утра было назначено пятнадцатиминутное совещание, посвященное французскому Сопротивлению. Это была идея Монти, который придавал деталям исключительное значение. По его мнению, чтобы выиграть сражение, надо не ввязываться в него до тех пор, пока не будут сделаны все необходимые приготовления.

Без пяти десять в зал вошел Саймон Фортескью – один из руководителей МИ-6, секретной разведывательной службы. Этот высокий мужчина в костюме в полоску держался весьма уверенно, но Пол сомневался, что он действительно разбирается в вопросах нелегальной работы. За ним вошел Джон Грейвс, нервного вида государственный служащий министерства экономической войны – правительственного учреждения, курировавшего работу УСО. На Грейвсе была обычная форма чиновника с Уайтхолла – черный пиджак и серые брюки в полоску. Пол нахмурился – Грейвса он не приглашал.

– Мистер Грейвс! – резко сказал он. – Я не знал, что вас к нам приглашали.

– Через секунду я все объясню, – сказал Грейвс. С озабоченным видом он уселся на школьную скамью и раскрыл портфель.

Пол был раздражен – Монти не терпел сюрпризов. Тем не менее Пол не мог просто так вышвырнуть Грейвса из помещения.

Через мгновение туда вошел Монти. Это был маленький человек с острым носом и редеющими волосами. Лицо с коротко подстриженными усами было изборождено глубокими морщинами. Ему было пятьдесят шесть лет, но выглядел он старше. Полу он нравился. Монти был настолько педантичен, что некоторых людей это раздражало и они называли его «старухой». Но Пол считал, что подобная дотошность как раз и спасает человеческие жизни.

Вместе с Монти вошел американец, которого Пол не знал. Монти представил его как генерала Пикфорда.

– Где этот парень из УСО? – глядя на Пола, резко спросил Монти.

– Боюсь, что его вызвали к премьер-министру, – ответил Грейвс. – Он шлет свои глубокие извинения. Надеюсь, я смогу быть вам полезным…

– Я в этом сомневаюсь, – холодно заметил Монти.

Пол внутренне застонал. Это прокол, в котором обвинят именно его. Однако здесь было кое-что еще – британцы играли в какую-то игру, смысла которой он не понимал. Он внимательно смотрел на присутствующих, пытаясь уловить хоть какие-то намеки.

– Уверен, что смогу заполнить пробелы, – спокойно сказал Саймон Фортескью.

Монти казался взбешенным – он обещал генералу Пикфорду брифинг, и вот ключевая фигура отсутствует. Тем не менее он не стал терять время на упреки.

– В предстоящей битве, – без дальнейших предисловий заговорил он, – самый опасный момент нас ожидает вначале. – Странно, что он говорит об опасных моментах, подумал Пол. Обычно у него выходит так, словно все будет происходить с точностью часового механизма. – В течение дня мы будем висеть на скале, держась за нее кончиками пальцев. – Или двух дней, подумал про себя Пол. Или недели. Или даже больше. – Противнику это предоставляет прекрасные возможности. Ему нужно будет лишь прищемить нам пальцы каблуком.

Как просто, подумал Пол. Операция «Оверлорд» была крупнейшей за всю историю человечества: тысячи кораблей, сотни тысяч военнослужащих, миллионы долларов, десятки миллионов патронов. От ее исхода зависит будущее мира. Тем не менее все эти силы можно легко нейтрализовать, если в первые несколько часов дела пойдут плохо.

– Все, что мы сможем сделать, чтобы замедлить ответные действия противника, будет иметь решающее значение, – закончил Монти и посмотрел на Грейвса.

– Ну, УСО, а именно секция Ф, располагает во Франции более чем сотней агентов – собственно, там находятся практически все наши люди, – начал Грейвс. – И за ними, естественно, стоят тысячи бойцов французского Сопротивления. За последние недели мы сбросили им многие сотни тонн оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ.

Вот ответ бюрократа, подумал Пол; он ухитрился сказать обо всем и одновременно ни о чем. Грейвс собирался продолжить, но Монти прервал его, задав ключевой вопрос:

– Насколько это будет эффективно?

Государственный служащий замялся, вместо него поспешил высказаться Фортескью.

– Мои ожидания весьма скромные, – сказал он. – Деятельность УСО дает весьма нестабильные результаты.

Пол понимал, что здесь существует свой подтекст. «Старые» профессиональные разведчики из МИ-6 ненавидели новичков из УСО с их залихватским стилем. Когда силы Сопротивления атаковали немецкие объекты, гестапо сразу же активизировало свою деятельность, из-за чего в руки гестаповцев иногда попадали люди из МИ-6. Здесь Пол был на стороне УСО – война и заключается в том, чтобы наносить удары по врагу.

Похоже, это какая-то игра. Бюрократическая свара между МИ-6 и УСО.

– Каковы же конкретные основания для вашего пессимизма? – спросил Монти.

– Возьмем хотя бы вчерашнее фиаско, – тут же ответил Фортескью. – Когда группа Сопротивления под командованием офицера УСО атаковала телефонный узел возле Реймса.

– Думаю, наша задача состоит не в том, чтобы атаковать телефонные узлы – мы сами сможем их использовать, если вторжение будет успешным, – впервые заговорил генерал Пикфорд.

– Вы совершенно правы, – сказал Монти. – Однако для Сан-Сесиля мы сделали исключение. Это узел доступа для новой кабельной трассы в Германию. Через это здание проходит большая часть телефонного трафика между Верховным командованием в Берлине и немецкими силами во Франции. Его уничтожение не нанесет нам большого вреда – мы ведь не собираемся звонить в Германию, – но нарушит вражеские коммуникации.

– Они переключатся на беспроводную связь, – сказал Пикфорд.

– Именно так, – сказал Монти. – И тогда мы сможем читать их сообщения.

– Благодаря нашим шифровальщикам в Блетчли, – вставил Фортескью.

Пол был в числе тех немногих, кто знал, что британская разведка вскрыла немецкие коды и может читать многие вражеские радиосообщения. МИ-6 очень этим гордилась, хотя, по правде говоря, она была особенно ни при чем – всю работу проделала временная группа математиков и любителей кроссвордов, многие из которых в обычное время были бы сразу арестованы, как только попали в штаб-квартиру МИ-6. Сэр Стюарт Мензис, глава МИ-6 и любитель верховой охоты на лис, ненавидел интеллигентов, коммунистов и гомосексуалистов, в то время как Алан Тьюринг, математик, возглавлявший группу дешифровки, был сразу и тем, и другим, и третьим.

Тем не менее Пикфорд был прав: если немцы не смогут пользоваться телефонными линиями, им придется использовать радио, и тогда союзники будут знать, о чем они говорят. Уничтожение телефонного узла в Сан-Сесиле дало бы союзникам решающее преимущество.

И все-таки операция закончилась неудачей.

– Кто там был старшим? – спросил Монти.

– Я еще не видел полного отчета… – начал Грейвс.

– Могу вам это сказать, – вмешался Фортескью. – Майор Клэре. – Он сделал паузу. – Девушка.

Пол слышал о Фелисити Клэре. Среди узкого круга людей, посвященных в секреты тайной войны союзников, ее имя стало почти легендарным. Она провела во Франции на нелегальном положении дольше, чем кто-либо другой. Ее кодовое имя было «Пантера», и говорили, что она передвигается по улицам оккупированных городов так же бесшумно, как и эта опасная кошка. Также говорили, что это хорошенькая девушка с каменным сердцем – она убила уже не одного врага.

– И что же случилось? – спросил Монти.

– Плохое планирование, неопытный командир и слабая дисциплина – все это сыграло свою роль, – ответил Фортескью. – Здание слабо охранялось, но у немцев солдаты были хорошо подготовлены, и они просто истребили бойцов Сопротивления.

Монти был взбешен.

– Похоже, в деле разрушения линий снабжения Роммеля мы не должны слишком полагаться на французское Сопротивление.

Фортескью кивнул:

– Бомбардировки в этом деле надежнее.

