В поисках Минотавра (сборник). В поисках Минотавра. (секс-эзотерическая повесть) (Валерий Михайлов, 2013)

Митота первая. Работа или смерть

Это была обыкновенная коричневая папка, примерно с такой я более десяти лет назад ездил в институт. И ни одной живой души вокруг. Нельзя сказать, что она мне сразу не понравилась, но и особых симпатий не вызвала. Вряд ли там были деньги или еще что-нибудь интересное. И если бы она лежала не перед воротами моего гаража, я бы прошёл мимо. Но она, как назло, лежала именно перед воротами, и мне оставалось либо её поднять, либо проехать по ней колесом. Второе было непозволительным хамством, поэтому я её поднял. А, подняв, разумеется, заглянул внутрь. Там лежало несколько бумажных листов формата А4, исписанных ещё более неразборчивым, чем у меня почерком. В верхней части каждого листа был отпечатанный в типографии или на принтере текст:

«Предупреждение: Данному файлу присвоена степень секретности «А». Если у вас нет соответствующего допуска, немедленно, не читая, уничтожьте данный файл и сообщите об этом в ближайший орган государственной безопасности.

Любое отклонение от данной инструкции приравнивается к государственной измене».

Никаких допусков у меня, конечно, не было, но что-либо уничтожать, не говоря о том, чтобы куда-то звонить, я, разумеется, не стал.

Вместо этого я просто закрыл папку и отбросил подальше от собственных ворот.

А через пару недель появились они: двое крепких парней и молодая, высокая брюнетка чертовски сексуальной наружности: Высокая, стройная, с красивым властным лицом и средних размеров, но красивой формы грудью (она была без лифчика). На ней были джинсы, синяя блузка и босоножки на каблуках. Мужиков я не разглядывал. Они заявились часа в три ночи, открыли входную дверь своими ключами и ворвались ко мне в спальню. Короче говоря, когда я достаточно проснулся, чтобы более или менее адекватно воспринимать окружающую реальность, я уже сидел, привязанный к стулу, а во рту у меня был кляп. Громилы стояли за спиной, а красотка ходила передо мной по комнате, задумчиво вертя ручку в руках. А я злился, боялся и хотел ссать одновременно. Когда же я решил, что это будет продолжаться вечно, красотка остановилась, и, окинув меня взором, словно только что увидела, произнесла:

– Видите ли, Константин Георгиевич… – она глубоко вздохнула и ещё раз окинула меня взглядом, – не знаю, как лучше сказать, но вы поставили меня перед практически неразрешимой дилеммой, и я, право, не знаю, пристрелить вас сразу или попробовать договориться.

Разумеется, мне безусловно нравился второй вариант ответа, но кляп во рту лишал слова.

– Думаю, вы предпочитаете переговоры? – спросила, наконец, она, как будто в сложившейся ситуации у меня могли быть иные предпочтения.

В ответ я что было сил начал мотылять головой вверх-вниз и натужно мычать, дескать, да, чёрт возьми, да, и ещё раз да!!!

– Объясняю правила, – продолжила она, – мы разговариваем тихо и спокойно. Как только вы начнёте кричать, Кирилл разнесёт вам башку из пистолета. Так что если вас устраивает такая смерть, можете звать на помощь. Вам понятно?

Я повторил свой танец «да».

– Будете кричать?

На этот раз мне пришлось исполнить танец «Нет».

– Очень хорошо. Развяжите ему рот. Надеюсь, вы не станете отрицать, что вам знакома эта вещица? – спросила она, сунув под нос фотографию папки, когда кто-то из громил освободил мой рот от кляпа.

– Не стану, – признался я.

– И вы заглянули внутрь? Мы обнаружили на внутренней стороне и на бланках отпечатки ваших пальцев, – поспешила добавить она.

– Заглянул.

– И вы не уничтожили документы и не позвонили в органы госбезопасности, – осуждающе констатировала она.

– Я подумал, что это просто прикол, – попытался отмазаться я.

– А это никакой не прикол. И теперь вы – ненужный свидетель, да ещё и изменник Родины. Ну, зачем вам понадобилось читать документы?

– Да я их не читал. Там всё равно неразборчиво и непонятно.

– Хотите сказать, что вы ничего не поняли? – в её голосе появились нотки сочувствия.

– Да, – старясь произнести как можно убедительней, ответил я.

– А как вы думаете, шпионы, которые крадут документы, всегда разбираются в том, что крадут? Или им достаточно скопировать информацию и передать заказчику?

– Но я не шпион, я просто…

– Да, мы понимаем, – перебила она, – но инструкция есть инструкция, а по инструкции мы не можем оставлять вас в живых.

– Ну так стреляйте! Чего душу мотать! – не выдержал я.

– Разве что нам придётся принять вас на работу, – закончила она свою мысль, не обратив внимания на мою истерику.

– Что?!!! – её слова заставили меня усомниться в том, что я бодрствую.

– А что, мы примем вас на работу задним числом, а потом вкатаем выговор за халатное отношение к документам. Думаю, выговор лучше, чем пуля.

Я не верил своим ушам.

– Так вы согласны? – спросила она.

– А можно мне в туалет? – попросился я.

– Только если вы согласны.

– Я согласен. Вы даже не представляете, как я согласен!

– Вот и отлично. А теперь идите в туалет, а потом продолжайте отдыхать. Завтра, а точнее уже сегодня, часов примерно в девять, зайдёте по этому адресу, – она положила на стол визитку. – Вам понятно?

– Да, – ответил я, еле сдерживаясь, чтобы не обмочить трусы.

– Я буду вас ждать, – предупредила она.

Меня освободили от пут, и я смог, наконец, добраться до унитаза. Когда я вышел из туалета, их уже и след простыл.

Выматерившись, я взял со стола визитку. На ней было напечатано:

«Сысоева Людмила Юрьевна. Директор филиала краеведческого музея г. Аксая. Адрес, телефон…»

Я, конечно, подозревал, что в Аксае есть краеведческий музей, но то, что у него есть филиал, не могло мне присниться и в кошмарном сне.

Разумеется, ни о каком отдыхе, не говоря о сне, и речи быть не могло. Оставшееся время я провёл, ходя по комнате из угла в угол под аккомпанемент (надо же выдумать такое слово) телевизора. Затем я принял душ, сварил и выпил кофе, и отправился на поиски чёртового филиала. Офис филиала, как гордо гласила табличка на двери, находился на первом этаже одной из общаг в районе парка имени культуры и отдыха, и состоял из кабинета директора, приёмной и ещё одной комнаты, куда посторонним вход воспрещался. Как я узнал позже, там был шкаф.

В приёмной сидела за столом похожая на учительницу пения дамочка, и самозабвенно раскладывала на компьютере пасьянс.

– Людмила Юрьевна меня ждёт, – сообщил я, войдя в приёмную.

– Фамилия? – не отвлекаясь ни на мгновение от экрана допотопного монитора, спросила секретарша.

– Борзяк, – представился я.

С явным сожалением на лице – ну как работать, когда ходят всякие Борзяки, – она отвлеклась от игры и сняла трубку телефона.

– Людмила Юрьевна, к вам Борзяк, – сообщила она, едва удержавшись, чтобы не сказать «какой-то». И пригласила в директорский кабинет, где, можно сказать, в спартанской обстановке, сидела за столом моя ночная гостья.

– Здравствуйте, – сказал я, входя.

– Здравствуйте, – ответила она, – подпишите.

И протянула договор.

Я подписал.

– А теперь здесь, – она положила на стол отпечатанный приказ, согласно которому мне полагался выговор и лишение премии.

Про премию она ничего ночью не говорила, подумал я, и, словно прочтя мои мысли, Людмила Юрьевна пояснила:

– Я лишила вас премии за прошлый квартал.

– И что теперь? – спросил я.

– Ничего. Возвращайтесь домой. Ваша проверка не закончена. Я позвоню.

Она позвонила через неделю.

– Вы свободны сегодня в два часа? – спросила она, поздоровавшись и представившись.

– До пятницы я совершенно свободен, – ответил я.

– Как вы смотрите на то, чтобы пообедать со мной в «Одном моменте»?

– С удовольствием составлю компанию, – ответил я, и подумал, что с гораздо большим удовольствием составил бы ей компанию на свидании, чем на деловом обеде.

«Один момент», наверно, единственное более-менее приличное кафе в Аксае, где можно без шика, но вполне нормально поесть и выпить нормального пива, и именно поэтому народ, привыкший к наливайкам с палёной водкой в качестве главного блюда меню, обходил его стороной. И если вечером там было относительно людно, то днём практически все столики пустовали.

Придя раньше Людмилы Юрьевны, я вообще оказался единственным посетителем кафе. Не успел сесть за стол, как подбежал официант.

– Двойной эспрессо, – попросил я.

– Двойной эспрессо у нас американо, – сообщил он.

– Американо – это вода без кофе, а двойной эспрессо – это два эспрессо в одной чашке, – попытался объяснить я.

– У нас машина даёт только одну порцию.

– Тогда давайте просто эспрессо.

– Что ещё?

– Позже.

– Вы ждёте кого-то?

– Да.

Удовлетворив любопытство официанта, я уставился в экран телевизора, показывающего какой-то музыкальный канал. Изображение было растянуто по всей ширине, и люди выглядели карликами с забавными толстыми ручками и ножками.

Людмила Юрьевна появилась раньше, чем кофе.

– Вы сделали заказ? – спросила она.

– Только кофе.

Подошедший официант положил перед нами меню.

Людмила Юрьевна заказала солянку, телятину с овощами и чизкейк. Я последовал её примеру.

– Я вот чего вас позвала, – начала разговор Людмила Юрьевна, когда официант удалился, – несмотря на то, что проверка не закончена, и ни о какой серьёзной работе речи быть не может, зарплату вы у нас уже получаете. А ничто так не развращает, как халявные деньги, особенно в начале карьеры. Посему я подумала, что вы вполне могли бы отработать зарплату, сделав нашему филиалу сайт в интернете.

– Вы хотите, чтобы я сделал сайт? Но я же не программист и не веб-дизайнер. Я…

– Я видела ваш личный сайт. Такой уровень нас устроит.

– Ну, если так, то я с удовольствием.

– Значит, договорились.

– А каким бы вы хотели его видеть? – спросил я.

– Это я полностью отдаю на ваше усмотрение. Дерзайте. Если мне не понравится, я скажу.

Вернувшись домой, я сел за компьютер, и понял, что ни о каком дерзании речи быть не может. Историю Аксая я знал примерно на том же уровне, что и географию Плутона. Помедитировав на эту тему минут двадцать, я позвонил Людмиле Юрьевне.

– У вас уже есть что сказать? – спросила она, как показалось, с лёгкой иронией.

– Мне нужно у кого-то проконсультироваться, так как я про Аксай толком ничего не знаю.

– Понятно… Найдите Валентину Афанасьевну Никулину. Она должна быть в музее. Знаете, где музей?

– Найду.

– Только вы смотрите: Валентина Афанасьевна – святая женщина, а святым о мирских делах знать не полагается.

– Ну, так я по вашему поручению: создать сайт.

Как и всякий нормальный человек, проживший всю жизнь в Аксае, я понятия не имел, где находится краеведческий музей. Поэтому, немного подумав, решил, что будет проще поехать туда на такси, благо с исчезновением большевизма такси в Аксае развелось больше, чем в советские времена тараканов.

– В музей, пожалуйста, – сказал я, садясь в машину.

– Адрес подскажете? – спросил водитель.

– Не подскажу, – признался я.

– Ну, хоть примерно.

– А вы своему диспетчеру позвоните, может, там кто знает.

Как оказалось, музей соседствовал с Аксайской администрацией. Пройдя по заваленному историко-музейным хламом двору, я вошёл в обшарпанное двухэтажное допотопное здание, где вломился в первый попавшийся кабинет. Там сиротливо скучало несколько человек.

– Здравствуйте, – сказал я, – скажите, пожалуйста, где я могу найти Валентину Афанасьевну Никулину?

– Слушаю вас, – откликнулась женщина пятидесяти лет. Она была неимоверно худой и одухотворённой, и произвела на меня примерно такое же впечатление, как дуб, под которым сидел проездом Пушкин.

– Я к вам вот по какому делу: Людмила Юрьевна поручила мне создать сайт, посвящённый истории Аксая. Мне нужен материал для сайта, и хотелось бы выслушать ваши пожелания.

– Ну, если коротко, – сказала она, и одарила меня более чем двухчасовой лекцией на краеведческую тему. В результате я покинул музей с мешком папок и окончательно засранными мозгами. Но к созданию сайта мне приступить не удалось.

Стоило устроиться за компьютером, как зазвонил телефон.

– Константин Георгиевич? – спросил женский голос.

– Он самый.

– Вас беспокоит секретарь Людмилы Юрьевны.

– Очень приятно.

Людмила Юрьевна просила вас срочно подойти в офис.

– Уже иду.

– Всё, Константин Георгиевич, – сказала Людмила Юрьевна, – Пришёл ваш допуск, так что шутки в сторону. Завтра вы приступаете к выполнению своих обязанностей. А сейчас будьте добры пройти инструктаж. Адрес в направлении.

– О, привет! – обрадовался мне, как родному, таксист. Это был тот же водитель, с которым мы выясняли, где в Аксае музей. – Куда на этот раз?

– В краеведческое отделение библиотеки, – сказал я.

– Во как! У нас и такая есть? – выдал водитель и посмотрел на меня, как на официального представителя Марса на Земле.

– У меня адрес есть, – поспешил сообщить я.

– Ну, с адресом быстро найдём. Однажды мы с одним типом искали дом с зелёным забором и железными воротами (в частном секторе Аксая почти все дома такие), и ничего, нашли. А тут даже адрес.

– Похоже, тебе нравится заниматься поисками.

– А то! Вот так сядет кто-нибудь вроде тебя, и понимаешь, что ни хрена родной город не знаешь.

– Это точно, – согласился я.

– Приехали, – сказал водитель, останавливая машину возле ещё одной дореволюционной избушки, расположенной в районе развалин кинотеатра «Родина». Верхнюю часть избушки занимало, как следовало из таблички, какое-то очередное общество поддержки президента. Филиал краеведческой библиотеки ютился в подвале.

В библиотеке пила чай очкастая грымза.

– Здравствуйте. Мне нужна Савченко Галина Павловна, – прочитал я фамилию в направлении.

– Давай сюда бумагу, – без малейшего намёка на дружелюбие сказала она.

Я дал ей направление.

– Значит, на инструктаж? – спросила она, строго посмотрев на меня.

– На инструктаж.

– Тогда читай помеченное, – распорядилась она, всучив мне помятый экземпляр «Аквариума» Виктора Суворова.

В книге было помечено ручкой: «Читать пролог».

– Ознакомился? – спросила Галина Павловна, когда я положил книгу на стол, прочитав, как сожгли заживо проштрафившегося полковника ГРУ.

– Ознакомился.

– Выводы сделал?

– Сделал.

– Тогда инструктаж окончен.

– Простите, а где-нибудь нужно расписаться о неразглашении? – спросил я.

– А ты веришь в расписки? – язвительно поинтересовалась она.

– Честно говоря, не очень, – признался я.

– Вот и мы не верим.

– Понятно.

– А если всё понятно, до свиданья.

– До свиданья.

Желудок показывал время обеда, и из библиотеки я отправился домой, где нажарил и съел целую сковородку картошки. После этого позвонил Людмиле Юрьевне.

– Инструктаж прошёл. Что теперь? – отрапортовал я.

– Теперь приезжайте сюда. Я познакомлю вас с непосредственным начальством.

Я подумал сначала вызвать такси, но решил, что после еды неплохо пройтись.

В кабинете Людмилы Юрьевны меня ждал немного всклокоченный мужчина лет сорока с копейками.

– Кирилл Фёдорович, – представился он.

– Константин.

Мы пожали руки.

– Кирилл Фёдорович покажет вам рабочее место и введёт в курс дела, – сообщила Людмила Юрьевна, и мы с новоиспечённым начальником вышли из кабинета.

– Что вам известно о драконах? – спросил меня ни с того, ни с сего Кирилл Фёдорович, когда мы сели в его машину.

– Практически ничего, – ответил я.

– Прекрасно, – обрадовался он. – Обычно о них пишут такую ерунду, что на глобус не натянешь. Приходится заново переучивать, а это лишние хлопоты, и всё такое… К тому же правда, как всегда, выглядит слишком буднично на фоне мифа, и… – он так и не нашёл, что сказать после «и».

Его речь заставила меня поставить под сомнение вменяемость нового начальника. Когда же мы приехали в какой-то доисторический покосившийся флигель, затерянный в дебрях аксайского частного сектора, и Кирилл Фёдорович сообщил, что мои обязанности будут заключаться в сидении на стуле, или на диване (на моё усмотрение), перед запертой дверью в «спальню», я вообще решил, что попал в дурдом «Снегурочка».

– Дежурить будете ежедневно, с 9 до 6, – объяснял Кирилл Фёдорович, – во время дежурства можете заниматься, чем угодно… В разумных, конечно, пределах. Главное, не покидайте ни под каким видом пост, и не водите сюда посторонних. Желательно, чтобы вообще никто не знал, где находится ваше место работы. Если что, звоните по этому номеру, – он положил на тумбочку с телефоном визитку. – Вот, собственно, и всё. К выполнению обязанностей приступайте с завтрашнего дня. А чтобы было не так скучно, ознакомьтесь для начала с этим, – он положил на стол брошюру без названия. – Книгу из дома не выносить, так что придётся читать здесь. Благо, для чтения времени у вас хоть отбавляй. Кстати, если вы сегодня не заняты, постарайтесь её прочитать. Это понадобится для работы.

«Ладно, посмотрим, как вы мне будете платить», – подумал я, кивая в знак согласия.

– Да, чуть не забыл, объект переходит в полное ваше распоряжение, так что располагайтесь, как дома.

– Понятно, – сказал я, хотя мне ничего не было понятно.

– В таком случае держите ключи, и до свиданья.

– До свиданья.

Когда Кирилл Фёдорович ушёл, я, как прилежный ученик, попытался осилить брошюру, но уже на второй странице понял, что это выше моих сил. Судя по корявости стиля, её написал какой-нибудь доморощенный гений краеведения аксайского масштаба, а судя по содержанию – постоянный пациент психиатрической клиники. Автор брызгал слюной и кидался словесными испражнениями в другого гения местного масштаба, назвавшего его в какой-то статье в «Аксайской брехаловке» (народное название единственной аксайской газеты) академическим синонимом слова «дурак». На мой взгляд, назвавшего вполне заслуженно.

Поняв, что чтение подобной ерунды выше моих сил, я решил обследовать дом. Беглая рекогносцировка заставила меня приятно удивиться. Дом оказался со всеми удобствами: газ, вода, нормальный сортир… В кухне, кроме газовой плиты, была микроволновка, а в ванной стояла стиральная машинка-автомат.

