Знает долгая ночь
А что такое смерть? Такое ль это зло,
Как всем нам кажется? Быть может, умирая,
В последний горький час, дошедшему до края,
Как в первый час пути – совсем не тяжело?
Пьер де Ронсар
Шаги по асфальту, по мокрой опавшей листве. Улица с редкими прохожими, которые движутся в танце повседневности. Дома, выстроившиеся, словно в почетный караул в ожидании гостя, редкие капли дождя падают ему на голову. Он идет, слегка улыбаясь. Он гость незваный и нежеланный. Где-то вдали клаксон отдает колокольным звоном. Начало дня. У него еще много времени впереди. Можно и отдохнуть. Он тает в безмолвии улицы, обращаясь в осенний лист, висящей на ветке дерева. Он висит, а ветер качает и убаюкивает его. Время для него пустой звук, хотя есть часы, созданные, словно, для него. Это тогда, когда ночь встречается с рассветом, когда кончается одно и начинается другое. Долор игнус анте люцим. Жестокая тоска перед рассветом. Часы, когда люди часто уходит в безмерное безмолвие вечности, встречая свой последний рассвет и провожая свою последнюю ночь. Сын вечности, он пришел, чтобы проводить кого-то в мир без горя и радости, без надежды и отчаяния. Он сам не знал этих чувств. Он знал, что есть такая безмолвная страна, в которую уходят все живущее. Качание на ветвях вечности наскучило ему, и он опять обрел тело. Впереди шли девушки и мило болтали о своем, девичьем.
– Знаешь, Питер все же пригласил меня в кино. – Радостный блеск в глазах. Игривая улыбка.
– Питер, наш Питер? Красавчик? – Удивление и смех.
– Да. Представляешь, как будут завидовать все девчонки.
– Да, конечно.
Хорошо, хорошо, что вы даже не думаете, что когда-нибудь он придет к вам, чтобы открыть врата. Он вышел на шумную улицу. Люди бежали, торопились, смеялись, горевали. Здесь царила суета сует и затеи ветреные. Мне жаль вас, люди. Я буду скорбеть о вашем уходе. Он шел, пытаясь вглядываться в лица прохожих. Потом подумал, неужели мне никогда не познать их радости и горе.
– Мать Вечность, жалела ли ты кого-нибудь? Пожалей своего сына, дай мне краткий миг понять этих людей. – Мысленно он обратился к той, что создала его.
– Я подарю тебе печали, сын мой, прими этот дар. – Печальный голос в ответ.
Впереди шла стройная шатенка. Она бросилась ему в глаза тем, что в отличие от других прохожих, никуда не спешила. Она заглядывала в витрины магазинов, осматривала окрестные дома. Скорее всего, приезжая, решил он. Так увлеклась осмотром окружающего, что не заметила, как каблук туфли провалился в щель чугунной решетки водослива. Он подскочил, чтобы удержать ее от падения.
– Вы чуть не упали, леди. – В бархате голоса мужчины звучит извинение и забота.
– Благодарю вас. Такая досада. – Срывается с губ незнакомки.
– Досада, что не упали? – Он улыбается.
– Досада, что сломала каблук. – Но в голосе больше нет досады. Она улыбается в ответ.
Яркие ленты солнечных лучей вплетаются в седые волосы хмурого осеннего утра. И вот уже осколки солнца тают в лужах.
– Ну, это поправимо. – То ли спрашивает, то ли утверждает мужчина.
– Конечно, сейчас дойду до какого-нибудь обувного магазина и поменяю туфли. – Женщина вздохнула. Не очень приятно ковылять на одном каблуке.
– Позвольте, я провожу вас. Обопритесь на мое плечо. Так вам будет легче идти. – Искорки смеха в глазах. Он представил, как она станет изображать из себя хромую утку.
– Вы очень любезны. – В голосе сквозит оттенок резкости. Она догадывается, что так веселит мужчину.
– Мне это ничего не стоит. – Обезоруживающая улыбка.
Она положила руку ему на плечо и захромала вперед в поисках ближайшего магазина.
– Мне показалось, что вы приезжая. – Мужчина повернул голову к женщине. Смотрит в ее глаза. Их губы совсем рядом.