– Думаю, что это не совсем справедливо, – слабо запротестовал Грейвс. – У бомбардировщиков тоже есть минусы. А УСО обходится гораздо дешевле.

– Боже мой, мы здесь не ради справедливости! – проворчал Монти. – Мы просто хотим выиграть эту войну. – Он встал. – Думаю, мы выслушали вполне достаточно, – сказал он генералу Пикфорду.

– Так что нам делать с телефонным узлом? – спросил Грейвс. – УСО разработало новый план…

– Господи! – прервал его Фортескью. – Разве нам нужен еще один провал?

– Разбомбите его, – сказал Монти.

– Мы уже пробовали, – сказал Грейвс. – Бомбы попадают в здание, но ущерб недостаточен, чтобы вывести из строя телефонный узел дольше, чем на несколько часов.

– Тогда бомбите снова, – сказал Монти и вышел из помещения.

Грейвс бросил на представителя МИ-6 взгляд, полный бешенства.

– В самом деле, Фортескью! – сказал он. – Я имею в виду – в самом деле!

Фортескью ничего не ответил.

Все вышли из помещения. Снаружи в коридоре их ожидали двое – мужчина лет пятидесяти в твидовом пиджаке и невысокая светловолосая женщина в поношенном синем кардигане[15] поверх выцветшего хлопчатобумажного платья. Стоя перед витриной со спортивными трофеями, они сильно напоминали директора школы, беседующего с ученицей, – разве что у школьницы на шее красовался ярко-желтый шарф, повязанный, по мнению Пола, с истинно французской элегантностью. Фортескью поспешно прошел мимо них, а Грейвс остановился.

– Они от вас отказались, – сказал он. – Они собираются снова бомбить.

Пол догадался, что женщина и есть Пантера, и посмотрел на нее с интересом. Она была маленькая и стройная, с коротко остриженными вьющимися светлыми волосами и, как заметил Пол, с прекрасными зелеными глазами. Он не назвал бы ее хорошенькой – для этого ее лицо было слишком взрослым. Первоначальное представление о школьнице сразу исчезло – прямой нос и точеный подбородок выглядели для этого слишком агрессивно. Кроме того, в ней было нечто сексуальное, нечто такое, что заставляло Пола гадать, как выглядит это стройное тело, скрытое под убогим платьем.

Заявление Грейвса вызвало у нее возмущение.

– Нет смысла бомбить этот объект с воздуха, подвал ведь укреплен. Господи, с чего это они так решили?

– Возможно, вам стоит спросить вот этого джентльмена, – сказал Грейвс, поворачиваясь к Полу. – Старший советник, познакомьтесь с майором Клэре и полковником Твейтом.

Полу вовсе не улыбалось защищать чужое решение. Захваченный врасплох, он ответил с недипломатичной откровенностью.

– Не вижу, что тут объяснять, – отрывисто сказал он. – Вы провалились, и вам просто не дали второго шанса.

Женщина посмотрела на него с возмущением – она была ниже его сантиметров на тридцать – и со злостью спросила:

– Провалились? Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

Пол почувствовал, что краснеет.

– Возможно, генерала Монтгомери дезинформировали, но разве вы не впервые командовали подобной операцией, майор?

– Вам так сказали? Что причиной стала моя неопытность?

Она все же красива – теперь он это видел. От гнева ее глаза расширились, а щеки покраснели. Но она повела себя слишком грубо, и он решил открыть огонь из всех орудий.

– Это и еще плохое планирование…

– В этом плане все было правильно!

– … а также тот факт, что хорошо подготовленные силы защищали объект от недисциплинированных бойцов.

– Да вы просто невежественная свинья!

Пол невольно отступил назад. Так разговаривать с женщинами ему еще не доводилось. Пусть в ней нет и ста пятидесяти сантиметров, но готов поспорить, что нацисты ее боятся. Глядя на ее взбешенное лицо, он вдруг понял, что больше всего она злится на себя.

– Вы считаете, что это ваша вина, – сказал он. – Никто так не бесится из-за чужих ошибок.

Теперь уже он застал ее врасплох. Челюсть у нее отвисла, сама она словно онемела.

– Ради Бога, успокойтесь, Флик, – впервые заговорил полковник Твейт. – Дайте я угадаю, – повернувшись к Полу, продолжал он, – вам сказал об этом Саймон Фортескью из МИ-6, не так ли?

– Это так, – неохотно признал Пол.

– А он не упомянул, что план атаки базировался на разведданных, поступивших из его организации?

– Не помню.

– А я думаю, что не упомянул, – сказал Твейт. – Спасибо, майор, я больше не хочу вас беспокоить.

Пол не считал, что разговор окончен, но старший по званию посылал его прочь, и ему ничего не оставалось, как подчиниться.

Он явно оказался под перекрестным огнем в ведомственной схватке между МИ-6 и УСО. Больше всего он злился на Фортескью, который использовал совещание, чтобы набрать очки. Правильно ли сделал Монти, решив бомбить телефонный узел, вместо того чтобы дать УСО еще один шанс? Теперь Пол не был в этом уверен.

Перед тем как зайти в свой кабинет, он оглянулся. Майор Клэре все еще спорила с полковником Твейтом – тихим голосом, но лицо ее было оживленным, широкие жесты выражали ярость. Поза у нее была мужская – рука на бедре, тело наклонено вперед, указательный палец она угрожающе выставила перед собой, – и вместе с тем в этом было нечто очаровательное. Пол подумал о том, каково было бы держать ее в объятиях и водить руками по ее маленькому телу. Хоть она и крутая, думал он, но все-таки женщина.

Но вот права ли она? Действительно ли бомбить этот объект бессмысленно?

Он решил задать еще несколько вопросов.

Глава девятая

Закопченная громада кафедрального собора нависала над центром Реймса словно божественный упрек. В полдень небесно-голубая «испано-сюиза» Дитера Франка остановилась возле гостиницы «Франкфурт», реквизированной немецкими оккупантами. Выйдя из машины, Дитер посмотрел вверх, на две приземистые башни колоссальной церкви. Традиционный средневековый дизайн требовал наличия элегантных шпилей, которые из-за недостатка средств так и не были построены. Вот так мирские препятствия разрушают самые благочестивые надежды.

Дитер велел лейтенанту Гессе вести машину в Сан-Сесиль и убедиться, что гестапо готово к сотрудничеству. Ему не хотелось второй раз наталкиваться на отказ со стороны майора Вебера. Когда Гессе уехал, он поднялся в номер, в котором прошлым вечером оставил Стефанию.

Когда Дитер вошел, она встала с кресла. То, что он увидел, доставило ему большое удовольствие. Рыжие волосы Стефании падали на голые плечи, каштановый пеньюар дополняли туфли на высоких каблуках. Жадно ее поцеловав, Дитер провел руками по стройному телу Стефании, благодарный судьбе за ее красоту.

– Как замечательно, что ты так рад меня видеть, – с улыбкой сказала она. Как всегда, между собой они говорили по-французски.

Дитер вдохнул ее аромат.

– Ну, ты пахнешь лучше, чем Ганс Гессе, особенно когда он всю ночь не спит.

Мягкой рукой она откинула назад его волосы.

– Ты всегда шутишь. Но Ганса ты не прикрывал собственным телом.

– Это точно. – Вздохнув, он отпустил ее. – Боже, как я устал!

– Пойдем в постель.

Он покачал головой:

– Мне нужно допросить заключенных. Гессе вернется за мной через час. – Он тяжело опустился на кушетку.

– Я распоряжусь, чтобы тебе дали что-нибудь поесть. – Она нажала кнопку звонка, и через минуту в дверь постучал пожилой официант-француз. Стефания знала Дитера достаточно хорошо, чтобы сама сделать заказ. Она велела принести тарелку ветчины с горячими булочками и салат из помидоров. – Вина? – спросила она.

– Нет – от него я засну.

– Тогда кружку кофе, – сказала она официанту. Когда тот ушел, она села на кушетку рядом с Дитером и взяла его за руку. – Все прошло по плану?

