* * *
Неизвестно, что ожидала Лиза увидеть в ломбарде. Да, собственно, ничего не ожидала, потому что в мирной жизни своей она не была столь уж частой посетительницей ломбардов. А если честно сказать, явилась туда впервые, потому, наверное, насчет приемщицы она и дала маху – таковой в тесной комнатушке, где стояли две табуретки для посетителей, а угол был отгорожен довольно неуклюжим прилавком, и в помине не имелось. Вместо нее за тем прилавком сидел просто-таки иконописный старикан: серебряно-седые, в скобку постриженные волосы, столь гладко обливавшие голову, что напоминали шлем, постное – даже губы поджаты от постности! – выражение морщинистого лица, украшенного небольшой и очень аккуратной бородкой. Наличествовали также и усы, которые несколько искажали картину святости, поскольку обладали характерным желтоватым оттенком, свидетельствовавшим о том, что старый постник курил, а значит, был сущим ханжой, коли предавался дьявольскому пороку при столь благолепном облике. Черная косоворотка в белый горошек из вылинявшего сатина чем-то напомнила Лизе ее платье, и она непременно дала бы себе клятву никогда его больше не надевать, когда бы имела, чем заменить…
– Черт меня побери! – изумленно пробормотал Алекс Вернер. – А старикашка здорово выпадает из образа! Здесь должен бы стоять какой-нибудь жид в пейсах и ермолке, этакий типичный Шейлок с отчетливо читаемой во взоре жаждой вырезать у каждого истинного арийца изрядный кусок живого мяса, а я наблюдаю истинно русское благообразие.
По мнению Лизы, старикашка своим тошнотворным «благообразием» очень сильно напоминал Луку из пьесы Горького «На дне», но углубляться в литературные аллюзии она не стала.
– А впрочем, – проговорил Вернер, склоняя голову то к одному плечу, то к другому и окидывая ростовщика таким взглядом, словно мерку с него снимал, – откуда же тут взяться колоритному Шейлоку? Всех местных евреев еще полгода назад отправили в гетто, так что придется довольствоваться тем, что есть. Вернее, тем, кто есть. По-слу-шай-те, ми-лей-ший, – перешел немец на вполне вразумительный, хотя и несколько замшелый русский, – не откажите в любезности взглянуть на кви… кви… quittung! – Тут Вернер сбился, чертыхнулся и пожал плечами, а старик пришел ему на помощь:
– Я говорю по-немецки. Позвольте вашу квитанцию, герр обер-лейтенант.
– В самом деле говорите. И очень недурно! – обрадовался Вернер. – Прошу, взгляните. Впрочем, квитанция не моя, а прелестной фрейлейн, но я ее добрый знакомый, а потому счел нужным лично сопроводить даму.
– Понимаю, – кивнул старик, переводя бледно-голубые, словно бы выгоревшие, глаза на Лизу. – Вы желаете забрать свою вещь?
Она стояла столбом. Что делать? Что сказать? Исполнить при Вернере просьбу умирающей невозможно. Хороша же она будет, передавая привет от погибшей! Ладно еще, вовремя выяснилось, что Вернер недурно понимает и даже говорит по-русски (вот гад, и где только наловчился?). А если старик-приемщик помнит Елизавету Петропавловскую? Сейчас он спохватится, заорет: «Да ведь квитанция-то не ваша! Вы ее украли!»
Но если старик даже и собирался сделать что-то в таком роде, то он просто не успел.
– Вот именно! – вмешался Вернер. – Фрейлейн желает забрать свою вещь. Назовите сумму, я уплачу.
Лиза дернулась было возмущенно:
– Нет-нет, что вы!
Однако Алекс Вернер и бровью не повел. Достал из кармана объемистый бумажник и спросил с самой беззаботной улыбкой:
– Сколько? Сто марок? Двести? Пятьсот?
– Нет-нет, не так много, герр обер-лейтенант, – наиприветливейшим образом отозвался старикашка. – Залог выплачен почти полностью. Остался последний взнос – всего-навсего двадцать пять марок. И милая барышня сможет забрать свой медальон.