– Да, я приехала по делам ненадолго. У меня деловая встреча, но ее перенесли на завтра, так что делать было нечего, и я решила немного прогуляться.
– У меня тоже деловая встреча. Я тоже не местный, но встреча меня поздно, очень поздно вечером. Так, что и мне делать нечего. Будет очень дерзким, если я спрошу, а не хотели бы вы скоротать это время вместе со мной?
Она внимательно посмотрела на него.
– А вы не из этих?
– Нет, нет, леди, не из этих. Если вы имеете в виду мужчин, ищущих развлечений.
– Тогда давайте попробуем.
Они шли дальше. Наконец, нашли обувную лавку, в которой леди сменила туфли, и это сразу же улучшило ее настроение.
– Куда пойдем, леди? – Поинтересовался он.
– Право, не знаю. – Она была в замешательстве.
– Время к обеду. Может быть, зайдем, где-нибудь посидим, пообедаем. Там уточним наши планы.
– Я согласна.
Так они и сделали. Они зашли в уютный зал ресторана, сделали заказ.
– А чем вы занимаетесь, леди? – Поинтересовался он.
В зале было немного посетителей. Массивные столы и уютные кресла располагали к неторопливой беседе. Приглушенная музыка.
– Я дизайнер по костюмам. А вы? – Ей было действительно интересно, кто ее спутник.
– Я занимаюсь пассажирскими перевозками. – В некоторой степени это соответствовало правде. Он помогал людям перебираться из одного мира в другой.
– А как вас зовут?
Имя? Как его зовут? Разве есть у посланника Вечности имя. Имя – идентификатор человека. Людей много, их надо различать. Посланник Вечности один. Он вспомнил девушек, которые шли недавно перед ним.
– Питер. А вас? – Имя ничем не лучше и не хуже других.
– Меня зовут Клер.
Вот так они познакомились.
– Тут недалеко парк, там пруд, утки. Может быть, если вы не возражаете, пойдем и покормим несчастных? – Он тоже птица, залетевшая в окно этого мира.
– Совершенно не возражаю. Тем более, что я давно не делала ничего подобного, ничего такого, чтобы позволило мне вспомнить детство.
– Вы в детстве кормили уток. – Сделал вывод мужчина.
– Да, мы ходили кормить уточек. И все такое, что делают все дети.
– Ваши родители живы? – В людском понимании у него родителей не было. Никто не качал его в колыбели, не играл с ним. Не водил гулять в парк кормить уток.
– Да, живы.
– Вы в детстве были счастливы? – Он спрашивало том, чего сам не знал. Это понятие ему было неведомо.
– Да, была. У меня прекрасные родители и два брата. Правда, сейчас они живут далеко от меня, но мы часто созваниваемся, переписываемся, иногда на праздники встречаемся.
– Вы замужем? – Опять он касался того, о чем не знал. Семья, что это такое?
– Нет, я не замужем. Была, но, к сожалению, неудачно. А вы, вы были счастливы в детстве?
– Скорее всего, я почти не помню своего детства. Почему-то мне кажется, что я родился взрослым. У меня одна мать, но тоже, как и у вас далеко от меня. Братьев и сестер нет.
– А жена? – Спросила Клер осторожно.
– О, нет, бог миловал. – Питер рассмеялся.
– Почему? Вы так не любите женщин? – Она готова обидеться на него за эту нелюбовь к женщинам.
– Нет, женщин я люблю, но вряд ли какая-то женщина выйдет за меня. Я постоянно в разъездах, так получилось. Я не из тех, кого считают домоседом.
Они зашли в парк. Все еще падали редкие капли дождя. Но они пели уже не об ушедшем лете, не об умирающей листве. Они вели свой рассказ о ветре, который развеет тучи, о солнце, что озарит землю, согревает весь окружающий мир, По глади пруда скользили утки. Время от времени они окунали головы в воду, отыскивая корм. Клер бросала им крошки. И, наконец, стайка птиц начала прибиваться к берегу. Питер стоял возле этой женщины, истома охватила его тело. Голова кружилась от запаха ее духов. Неужели, каждый смертный мужчина ощущал что-то подобное хоть раз в жизни. Они потом шли по аллеям. Дождь перестал лить слезы. И тут, даже не отдавая себе отчета, Питер взял Клер за руку.