– Роммель был со мной вполне приветлив. – Он озабоченно нахмурился. – Лишь бы мне удалось выполнить те обещания, которые я ему дал.

– Уверена, что ты справишься. – Она не спрашивала подробностей, зная, что он расскажет ей столько, сколько захочет, и не более того.

Он посмотрел на нее с нежностью, не зная, сказать ли то, что было у него на уме. Это может испортить приятную атмосферу – и все же это нужно сказать.

– Если вторжение будет успешным и союзники вернут Францию, для нас с тобой все будет кончено, и ты это знаешь.

Она поморщилась, как от внезапной боли, и отпустила его руку.

– Разве?

Он знал, что ее муж убит на войне, а детей у них не было.

– У тебя есть хоть какие-то родственники? – спросил он.

– Родители умерли много лет назад. У меня есть сестра в Монреале.

– Наверное, стоит подумать, как отправить тебя туда.

Она покачала головой:

– Нет.

– Почему?

Она не смотрела ему в глаза.

– Я просто хочу, чтобы война закончилась, – пробормотала она.

– Нет, не хочешь.

Она продемонстрировала редкую вспышку раздражения.

– Конечно, хочу!

– Для тебя это несколько странно, – с легкой насмешкой сказал он.

– Ты ведь не думаешь, что война – это хорошо?

– Если бы не война, мы бы с тобой не встретились.

– Но ведь она приносит такие страдания!

– Я экзистенциалист. Война дает людям возможность стать такими, какие они есть в действительности: садисты превращаются в мучителей, психопаты – в бравых фронтовиков, головорезы и их жертвы получают возможность играть свои роли по полной программе, а шлюхи всегда заняты делом.

Она бросила на него сердитый взгляд.

– Мне предельно ясно дали понять, какую роль играю я. Он погладил ее по нежной щеке и кончиком пальца коснулся губ.

– Ты куртизанка – причем очень хорошая.

Она отодвинула голову.

– Ты все это говоришь несерьезно. Ты импровизируешь – словно сидишь за пианино.

Он улыбнулся и кивнул – к ужасу своего отца, он немного умел играть джаз. Аналогия была точной. Вместо того чтобы выражать твердые убеждения, он экспериментировал с идеями.

– Может, ты и права.

Гнев Стефании сразу испарился, она стала печальной.

– Ты всерьез говорил о том, что мы расстанемся, если немцы уйдут из Франции?

Он обнял ее за плечи и притянул к себе. Расслабившись, она положила голову ему на грудь. Поцеловав в голову, он погладил ее по волосам.

– Этого не случится, – сказал он.

– Ты уверен?

– Я это гарантирую.

Второй раз за день он давал обещание, которое, возможно, не смог бы выполнить.

В этот момент официант принес еду, и разговор прервался. Дитер слишком устал, чтобы испытывать сильное чувство голода, но он все же съел несколько ложек и выпил весь кофе. Затем он умылся и побрился, после чего сразу почувствовал себя лучше. Когда он застегивал чистую форменную рубашку, в дверь постучал лейтенант Гессе. Поцеловав Стефанию, Дитер вышел из номера.

Машина объехала улицу, движение по которой было перекрыто – ночью опять бомбили, и возле вокзала было разрушено несколько домов. Выехав из города, они направились в Сан-Сесиль.

Дитер сказал Роммелю, что допрос заключенных может дать ему возможность нанести ущерб Сопротивлению перед вторжением, однако Роммель, как и любой военачальник, принял возможность за обещание и теперь будет ждать результатов. К несчастью, любой допрос ничего не гарантировал. Умные заключенные рассказывали сказки, которые было невозможно проверить. Некоторым удавалось покончить жизнь самоубийством до того, как пытки становились невыносимыми. Если в этой группе Сопротивления конспирация была на высоте, каждый знал о других лишь самый минимум и не располагал ценной информацией. Что хуже всего, коварные союзники могли скормить им фальшивую информацию, с тем чтобы, когда они сломаются под пытками, подпольщики внесли свой вклад в заранее разработанный план по дезинформации.

Дитер начал психологическую подготовку. Он должен быть совершенно бездушным и расчетливым. Он не должен позволить, чтобы его тронули физические и душевные страдания, которые он должен причинить этим людям. Значение имело лишь то, даст ли это результат. Закрыв глаза, он почувствовал, как его охватывает полное спокойствие, пробирающий до костей холод, который, как он иногда думал, подобен холоду самой смерти.

Машина въехала на территорию шато. Рабочие вставляли стекла в разбитые окна и заделывали отверстия, оставленные гранатами. В вычурно украшенном зале телефонистки что-то бормотали в свои микрофоны. Через отличающиеся идеальными пропорциями помещения Дитер прошествовал в западное крыло здания, за ним следовал Ганс Гессе. По ступенькам они спустились в укрепленный подвал. Часовой у двери отдал честь и даже не попытался остановить Дитера, который был в форме. Найдя дверь с надписью «Допросная», Дитер вошел внутрь.

В передней комнате за столом сидел Вилли Вебер.

– Хайль Гитлер! – рявкнул Дитер и вскинул руку, заставив Вебера встать. Опустившись на стул, Дитер устроился поудобнее и сказал: – Прошу садиться, майор.

Вебер был взбешен из-за того, что ему предлагают сесть в его собственном кабинете, но выбора у него не было.

– Сколько у нас заключенных? – спросил Дитер.

– Трое.

Дитер был разочарован.

– Так мало?

– В бою мы убили восемь человек. Еще двое за ночь умерли от ран.

Дитер разочарованно хмыкнул. Он ведь приказал, чтобы раненых оставили в живых! Тем не менее теперь не было смысла допрашивать Вебера насчет того, как с ними обращались.

– Как я понимаю, двоим удалось скрыться… – продолжал Вебер.

– Да, – сказал Дитер. – Женщине на площади и мужчине, которого она унесла.

– Совершенно верно. Таким образом, из пятнадцати нападавших мы имеем троих заключенных.

– Где они?

У Вебера забегали глаза.

– Двое в камерах.

Дитер прищурил глаза.

– А третий?

Вебер кивнул в сторону внутренней комнаты.

– Третьего сейчас допрашивают.

Дитер с тяжелым чувством встал и открыл дверь. Прямо возле нее виднелась сгорбленная фигура сержанта Беккера, который держал в руке деревянную палку, напоминающую большую полицейскую дубинку. Весь потный, он тяжело дышал, словно выполнял тяжелое физическое упражнение, и пристально смотрел на привязанного к столбу заключенного.

Дитер пригляделся повнимательнее, и его опасения подтвердились. Несмотря на недавно обретенное спокойствие, он скривился от отвращения. Заключенным была молодая женщина, Женевьева, прятавшая под пальто пистолет-пулемет. Она была совершенно обнажена и привязана к столбу веревкой, проходившей под мышками и державшей на весу ее обмякшее тело. Лицо ее так распухло, что она не могла открыть глаз. Кровь, капавшая изо рта, покрывала подбородок и большую часть груди. Все тело было в синяках. Одна рука висела под странным углом – очевидно, вывернутая из сустава. Волосы на лобке были залиты кровью.

– Что она вам сказала? – спросил у Беккера Дитер.

– Ничего, – смущенно ответил Беккер.

Дитер кивнул, подавляя охвативший его гнев. Именно этого он и ожидал.

Он подошел к женщине поближе.

– Послушайте меня, Женевьева, – сказал он ей по-французски.

Она, казалось, его не слышала.

– Вы хотите сейчас отдохнуть? – снова спросил он.

Никакого ответа.

Он обернулся. На него с вызовом смотрел стоявший в дверях Вебер.

– Вам ясно сказали, что допросы буду проводить я! – с холодным бешенством произнес Дитер.

– Нам приказали предоставить вам доступ, – с самодовольной педантичностью ответил Вебер. – Нам не запретили самим допрашивать заключенных.

– И вы довольны достигнутыми результатами?

Вебер не ответил.

– А что насчет двух других? – сказал Дитер.

– Мы еще не начали их допрашивать.

