В погоне за счастьем. Пролог (Крис Гарднер, 2006)

Двигаться вперед

Когда меня спрашивают, что помогло мне пережить самый сложный период моей жизни и при этом не просто выжить, а достичь такого большого успеха и самореализации, какие, казалось, были мне недоступны, я вспоминаю два события.

Одно из этих событий произошло в начале 1980-х годов; мне было двадцать семь лет. В Сан-Франциско выдался на редкость жаркий и солнечный день. Я только что вышел из здания больницы на забитую машинами парковку, и меня на миг ослепили лучи солнца. Как только мои глаза привыкли к яркому свету, я увидел то, что изменило всю мою жизнь. Возможно, в любой другой момент я бы даже не обратил на это внимания, но в том, как великолепный красный кабриолет Ferrari медленно ехал по парковке в поисках свободного места, и в облике человека, сидевшего за рулем автомобиля, было нечто такое, что подтолкнуло меня подойти к машине и заговорить с водителем.

Я приехал в Сан-Франциско за несколько лет до описываемых событий. Перебраться на Восточное побережье меня заставила престижная исследовательская работа в команде одного из лучших кардиохирургов страны. Для меня, выросшего на маленьком пятачке в Милуоки, – если не считать трех лет, проведенных на базе морской пехоты в Северной Каролине, где я работал фельдшером, – Сан-Франциско казался Землей обетованной. Это было место, где вдоль кисельных берегов текли молочные реки – город во плоти из сказки «Волшебник Изумрудного города». Город соблазнил меня золотым туманом безграничных возможностей и покорил с первого взгляда, гостеприимно раскинув передо мной свои долины и холмы. Ночью этот город превращался в афродизиак. Он весь сиял, точно бриллианты в королевской короне, от холма Ноб до Пасифик-Хайтс, и в зажиточных районах, и в гетто на Мишон и Тендерлойн (там, где обитали мои черные братья) выплескивался светом на деловой квартал, рыбацкую пристань и на прибрежный Марин.

Каждый раз, когда проезжал, двигаясь на запад через Бей-бридж из Окленда, или ехал на север из Дэйли-сити в сторону Голден-гейт, который тянется, словно линия горизонта, а потом опускается на территорию округа Марин, панорама города потрясала меня до глубины души. Мне нравилась местная погода. Бывают дни, когда Сан-Франциско накрывает густой пеленой серого тумана или идет сильный и холодный дождь, но после обязательно наступают чудесные солнечные деньки. Для меня Сан-Франциско – это Париж на побережье Тихого океана.

Конечно, уже тогда я понял, что жить в этом городе совсем не дешево, а его обитатели могут быть очень черствыми и холодными. Здесь дорого снимать квартиру и постоянно приходится ремонтировать автомобиль (на крутых холмах быстро «летят» тормоза и трансмиссия). Кроме того, часто приходилось платить штраф за нарушение правил парковки. В общем, выжить в Сан-Франциско оказалось не так-то просто, но, несмотря на это, ни секунды не сомневался в том, что смогу стать успешным человеком. Я привык к трудностям и умел работать. Испытания только закалили меня и научили бороться ради заветной мечты.

В начале 1980 года я стал отцом. Я был очень этому рад и еще сильнее почувствовал свою ответственность. В первые месяцы после рождения сына меня одолевали сомнения, правильно ли выбрал свой путь, и возникало ощущение, будто поднимаюсь по эскалатору, который движется вниз. Я подошел к водителю красного кабриолета, кружившего по парковке перед больницей, с таким чувством, словно все мои усилия напрасны.

Встреча с водителем Ferrari глубоко врезалась в мою память, поэтому вспоминаю о ней в настоящем времени. Вот и сейчас у меня перед глазами стоит красивая спортивная машина. Она медленно наматывает круги по парковке, а мощный мотор автомобиля утробно урчит, как лев, готовый одним прыжком наброситься на жертву. Слушая рокот мотора, вспоминаю звуки трубы моего любимого музыканта Майлса Дэвиса[1]. Это мой кумир. Долгие годы мне казалось, что, когда вырасту, буду таким же, как и он. В голове звучит его соло, словно сигнал, предвещающий, что сейчас в моей жизни произойдет нечто важное.