– Как вы познакомились со своим бывшим мужем? – В самом деле, как это происходит у людей.
– Это простая история. Мы учились в одной школе, были соседями. Как-то начали, что ли подглядывать друг на друга. Однажды, на школьном вечере он подошел и пригласил меня танцевать, а потом провожал домой. Благо мы живем рядом. Мы стали встречаться, потом колледж. Мы учились в разных колледжах, но встречались по выходным. Постепенно мы как-то так привыкли друг к другу. Не знаю, любил ли он меня, но я его любила. На последнем курсе мы поженились. Обзавелись собственным домиком. Он начинающий юрист, я дизайнер одежды. С работой не было проблем, мы устроились достаточно быстро, так что помощь родителей и не нужна была, но родители все-таки заботились о нас. Первый взнос за дом, это они. Ну, вот так мы и зажили. Через год я стала говорить ему, не пора ли нам завести ребенка. Но он отказывался, надо немножко пожить для себя. Я решила, что, наверно, это правильно. Тем более, что была счастлива рядом с ним. Счастье было недолгим. Это был для меня гром среди ясного неба. Я узнала, что у него есть другая женщина и давно. Эта женщина ждала ребенка, она сама позвонила мне и сказала об этом. Я не смогла пережить это. Мы расстались, я подала на развод и вот уже два года, как живу в разводе.
– Вы скучаете о нем?
– Первое время скучала, потом поняла, что мой выбор все-таки правильный. Расстаться сейчас, когда, возможно, я смогу когда-нибудь начать новую жизнь или в конце жизни, когда все уже прошло. Узнать, что у него есть другая семья, еще больней. А как сложилась жизнь у вас?
– Ну, можно сказать, что моя жизнь никак не сложилась. Я часто езжу, у меня много интересных встреч. Очень много различных людей встречается то там, то тут. Они интересные, приятные и забавные, иногда злые. Полный спектр человеческих эмоций и с этим приходится встречаться каждый день.
– Вы, наверное, от этого устаете. – Клер опустила взгляд. В голосе сочувствие.
– Нет, честно говоря, нет. Я не знаю, может быть, я привык к этому. Ну, такая жизнь нравится мне.
Мы шли по улице рядом, я и она. У нас не было будущего. Только настоящие. Впереди нас ждало расставание. Расставание это маленькая смерть. И я шел в ожидании этой маленькой смерти, но это не запрещало мне грезить наяву. Маленький уютный дом, я возвращаюсь со службы. Запах готовящегося ужина, звон посуды. Она выбегает, спешно вытирая руки о свой передник, так чтобы обнять меня. Потом мы сидим на диване, обнявшись, и смотрим телевизор. В ночные часы только фонарь заглядывает через шторы. Она мирно дышит, погружаясь в сон, и я тоже пытаюсь заснуть. Мы вместе, вместе, навсегда. Короткое навсегда, которое даруется человеку в жизни.
Я должен был почувствовать это заранее, но моя человеческая составляющая перекрыла поток информации. Вой сирен, несущиеся машины, и передняя машина не удержалась, ее занесло, она переворачивается и летит на нас, ударяется об металлическую стойку, распахивается дверка и оттуда вылетает на тротуар тело, мертвое тело. Всего несколько метров и железная стойка прикрыли нас от летящего автомобиля.
– Матушка, зачем вы это? – Спрашиваю у Вселенной.
– Напомнить тебе, сынок, о бренности этого мира.
Клер не поняла, еще не поняла, что могло случиться вот сейчас в эти секунды, что крыло смерти, мое крыло, отбросило на нее тень.
– Не смотри туда, – сказал я ей, чтобы она не видела это бездыханное тело. – Пойдем. Пойдем отсюда.
Она как-то медленно попыталась отойти от места катастрофы. Постепенно происходящее начало проникать в ее сознание.
– Боже, смерть, смерть всегда рядом.
Бедная Клер, думал я, ты не подозреваешь, что она ближе, чем ты можешь подумать.