– Слава Богу, что хоть так. – Тем не менее Дитер был разочарован. Он ожидал, что заключенных будет с полдесятка, а отнюдь не двое. – Ведите меня к ним.

Вебер кивнул Беккеру, который отложил свою дубинку и повел их наружу. В ярко освещенном коридоре Дитер мог видеть, что форма Беккера покрыта пятнами крови.

Вскоре сержант остановился возле двери с глазком. Отодвинув заслонку, он заглянул внутрь.

Это была пустая комната с грязным полом. Из мебели здесь было только стоявшее в углу ведро. На земле сидели двое мужчин. Не разговаривая между собой, они смотрели куда-то в пространство. Дитер внимательно их рассматривал – обоих он уже видел вчера. Старшим был Гастон, который установил заряды. Большой кусок лейкопластыря закрывал рану на голове, которая казалась ненастоящей. Вторым был совсем молодой парнишка, на вид лет семнадцати, и Дитер вспомнил, что его зовут Бертран. На нем не было видно никаких ран, но Дитер, вспомнив, как проходил бой, решил, что тот, возможно, оглушен взрывом ручной гранаты.

Дитер некоторое время молча наблюдал за ними, давая себе время все обдумать. Ему нельзя ошибиться. Он не может позволить себе потерять еще одного из пленных – у него и так осталось всего двое. Мальчишка, видимо, испуган, но может выдержать сильную боль. Второй слишком стар для серьезной пытки и может умереть до того, как сломается, – но он должен быть мягкосердечным. У Дитера начала складываться стратегия допроса.

Закрыв глазок, он вернулся в комнату для допросов. Беккер последовал за ним, снова напоминая глупую, но опасную собаку.

– Сержант Беккер, – приказал Дитер, – отвяжите женщину и поместите ее в камеру с двумя остальными.

– Женщину в мужскую камеру? – запротестовал Вебер.

Дитер скептически посмотрел на него.

– Думаете, она будет этим оскорблена?

Войдя в камеру пыток, Беккер вернулся с изломанным телом Женевьевы.

– Пусть старик как следует на нее посмотрит, а потом приведите его сюда, – сказал Дитер.

Беккер ушел.

Надо избавиться от Вебера, решил Дитер. Тем не менее он понимал, что, получив прямой приказ, Вебер будет сопротивляться.

– Думаю, вы должны остаться здесь, чтобы присутствовать при допросе, – сказал он. – Вы сможете многому у меня научиться.

Как он и ожидал, Вебер сделал прямо противоположное.

– Я так не думаю, – сказал он. – Беккер прекрасно сможет меня обо всем проинформировать. – Дитер изобразил на лице возмущение, и Вебер ушел.

Дитер поймал на себе взгляд лейтенанта Гессе, который тихо сидел в углу. Понимая, как ловко Дитер манипулирует Вебером, тот смотрел на него с восхищением. Дитер пожал плечами.

– Иногда это очень легко, – сказал он.

Вскоре Беккер привел к ним Гастона. Старик был бледен – несомненно, вид Женевьевы произвел на него сильное впечатление.

– Прошу садиться, – по-немецки сказал Дитер. – Хотите закурить?

Гастон посмотрел на него непонимающим взглядом.

Итак, он не знает немецкого языка, и это ценная информация.

Дитер жестом указал ему на стул и предложил сигареты и спички. Гастон взял сигарету и зажег ее трясущимися руками.

Некоторые заключенные ломаются на этой стадии, еще до пыток – просто из страха перед тем, что должно произойти. Дитер надеялся, что так случится и сегодня. Он предложил Гастону альтернативу – или то, что произошло с Женевьевой, или сигареты и хорошее отношение.

– Я собираюсь задать вам несколько вопросов. – Теперь он заговорил по-французски – вполне дружеским тоном.

– Я ничего не знаю, – сказал Гастон.

– О, думаю, что знаете! – сказал Дитер. – Вам шестьдесят с лишним, и, вероятно, вы всю жизнь прожили в Реймсе или его окрестностях. – Гастон этого не отрицал. – Я понимаю, – продолжал Дитер, – что в качестве меры предосторожности члены ячейки Сопротивления используют кодовые имена и сообщают друг другу минимум личной информации. – Гастон невольно кивнул в знак согласия. – Но вы же знаете большинство этих людей не один десяток лет. На встрече участников Сопротивления человек может называть себя Слоном, Священником или Баклажаном, но вы знаете его в лицо, и вы узнаете в нем почтальона Жан-Пьера, который живет на рю де Парк и тайно посещает по вторникам вдову Мартинё, когда его жена считает, что он играет в шары.

Гастон отвернулся, чтобы не смотреть Дитеру в глаза, и тем самым подтвердил его правоту.

– Я хочу, – продолжал Дитер, – чтобы вы поняли, что вы сами решаете, что здесь должно произойти. Боль или избавление от боли; смертный приговор или отсрочка – все зависит от вашего выбора. – Он с удовлетворением заметил, что Гастон как будто ужаснулся еще больше. – Вы ответите на мои вопросы, – продолжал он. – В конечном счете отвечают все. Нельзя только сказать – когда.

В этот момент человек может сломаться, но с Гастоном этого не произошло.

– Я не могу ничего вам сказать, – тихо, почти шепотом произнес он. Он был испуган, но у него еще оставалось немного мужества, и он не собирался сдаваться без боя.

Дитер пожал плечами. Тогда придется идти сложным путем.

– Возвращайтесь в камеру, – по-немецки сказал он Беккеру. – Разденьте мальчишку догола. Приведите его сюда и привяжите к столбу в соседней комнате.

– Есть! – с готовностью ответил Беккер.

Дитер снова повернулся к Гастону.

– Вы скажете мне имена и клички всех мужчин и женщин, которые были с вами вчера, и всех остальных, которые входят в ячейку Сопротивления. – Гастон покачал головой, но Дитер это проигнорировал. – Я хочу знать адреса всех членов ячейки и всех домов, которые они используют.

Гастон сжал в руке сигарету, молча глядя на ее дымящийся конец.

На самом деле это были не самые важные вопросы. Главной целью Дитера было получить информацию, которая могла привести его к другим ячейкам Сопротивления. Но он не хотел, чтобы Гастон это знал.

Мгновение спустя вернулся Беккер с Бертраном. Раскрыв рот, Гастон смотрел, как голого мальчика через комнату для допросов ведут в камеру пыток.

Дитер встал.

– Присмотри за стариком, – сказал он Гессе и вслед за Беккером прошел в камеру.

Он специально оставил дверь чуть-чуть приоткрытой, чтобы Гастон мог все слышать.

Беккер привязал Бертрана к колонне и, прежде чем Дитер успел вмешаться, ударил его в живот. Это был мощный удар сильного мужчины, издавший чмокающий звук. Молодой человек застонал и начал корчиться в муках.

– Нет, нет, нет! – сказал Дитер. Как он и ожидал, методы Беккера были совершенно ненаучными. Сильный молодой мужчина выдержит избиение неопределенно долгое время. – Сначала нужно сделать так, чтобы он ничего не видел. – Достав из кармана большой хлопчатобумажный платок, он завязал им глаза Бертрану. – Вот так. Теперь каждый удар вызовет ужасный шок, а каждый момент между ударами он будет мучиться в ожидании.

Беккер взял свою деревянную дубинку. Дитер кивнул, и Беккер, взмахнув дубинкой, ударил ею по голове жертвы; ломая кости и кожу, твердое дерево издало звучный треск. Бертран вскрикнул от боли и страха.

– Нет, нет, – снова сказал Дитер. – Никогда не бейте объект по голове. Вы можете выбить челюсть, и он не сможет говорить. Еще хуже, если вы повредите мозг, и тогда все, что он скажет, не будет иметь никакой ценности. – Забрав у Беккера деревянную дубинку, он поставил ее в стойку для зонтиков. Из имевшихся там орудий он выбрал стальной ломик и подал его Беккеру. – Теперь помните, что необходимо причинить объекту нестерпимую боль, не подвергая опасности его жизнь или его способность сказать нам то, что нам нужно знать. Не трогайте жизненно важные органы. Сосредоточьтесь на костных тканях – лодыжках, голенях, коленях, пальцах, локтях, плечах, ребрах.