Воодушевлённый открытиями, я решил немедленно здесь обосноваться. В результате остаток дня у меня ушёл на сборы и перевозку разного барахла: посуды, кое-какой одежды на всякий случай, ДВД-плейера (телевизор там был), продуктов, чая, кофе…

Кирилл Фёдорович наведался ко мне на следующий день, ближе к обеду.

– Ну, как брошюра? – спросил он, – всё поняли?

Я хотел сказать «да», но по глазам Кирилла Фёдоровича понял, что на этом разговор не окончится.

– Она оказалась не по моим зубам, – признался я.

– Ладно, в таком случае придётся вас инструктировать лично. Вам не трудно заварить чай?

– Нисколечко, – ответил я по дороге на кухню.

То, что поведал за чаем Кирилл Фёдорович, заставило меня скептически отнестись и к своему психическому здоровью тоже.

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему драконов называют хранителями жемчуга? – спросил Кирилл Фёдорович, когда я заварил и разлил по чашкам чай.

– Если честно, то я вообще никогда не слышал, чтобы драконов так называли, – признался я.

– Существует древняя эзотерическая легенда, согласно которой драконы являются хранителями жемчуга, имя которому Знание, или Гнозис. Именно за этим знанием и отправлялись когда-то к драконам доблестные искатели Истины, чтобы, победив в честном поединке, получить одну из бесценных жемчужин из сокровищницы драконов. Поединком же называлось испытание, выдерживая которое, искатель Истины доказывал, что достоин великого дара. Это потом, с приходом христианства, легенда извратилась, и превратилась в истории про доблестных рыцарей, убивавших драконов ради того, чтобы затащить к себе в койку какую-нибудь средневековую дуру. В принципе, это даже и к лучшему. Чем меньше знают о Традиции, тем лучше. Кстати, вам не рассказывали о Традиции? – опомнился он.

– Думаю, что нет.

– Так вот, – продолжил монолог Кирилл Фёдорович, – наша Традиция уходит корнями в те времена, когда на Земле не было ни Стоунхенджа, ни Пирамид.

Однажды Основатель Традиции возвращался из похода домой. Он был воином, и ни о каких драконах не помышлял. Однако судьба распорядилась так, что он встретился в пути с драконом, и сумел дракону понравиться настолько, что тот взял Основателя Традиции на службу в качестве личного телохранителя. Когда же пришло время расставаться, дракон не только подарил Основателю Традиции одну из жемчужин Знания, но и рассказал, что наш мир – и мы в частности – находимся под протекторатом драконов, и примерно раз в сто лет один из драконов приходит к нам с Инспекцией. Тогда же они и заключили с Основателем Традиции договор, ставший основой для Традиции. Ибо с тех пор, согласно договору, хранители Традиции всячески помогают драконам в их инспекции, а те делятся с ними жемчугом.

Со дня на день должна состояться очередная Инспекция, и вам, Константин Георгиевич, выпала большая честь первым встретить прибывающего в наш мир дракона.

– Но почему я? – спросил я, надеясь, что смогу как-нибудь отмазаться от столь почётной и совершенно ненужной мне обязанности.

– Дело в том, Константин Георгиевич, что незадолго до начала Инспекции драконы сообщают нам о предстоящем прибытии. Также они делают запрос на должность помощника Инспектора. При этом они сами находят кандидата на этот пост, и сами тестируют при помощи специального теста. Нам остаётся только вовремя вычислить получившего должность счастливца, обеспечить всем необходимым, и заручиться согласием достойно исполнять возлагаемые обязанности. И если раньше такими тестовыми предметами были мечи в камне, волшебные молоты и Граали, то в вашем случае, согласно требованию времени, тестовым предметом стала папка. Эта папка оказалась у вас, следовательно, выбор драконов пал на вас. Ну, а чем они руководствуются в своём выборе, только им и ведомо.

– Подождите, так что же, выходит, шоу с угрозами, и закос под спецслужбу, были разводкой? – дошло до меня.

– Не только. Во-первых, мы представляем очень и очень серьёзных людей; а во-вторых, нам нужно было узнать, как вы поведёте себя в нестандартных ситуациях. Ведь согласитесь, что встреча с драконом – это не то, о чём можно запросто рассказать друзьям за чаем.

– А вам не приходило в голову, что я просто пошлю вас всех на х…, вместе с вашей Традицией и прочей фигней, и пойду домой?

Я был настолько зол из-за того, что меня развели, как последнего лоха, что готов был поубивать всех собственными руками.

– Не вы первый, не вы последний, – заметил Кирилл Фёдорович. – За те несколько тысячелетий, что существует Традиция, никто не смог отказаться от выпавшей чести быть помощником Инспектора. Нет, вы, конечно, можете отказаться, но я бы не советовал.

– Вы мне угрожаете?

– Ну что вы, Константин Георгиевич! Я – и угрозы… Вы не так меня поняли. Это не я, а вы угрожаете, и не нам, а Инспектору, а они этого очень не любят. Всё. Я вас предупредил, а дальше… – он развёл руками.

Я понимаю, что здесь напрашивается поток саморефлексии страниц на десять печатного текста в духе «быть иль не быть», но никакой саморефлексии у меня не было. Когда Кирилл Фёдорович ушёл, я попросту сел на своё место и уткнулся в томик Роберта Уилсона, который предусмотрительно прихватил утром. Похоже, способ ненавязчиво заставить кандидатов делать то, что надо, у драконов был.

Митота вторая. Голодающий сталевар

Свалившись с дивана, я больно ударился локтем, и проснулся.

Мне потребовалось чуть больше недели, чтобы понять, что лучшего места для сна, чем работа, если она такая, как у меня, просто не придумаешь. Тишина, покой, никаких деток под окнами, никаких соседей, никаких воющих сигнализациями машин… К тому же осознание того, что ты не просто спишь, а спишь за деньги, причём платишь не ты, а тебе, придавало процессу дополнительное удовольствие. Несколько раз, правда, я зарабатывался настолько, что оставался на службе сверхурочно, а за сверхурочную работу мне уже не платили, ну да в жизни бывают огорчения и похуже.

Я только-только начал соображать, где я, и почему на полу, когда за вверенной мне дверью сначала что-то упало, затем послышался звук, как будто по телевизору выстрелили из пистолета, затем послышались шаги. Кто-то подошёл к двери, вставил ключ в замочную скважину, отпер замок. Открылась дверь, и из охраняемой мной комнаты вышел мужик… этакая помесь вора-домушника и интеллигента районного масштаба. Среднего роста, щупловатый, лысоватый, лет пятидесяти, одет в клетчатую шведку, летние брюки и сандалии на босу ногу. Лицо хоть и не противное, но совершенно не располагающее. Подозрительное лицо.

– Привет, – сказал он так, словно мы были давними приятелями.

– Простите, а вы кто? – нервно спросил я, вспомнив, что мне совершенно не выдали ничего из того, чем можно обезвредить какого-либо противника крупнее таракана. Приёмами рукопашного боя я не владею, да и особой отвагой не отличаюсь. Так что появление незнакомца, и, возможно, вора-домушника, вызвало у меня сильное и закономерное чувство страха.

– Кто я? – удивился моему вопросу незнакомец. – Я-то дракон. А вот кто ты?

– Какой ещё, на хрен, дракон! – завопил я, автоматически ища путь к отступлению.

– Какой дракон? – на мгновение мне показалось, что он растерялся. – Вот, пожалуйста, моя визитка, – он протянул визитку.

На одной стороны визитки указывалось:

«Соломон Львович Дракон. Действительный Инспектор Объединённого Координационного Совета».

На другой был символ, образованный цифрами 6, 9 и 1. Причём 6 и 9 подобно «рыбкам» Тай Дзи (инь-ян) образовывали круг в горизонтальной плоскости, а единица вырывалась вверх из центра перпендикулярно кругу.

– Я что, не туда попал? – спросил дракон. – Или, может быть, вы не туда попали? Признавайтесь, что вы делаете в этом доме? Хотя, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что вы спали. Но какого чёрта вы здесь спали? Отвечай, сука, когда тебя спрашивают! – Оранул так, словно лет двадцать поработал следователем НКВД.

Вопль заставил меня плюхнуться на диван.

– Ладно, оставим вопрос на потом, – уже спокойно произнёс дракон. – Я устал и хочу перекусить с дороги, а посему будем считать, что я – дракон, а ты – мой ассистент. По крайней мере, до тех пор, пока факты не заставят думать иначе. Или ты против?

– Так вы и правда дракон? – пролепетал я, когда ко мне вернулся дар речи.

– Ну, да. А ты думал, что отсюда выползет разящая пламенем крылатая ящерица размером с автобус? – ехидно поинтересовался он.

Именно так я почему-то и думал.

– Ну, и как в таком виде выйти из дома, не говоря о том, чтобы что-либо инспектировать?

– Вы правы, – согласился я с очевидностью доводов.

– Разумеется, я прав, коль я не лев, а раз так, мой верный Санчо, пойдём для начала подкрепимся. Как, кстати, тебя звать?

– Костя.

– Значится, Константин. А меня – Алексей.

– А вы разве не Соломон?

– Соломон, но здесь я инкогнито. Понятно? Ладно, пошли.

– Ты куда? – спросил он, когда я направился к входной двери.

– Вы же сами сказали…

– Что я сказал? И перестань мне выкать.

– Хорошо.

– Запомни, юнга, до конца нашей инспекции для нас работает эта дверь, – сказав это, он открыл охраняемую дверь. За ней клубилась похожая на густой туман мгла, сквозь которую ничего не просматривалось.

– Вперёд, мой друг, – сказал он, и толкнул меня во мглу.

Стоило переступить порог комнаты, как я очутился посреди тротуара достаточно оживлённой улицы. От неожиданности я инстинктивно отпрянул назад, и чуть не сбил с ног дамочку стервозного вида. Она собралась на меня наорать, но, увидев моё лицо, решила не связываться, и, перейдя на быстрый шаг, ретировалась. Итак, я был на слишком широкой для Аксая улице. Дом, из которого меня столь бесцеремонно вышвырнул дракон, исчез, не оставив и следа от волшебной двери. Но хуже всего то, что дракона тоже нигде не было. Почувствовав себя брошенным щенком, я собрался развопиться на всю улицу, но дракон вовремя вышел из торгующего мобильниками магазина.

– Спокойствие, только спокойствие, – сказал он голосом Карлсона, который живёт на крыше, и мне действительно стало спокойней. Я даже смог спросить:

– Где мы?

– В несколько иной модификации Аксая, – ответил он. – Сейчас тебе это ни о чём не говорит, так что поговорим в ресторане. Хорошо?

– Хорошо, – согласился я.

Пройдя по улице метров пятьсот, мы подошли к близнецу Мавзолея. Только вместо «Ленин» на нём было написано «Голодающий сталевар». Судя по виду, «Сталевар» был слишком крут для моего кармана, что и заставило меня нерешительно остановиться перед покрытой ковром мраморной лестницей, ведущей ко входу в ресторан.

– Да ты не бойся. Голодающих сталеваров здесь нет, – попытался подбодрить дракон.

– А там не очень дорого? – краснея, спросил я. – Дело в том, что зарплата у меня через неделю, а денег уже нет…

– Ай-я-яй-я-яй-я-яй, – укоризненно произнёс дракон, – но разве можно вот так, да ещё в первый день знакомства. Я, право, и не знаю…

Я растеряно посмотрел на него.

– Тебя что, не проинструктировали? – спросил он, посмотрев по-отечески.

– Только на тему неразглашения.

– Форменное безобразие… Ладно, это дело принципа, так что слушай внимательно и запоминай. Повторять не буду. Так вот, традиционно считается, что такие, как ты, помогают нам исключительно из бескорыстного желания помочь, без каких-либо намёков на благодарность, не говоря уже о зарплате. В конце нашей совместной деятельности мы дарим вам каждый раз по жемчужине, и каждый раз для вас это полный сюрприз. Такова официальная версия, и, по крайней мере, публично, мы будем вести себя именно так. Как и любая другая официальная версия, это – полнейшая чушь. Но раз она просуществовала тысячи лет, постараемся отнестись к ней с видимостью уважения. А теперь пошли. У нас принято кормить своих вассалов.

Стоило нам подняться по лестнице, как из ресторана выскочил швейцар и, загородив собой вход, с поистине швейцарской важностью изрёк:

– С двуногими нельзя.

Двуногим, разумеется, был я, и от этой фразы швейцара, сопровождаемой тем презрительным взглядом, на который способны только профессиональные жополизы, мне стало настолько неловко, что я готов был провалиться сквозь землю. Ситуацию в корне изменил дракон.

– Молчать! – рявкнул он, глядя сквозь швейцара, как будто того вообще не было.

В мгновение ока швейцар из важного господина превратился в подобострастное пресмыкающееся, угодливо открывшее перед нами дверь.

Не успели мы войти, как подбежал метрдотель.

– Добрый день, господа-с, прошу за мной. Наш лучший столик к вашим услугам.

Если честно, я не особо обратил внимание на обстановку: было не до того. К тому же я не мастер описаний природы и интерьеров, да и кто их сейчас читает? В общем, показной роскошью зал напоминал армянский или азербайджанский дворец времён упадка социалистической эпохи.

Официанта ждать не пришлось.

– Подожди, – сказал дракон, когда официант, положив меню, собрался ретироваться.

– К вашим услугам, – ответил тот, и замер, как вкопанный.

– Давай на своё усмотрение, – распорядился дракон.

– Будет исполнено.

– Так вот, – начал объяснения дракон, – с нашей точки зрения ваша вселенная – это не Мир, а картина Мира в сознании Земли. Так что вы живёте не на её поверхности, а в её сознании. А раз так, то для нас все вы – своего рода плоды воображения. Вы осознаёте себя, обладаете некими степенями свободы, и, тем не менее, вы всего лишь воображаемые образы. И более того, вся та вселенная, которую вы знаете, тоже является отражением реальности в сознании Земли, но никак не самой реальностью. При этом Земля – не единственный воображающий миры субъект. Фактически каждая планета или звезда обладают способностью к осознанию реальности, но их миры недоступны для большинства из вас, так как вы не имеете нужных ресурсов, чтобы выйти за рамки сознания Земли. Как я уже сказал, вы не можете пересекать границу между мирами, однако за пределами вашей реальности существует достаточно много тех, кто может путешествовать среди миров. Вы их воспринимаете как НЛО, маленький народец, ангелов, бесов и прочих якобы мифических существ. Также за пределами вашей реальности существуют те, кто является порождением субъектов более высокого порядка. Мы, например, являемся существами из мира грёз нашей галактики, поэтому можем не только наблюдать за сознаниями планет, но также и вносить в них при необходимости некоторые коррективы. И в вашем случае нам приходится трудиться в поте лица, так как планета ваша слегка не в себе. У неё острый психоз. Она мечется в бреду, и в её сознании одни кошмары сменяются другими. Ваша цивилизация – всего лишь одна из мимолётных картин, правда, в масштабах времени планеты, осознание которой функционирует в несколько ином временнОм диапазоне.

Для того, чтобы тебе стало понятно, сделаем несколько простых вычислений.

Я хотел возразить, что понимаю, о чём речь, но он не стал слушать.

– Для круглого счёта, – продолжал он, – примем человеческий век за сто лет. Срок жизни планет вроде Земли составляет в среднем десять миллиардов лет. Теперь разделим десять миллиардов на сто. Получаем сто миллионов. Другими словами, один год Земли – это сто миллионов ваших лет. Идём дальше. Разделим это число на триста шестьдесят пять, затем на двадцать четыре и два раза на шестьдесят. В результате одна секунда в масштабах времени Земли равна примерно ста годам вашего времени. А ваше рождество Христово по меркам Земли случилось 20 секунд назад. Отсюда и ваша иллюзия стабильности.

Кстати, об эти вычисления разбиваются и уверения тех, кто считает, что стихийные катастрофы являются реакцией Земли на вашу деятельность. Да она попросту ещё не заметила вашего существования.

– Подожди, – дошло до меня, – но если ты работаешь с сознанием планеты, ты должен и функционировать в её временном масштабе. Как же ты тогда функционируешь в масштабе нашем?

– А ты не такой тупой, как любишь казаться, – улыбнулся он, – ты прав, некий планетарный психиатр функционирует в масштабе Земли. Он вмешивается в её сознание, и это вмешательство, разумеется, отражается на её картине мира, создавая некое отражение его персоны, которое вы и воспринимаете как Инспекцию. Ну а я, тот, которого ты видишь перед собой, – всего лишь отражение отражения, функционирующее уже в вашем масштабе времени. И в этом смысле я столь же реален, как ты или всё, что вокруг. Вот только я больше вас знаю, и умею в некоторой степени влиять на окружающую меня картину мира.

– Подожди, но если всё так, как ты говоришь, то ни твоя Инспекция, ни моё в ней участие не имеют никакого смысла, – понял я.

– А это уже как посмотреть. Если в масштабе планеты, то никакого. Но в нашем с тобой масштабе для нас только наша жизнь и может иметь значение, потому что, кроме как нам, она вообще никому не нужна. Сечёшь?

– Другими словами, наша жизнь обретает смысл исключительно потому, что она бессмысленна?

– Сказано в духе подражателя даосам, но верно.

Принесли еду, и мы полностью ушли в поглощение поистине великолепной пищи и прекрасного вина. Закончив есть, выкурили по сигаре.

– Пора, – сказал дракон, докурив сигару, и встал из-за стола.

– А мы что, платить не будем? – удивился я.

– А мы уже заплатили тем, что соизволили здесь отобедать. Как тебе, кстати, обед? – поинтересовался дракон, явно уходя от темы оплаты. В любом случае он лучше меня знал, как себя здесь вести.

– По-моему, просто великолепен, – ответил я.

– Баранина, правда, малость жестковата, но это не её вина.

– В смысле? – не понял я.

– По своей сути баранина – очень капризная субстанция, и она буквально терпеть не может, когда её пытаются в чем-то обвинить. Она может годами таить обиду, но рано или поздно всегда мстит обидчику, заставляя платить по полной за каждое неосторожное слово. Так что о ней, как о президенте, либо хорошо, либо ничего. Лучше, конечно, обходиться без нелицеприятных высказываний в её счёт, но если ты всё же что-то ляпнешь, говори всегда, что это не её вина, и тогда баранина тебя простит. Таков уж у неё характер, хотя, впрочем, это не её вина. Ладно, перейдём от баранины к баранам. Когда у тебя начинается рабочий день?

– В девять.

– Отлично. И не опаздывай. До завтра.

Попрощавшись со мной, он щёлкнул пальцами, и я проснулся на своём рабочем месте. Сначала я решил, что мне всё приснилось, но ощущение сытости и застрявшее между зубами мясо говорили об обратном.