Уже вспыхивали рекламные огни, когда мы зашли в ресторан. Наш прощальный ужин. Быстрые взгляды, попытка запомнить эти родные черты, этот голос, этот взгляд. Что-то болезненно щемило в груди там, где должно быть сердце. Я заполнял ею, моей Клер, всю свою душу. И вот этот момент, последний момент, у входа в гостиницу. Он ослепил меня вспышкой боли. Она нежно поцеловала меня.
– Прощай.
– До свидания, – до свиданья хотя бы оставляет надежду.
– Тогда, до свидания, – она повернулась, зашагала к входу в гостиницу.
– Ну что, сынок, теперь ты понял, дары людей не слаще, чем дары богов.
– Матушка, ты позволишь мне, хоть изредка, видеть ее. Пусть, даже идущей по улице под руку с другим мужчиной.
– Сынок, это напиток горечи и боли, но он сладок. Одновременно сладок, как последняя песня. Что ж, ты же взрослый мальчик, хочешь пить из этой чаши, воля твоя. Не сейчас, позже ты сможешь осуществить свое желание.
Теперь можно и на деловую встречу. Кто-то ждет его во тьме.
Белизна потолка давила. Бесконечная белизна пути, белизна холодной простыни, что прикроет безжизненное тело. Белые шторы на окнах, из-за которых пробивался сумрак позднего вечера. Скоро ночь, ее последняя и вечная…. Ее больше не страшил собственный уход. Одиночество. Словно заноза оно сидело в сердце. С раннего утра до обеда прислушивалась она к шагам за дверью. Ей так хотелось…. Надеялась…. Верила….. Только не сбылось. Ждала, что придет дочь, и последние часы жизни не будет давить безысходность одиночества. Саму мысль, что эти горькие часы никто не разделит с ней, она гнала прочь. Из последних сил боролась со смертью. Дочь просто опаздывает, надо только дождаться ее. И когда медсестра пришла проведать ее на ночь, принеся с собой только запах утраченных надежд, она узнала, как звучит голос отчаяния. Он что-то шептал ей шелестом накрахмаленного белого халата. Бежать от этой нестерпимой боли, туда где…. Тюрьма обессиленного тела. Скрип закрывающейся за медсестрой двери. Темница вечности закрылась. Из ее приоткрытого рта вырвался вздох. Вырвался чуть слышный стон. Несколько мгновений она ничего не видела. Боль и звериная тоска ослепили ее. Безумным немым колоколом эта тоска разрывала вселенную. И слеза, покатившаяся по щеке, открыла путь исхода всех печалей.
В его ушах мольбой и стоном запел колокол одиночества. Гул протяжный и зовущий. Он должен идти на этот зов. Распавшись на мелкие пылинки, он закружил сам ветер, заставляя упругий поток воздуха нести его туда, откуда шел зов.
Больница погружалась в тихий сон, когда он, никем не замеченный, шел по коридору. Больничная палата. Ее безумная белизна. Стойка оборудования, призванного сохранить жизнь, стояла, словно памятник смерти. Пожилая женщина, лежащая на кровати, открыла глаза.
– Дочка, это ты? – Чуть слышный голос.
– Нет. Она занята. Не придет. – Откликнулся Питер.
– У нее, как всегда, не хватило времени для меня. А ты уже пришел за мной?
– Да, но у тебя еще есть время. Немного, но есть.
– Это хорошо. – Во взгляде дерзкая улыбка. – Ты пришел за мной. Ждала. Ты принес отдых мне.
Он подошел села рядом с кроватью. Взял безвольную руку. Она лежала, каждый вздох давался ей с трудом. Он пришел, чтобы она могла разрешиться от этого бремени, что нес он, бремя смерти. Но он не мог просто взять ее. Тоска, которая сдавливала ее грудь, была так велика, что даже он не мог нести ее тяжесть. Дитя сумерек, приносящий на своих плечах смерть, должен ей пропеть песнь жизни. Смертью смерть поправ.
– Я пришел. Ты ждала меня? – Его мало кто зовет. Иногда он приходит неожиданно, преждевременно. Но тут, кажется, все по взаимному согласию.
– Да. Наконец. – Опять улыбка.
– Я буду с тобой, я не покину тебя.
– Спасибо. У тебя теплые руки. – Рука шарит по пальцам моей руки. Минуты, тепло покинет эту руку. Не умирай, но не могу.
