Поэзия. В начале большого пути
По признанию Терентия Травника процесс стихосложения в нем запустил поэт Владимир Исаевич Шурбаков. Встреча с поэзией Шурбакова стала не только поворотным событием для будущего «словопроходца», но и началом новой – писательской эры в его жизни. С произведениями Владимира Исаевича Терентий встретился совершенно неожиданно, он и не думал становиться литератором, а уж тем более поэтом. Это произошло, в прямом смысле, моментально и отчасти незаметным образом, заочно. После встречи с дочерью В.И.Шурбакова Натальей Родиной, у него в руках оказались исписанные стихами Владимира Исаевича листки бумаги.
Приведенная ниже дневниковая запись Терентия, одна из тех наиредчайших факсимильных находок, которая приоткрывает завесу неведомого, позволяя нам стать сопричастными не только к подобным встречам, но и к тайне появления в этой жизни подлинных мастеров своего дела. Вчитайтесь в каждое слово, оставленное им в дневнике, поверьте, оно того стоит. Вот что Терентий пишет о восприятии его душой поэзии Шурбакова:
«Удивительно: одно прочтение Натальей стихотворения своего отца и все сразу началось. Оказывается, всякая творческая субстанция, сосредоточенная в нашем сердце, не просто горюча, но крайне легко и быстро воспламеняема. Достаточно одной выразительной „спички“, зажженной о произведение подлинного мастера, чтобы моментально вспыхнуло. Будучи у меня в гостях, Наташе удалось подарить мне это чудо, эту необыкновенную радость возжжения негасимого пламени поэтического слова. Всего лишь одно, случайное исполнение стихотворения Владимира Исаевича в правильном месте и в нужное время, и каких-то несколько, даже не листов, а клочочков его рукописи, сумели не просто встряхнуть мою душу и перевернуть все ее содержимое, но и выложить в новом, теперь уже верном порядке. Вроде и не первый год пишу песни, и читаю стихи с юности, но ничего подобного со мной не происходило, а тут, раз – и все. Я как-то сразу понял, что услышанное мною – это мое, причем не формально и не по случаю, а с рождения и до самого конца, до самого, что называется, дна, до неисчерпаемой глубины собственного сердца. Понял, что я не только хочу, но и смогу этим заниматься, и у меня получится не абы как, а непременно хорошо. В услышанном я узрел не только стихотворение, а саму поэзию, услышал одномоментно, услышал по-особенному, не так, как это было раньше, а во всей, доселе мне неведомой, полноте звучания, услышал не отдельными нотами, а единым, полноаккордным и полным самой жизнью произведением. Это было счастье! Оно звучало, но так, как если бы я находился равноудаленно от всех возможных его источников, а это значит, что находился бы в нем самом. С первых слов я попал внутрь поэзии, став сопричастным к ее возникновению. Тогда я не просто слышал слово, а на мгновение стал им самим. Стал тем зерном, откуда впоследствии произрастает всякий поэт, становясь одушевленным образом поэтического древа. Это случилось в мае 2007 года, а в октябре следующего я уже нес в издательство рукопись своей первой книги стихов с немудреным названием „Стихи“ – „томик стихов“, как его назвали мои друзья».
Позже Терентий создаст на своем литературном сайте «SVETEZ`» страницу, где опубликует несколько стихов Владимира Шурбакова и скан одного из тех самых листочков, с записанным рукой автора стихотворением. Так Владимир Исаевич высек своими виршами подлинные поэтические искры в душе Травника.
В 2007 году Терентий настолько вдохновился строками Шурбакова, его неизбитым слогом, что ему захотелось создать свой стих в подобном стиле. И первое стихотворение «Сегодня в поле я ходил не ради дела…», родившееся от услышанного и продолженное Травником уже в собственной манере, молодой поэт запомнил на всю жизнь. Оно стало паролем для входа в мир литературы, точкой отсчета нового периода в жизни Терентия. 4 июля 2007 года в поле, недалеко от его любимого «именьица» Жамочкино, он осознанно вступил на путь большой поэзии.
Здесь я ненадолго прерву повествование и расскажу о неведомом тогда для Терентия поэте, чьи стихи, оказали такое сильное влияние на его душу – о Шурбакове Владимире Исаевиче.