Митота третья. Хлеб-соль

К тому времени, когда я на следующий день пришёл на работу, у двери в комнату дракона выстроились все более или менее, как я понял, официальные представители филиала. Из них я знал только Людмилу Юрьевну и Кирилла Фёдоровича. Незнакомцами были тучный мужчина в турецком костюме и застиранном галстуке под цвет того, что он не надел, красномордая дама с талией навыпуск, и три разного уровня страшности девицы в а-ля народных одеяниях. Средняя держала поднос с хлебом-солью и по-американски скалила далеко не голливудские зубы. Короче говоря, картина Репина «Пошлость».

– Ты почему не позвонил? – накинулся на меня Кирилл Фёдорович, едва я вошёл. При этом его голос сорвался на интеллигентский визг, означающий крайнюю степень негодования.

– Согласно вашим инструкциям или согласно ваших инструкций. Извините, не знаю, как правильно…

– Что? – взвизгнул он октавой выше. – Да как вы можете…

В своём негодовании он был настолько смешон, что мне с трудом удалось удержать себя в руках.

– Вы мне сами сказали, чтобы в случае чего я вам позвонил.

– Так какого, прошу прощения, чёрта?..

– Я не позвонил, потому что «в случае чего» – это в случае чего-то неординарного. А если учесть, что я должен был ждать прибытия инспектирующего нас дракона, то прибытие дракона трудно назвать экстраординарным событием.

Кирилл Фёдорович готов был похоронить меня под кучей аргументов, но Людмила Юрьевна не дала ему открыть рот.

– А ведь он прав, – сказала она, еле сдерживая смех, – впредь, Кирилл Фёдорович, давайте верные инструкции.

– Но как же так, Людмила Юрьевна? – жалобно вскричал он. – Я же…

– Вот так, – закончила она дискуссию.

– Ну, ничего. Дракон здесь будет не вечно. Я с тобой ещё разберусь, – прошипел Кирилл Фёдорович театральным шипением.

В ответ я мило улыбнулся. А в следующее мгновение в дверь со стороны дракона вставили ключ. Все, кроме меня, мгновенно отреагировали, выполнив сначала команду в две шеренги становись, – в первой шеренге барышни в костюмах, – затем равняйсь, смирно, и равнение на дверь. Я же стоял в позе вольно чуть сбоку от этого цирка. Прежде, чем открылась дверь, Кирилл Фёдорович успел метнуть в мою сторону суровый взгляд, означающий «стать в строй сейчас же!», но я решил не заметить. С детства ненавижу быть в строю, особенно в пошло-убогом.

Наконец, дверь открылась, и пред нашими очами предстал, зевая и потягиваясь – в точности как Траволта в фильме, где он играет ангела, – сам господин дракон. Вот только одет был поприличнее, чем Траволта: джинсы, футболка, туфли… Да, забыл сказать, что дело было в средине августа, а в средине августа, если кто не знает, в Аксае жаркое лето.

– Чего шумим? Чего негодуем? – спросил дракон, выходя из комнаты.

– Добро пожаловать на донскую землю! – хором произнесли ряженые девицы. – Не побрезгуйте нашим хлебом-солью.

Они собрались и дальше нести заученную наизусть патетическую чушь, но дракон остановил.

– Весьма рад с вами познакомиться, и обязательно уделю всем внимание, но чуть позже. Сейчас прошу меня извинить – дела.

– Да… разумеется… конечно… – ответили разочарованные администраторы.

– Прошу вас, друг мой Санчо, – сказал дракон мне, демонстративно распахивая дверь в свою комнату, – увы, но время к нам неумолимо.

– Куда сегодня спешим? – спросил я, когда за нами закрылась дверь, и мы вновь перенеслись в очередную альтернативную версию Аксая.

– Я – никуда. А ты?

– До пятницы я совершенно свободен, – процитировал я шедевр.

– Тогда пойдём проинспектируем накатывающую силу.

– В смысле? – не понял я. Разумеется, я читал Кастанеду, но поклонником не был.

– А в том смысле, что пойдём куда-нибудь накатим.

Я не то, чтобы хотел накатить, но отказываться от приглашения не стал. В результате мы зарулили в милый, декорированный во французском стиле подвальчик, каких в привычной мне вариации Аксая отродясь не водилось.

– Мне тут сегодня ночью плохо спалось… – начал рассказывать дракон, когда мы устроились за столом и заказали вино и еду. Подмигнув, он придвинулся ко мне и прошептал заговорщическим тоном в ухо, – я вообще не сплю. Никогда-никогда. – Затем вернулся на место и продолжил: – Так вот, чтобы скоротать время, я заглянул в интернет, в библиотеку, и всю ночь читал вашу фантастику.

Должен признаться, я совсем не понимаю восторгов по поводу фантастических произведений, где во главе угла стоит описание техники того будущего, которое для нас стало настоящим. По мне всё выглядит крайне убого, особенно описание громоздких компьютеров 22-го века. Что же до того, что люди задолго до появления ракет или подводных лодок описывали путешествия под водой, или покорение космоса, так тут дело обстоит почти как в старом анекдоте про поручика Ржевского: если есть вода, то почему бы под ней не плавать, а если есть космос, то с чего бы его не покорять? Дракона же рассмешило иное:

– Вот что точно не знает границ, так это ваша самонадеянность. Так, попадая в чужой мир, герой или герои таких, с позволения сказать, шедевров, не только моментально осваиваются на новом месте, зачастую не привлекая внимания аборигенов, но и легко разруливают любые конфликты планетарного масштаба, словно это самое простое из того, что они делали в своей жизни. При этом, судя по поведению героев, большинство из них можно смело отнести к разряду тех неудачников, которые не могут разобраться с мудаком-соседом, наладить отношения с женой и даже починить водопроводный кран. Но ещё круче, чем в разруливании чужих конфликтов, вы разбираетесь в вопросах мироустройства, и даже знаете, какой должна быть вселенная, и ропщете на своих богов за то, что они не хотят исправить, как вы им скажете.

– Честно говоря, никогда об этом не думал, – признался я, – по крайней мере, в подобном ключе.

– А вот поэтому и нужны мы, инспекторы-драконы, чтобы заставить хоть некоторых из вас, пусть на какое-то мгновение, взглянуть на эту хрень с иной точки зрения, – торжественно заявил дракон, изящно промокнул губы салфеткой, и сделал солидный глоток вина.

– Охеренная вещь! – оценил он напиток. – Жаль, что нельзя взять с собой. Так вот, – продолжил он, – неужели ты никогда не думал, глядя на тех же кошек, не говоря о родственниках и соседях, что представить себе не можешь, что творится у них в головах, и какой они видят окружающую реальность?

– Думал, и не один раз.

– А сколько? Два?

Я хотел ответить достойной колкостью, но ничего интересного в голову не пришло. В результате колкостью ответил себе, прикусив язык. К счастью, не очень сильно.

После завтрака дракон решил побыть какое-то время в одиночестве, – драконам это необходимо для нормального пищеварения. По крайней мере, он так сказал. Я тоже был не прочь немного поспать в рабочее время, так что возражать против технического перерыва не стал.

Вернувшись в избушку, я обнаружил приклеенную к зеркалу записку:

«Срочно позвони.

К.Ф»

Мысленно послав его в нирвану, я всё же набрал номер шефа.

– Как дела? – спросил он.

– Пока вроде нормально, – ответил я. – Дракон захотел побыть в одиночестве, так что у меня выкроилась минутка позвонить.

– Очень хорошо. Передай ему как можно деликатней, что завтра мы ждём его на мероприятие. Сначала, как водится, торжественная часть, ну а потом банкет в лучших, так сказать, традициях.

– Хорошо.

– Только на этот раз не забудь.

– Я передам, но он ведёт себя… мягко говоря, неординарно.

Вопрос был разрешён, и я отправился на диван.

Проснулся я от собственного храпа. Вставать не хотелось, но на кухне кто-то беззастенчиво тарахтел посудой, и, скорее всего, этот кто-то был моим начальником. Конечно, в крайнем случае я мог сослаться на то, что это дракон уложил меня спать, в связи с предстоящей ночной работой, но я и так утром почти нарвался, и продолжать в том же духе не хотелось.

Каково же было моё удивление, когда я обнаружил на кухне самого дракона, готовившего микробутерброды и прочие закуски.

– Ты любишь готовить? – спросил он.

– Не очень, – признался я.

– А я люблю, и тебе советую научиться и полюбить. Девчонки просто обожают, когда ты кормишь их чем-то приготовленным своими руками. И это что-то должно быть съедобным. Опять же, когда ты готовишь, тебе не приходится заниматься уборкой. Я серьёзно. У нас сегодня будут гостьи, так что приведи в порядок наше скромное жилище, а заодно и себя.

– Вас завтра приглашают на торжественное мероприятие, – сообщил я, чтобы и вправду не забыть.

– Исключено. Знаешь, почему у вас борются с курением?

– Наверно потому, что это вредно, – неуверенно ответил я, ожидая подвоха.

– Каждая сигарета отнимает у курильщика пять минут жизни. Может, это и много, но любое собрание отнимает значительно больше времени, при этом без малейшего намёка на пользу или удовольствие. И ни одна сволочь не предложит обязать заседателей писать на дверях кабинетов начальников и конференц-залов, что участие в собраниях опасно для здоровья.

– Сказать, что вы заняты?

– Найди приличную бумагу и ручку. И перестань выкать!

– А ничего нет поприличней? – спросил дракон, когда я принёс несколько листов бумаги для принтера и обычную шариковую ручку.

– Даже за деньги, – ответил я.

– Ладно, давай, если это для вас норма.

Сев за стол, дракон начал выводить каллиграфическим почерком, проговаривая текст:

– Милостивые дамы и господа. Позвольте вас поблагодарить за столь лестное приглашение, которое я, к своему прискорбию, не смогу принять в силу обстоятельств, которые требуют от меня следовать определённым правилам, и отдавать все свои силы и время тому делу, ради которого я был прислан в ваш мир…

– Завтра утром отдашь своему начальству, – наказал дракон, вручая письмо.

– А не проще позвонить по телефону? – спросил я, не желая утром тащиться в филиал музея.

– Проще, но по телефону придётся отвечать на вопросы… к тому же письмо… Тебя что, не учили, что посылать людей, куда следует, нужно как можно вежливей и учтивей. И только тех, кто не понимает учтивости, следует нанизывать на острие шпаги.

– Шпаг у нас больше нет, – ответил я.

– Да? И как же вы справляетесь со всяким мудачьём?

– Скорее, они справляются потихоньку с нами.

– Ну, так нельзя. Я понимаю, если бы вы заменили шпаги «Кольтами» или, на худой конец, «Вальтерами», но отменить шпаги в принципе… Тут ты меня извини. Ладно, приступай к уборке. Мы же не хотим предстать перед дамами жлобами. А у нас будут дамы. И чертовски хорошенькие, – после этих слов дракон плотоядно облизнулся.

Девчонки действительно оказались высший класс. Ростов, а вместе с ним и Аксай поистине можно назвать бабницей России. Конечно, есть у нас и страшилки, и просто уродины, но большинство девчонок милы и симпатичны, а многие вообще красавицы. В Голливуде таких не найдёшь. Так что я не от безрыбья так пишу, а потому, что девчата оказались действительно высший класс. Роста они были выше среднего, стройные, но не костлявые. Брюнетки. Одна с длинными волосами, другая подстрижена почти под ёжик, но ей это чертовски шло. Одеты неброско: блузки, в меру короткие юбки и босоножки на средней высоты каблуках. Но главным в них была не внешняя красота, а грация и шарм, присущие от рождения. Вели они себя просто, но при этом каждый их шаг, каждое движение, каждый жест вызывали у меня восторг.

Не знаю, в каких из параллельных Аксаев откопал их дракон, но я бы туда перебрался жить, не раздумывая. Привёл он их сразу после того, как мы привели всё в порядок и накрыли стол в моей комнате. Дракон настоял, чтобы я сначала разложил диван, – обычно он стоял сложенным, – постелил новейшее дорогущее бельё, а потом застелил покрывалом, под стать белью. Бельё с покрывалом он вынес из своей каморки.

– Тебе лишние гости нужны? – спросил он перед тем, как отправиться за дамами.

– Не-а, – ответил я.

– Тогда запри дверь на все засовы и никому не открывай. Сошлёшься, если что, на меня.

Я пошёл запирать двери на засов, а дракон исчез в своей комнате. Вернулся он минут через десять. С дамами.

– Прошу в нашу скромную обитель, – сказал он, распахивая дверь, – конечно, это не пентхаус, ну да, как здесь принято говорить, не красна изба углами. Прошу. Располагайтесь, как пожелаете.

Девчата попытались разуться у порога, но дракон их остановил.

– Ни в коем случае, богини, – воскликнул он, и сам застегнул ремешок на босоножке, который успела расстегнуть одна из дам. – Уж если чему и поклоняться, так вашей красоте, а не напольному покрытию.

– Подошвы грязные, а у вас чисто, – попыталась воспротивиться длинноволосая.

– Привычка разуваться пошла в этой стране от трепетного поклонения коврам во времена среднего социализма, когда ковры служили гордостью хозяев, и по ним нельзя было ступать даже в комнатных тапочках. К ним относились, как к реликвиям. А что до грязи, так с хорошим порывом ветра её в форточку залетает значительно больше. Но довольно об этом. Лучше я вам представлю моего соратника и ассистента Константина, Костю или Костика. В общем, как пожелаете.

Длинноволосую красавицу звали Олей, а вторую – Ниной. Простые милые имена. Барышни протянули точёные руки с прекрасным маникюром – без модного ныне наращивания ногтей, в результате которого руки становятся похожи на когтистые лапы исчадий ада, – для рукопожатия, но я предпочёл их поцеловать.

После знакомства сели за стол. Дракон был на высоте. Он виртуозно обеспечил непринуждённую беседу, ни на мгновение не превращая её в театр одного актёра. В общем, к тому моменту, когда он заявил не терпящим возражения тоном:

– А теперь танцы, – мы чувствовали себя если не друзьями, то очень хорошими приятелями.

Я встал, чтобы включить музыкальный центр, но дракон остановил:

– Ты куда?

– У нас обычно танцуют под музыку, – ответил я.

– Музыку я беру на себя, – сообщил дракон, и хитро подмигнул.

После чего исчез в своей комнате и буквально через минуту появился с настоящим патефоном в руках. Девчонки при виде чуда старины буквально запрыгали от восторга, точно маленькие дети, когда любимый папа вернулся из командировки с гостинцем. Взгромоздив патефон на тумбочку, дракон включил музыку. Звук, правда, был непривычный, но вместо древних балалаечников, а я ожидал нечто в этом роде, заиграло что-то вполне современное, танцевальное. Если честно, я не очень разбираюсь в попсе, и на корчи, как мы называли дискотеку, ходил в последний раз классе в восьмом. Дракон оказался великолепным танцором. Девчата были ему под стать. Ну а я танцевал единственный известный мне танец, которому вполне подошло бы название «говномес».

Когда заиграл медляк, дракон пригласил Олю, а я пошёл танцевать с Ниной.

– А он что, правда дракон? – спросила Нина.

– По крайней мере, по паспорту, – ответил я.

– А не по паспорту?

– Те люди, которые платят мне зарплату, в этом не сомневаются.

– А ты?

– Меня трудно назвать специалистом по драконам.

– Но ты ему веришь?

– Я всем верю до тех пор, пока меня не попросят одолжить денег или дать ключ от квартиры, где деньги лежат.

– А я не могу поверить. Всегда думала, что драконы – сказочные персонажи.

– По мне, так это ты – сказочный персонаж.

– Да? И какой же.

– Сказочная женщина.

– Спасибо.

– Это твоим родителям надо говорить спасибо.

Перед окончанием танца дракон прошептал мне на ухо:

– Они из другого мира, так что можешь не опасаться что-либо подхватить.

А под финальные аккорды он подхватил Олю на руки, и скрылся за дверью своей комнаты. Я хотел поставить другую пластинку, но Нина меня остановила:

– Давай побудем в тишине, – попросила она.

Мы вернулись за стол, выпили немного вина, после чего она спросила:

– А ты тоже дракон?

– Куда мне, – ответил я.

– А кто ты?

– Не знаю… наверно, просто никто. Человек без определённого вида биографии. А ты?

– Ты здесь живёшь? – ушла она от ответа.

– Живу я в квартире в другом конце Аксая. А это – моё рабочее место.

– И как?

– Что как?

– Как работается.

– Ещё не понял. Я с ним второй день.

– И чем вы занимаетесь?

– Ходим по кабакам. Едим, пьём. Он разглагольствует, я слушаю… Короче говоря, я как девочка из эскорт-услуг, только без секса.

– Хорошая работа.

– Не жалуюсь.

– А чем до этого занимался?

– Да так, всякой ерундой.

– Понятно. Ты не обидишься, если я разуюсь? Ноги устали.

– Сделать массаж?

– А ты умеешь?

– Немного.

– Тогда сделай.

– Устраивайся поудобней, и давай сюда ноги.

– Сейчас, разуюсь.

– Я всё сделаю сам.

– Как скажешь.

Она легла на спину и положила мне ноги на колени. Я снял с неё босоножки и почему-то поставил на стол. Когда я приступил к массажу, она закрыла глаза и периодически постанывала от удовольствия. Её маленькие ступни со свежим педикюром были настолько восхитительны, что меня так и подмывало продолжить делать массаж ртом, но я не решился.

– У тебя здорово получается, – сообщила Нина, когда процедура подошла к концу. – Чем теперь будем заниматься?

– Целоваться.

– Целоваться? – переспросила она.

– Для этого есть минимум две причины.

– Да? И какие?

– Во-первых, это лучшее, чем можно заниматься, когда остаешься наедине.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я до конца дней не прощу себя, если мы расстанемся, ни разу не поцеловавшись.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она, с обворожительной улыбкой на обворожительных устах.

– Я в восхищении, – вспомнил я слова Бегемота.

– А ты забавный, – сказала Нина, и поцеловала меня в губы.

– А ты божественная, – сказал я, целуя её.

Целовалась она… наверно лучше, чем Мэйлс Девис играл на трубе. Не знаю, как ещё сказать. Наверно, даже если бы всё и закончилось поцелуем, это было бы моё самое яркое сексуальное переживание в жизни. Но за одним поцелуем последовали другие, после которых мы начали снимать друг с друга одежду, медленно, словно впереди была вечность.

– Какая классная постель! – прошептала Нина, когда я сорвал покрывало и положил её голенькую в постельку.

