Глава 7
Гибель государства
Незадолго до первой годовщины пребывания Елизаветы на престоле сэр Николас Трокмортон, английский посол во Франции, неоднократно писал из Парижа об опасностях, которые грозят ее короне. «У нас есть веские основания подозревать, что французы злоумышляют против нас; и подозрения эти с каждым днем скорее возрастают, чем уменьшаются».[188] В ноябре 1559 г. Энтони Браун, виконт Монтэгю, известный франкофоб, сообщал королеве о разговоре, который состоялся у него с послом императора Гаспаром Преньором об ожидающих ее новых опасностях. Преньор предупредил, что «королеве и всей Англии грозит немалая опасность» и что французы готовят заговор с целью убийства Елизаветы. Он говорил о «разговорах и замыслах» в «местах весьма высоких», направленных на то, чтобы «убить Елизавету». Преньор советовал: чтобы спастись от французской угрозы, королеве следует «угодить королю Испании и ни в коем случае не терять его» и потому быть «умеренной» в тех вопросах, которые «могут его обидеть и обижают». Кроме того, он предлагал Елизавете заручиться fidele satellitium – верными спутниками – для личной охраны.[189]
В записке от марта следующего года Уильям Сесил подтвердил угрозы. «Мы все с уверенностью полагаем, что королева Шотландии и с ней ее муж и дом Гизов в глубине души смертельные враги вашего величества».[190] Через несколько недель Трокмортон писал о «смертоносном и ужасном замысле Гизов», которые вознамерились отравить Елизавету посредством «некоего смуглого итальянца с черной бородой» по имени Стефано. Он приехал в Англию под предлогом того, что собирается предложить королеве свои услуги инженера. Трокмортон убедил Елизавету, что, будучи предупрежденной заранее, «ей не нужно бояться, но вместо того отдать приказ арестовать Стефано, к замешательству Гизов и в качестве примера для других наемников».[191] Тогда в первый раз пресекли угрозу жизни Елизаветы; впоследствии подобных заговоров будет очень много.
Так как заговоры множились со стремительной быстротой, Сесил предпринял меры, направленные на то, чтобы укрепить безопасность самой королевы, и издал указ под названием «Меры предосторожности в облачении и диете королевы». Он призывал уделять больше внимания надлежащей охране внутренних покоев и опочивальни. Слишком часто задние двери покоев, где размещались фрейлины королевы, оставляли открытыми и без охраны; никто не обращал внимания на «прачек, портных, швей и прочих», которые приходили и уходили через эти двери; во внутренние покои мог незаметно проскользнуть любой и напасть на королеву или пронести в ее покои яд, как медленно-, так и быстродействующий, который мог быть принят через рот или проникнуть через кожу. Своим указом Сесил запретил проносить во внутренние покои мясо и прочую пищу, приготовленную за пределами королевской кухни, если «точно не известно» их происхождение. Надушенные перчатки, рукава и другую одежду предписывалось держать подальше от королевы, дабы опасные испарения «нейтрализовались другими запахами». Сесил рекомендовал «тщательно осматривать» даже нижнее белье королевы – то есть «всевозможные вещи, которые касаются различных обнаженных частей тела ее величества». К подобным предметам туалета нельзя подпускать посторонних, за исключением особо доверенных лиц, дабы какая-нибудь вредоносная субстанция, спрятанная в складках белья, не причинила ущерба здоровью королевы.[192] В виде дополнительной предосторожности Сесил настоятельно просил королеву принимать какие-либо медицинские защитные средства «против чумы и яда дважды в неделю»; тогда злоумышленники не застигнут ее врасплох. Елизавета не любила подчиняться не ею установленным правилам, в таких вопросах она упрямилась всю свою жизнь.[193]
Ужесточив меры по защите Елизаветы как физического лица, Сесил также побуждал королеву защитить себя как лицо юридическое, предложив прямую поддержку шотландским протестантским лордам, которые восстали против французского присутствия в Шотландии. Мария де Гиз, мать Марии Стюарт, после смерти мужа, короля Якова V, осталась в Шотландии и была регентом своей тогда маленькой дочери. Марию Стюарт после помолвки с французским дофином отправили на воспитание к французскому двору. Однако Мария де Гиз становилась все более непопулярна среди шотландских лордов из-за своих попыток внедрить католицизм и усилить французское влияние. Когда в Шотландию ей в помощь прислали новые французские войска, советники Елизаветы испугались, что северное королевство станет военной базой для вторжения в Англию от имени Марии, королевы Шотландии и супруги французского короля.[194]
29 марта 1560 г. английские солдаты перешли границу и осадили французский гарнизон в Лите. Кампания окончилась поражением, наступление 7 мая захлебнулось. Однако и французы почти ничего не выиграли. После того как две французские флотилии, посланные для снятия блокады, были отброшены штормами и после смерти 11 июня Марии де Гиз обе стороны стремились к миру. Уезжая в Эдинбург для обсуждения условий мира, Сесил боялся того, что в его отсутствие может произойти между Елизаветой и Дадли.