– Ну, да, конечно. То, что вы думаете обо мне, это не правда, совсем не правда.
– Я не боюсь того, что будет дальше. Просто очень тягостно одиночество. Хорошо, хорошо, что ты побудешь рядом со мной. Так одиноко, тоскливо.
– Да, не волнуйтесь. Может быть, вспомните что-нибудь, что было вам дорого в жизни?
– Да, конечно. Так много всего. Так много, что даже не знаю с чего бы я начала вспоминать. Конечно, конечно, с вечеринки. Той вечеринки у друзей, когда я встретила своего Адама. Он недавно пришел из армии. Такой… такой высокий, стройный, белокурый с горящими глазами. Он подошел ко мне.
– Вы танцуете? Может, потанцуем? – Я до сих пор помню эти слова и его голос.
– Да. – Могла ли я ему отказать. Да кто мог отказать моему Адаму. Мы закружили в танце. Потом, разгоряченные, пили холодную воду. Смеялись. Болтали о всяких глупостях и снова кружились в танцах. Его крепкие руки на моей талии, мои руки обнимают его твердые плечи. С этого момента на вечеринке для меня уже не существовал никто, даже комната словно исчезла для меня. Потом он провожал меня домой, а на прощанье так и не поцеловал. А только сказал: Я бы хотел увидеть вас еще раз. И мы стали встречаться. Нашим любимым местом была набережная. Я до сих пор помню каждый камешек там, каждую выбоину на мостовой. Мы бродили там, как дети, держась, рука об руку. Встречались мы так месяца три, может, побольше. Когда однажды Адам, обняв меня за плечи и шутливо касаясь губами моего уха прошептал: выходи за меня замуж. Я не ответила словами, я ответила поцелуем. Этот дурачок так и не осмелился меня поцеловать до этого момента. Свадьба не была шикарной, была веселой. Мы стали жить на съемной квартире. Он не хотел, чтобы я работала, но я настояла. Я убедила его, что так мы быстрее накопим на собственное жилье. Любовь давала мне такие силы. Я не замечала усталости, когда вечером хлопотала по дому. А когда Адама дома не было, а я гладила его носки, его рубашку. Мне казалось, что он все равно здесь, рядом. Вот его горячее тело, его яркая улыбка. Он здесь, он постоянно со мной. Не думаю, что повседневность затянула нас. Мы часто ходили к друзьям, моим или его. Его друзья отличные парни. Они шутливо ухаживали за мной. Смеясь, наблюдали, как Адам хмурится. Мне нравилось, что он меня ревнует. Мы не оставили без внимания и нашу набережную, где зародилась наша любовь. Наконец, мы скопили некоторую сумму денег, чтобы купить квартиру в кредит. Мы переехали. Как мы радовались нашему гнездышку. Но вот пришел день, когда я поняла, что во мне зародилась новая жизнь. Я сказала об этом Адаму ночью. Как неистово он меня целовал. Смеялся, как ребенок. Радовался. Готов был броситься к окну и в окно кричать: у меня будет ребенок. Шальной мальчишка. С этого дня он настрого запретил мне работать. Он часто, очень часто интересовался, как он, ребенок. Если это будет девочка, спрашивала я. Какая разница. Это мой ребенок. Мы с волнением и радостью ждали день, когда появится наша дочка. В тот вечер, когда начались схватки, он был дома. Он был напуган, мне пришлось успокаивать его, пока ждали скорую помощь. Потом в палате, когда я уже родила, сестра мне сказала: безумный папочка, бегал тут. Волновался. Всех теребил. Я хотела даже поставить ему что-нибудь успокаивающее. Я только улыбалась. И вот светлый, радостный миг, когда дочку принесли ко мне, и она первый раз губками взяла мою грудь. Вот день, когда счастливый и гордый Адам отвез нас домой. Вечерами, когда был дома, он постоянно бегал к колыбели посмотреть, как она спит. Любовался ею и играл с ней. Наблюдал. Для него это был весь мир. Он баловал Кэтрин, постоянно возился с ней. Порой, я даже ревновала его. А порой, просто стояла и любовалась на них. Даже в постели, мне казалось, он больше