Жизнь и судьба этого неординарного человека удивительна и прекрасна. Несмотря на тяжелое военное и послевоенное детство в детдоме, которое пронзительно описано в его лирике, обычный паренек из ремесленного училища в Люберцах, никогда не унывал, не опускал рук. Наоборот, активно занимался спортом, а душа, ранимая и чистая, звала к высокому слогу, и он начал писать стихи.
Повзрослев, мастер спорта СССР по классической борьбе, выпускник люберецкого ремесленного училища №10 Владимир Шурбаков учился в нескольких московских вузах, в том числе и в Литературном институте имени Горького – у знаменитого поэта-песенника СССР Льва Ивановича Ошанина (1912—1996)2.
В силу сложившихся обстоятельств, закончить Владимиру Литинститут так и не удалось, но Лев Ошанин успел благословить будущего поэта на благие дела. И его пожелания претворились в жизнь.
«Воспитывался я в детском доме, куда попал, разумеется, не по своей воле, – рассказывает о своей жизни поэт3. – Мать моя погибла в 1945 году. Отец участвовал в Великой Отечественной войне, но после тяжелого ранения на фронте, ему не раз приходилось восстанавливать свое здоровье в госпиталях. Так, в «один прекрасный день», он познакомился с девушкой лет на 25 его моложе, и они поженились.
Поэт Владимир Исаевич Шурбаков
А когда отец в очередной раз попал в больницу, она отдала меня в детдом. Здесь я уже с шести лет стал интересоваться поэзией, хотя грамоте еще был не обучен. Но мне повезло, что рядом с нашим детским домом в Сытькове, что в Рузском районе, стояла деревня Брыньково, где жил писатель Федор Георгиевич Каманин. Он часто приходил к нам в гости, читал свои рассказы. Однажды я прочел ему свое творение и «дядя Федя», погладив меня по голове, сказал: «Молодец, что начал писать стихи. Но чтобы они были хорошими, надо много учиться и больше читать художественную литературу. Я верю, что ты будешь писать». Потом Федор Георгиевич меня познакомил с Пришвиным. Его «Кладовую солнца» все ребята, конечно, знали. Они меня даже на рыбалку брали с собой. Хорошо помню, когда «Михал Михалычу» встречались живописные места, он брал блокнотик и что-то записывал. Очевидно, так и рождались его потрясающие рассказы о природе. Не упустив своего шанса, я прочел «дяде Пришвину» свой неоконченный рассказик о потерявшемся утенке… «Продолжай писать», – сказал писатель. Вероятно, общение с ранних лет с такими мастерами слова и повлияло на выбор моего увлечения на всю жизнь».
Добавлю еще, что сегодня Владимир Исаевич член Союза композиторов и поэтов России, автор гимна Томилино и города Люберцы. Всю свою жизнь отдал любимому предприятию НПП «Звезда», где достиг высочайшего уровня мастерства в изготовлении ложементов для амортизационных кресел космонавтов, так необходимых в космической отрасли, за что удостоился народного звания от космонавтов и земляков «Микеланджело из Томилино».
В своем дневнике от 14 октября 2011 года Терентий записал:
«Личной встречи с Владимиром Исаевичем у меня пока не было, но мы не один год поддерживаем телефонное общение. Его, с легкой хрипотцой и одновременной бархатистостью, голос звучит какой-то теплотой и сердечностью. Я читаю ему по телефону свои стихи, а он мне свои. Мы обсуждали строки, строфы, рифмы. Он высоко ценит мою поэзию, говоря, что в ней он видит продолжение себя, и радуется, как ребенок всякому словесному штриху и рифмической загогулинке. Бескорыстное служение музам угадывается в каждом его отклике. Он слушает, иногда радостно восклицает что-то, а потом просит моего разрешения почитать что-то из своего. Обычно он читал ровно, без выражения, немного сбивчиво, но даже в таком, взволнованном чтении мэтра, мною легко угадывалось все, что так давно я мечтал найти в поэзии и сегодня нашел в его строфах. Помню, мне хотелось попросить читать помедленнее, но его невозможно было остановить, настолько самозабвенно он играл на сцене собственного литературного театра. И тогда я просто ловил интонации, не вникая глубоко в суть процесса, жил красотой его личности и всей совокупностью неведомых мне мудрых сил мастера поэтического слова».