Крыша кабриолета опущена. В салоне сидит человек, столь же уверенный в себе и крутой, как и мои любимые джазмены. Это молодой белый, гладко выбритый мужчина с темными волосами. На нем элегантный, из великолепной ткани костюм, который, вполне возможно, был сшит на заказ. На нем красивый галстук, безукоризненная рубашка, запонки и дорогие часы. Этот худощавый мужчина одет дорого, изящно и со вкусом. Суперкрасиво одет.

– День добрый, – говорю ему и подхожу к Ferrari. Взмахом руки показываю, что здесь припарковался и собираюсь уезжать. Нравится ли мне его автомобиль? Конечно, да. Я обычный американец, и мне нравятся добротные дорогие вещи. Но дело не только в этом. В тот момент его машина становится воплощением всего того, чего я никогда в жизни не видел и не имел, – достатка, свободы и возможности выбора.

– Вы можете встать на мое место, но вначале хотел бы задать вам всего пару вопросов, – говорю я.

Мужчина понимает, что я готов отдать ему свое парковочное место в обмен на информацию. Мне двадцать семь лет, и я уже знаю, что информация – очень ценная вещь. И не упускаю возможности получить инсайдерскую информацию[2]. С самого раннего возраста мое умение задать правильный вопрос, чтобы получить важный для себя ответ, всегда помогало в жизни.

Мужчина видит, что у меня нет дурных намерений, и пожимает плечами.

– Хорошо, – соглашается он.

У меня всего два простых вопроса: «Чем вы занимаетесь?» и «И как вы это делаете?».

– Я биржевой брокер, – отвечает он с улыбкой. Мы договариваемся встретиться через некоторое время, чтобы он мог обстоятельно ответить на второй вопрос. От этого мужчины я узнал об Уолл-стрит и о работе биржевого брокера. Тогда я понятия не имел, что такое Уолл-стрит, но мне показалось, что смогу делать то, что делает он (если, конечно, удастся стать брокером).

У меня не было никакого опыта работы на фондовом и биржевом рынках, как не было и нужных знакомств. Несмотря на это, несколько последующих месяцев я бился изо всех сил, чтобы получить работу брокера. В это время от меня уходит жена. На меня ложатся заботы о малолетнем сыне. В моей жизни происходит много странных и непредсказуемых событий.

В те годы все прекрасно видели и понимали, что в Сан-Франциско живет множество бездомных людей. Власти заговорили о проблемах бездомных сравнительно недавно, но сама проблема существует уже много лет. На улицах появилось огромное количество бездомных, так как резко сократилось финансирование клиник для душевнобольных, фондов для лечения ветеранов Вьетнамской войны, алкоголиков и наркоманов. В ту длинную холодную зиму 1982 года программы помощи беднякам и бездомным сворачивались, потому что экономическая ситуация в Сан-Франциско, да и во всей стране оставляла желать лучшего.

Воротилы бизнеса полагали, что масса бездомных может отпугнуть туристов. Если вы бывали в Сан-Франциско в начале 1980-х годов, то, вполне вероятно, заметили эту проблему. Возможно, вы слышали о районах, которых лучше избегать. В этих районах обитало множество алкоголиков, наркоманов, бомжей и вообще всех тех, кого мы в Милуоки называли просто «чокнутыми». Вам, вероятно, бросились в глаза длинные очереди, большое количество уличных торговцев, предлагавших всякую дребедень и подделки под брендовые товары; дети с матерями, сидевшие на ступеньках многоквартирных домов и приютов для бездомных; сбежавшие от родителей подростки, которые спали прямо на улице, – со стороны эта картина напоминала кучу грязного белья, разбросанного по тротуару. Бездомных было много на станциях метро, на скамейках в парках и даже в подъездах жилых домов. Наверное, увидев все это, вы подумали: население в городе настолько обнищало, что рабочий люд не в состоянии заплатить за аренду квартиры, а денег едва хватает на покупку лекарств, одежды и лишь самого необходимого для выживания. Кто знает, может, вы на секунду задумались, о чем мечтали эти бездомные, как жили раньше и что вынудило их оказаться на улице?