– Это потому, что я ждал тебя…

Митота четвёртая. Мысли дракона

Нина ушла по-английски, пока я спал. От неё остались чуть заметный аромат великолепных духов – и незабываемые воспоминания. Вот в кого бы я влюбился, не задумываясь. Только вряд ли мы сможем встретиться ещё раз. А жаль, чертовски жаль. В постели она сразу стала совершенно… родной, – иное слово попросту не приходит в голову. С ней не существовало барьеров, и когда я целовал её ноги, играл ртом с её клитором или ласкал языком её анус, у меня ни на мгновение не возникла мысль, что это может быть хоть сколько-нибудь неприятно. Я наслаждался вкусом и ароматом её красивого тела, наслаждался её чертовки приятной на ощупь, слегка смугловатой кожей, наслаждался её присутствием, её ласками, её страстью…

Но ушедшее не вернёшь, и от понимания грустной истины хотелось закрыть глаза, укрыться с головой одеялом и уснуть, грезя о неземной красавице Нине. Желательно, навсегда. Вот только часы на стене показывали, что я уже более двух часов сплю за деньги, а это означало, что надо вставать и приступать к исполнению трудовых обязанностей. Как говорится, только тех, кто любит труд, проститутками зовут. Вот из-за таких подъёмов и начинаешь ненавидеть работу, даже такую, как у меня. Поэтому я всегда считал и считаю, что любимым может быть только какое-либо занятие, но никак не работа, потому что необходимость заниматься даже самым любимым делом в обязательном порядке отравит его в первые же рабочие дни.

Выматерившись в никуда, я встал с постели. Посещение туалета внесло немного позитива. В ванной я вновь вспомнил о Нине, и воспоминание настолько меня возбудило, что пришлось облегчаться юношеским методом. Интересно, какой идиот придумал, что это вредно? Наверно, тот выживший из ума сексопатолог, который первым решил, что сексуальная норма мужчины в возрасте от двадцати до сорока пяти лет – два-три раза в неделю по полторы-две минуты. Хотя, может, он никогда больше и не мог? Тогда понятно, почему у него руки не доходили.

Приняв душ, я оделся. Затем подошёл к двери в вотчину дракона и приложил к ней ухо. Там было тихо, как у негра в гробу. Я собрался вернуться на диван и подремать в ожидании, когда на глаза попалось письмо. Разумеется, никуда переться я не хотел. Поэтому, вопреки полученным инструкциям, позвонил в музей по телефону.

– Слушаю вас, – услышал я противный женский голос.

– Здравствуйте. Могу я услышать Кирилла Фёдоровича?

– А кто его спрашивает?

– Борзяк. Он ждёт звонка, так что…

– Хорошо, – перебила она меня, – одну минуту.

Минута продлилась целую вечность. Наконец, я услышал голос начальства.

– У аппарата, – сообщил Кирилл Фёдорович.

– Это Борзяк. Я звоню по поводу сегодняшнего мероприятия.

– Ты передал приглашение дракону?

– Разумеется, сразу же, как только он появился.

– И что он ответил?

– Он написал вам письмо. К сожалению, я не смог сразу его передать, так как всё время был занят с драконом. Но вот появилась свободная минутка, и я звоню.

– Ну, и что он пишет?

– Не знаю. Это же вам письмо.

– А ты что, не знаешь, что там написано?

– Откуда?

– Ладно, вези сюда.

– Хорошо. Ждите.

– А вообще… нет. Вдруг ты ему понадобишься, а тебя нет?

– Тоже верно.

– Ладно, я сам приеду.

– Хорошо, я ему скажу, если появится, но вообще-то он – существо капризное и совершенно непредсказуемое.

– Слушай, а давай ты мне прочтёшь по телефону, – решил он после достаточно длительной паузы.

– Одну минуту.

– И что это значит? – спросил он, прослушав сочинение дракона.

– Он говорит, что не сможет принять приглашение.

– Ну, и какого он чёрта? – в сердцах сказал Кирилл Фёдорович. – Вот ты с ним всё время. Ты можешь объяснить, какого ему ещё надо?

– Не знаю, – ответил я, – он ведь только внешне похож на человека. Мозги же у него совсем не по-нашему устроены. Так что…

– Тебе, наверно, тоже тяжело приходится?

– Как Алисе в дурдоме «Снегурочка».

– Понятно, – он тяжело вздохнул. – Ладно, держись, уже немного осталось.

– Спасибо, – ответил я, и положил трубку.

Дракон появился минут через двадцать. Его лицо буквально сияло от удовольствия.

– Вижу, у вас была отличная ночь, – заметил я после обмена приветствиями.

– У тебя тоже получилось не кисло, – ответил он.

– А это что? – строго спросил дракон, обнаружив на тумбочке распечатанное письмо.

– Я прочёл его по телефону.

– Сам предложил?

– Дал возможность догадаться Кириллу Фёдоровичу.

– Это правильно. А как отмазался от вопросов и комментариев?

– Сказал, что вы только внешне похожи на человека, так что думаете не так, как мы.

– А ты смышленый парень. Вот только опять выкаешь.

– Какие планы на сегодня? – сменил я тему.

– Ты уже завтракал?

– Ещё нет.

– Тогда завтракай, а я приму душ.

– А потом?

– Не суетись под клиентом.

Дракон пошёл плескаться, а я отправился на кухню жарить яичницу и варить кофе. Во время водных процедур дракон отвратительно пел, да так, что мог бы перекричать не то, что взлетающий самолет, а взлетающий поезд. Мне же ничего не оставалось, как проглотить его пение вместе с яичницей и кофе.

Выйдя, наконец, из ванной, дракон заявил:

– Форма одежды походная. Идём на кладбище. Возражений нет?

Возражений у меня не было, и минут через двадцать мы шли по родной для меня версии Аксая. Дракон отказался от идеи ехать на машине, и предпочёл пройтись. Настроение у него было игривое. Всю дорогу он что-то мурлыкал или насвистывал, а когда мимо нас проходила очередная красотка, а, как я уже писал, у нас много красивых женщин, он настолько откровенно и с удовольствием её разглядывал, что от его беззастенчивого взгляда барышни становились застенчивыми. Мой же оптимизм значительно поубавился, когда я понял, что дракон тянет меня не на старое кладбище в центре Аксая, – оно же единственный аксайский парк времён моего детства, – а на новое, до которого идти хоть и не три дня лесом, но час-полтора точно. Я же люблю прогулки не на столь марафонские дистанции.

У входа на кладбище дракон остановился и торжественно изрёк:

– Вот он – истинный оплот вашего идиотизма!

В этот момент он напоминал царя Петра, узревшего в северных болотах будущий град имени своего имени.

– Та помпа, с которой вы подходите к вопросу утилизации мёртвых тел… – продолжил он, медленно прогуливаясь между могилами, – поистине заслуживает торжественного осмеяния. Подумать только: вы так благоговеете перед разлагающейся человечиной, словно цель вашего бытия – произвести, вырастить, а потом и захоронить труп. При этом вы боитесь думать о смерти, изобретя такую же трусливую семантическую успокоительную пилюлю, как переименование тринадцатого этажа в четырнадцатый. Вы так благоговеете перед собственной дохлятиной, что готовы жертвовать живыми ради благополучия и покоя мёртвых. И я сейчас не говорю о том, что под кладбища вы отводите огромные территории, отнимая их у тех созданий, что жили там испокон веков; и не об уничтожаемых деревьях для производства гробов – вам на них наплевать, и все ваши защитно-экологические выходки – не более, чем попытка сорвать с кого-нибудь бабки, продемонстрировать, какие вы хорошие, и сколотить какой-никакой политический капиталец. Я говорю о тех случаях, когда из-за идиотских предрассудков тупых родственников покойных не проводится вскрытие, которое помогло бы медицине сделать пусть малюсенький, но шажок вперёд; или о тех смертях, что случились из-за того, что очередной мудак предпочёл быть закопанным целиком, а не поделиться с людьми ставшими ему ненужными органами.

При этом вы считаете глупыми дикарями тех, кто, в отличие от вас, догадался, что человечина – это мясо, а раз так – его можно как минимум есть. А это решение намного гармоничней вашего, так как, поедая тела убитых врагов, эти люди не убивают кого-то ещё.

А те же нацисты шокируют вас не столько своей индустрией массовых убийств – христианство, например, уничтожило гораздо больше народа, однако никто не призывает приравнять священников к нацистским преступникам, – а тем, что начали использовать убиваемых в практических целях: варить мыло или ставить опыты.

Однако скоро вам придётся начать использование человеческих тел хотя бы для производства удобрений, и тогда хотел бы я посмотреть на рожи поборников Святого Идиотизма – единственной святыни, которой вы самозабвенно способны поклоняться.

Наверно, я должен был вознегодовать от лица оскорблённого человечества после этих слов, но мне не негодовалось. Более того, я испытывал злорадное удовольствие от того, как дракон разносил их в пух и прах. Их? Всё верно. Как написал когда-то Ницше: «Остальные – это всего лишь человечество», а я… Я «ушёл от закона, но так и не дошёл до любви», как пел Гребенщиков. Я был сам по себе. Скорее всего, поэтому выбор драконов и пал на меня, хотя в это хотело верить моё чувство собственной важности. Ведь, скорее всего, они попросту ткнули в первого попавшегося, и таким попавшимся оказался я.

Тем временем дракон сменил тему монолога:

– Ну что ждать от тварей, которые сначала возомнили себя образом и подобием создателя вселенной, а потом, когда слишком многие смогли догадаться, что бог – всего лишь пугало и успокоительная пилюля в одном флаконе для так и не повзрослевшей толпы, присвоили себе титул «Венец эволюции». А чтобы выглядело достаточно правдоподобно, создали идиллическую картину эволюции, согласно которой более совершенные твари сменяли менее совершенных собратьев, точно обои на стенах квартиры, пока на свет не появился венценосный царь природы. О том, что выживали не самые совершенные, а те, кому больше повезло, старались не думать.

Ну, если подобная модель эволюции в каком-то приближении соответствует реальному положению дел, то мысль о том, что любая эксклюзивно человеческая особенность автоматически является высшей по отношению к остальным формам жизни, а особенно когда речь заходит о тех нелепостях, которые вы зовёте нравственными или религиозными ценностями… Так вот, когда подобная чушь провозглашается высшей формой деятельности сознания на том лишь основании, что появилась относительно недавно, и присуща исключительно венцам природы, это не выдерживает никакой критики. С тем же успехом можно утверждать, что раковая опухоль является следующим эволюционным шагом человека, а какой-нибудь новый «ВАЗ» значительно совершенней чуть более древнего «Феррари» только потому, что это недоразумение сошло с конвейера на пару лет позже…

– Я тебя не утомил? – спросил он вдруг.

– Да нет, нормально, – ответил я.

– Это хорошо. Предлагаю куда-нибудь пойти, и что-нибудь съесть.

– Вызвать такси?

– Зачем?

– Так пешком отсюда пилять…

– На ваших такси один хрен туда, где нормально кормят, не доедешь. Так что выход один: пилять, билять, и пилять. Вперёд!

Сказав «вперёд», он и двинул вперёд уверенным шагом, обходя разве что непроходимые оградки. «В театре шёл меж стульев по ногам», – вспомнил я, последовав за ним. Я так и не смог уловить, когда мы пересекли границу реальностей. Опомнился, когда могилы сменил луг, каких у нас со времён распаханной целины не было. А воздух… он стал настолько чистым и благоухающим, что закружилась голова.

Мы шли по просёлочной дороге, на которой не было ни следа автомобильной шины. Похоже, здесь проезжали только конные экипажи. Минут через пять мы подошли к большому деревянному дому, из которого вкусно пахло едой. Над входом висела вывеска: «Чрево кашалота».

А в «Чреве» был век девятнадцатый, не более. За столами сидели соответственно одетые люди и ели соответствующие достатку блюда. На этом фоне наши джинсы и кроссовки смотрелись, как на коровах сёдла, но дракону было плевать. Мгновенно сориентировавшись в пространстве, он двинулся к лучшему из свободных столов. Едва мы сели, подбежал человек. Сапоги, штаны, рубаха, усы, пробор на голове, изгиб спины… всё выдавало в нём именно человека.

«Человек – это звучит гордо!» – вспомнил я. Вот только вид этой гордости меня не очень вдохновил быть гордецом.

– Добрый день, господа. Чего желаете-с? – спросил человек.

– Ты знаешь, кто мы? – строго спросил дракон.

– Конечно-с, ваше драконшество-с, как можно-с вас – и не узнать-с…

– Тогда обслужи нас так, чтобы мне не захотелось отправить тебя на конюшню.

– Понял-с, одну минуту.

И точно, прошло не больше минуты, как наш стол стал пристанищем таких деликатесов, описать которые по силам разве Гоголю. Но так как среди нас не оказалось ни Гоголя, ни Гегеля, скажу лишь, что так вкусно я не ел ни раньше, ни потом.

За едой, запиваемой чем-то алкогольно-вкусным, дракон разговорился.

– Причина большинства проблем вашего вида, – вещал он с набитым ртом, – заключается в том, что вы вляпались на пути развития в кучу, которую благополучно обошли остальные представители фауны и флоры на планете. Испокон веков отобрать что-либо у более слабого, или заполучить хитростью или обманом было намного проще и выгодней, чем добыть самому. Поэтому сильный всегда старался либо отнять лакомый кусочек у слабого, или сожрать этого слабого вместе с сожранным им лакомым кусочком. Поэтому жизненная стратегия любого живого организма всегда строилась на том, что видишь лакомый кусок – хватай и прячься, пока не схватил кто-то другой, или пока другой не отнял. Поэтому до сих пор в вечернее время при встрече с кем-то на пустой улице вы автоматически прикидываете: бежать в случае чего, или драться. Это у вас в крови со времен появления первых живых клеток.

Так вот, поскольку отобрать силой или хитростью лакомый кусок намного проще, чем найти, вырастить, поймать или создать, ваше общество со времён обучения прямохождению разделилось на две группы: а именно на созидателей – тех, кто что-либо выращивает, изготавливает, находит или ловит, а в современном мире ещё и развлекает, обучает, лечит и так далее, – и на присваивателей, то есть тех, кто живёт тем, что присваивает созданное другими. Но если среди других видов присваивателями являются только отниматели, то у людей появились ещё и разводилы-манипуляторы.

С отнимателями всё просто: изначально это был нежелающий трудиться народ, покрепче и поотчаянней, такие же бандюки, что у вас расплодились в девяностые. Со временем они переродились во всяких дворян, королей и прочую знать. Сюда же можно отнести и военных.

А вот разводители… Как и отниматели, меньше всего на свете они хотели работать. Вот только челюстями и бицепсами не вышли. Зато вышли смекалкой, да настолько, что смогли создать самое совершенное в мире оружие массового развода, а именно Великую Трёхступенчатую Пирамиду Всеобщего Развода. И теперь любое общество строится по её принципу.

В самом верху, на недосягаемой высоте над пирамидой, они поместили некий Высший Идеологический Источник. В религиозных обществах это господь-бог, указывающий людям, что хорошо, что плохо, и как дОлжно жить. В обществах светских – господствующая идеология, определяющая, что в данном обществе является добром, а что – злом. В любом случае это некая Высшая Истина, сомнение в которой считается нравственным преступлением; нечто, играющее роль Высшей Абстракции Небес.

Между небесами и материальной землёй они расположили высшую ступень пирамиды, куда поместили духовно-нравственные ценности, провозгласив их высшим достижением Человека, или Посланием Господа Человеку. Себя же назначили хранителями и глашатаями Воли Небес, став, тем самым, из никого – всем. В религиозных обществах это – духовенство, а в светских – философы-идеологи и прочие глашатаи высших истин и великих идей, будь то построение бесклассового общества, воцарение высшей расы и так далее. А чтобы никто не посягнул на их власть, они провозгласили себя посланцами Высшего добра, будь то бог или господствующая идея, а своей обязанностью – донесение до остальных понимания того, что есть Добро, а что – Зло.

На второй ступени они поместили гражданственность, провозгласив отнимателей высшей земной кастой, аристократией или белой костью.

Ну а созидателей отправили в самый низ, сделав презренной чернью.

– По-моему, это чертовски воняет марксизмом, – не удержался я от комментария.

– А вот хрен тебе, – дракон поднёс мне под нос дулю, – Маркс пытался стравить одних созидателей с другими, не трогая структуры пирамиды.

– Вы считаете буржуев и торгашей созидателями?

– А чего это мы снова на «вы»? Если для тебя так важно, можем выпить на брудершафт, но должен сказать, целоваться я люблю только с красавицами.

– Я тоже.

– Тогда давай перейдем на «ты» без всяких брудершафтов.

– Хорошо. Так ты считаешь буржуев и торгашей созидателями?

– Конечно. Ведь буржуи – хорошие администраторы, а иначе они становятся разорившимися буржуями, а торговцы – сила, заставляющая течь создаваемое по артериям экономики.

– А рантье и прочие бездельники? – не унимался я. До этого разговора я со времён лицемерно-советского прошлого не высказывал «левых» идей.

– Это люди, сумевшие аккумулировать чей-то труд, и позволяющие другим использовать его к обоюдному благу. Так вот, неважно, в какие тона время требует окрасить фасад пирамиды: в первобытные, рабовладельческие, феодальные, буржуазные, социалистические, тиранические, демократические, религиозные, атеистические… Всё равно людей с самого детства учили и будут учить тому, что есть высшие Добро и Зло, что есть Хорошо и Плохо; вам будут рассказывать истории о великих мошенниках и отнимателях, приучая к тому, что равняться нужно на тех, у кого на первом месте стоит служение Великой Идее разводилы, потом гражданский долг или служение отнимателю, и только потом мысли о хлебе насущном, то есть о себе.

При этом сами Великие Идеи могут меняться сколько угодно; сколько угодно одни отниматели могут приходить на смену другим: смена актёров не затрагивает сути лицедейства. Структура Великой Пирамиды Всеобщего Развода остаётся прежней. И даже там, где якобы воспевается созидатель, воспевается некая ИДЕЯ созидания, абстрактный образ труженика, создаются примеры для подражания, но суть остаётся сутью: восхваляется лишь идея, а самим созидателям вменяется в обязанность дружно вкалывать под присмотром отнимателей.

И так будет продолжаться до тех пор, пока созидатель не осознает, что все отниматели и разводилы, независимо от того, в какие одежды рядятся – совершенно лишние, мешающие жить паразиты, что их высшая нравственность есть механизм предельно бессовестного паразитирования; что отниматели если и охраняют кого, так только себя, свои территории и своих разводил от соседних разводил и отнимателей, называя наделы Родинами и Отчизнами, и заставляя, в случае чего, созидателей ложиться костьми ради своих паразитов; и что именно его, созидателя, ценности являются единственно правильными и естественными, и что именно ради них, ради простого человеческого счастья, и стоит жить и трудиться. Вот только вряд ли когда созидатели это поймут.