Сесил волновался не зря. Королева и Дадли проводили вместе целые дни; они пировали и охотились все лето 1560 г.[195] В том году по стране поползли слухи о том, что Елизавета и Дадли – любовники и что Елизавета беременна. Весной, по признанию некоего Джона Уайта из Девона, «пьяный Барли говорил ему в собственном доме, что лорд Роберт Дадли переспал с королевой».[196] В июне арестовали «матушку Доу», шестидесятивосьмилетнюю вдову из Эссекса, «за утверждения, что королева беременна от Роберта Дадли».[197] Местным мировым судьям велели расследовать дело и написать в Тайный совет подробности высказываний Доу. Дело старались вести камерно, дабы предотвратить распространение скандальных историй «среди простолюдинов», однако было уже поздно. Примерно в то же время граф Оксфорд в письме Сесилу спрашивал, как ему поступить с Томасом Холландом, приходским священником из Литл-Берстеда в Эссексе, которому его предшественник рассказывал, что одного человека посадили в Тауэр «за то, что он говорил, будто ее королевское величество ждет ребенка». Оксфорд интересовался, можно ли в данном случае прибегнуть к обычному наказанию для сплетников и отрезать Холланду уши.[198] В депеше де Квадры к королю Филиппу Испанскому подчеркивалась серьезность положения и упорные клеветнические измышления в адрес королевы: «Если она не выйдет замуж и не остепенится, с каждым днем ей будут грозить новые и более серьезные беды».[199]
Тем летом приближенные к Елизавете дамы рожали одна за другой. Дадли дал банкет в честь королевы в своем имении в Кью; в это время его сестра леди Сидни, которая тогда находилась на поздних сроках беременности, удалилась от службы при дворе и поселилась в Кью, где в октябре родила своего третьего ребенка, дочь, которую назвали Элизабет – скорее всего, в честь королевы.[200]
В конце июля в Келстоне (графство Сомерсет) Изабелла Харингтон, одна из камер-фрейлин Елизаветы, разрешилась от бремени первенцем, Джоном. 4 августа мальчика крестили в лондонской церкви Всех Святых; королева стала крестной матерью.[201] Изабелла была на шесть лет старше Елизаветы и несколько лет провела у нее на службе. Она служила верно и, вполне возможно, была одной из камер-фрейлин Елизаветы, когда, после восстания Уайатта против Марии I в 1554 г., принцессу посадили в Тауэр. В 1559 г. она вышла за Джона Харингтона, придворного и писателя, который стал фаворитом Генриха VIII. Его первой женой была Этельреда Молт, предположительно незаконнорожденная дочь короля от Джоанны Дингл, однако в обмен на пожалованные земли и доход ее записали незаконной дочерью некоего портного по имени Джон Молт. Весной 1546 г. Харингтон поступил на службу к сэру Томасу Сеймуру. После ареста Сеймура в январе 1549 г. Харингтона тоже посадили в тюрьму и допрашивали об отношениях его хозяина с принцессой. Однако Харингтон сохранил верность Елизавете и не выдал на допросе ничего компрометирующего ее честь. Позже королева приняла его на службу при дворе. В 1559 г., после смерти первой жены, Харингтон женился на Изабелле Маркем, дочери коменданта лондонского Тауэра.[202]
И вот, чуть больше чем через год после их свадьбы, Изабелла и Джон отмечали рождение первого из их пяти детей. Джон, или «малыш Джек», как любовно называла его Елизавета, стал одним из первых крестников Елизаветы. Несомненно, она согласилась стать крестной в награду за верность Харингтонов в годы, предшествовавшие ее вступлению на престол.[203] Позже Джон-младший писал, как «до двадцатого года правления ее величества» его мать Изабелла «спала с королевой в одной постели».[204]
Сесил, который в то время находился в Эдинбурге и вел мирные переговоры с шотландцами, регулярно писал королеве и выражал беспокойство за ее репутацию и неопределенное положение с престолонаследием. Он уверял, что «постоянно молится, дабы Господь направил ваше сердце и обеспечил отца вашим детям, чтобы все дети вашего королевства благословляли ваше семя. Без того ни мир, ни война не принесут нам долговременной выгоды».[205] Вернувшись в Лондон после успешных переговоров с французами, которые согласились уйти из Шотландии, Сесил поделился с де Квадрой своими откровенными взглядами на Роберта Дадли. Он «сделался господином всех дел и личности королевы, к крайней обиде всей страны, намеревается жениться на ней и заставляет ее целые дни проводить на охоте, что подвергает еще большей опасности ее жизнь и здоровье».[206] Он «предвидел гибель государства» из-за близости Елизаветы и Дадли; Сесил дошел до такого отчаяния, что признался послу в своем желании подать в отставку.[207] «Так велико общее недовольство королевой и ее образом жизни, что просто чудо, если нам даруют отсрочку и с ней не произойдет какой-либо катастрофы, а если таких покушений не будет, в том нет вины французов», – сообщал де Квадра.[208] А положение все ухудшалось. Сесил признался испанскому послу, что «жену Роберта собираются убить и во всеуслышание объявляют, что она больна, хотя она совсем не больна, а, напротив, здорова и старается предохранить себя от яда… и Господь никогда не допустит, чтобы совершилось такое злодеяние и чтобы злоумышленники вышли сухими из воды».
