Дьявол
Мы всегда, с самого глубокого детства, знали, что там живёт дьявол. Теперь уже никто и не помнил откуда. Может, кто-то из взрослых брякнул, чтобы попугать. Может, когда-то от кого-то из старших услышали. Может, сами придумали… Но это место – старинный двухэтажный дом, а точнее только одно окно в нём – накрепко засело в памяти. Мы боялись его, но часто околачивались, бегали, играли где-то рядом с ним. По вечерам, когда смеркалось, и в окне загорался бледно-жёлтый свет, с любопытным страхом заглядывали в него издалека.
Мы – это я, мой друг Ярик и девочка из моего подъезда, Рита. Ярик, Ярослав, сколько его знаю, был толстым увальнем с мягким, покладистым, но ранимым характером. Он жил в соседнем доме, наши мамы дружили. А Рита – худенькая, молчаливая, с острым, слегка насмешливым взглядом – увязалась за нами прямо с первого класса – куда мы с Яриком, туда и она. Рита мне нравилась. Хотя наши мамы друг друга на дух не переносили. Ей частенько доставалось дома за эту дружбу со мной – и чем дальше, тем больше.
А Ярику доставалось от пацанов. Драться он не умел, да и боялся ужасно. Мне не раз приходилось за него вступаться. Но я-то привык. Без синяков и шишек, как без говна излишек – так говорила моя мама. Ярик же привык во всём меня слушаться. Нам на двоих одну голову в роддоме выдали. Так говорила Ярикова мама.
Как-то летом, на каникулах после седьмого класса, он напрасно меня послушался. Мы сидели тёплым и тихим вечером, медленно тонувшим в ночной темноте, пока ещё не загнали домой, неподалёку от того дома. Сидели и молча глядели на бледно-жёлтое окно, в котором живёт дьявол.
В таких случаях наше место всегда было неизменным – возле моста на берегу речки. Через небольшую неподвижную тёмную речку вёл красивый мост с гранитными парапетами.
А дом стоял на том берегу. Его фасадная часть – белая, ухоженная, с большими окнами – светилась вывесками. Там располагались магазины. Сторона, обращённая к речке, напротив, имела вид неприглядный – обшарпанная стена из красного кирпича, покрытого ржавчиной времени, с рядом маленьких, как в деревенских избах, окошек. Эта стена вплотную подступала к речке, так что вода омывала её.
На втором этаже было четыре окна, все наглухо задёрнутые шторами. На первом – два: одно, крайнее справа, уродливо забитое фанерой, другое, крайнее слева, ближе к мосту, без штор, с облезлыми рамами. По вечерам в нём горел свет от лампочки, низко свисавшей на толстом, допотопном проводе. Внутри же пустота – никого, ничего. Только изредка пробегал мельком какой-то чёрный силуэт. Мужик вроде. Но мы всегда, с самого глубокого детства, знали, что там живёт дьявол.
И вот как-то раз я сказал Ярику вызывающе:
– А что, слабо тебе подплыть и заглянуть в это окно? Давай, Ярик, подплыви.
– А если слабо, то что? – испугался он.
– Если слабо, то ты мне больше не друг, – заявил я.
Это «не друг» вырвалось само собой. У меня и в мыслях не было прекращать дружить с ним из-за того, что ему слабо. Мне хотелось выпендриться перед Ритой. Ярик признался бы, что слабо, а я бы посмеялся над ним победоносно: мол, эх ты, ссыкло. А Рита бы посмотрела на меня с восхищением.
Но всё пошло не так: на его «то что?» моё «не друг». И потом Ярик вдруг вскочил, снял шорты, майку и с каким-то безумным отчаянием с разбегу бросился в речку, забежал в неё по пояс и, замерев на мгновение, заныл.
– Эй, ты что? Что с тобой? Хватит, я пошутил, иди обратно.
– Я не могу! – заплакал он. – Я наступил на что-то острое, больно мне, очень больно.
Я как есть, прямо в шлёпках и в одежде, забежал в воду и выволок оттуда Ярика. А Рита посмотрела на меня уничтожающе холодно.
– Зачем ты ему так сказал? – тихо, но твёрдо выговорила она.
Нам всем здорово попало. Ярик обо что-то сильно поранил ногу и всё лето не выходил на улицу.
Через год – кажется, в августе – прошёл слух, что в том доме кого-то убили, и мы чуть ли не каждый день бегали туда, глядели со своего берега, затаив дыхание, в бледно-жёлтое окно.
Однажды в проёме показалась фигура молодой женщины. Она была голая. Я потом долго не мог уснуть. Перед глазами у меня стояли её вздёрнутые груди и тёмный треугольник внизу живота.
А убили, оказалось, одного забулдыгу в пьяной драке в дешёвой забегаловке, что открылась в фасадной части дома.
Как-то я спросил у мамы:
– Мам, а кто такой дьявол?
Мама ответила хмуро и уклончиво:
– Это зло. А наш мир без зла и боли, что говно без рта и вони.