Но, скорее всего, даже если вы и были наблюдательным, то вряд ли обратили внимание на меня. Даже если бы вы и увидели, как я иду, толкая перед собой разбитую детскую коляску, в которой сидел самый дорогой для меня человек во всей Вселенной, мой полуторагодовалый сын Крис-младший – маленький, сообразительный, разговорчивый и голодный ребенок, вы вряд ли заподозрили бы, что мы с ним тоже бездомные. На мне был один из двух моих костюмов (второй лежал в застегивающемся на «молнию» чехле, перекинутом через плечо). На другом плече висела сумка, вмещавшая все наши пожитки: одежда, пара книг, с которыми не мог расстаться, и туалетные принадлежности. Кроме того, у меня был зонт и кейс. Под мышкой я зажимал огромную упаковку памперсов. Со стороны, возможно, складывалось впечатление, что мы с сыном собрались куда-нибудь поехать на длинные выходные. Мы ночевали в местах, которые вполне соответствовали нашему внешнему виду. Спали на станциях метро или в залах ожидания аэропортов в Окленде и Сан-Франциско. Иногда оставались на ночь в офисе, где я работал. Там можно было растянуться на полу под столами. А зачастую запирались в кабинке общественного туалета на станции метро «Окленд».

В кабинке туалета не было окна, зато была раковина, в которой я мог постирать наши вещи. С одной стороны, эта крохотная кабинка была настоящим кошмаром, но, с другой стороны, мы могли хотя бы закрыть дверь, чтобы нас не беспокоили. Эта кабинка – своего рода пересадочный пункт между станцией моего отправления и конечной станцией, куда вели мои мечты. Временная стоянка на жизненном пути.

Меня поддерживала мечта о собственном красном Ferrari: думая о нем, я находил в себе силы отметать отчаяние. Мое будущее казалось неопределенным, и передо мной постоянно появлялись все новые неожиданные испытания, но я продолжал идти вперед, подавляя в себе страх и стыд и заглушая внутренний голос, говоривший, что мне не хватит сил и у меня ничего не получится.

Идти вперед. Эти слова стали моей мантрой, вдохновленной речами проповедника и священника Сесиля Уильямса, моего учителя и друга, поддержка которого была для меня поистине бесценной. В методистской церкви Glide Memorial в районе Тендерлойн святой отец Уильямс давал нам крышу над головой и еду и лечил души (именно он позднее откроет первый в стране отель-приют для бездомных). Через некоторое время его имя станет широко известным, да и в ту пору он был довольно знаменитым. Он учил самым простым вещам. «Иди вперед», – наставлял священник. По воскресеньям он читал проповеди, темы которых могли быть разными, но суть всегда сводилась к одному: иди вперед и не останавливайся перед трудностями. Не болтай попусту. Не обязательно идти семимильными шагами, можно продвигаться маленькими шажками. Главное – идти вперед. Двигаться дальше.

Я повторял про себя фразы из его проповедей, которые сливались и переходили в стук вагонов метро на стыках рельсов или в скрип колес детской коляски по асфальту.

Со временем детские коляски стали высокотехнологичными и быстрыми, почти как гоночные автомобили. На них установлены двойные или даже тройные колеса, у них красивая обтекаемая форма, подушки сделаны из кожи, в них есть места для хранения самых разных вещей и накидка от дождя. В общем, маленький, но довольно юркий домик на колесах. Однако у той коляски, которая имелась у меня в 1982 году, этих прелестей не было и в помине. Памятной зимой 1982-го, холодной и дождливой, у этой коляски было всего одно преимущество – ее можно было накрыть большим пластиковым пакетом из химчистки.