«Я был уверен, что он говорил искренне и не обманывал меня», – писал пораженный де Квадра.[209] На следующий день он сделал яркую приписку: «После того как я это написал, королева обнародовала весть о смерти жены Роберта и сказала по-итальянски: Que si ha rotto il collo, что она сломала шею, должно быть, упала с лестницы».[210] Двадцативосьмилетнюю Эми Робсарт нашли мертвой в воскресенье 8 сентября в деревне Камнор в Беркшире, где у нее был дом. Убийство, самоубийство, несчастный случай? Возможно было все. В день смерти Эми услала из дома всех слуг на ярмарку в Абингдон, а позже ее нашли мертвой у подножия лестницы.[211] Уже давно ходили слухи о том, что Роберт Дадли собирался убить жену, чтобы освободиться и получить возможность жениться на королеве. Все задавались вопросами: замешан ли в смерти жены Дадли? Может ли быть, что он действовал в сговоре с Елизаветой?[212] Написав письмо Дадли, в котором он утешал его из-за «жестокой судьбы, постигшей вашу покойную супругу», посол сэр Николас Трокмортон поделился своими сомнениями с Уильямом Парром, маркизом Нортгемптоном. При французском дворе и по всему Парижу, писал он, ходят клеветнические слухи. «Милорд, хотелось бы мне умереть, чтобы более не слышать позорных и ужасных измышлений о ее величестве, моей милосердной правительнице», от которых «волосы у меня на голове» встают дыбом «и уши горят. Я почти обезумел и не знаю, что отвечать; одни над нами смеются, другие угрожают, третьи поносят ее величество». Он горевал: «…сердце мое истекает кровью при мысли о клеветнических толках, которые я слышу; если их не погасить или если они окажутся правдой, наше доброе имя утрачено навсегда, нас ждут война и ниспровержение нашей королевы и страны».[213]
Узнав о смерти жены, Дадли немедленно удалился от двора в свой дом в Кью; Эми похоронили в алтаре церкви Святой Марии в Оксфорде. Похороны обошлись лорду Роберту в 500 фунтов, хотя сам он на похоронах не был и не воздвиг ей никакого памятника. Менее чем через месяц он вернулся к королеве и, судя по всему, возобновил свои ухаживания.[214] Как заметил один придворный, «лорд Роб питает надежду, что женится на королеве, ибо она проявляет к нему такую благосклонность».[215] Некоторые считали, что такой исход неизбежен. Даже Томас Радклифф, граф Суссекс, зять леди Сидни, чьи отношения с Дадли все больше портились, пришел к выводу, что важнее всего для королевы произвести на свет наследника и потому союз с Дадли может оказаться необходимым злом: «Не хотелось бы, чтобы ее величество медлила с вопросом такой великой важности, но ей необходимо спешно выбрать; и в этом отношении следовать зову собственного сердца, [глядя] на того, кого она сама изберет, omnes ejus sensus titillarentur (при возбуждении всех чувств), что служит самым доступным средством, с Божьей помощью, подарить нам благословенного принца, который избавит нас от неволи. Если бы я знал, что в Англии есть другие законные наследники, я бы не стал подавать такой совет и посоветовал не спешить с выбором мужа. Но, видя, что она ultimatum refugium и что нашим целям не могут служить ни богатство, ни дружба, ни союз с иноземными странами, ни иные преимущества, даруемые супружеством, в отсутствие ее законного потомства, если королева кого-нибудь полюбит, пусть любит там и того, кого она изберет, так жажду я видеть ее любовь. И кого она полюбит и изберет в мужья, я полюблю тоже, буду почитать его и верно служить ему».[216]