– Всего двадцать пять марок? – явно разочарованно повторил Вернер. – Ну вот, а мне так хотелось тряхнуть кошельком и выступить в роли поистине щедрого рыцаря.
Лиза молча смотрела на старика. Если залог выплачен почти весь, значит, настоящая Лиза Петропавловская бывала здесь не единожды. И старикан не мог ее не запомнить. Однако в его бледных глазах не видно никакого сомнения. А может быть, он еще не сообразил, что происходит? Или раньше тут был другой приемщик, и старик просто не знает Лизу в лицо? Скорей всего, так и есть. Вот повезло, ну просто невероятно повезло!
Старик принял от Вернера деньги, тщательно пересчитал и сел за маленький, явно неудобный письменный стол, покрытый кухонной клеенкой с давно выцветшим и неразличимым узором. На клеенке лежали гроссбухи и стоял очень красивый, можно сказать, даже роскошный чернильный прибор каслинского литья, находившийся в вопиющем противоречии с убогой обстановкой ломбарда. «Наверное, кто-то сдал, а выкупить не смог», – подумала Лиза и почувствовала неприязнь к ростовщику, наживающемуся на чужих несчастьях. Ну да кому война, а кому мать родна, кажется, так говорится…
– На чье имя прикажете выписать квитанцию о приеме денег? – спросил старик, переводя взгляд с Вернера на Лизу и беря плексигласовую ручку с вставленным в нее перышком.
Лиза посмотрела на нее с отвращением. Точно такая была у Фомичева. Ею не пользовались со времени покупки в магазине – совершенно новенькая, с блестящим перышком «рондо», она торчала в стаканчике рядышком с тупым химическим карандашом. А подле стаканчика стояла высохшая чернильница-непроливайка. Она тоже была не нужна, потому что Фомичев писал только тем самым химическим синим карандашом – слюнил его во рту и, крепко сжав в толстых пальцах, корябал по тетрадному листку, присапывая от старания…
Лиза передернулась от тошнотворных воспоминаний, но тут же опомнилась и прислушалась к разговору.
– Мне никакой квитанции не нужно, – заявил между тем Вернер. – Выпишите ее для фрейлейн.
– Как прикажете, – кивнул старичок и принялся листать гроссбух, бормоча: – «Эн», «о», «пэ»… – Найдя, что искал, он взял ручку и начал писать, приговаривая: – Елизавета Петропавловская, адрес: улица Липовая, 14 а. Ничего у вас не изменилось, фрейлейн? На другую квартиру не переехали?
Лиза молча покачала головой. Она смотрела на старика – тот держал ручку как-то странно, хотя в чем странность, Лиза не могла понять.
– Извольте, – подал старик квитанцию. – А вот и ваш заклад… – Открыв выдвижной ящик письменного стола, он извлек довольно большой медальон на цепочке – явно золотой, чистого, ярко-желтого оттенка.
– Великолепная вещь, – продолжил ростовщик, приветливо глядя на Лизу, – я очень рад, что она к вам вернулась. Старинное червонное золото, теперь такого не найдешь!
Медальон был очень красивым и изящным: прекрасное плетение цепочки, тонкая вязь рисунка покрывает сердечко… Но не на него смотрела Лиза – она не могла отвести глаз от пальцев приемщика. Правая рука его была изувечена самым жестоким образом, пальцы нелепо скрючены, и непонятно, как старик вообще мог перо держать и писать. Неудивительно, что почерк у него такой корявый и неразборчивый.
У Лизы вдруг пересохло в горле. Неразборчивый почерк… На квитанции о приеме вещи в залог точно такой же почерк. Значит, старик выписывал и первую квитанцию. Почему он промолчал? Почему не изобличил ее?
Неужели не узнал подлинную Лизу Петропавловскую? Да нет, непохоже… Его выцветшие глаза, чудится, насквозь человека видят! Узнал, конечно, но решил, видимо, не связываться с немецким офицером. Подумал небось, что настоящая Лиза Петропавловская потеряла квитанцию, а двое авантюристов решили поживиться.
Ничего себе, поживиться! Вернер готов был пятьсот марок выложить, и если бы залог уже не был выплачен, непременно бы выложил.