С речью дракона закончился и наш обед, незаметно переросший в ужин – когда мы вышли из «Чрева», была ночь, волшебная ночь полнолуния. Светло настолько, что можно читать. Луна казалась огромной, а звёзды… Не знающее нынешнего городского смога небо буквально щеголяло ими. Столько звёзд я не видел никогда, даже в горах, когда мы глубокой ночью с друзьями ехали на машине к морю. Глядя на всё великолепие, я буквально пьянел от восторга, и этому опьянению в подметки не годилось опьянение от прекрасной еды и вина. Мне вдруг захотелось раздеться догола и пуститься в пляс, но дракон…

– Постой, – сказал он, – кажись, пришло время оставить след на планете, – затем приспустил штаны и присел на корточки прямо на дороге.

– Ты не замечал, что наиболее одухотворённое выражение лиц у людей и животных бывает во время сранья? – спросил он, издав характерный ректальный звук.

– Я об этом как-то не думал.

– А зря. Посидишь, посмотришь на небо, и задумаешься: а не срал ли Ньютон под той самой яблоней в свой знаменательный час? ЛаВей, кстати, не дурак, посвятил этому процессу целую главу в своих «Записных книжках Дьявола». Читал?

– Читал, но не помню.

– Перечти. Прямо сейчас, как вернёшься домой, так и прочти. Я серьёзно, – добавил он, видя, что я без должного почтения внимаю его словам.

Митота пятая. Познание

Как же всё-таки хорошо, что наши органы не умеют говорить! – думал я на следующее утро в сортире, управляя струёй. – Представляю, что бы пришлось выслушивать от мочевого пузыря, печени, почек, лёгких желудка и прочей начинки, особенно на следующий день после весело проведённого времени. Но это всё было б фигнёй по сравнению с воплями члена, когда в поле зрения глаз попадалась какая-нибудь красотка. Тогда бы пришлось, наверно, носить не только трусы, но и специальные намордники с кляпами для членов. Правда, в этом случае пришлось бы такое выслушивать, пока ссышь… С другой стороны, органам не пришлось бы привлекать к себе внимание при помощи боли, а ради этого болтовню кишечника или члена можно и потерпеть. Но, как говорится…

Так и не решив, что говорится по данному поводу, я вернул героя в трусы.

Нет, всё-таки душа человеческая анатомически находится между кишечником и мочевым пузырём. А иначе с чего на душе становилось легче, когда опорожняешь то или другое? А раз так, то посещение туалета – дело сугубо духовное, и именно туалет является тем Истинным Храмом, где мы ближе всего к совершенно непонятной и немыслимой хрени, которую привычно называем богом.

Чихнув, я потерял нить рассуждения.

Пока я облегчался, в комнате свершилось очередное пришествие дракона, и когда я вернулся, он сидел на моей кровати и увлечённо читал или смотрел (не знаю, как называется то, что с ними делают) комиксы.

– Я собирался подать тебе кофе в постель, да по дороге напоролся на это, и зачитался, – сообщил он, когда мы поздоровались.

– Тебе понравились комиксы? – удивился я. В том, что никакой кофе он подавать не собирался, я был уверен на все сто.

– А тебе не нравятся?

– По мне, чтиво для идиотов. Супергерои, супрзлодеи и прочая хрень…

– А ты, значит, предпочитаешь толстые книги с большим количеством слов и минимумом картинок? – он улыбнулся не предвещающей ничего хорошего улыбкой.

– И что тебе в этом не нравится? – решился я принять вызов, тем более, что выбора не было.

– Нет, с этим как раз всё в порядке. Кому-то нравится такое соотношение слов и картинок, – он кивнул в сторону комиксов, – тебе другое. Но то, что ты гордишься своим предпочтением… извини, меня забавляет.

– Почему?

– Возможно я и неправ, но, по моему скромному разумению, кино, музыка, живопись, литература и так далее, должны цеплять либо за душу, либо за ум, либо за то и за другое. А раз так, то для каждого хорошим является что-то своё… тем более, что эту ночь я посвятил изучению так называемой серьёзной литературы.

– И что? – спросил я, видя, что он ждёт реакции на свои слова.

– Лично я за редким исключением нашёл между комиксами и высокодуховными творениями только два принципиальных отличия, а именно разницу в соотношении количества слов и картинок, и то, что авторы комиксов достаточно адекватно относятся к своим творениям и не претендуют на роль вещателей Абсолютных Истин.

– Но подожди… – попытался я не согласиться.

– А чего ждать? Ты только посмотри на персонажи, которых выводят размышлители о судьбах человечества: кулак-мироед, буржуй-эксплуататор, вечно голодный пролетарий, и бедный крестьянин. А пожиратель евреев Адольф, или ростовщик, кровопивец-жид? Или вечно насылающий из любви к вам понос, золотуху и прочие радости Господь, вечно строящий вам козни дьявол. Разводила-поп или всегда знающий правду батюшка, и все те же опасный идиот-учёный и тупой спаситель отечества, мира и человечества. Или же бескорыстный, вечно ищущий Истину мудрец, и опять же вечно сражающийся за свой идеал воин. А также народ, как нечто однородное и реально существующее, такая же нация, царь-батюшка, дедушка Ленин, он же главный убивец века, и так далее. В зависимости от предпочтений автора, одни и те же «парни» выводятся или хорошими или плохими. Третьего не дано. Причём все образы настолько однобокие, плоские, и не имеющие ничего общего с реально существующими людьми и положением дел, что по сравнению с ними любые герои комиксов выглядят натуральными. А сюжеты? Пришёл пролетарий, трах-бах, дал в челюсть буржую и зажил счастливо с крестьянином, имея друг друга по очереди под завистливые шипения трусливого обывателя и худосочного интеллигента. Или, наоборот, жил-был счастливый русский народ, которым заботливо управлял Царь-Батюшка-Отец-Родной при помощи патриотов-аристократов и святой церкви, и тут, откуда ни возьмись, свалились с неба на народные головы злодеи-большевики, поубивали заботливых аристократов и фабрикантов, зверски убили семью царскую, надругались над церквями и над служителями бога, а потом принялись издеваться над оставшимися в живых людьми, загоняя силой в колхозы и прочий социализм.

«Пейзанки с визгом мочатся в кустах»!

Мыслители совсем не желают замечать однобокость, искусственность и натужность своих построений, и не только продолжают играть в социальный тетрис, рассовывая персонажей по соответствующим ячейкам классификационных таблиц, но и пытаются воплотить свою пургу в жизнь. Но жизнь – штука объёмная, да и человеческая природа, которую почему-то принято игнорировать, даёт о себе знать. В результате все преобразования заканчиваются тем, чем и должны закончиться по определению: резнёй и победой идиотизма над здравым смыслом.

Но эти мыслители хотя бы пытаются думать о вещах пусть непонятых, но осязаемых и существующих рядом, в том же пространственно-временном континууме; тогда как другие позарились на сущность вселенского бытия. Имея об устройстве мира лишь догадки и смутные представления, то есть не имея никаких оснований, они умудряются городить одни умопомрачительные словесные нагромождения на другие, упиваясь собственной крутостью, и считают эту хрень либо процессом познания бытия, либо откровением господа бога. Как будто можно умничая, познать мир!

Хотя, с другой стороны, если использовать слово «познание» в том смысле, в каком библейские мужи познавали своих жён, то господа-мыслители более чем правы, так как в этом случае их деятельность действительно можно назвать познанием себя, своих мозгов и мозгов публики.

– Ну а как же Ницше, Шопенгауэр, Макиавелли? – выпалил я первые пришедшие в голову имена.

– Я же говорю: за редкими исключениями. Ладно, не стоит тема того, чтобы тратить на неё время. А заговорил я о познании потому, что сегодня мы идём познавать.

– И что мы будем познавать?

– Не что, а кого. Сегодня мы будем познавать божественных красавиц мадам Евы.

– Мы что, идём в бордель?

– Только не вздумай произнести это слово в присутствии мадам Евы или её красавиц! Бордель… скажешь тоже.

– Но разве…

– Бордель – это то, что творится у вас, а у мадам Евы – Дворец познания. Уяснил?

– Уяснил.

– Тогда лёгкий завтрак, тщательный душ и подготовка к познанию. Прежде, чем идти к мадам Еве тебя надо привести в божественный вид.

– Надеюсь, ты не собираешься прибивать меня к кресту.

– Нет, это частный случай. Я даже не собираюсь наряжать тебя в длинную рубаху и приделывать за головой сиденье от унитаза, – поддержал он шутку. – И постарайся не пользоваться никакими ароматизаторами!

– А это почему? – удивился я.

– Благородный муж, а других туда не пускают, пахнуть должен благородно. У тебя же нет ничего, что хоть отдалённо может напоминать благородный аромат.

– Так я себя особо благородным и не ощущаю, – признался я.

– Ничего, пока ты со мной, твоё благородство вне подозрений.

Пока я принимал душ, дракон приготовил омлет и заварил чай.

– Что надевать? – спросил я, выходя из душа.

– Подобающего одеяния у тебя всё равно нет, так что надевай, что хочешь.

Тем, что хочу, оказались футболка, потрёпанные джинсы и шлёпанцы. Последний предмет гардероба дракон резко отверг.

– Надень что-нибудь, в чём не испачкаешь ноги.

Носки и растоптанные туфли его устроили.

– Пошли, – сказал он, небрежно окинув меня взглядом.

Несмотря на то, что я был готов к встрече с любой, даже самой фантастической реальностью, место, куда нас на этот раз занесло… Представьте тихую, утопающую в зелени улицу. Под ногами – прекрасно подогнанный друг к другу камень. В воздухе никакого бензина. Только аромат прелых листьев и цветов. На улице одни гуляющие люди. Никакой спешки, никакой суеты. По обе стороны милые, не более шести этажей, дома с красивыми, узнаваемыми фасадами. И никакого асфальта, никакого рэпа, никакой бухающей на всю улицу музыки и диких воплей недополовозрелых особей… Улица существовала как бы вне времени и вне пространства. Она завораживала, вызывала восхищение… У неё был свой характер, своя неповторимая атмосфера… Тишина и покой подействовали на меня так, что я полностью расслабился душой. Впервые за всю жизнь. Впервые я не боялся, не ждал нападения, или агрессии, не был готов, непонятно к чему… Впервые был абсолютно беззаботен и совершенно счастлив.

К моему глубокому сожалению, магазин готового платья, а мы шли именно туда, находился всего в двух кварталах от нашей резиденции. Он занимал первый этаж несколько помпезного пятиэтажного здания, за вычетом общего холла, ведущего к лифту и лестнице. Над лишённой следов сигнализации или иных средств защиты простой стеклянной дверью висела скромная вывеска, на которой было написано всего одно слово: «Шмуль». Входная дверь в здание тоже была стеклянной и тоже без малейшего намёка на средства безопасности, поэтому я спросил дракона:

– Здесь что, не охраняется?

– Тут охрана не требуется, – ответил он, толкая дверь в магазин.

Мы вошли под приятный звон колокольчика.

Буквально через секунду из недр магазина вынырнул чем-то похожий на Бельмондо мужчина лет шестидесяти. На его лице сияла приветливая улыбка, которая совсем не выглядела искусственной. Одет он был в белоснежную рубашку, чёрный костюм и чёрные туфли, но, несмотря на это, его вид нисколько не ассоциировался с похоронно-кладбищенской темой.

– Чем могу быть полезен господам? – спросил он приятным баритоном.

– Привет, Шмуль, – ответил дракон, – давненько не видались.

– Господин дракон, – обрадовался Шмуль, – шаббат-шолом!

– Познакомься, Шмуль. Это…

– Константин, – представился я, видя, что дракон не помнит моё имя.

– Очень приятно, молодой человек, – ответил Шмуль. – Чем могу помочь?

– У Константина сегодня важная встреча. Сегодня перед ним открываются врата в сокровищницу мадам Евы, – пояснил за меня дракон.

– О! – благоговейно произнёс Шмуль.

– Надеюсь, у тебя найдётся что-нибудь по этому случаю?

– А разве у Шмуля когда-нибудь чего-то не находилось?

– Ты прав. Похоже, у тебя нет разве недостатков.

– Ну… – замялся Шмуль. Затем скрылся в недрах магазина.

Его не было минут пять. Вернувшись, он сообщил дракону:

– Вам – в примерочную справа. А вам сюда, – сказал он мне, распахивая занавеску слева.

Там меня ждал полный комплект одежды: трусы чёрные, майка белая, рубашка белая, костюм сочно-синий, но не пошлых тонов, носки и туфли чёрные. Шмуль как знал, что я терпеть не могу трусы плавками и уж тем более стринги. Обычно я покупаю обычные ситцевые семейки размера на три больше, чем надо. Кому-то это может и покажется неэстетичным, зато в них я чувствую себя, как дома. Трусы, которые приготовил Шмуль, чем-то напоминали боксёрские. Они были приятно мягкими на ощупь, и на теле сидели так, что я их не чувствовал. Причём размер идеально мой. Всё остальное тоже как по мне сшито. Причём костюм сидел идеально: его не перекашивало, если сесть или поднять руку. Если бы не рожа, я стал бы похож на аристократа в минимум пятидесятом поколении, но рожа… она выдавала коренного аксайчанина.

Дракон же в сером костюме от Шмуля выглядел настоящим драконом. Явись он так передо мной в первый раз, у меня бы ни на мгновение не возникло сомнений. Разумеется, внешне он оставался прежним, но костюму удалось передать его истинную драконью сущность.

– А куда свои вещи? – спросил я.

– Они остаются здесь. Таковы правила заведения, – ответил дракон.

– Надеюсь, вы не возражаете? – участливо спросил Шмуль.

– Нисколько. Но представить не могу, зачем они вам.

– А это – моя маленькая профессиональная тайна.

Поблагодарив Шмуля, мы вышли из магазина.

– Ну что ж, как говорится, в человеке должно быть всё прекрасно: и душа, и тело, и ебало. А раз так, то им, родимым, и займёмся, – сообщил дракон и взял курс через дорогу, на милый домик с вывеской, на которой были нарисованы ножницы и бритва. Нарисованы так, как обычно рисуют масонский угольник и циркуль.

Парикмахерская была словно для нас создана. Уютное помещение, два кресла и ни одного клиента. Заправляла хозяйством милая женщина лет пятидесяти.

– Здравствуй, Вера, – сказал дракон, входя.

Никогда бы не подумал, что столько любви и нежности вмещается в два слова. В ответ она бросилась ему на шею.

– Прошу сюда, – услышал я приятный женский голос.

Глядя на эмоциональную встречу, я не заметил, как ко мне подошла барышня лет двадцати с копейками. Я послушно сел в кресло. Сколько себя помню, всегда любил, когда нежные женские руки занимались моими волосами. Здесь же я улетел на второй минуте. Возвращение из нирваны совпало с сушкой и укладкой, – похоже, моё мнение о том, как меня стричь, мастерицу не интересовало даже из вежливости.

После стрижки меня ждали маникюр (ногти я попросил не красить) и педикюр. Короче говоря, через пару часов я вышел из парикмахерской новой копейкой. Вот только у дракона имелось другое мнение.

– Так как ты не дарёный конь, нам сюда, – сказал он у входа в стоматологический кабинет.

– А может, не надо? – взмолился я.

Вместо ответа он посмотрел так, что я безропотно вошёл внутрь. Там меня, тоже ни о чём не спрашивая, усадили в кресло…

Несмотря на то, что боли не было, вспоминать стоматологическую часть подготовки к встрече с прекрасным совершенно не хочется.

– Вот теперь ты готов, – решил, наконец, дракон и щёлкнул пальцами.

В тот же миг возле нас остановилось непонятно откуда взявшееся такси.

– К мадам Еве, – распорядился дракон.

– Понял, – ответил водитель.

В машине дракон толкнул речь о философии:

– Представь себе картину: среди просторов Неведомого есть остров, населённый людьми. Окружает его непроглядный Вечный Туман Незнания. А называется тот остров Известное, и, как следует из названия, состоит из того, что известно населяющим его людям.

Главным занятием одних островитян является составление предположительных карт Неведомого и его многотомных описаний; призывы к островитянам оставить дела и отправиться туда, где, по мнению составителей, настоящий рай, где жизнь великолепна, и смерть не смеет её прервать. Вот только карты у всех разные, да и местоописания Страны Всеобщего Блаженства у каждого своё. Иногда некоторым удавалось сорвать с места какое-то количество народа и увести в закрытую Вечным Туманом даль Неведомого. Но ничего хорошего из этого не получалось.

Островитяне называют этих людей философами. И хотя многие островитяне ни хрена не понимают, какой от них толк, философов справно кормят.

Другая группа людей занимается тем, что медленно, миллиметр за миллиметром увеличивает площадь острова, по крупицам превращая Неведомое в Известное. Этих людей островитяне зовут учёными.

Остальные, а их на острове подавляющее большинство, занимаются делами житейскими: сеют, пашут, ткут, куют, строят и так далее. Их называют обывателями.

Временами, заинтересовавшись картой какого-нибудь философа, обыватель подходит к нему. Тогда философ начинает расхваливать своё детище.

«Посмотри, – говорит он, – какая у меня карта красивая да ладная! Посмотри, какой я нашёл прямой путь, как прорисовал все детали, какие использовал цвета. Не карта, а загляденье».

«Так то оно так, – смущённо почесываясь, отвечает обыватель, – но скажи мне, ты сам-то там бывал? Ходил ли теми местами? Видел ли собственными глазами те чудеса, о которых рассказываешь?»

«Я видел их глазами своего ума, а это не глаза презренной плоти!» – гордо заявляет философ.

«Глаза ума – это, конечно, хорошо, – с сомнением в голосе говорит обыватель, – но вот потрогать бы что оттуда руками. А вдруг на самом деле ничего такого там нет?»

«Ты сначала определись, что есть твоё «на самом деле», и можно ли верить рукам? Да и как ты можешь ставить свои немытые руки выше прозрения моего ума?! Ты, не знающий даже, что означает слово «предикат», а также тезис и антитезис?»

От этих слов обыватель обычно бежит прочь, а философ, фыркая презрительно, кричит вслед:

«Да что ты вообще понимаешь, быдло неотёсанное!»

И вновь принимается дорисовывать яркие детали на карте.