Суссекс ссылался на бытовавшее тогда поверье, что половая жизнь полезна для женского и мужского здоровья.[217] Считалось, что девственники страдают от болезней, связанных с накоплением неоплодотворенного семени, отчего, как считалось, возникает истерия и болезни, известные как «материнские припадки», «удушье утробы» и «бледная немочь».[218] Подобные недомогания излечивались браком, поэтому считалось, что замужние женщины в целом здоровее, чем девственницы и вдовы.[219]
Не все разделяли взгляды Суссекса; многим казалось, что брак Елизаветы и Дадли вызовет катастрофу. Юбер Ланге, дипломат из Бургундии, сообщал, что английские аристократы «ясно дали ей понять, что ее слишком тесная близость с милордом Робертом Дадли вызывает их недовольство и что они ни в коем случае не позволят ему жениться на ней».[220] «Не знаю, что и думать, – писал Трокмортон из Франции, – молва столь обширна и передается здесь столь злобно, затрагивая брак лорда Роберта и смерть его жены, что я не знаю, куда смотреть и как себя держать». Виды на их брак следовало остановить, «ибо, в случае их союза, стране грозит великая опасность гибели и разрушения. И чем больше я об этом думаю, тем больше желаю умереть, ибо жить в такое время я не хочу». Трокмортон умолял Сесила сделать все возможное, дабы «воспрепятствовать свадьбе», иначе последствия будут немыслимыми. «Королева, наша правительница, обесчещена, приговорена и предана забвению; страна погибла, раздроблена и пала жертвой… Держава… подвергается великой опасности».[221]
Трокмортон предпочел действовать прямо и решительно. Он послал в Англию своего секретаря Роберта Джонса, чтобы тот лично предупредил королеву о скандальных слухах, из-за которых она превратилась в посмешище при французском дворе, и напомнил о том, что грозит ее доброму имени в том случае, если она решит выйти замуж за своего фаворита.
Вечером в понедельник 25 ноября Роберт Джонс приехал во дворец Гринвич, где родилась Елизавета, – он был одной из любимейших ее резиденций.[222] Окна-фонари со средниками украшали фасад, выходящий на Темзу, а внутренние покои размещались в башне. В Гринвиче Елизавета часто принимала послов, так как дворец был удобно расположен вблизи доков, верфей и таможенных складов.
По прибытии Джонс нанес визит Сесилу и передал ему последние новости французского двора. Мария, королева Шотландии, уже слышала сплетни, окружавшие смерть Эми Робсарт, и считала, что Елизавета теперь «выйдет за своего конюшего». Ситуация вышла из-под контроля; Сесил был в ярости.
На следующий вечер Роберт Джонс ужинал с Дадли и членами Тайного совета в резиденции шотландского посла. Посреди ужина Дадли вдруг встал, сказав, что должен вернуться ко двору. Через несколько минут за столом появился некий человек, он попросил Джонса выйти. Когда тот повиновался, ему сообщили, что Дадли чуть позже желает встретиться с ним с глазу на глаз. После ужина Джонс разыскал Дадли в его апартаментах при дворе. Он застал Дадли в приступе ярости; новости французского двора достигли ушей Елизаветы, которая тогда находилась в Элтемском дворце; ей передали злорадное замечание Марии.
