Глава 12
Выход в город
Прошло два дня подготовки. Белинский обсуждал с Кирьяновым последние детали предстоящей операции. Капитан уже был в гражданской одежде. Чтобы она выглядела ношеной, прапорщик Новосад купил ее в еврейских лавках на Замарстынове. Это был черный, почти новый костюм, принадлежавший, по словам торговца, какому-то графу с Иезуитской, слегка разношенные ботинки из фирменного магазина Медлинга и вполне приличная мягкая шляпа всего за пол-рынского[28]. В потертом саквояже, помимо всего необходимого для путешествующего человека, лежали две пачки денег в рублях и австрийских кронах, а также револьвер восьмого калибра с восемью патронами в барабане. На соседней улице Костюшко стоял фиакр, готовый доставить «Лангерта» на Мариацкую[29]в гостиницу «Европейская».
– Павел Андреевич, прошу вас быть предельно осторожным и внимательным, – давал последние наставления Кирьянов. – В случае каких-либо неожиданностей не торопитесь, постарайтесь связаться с нами. И вот еще что, – добавил он совсем серьезным тоном, – думаю, неправильно было бы скрывать от вас мое личное мнение о нашей операции. Все, задуманное нами, основывается на показаниях Лангерта, которые могут оказаться чистой выдумкой, сочиненной им для спасения собственной шкуры. Не исключено, что он рассчитывал таким образом попасть во Львов и там попытаться скрыться, когда мы будем использовать его в операции.
Во всяком случае, мы не должны оплошать. В ставке серьезно полагают, что большинство неудач на фронте объясняется действиями шпиона в самом штабе, и они уверены, что сейчас представился прекрасный случай его поймать. Откровенно говоря, я бы на их месте искал предателя в почтово-телеграфном ведомстве и навел бы порядок в шифровальных службах. Австрийские пленные офицеры не раз признавались, что свободно вскрывали криптографические системы, пользуясь нашей безалаберностью. – Кирьянов посмотрел на часы. – Ну что ж, пора. Ваш поезд полчаса назад прибыл на Центральный вокзал.
Они обнялись, и капитан, взяв саквояж, направился к черному выходу.
Не успел Белинский подъехать к «Европейской», как его обступила толпа уже знакомых ему по вокзалу факторов, наперебой предлагавших свои услуги:
– Etwas kaufen?[30]
– Gans ordentiches?[31]
– Fir unterhaltung?[32]
В фойе гостиницы стоял рояль и широкие, удобные кресла. На стенах висели портреты мужчин и женщин, одетых по моде прошлого века. В ресторане оркестр играл мелодии Штрауса. Официанты обносили напитками компании уже явно подвыпивших военных. Здесь можно было видеть представителей всех родов войск российской армии: офицеров пехоты и артиллеристов, гусаров и армейских казаков, штабных, священников, врачей полевых госпиталей и даже сестер милосердия в белых косынках с красным крестом, примостившихся в углу за чаем. Пьяные полковники и генералы сидели за одним столом с младшими офицерами, громко споря в густом папиросном дыму о спасительной миссии России, человеческой судьбе, предательстве министров, эгоизме союзников и зверствах противника.
Большинство из них направлялись на фронт, и здесь не действовал приказ военного коменданта относительно проживания офицерских чинов исключительно при своих частях, запрета знакомств с публичными женщинами и употребления спиртных напитков.
Получив ключ у портье, Белинский поднялся в свой номер. Впервые после долгого бытия не в одиночестве он мог наконец написать письмо матери. А потом он долго лежал с открытыми глазами и думал о неожиданном задании и этом необычном, застывшем в Средневековье городе с его многоязычными обитателями.
Утром у капитана возникло ощущение, будто он проснулся в городе своей юности Вильно – так знакомы были эти ранние звоны колоколов, бой часов на ратуше, гул первых трамваев и скрежет открывающихся ставен в магазинах и лавках.
В пустом зале ресторана, куда он спустился позавтракать, за чашкой кофе, раскладывая пасьянс, сидела в одиночестве дама. Заметив капитана, она улыбнулась ему той улыбкой, которая обычно не оставляет никаких сомнений относительно намерений ее обладательницы.