На лице Беккера появилось озабоченное выражение. Обойдя вокруг колонны, он тщательно прицелился и сильно ударил стальным прутом по локтю Бертрана. Мальчик сильно закричал, и Дитер по его крику понял, что это нестерпимая боль.

Беккер, кажется, был очень доволен. «Да простит мне Бог, – подумал Дитер, – что я научил эту тварь эффективнее пытать людей».

Выполняя приказы Дитера, Беккер нанес удары по худым плечам Бертрана, затем по его руке и лодыжке. Между ударами Дитер заставлял Беккера делать паузы, давая время для того, чтобы боль немного уменьшилась, и объект начинал страшиться следующего удара.

Бертран принялся молить о пощаде.

– Пожалуйста, больше не надо! – упрашивал он, охваченный истерикой от боли и страха. Беккер поднял было ломик, но Дитер его остановил. Он хотел, чтобы мольбы продолжались. – Пожалуйста, больше не бейте меня! – плакал Бертран. – Пожалуйста, пожалуйста!

– Часто бывает полезно сломать ногу в начале допроса, – сказал Дитер Беккеру. – Боль достаточно сильная, особенно если сломанную кость еще раз сломать. – Он вытащил кувалду из стойки для зонтиков. – Чуть пониже колена, – сказал он, подавая ее Беккеру. – Как можно сильнее.

Беккер аккуратно прицелился и с силой размахнулся. Лодыжка с треском сломалась. Бертран страшно закричал и потерял сознание. Подняв стоявшее в углу ведро с водой, Беккер плеснул ее Бертрану в лицо. Юноша пришел в себя и снова закричал.

Наконец крики перешли в душераздирающие стоны.

– Что вы хотите? – молил Бертран. – Пожалуйста, скажите, что вам нужно!

Дитер не задавал ему никаких вопросов. Вместо этого он подал Беккеру стальной ломик и указал на сломанную ногу в том месте, где сквозь мышцы выступал неровный белый край кости. Беккер ударил в это место, Бертран закричал и снова потерял сознание.

Дитер решил, что, возможно, этого будет достаточно.

Он вышел в соседнюю комнату. Гастон сидел там, где Дитер его оставил, но теперь это был уже совсем другой человек. Он сидел согнувшись, закрыв лицо руками, и, рыдая, молился Богу. Опустившись перед ним на колени, Дитер отвел руки Гастона от его мокрого лица. Гастон взглянул на него сквозь слезы.

– Только вы можете это остановить, – мягко сказал Дитер.

– Пожалуйста, остановите это, пожалуйста! – прорыдал Гастон.

– Вы будете отвечать на мои вопросы?

Наступила пауза. Бертран снова закричал.

– Да! – выкрикнул Гастон. – Да, да, я скажу вам все, только прекратите!

Дитер громко позвал:

– Сержант Беккер!

– Да, господин майор.

– Пока достаточно.

– Да, господин майор. – В голосе Беккера слышалось разочарование.

Дитер перешел на французский:

– А теперь, Гастон, давайте начнем с руководителя ячейки. Имя и прозвище. Кто он?

Гастон заколебался. Дитер красноречиво посмотрел на открытую дверь в камеру пыток.

– Мишель Клэре, – поспешно сказал Гастон. – Кличка Моне.

Это был прорыв. Самое трудное – это получить первое имя, на остальное не потребуется усилий. Скрывая удовлетворение, Дитер угостил Гастона сигаретой и поднес спичку.

– Где он живет?

– В Реймсе. – Гастон выдохнул дым, теперь он уже дрожал не так сильно. Он назвал адрес возле кафедрального собора.

Дитер кивнул лейтенанту Гессе, который достал блокнот и начал записывать ответы Гастона. Дитер терпеливо расспросил Гастона обо всех участниках штурмовой группы. В некоторых случаях Гастон знал только клички, а двоих мужчин, по его словам, до этого воскресенья он никогда не видел. Дитер ему верил. Неподалеку ожидали двое водителей, которые должны были обеспечить отступление, – молодая женщина по имени Жильберта и мужчина по кличке Маршал. В состав группы, которая называлась ячейкой «Белянже», входили и другие люди.

Дитер спросил об отношениях между членами Сопротивления. Были ли у них любовные связи, в том числе гомосексуальные? Спал ли кто-нибудь из них с чужой женой?

Хотя пытка прекратилась, Бертран продолжал стонать и иногда кричал от боли.

– О нем кто-нибудь позаботится? – вдруг спросил Гастон.

Дитер пожал плечами.

– Пожалуйста, приведите ему врача.

– Хорошо – когда мы закончим нашу беседу.

Гастон рассказал Дитеру, что Мишель и Жильберта были любовниками, несмотря на то что Мишель был женат на Флик, светловолосой девушке с площади.

До сих пор Гастон рассказывал о ячейке, которая была почти уничтожена, так что его рассказ в основном представлял академический интерес. Теперь Дитер перешел к более важным вопросам:

– Когда агенты союзников прибывают в этот район, как они устанавливают контакт?

Об этом никто не должен знать, сказал Гастон. Там был какой-то связник-посредник. Тем не менее кое-что ему известно. Агентов встречала женщина по кличке Буржуазия. Гастон не знал, где она их встречала, но она приводила их к себе домой, а потом отправляла к Мишелю.

С Буржуазией никто не встречался – даже Мишель.

Дитер был расстроен тем, что Гастон так мало знает об этой женщине. Но во всяком случае, теперь он знает о связнике.

– Вы знаете, где она живет?

Гастон кивнул:

– Один из агентов проговорился. У нее дом на рю дю Буа[16]. Номер одиннадцать.

Дитер постарался скрыть свое ликование. Это была чрезвычайно важная информация. Противник, возможно, отправит новых агентов, пытаясь восстановить ячейку «Белянже». Дитер сможет перехватить их на явочной квартире.

– А когда им нужно уходить?

Их забирает самолет на поле под кодовым наименованием Шан-де-Пьер. На самом деле это пастбище возле деревни Шатель, сообщил Гастон. Есть еще одна посадочная площадка под кодовым наименованием Шан-д’Ор[17], но он не знает, где она находится.

Дитер спросил Гастона о связи с Лондоном. Кто отдал приказ об атаке на телефонную станцию? Гастон пояснил, что ячейкой командовала Флик – майор Клэре, которая получала приказы из Лондона. Дитер был заинтригован. Женщина-командир? Впрочем, он видел ее под огнем. Она должна быть хорошим руководителем.

В соседней комнате Бертран начал вслух молиться о смерти.

– Прошу вас, – сказал Гастон. – Приведите доктора.

– Только расскажите мне о майоре Клэре, – сказал Дитер. – После этого кто-нибудь сделает Бертрану инъекцию.

– Она очень важная персона, – сказал Гастон, желая предоставить Дитеру информацию, которая его удовлетворит. – Говорят, она дольше всех проработала в подполье. Она объездила всю Северную Францию.

Дитер был ошеломлен.

– Она имеет контакты с различными ячейками?

– Думаю, что да.

Это было необычно – и это означало, что она может стать ценнейшим источником информации о французском Сопротивлении.

– Вчера она скрылась после боя. Как вы думаете, куда она направилась?

– Уверен, что в Лондон, – сказал Гастон. – Чтобы доложить о рейде.

Дитер про себя выругался. Она нужна ему во Франции, где он мог бы схватить ее и допросить. Если он ее поймает, то сможет уничтожить половину французского Сопротивления – как он и обещал Роммелю. Но она была вне его досягаемости.

Он встал.

– Пока что это все, – сказал он. – Ганс, приведи врача к заключенным. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них сегодня умер – возможно, они еще что-нибудь нам сообщат. После этого отпечатай свои заметки и утром принеси их мне.

– Так точно, господин майор.

– И сделай экземпляр для майора Вебера – но не отдавай, пока я не скажу.

– Понятно.

– Я сам доеду до гостиницы. – И Дитер вышел из помещения.