Ну а мне было не до речей дракона. Я с ужасом думал, что совершенно не знаю… не то, что не знаю – не представляю, как следует себя вести. Ведь до этого я не только ни разу не был в борделе, но никогда не имел дел с проститутками. Так уж вышло, что мне хватало бесплатной любви и рук. Здесь же предстояло знакомство с обитателями борделя высшего класса, которые…

С другой стороны, какое мне дело, какое оставлю впечатление о себе, если второй раз вряд ли там окажусь? Убил бы того, кто вложил в нас рефлекторное желание нравиться совершенно посторонним людям, из-за которого мы то и дело попадаем впросак. Почему мы стесняемся официантов, продавцов, прохожих и так далее, то есть всех тех, чьим мнением без всякого ущерба можем пренебречь? Можем, но из-за идиотской особенности характера готовы из кожи вон лезть, чтобы оставить после себя хорошее впечатление – там, где это совсем необязательно. И наоборот: норовим без малейшего стеснения показать свою скотскую сущность наиболее родным, близким нам людям, в хороших отношениях с которыми заинтересованы в первую очередь.

За размышлениями я пропустил, когда очаровательный городской пейзаж сменили сельские просторы. Теперь мы ехали среди лугов, на которых кто-то кого-то мирно пас. Дорога была заасфальтированной не по-российски, то есть не просто заасфальтированной, а заасфальтированной идеально. В России такие дороги можно увидеть лишь в самый первый день их эксплуатации.

Вскоре мы подъехали к одному из тех домов, какие показывают в фильмах о жизни состоятельных британцев.

Дверь открыл одетый не то в смокинг, не то во фрак (толком не знаю, как они выглядят) слуга.

– Госпожа Ева нас ждёт, – сообщил дракон.

– Входите, господа, она на веранде. Пьёт чай. Прошу вас.

Несмотря на свои «под пятьдесят», Ева выглядела более чем аппетитно. Хорошо сохранившаяся, красивая, элегантная, с прекрасными манерами, она скорее походила на аристократку, чем на содержательницу борделя, тем более что никаких красоток в обозримом пространстве не наблюдалось.

– Здравствуйте, господа, прошу к столу, – сказала она, едва мы вошли, – желаете чаю?

– С удовольствием, – ответил дракон, целуя её красивую руку. – Позволь представить тебе…

– Константин, – назвался я, видя, что дракон снова не может вспомнить моё имя.

– Очень приятно, – ответила она, подавая руку, которую я неловко поцеловал.

– Думаешь, он готов пройти лабиринт? – спросила Ева.

– Есть только один способ в этом убедиться, – ответил дракон.

– Тогда приступим. Держите, – она протянула мне красивую деревянную коробочку, с половину спичечной.

Внутри лежал тёмно-коричневый шарик, примерно с полсантиметра диаметром.

– Вы должны это принять, – сказала Ева.

– А что это? – спросил я, не желая брать в рот незнакомый предмет.

– Эта пилюля откроет перед вами дверь в лабиринт. Без неё не получится.

– Пей. Это – чёрный аламут, – пояснил дракон.

– Тот самый?!! – вырвалось у меня.

Моя реакция заставила дракона и Еву рассмеяться.

– С некоторыми доработками. Мы же не террориста-смертника готовим, – сказала она.

– Пей давай, – нетерпеливо приказал дракон.

Разумеется, я выпил. Разве можно отказываться от таких предложений? Ведь чёрный аламут – фирменный наркотик Хасана ибн Саббаха, при помощи которого он отделял семена от плевел, вербуя последователей.

Короче говоря, я принял аламут, и…

Митота шестая. Адреналин

– Я так понимаю, барин, что иллюминат должен быть в иллюминаторе, а ежели он не в иллюминаторе, то какой же он иллюминат? – услышал я, и проснулся.

Я всё ещё был немного под кайфом, поэтому потребовалось около минуты, чтобы сообразить, что лежу я у себя в постели, в домике дракона. Лежу, как полагается, раздетым. Одежда аккуратно сложена на стуле. На теле никаких следов бурного секса: ни засосов, ни царапин.

И ни одного воспоминания о том, что было после принятия волшебной пилюли. Поняв всю тщетность разобраться без посторонней помощи с тем, что было вчера, моё сознание вернулось к разбудившим голосам. Сначала я решил, что дракон смотрит по телевизору какой-нибудь наш ответ Ларе Крофт, – иначе откуда взяться дурацкой фразе про иллюминатов и иллюминатор, – но тут до меня дошло, что голоса настоящие, и их источник, а вернее источники, находятся на кухне. Один принадлежал дракону, а другой… предстояло выяснить. Беседовали они, разумеется, не об иллюминатах, – якобы услышанная идиотская фраза оказалась порождением моего подсознания.

Одевшись, я направился сначала в туалет, а потом на кухню, решив, что если дракон желал разговаривать конфиденциально, то пригласил бы гостя к себе.

Гостем оказался бесцветный мужик неопределённого возраста в поношенном костюме и засаленном галстуке – из тех, что были модными году в семидесятом. Похоже, реликвия передаётся у них в роду по наследству.

Гость вдохновенно что-то вещал, а дракон слушал с тем вниманием, с каким, наверное, апостолы слушали Христа.

Увидев меня, дракон приветливо оскалил пасть.

– А, проснулся? Присоединяйся, – сказала он, и, обращаясь к гостю, добавил: – Геннадий Петрович, позвольте представить моего ассистента и правую руку.

«Стремясь стать чьей-то правой рукой, следует помнить, что, кроме всего прочего, ею вытирают задницу, держат член, когда ссут, и чаще всего онанируют», – промелькнуло в голове. Вслух же я сказал:

– Константин. Приятно познакомиться.

– Рад такой чести, – ответил гость, вставая и протягивая руку. И чуть не перевернул чашку – дракон потчевал его чаем с печеньем.

– Геннадий Петрович – диссидент старой закалки, – сообщил дракон, когда мы обменялись рукопожатием. – У него свой метод борьбы с властью.

– Я считаю, что власть ругать бесполезно, – вдохновенно сообщил Геннадий Петрович, и его глаза воспылали «огнём паранойи».

– Вот как? – опрометчиво спросил я.

– Именно так! – он тут же сел на любимого конька. – Власти привыкли к ругани, они к ней готовы. В их руках есть всё, чтобы противостоять ругне: милиция, СМИ, административный ресурс, спецслужбы, пиарщики и политтехнологи, и так далее. К тому же, ругая власть, мы льём воду на её колесо, так как, борясь с руганью, власть оттачивает своё мастерство. От ругани она становится сильней, изворотливей, находчивей.

А посему власть надо хвалить, – продолжил он, громко глотнув чаю. – Хвалить до тошноты, до отвращения, до стойкого желания проблеваться. Надо рукоплескать в ответ на каждый её шаг, петь дифирамбы, кричать «осанна»! Нужно восторженно воплощать в жизнь её наиболее абсурдные решения, а то здравое, что она пытается воплотить, необходимо либо саботировать, либо доводить до крайней формы идиотизма, и воплощать уже в этом виде.

– А, по-моему, в СССР, да и сейчас, все только этим и занимаются, – заметил я.

– Ну, и где ваш СССР? – всплеснув руками и чуть не перевернув чашку, воскликнул он!

«Помилуйте, Геннадий Петрович! Этак вы к Эсесеру и чашки отправите», – чуть не ляпнул я, но в разговор вовремя вмешался дракон. Не желая выслушивать речь Геннадия Петровича по второму кругу, он сообщил:

– Сегодня Геннадий Петрович сражается с властью на просторах интернета.

– Ну, это громко сказано, – засмущался тот.

– Он создал прекрасный сайт: «Клевета и обман. Средство массовой дезинформации». Так, кажется?

– Совершенно верно.

– Так вот, – быстро продолжил дракон, чтобы Геннадий Петрович, не дай бог, не решил сам рассказать о своём детище, – на этом сайте только дифирамбы и цитаты, цитаты и дифирамбы, да такие, что тошнить начинает с первой строчки.

– Ну, так… – попытался сказать Геннадий Петрович, но дракон оборвал.

– Вы, как я понимаю, человек занятой, прибыли по делу, а я так и не удосужился, так сказать… – выдал он несколько извиняющимся тоном.

– Я, собственно, вот по какому поводу: Из достоверных источников мне стало известно, что именно жиды сначала помогли Гитлеру прийти к власти, а затем его руками сотворили тот самый холокост, чтобы потом стричь со всего мира купоны. И теперь они спонсируют русских скинхедов, чтобы сначала подбить их на погром, а потом раздуть из этого скандалище, и добиться ещё более привилегированного для себя положения. И, как истинный патриот, так сказать, я хочу сделать это достоянием всеобщей гласности, вот только боюсь, что чинимые жидами препоны окажутся непреодолимыми, и…

– То есть вы ищете защиты и покровительства?

– Именно, – оживился Геннадий Петрович, – защиты и покровительства. И как только мне стало известно о вашем прибытии…

– А откуда, позвольте спросить, стало известно? – строго спросил дракон.

– Надеюсь, вы позволите мне сохранить это в секрете…

– Ну, пожалуйста. Но вы точно уверены в том, что полученные вами сведения о коварных замыслах жидов на сто процентов достоверны?

– Могу поклясться на чём угодно.

– Этого не надо – достаточно вашего слова. Ладно, сделаю всё, что в моих силах, а теперь…

– Благодарю вас, и не смею больше отвлекать.

– До свиданья.

– Похоже, ты не очень любишь комиков? – спросил дракон, когда за посетителем закрылась дверь.

– Таких – нет, – ответил я.

– Ладно, – сказал дракон, – перейдём к повестке дня. Сегодня я буду занят своими делами, так что считай, что у тебя выходной.

Решив, что разговор закончен, он направился к себе, но я остановил его:

– Подожди!

– Ну, что ещё? – недовольно спросил он.

– Я о вчерашнем… После пилюли я ничего не помню.

– Хочешь узнать, что вчера было?

– Ну да.

– Ничего интересного. Ева дала тебе слишком большую дозу. Ты вырубился – и всё.

Что-то в голосе или в лице дракона заставило меня усомниться.

– Это точно? – спросил я.

– Точно-точно, – ответил он, и, не дожидаясь следующей реплики, нырнул в комнату.

Его «точно-точно» только усилило подозрения, вот только ни подтвердить, ни развеять их я не мог, а раз так…

Оставшись один, я поймал себя на том, что совершенно не знаю, чем заняться в свалившийся на меня выходной. За несколько дней инспекции я настолько привык везде следовать за драконом и делать всё, что он говорит, что вновь обретённая свобода показалась обузой… Наверное, похожее, но многократно более сильное чувство испытали люди, когда в пятьдесят каком-то году откинулся их усатый нянь.

Несколько лет назад я побывал в таком положении. Моя подруга, с которой я проводил свободное время, окончив учёбу в Ростове, вернулась домой. В первое время после её отъезда я, выходя погулять, ловил себя на том, что ноги по привычке несут к дому, где она снимала квартиру. А ведь мы даже не любили друг друга, а так, проводили время в совместных удовольствиях. С ней было прикольно. С ней было хорошо, несмотря на сумасшедшие выходки. Так, например, когда я, по её мнению, во время секса двигался недостаточно интенсивно, она начинала истошно орать: «Мув! Мув! Мув!» – подражая голливудским сержантам, и тыкать мне в ягодицы зубочисткой. Она постоянно цитировала всякую хрень, и, когда я поцеловал её в первый раз, выдала:

– Мокро.

Минет она называла «игрой в птичку», и, прежде чем взять в рот, внимательно, – не хватало только лупы или двойного лорнета, – осматривала «с ног до головы», а потом говорила «птичьим» голосом:

– Какой миленький червячок! Сейчас я тебя съем, мой малыш.

А ещё она любила играть в ковбоев. Во время игры надевала сапоги на тонких шпильках, усаживалась на меня сверху, и, пришпоривая каблуками, заставляла изображать необъезженного мустанга.

Я в отместку смешил её накануне оргазма, забавляясь тем, как она пытается совмещать смех и стоны, или кричал всякие глупости ей в письку, а потом прикладывал ухо в надежде услышать эхо…

Из зависания меня вывела мысль о доме, где я не появлялся несколько суток. Там настала пора делать уборку, да и вообще дом – это дом. Вот только попасть домой мне было не суждено. Примерно на полдороги меня окликнул мужчина лет тридцати, совершенно незапоминающейся наружности.

– Извините, молодой человек, вы не подскажете…

В следующее мгновение внутри меня что-то хрустнуло, в глазах вспыхнул и погас яркий свет.

Очнулся я привязанным скотчем к стулу в просторной комнате без окон. Из декораций – бетонный пол, отштукатуренные стены и бетонный потолок. Дверь находилась у меня за спиной, вне поля зрения. Передо мной стоял письменный стол, на краю которого с моей стороны сидела дамочка лет тридцати. Рост средний, изящная, лицо красивое, волосы короткие. Одета в серую блузку казённого фасона и такую же юбку почти до колен. На ногах – красивые модные туфли на десятисантиметровых шпильках. Несмотря на дурацкую одежду, её можно было назвать привлекательной, если бы не выражение больших тёмных глаз, от которого пробирало холодом до костей. Казалось, её глазами смотрела сама смерть. Рядом с дамочкой стоял электрический чайник с кипятком: из носика шёл пар. Освещала картину свисающая с потолка лампочка ватт ста пятидесяти.

– Ну? – спросила дамочка, окинув меня убийственным взглядом.

Похоже, она чего-то ждала. Скорее всего, подробного рассказа о делах дракона. Вот только, как говорится в фильмах, каждое сказанное слово могло быть использовано против меня, поэтому я выдал следующее:

– Послушайте, – плохо пытаясь скрыть страх, промямлил я, а было страшно до усрачки, – я понимаю, что вы – люди серьёзные, и скажу всё, что нужно, только скажите, что рассказывать.

– То есть ты готов рассказать всё?

– Совершенно верно.

– Вот только всё, что ты можешь рассказать, я и так знаю.

– Тогда чего вы от меня хотите?

– Чего я хочу, Тварь! – рявкнула она, ткнув меня ногой в грудь. Я упал вместе со стулом. – Я хочу, – продолжила она, поставив ногу на моё лицо так, что острый каблук упирался в кадык, – чтобы ты понял, мразь, что я могу сделать с тобой всё, что захочу, и только от того, насколько хорошо будешь повиноваться, зависит твоя судьба.

– Я понимаю, – пробормотал я в подошву туфли.

– Очень хорошо, что понимаешь, – сказала она, возвращаясь к столу, – а раз так, я хочу, чтобы для начала ты поцеловал мои туфли. Или предпочитаешь, чтобы я ошпарила кипятком твои яйца?

– Не надо кипятка, – взмолился я, чувствуя, что она не шутит, – я согласен целовать туфли.

– Согласен? Да ты, сука, должен умолять об этом одолжении!

– Пожалуйста, умоляю, позвольте поцеловать ваши туфли!

– Ладно уж, целуй.

– Но я не дотягиваюсь.

– А ты дотянись.

– Как?

– А ты ползи, извивайся со стулом.

И я принялся извиваться. Сначала у меня ничего не получалось, но постепенно я приловчился, и вскоре смог подползти на нужное расстояние к её туфлям и принялся их облизывать. Она же поочередно подставляла мне верх, подошвы, каблуки…

И вот, целуя туфли, я поймал себя на том, что мне это нравится, что меня это жутко возбуждает, и что, несмотря на страх и унижение, а может благодаря им, я испытываю офигенный кайф. Я был готов бесконечно долго целовать её туфли, но она решила, что для первого раза достаточно, и убрала ноги от моего лица.

– О, да ты в восторге! – насмешливо сказала она, заметив мою эрекцию. – Скажи, тебе понравилось? Только не смей врать!

– Это чудесно, – признался я.

– Видишь, я действительно сделала тебе одолжение, позволив слизать пыль с подошв.

– Вы правы, – согласился я.

– И ты не хочешь меня поблагодарить?

– Спасибо, – пробормотал я, окончательно чувствуя себя идиотом.

– То-то же, – она усмехнулась. – Ладно, теперь застолбим территорию, и можешь быть свободным.

Сказав это, она ударом ноги перевернула стул так, что я вновь оказался на спине, затем сняла трусики, и, присев над моим лицом, начала ссать. И – какой ужас! – это мне тоже понравилось, и пока горячая струя заливала лицо, по телу прокатилась волна блаженства. Я кончил, испытав сильнейшее удовольствие и не менее сильную фрустрацию.

Поссав, она вытерлась трусами и небрежно бросила мне в лицо, но промахнулась. Затем вытерла об меня туфли, на которые попали брызги.

– О, да ты приплыл, – констатировала она, заметив мокрое пятно на штанах. – Теперь ты принадлежишь мне.

И это было правдой. Я действительно принадлежал ей, и ничего не мог с этим поделать. Прикажи она сунуть руку в кипяток, я бы выполнил, не задумываясь. Таков был результат её действий и слов.

Достав из ящика стола нож, она разрезала скотч.

– Пойдём, я покажу твою комнату, – приказал она.

Мы вышли из «пыточной», прошли по коридору и остановились перед одной из множества одинаковых дверей без каких-либо номеров или табличек.

– Входи, – сказала она, распахнув незапертую дверь, – располагайся. Можешь пользоваться всем, что найдёшь.

Комната оказалась размером чуть больше вагонного купе. Кроме узкой кровати там был стул с аккуратно сложенной одеждой, и тумбочка. И ещё раздвижная дверь, которую я принял за дверь встроенного шкафа. Открыв её, я обнаружил ванную с ванной и унитазом. В углу стояла картонная коробка, большие буквы на которой гласили: «Для грязной одежды и обуви».

Раздевшись, я бросил в коробку своё тряпье, и забрался в ванну. Набирать воды не стал, а просто лёг и пустил воду из душа.

Я был… Во время мужского анального секса, за счёт стимуляции членом активного партнёра предстательной железы пассивного, у последнего наступает семяизвержение. И если половой акт длится достаточно долго, наступает у всех – такова физиология человеческого тела, не имеющая ничего общего с сексуальной ориентацией. Так вот, именно семяизвержение является наиболее психотравмирующим фактором для многих гетеросексуальных мужчин, подвергшихся сексуальному насилию, и считающих гомосексуализм злом. «Если я кончил, значит, мне это понравилось, а раз так, то я – пидор!» – думают они, и подобное «открытие», не имеющее ничего общего с реальным положением дел, толкает многих на самоубийство.

Я был не настолько шокирован, чтобы думать о смерти, но происшедшее полностью разрушило картину моего «я».

Я никогда не был ханжой или пуританином, и считал единственным сексуальным извращением возведенное в принцип целомудрие. Во время сексуальных игр я совершенно свободно могу и туфли женщине поцеловать; а если она мне нравится очень сильно, позволю, если ей захочется, умыть меня мочой; соглашусь я и в садо-мазо сыграть, и ещё на разные штучки. Но ключевым моментом во всех случаях будет любовная игра.

То же, что проделала со мной она, не было игрой. Она смешала меня с говном, и мне понравилось. Я тащился от того, что превращался в ничтожество, причём именно тащился, а не вынужденно подчинялся обстоятельствам, чтобы избежать пыток, увечий и смерти. Вернее, страх тоже играл свою роль, но в самом начале. Позднее измывательства действительно стали для меня одолжением.