Стоп. А был ли выплачен залог? Беспокоилась бы так Лиза Петропавловская из-за каких-то двадцати пяти марок? Неужели думала бы о них перед смертью?
Здесь что-то не так. Не так! Очень подозрительно все. И то, что старик достал такую ценную вещь из незапертого ящика стола, тоже. Для хранения ценностей ведь сейфы существуют, медальон же не целлулоидная игрушка!
Да, все как-то тревожно и странно. И ей явно не удастся сообщить старику о гибели Лизы Петропавловской. Значит, нужно будет прийти сюда еще раз. Надо попытаться отделаться от Вернера, а потом вернуться – и…
Они простились с подобострастно кланявшимся ростовщиком и вышли, причем на крыльце при виде Вернера вытянулся во фрунт парень в кепке, поношенном пиджаке, высоких сапогах и солдатских галифе. На рукаве его пиджака была белая повязка с надписью «Polizei».
«Полицай! Это полицай, предатель», – догадалась Лиза. Их ненавидели не меньше, чем самих фашистов. Жалко, красивый парень (как бы итальянского типа – огромные карие глаза, черные волосы, тонкие черты, смугло-румяное лицо) – и предатель! Да, с ним Ломброзо ошибся бы, это точно.
А она сама? Какое она имеет право кого-то осуждать? Баскаков называл предательницей и ее, просто потому, что она хотела жить, не хотела умирать.
Лиза стиснула зубы. Не думать! Ничего не вспоминать!
Вернер забежал вперед и предупредительно распахнул перед ней дверцу «Опеля»:
– Садитесь, фрейлейн, я отвезу вас домой.
– Нет-нет, что вы, это слишком, вы чересчур добры… – забормотала она нервически, с трудом вспоминая «свой» адрес, названный стариком (Липовая улица, 14 а – так, кажется), и понимая, что пропадет, если Вернер попросит показать дорогу.
Господи, делать ему нечего, что ли? Партизаны в окрестных лесах еще остались, в городе, судя по словам Баскакова, подполье действует, и вообще – война ведь идет! Вот ты и воюй, герр обер-лейтенант, а не с девушками любезничай. К тому же любезничаешь ты с русской. А как насчет твоего расового сознания? Значит, ты не ариец, Алекс Вернер, нет, ты не настоящий ариец!
– Не понимаю, как можно быть слишком добрым, – усмехнулся между тем «не настоящий ариец», не обращая внимания на явное нежелание Лизы сесть в машину и мягко, но настойчиво подталкивая ее. – Слишком добрым, избыточно благородным, излишне благоразумным… Мне кажется, эти понятия относятся к разряду абсолютных. А вы так не полагаете?
Лиза смирилась с судьбой и снова плюхнулась на кожаное сиденье «Опеля». Ей было не до лексических упражнений, честное слово. Потому что вот сейчас Вернер явно спросит, как проехать к «ее» дому, и… И что она будет делать?
Придется разыграть внезапный приступ жестокой тошноты, попросить остановить машину, сказать, что ее укачало, что она больше не может ехать, иначе испортит салон автомобиля. Даже, кажется, разыгрывать ничего не придется – ее вот-вот и в самом деле вырвет от страха и всех непоняток, которые на нее обрушились.
– Приехали! – возвестил в тот момент Вернер, и автомобиль, не сделав и двухсот метров после поворота за угол, остановился. – Я довольно хорошо знаю эту улицу, часто проезжал по ней, ведь в конце ее находится тот самый ресторан, где вам предстоит работать. Даже жаль, что так близко оказалось до вашего дома.
«Если он начнет набиваться в гости, я заору!» – мрачно подумала Лиза, выползая из машины.
– Милое местечко, идиллическое, – пробормотал Вернер, глядя на покосившуюся, заржавевшую металлическую ограду, на которой косо висела табличка с названием улицы и номером дома. – Надеюсь, вы живете вон там, а не там?
«Вон там» находился одноэтажный флигелек, спрятавшийся в зарослях отцветшей сирени. Ну а просто «там» располагались развалины двухэтажного дома, заросшие крапивой и бурьяном.