Конечно, Терентий Травник и до встречи с поэзией В.И.Шурбакова активно занимался литературной деятельностью. При работе с архивами семьи мною было обнаружено около сорока изданных самиздатовскими методами книг Терентия, начиная с 1987 года!
В Приложении №2 представлен полный Список книг, поэтических сборников, литературных работ и аналитических статей Т. Травника с 1987 по 2017 гг. Он писал афоризмы и стихотворные тексты к музыкальным композициям для своей рок-группы, и даже создал первую книгу своих ранних стихов «Крик в никуда» – тиражом 2 (два!) экземпляра. Говорю – создал, потому что книга, в прямом смысле, была сделана его руками, начиная от сшивания листов и заканчивая собственноручным изготовлением твердого переплета, причем с золотым тиснением. Стихи напечатаны на пишущей машинке «Славутич», по словам Терентия недорого купленной специально для этого в комиссионном магазине4. В книгу вошли 42 стихотворения, написанные им в 1981—1987 годах. Вообще-то она была задумана Терентием, как подарок на День рождения своему другу и товарищу Леониду Чертову, и второй экземпляр книги, составленный из листов, напечатанных под копирку, был лично подписан Леонидом Терентию со словами благодарности, который и хранится в архиве поэта.
В первый, официально изданный поэтический сборник «Сушкин дом на Мухиной горе» (2007), вошли тексты песен и стихи, запоминающиеся своим необычным взглядом на жизнь и глубокими фразами, в которых заключена бездна смысла, будоражащего душу. «Кто знает, что там – тому не нужно, что здесь», «Слезы отдавших – для жажды грядущих» – эти строки из стихотворения «Бессонные ночи…» западают в сердце и долго не отпускают.
Существует расхожее мнение, что стихи-песни не требуют совершенства поэтической формы и точности рифмы, что в песне главное – мелодия и ритм. Действительно, стихи и музыка в песне органично дополняют друг друга, сглаживая неточности рифмы стиха. По мнению Терентия, процесс рождения песни многоступенчатый: чаще, рождение песни – это импровизация, когда сначала рождается мелодия – музыкальная фраза, задающая ей ритм и движение, а дальше – в тон мелодии рождается поэтическая строка, так называемая «молниеносная строка», которая подхватывает музыкальный ритм и развивает дальше движение мелодии песни. И все же, песни и стихи – это несколько разные виды творчества, далеко не каждый стих может стать песней, а вот хорошая песня – это всегда стихи.
По признанию Терентия, если бы его в то время кто-то назвал поэтом, он скорее всего, никак не отреагировал бы на это, потому что просто не думал и не чувствовал в себе эту потребность удержать и продолжить пришедшую из ниоткуда поэтическую строку. Он целиком и полностью отдавался живописи и музыке, созданию бардовских песен, его увлекала композиторская деятельность, а стихосложение еще не стало его «всепоглощающей стихией».
Стремительный процесс рождения поэта Терентия Травника происходил на моих глазах. Я хорошо помню свое чувство ошеломления от первых его стихов, от которых в буквальном смысле у меня захватывало дух: «Я воспеваю право тех, Кто вяло следует к закату дней своих земных, Кто духом пал, В ком сердце ослабело…». Он присылал стихи по телефону, набирая их латиницей, и в день я получала по нескольку стихотворений. Терентий творил и днем, и ночью, стихи были на разные темы, но неизменным было одно – простота и глубина его поэтического слога, доверительная интонация строки. Казалось, что процессом стихосложения Травник буквально упивался, ему нравился этот поэтический поток, лавиной обрушившийся на него. В одном из своих писем в феврале 2008 года он сообщил: «Этой ночью я написал 84 (восемьдесят четыре!) стиха – больших, малых, коротких и полурифмованных, но все-таки стиха. Они просто пели в моем сердце, и я еле-еле успевал их записывать. О, Музы этих строк, я с вами соприкоснулся в час ночной…».