А ведь её поведение было не простым измывательством, ритуалом превращения меня в вещь или раба. Благодаря спектаклю она показала мне мою сущность с такой стороны, о которой я не мог подумать. Она продемонстрировала мне меня, и в этом отношении действительно сделала огромнейшее одолжение. А теперь всё следовало каким-то образом проглотить, свыкнуться, принять, как часть своей природы. Но как это сделать?

Вопрос остался без ответа. Помедитировав вдоволь в ванне, я вымылся под душем, вытерся кем-то приготовленным полотенцем, и перешёл в комнату.

Там меня ждали трусы, футболка, джинсы, носки и кроссовки. Всё новое.

– Ну что, неплохо, – решил я.

Я надел трусы, футболку и лёг в кровать. Дверь была открыта, но мысль о том, чтобы уйти без разрешения, не могла прийти мне в голову.

– Это всё хуйня, – сказал я себе, подытоживая мысли, – по сравнению со строительством узкоколейки – сущий пустяк.

После чего я завалился спать.

Митота седьмая. Кошмар продолжается

– Слышишь колокол? – спросил дракон.

До вопроса я ничего не слышал, но, задав его, дракон заставил прислушаться, и я услышал едва уловимый колокольный звон.

– На самом деле колокол – это камертон, указывающий, какой звук должна издавать голова истинного христианина в случае удара по ней, – продолжил он, убедившись, что я услышал.

Он хотел ещё что-то добавить, но колокольный звон стал непереносимо громким, и я проснулся… от надрывных воплей телефона. Пока я соображал, откуда в камере-келье телефон, до меня дошло, что лежу я в своей постели, у себя дома, раздетый; что одежда лежит аккуратно сложенная на стуле, что…

Неужели это сон? – до конца не веря такому счастью, подумал я. Чтобы окончательно развеять сомнения, я бросился к зеркалу. Моё тело было чистым. Никаких побоев, никаких царапин не оказалось.

– Слава богу! – сказал я, и вздохнул с облегчением.

И только потом вспомнил про продолжающий надрываться телефон.

– У тебя что, еврейская суббота? – услышал я в трубке недовольный голос дракона.

– В смысле? – не понял я.

– Они по субботам трубку не берут. Не знал, что ли?

– Да я как-то не интересовался.

– А зря. У них масса забавных заморочек. Даже суббота начинается в пятницу.

– Буду знать.

– Я тебя, кажется, отпускал только на вчера.

– Извини, сейчас буду.

Я собрался класть трубку, когда дракон сообщил:

– А я сегодня наблюдал, как дрались какие-то дед с бабкой. Какая лексика… Какая лексика!!! – он причмокнул губами. – Ладно, собирайся и приходи. Нас ждут великие дела.

Положив трубку, я быстренько сварил кофе. Пока он остывал, принял душ и кое-как побрился. Еды в доме не было, и кофе пришлось пить натощак. Проглотив в три глотка, я оделся и вышел. А дальше было почти как в песне: «Увидел на миг ослепительный свет». Яркий солнечный свет ударил по глазам, и одновременно с обычной я увидел некую альтернативную реальность, или так называемый тонкий мир.

Свет был значительно более ярким, чем обычно, и имел… более сочный, что ли, цвет. К тому же падал на землю как бы пучками, между которыми виднелось чуть более тёмное пространство. Причём все пучки шли параллельно друг другу. Всё вокруг было «оплетено» похожими на корни деревьев прозрачными образованиями, внутри которых медленно, словно свежий мёд, тёк ярко-золотой свет. Повсюду, словно деревья или водоросли, тянулись вверх длинные, слегка покачивающиеся штуковины, состоящие из разноцветного марева, похожего на «снег» на экране телевизора при плохом приёме сигнала. Среди корней и водорослей плавали состоящие из такого же марева шарообразные или продолговатые существа размером чуть больше футбольного мяча. Проплывая мимо, они с любопытством окидывали меня взглядом и продолжали путь.

Было похоже на прогулку по дну энергетического океана, населённого водорослями и рыбами. Люди свободно проходили сквозь этот мир, привычно не замечая ничего из того, что не вписывалось в картину их мира. Обитатели нашего мира, кстати, тоже выглядели иначе. Людей, животных, растения, птиц окружала светящаяся оболочка белёсого цвета. А вокруг человеческих голов парили яркие синие, зелёные, красные вкрапления размером с кулак.

Поражённый великолепием, я выглядел совершеннейшим идиотом или обдолбанным наркоманом, но мне было всё равно. Мне даже нравилось, что люди обходят меня на «безопасном» расстоянии.

Примерно на полпути к дому-музею дракона я увидел других обитателей параллельного мира. Они вышли прямо из стены дома. Их было пять или шесть. Сотканные из того же марева, они напоминали формой людей, слишком сильно вытянутых по вертикали. Видя, что я на них пялюсь, обдали меня волной неприязни. В результате я ощутил, как по спине побежали мурашки, и почувствовал тревогу и беспокойство.

– Сами туда идите, – сказал я, и пошёл своей дорогой.

Наконец, мне удалось без происшествий добраться до рабочего места.

– Ну и рожа у тебя, Борзяк! – выдал голосом Глеба Жиглова дракон, едва я переступил порог. – Ты будто победу коммунизма встретил.

– Не бери в голову. Это все от аламута, – успокоил дракон, когда я подробно описал своё видение. Рассказывать сон я не стал, так как было неловко.

– От него всегда такие глюки? – спросил я, решив всё списать на наркотик.

– Аламут не вызывает глюки. Он открывает глаза.

– Так это не глюк?!! – не веря ушам, спросил я. – И что, эти твари живут здесь, среди нас?!!

– Ну да, и что?

– Да я не смогу заснуть, зная, что какие-то твари шляются по моей квартире.

– Не бойся, они не шумные. Громко не топотят, и музыку на всю не включают. А что до твоих страхов… эти существа здесь живут намного дольше, чем люди, и ничего, уживаетесь.

От утешения спокойней не стало.

– И постарайся об этом поменьше трепаться. Они не любят, когда о них болтают.

– И что?

– Ничего. Просто не болтай, и всё будет нормально. Ясно?

– Ясно, – ответил я, хоть ясно не было.

– Да, и раз мы заговорили об этом, – продолжил дракон, – признаюсь, что то, что ты принял, было не совсем аламутом, а аламутом улучшенным. Периодически он будет тебя включать, причём каждый раз по-разному. Так что будь готов ко всему и ни к чему конкретно. В любом случае с тобой произойдёт именно то, чего ты не будешь ожидать.

– То есть, если я буду ждать, что упадёт кирпич на голову, он никогда не свалится?

– Не болтай глупости, – тоном строгой училки оборвал дракон и отпустил несильный подзатыльник, кося под дзэнского наставника.

– На хрена было поить меня этой гадостью?

– Её в тебя силой не пихали.

– За малым.

– Ладно, скажу, раз всё равно не отстанешь, хотя лучше понять самому. Аламут разрушает границы реальности, или тот барьер, который отделяет тебя от понимания своих истинных потребностей.

– Хочешь сказать, что без этой дряни я бы не догадался, что мне нужно?

– Ну, если ты противник кайфа, мог бы сказать.

– Я ничего не имею против кайфа без последствий в виде ломки или смерти от передоза. Но я люблю контролированный кайф, а не такой, который может накрыть тебя непонятно где.

– В любом случае поздно дискутировать. Пошли лучше куда-нибудь поедим. Я жрать хочу, как не знаю, кто.

– Я тоже, – признался я.

На этот раз дракон выбрал для завтрака открытое кафе, раскинувшееся в тени высоченных деревьев на берегу живописного озера. По озеру плавали лодки, в которых кавалеры катали дам. Одеты все были, как во времена Мопассана.

– Какой здесь век? – спросил я дракона.

– По вашему календарю?

– Ну да. Я в других не ориентируюсь.

– По вашему 2009 год. А ты что думал? – спросил он, видя моё удивление. – Мы ведь не на машине времени носимся.

– Но тут все так одеты.

– А они как ваши толкиенутые. Только те напяливают железные кофты и мутузят друг друга искусственными мечами, а эти упражняются в изящных манерах девятнадцатого века, мня себя минимум графьями и графинами.

– Графинями, – механически поправил я.

– Ну да. Графиня для графа прежде всего графин, – выдал он, и по его улыбочке я догадался, что это была скабрезная шутка.

Вино, а мы пили замечательное вино, придало смелости, и я решился задать дракону вопрос, который во время наркотического откровения по дороге на работу возник в голове и с тех пор не хотел её покидать.

– А что мы всё-таки инспектируем? – спросил я.

– А ты как думаешь?

– Если честно, не представляю.

– Да ну! – он хитро улыбнулся.

– Нет, правда. Я прекрасно понимаю, что слово «инспекция» заставляет наших чиновников вставать на цирла и подобострастно заглядывать в глаза, виляя верноподданнически хвостом. Вот только всё это… не то.

– А что ещё ты понимаешь? – шутливым тоном, за которым скрывался серьёзный интерес, спросил дракон.

– А ещё понимаю, что всё, что ты рассказал про сумасшествие нашей планеты, независимо от того, правда это или нет, ничего для нас ровным счётом не значит. А раз так… – я развёл руками.

– Очень хорошо. Продолжай.

– Мы с тобой то и дело едим, пьём, развлекаемся с женщинами, словно вырвавшиеся в Турцию торговцы.

– Давай без сравнений, – обиделся он. – Ваши туристы…

– Извини, – перебил я, – я слишком пьян, чтобы фильтровать каждое слово. Так вот, ты же не вырвавшийся на свободу клерк, а раз так, то всё должно иметь второй, непонятный мне смысл, который…

– А ты, значит, жратвой и бабами насытился, и теперь тебе смысл подавай, да не просто смысл, а настоящий, с большой буквы. Смотри, чтобы от добродетели несварения не получилось.

– Нет, но я вижу… я чувствую, что у тебя туз в рукаве.

– Тут ты прав, – посерьёзнел дракон. – И раз догадался, расскажу.

Не знаю, откуда взялась традиция, но раз в сто лет мы приходим в ваш мир, чтобы дать шанс одному из вас взойти по лестнице экстаза. Это очень сложная, многоуровневая конструкция, на которой очень легко потерять ориентиры. Еда, наркотики, алкоголь, секс, любовь, мистический экстаз, экстаз власти, экстаз унижения, экстаз творения, отречения, преодоления себя, мистический экстаз, религиозный, дзенское просветление… Всё это разные виды экстаза, разные маршруты, разные пути в поистине бескрайнем лабиринте, пройти который можно, ориентируясь на свой внутренний свет. Вот мы и пытаемся найти твой источник внутреннего света, а потом заставить гореть достаточно сильно, чтобы осветить путь хотя бы на шаг вперёд. Этого вполне достаточно…

– Погоди, – перебил я. – Не хочешь же ты сказать, что то, чем мы занимаемся…

– А почему нет?

– Но разве к этому приходят не через молитву, йогу, медитацию и аскезу?

– Для кого-то и это может служить источником экстаза… Вообще у вас какое-то странное отношение к счастью. Везде только и слышишь: поступай так-то и так-то, думай о том-то и о том-то, делай так, и не иначе, и будь от этого счастлив. Как будто можно быть счастливым по принуждению или следуя чьей-то прихоти. Общим у людей может быть только горе, тогда как счастье… у каждого своё. И чтобы его открыть, нужно заглянуть глубоко в свою душу – с тем, чтобы понять, что в действительности тебе надо, что есть твой экстаз или твой путь с сердцем, если этот термин тебя больше устраивает. А для этого нужно обеспечить тылы, которые и создаются удовлетворением сначала житейских потребностей. Ведь если ты, скажем, будешь думать только о бабах, то куда бы ни пошёл, станешь с ума сходить от сексуальных видений, и если не начнёшь дрочить, свихнёшься, как те святые, которых дьявол якобы искушал всяческими суккубами.

– Делай, что хочешь, таков закон? А если я сопьюсь или сторчусь с такой философией?

– А также вляпаешься в какую-нибудь веру или атеизм? Значит, либо именно это тебе и нужно, либо ты не сумел заглянуть в свою душу. В любом случае ты хотя бы сделал попытку быть счастливым. К тому же я здесь для того, чтобы тебя немного подстраховать.

– То есть, мы с тобой как мастер и ученик дзен?

– Не пори чушь! Популяризаторы давно так опошлили дзен, что он стал одним из направлений эзотерического туризма, этакой пелевинщиной.

– А мне нравится Пелевин. Не всё, но…

– Как хорошая развлекалочка на мистические темы.

– Ну да.

– Тут я с тобой не спорю, однако…

Дракону не дали договорить. К кафе подъехала совершенно неуместная чёрная машина с тонированными стёклами, из которой вышли двое крепких парней.

– Пойдём, она ждёт, – сказал один мне.

Я, как на последнюю соломинку, посмотрел на дракона, но тот развёл руками.

– Ты сам согласился пройти лабиринт, – сказал он.

– Так это был не сон? – не знаю, на что надеясь, умоляюще спросил я.

– Ты сам должен решать, что явь, а что видение, – ответил дракон.

Наверно, если бы я не сел в чёртову машину, парни повели бы меня силой, хотя кто знает, как в этом случае развернулись бы события. Проверить я не рискнул. Меня втиснули на заднее сиденье, между парнями. Услышав винный запах изо рта, один молча протянул жвачку.

– Спасибо, – сказал я, но он не отреагировал.

Ехали мы недолго: минут десять-пятнадцать.

На этот раз она приняла меня во дворе милого двухэтажного сельского домика для богатых дачников. Сидела за столом и задумчиво перебирала какие-то бумаги. Конвоиры подвели меня к столу, затем молча, как на параде, развернулись и пошли прочь. Она подняла глаза, посмотрела на меня, и я вновь оказался в роли кролика перед удавом.

– Садись, – пригласила она, кивнув на траву у ног.

Я сел. Тогда она закинула ногу за ногу и качнула ножкой в белой туфельке в мою сторону. Поняв, что требуется, я склонился и поцеловал туфлю. При этом моё «я» совершенно не хотело участвовать в клоунаде, но телом управляло не оно.

– Пришло время показать, на что ты способен, – сообщила она.

– Приказывайте. Я сделаю всё, – прошептали губы помимо моей воли.

– Держи, – она бросила фотографию, которую я поймал.

На фото была миловидная женщина, чуть старше сорока. Потухшие глаза выражали грусть и вековую усталость.

– Хотите, чтобы я её убил? – заикаясь от ужаса, спросил я. Причём меня не столько пугала необходимость кого-то убить – я никого не убивал и совершенно не представлял, каково это, – сколько страх перед последующим наказанием.

– Ну, зачем сразу убить, – она улыбнулась улыбкой хищницы. – Ты должен её трахнуть.

– Соблазнить?

– Да нет же, войти в квартиру, дождаться и трахнуть, когда она войдёт.

– Но… я не знаю…

– Кирилл позаботился обо всём. Тебе остаётся выполнить приказ. Или хочешь отказаться?

Я, моё «я» хотело отказаться, но тот, кто управлял моим телом, поспешно ответил.

– Я выполню всё, госпожа.

– Тогда действуй, – приказала она, и вновь качнула ногой в мою сторону, давая понять, что аудиенция закончена.

Поцеловав на прощанье туфельку, я встал и пошёл к поджидающим возле машины парням.

На этот раз на заднем сиденье сидел один. Пока мы ехали, никто не проронил ни слова. Когда машина остановилась возле новостройки, сидящий рядом мужчина дал мне ключи и сказал:

– Квартира на третьем этаже. Дверь без номера направо. Тут никто никого не знает, так что входи смело. Она придёт минут через пятнадцать. Войди и жди в спальне. Когда войдёт, набрасывайся сразу. Старайся не разговаривать и не смотреть в глаза. И помни, для тебя она – только объект. Увидишь в ней человека – можешь облажаться. Понял?

– Да, – нерешительно ответил я.

– Тогда действуй.

Не буду описывать негнущиеся ватные ноги, трясущиеся руки, пятнадцатиминутный диалог с самим собой в стиле быть иль не быть… тварь я дрожащая, или право имею. Всё это, конечно, было, но обо всём сказано тысячу раз. Короче, ограничусь фактами, тем более что из-за обрушившегося на меня эмоционального шторма я помню произошедшее слишком размыто.

Как и говорил Кирилл, я вошёл в довольно милую квартиру, запер дверь на ключ и прошёл в спальню. Спальня понравилась, но запомнил я лишь фотографию в рамке на компьютерном столе. Только на этой фотографии моя будущая жертва была на несколько лет моложе, и в глазах сиял блеск счастья. С одной стороны её обнимал мужчина, а с другой – мальчик лет десяти. Глядя на фото, я чуть не расплакался, а потом еле сдержался, чтобы не рассмеяться истерическим смехом: тоже мне, плачущий насильник. Плачущий убийца ещё куда ни шло, есть такой фильм, но насильник…

Задержись она минут на тридцать, я бы, наверное, сошёл с ума, но она пришла вовремя. Я слышал, как в замочную скважину вставляется ключ, как открывается дверь, как она входит, стуча каблучками, как снимает туфли. Почему-то вспомнилась мама, как в детстве я ждал её с работы…

На душе стало так тошно, как никогда. Но надо было вставать, надо было действовать, надо было…

Мы встретились в коридоре. Она шла в комнату, из которой я выходил. Увидев меня, она вскрикнула от испуга.

– Если я этого не сделаю, меня убьют, – зачем-то сказал я.

Она оказалась не робкого десятка. Вместо того, чтобы кричать и молить о пощаде, бросилась в драку и сразу расцарапала лицо, чуть не оставив без глаз, и больно стукнула ногой по голени. (Как всё-таки здорово, что принято разуваться в квартирах!) В результате я за считанные мгновения превратился из насильника в жертву. Защищая себя, я двинул её кулаком по лицу, да так, что она грохнулась на пол со всех четырёх. Не дожидаясь, пока придёт в себя, я бросился на неё, двинул ещё раз, теперь в лоб, и, задрав подол, сорвал трусы. Затем торопливым движением расстегнул штаны и достал инструмент насилия, который от происходящего сжался так, что стал меньше, чем был во младенчестве. А так как насиловать, вылизывая клитор или обхаживая пальцами, не принято, я растерялся. Но не надолго. Схватив героя двумя пальцами за крайнюю плоть, я принялся остервенело тыкать его во влагалище, мысленно матеря всё и вся.

Остановил меня её смех. Она лежала и смеялась, и смеялась надо мной, причём совершенно обычным смехом, не истерическим.

– Чего ржешь, дура? – растерявшись, спросил я.

– Ты бы на себя посмотрел, горе-насильник, – ответила она сквозь смех.