В среду вечером королева наконец дала Джонсу аудиенцию в приемном зале Гринвичского дворца. Он описал встречу в депеше, посланной Трокмортону в Париж. Когда Джонс сказал Елизавете, что испанский и венецианский послы распространяют слух о ее предполагаемом браке с Робертом Дадли, Елизавета ответила снисходительно: «Честное слово, я думала, произошло что-то важное… Ему не следовало присылать вас сюда, ибо было бы разумнее держать вас на месте». Посланник тем не менее не сдавался и объяснил, что Трокмортон счел своим долгом сообщить ей «о таких вещах, которые могут затрагивать ее» лично, а не рисковать тем, что происходящее еще больше станет достоянием гласности. Когда Джонс откровенно пересказал королеве, что говорят о ее отношениях с лордом Робертом и об их возможной причастности к внезапной смерти Эми Робсарт, Елизавета беспокойно заерзала в кресле и закрыла лицо руками, а затем нервно расхохоталась. Она настаивала, что обстоятельства смерти жены Дадли «не затрагивают ни его честности, ни ее чести».[223]
Тем не менее две недели после смерти Эми Робсарт Елизавета держалась скованно и напряженно. Джонс решил, что дело «сильно ее огорчило», и отметил резкую перемену в ее настроении: «Ее величество выглядит не такой бодрой и оживленной, как прежде».[224] Визит Джонса никоим образом не сказался на отношениях Елизаветы и ее фаворита, и уже через несколько недель Трокмортон сообщал: ходят слухи, что Елизавета и Роберт Дадли тайно обвенчались. Испанский посол во Франции сказал ему: Елизавета доказала, «что она немногих почитает в своей стране, ибо ни один человек не посоветовал ей исполнить свою прихоть». В письме к Сесилу Трокмортон встревоженно просит его предпринять более решительные действия и обуздать страсти их своевольной королевы. «Помните, что ваша госпожа молода и подвержена страстям; вы ее советник и обязаны поддержать ее».[225]
Не только подданные Елизаветы просили ее изменить «образ жизни». В декабре Адольф, герцог Голштинский и дядя короля Дании, один из первых поклонников Елизаветы, написал о своей тревоге после продолжающихся сообщений из Англии о ее поведении.[226] Его письмо ужаснуло королеву, она нашла его унизительным доказательством широкого распространения порочащих ее слухов. В ответе герцогу Голштинскому, написанному под Новый год, она благодарила его за заботу о ее чести и уверяла, что она «никогда не забудет, как ей надлежит поступать в данном отношении». Она «сочтет за услугу, если он не станет верить тому, что слышит, так как слухи не имеют ничего общего с ее истинной честью и королевским достоинством». Наконец, она заверила его, что во всех своих поступках она не ищет ничего, «кроме славы Божией и сохранения своего достоинства».[227]
Вскоре враги Елизаветы воспользовались обвинениями против ее матери как отправной точкой для дальнейших нападок. Она была дочерью Анны Болейн, «великой шлюхи» Европы; чего же от нее ожидать? В августе Трокмортон написал Сесилу, что некий Габриэль де Сакконе сочинил и напечатал клеветнический трактат, в котором мать Елизаветы называется «Иезавелью» и сравнивается с «языческими наложницами Соломона», ибо она убедила Генриха VIII повернуться спиной к истинной церкви. Их «грязное сожительство» стало результатом похоти, и Анну постигло достойное наказание за ее грехи. Сесил пришел в ужас: если Елизавета узнает о публикации, хрупкий мир с Францией, жизненно важный для безопасности Англии, под угрозой. Пока Сесил медлил, сотни экземпляров книги Сакконе были напечатаны и распространялись в Париже и за его пределами. Наконец в середине сентября, больше чем через месяц после получения письма Трокмортона, Сесил решился передать новость Елизавете. Она велела послу «спешно» отправляться к Екатерине Медичи, матери молодого короля Карла IX, и потребовать, чтобы «непристойную» книгу немедленно конфисковали. Но, хотя королева-мать изобразила изумление и отвращение к пасквилю, Екатерина не стала запрещать переиздания. Она лишь обещала просмотреть книгу, чтобы «составить о ней свое впечатление и на его основании отдать соответствующий приказ».
Екатерина и ее сын Карл имели все причины для отсрочки. Всем известно было, что они поддерживают Марию Шотландскую в ее притязаниях на английскую корону, и пасквиль играл им на руку. Очень не скоро появился указ Карла IX, в котором предписывалось вымарать «оскорбительные места» в книге, а до тех пор запрещалось ее продавать. Елизавету такой исход дела совсем не устроил; она слала сэру Николасу Трокмортону письмо за письмом и требовала, чтобы уничтожили весь тираж.
Наконец на второй неделе октября посол сообщил, что французский король приказал конфисковать весь тираж. К тому времени, однако, ущерб уже был причинен. Елизавета кипела гневом по отношению к Екатерине и Карлу.
Трокмортон советовал Елизавете поблагодарить короля Франции и королеву-мать за то, что те воспрепятствовали распространению пасквиля, но она отказалась, хотя, как указал Трокмортон, Екатерина Медичи будет крайне оскорблена таким несоблюдением этикета. Когда в конце ноября королева все же написала благодарственное письмо, то передала его через посла в Испании. Непочтительность была намеренной: Елизавета давала понять, что не простила французов за то, что те порочили ее мать.[228]