Головная боль началась, как только он оказался на свежем воздухе. Потирая лоб рукой, он добрался до машины и выехал из деревни, направляясь в Реймс. Отражаясь от дорожного полотна, послеполуденное солнце било ему прямо в глаза. Мигрень часто настигала его после допросов – через час он станет слепым и беспомощным. Нужно добраться до гостиницы, прежде чем приступ достигнет своего пика. Не желая тормозить, он постоянно подавал звуковой сигнал. Рабочие, не спеша возвращавшиеся домой с виноградников, разбегались в разные стороны. Лошади пятились, какая-то телега свалилась в придорожную канаву. Глаза Дитера слезились от боли, к горлу подступала тошнота.

Он сумел доехать до городка, не разбив машину. Сумел добраться до центра. Возле гостиницы «Франкфурт» он не столько припарковал, сколько бросил машину и, с трудом сохраняя твердую походку, поднялся в номер.

Стефания сразу поняла, что произошло. Пока он снимал форменный китель и рубашку, она достала из чемодана полевой медицинский комплект и наполнила шприц смесью морфина. Дитер упал на кровать, и она погрузила иглу в его руку. Боль почти сразу утихла. Стефания легла рядом, поглаживая лицо Дитера кончиками пальцев.

Через несколько мгновений он потерял сознание.

Глава десятая

Флик жила в однокомнатной квартире, находящейся в большом старом доме на Бесуотер. Квартира располагалась на чердаке – при бомбежке, пройдя через крышу, бомба попадет прямо на ее постель. Флик проводила там мало времени, но не из страха перед бомбами, а потому, что ее реальная жизнь проходила в других местах – во Франции, в штаб-квартире УСО или в одном из разбросанных по всей стране учебных центров. В комнате было немного вещей: фотоснимок играющего на гитаре Мишеля, полка с сочинениями Флобера и Мольера на французском языке, акварель с изображением Ниццы, которую она нарисовала в пятнадцатилетнем возрасте. В небольшом шкафу три ящика занимала одежда, один – оружие и боеприпасы.

Чувствуя себя усталой и опустошенной, Флик разделась, легла в постель и принялась листать журнал «Пэрейд». В прошлую среду в бомбардировках Берлина участвовало 1500 самолетов, прочитала она. Это было трудно себе представить. Она попыталась вообразить, на что это должно быть похоже для живущих там рядовых немцев, но все ее фантазии не простирались дальше средневековых картин с изображением ада, где голые люди сгорают заживо в языках пламени. Перевернув страницу, она прочитала глупую историю о второсортных «В-сигаретах», которые выдавали за «Вудбайнз»[18].

Мысленно она все время возвращалась ко вчерашнему провалу. Заново проигрывая бой в своем воображении, она десятки раз представляла себе, как принимает другие решения, вместо поражения ведущие к победе. Но Флик боялась не только поражения, она также страшилась потерять мужа и гадала, нет ли здесь какой-то связи. Плохая жена, плохой руководитель – может, в ее характере есть какой-то серьезный недостаток?

Теперь, когда выдвинутый ею альтернативный план был отвергнут, у нее не было никакой возможности себя реабилитировать. Все эти храбрые люди умерли ни за что.

В конце концов она погрузилась в тяжелый сон. Проснулась она от того, что кто-то колотит в дверь и зовет: «Флик, к телефону!» Это был голос одной из девушек, живших в квартире этажом ниже.

Часы на книжной полке показывали шесть часов.

– А кто спрашивает? – крикнула Флик.

– Он просто сказал, что звонит с работы.

– Иду! – Она накинула халат. Не зная, сколько сейчас времени – шесть утра или шесть вечера, она выглянула на улицу из своего маленького окна. Предзакатное солнце виднелось над элегантными домами Лэндброк-гроув. Флик сбежала по лестнице к телефону, стоявшему в холле.

– Извините, что разбудил, – сказал голос Перси Твейта.

– Ничего страшного. – Она всегда была рада слышать в трубке голос Перси. Она очень тепло к нему относилась, хотя он посылал ее навстречу опасности. Руководить разведчиками – работа нервная, и некоторые старшие офицеры старались подавить эмоции, бездушно относясь к гибели или захвату своих людей, но Перси никогда этого не делал. Каждую потерю он воспринимал как личную утрату. Именно из-за этого Флик знала, что он никогда не подвергнет ее ненужному риску. Она ему доверяла.

– Вы можете сейчас приехать на Орчард-корт?

Флик предположила, что командование пересмотрело свое отношение к ее плану захвата телефонной станции, и ее сердце наполнилось надеждой.

– Монти передумал?

– Боюсь, что нет. Но я хочу, чтобы вы кое с кем побеседовали.

Она закусила губу, подавляя свое разочарование.

– Я буду через несколько минут.

Она быстро оделась и на метро добралась до Бейкер-стрит. Перси ждал ее в квартире на Портман-сквер.

– Я нашел радиста. Опыта у него нет, но он прошел подготовку. Завтра я отправляю его в Реймс.

Флик задумчиво посмотрела в окно, чтобы оценить погоду, как всегда делала, когда намечался полет. В целях безопасности шторы у Перси были задернуты, но Флик все равно знала, что погода прекрасная.

– В Реймс? Зачем?

– Сегодня мы ничего не получили от Мишеля. Мне нужно знать, что осталось от ячейки «Белянже».

Флик кивнула. Радист Пьер был членом штурмовой группы. Предположительно он схвачен или убит. Возможно, Мишелю удалось обнаружить передатчик Пьера, но он не умел с ним обращаться и уж точно не знал кодов.

– И в чем тут смысл?

– В последние несколько месяцев мы направили им тонны взрывчатки и боеприпасов. Я хочу, чтобы они пустили их в ход. Телефонная станция – самый важный объект, но не единственный. Даже если никого не осталось, кроме Мишеля и еще двух человек, они все равно смогут взрывать железнодорожные пути, перерезать телефонные провода, снимать часовых – все это небесполезно. Но я не могу ими руководить, если нет связи.

Флик пожала плечами. С ее точки зрения, шато было единственно достойным объектом, все остальное казалось ей мелочью. Впрочем, какая разница?

– Конечно, я его проинструктирую.

Перси внимательно посмотрел на нее и, помедлив, спросил:

– Как там Мишель – не считая ранения?

– Прекрасно. – Флик немного помолчала. Перси пристально смотрел на нее. Она не смогла бы его обмануть, он слишком хорошо ее знал. – Дело в одной девушке, – вздохнув, наконец сказала она.

– Я этого боялся.

– Не знаю, что еще осталось от моего брака, – горько сказала Флик.

– Мне очень жаль.

– Мне бы здорово помогло, если бы я могла сказать себе, что не зря принесла жертву, нанесла мощный удар и облегчила вторжение.

– За последние два года вы сделали гораздо больше других.

– На войне не бывает серебряных медалей.

– Вы правы.

Флик встала. Она была благодарна Перси за проявленное сочувствие, но из-за этого ей сейчас хотелось плакать. – Пожалуй, надо проинструктировать нового радиста.

– Его кличка Вертолет. Он ожидает в кабинете. Боюсь, что умом он не блещет, но парень смелый.

Флик это показалось странным.

– Если он не слишком умный, зачем его посылать? Он может поставить под угрозу остальных.

– Как вы уже говорили – для нас это очень важно. Если вторжение провалится, мы потеряем Европу. Мы должны бросить на врага все, что у нас есть, так как другого шанса у нас не будет.

Флик мрачно кивнула – он противопоставил ей ее собственный довод. Тем не менее он был прав. Разница заключалась лишь в том, что под угрозой могут оказаться жизни людей, включая жизнь Мишеля.

– Хорошо, – сказала она. – Пожалуй, пора этим заняться.

– Он горит желанием вас увидеть.

Флик нахмурилась.

– Горит желанием? Почему?

Перси сухо улыбнулся.

– Идите – сами все увидите.

Из гостиной, где стоял письменный стол Перси, Флик вышла в коридор, и его секретарша, печатавшая что-то на пишущей машинке, направила ее в другую комнату.