Лиза тупо посмотрела на своего неотвязного спутника и поняла, что он так шутит. Хм, шуточки у него…
– Ну что ж, милая Лиза… Кстати, как вас величать по отчеству? – осведомился Вернер. – Или вы не против, чтобы я обращался к вам по имени, как водится между добрыми приятелями?
Лиза пробормотала что-то на тему, мол, она не против, как водится между… и все такое. Она предпочла бы, чтобы Вернер немедленно впал в амнезию и забыл ее имя, фамилию и адрес, лишь только отъедет на пять шагов, но рассчитывать на подобное вряд ли приходилось.
– Я не прощаюсь! – объявил Вернер. – Вечером непременно буду в «Розовой розе». Надеюсь увидеть вас там. А может быть, и не только увидеть!
Он прищурился так многозначительно, что Лизе безумно захотелось влепить ему пощечину. Но все же почти невероятным усилием воли она удержалась.
Ага, жди! Тащись в свою «Розу», жди там новую официантку, девицу для утех господ офицеров! Не дождешься. Сейчас Лиза вернется в ломбард, а потом…
Она постояла у калитки, висевшей на одной петле, надеясь, что Вернер уедет наконец. Однако тот, видимо, решил быть галантным до последней капли крови и не трогаться с места, пока Лиза не войдет во двор. Сидел за рулем, кивал головой в надвинутой на лоб фуражке и тыкал на калитку указательным пальцем: идите, мол, туда, идите! Лиза в конце концов не выдержала и вошла во двор, чувствуя такой приступ человеконенавистничества, какого ранее не то что не испытывала, но даже вообразить не могла.
Она сделала несколько шагов к флигелю, и только тогда заработал мотор «Опеля», а потом и его рокот отдалился. Неотвязный Вернер отвязался наконец. Можно уходить отсюда, дорога свободна!
Но Лиза не трогалась с места. Навалилась вдруг такая усталость…
Наверняка ключ от дома Лизы Петропавловской лежит в ее саквояже. Можно отпереть дверь, зайти, поесть (наверняка там найдется какая-нибудь еда, хотя бы хлеб), попить чаю или в крайнем случае просто воды, передохнуть. Она так устала, так ужасно устала!
Нет. Заходить туда нельзя. Чужая жизнь, в которую она нечаянно окунулась, затягивает, как водоворот. Чужая маска, которую она невольно на себя надела, начинает прирастать к лицу. Нет, нужно как можно скорей вернуться в ломбард.
А потом? Что она будет делать потом? Да уж не жить под чужим именем, конечно. У Лизы Петропавловской были друзья, знакомые… В конце концов, может ее любовник-немец – как его там, Эрих? – нагрянуть. Обнаружит подмену…
Лиза отвела взгляд от белых, обшитых кружевом занавесок, которые были видны сквозь чисто вымытое окошко флигелька. Почему-то ей показалось, что именно здесь жила Лизочка и окно ее, занавески ее. Хотя кто знает, на самом-то деле…
Она вздохнула прощально и уже совсем решилась выйти назад на улицу, как вдруг дверь домика распахнулась и на крыльце показался какой-то мелкий, худой, вертлявый мужчинка лет сорока, до крайности похожий на маленького таракана, а может, просто жучка. Он имел чисто выбритое гладкое личико, почему-то наводившее на мысль о восковой маске, гладко прилизанные волосы и узкие губы, почти не видные под щетинкой усов. Усы, к слову сказать, у него были не тараканьи, даже не «вильгельмовские» (торчащие в стороны, напомаженные и подкрученные), а узенькие, тщательно подбритые. Их носитель явно пытался подражать Гитлеру, так что понятно, почему Лиза мгновенно преисполнилась к мужчине отвращением. Однако «таракан» уставился на нее с превеликой приветливостью.
– Гутен таг! – закричал он и даже рукой помахал. – А ведь вы, наверное, есть панна, то есть фрейлейн Петропавловская?
Лиза заморгала, совершенно изумленная. Откуда он ее знает? Вернее, откуда знает, за кого она себя выдает? Мистика какая-то…
Мистика, впрочем, немедля разъяснилась.