«Более потрясающего состояния, связанного с творчеством, чем то, что я испытал от тех первых поэтических месяцев, я не испытывал ни разу, – запишет Терентий в своем дневнике. – Да, в живописи, но в ней нужно время для написания… В музыке? Но здесь должны быть условия звучания, да и студия необходима. А тут! Я был в ту пору на своей даче в Жамочкино. Помню, как я с утра и до вечера ходил и бубнил то слова, то строки в ритме и рифме. Потом садился на велосипед и мчался к своему другу, художнице Ольге Хаустовой, которая жила недалеко, на соседней улице и читал, читал и читал ей свои новые стихи.
Ольга… Сколько замечательных лет нас объединяет с этим чудесным человеком. А началось все с той далекой поры развития горбачевской перестройки, когда в Дом пионеров, где я работал художником-оформителем, как-то раз пришла устраиваться на работу молодая, эффектная женщина с копной медноогненных волос. Веселая, талантливая, дружелюбная, активная, она сразу влилась в наш коллектив художников и заняла в нем едва ли не одно из первых мест. Надо сказать, что в то время я испытывал серьезные переживания по поводу расползающейся по всем швам своей личной жизни, и Ольга, помню, как никто другой, меня поддержала. Не было ни дня, чтобы мы не виделись и не общались. Обладающая острым умом, юмором, тонкой иронией Ольга, безусловно, была хороша и как слушатель, и как советчик.
В «Домике», как мы называли наш Дом пионеров, она вела кружок по деко-ративно-прикладной росписи, но многое в ее поведении гово-рило о ней еще и как о талантливой артистке. Надо сказать, что в этом я не ошибся. По случаю мне удалось узнать, что Ольга не один год занималась в театральной студии, которой руководил Борис Петрович Борисов, и даже сыграла одну из главных ролей в спектакле «Безумный день» – роль жены профессора Дудкина, которого, кстати, играл мой товарищ Илья Сергеев (Мастер). Однажды они случайно встретились в моей художественной мастерской на втором этаже Дома пионеров, куда Илья иногда захаживал, а Ольга забегала в пересменках между занятиями групп. Как говорится, тесен мир, и с этим не поспоришь.
Проводя лето на даче, я узнал еще больше замечательного о ней. Ольга оказалось знатоком приусадебного дела, хорошей хозяйкой, ко всему еще и тонким ценителем поэтического слова.
Тогда, читая ей стихи, я не очень осознавал, какая должна быть оценка, но прислушиваясь и к себе, и к ее замечаниям, я понимал, что Ольга права. Судя по всему, ей многое нравилось. Да и не тот Оля человек, чтобы притворятся.
Живя подолгу на даче, я каждый раз просыпался и засыпал со стихами и так день за днем. Рифмы лились, и я тонул в этом, но не мог, да и не хотел отрываться от необыкновенного водопада чувств, от этого потока творчества.
Терентий за работой в своем кабинете в именье Жамочкино. 2007 г. Фото Татьяны Кудиновой.
Стихи меня несли по стремнинам желаний и ощущений. Тогда впервые я задумался, а откуда оно, откуда это нетерпение. Всякий раз мне будто кто-то подшептывал и направлял мое сердце двигаться в ритме и рифме, подкидывая все новые идеи и образы. А идей было бесконечно много. Писалось все с налету, безо всякой редакции. Сейчас мне видна вся эта «чудесная» неспелость первого поэтического лета, но в тот год меня несло, и я по-ребячески отдавался потоку нахлынувшей на меня свободы слова. В ту пору и открылись все мои последующие взгляды, мои чаяния и стремления. И как бы ни была наивна моя первая книга стихов, но тот факт, что она содержит весь набор моих поэтических хромосом, не подлежит никакому сомнению. Все последующее росло и писалось из нее, вплоть до основных тем моих литературных пристрастий: философии, религиозно-нравственного понимания жизни, любви к Родине и детской поэзии».