У двери Флик немного задержалась. Вот так, сказала она себе: соберись и работай, в надежде, что со временем все забудешь.

Она вошла в кабинет – небольшую комнату с квадратным столом и несколькими разнокалиберными стульями. Вертолет оказался светлокожим парнем лет двадцати двух в твидовом костюме в светло-коричневую, оранжевую и зеленую клетку. За версту было видно, что он англичанин. К счастью, перед тем как он сядет в самолет, его должны переодеть во что-то такое, что не вызовет подозрений в маленьком французском городке. На службе у УСО были французские портные, которые шили для оперативников одежду, которую носят на континенте (потом этой одежде часами придавали убогий и поношенный вид, чтобы она не бросалась в глаза своей новизной). Тем не менее с розовыми щеками и светло-рыжими волосами Вертолета они ничего сделать не могли. Оставалось только надеяться, что гестапо подумает, будто в нем есть капля германской крови.

Когда Флик представилась, он сказал:

– Собственно, мы уже встречались.

– Извините, не помню.

– Вы учились в Оксфорде с моим братом Чарльзом.

– Чарли Стэндиш – ну конечно! – Флик вспомнила еще одного юношу в твиде. Тот был выше и стройнее, чем Вертолет, но, вероятно, не умнее – он так и не получил диплом. Насколько она помнила, Чарли бегло говорил по-французски – у них было кое-что общее.

– Собственно, вы один раз были у нас дома в Глостершире.

Флик вспомнила выходные, проведенные в тридцатые годы в одном деревенском доме, и проживавшую там семью – приятного отца-англичанина и шикарную мать-француженку. У Чарли был младший брат, Брайан, неуклюжий подросток в шортах, страшно гордившийся своим новым фотоаппаратом. Она с ним немного поговорила, и он в нее влюбился.

– Как там Чарли? После окончания университета я его не видела.

– Собственно, он умер. – Брайана внезапно охватила скорбь. – В сорок первом. Собственно, он погиб в этой п-проклятой пустыне.

Флик боялась, что он заплачет. Взяв его руку в свои, она сказала:

– Брайан, мне очень-очень жаль.

– Это очень мило с вашей стороны. – Он тяжело сглотнул и с видимым усилием взял себя в руки. – Я видел вас и после этого – один раз. Вы читали лекцию для нашей учебной группы в УСО. Мне не представилась возможность поговорить с вами после нее.

– Надеюсь, мое выступление было полезным.

– Вы говорили о предателях в движении Сопротивления и о том, что с ними делать. «Это очень просто, – сказали вы. – Нужно приставить ствол пистолета к затылку мерзавца и два раза нажать на спусковой крючок». Собственно, вы нас до смерти напугали.

Он смотрел на нее с обожанием, и Флик начала понимать, на что намекал Перси. Кажется, Брайан до сих пор был к ней неравнодушен. Отойдя от него, она села по другую сторону стола и сказала:

– Ну, давайте начнем. Как вы знаете, вам предстоит установить контакт с ячейкой Сопротивления, которая почти уничтожена.

– Да, я должен выяснить, что от нее осталось и что она может делать – если вообще может.

– Скорее всего некоторые ее члены были схвачены во время вчерашнего боя и прямо сейчас их допрашивают в гестапо. Поэтому вам нужно быть особенно осторожным. В Реймсе вы свяжетесь с женщиной по кличке Буржуазия. Каждый день в три часа она приходит на молитву в крипту кафедрального собора. Обычно она там одна, но на тот случай, если там появится кто-то еще, на ней будут разные туфли – одна черная, другая коричневая.

– Это довольно легко запомнить.

– Вы скажете ей: «Помолитесь за меня». Она ответит: «Я молюсь за мир». Это пароль.

Он повторил эти слова.

– Она отведет вас к себе домой и свяжет с руководителем ячейки «Белянже» – его кодовое имя Моне. – Она говорила о своем муже, но Брайану незачем было об этом знать. – Пожалуйста, не сообщайте адрес или настоящее имя Буржуазии другим членам ячейки, когда с ними встретитесь… из соображений безопасности лучше, чтобы они этого не знали. – Флик лично привлекла Буржуазию к работе и сделала связником. Даже Мишель с ней не встречался.

– Понятно.

– У вас есть ко мне вопросы?

– Уверен, что мне нужно спросить у вас сотню вещей, но ничего в голову не приходит.

Она встала и обошла вокруг стола, чтобы пожать ему руку.

– Ну что ж, удачи.

Он задержал ее руку.

– Я не забыл те выходные, когда вы приезжали к нам домой, – сказал он. – Я думал, что вы ужасная зануда, но вы были ко мне очень добры.

– Вы были милым ребенком, – улыбнувшись, небрежно сказала она.

– Собственно, я тогда в вас влюбился.

Ей хотелось отдернуть руку и уйти, но завтра он может умереть, и она не могла позволить себе такую жестокость.

– Я польщена, – ответила она, стараясь выдержать шутливо-дружеский тон.

Это ничего не дало – он был по-прежнему серьезен.

– Я подумал… может, вы… просто на счастье – меня поцелуете?

Она заколебалась. Ну и ладно, решила она и, встав на цыпочки, легонько поцеловала его в губы. Поцелуй длился всего секунду. От удовольствия мальчишка застыл на месте. Флик слегка потрепала его по щеке.

– Возвращайся живым, Брайан, – сказала она. И вышла.

Когда она вернулась в комнату, где сидел Перси, на столе лежала стопка книг и какие-то фотографии.

– Все в порядке? – спросил он.

Она кивнула.

– Он не очень годится для нелегальной работы, Перси.

Перси пожал плечами.

– Он смел, говорит по-французски как парижанин и может метко стрелять.

– Два года назад вы бы направили его в армию.

– Это точно. А теперь я собираюсь направить его в Сэнди. – В находящейся недалеко от аэродрома Темпсфорд деревне Сэнди Брайана переоденут в ту одежду, которую носят французы, и выдадут фальшивые документы, которые ему понадобятся, чтобы проходить через гестаповские кордоны и покупать продукты. Перси встал и подошел к двери. – Пока я буду его провожать, может, посмотрите галерею негодяев? – Он указал на лежавшие на столе фотографии. – Это всё фотографии немецких офицеров, сделанные МИ-6. Если среди них окажется человек, которого вы видели на площади в Сан-Сесиль, мне было бы интересно узнать его имя. – И он вышел.

Флик взяла в руки одну из книг. Это был ежегодный альбом с фотографиями выпускников военной академии – двести маленьких, размером с почтовую марку, снимков цветущих молодых людей. Таких книг было с десяток или даже больше, рядом лежало несколько сотен фотографий.

Флик не хотелось провести всю ночь, глядя на фотопортреты, но, возможно, ей удастся сузить круг поисков. Человеку с площади на вид было около сорока. Он должен был закончить академию в возрасте что-то около двадцати двух лет, так что год выпуска должен быть примерно 1926-й. Все ежегодники были гораздо новее.

Она обратила свое внимание на рассыпанные по столу фотографии. Просматривая их, она постаралась вспомнить об этом человеке все, что можно. Он довольно высок и хорошо одет, но на снимке этого не увидишь. У него густые темные волосы, подумала она, и хотя он был гладко выбрит, все же казалось, что у него могла бы отрасти приличная борода. Она вспомнила темные глаза, четко очерченные брови, прямой нос, квадратный подбородок… в общем, он очень похож на киногероя.

Лежавшие на столе фотографии были сделаны при самых разных обстоятельствах. Некоторые снимки были взяты из газет и изображали офицеров, пожимающих руку Гитлеру, инспектирующих войска или глядящих на танки или самолеты. Некоторые, похоже, были сделаны разведчиками. Эти, самые реалистичные из всех фотографий, были сняты в толпе, из машины, через окно, и на них были изображены офицеры в магазине, с детьми, подзывающие такси или раскуривающие трубку.