Портье сообщил Белинскому номер телефона, по которому его просили срочно позвонить. Это был Кирьянов:
– Хорошо, что тебя застал. Я уже послал к тебе Новосада. Дело в том, что только что прибыли вещи, найденные у Лангерта при аресте. На фото в удостоверении он, в отличие от фотографии, полученной нами из Брест-Литовска, без бороды и усов. Тебе следует побриться.
Взяв со стойки свежий номер «Газеты ранней», капитан вышел из гостиницы и двинулся вдоль по Мариацкой, по которой сейчас, в отличие от предвоенных времен, не громыхали многочисленные экипажи и не дефилировала шумная толпа.
До запланированного визита к адвокату Коркесу он решил немного пройтись по утреннему городу.
Вдоль сверкающих дорогими ювелирными украшениями витрин магазинов, внимательно поглядывая на каждого встречного, прохаживался военный патруль – три солдата под командой зауряд-прапорщика и унтер-офицера.
Солдаты навешивали на трамвайные и фонарные столбы телефонные провода. Ответственность за их сохранность возлагалась на дворников, как их здесь именовали – дозорцев, которые наблюдали за работой солдат из соседних домов.
Возле кухонь бесплатного питания уже скапливался народ в надежде получить свои пол-литра супа от сердобольных монашек. Несмотря на предпринимаемые усилия новой администрации, продовольственная проблема в городе оставалась сложной. Исправить быстро положение мешала специфика завоза провизии во Львов. До войны почти все продукты поступали в город издалека. Крестьяне соседних гмин[33], где основными сельскохозяйственными культурами являлись овес и рожь, доставляли в город лишь небольшое количество молока и овощей. Уже в конце марта в магазинах города обычно можно было купить молодую картошку из Африки и Алжира, чуть позже из Венгрии. Яблоки привозили из Тироля, цитрусовые из Италии и Франции, масло из Дании, сыры из Швейцарии. В магазинах было полно венских кексов, тортов и бисквитов. Каждый день по домам в белых возах развозилось свежее молоко из Пшеворска, а в зеленых – моравский хлеб, испеченный из малопольской муки. Розами и фиалками щедро обеспечивала Ривьера. Теперь же все это заменили десятки народных кухонь, разбросанных по разным районам города в строгом соответствии с проживающим там контингентом, – для пролетариата, инвалидов и убогих, медицинско-артистической публики, преподавателей и профессуры, евреев.
Несмотря на проблемы с продуктами, в городе действовали многочисленные кафе или, как их здесь называли, «кавьярни», где еще можно было выпить сносный кофе, и кое-где даже с шоколадом.
Белинский шел и не переставал удивляться разнообразию и богатству архитектурных стилей города.
Рядом со средневековым готическим собором можно было увидеть здание в стиле классицизма. Костел эпохи Возрождения в композиции ренессанса или барокко соседствовал с дворцовыми постройками в стиле модерн или эклектики. Найти два одинаковых дома было невозможно. Один выделялся ломаными контурами мансардной крыши, другой – фигурами святых и живописной лепниной на фронтоне, третий удивлял встроенными в стену ниспадающими с верхних этажей колонами или изысканными железными решетками на окнах. В этом соревновании вкуса и богатства особое место занимали входные двери, или, как их тут называли, брамы – тяжелые, низкие и присадистые, с оригинальными декоративными деталями и богатым орнаментом.
На Краковской капитан решил заглянуть в большую униатскую церковь. Во внешнем облике храма и его внутреннем устройстве он не заметил никаких отличий от православной церкви. Тот же алтарь с иконостасом и амвоном, фрески на стенах, купол со сценами Ветхого и Нового Завета, пророки, апостолы, Богоматерь в окружении херувимов…
Шла утренняя служба, и в церкви был народ. Некоторые прихожане были с корзинами и узлами, очевидно, зашли сюда по дороге на рынок или на работу. Они запросто клали вещи на пол и становились на колени. В России это выглядело бы как неуважение к церкви. Странно также было видеть молодого священника, стриженного под гребенку и с бритой бородой, хотя его фелонь ничем не отличалась от православной. Молились прихожане тоже несколько необычно, быстро и как бы проводя круг перед собой, правда не преклоняя, как католики, одно колено.
Выйдя из церкви, Белинский продолжил путь через оживленный рынок на Краковской площади и далее по Казимировской[34] с ее многочисленными магазинчиками, лавками и мастерскими.