– А вот говорят, будто бы в том доме у моста дьявол живёт.
– Ах, сынок, дьяволы сейчас во всех домах живут, – сказала она.
В лето между десятым и одиннадцатым классами мы ходили туда редко. У нас появились другие, более интересные места: в центр города – гулять, на дискотеку, в кафе, либо за город – купаться, на природу, в лес – пикники да просто пошататься вдали от родительских глаз.
Лишь один раз мы пришли на старое место, на берег речки возле моста перед домом, где живёт дьявол. Где, как и прежде, бледно-жёлтым светом горело окно с речной стороны. Пришли вдвоём с Ритой. Ярик после телефонного разговора со своей мамой послушно побрёл спать. В то лето полночь на часах для него всегда означало «домой». Его мама строго за этим следила. «У них на троих теперь ни одной головы нет», – так говорила она.
В окне было пусто. Одинокая лампочка на толстом, допотопном проводе, бледно-жёлтый свет, падавший тусклой лунной дорожкой на тёмную гладь реки, и жуткая пустота.
– Как думаешь, что там внутри? – спросила меня Рита.
– Не знаю, – пожал я плечами важно и как бы невозмутимо. – Только вот про дьявола это всё сказки. Нет там никакого дьявола. Живут, наверное, какие-нибудь алкаши. Сидят сейчас, бухают. Кровать какая-нибудь старая… такая… с железными спинками, знаешь, стоит у стенки, стол, а больше им ничего и не надо. Сидят, бубнят хрень всякую спьяну. Нажрутся – и дрыхнут.
Рита прижалась ко мне – тепло и как-то по-особенному нежно. Меня охватило волнение, все слова куда-то сразу рассыпались, не собрать.
– Не хотела бы я там оказаться, – еле слышно призналась она.
– Страшно? – брякнул я, лишь бы что-то сказать, не молчать.
– С тобой нет.
Её лицо приблизилось к моему, её страстные, чувственно пухлые губы к моим губам, и мы поцеловались. В первый раз.
На выпускном пацан из параллельного класса набил морду Ярику. Пацан приставал к Рите, хотел с ней танцевать медляк. А Ярик влез, сказал ему, мол, отвали, мол, у неё есть парень. Я был на крыльце, курил и всё пропустил. Потом нашёл этого пацана и набил ему морду за Ярика. Позже мы ушли на берег речки, на наше место, и отмывали кровь – я с рук, а Ярик с лица.
Он вдруг, заплакав, выпалил:
– Ты мне, как брат!.. Ты брат мне!.. А Ритка, как сестра… Давайте не расстанемся никогда?.. Давайте всегда будем вместе, давайте, давайте?..
– Давай, Ярик, конечно, давай, – согласился я, смущаясь, краснея от его слёз перед Ритой. – Рита, мы же не расстанемся?
– Нет, – ответила она.
И мы втроём обнялись и так стояли, обнявшись. Никто из нас тогда даже и не взглянул ни разу в сторону окна, где живёт дьявол.
Но всё же нам пришлось расстаться. Ярик поступил в самый лучший в нашем городе универ, куда поступить тяжело. А я в задрипанный институт, куда брали чуть ли не всех подряд, хоть откровенных болванов. Рита же вообще уехала учиться в другой город. По настоянию своей мамы. Мне это хорошо было известно. Наши мамы друг друга на дух не переносили. Рите дома часто капали на мозг за дружбу со мной – и чем дальше, тем больше…
В конце лета мы ночи напролёт бродили бесцельно до утра, пока сон уже не валил с ног. Сначала провожали Ярика, а затем с Ритой шли к дому, сидели на лавочке у подъезда и неистово, жадно прощались.
– Я люблю тебя, – сказала мне Рита в одно из таких утр. Она сказала это в первый раз.
А я в первый раз ответил:
– Я тоже тебя… люблю…
Потом мы много раз говорили это друг другу. Когда прощались на лавочке у подъезда неистово и жадно. Будто нас одолевали жажда и голод, будто не хватало воздуха, и мы не могли напиться, не могли насытиться, не могли надышаться друг другом.
И вот почти через год, в середине июня, я пришёл один – хмельной, с бутылкой пива – тёплым и тихим до душноты вечером на берег речки, на место, с которого лучше всего была видна речная обшарпанная сторона того старинного двухэтажного дома и бледно-жёлтое окно в ней – то, где живёт дьявол. Свет от окна тусклой лунной дорожкой падал на неподвижную тёмную гладь воды.
Я поставил на влажную песчаную землю недопитую бутылку пива, снял шлёпки, шорты, майку и зашёл в воду, прямо на лунную дорожку. Сперва по пояс и дальше – по грудь, по шею. Шёл осторожно, наступая мелкими, вкрадчивыми шажками. До окна становилось всё ближе и ближе. Рукой подать – метра три, может, четыре – один короткий рывок вплавь. А вокруг меня свет от окна, и лампочка – так близко, легко рассмотреть на её толстом, допотопном проводе и на ней самой множество точек, следы от мух. Точно сыпь.