Флик просматривала фотографии как можно быстрее, откладывая их в одну сторону. Каждого темноволосого мужчину она рассматривала чуть подробнее. Но никто из них не был так красив, как мужчина, которого она видела на площади. Она сначала пропустила снимок человека в полицейской форме, но затем снова к нему вернулась. Форма ввела ее в заблуждение, но после тщательного изучения Флик решила, что это именно он.

Она перевернула фотографию. На обороте ее был приклеен клочок бумаги с машинописным текстом. Там было напечатано следующее:

ФРАНК, Дитер Вольфганг, иногда «Франки»; родился в Кельне 3 июня 1904 г.; ок. Университет им. Гумбольдта в Берлине и полицейскую школу в Кельне; в 1930 г. жен. на Вальтрауд Лёве, 1 сын и 1 дочь; суперинтендант, отдел уголовного розыска полиции Кельна до 1940 г.; майор, управление разведки Африканского корпуса до…

Один из лучших офицеров в разведывательном аппарате Роммеля, считается крупным специалистом по ведению допросов и беспощадным садистом.

Флик содрогнулась при мысли о том, что оказалась так близко от столь страшного человека. Опытный полицейский детектив, предоставивший свои способности в распоряжение военной разведки, был чрезвычайно опасным врагом. А наличие семьи в Кельне, похоже, не мешало ему иметь любовницу во Франции.

Когда Перси вернулся, Флик подала ему фотографию.

– Это он.

– Дитер Франк! – сказал Перси. – Мы о нем знаем. Как интересно! Судя по тому, что вы услышали на площади, Роммель, кажется, поручил ему некую работу по противодействию движению Сопротивления. – Он сделал пометку в своем блокноте. – Надо известить МИ-6, ведь это они дали нам эти снимки.

В дверь постучали, и в комнату заглянула секретарша Перси.

– Тут вас желают видеть, полковник Твейт. – У девушки был кокетливый вид. Солидный Перси никогда не вызывал у секретарей подобной реакции, поэтому Флик предположила, что посетитель – интересный мужчина. – Американец, – добавила девушка. Это все объясняет, подумала Флик. Американцы – это само обаяние, по крайней мере для секретарей.

– А как он нас нашел? – спросил Перси. Адрес на Орчард-корт считался секретным.

– Он был на Бейкер-стрит, шестьдесят четыре, и они направили его сюда.

– Им не следовало этого делать. Видимо, он был очень настойчив. Как его зовут?

– Майор Чэнселлор.

Перси посмотрел на Флик. Она не знала никого по фамилии Чэнселлор. Затем она вспомнила нахального майора, который так грубо вел себя с ней в штаб-квартире Монти.

– Господи, это же он! – с отвращением сказала она. – Что ему нужно?

– Просите его, – сказал Перси.

Пол Чэнселлор вошел в комнату. Он хромал, чего Флик утром не заметила. Вероятно, с течением дня хромота усиливалась. У него было приятное лицо типичного американца, с большим носом и выступающим подбородком. Любые претензии на красоту портило левое ухо, вернее, то, что от него осталось, то есть фактически одна треть – в основном мочка. Флик решила, что он был ранен в бою.

– Добрый вечер, полковник, – отдав ему честь, сказал Чэнселлор. – Добрый вечер, майор.

– Мы здесь в УСО не придаем особого значения правилам отдания чести, Чэнселлор. Прошу садиться. Что привело вас сюда?

Усевшись, Чэнселлор снял форменный головной убор.

– Я рад, что застал вас обоих, – сказал он. – Большую часть дня я обдумывал тот утренний разговор. – Он самокритично усмехнулся. – Должен признаться, часть времени я потратил, сочиняя уничтожающие замечания, до которых вовремя не додумался.

Флик не удержалась от улыбки – она делала то же самое.

– Вы намекнули, полковник Твейт, что люди из МИ-6, возможно, не сказали всей правды насчет атаки на телефонную станцию, и это отложилось у меня в памяти. Тот факт, что майор Клэре вела себя со мной так грубо, не обязательно означает, что она искажала факты.

Флик уже была почти готова его простить, но тут она возмутилась.

– Я? Грубо?

– Замолчите, Флик, – сказал Перси.

Она закрыла рот.

– Поэтому я послал за вашим отчетом, полковник. Разумеется, запрос был сделан не от меня лично, а из аппарата Монти, так что его доставили с удвоенной скоростью нарочным мотоциклистом из КМСП.

Это серьезный тип, который знает, какие рычаги военной машины нужно нажимать, подумала Флик. Хоть он и самодовольная свинья, но может стать полезным союзником.

– Когда я его прочитал, то понял, что главной причиной поражения стали неверные разведданные.

– Которые предоставила МИ-6! – с возмущением сказала Флик.

– Да, я это заметил, – с мягким сарказмом сказал Чэнселлор. – Очевидно, МИ-6 прикрывала собственную некомпетентность. Сам я не профессиональный военный, но мой отец таковым является, поэтому я знаком с излюбленными трюками военных бюрократов.

– О! – задумчиво сказал Перси. – Так вы сын генерала Чэнселлора?

– Да.

– Продолжайте.

– МИ-6 ни в коем случае не смогла бы отмазаться, если бы на том совещании присутствовал ваш шеф, который мог бы сообщить версию УСО. Не может быть простым совпадением, что в последнюю минуту его вызвали в другое место.

Перси посмотрел на него с сомнением.

– Его вызвал премьер-министр. Не представляю, как МИ-6 могло бы это организовать.

– Черчилля на том совещании не было. Его вел помощник с Даунинг-стрит. А организовали совещание по предложению МИ-6.

– Ну, будь я проклята! – с возмущением сказала Флик. – Они такие змеи!

– Если бы они проявляли такую же сообразительность в сборе разведданных! – сказал Перси.

– Я также подробно изучил ваш план, майор Клэре, по тайному проникновению в шато с помощью группы, замаскированной под уборщиц. Конечно, это рискованно, но может сработать.

Неужели это означает, что ее план будет снова рассмотрен? Флик не смела задать этот вопрос.

Перси пристально посмотрел на Чэнселлора.

– И что же вы собираетесь с этим делать?

– По случайному совпадению сегодня вечером я ужинал с отцом. Я рассказал ему всю эту историю и спросил, что в подобных обстоятельствах должен делать адъютант генерала. Мы были в «Савое».

– И что же он сказал? – нетерпеливо спросила Флик. Ей было все равно, в каком ресторане они ужинали.

– Что я должен пойти к Монти и сказать ему, что он совершил ошибку. – Он скривился. – Для любого генерала это нелегко. Они очень не любят менять принятые решения. Но иногда это нужно делать.

– И что же вы? – с надеждой спросила Флик.

– Я уже это сделал.

– А вы времени зря не теряете! – с удивлением заметил Перси.

Флик задержала дыхание. После сегодняшнего отчаяния казалось невероятным, что она получит еще один шанс, к которому так стремилась.

– В конечном счете он отнесся к этому положительно, – сказал Чэнселлор.

Флик не могла сдержать своего возбуждения.

– Ради Бога – что именно он сказал о моем плане?

– Он его утвердил.

– Слава Богу! – Она вскочила, не в силах усидеть на месте. – Еще один шанс!

– Замечательно! – сказал Перси.

Чэнселлор поднял руку.

– Еще два момента. Первый, возможно, вам не понравится. Командовать операцией он назначил меня.

– Вас? – сказала Флик.

– Но почему? – сказал Перси.

– Когда генерал отдает приказ, его нельзя подвергнуть перекрестному допросу. Мне жаль, что это приводит вас в уныние. Даже если вы мне не доверяете, Монти мне верит.

Перси пожал плечами.

– И какое же второе условие? – спросила Флик.

– Это ограничение по времени. Я не могу сказать вам, когда произойдет вторжение, к тому же дата еще точно не определена. Но я могу сказать вам, что мы должны провести нашу операцию очень быстро. Если вы не достигнете цели к полуночи следующего понедельника, вероятно, будет уже слишком поздно.

– Следующего понедельника! – воскликнула Флик.

– Да, – сказал Пол Чэнселлор. – У нас ровно одна неделя.