Бесспорно, в ту зиму меня согревала надежда на счастливое будущее, которая неожиданно забрезжила после встречи с брокером на парковке перед больницей. Однако главное событие, сформировавшее меня, произошло значительно раньше – в Милуоки, в марте 1970 года, через несколько дней после того, как мне исполнилось шестнадцать лет.

Многие мои детские воспоминания стерлись и потускнели, как фронтовая кинохроника. Однако событие, о котором я сейчас расскажу, отпечаталось в памяти на всю жизнь.

Это событие произошло на фоне бурлящей жизни: война во Вьетнаме, антивоенные манифестации и движение за гражданские права, беспорядки, растущая популярность хиппи, партия «Черные пантеры»[3] и политический подъем. Все это повлияло на меня и помогло стать тем, кто я есть.

У меня было три сестры, мать, которая в моей жизни появлялась урывками, и отчим. Нам доводилось жить в разных домах и квартирах разной степени «убитости». Мы часто переезжали с места на место; нас с сестрами разлучали, оставляя на попечение разных родственников. Вся моя детская и подростковая «тусня» с переездами происходила на небольшом пятачке земли. Потом мы переехали в более-менее приличный дом в относительно благополучном районе. По крайней мере, по сравнению с прежними квартирами…

В тот день я остался дома и решил посмотреть телевизор. У меня было хорошее настроение, потому что ждал начала двух последних игр Национальной ассоциации студенческого спорта[4] и знал, что буду один перед телевизором в гостиной. Следовательно, мог болеть и орать, сколько душе угодно, а также говорить сам с собой, сколько влезет. (Моя мать точно так же разговаривала сама с собой. Когда ее спрашивали, почему она так себя ведет, отвечала, что всегда приятно поговорить с умным человеком.)

Я пребывал в хорошем настроении еще и потому, что в тот день мать, помимо меня, была единственным человеком в доме. Она не сидела рядом со мной, а гладила или готовила. Мне казалось, что весь дом вздохнул с облегчением. В то время я нечасто оставался наедине с матерью. Чаще всего встречался с ней в мрачном присутствии своего отчима.

Заканчивалась «мартовская лихорадка» – сезон чемпионата студенческих команд по американскому футболу. Я всегда с нетерпением ждал этого события, потому что накал страстей отвлекал меня от собственных грустных мыслей.

Я взрослел и становился мужчиной. Наступил непростой для меня период. На чемпионате всегда происходило что-нибудь интересное. Мне нравились драматические повороты, происходившие во время игр шестидесяти четырех лучших студенческих команд, а также появление новых имен талантливых игроков. Участники играли до первого поражения, поэтому очень быстро количество команд сокращалось сначала до шестнадцати, потом до лучшей восьмерки и, наконец, до двух встреч финальной четверки и игры, во время которой встречались две команды и лишь одна из них выходила победителем. Все с нетерпением ждали, как справится UCLA, команда Калифорнийского университета из Лос-Анджелеса, без своего гиганта-игрока Льюиса Алсиндора-младшего (который вскоре взял себе новое имя – Карим Абдул-Джаббар[5], после того как он три года подряд приводил свою команду к победе). В тот год основным противником UCLA была команда из малоизвестного университета в Джексонвилле, в составе которой было два игрока выше двух метров: Артис Гилмор (профессиональный американский баскетболист, выступавший в Американской баскетбольной ассоциации (АБА) и Национальной баскетбольной ассоциации (НБА), член Зала славы баскетбола с 2011 года) и Пембрук Бурроуз III. В то время игроки такого роста были в диковину, поэтому люди с большим интересом следили за командой, в которой было целых два гиганта.