– Мы с вами не имам чести знаться! – радостно возвестил «таракан». – Но я про вас шибко наслышан от тетушки, от Натальи Львовны. Она говорила, что во втором номере живет молодая и очень-очень красивая барышня, фрейлейн Лиза Петропавловская. Тетушка уехала на неделю в сельскую местность, а мне велела исполнять ее обязанности как владелицы сего строения. – Он помахал в сторону флигеля. – Мое имя есть Анатоль Пошехонский. Я заходил к вам знакомиться, но дома не застал и решил, что, видимо, вы отправились исполнять трудовую повинность, а может быть, меняете носильные вещи на продукты. И вот вы явились на место жительства!
– Извините, – не выдержала Лиза, – а почему вы говорите так странно? Как будто и не по-русски…
И тут же в ужасе прикусила язык: а что, если Лиза Петропавловская была конфиденткой Натальи Львовны, «владелицы сего строения», и знала биографию ее племянника Анатоля Пошехонского? Мужчинка сейчас заподозрит неладное… Нет, бежать отсюда скорей! Только вот как от трепача-«таракана» отвязаться? Мужчины здесь, в Мезенске, приставучие до неприличия. Сначала Алекс Вернер цеплялся, теперь этот. Дернула же нелегкая задать племяннику хозяйки дома такой дурацкий вопрос!
– Так я ж с Запада приехал, с Варшавы, – с радостной улыбкой пояснил между тем Анатоль, который, кажется, не увидел в Лизином вопросе ничего дурацкого. – Москальское наречие мне не так чтобы очень привычно. Уж извиняйте, будьте ласковы! Зато по-немецки я шпрехаю отменно, поскольку есть чистокровный фольксдойче [4].
Несомненно, последнее словосочетание употреблялось в русском языке впервые, и Лиза, как ни была напряжена, отреагировала соответственно, с трудом сдержав усмешку.
Племянник, впрочем, не заметил припадка ее невежливого веселья, а таращился на нее с откровенным восторгом.
– Тетушка совершенно права была, сказавши, что вы красавица, – возвестил он с улыбкой. – И ежели вы, к примеру сказать, чувствуете некоторую тоску длинными одинокими вечерами, я с превеликим угождением готов вашу тоску развеивать. Вам стоит только отдать такое волеизъявление, фрейлейн Лизонька.
Лиза нервно кашлянула, чувствуя себя персонажем какой-то трагикомедии и отчаянно мечтая из нее выбраться. Во-первых, в нем росту – метра полтора, не более. Во-вторых… и во-всяких! Да пошел он туда же, куда она уже отправила мысленно некоего Алекса Вернера!
Кажется, единственный способ избавиться от «племянника» – войти в квартиру Лизочки Петропавловской. О господи, болото прошлого, трясина случайностей затягивает ее все глубже…
– Извините, – забормотала Лиза, – пан… господин Анатоль…
– Для вас я всегда готов стать просто Толик! – пылко возвестил племянник.
– Да-да, конечно, но я, понимаете ли, устала и сейчас хотела бы отдохнуть. Я пойду домой, хорошо?
– Конечно, конечно! – всплеснул руками племянник и вцепился в ручку саквояжа, явно намереваясь отнять его у Лизы. – Эдакое глупство, что я тут с вами точу разговоры, когда вы желаете протянуть с устатку ноги! Позвольте вам помочь, панночка, позвольте поднести ваш сак и отпереть вашу дверь. Извольте ключик, наикоханнейшая Лизонька!
Ну уж нет, прилипалу-«таракана» «наикоханнейшая Лизонька» даже близко к порогу не подпустит, не то что ключ ему дать. Потом не отвяжешься! Даже и сейчас отвязаться очень непросто.
– Извините, пан Анатоль, но я сама… – упрямо заговорила она.
Однако вышеназванный не выпускал ручку саквояжа. По физиономии ему дать, что ли? Лиза испытала величайшее искушение поступить именно так!
– Эй, кто здесь хозяин? – раздался в это время ленивый голос, положивший конец затянувшейся сцене.