говорит о Кэтрин, чем о любви ко мне. Но я смирилась с этим. Ведь Кэтрин это же мой ребенок. А Адам, Адам мой большой ребёнок. И вот мы повели Кэтрин в школу. К тому времени мы рассчитались с кредитом и чувствовали себя спокойным и уверенным. Бабушки с дедушками тоже безумно любили внучку. Подарки, прогулки, шалости. Я не видела в этом ничего особенного. Я не поняла тогда как это опасно, что у нас растет большой эгоист, который будет любить, по большому счёту, только себя. Мы купили подержанный автомобиль. Во время отпуска мы ездили по дорогам Америки, останавливались в дешевых моделях, но чувствовали себя настоящими богачами. Я видела, что в глазах Адама любовь ко мне не угасает, а только разгорается с новой силой. Эти двое, дочка и муж, заслонили от меня весь мир, они стали моим воздухом, моим дыханием. Наша дочка подрастала. Она становилась настоящей красавицей. Я думала, что жизнь удалась, но, оказалось, неправа. В то утро Адам чуть дальше задержал свой поцелуй, улыбнулся и сказал: вечером тряхнем стариной, сходим куда-нибудь. В этот день он сорвался с лесов. Адам умер в больнице. Я несколько дней не выходил из комнаты, тупо сидела в кресле. Разум не хотел принимать это горе. Иногда я перебирала его рубашки, прижимала их к лицу. Вдыхала аромат воспоминаний об Адаме. Я думала время притупит эту боль. Но оказалось, она с каждым днем усиливается. Потом я бывала у него на кладбище. Но чаще я ходила на набережную, набережную, по которой бродили мы вместе. В шелесте волн мне чудился его смех. Мне казалось, стоит мне повернуть голову и я увижу его. Порой я брала с собой цветы, и, бредя по набережной, роняла их на мостовую. Потом подставляла лицо, залитое слезами, ветру и мне чудилось, что его рука касается моей щеки. Постепенно дочь отдалилась от меня. Мама, перестань плакать. Ну, нет его. Мир вовсе не сошелся клином на твоем Адаме. Жизнь продолжается. Я, конечно, могла бы покончить со своим одиночеством. Были еще мужчины, которые смотрели на меня с интересом, но не способна была предать его. Днем я убеждала себя, что он просто ушел на работу. Вечерами я говорила, что он пошел принимать душ, сейчас выйдет. А ночью я фактически ощущала, что он здесь, рядом со мной. Постепенно и верно я сходила с ума, наверно, так бы и случилось, если б однажды я не задремала в кресле днем. И увидела, он стоит в дверном проеме. У меня не было сил подняться навстречу. Он сделал несколько шагов в комнату, остановился и улыбнулся мне. В его глазах сверкнула лукавая искорка.
– Любимая, мы еще встретиться, у нас еще будет время. Поверь, нас ждет еще встреча. Не падай духом.
Бесконечная череда дней заполнилась для меня ожиданием. Ожиданием новой встречи. Когда мы встретимся, нас вновь закружит танец, как в первый день нашей встречи. И жизнь вернулась, вернулась ко мне. Теперь, теперь у меня была цель в этой жизни. И вот остались считанные мгновения. Ты отведешь меня к нему?
– Да. – Питер обещал ей. Теперь он знал, что такое любить. Он испытал это чувство.
– Что, уже пора?
– Пора.
Она шла по залитой солнцем аллее. Осенняя листва играла мелодию вальса. Разноцветные листья, кружась, падали ей под ноги. Там, в конце алле, стоял он, улыбаясь, распростер объятья. Он ждал ее. Она подбежала к нему. Сбросила туфли и бежала, босая, по ковру из осенних листьев. Она почувствовала объятия его сильных и любящих рук.
– Любимая. Любимая. – И вальс закружил их. Деревья роняли на их головы и плечи листву. Так осыпают на свадьбе молодоженов зерном и цветами.
Мужчина ладонью прикрыл ее веки, встал и вышел в коридор. Тихо прошел по коридору и вышел в ночь, туда, где ночь целовалась с утром. Аллилуйя, аллилуйя. Слава тебе Боже. Вечная жизнь, смертью смерть поправ. И знает долгая ночь, что настанет рассвет.