Этих игроков называли «башнями-близнецами». Во многом благодаря их усилиям неизвестная команда попала в финальную четверку и должна была встретиться с командой из университета Св. Бонавентура. Приближалось время вбрасывания, и комментаторы подливали масла в огонь возбуждения, обсуждая перспективы и потенциальные зарплаты двух игроков-гигантов после их перехода в Национальную баскетбольную ассоциацию.

Команда из Джексонвилля тот матч выиграла, но проиграла чемпионат команде из Калифорнии. Артис Гилмор перешел в Национальную баскетбольную ассоциацию, а Пембрука Бурроуза взяли в Сиэтл, но через некоторое время он резко оборвал свою спортивную карьеру, став полицейским дорожно-патрульной службы во Флориде.

Я тогда, конечно, всего этого не знал и с нетерпением ожидал начала матча. Увлеченный словами комментаторов о том, какое блестящее будущее ждет двух игроков-гигантов, я воскликнул:

– Вот это да! Подумать только, скоро каждый из этих парней заработает по миллиону долларов!

Мать была в соседней комнате и гладила. Она так отчетливо произнесла слова, что мне показалось, будто она находится рядом со мной:

– Сын, если захочешь, то и ты можешь заработать миллион долларов.

Я был поражен ее словами, но не подал вида. Впрочем, мать и не ждала моей реакции. Бетти Джин Триплетт, урожденная Гарднер, произнесла свою фразу таким уверенным тоном, каким в пятницу говорят, что завтра будет суббота. Мать сказала эти слова так непоколебимо и твердо, что казалось, произнесла одну из десяти заповедей:

– Если захочешь, то и ты можешь заработать миллион долларов.

В эту секунду мой мир буквально перевернулся. В 1970-х годах черный парень из гетто мог заработать миллион долларов только в случае, если он умел петь, танцевать, бегать, прыгать, ловить, отбивать и забивать мячи или продавать наркотики. Я не умею петь. Я, наверное, единственный чернокожий американец, который не умеет танцевать и играть в баскетбол, футбол или бейсбол. Моим кумиром был Майлс Дэвис. Однажды мать сказала мне после того, как я неоднократно упомянул имя Дэвиса:

– Крис, ты не можешь стать вторым Майлсом Дэвисом, потому что он уже есть. Тебя ждет другая работа.

И тогда понял, что моя работа – это быть Крисом Гарднером и вести себя соответствующим образом.

Мне было шестнадцать, и я поверил своей матери, которая сказала мне, что если захочу, то смогу заработать миллион долларов. В данном случае конкретная сумма не имеет значения, потому что суть слов матери заключалась в том, что я могу достичь всего, чего пожелаю.

С шестнадцатилетнего возраста я поверил в себя и в тот судьбоносный день, когда заговорил с водителем красного автомобиля и узнал о существовании Уолл-стрит. Я помнил слова матери, когда толкал детскую коляску вверх по склону холма под проливным дождем и из коляски на меня смотрел сын. Помнил ее слова даже тогда, когда приходилось ночевать в туалете на станции метро.

Только спустя годы после своих мытарств и поиска места в жизни, когда заработал много миллионов долларов, только тогда понял, насколько важными для меня были слова матери и случайная встреча на парковке. Знакомство с водителем красного Ferrari помогло мне понять, в какой области я могу приложить свои способности и что мне необходимо научиться ремеслу. И все это произошло потому, что однажды мать сказала мне, что могу достичь всего, чего пожелаю.

Я много размышлял и проанализировал жизнь своей матери и только тогда понял, почему она выбрала именно эти слова. В жизни моей матери было много разочарований, и поэтому она вдвойне хотела, чтобы я стал успешным и добился всего того, чего не получила в жизни она сама.

Чтобы понять истоки моего роста, ставшие позднее секретом моего успеха, понять, как и почему я начал мечтать о счастливой жизни, необходимо рассказать о собственном детстве и о том, в каких условиях росла моя мать.

Моя история – это ее история.