И я подплыл, еле слышно, по-лягушачьи. Фундамент дома, омываемый речкой, состоял из больших каменных блоков, образовывая небольшой уступ. Он позволил мне без особого труда схватиться и вылезти из воды. Лампочка теперь была как бы над самой моей головой. И до окна – лишь уцепиться за нижний выступающий край оконного проёма и подтянуться. Я уцепился, подтянулся и заглянул в окно. В ту же секунду охватил меня панический ужас, глаза мои обожгла колючая, едкая вспышка слепоты, внутри стало нестерпимо больно, сердце заныло, напряглось всеми венами и словно ахнуло со стоном куда-то глубоко, в кромешно-чёрное горло бездонной пустоты.
Не помню, как пришёл домой и лёг спать. Во сне мучили кошмары. Будто я живу в том доме, смотрю из того окна на тусклую лунную дорожку света на неподвижной тёмной глади воды, а на противоположной стороне стоят Рита, Ярик, ещё совсем маленькие, и с ними какой-то мальчишка, лицо которого вроде знакомо, но уже не вспомнить, как далёкий, безвозвратно забытый сон. И ещё мне снилось, будто я и есть дьявол.
Меня разбудили тягостные, сдавленные, монотонные постанывания, сопровождаемые частыми визгливо-скрипучими толчками. Голова болела, а тело затекло, онемело тупой ломотой, словно зажатое в тисках.
Я тяжело, заторможено, с огромным усилием поднялся и сел. Устало повернул голову направо, затем налево. Тесная комнатка, четыре на четыре, погружённая не то в утренний, не то в вечерний полумрак болезненно расплывалась в моих глазах. Воняло сыростью, потом, перегаром и мочой.
Постанывания у меня за спиной, разделившись надвое, сделались частью сопением, частью мычанием. Визгливо-скрипучие толчки участились. Я нехотя взглянул через плечо и в бессильной злобе процедил:
– Суки… Чтоб вас чёрт подрал… Пошли вон из моего дома…
Скрипение смолкло.
– Сам ты пошёл вон, – пробормотал себе под нос Ярик. – Дай хоть потрахаться спокойно, задолбал…
Я стукнул Ярика по спине – слабо, неловко, нервно.
– Ну чего тебе надо, а?! – истерично вскричала Рита.
Её опухшее спитое лицо с мутными, влажными, животными глазками запылало нетерпеливо и свирепо.
– Да чёрт с ним, зай, – успокаивающе сказал ей Ярик, и скрипение возобновилось.
Я встал, поискал среди барахла, нагромождённого на железной спинке большой двуспальной кровати, свои штаны, оделся, подошёл к помойному ведру в противоположном углу комнаты и помочился. Когда мочился, поймал своё отражение в загаженном мухами зеркале, висевшем там же, в углу, над ведром. Моя морщинистая, ободранная, с жирной болячкой под носом, со свалявшейся грязной седой бородой, страшная рожа ухмылялась брезгливо и нагло.
Скрипение резко затихло. Ярик перевалился на спину, чиркнул зажигалкой и закурил. Рита легла на живот и так лежала, голая, протяжно и громко вздыхая, ойкая: «О-ой, о-ой, о-о-ой, дьявол, ой, дьяво-о-ол».
Я хлопнул её по голой заднице.
– Эй, транда, а где бухло? Вчера выжрали, что ли, всё?
– Да ты всё и выжрал, – отозвалась она. – Ты у нас горазд вино на говно переводить. Сколько тебе говорить: не умеешь пить – не пей.
– А что было-то?
Рита промолчала, а Ярик щёлкнул выключателем над кроватью. Лампочка на толстом, допотопном проводе вспыхнула и наполнила комнату бледно-жёлтым светом. На полу всюду валялись бутылки, банки из-под пива и консервов, битое стекло, прочий хлам, а на самой середине была лужа крови, размазанная и застывшая так.
– Бесчинствовал, – с усмешкой пояснил он. – Орал как резаный. Пришлось поучить тебя, дурака.
– И что я орал?
– Что ты дьявол во плоти и всех тут нас порешишь. Скажи спасибо, что я тебя не порешил. В другой раз, смотри у меня, не буду таким добрым, убью, на куски разделаю и вон в речку покидаю. Понял? Понял ты, я спрашиваю?
– Да понял, понял…
Я отвернулся и посмотрел в окно на речку, на тусклую лунную дорожку света на неподвижной темной глади воды. На том берегу, утопая в ночной темноте, стояли многоэтажные дома с множеством ярких, весёлых окон. Мы, черти, Бог знает когда, в несуществующей прошлой жизни, потерявшие человеческий облик, всегда знали, что в них живут люди.
С того берега на меня глядел какой-то мальчишка, лицо которого мне было отчего-то очень знакомо, но так смутно, что уже и не вспомнить, как далёкий, безвозвратно забытый сон.