Терентий старался и торопился записывать все строки, которые приходили к нему и позже оформлялись в полноценные стихи, зная, что если он их не зафиксирует, они канут в небытие. Самым удобным способом для этого был мобильный телефон, в который он сразу и набирал пришедшее к нему стихотворение. Набирал быстро и, как я уже писала, латиницей, чтобы больше вместилось в одну смс. Рассылал такие стихо-эсэмэски он всем своим знакомым. В сентябре 2007 года начинающий поэт отразил этот факт в стихотворении «Мы живем с тобой в «ЭСЭМЭСЭРе…», назвав этот удивительный период в жизни «эрой смс». Терентий с шуткой отзывался об этом способе написания и распространения стихов: «Раньше, во времена Пушкина, – рассуждал он, – стихи писали в альбомах и дневниках, потом Маяковский и Есенин могли записывать свои стихи на салфетках в ресторане, а я записываю свои стихи на жидкокристаллическом дисплее телефона. Стихи оказались устойчивее бытия, они по-прежнему остаются стихами».
По признанию Терентия, в его записной книжке было до тысячи телефонных контактов и имен, знакомых и друзей, с которыми он поддерживал отношения и общение. Мне довелось видеть этот разбухший органайзер, мелко исписанный телефонными номерами.
Постепенно, теперь уже в моем телефоне, собирались сотни его стихов. Особенно мною ценились те моменты, когда я переносила их из телефона в компьютер. Стихотворение при этом преображалось, а я будто заново открывала его для себя. Действительно, оно приобретало новые оттенки и акценты, заставляя мою душу трепетать, пробуждая радость или скорбь своими строками. Позже у нас сложилась своеобразная традиция, которая была необходима и ему, и мне. После того, как набранные стихи отправлялись Терентию, он перезванивал и читал мне их по телефону, а я следила глазами за текстом, при этом сразу выявлялись ошибки или неточности, допущенные в моем прочтении латиницы, а это, порой, влияло самым существенным образом на смысл и преображение стиха.
Удивительный дар Терентия декламировать стихи всегда производил на меня впечатление. Он читал, ставя нужные акценты и выделяя интонационно значимые строки, высвечивая своими тембральными окрасами весь неповторимый авторский замысел, который был вложен в стихотворение.
Очень часто наши встречи превращались в полноценные камерные поэтические вечера одного поэта и одного слушателя. Когда Терентий читал стихи, ему необходимо было видеть мою реакцию на каждое свое произведение, каждую строку и каждую строфу, при этом он замечал все – выражение глаз, движения, позу, дыхание, отражавшее мое эмоциональное состояние. Воздействие стиха на меня было порой настолько велико, что я не в состоянии была сдерживать слезы. Поначалу я стеснялась этого, украдкой смахивала набегавшие слезы, пока не заканчивались силы, удерживающие этот поток эмоций и чувств, и я начинала плакать навзрыд.
А дальше? Дальше непременно шло обсуждение стихотворения. Терентий пояснял, расшифровывал каждую строку своего произведения, приоткрывая сокрытый смысл стихотворения, показывая многочисленные подпланы в строфе и высвечивая их связь с общим текстом. Это было всегда увлекательно и неожиданно, стих становился похож на айсберг, где само стихотворение – лишь его верхушка, а самое основное, глубинное скрыто от случайного взгляда. Немало откровений Терентия к стихам я сумела записать по памяти, часть записано на диктофоны. Многолетняя и любимая нами традиция так крепко вошла в меня, что позже, занимаясь исследованием поэзии других поэтов, я ощущала внутреннюю потребность слышать стихи в исполнении самих авторов.
Набранные в компьютере стихи Терентия складывались в небольшие сборники удобного карманного размера, за исключением книги «Стихи» – она была большая по объему и он, с нежностью в голосе, называл ее «толстая книга стихов». Интересно, что начинающий поэт каждую новую книгу своих стихов воспринимал, как взятую вершину поэтического творчества, ему казалось, что другой, новой книги стихов больше не будет, а идея издавать сборники, состоящие из старых «лучших» стихов, вперемешку с новыми его совсем не привлекала. Мы радовались выходу каждой новой книги, благоговейно держа ее в руках и вдыхая еле уловимый запах свежей типографской краски, аккуратно расправляя склеенные листы – этот момент был и остается нашим праздником.
Апрель, 2009
Поэт и публицист Терентий Травник в усадьбе Мелихово. 2005 г.