– Извини, но если я этого не сделаю…

– Да ладно, считай, что у тебя зачёт.

– Что?!! – окончательно охренел я.

– Добро пожаловать в лабиринт.

– Так ты?..

– Очередная веха на твоём пути к себе.

– Ну и на хрена всё это? – чуть не плача, спросил я.

– Чтобы сбить с нервов мох.

– Лучше бы мне приказали тебя убить, – разозлился я.

– И это вместо благодарности.

– Какой ещё, блядь, благодарности! – взорвался я.

– Я тут ради тебя собой жертвую, по роже получаю…

– Да ты сама на меня набросилась.

– Скажи спасибо, а то бы ты свой стручок так и не вытащил.

А ведь она была права!

Наверно, если бы в тот момент, какой-нибудь случайно оказавшийся рядом мастер дзен дал мне палкой по голове, я бы стал просветлённым, но мастера поблизости не оказалось.

– Хочешь чаю? – спросила вдруг она.

– Даже не знаю, – ответил я.

– Ладно, пошли на кухню. Сам встанешь, или помочь?

– У тебя платье порвано, – вместо ответа сказал я.

– Издеваешься?

– Нет, но теперь знаю, что чувствовала Алиса в Стране Чудес.

За чаем я пришёл в себя, и даже сообразил, что мы незнакомы.

– Меня Костей зовут, – представился я.

– Неля, – назвалась она.

– Ты меня извини…

– Проехали, – оборвала она.

Дальше мы разговаривали о всякой всячине, как будто я просто забежал на чай. Кстати, несмотря на следы побоев, растрёпанный вид и разорванное платье, выглядела она значительно лучше, чем на фотографии, да и глаза стали не потухшими.

Меня так и подмывало спросить, зачем она участвует в таких спектаклях, но не решился. Попытка изнасилования – не повод требовать откровенности.

Перед уходом она дала визитку с адресом.

– Завтра ровно в восемь тридцать утра ты должен быть там, – сказала она.

Прощаясь, я улыбнулся, но не ей, а себе.

– Радуюсь, что не стал насильником, – пояснил я, увидев вопрос в её глазах.

– Подожди, – сказала она, и дружески поцеловала в губы.

Митота восьмая. Дрочи и улыбайся

Когда мнимая жертва и свидетельница моего позора закрыла за мной дверь, было начало одиннадцатого ночи. Я чувствовал себя, словно из меня выжали все соки, а на душе было настолько погано, что хотелось обо всём забыть и никогда не вспоминать. Настроение упало ниже плинтуса, и, вспомнив, как на военных сборах мы лечили меланхолию, наматывая километр за километром по пересечённой местности, я, несмотря на усталость, решил не вызывать такси, как требовало тело, а пройтись пешком. Тем более, что погода была великолепной. Жара спала. Дул лёгкий ветерок. А небесную иллюминацию не закрывало ни единое облачко. Правда, зудели комары, но куда без них? Комары у нас исчезают только перед появлением белых мух.

Ночевать я решил дома: раз дракон отдал меня на растерзание кодле сумасшедших баб, значит, я ему не очень нужен. Пока шёл, настроение понемногу начало подниматься. Зато дома…

Дома на меня напала нервная дрожь. Раньше со мной такое было только однажды: давным-давно, в лихие девяностые. Одна хорошая знакомая клюнула на предложение подзаработать деньжат в Турции. Там у неё, разумеется, отобрали паспорт, отлупили плётками, и заставили ударно трудиться на панельном поприще. Вернувшись, она рассказала обо всём мужу, значительно приуменьшив, конечно, свои трудовые заслуги. Но ему и этого хватило, чтобы разозлиться на виновного во всех грехах сутенёра. Решив с ним поговорить, муж взял меня в качестве моральной поддержки.

Пока мы собирались, пострадавшая рассказывала, какой сутенёр крутой тип, что у него всё схвачено, а убить человека для него, что семечек купить. В общем, поддержала наш боевой дух, как могла. Но оскорблённого мужа это не смутило. Всю дорогу до дома супостата он рассказывал, как с ним разберётся, а идти было что-то около одной автобусной остановки.

Короче, мы пришли, как сейчас помню, на третий этаж. Муж начал звонить в дверь, а я остался на площадке между вторым и третьим этажами.

Открыла, судя по всему, жена супостата. Начала объяснять, что муж только что откуда-то вернулся, и теперь спит… в общем, приходите завтра. Однако муж оскорблённый требовал разговора немедленно, о чём весьма неласково и сообщил.

– Хорошо, – сказала жена супостата, и ушла в квартиру.

Супостат вышел примерно через минуту.

– Ты кто такой и чего надо? – дерзко спросил он с порога.

Муж начал неуверенно объяснять, кто он такой, и зачем пришёл, но супостат не стал слушать.

– Пиздуй на хуй отсюда, – буквально приказал он, а потом, увидев меня, спросил, – а ты ещё кто?

– Он со мной, – ответил муж.

– Тогда пусть с тобой и пиздует на хуй. Понятно?

Оказавшись понятливым, муж повернулся и пошёл вниз по лестнице. Решив, что раз мужа разговор удовлетворил полностью, то и мне нечего дергаться, так что я молча присоединился к нему.

Когда мы вышли на улицу, муж сказал.

– Ничего, я ему ещё устрою. Это я в подъезде связываться не хотел. Но ничего, я его ещё поймаю…

Насколько знаю, ловит до сих пор.

Значительно позже судьба вновь свела меня с грозой турецких проституток – мы оказались соседями по гаражу. Я его вспомнил, а он нет. В общем, тип оказался, как тип. Ничего выдающегося, а все связи у него были в лице сержанта милиции.

Так вот, после того, как сутенёр нас послал, муж пошёл домой докладывать жене о проделанной работе. Не знаю, что он рассказал – мы тему больше не поднимали.

Меня же ждало застолье. И когда я спокойно сел за стол, на меня напала дрожь, да такая, что я не смог налить вино в бокалы сидящим рядом дамам.

Когда я пришёл домой после горе-изнасилования, на меня напала такая же дрожь, только значительно сильнее. Скорее всего, если бы я был литературным или киногероем, я бы вылакал приличную порцию водки прямо с горла. Вот только водки дома не было, да к тому времени я уже знал, что водка всё усугубляет, и пить, когда хреново, следует только затем, чтобы стало ещё хреновей. Поэтому, не зная, что делать, я забрался в ванну и пустил горячую воду, почти кипяток. Настолько горячую, что мне даже стало немного холодно – так бывает от горячей воды. Постепенно дрожь начала уходить, зато в голову полезли всякие мысли.

Моя интуиция заявляла, что во всём отвратительном действе должен быть какой-то смысл, что мне не только показали истинную сущность собственной чмошности, – о том, что я не герой, но и не садист-насильник, я знал и без них, – но и что-то ещё. Что-то очень важное, и это что-то я обязательно должен понять, а иначе пережитое будет напрасным…

Рассудок отвечал, что в злобной клоунаде нет и не может быть никакого смысла, что мной просто играют, и даже не как кошка с мышкой, а как дети с жуками, как библейские монстры с Иовом, как…

Интуиция не желала слушать рассудок. Он перешёл на крик. Она ответила криком… Прямо как муж и жена, но без биться посуды.

Почувствовав, что ещё немного – и у меня вырастут жабры, – я вылез из ванны. Скандал в голове нарастал, и закончиться обещал не скоро. Оставалось либо сойти с ума, либо…

К счастью, я вспомнил о пейотных песнях. Не о тех, которые описывает Карлос Кастанеда, а об одноименной медитативной практике, для которой совершенно не нужен никакой пейот.

Я сел удобно в кресло, чтобы спина оставалась ровной. Закрыл глаза. Расслабил тело. Затем начал тихонько мычать: ммммммммммммммммм… медленно повышая и понижая тон до тех пор, пока нечто внутри меня не ответило резонансом на мычание. Настроившись на резонанс, я как бы вобрал звук в себя, продолжая мычать, следуя за резонансом. По мере мычания я представлял, как из моей головы вместе со звуком уходят все терзающие мысли.

Закончил петь я около двух часов ночи. Полегчало настолько, что захотелось спать. Я лёг в постель, и сразу уснул.

Срочная, неожиданная эвакуация. Только тот, кто пережил процесс, может представить себе всю прелесть. Люди суетились, тащили вещи, зачастую совершенно ненужную хрень. Улицы забиты, как площадь во время бесплатного концерта. Всюду сновали солдаты, менты. А куда эвакуироваться, если причиной эвакуации объявлено не стихийное бедствие или катастрофа, не война, не нашествие какой-нибудь нечисти, а конец света или тотальная реорганизация вселенной. Куда идти? Что брать? Что делать? Да и можно ли в такой ситуации хоть что-то сделать?

Растерянные, мы с мамой вышли из дома, ничего не взяв. Мама то и дело чуть не терялась в толпе, и мне приходилось тащить её за руку. Мы не знали, куда идти, что делать, как, впрочем, и все вокруг. Мы шли, потому что так создавалась какая-то иллюзия действия. Мы шли…

Вдруг толпа как-то резко рассосалась, и на пустой улице появились цыгане. Не грязные, не вонючие, а в лучших одеждах. Они шли по улице, отплясывая один из полудиких танцев, а в центре группы шла цыганка с подносом, на котором стоял графин с водкой, большой хрустальный бокал и тарелка с закуской.

– А этим всё нипочем, – как-то слишком громко сказала мама.

– Так хозяин идёт, – сообщила одна из цыганок, – хозяина встречаем.

– Какого хозяина? – спросил я.

– А такого, который хозяин всего.

Не зная, зачем, мы увязались за толпой цыган, которые привели нас на какой-то пустырь.

Вдруг вдалеке заиграла гармошка, и я увидел, как к нам приближается среднего роста мужичок в высокой, как у суфийских танцоров, шапке, и с потешно торчащей веником чёрной бородой. Он играл залихватскую мелодию, и шёл, казалось, никого не замечая. Узнав хозяина, цыгане радостно загалдели, а я, глядя на всех, понял, что сейчас он подойдёт, выпьет залпом водку, закусит, чем глаз порадуется, а потом жахнет об пол бокал, и весь наш, ещё вчера казавшийся столь незыблемым, мир распадётся на кванты, чтобы в следующее мгновение собраться вновь, но без нас…

Пока я думал, мама успела от меня отойти. На пустырь хлынула толпа людей, и людской поток начал относить от меня маму. И понял я, что хочу оставшееся время провести рядом с ней, рядом с самым близким человеком, и поняв, бросился в человеческий поток. Работая локтями и кулаками, давая по морде и получая в ответ, я приблизился к маме. Я крепко обнял её, и сказал, что люблю.

– Я тоже тебя люблю, – ответила мама.

Проснувшись, я чуть не заплакал от глубины собственного идиотизма. Ведь, как и многие другие, я растрачиваю отведённое мне время на всякую ерунду, на ссоры, на пустяковые обиды и погоню за химерами, лишая себя возможности сделать что-нибудь действительно важное, или хотя бы просто побыть с дорогим человеком, остановить начинающийся скандал, подарить дорогим людям радость. Пусть маленькую. Ведь, не делая этого, мы медленно, шаг за шагом убиваем жизнь, растрачивая на хрен знает что. И, что самое страшное, убиваем не только себя, но и тех, кого любим: родителей, детей, друзей, любимых…

И, что совсем самое-самое мерзкое, так это то, что постоянно об этом читаем, постоянно думаем – после ударов судьбы, – думаем, чтобы в следующую секунду забыть, и накричать на любимого человека из-за какой-нибудь ерунды, не стоящей и дырки от бублика.

Мне сильно захотелось позвонить маме, сказать, что я её люблю, что она – самый дорогой мой человек, но было слишком рано, и я решил позвонить позднее. Мне же пора было собираться, и идти по полученному столь грязным способом адресу. А ведь там могло ждать всё, что угодно.

Нужный офис располагался в бывшей квартире первого этажа «хрущёвского» дома. Никакой опознавательной таблички у входа не было, а охранник был, этакий патриотично-серийный головорез из голливудского блокбастера.

– Вы куда? – спросил он, преграждая путь.

– Мне назначено, – ответил я, не зная, что говорить, если спросит, кем и когда.

К моей великой радости он не стал задавать вопросы, а, посторонившись, сказал:

– Проходите.

Я вошёл и оказался в большом предбаннике, в котором, каждая за своим столом, сидели три барышни лет по двадцать, в деловых костюмах и с ещё более деловыми лицами. Других посетителей не было. Стоило войти, как барышни, забыв на время о своих пасьянсах, блогах и прочих важных вещах, уставились на меня, как Ленины на вошь.

– Что вам угодно? – строго спросила одна, и так посмотрела, словно я был букашкой, которую она рассматривала, держа в пинцете.

– Мне назначено, – повторил я открывшую входную дверь фразу.

– Ваша фамилия?

– Борзяк.

Она несколько раз клацнула по клавишам, посмотрела на меня, потом в монитор, потом снова на меня и, наконец, сказала:

– Всё в порядке. Можете раздеваться.

– Как раздеваться? – спросил я, не привыкнув к эротическому сюрреализму.

– Полностью, – совершенно спокойно, словно речь шла о предельно будничных вещах, ответила барышня. Хотя это для меня происходящее было «чем-то из балета», у них же – обычный рабочий день.

– Вы сами разденетесь, или охрану позвать? – недовольно спросила вторая, видя, что я не спешу срывать одежду.

Перспектива быть раздетым при помощи охранника меня не устраивала, поэтому, зачем-то оправдываясь, я сказал:

– Не пойму, куда складывать одежду.

– Ах, да, извините. Вот… – вступила в разговор третья барышня и поставила на стол вместительную картонную коробку, сильно пахнующую лекарствами.

Делать было нечего, я разделся и сложил вещи в коробку. Надо отдать должное барышням: их процесс совершенно не интересовал.

– Что теперь? – спросил я.

– Входите, – сказала первая барышня, и кивнула в сторону двери в кабинет босса.

Не зная, стучать или нет, я открыл дверь и вошёл.

Кабинет… Примерно так в Аксае выглядят кабинеты нотариусов. Огромный стол, стеллаж с папками, панели на стенах и потолке, линолеум на полу, вертикальные жалюзи на окне. Только вместо кресел для посетителей стоял обычный кухонный табурет в количестве одна штука.

Зато хозяйка кабинета была поистине шикарной женщиной, хоть и не красавицей: хорошенькая, но не более. Одета… нижнюю часть я не видел, а верхняя состояла из белоснежной блузки и красивого серого пиджака в еле заметную полоску. Шикарной её делал какой-то совершенно неземной магнетизм, что ли.

– Здравствуйте, – сказал я, входя, – можно?

– Проходите, – ответила она приятным голосом, – прошу на табурет.

Сиденье было холодным, но нагреть его задницей не удалось. Едва я сел, хозяйка кабинета словно взбесилась.

– Встать! – рявкнула она, – вы понимаете, где находитесь?!

От вопля я буквально слетел с табурета.

– Но вы же сказали… – растерялся я.

– Я что, разрешала садиться? – строго спросила она.

– Нет, но…

– Вам же объясняли.

– Ничего мне не объясняли. Только заставили раздеться.

– Да нет же, – в её голосе чувствовалось нескрываемое раздражение, – вам должны были объяснить перед тем, как дать аламут.

– Ничего мне не объясняли. Просто дали пилюлю, и всё.

– И вы не подписывали протокол о проведении инструктажа? – удивилась она.

– Я его в глаза не видел.

– Такого не может быть! – уверенно заявила она, затем достала из стола папку с бумагами, порылась в ней, потом немного растерянно сообщила: – и правда. Что ж, наше упущение. Но аламут вы уже приняли, и значит, обратной дороги нет. Так что, хотите или нет, лабиринт придётся пройти до конца.

– А если не пройду?

– Аламут сожжет вам мозги. И в лучшем случае станете как этот… который нёс всякую хрень про какого-то зверя и вавилонскую блудницу. В худшем… про худший лучше не спрашивать.

– И что мне теперь?

– Проходить лабиринт. Это делается пошагово… Просто делайте всё, что говорят.

– А что делать сейчас?

– Сейчас биометрический тест. Вам что, не объяснили, что это такое?

– Нет.

– Вам надо забраться на стул, как в детстве, когда читали стихи для деда Мороза.

В детстве меня никто не заставлял читать стихи, стоя на стуле, за что родителям отдельное спасибо и низкий поклон, но я не стал это говорить хозяйке кабинета. Зачем? А просто забрался на табурет. Чувствуя себя конченым идиотом.

– Держите.

Она всучила мне бланк, посреди которого было написано: «место для спермы».

– И что теперь? – спросил я, совершенно не понимая, чего хочет эта шикарная женщина.

– Дрочите и улыбайтесь, – ответила она так, словно нет ничего более естественного, чем стоять голым на стуле и дрочить.

– Как дрочить? – обалдел я.

– Вы что, никогда не дрочили? – удивлённо спросила она.

– Да нет, дрочил…

– Вот и дрочите. Надеюсь, как улыбаться, знаете?

Вместо ответа я взял член в руку и начал дрочить. А что оставалось? Узнавать на собственной шкуре, что бывает с теми, кто сходит с дистанции, я не хотел. Мне как-то и без зверей с вавилонскими блудницами хватало забот, тем более что отечественные психиатрические больницы совсем не отличаются комфортом и уютом. По крайней мере те из них, куда бы я попал в случае скисания мозгов.

Убедившись, что я достаточно правильно дрочу и улыбаюсь, хозяйка кабинета вернулась к изучению бумаг.

Вы когда-нибудь пробовали дрочить, стоя голяком на табурете перед шикарной женщиной, которая буднично просматривает в папке бумаги? Попробуйте. Бурю чувств и эмоций гарантирую. По крайней мере, долго не забудете. Особенно, если хочется побыстрее покончить со всем, а член не хочет вставать из-за нерадостного состояния души. Наконец, мне удалось заставить его сплюнуть точно в отведённое на бланке место.

– Что теперь? – спросил я, когда дело было сделано.

– Вы кончили?

– Да.

– Спускайтесь и давайте сюда бланк.

Взяв у меня бланк, она сунула его в папку с бумагами, после чего протянула мне толстый журнал и ручку.

– Распишитесь, где галочки.

Я расписался.

– Теперь все формальности соблюдены, – сообщила она, убирая папку в стол.

– Я могу идти?

– У нас ещё по плану неформальная часть встречи. Или вы спешите?

– До пятницы я совершенно свободен.

– Надеюсь, вы клитор лизать умеете? – спросила она, как ни в чём не бывало.

– Сложный вопрос, – ответил я, восприняв шокировавший бы меня несколько дней назад вопрос, как нечто само собой разумеющееся.

Конец ознакомительного фрагмента.