Пан Анатоль мигом отдернул руки от саквояжа и обернулся к воротам, в которые входил человек в кепке, с винтовкой и белой повязкой на рукаве. К изумлению Лизы, им оказался тот самый черноокий итальянистый красавец, которого она видела на крыльце ломбарда. Он, впрочем, не обратил на нее ни малейшего внимания, а холодно воззрился на суетливо подбежавшего Анатоля.
– Ты хозяин?
– Не так точно, пан, то есть господин полицай, – отозвался тот. – Я есть племянник хозяйки, а она нынче в отъезде.
– Да мне нету разницы, кто из вас есть, а кто в отъезде, – сурово сообщил полицай. – Ты мне лучше скажи, вот это кто тут развел? – И он ткнул пальцем в развалины старого барского дома.
Анатоль воззрился на них недоуменно. Честно говоря, Лиза тоже была озадачена вопросом. Кто развел что? Развалины? Или бурьян на них? Странный вопрос, честное слово.
– Чего изволите сказать? – переспросил растерянный Анатоль.
– Я говорю, что заросли создают опасность. Неужели не понятно? – раздраженно объяснил полицай. – Тут же целый лес! В них может большевистский диверсант засесть, а то и снайпер. И никто не догадается, откуда он станет пулять в господ немецких офицеров, – погрозил он пальцем Анатолю, как провинившемуся малолетке. – Вот я и спрашиваю, почему, по недомыслию или злому умыслу, развели тут пристанище для врагов нового порядка? Партизанен, пуф-пуф! – И он наставил на Анатоля указательный палец, как дуло пистолета.
Лизе, конечно, нужно было убраться в квартиру, а то и за ворота потихоньку выйти, но ее ноги словно приросли к земле. Она во все глаза смотрела на полицая, но, само собой, вовсе не из-за его горячей красоты, а просто не могла взять в толк, серьезно он говорит или придуривается. Фарс какой-то, честное слово! Жуткий и жестокий фарс, вот куда она попала. И зло спросила себя: не лучше ли в таком случае было остаться в лесу? Сама же себе и ответила: лучше. Если бы не Баскаков и не Фомичев. Если бы не Фомичев и не Баскаков!
– Короче говоря, – подытожил полицай, которому, видимо, надоело наблюдать две пары откровенно вытаращенных на него глаз, – вот тебе приказ от городской управы: чтоб не позднее завтрашнего вечера тут ни травинки не было. Ясно?
– О, пан полицай! – возопил Анатоль в откровенном ужасе, переводя перепуганный взгляд то на джунгли в развалинах, то на полицая. – Да как же сие возможно? Тут неделю надо трудиться! Нет у меня таких сил и возможностей! Кроме того, я не настоящая хозяйка развалин, а племянник!
– Да какая разница немцам, кого к стенке ставить – тебя или настоящую хозяйку? – искренне удивился полицай. – Не хочешь к стенке? Тогда чего ерепенишься? Давно взял бы себе из лагеря парочку пленных для домашних работ. Благо благонадежным гражданам это разрешается. А там не все жиды да комиссары, есть ребята смирные, трудолюбивые, которые только и мечтают себя немцам с хорошей стороны показать, они не сбегут. Только нужно и пленных, и их охранников кормить да взятку дать начальнику охраны. Ну и мне за посредничество…
Он показал в наглой улыбке белоснежные зубы.
– Столько народу! – возопил в ужасе Анатоль. – Столько денег! Нет, такое не для моего кармана! Пускай тетя, пускай она, я нет, я не буду…
– Хм, воля твоя, – зевнул полицай. – Только тогда не обижайся. Я доложу в шуцманшафт, в полицейский участок, что по такому-то адресу, значит, саботируют распоряжения господина коменданта.
– Нет! – горестно всхлипнул Анатоль.
Восковая мордашка его исказилась такой искренней болью, что в любой другой ситуации Лиза непременно пожалела бы его. Но выбирать ситуацию ей не было дано, а потому жалеть Анатоля она не стала. И вообще, ей перепалка мужчин надоела. Краем уха слушая, как горько вздыхающий племянник сговаривается с полицаем, во сколько и куда завтра прийти за пленными, она поднялась на крыльцо, нашарила в саквояже ключ и отперла английский замок на двери, посреди которой была намалевана белой краской большая облупленная цифра 2.