* * *
– Слушайте, а они что, поехали в Сормово в какой-то бандитский притон? – осторожно спросила Алёна. – С криминальными авторитетами встречаться?
– Да какие, к чертям, авторитеты! – с досадой воскликнула Марина. – В музей района поехали, только и всего. Там вроде факты какие-то новые вскрылись насчет войны, ну и надо было узнать, что и как. У нас же рубрика есть: «Люди войны». И ведет ее Катя, корреспондентша. А Тоню отправили с ней, потому что в музее протечка крыши и еще какая-то гадость, экспонаты заливает. В общем, нас попросили взять это дело на контроль. Ничего более некриминального просто придумать невозможно, верно? Но девчонки пропали – ни дома их нет, ни на работе.
– Но ведь они же, кажется, барышни взрослые, – еще осторожнее проговорила Алена. – Не могло быть так, чтобы…
– Не могло! – с большей досадой ответила Марина и даже воздух ладонью рубанула в доказательство того, что нет, не могло. – Тоня еще ладно, она худо-бедно способна на некоторые… мм… неожиданности, но Катерина… Нет, исключено! Катя железный человек. Для нее работа – прежде всего, и всякое такое. К тому же у нее встреча была сегодня назначена с одним иностранцем, немцем вроде бы, который специально в Нижний приехал, чтобы с ней повидаться. Я не сильно в курсах, что там и как, но Катерина какой-то сенсацией грозилась. Дедуля к ней пришел, а ее нет. Часа полтора прождал, да так и ушел. Правда, философски отнесся к тому, что Катерины нет, мол, дело молодое… Я уж не стала ему говорить, что девчонки еще вчера пропали, а то хватил бы кондрат старикана – он уже совсем божий одуванчик. Вообще, на грани старческого маразма, ну разве можно в такие годы в такую даль пускаться?
– Я этого старикана видела, – усмехнулась Алёна. – Ничего себе одуванчик! Он еще хоть куда, по-моему, маразма в его случае ждать дольше, чем Сольвейг ждала Пер-Гюнта. Да, впрочем, бог с ним. Слушайте, Катерина из какой редакции?
– Из культуры, – сердито ответила Марина, которую, такое ощущение, праздное любопытство Алёны начало раздражать. – Разве вы ее не помните? Она вот здесь, за компьютером сидела, вы же ее видели. Неужели не помните?
Уже говорилось: хорошей памятью, особенно зрительной, Алёна не отличалась. То есть иногда некоторые лица впечатывались в нее просто намертво, а некоторые так и скользили где-то по обочине сознания. И поэтому она только виновато покачала головой, поглядев на стол, на который показала Марина: не помню, мол. И вдруг взгляд ее упал на фотографию, стоявшую в рамке, – две девушки держат огромного белого медведя и тянут его каждая к себе, как Груше и жена губернатора тянули в разные стороны ребенка в пьесе Бертольда Брехта «Кавказский меловой круг».
– Это они, – сообщила Марина похоронным голосом, заметив взгляд писательницы. – Они за один репортаж приз получили на двоих… их потом даже по телевидению показывали…
В голосе редактрисы задрожали слезы, но Алёна не обратила на ее печаль внимания, будучи всецело занята разглядыванием фотографии.
– Боже ты мой! – воскликнула она внезапно. – Слушайте, ну и растяпа же я, память – совершенно как решето… А я-то все думала, ну где я ту девушку видела? Конечно же здесь!
– Вы о чем, Алёна? – весьма раздраженно спросила Марина, видимо, до глубины души пораженная черствостью писательницы Дмитриевой. – О чем вы говорите, когда…
– Да о том, что я вашу барышню вчера видела! И подругу, наверное, тоже – вроде бы там были две девушки. Катю заметила, потому что она, во-первых, рыженькая, а во-вторых, на меня поглядывала, как на знакомую. Слушайте, Марина! Когда именно пропали ваши девчонки?
– Примерно в полдень наш водитель оставил их на площади Горького.
– Ну точно! Я их видела в начале первого, – кивнула Алёна. – Именно на площади Горького, около магазина «Поларис». Я туда шла модем новый покупать, мой почему-то настройки не сохраняет – стоит, скажем, электричеству отключиться, и его надо заново настраивать. Так я о чем? Шла, значит, я в «Поларис» и увидела, как ваши девочки садятся в серый «Ниссан».
– Вот как? – нахмурилась Марина. – Получается, что они остановили попутку, и чертов «Ниссан» завез их невесть куда?
– Ну, – осторожно сказала Алёна, – очень может быть, что так все и было.
– Погодите! – всплеснула руками Марина. – Выходит, вы их последней видели? А номер того «Ниссана»? Номер у него какой?
– О господи… – пробормотала покаянно Алё-на. – На номер-то я и не посмотрела, вот балда. То есть просто совершенно не обратила внимания.
– Алёна, Алёна! – в отчаянии почти закричала Марина. – Да напрягитесь же! Вы ведь детективы пишете и должны… не можете не понимать… Вам только кажется, что ничего не заметили, а если порыться в памяти, то вдруг чего и вспомните!
– Нельзя вспомнить то, чего не знаешь, как говорила одна моя подруга, – огорченно вздохнула Алёна, тем не менее добросовестно обшаривая закоулки своей дырявой памяти. – Только и помню, что машина была «Ниссан». Я почему-то тогда про Чапека стала думать, а про девушек забыла.
– Чапек-то здесь при чем? – в сердцах бросила Марина. – Нашли о ком думать в такой момент! Я его вообще терпеть не могу.
– Ну я же не знала, что момент именно такой, – оправдывалась Алёна. – Чапека я тоже не очень люблю, кроме одного его рассказа, такого полудетективного… – И она вдруг замерла, уставилась на Марину, вскрикнула: – Вспомнила! Вспомнила, почему я про Чапека подумала! У него же есть рассказ про поэтические ассоциации, там какой-то поэт видит машину, сбившую женщину, и восстанавливает ее номер с помощью пришедшей ему в тот момент в голову метафоры… Двойки он сравнивает с шеями лебедей и так далее. Точно знаю, почему я про Чапека подумала… потому что в номере того «Ниссана» было две шеи лебедя. В смысле, две двойки.
– Так… – обронила Марина, и ее щеки загорелись от волнения. – Ну, теперь они у меня попляшут! Теперь пусть попробуют не принять мер! Я их со свету сживу!
И она сделала своими изящными руками, пальцы которых были унизаны перстнями один другого краше, такой жест, как если бы кому-то немилосердно скручивала шею.
– Марина, а кто такие «они», о которых вы так сурово говорите? – осторожно поинтересовалась Алёна.
– Да эти… – Марина выразилась весьма энергично. – Из милиции!
Тут выяснилось, что Марина, обеспокоенная судьбой девушек, пыталась заявить об их исчезновении, однако заявление в милиции у нее не приняли. Ответили, что предпринимают действия по розыску пропавших лишь по просьбам близких родственников, во-первых, а во-вторых, мол, девушки уже совершеннолетние и мало ли какие у них могут быть потребности. «Потребности, они так и сказали!» – с отвращением повторила Марина. И подчеркнули: фактом пропажи начинает считаться трехдневное отсутствие человека, а прошли всего лишь сутки.
Марина немедленно набрала известный уже ей номер и сообщила сведения о «Ниссане» и двух двойках в его номере. Некоторое время она слушала ответ дежурного. Потом лицо ее исказилось бессильной яростью, и, рявкнув: «Я больше не могу этого слушать! Вы не соображаете, что говорите!» – она шваркнула трубку на рычаг.
Алёна вздохнула и с жалостью взглянула на свою взбешенную приятельницу. Нетрудно было угадать, что ей сказали. Какую-нибудь гадость насчет девушек, которые небось поехали кататься со своими любовниками…
– Что, опять посоветовали ждать трое суток? – невесело усмехнулась писательница.
Марина снова выразилась весьма энергично. Алёна даже поежилась, поскольку к инвективной лексике относилась резко отрицательно. С другой стороны, такая уж ситуация сложилась инвективная, что без соответствующей лексики просто не обойтись.
– Ничего я не собираюсь ждать! – бушевала Марина. – Я знаю Катьку – она не способна загулять. И даже если загуляла бы, то обязательно позвонила бы, предупредила. Она же знает, что нам послезавтра номер сдавать, она бы… – Она даже поперхнулась от гнева и воскликнула: – Немедленно поеду к начальнику отделения. Они у меня все попляшут!
Марина бросилась к вешалке и уже сорвала с нее плащ, когда Алена сказала:
– Погодите-ка. Есть один человек… Не хотела я его дергать, но раз такая история…
И она, достав мобильный телефон, вызвала номер, который в ее записной книжке был зашифрован как «МЛИн».