Вы здесь

В погоне за призраком. Глава 3. Спасение потери превышает… (Питер Марвел, 2013)

Глава 3

Спасение потери превышает…

Атлантический океан


Это чрезвычайное происшествие вызвало на корабле переполох, собрав на палубе и отдыхавших матросов, и праздных пассажиров. Выскочил даже кок с дымящимся черпаком наперевес. Разумеется, прибежала и Элейна со своей камеристкой. В толпе Уильям вдруг оказался совсем близко к ней. Ощутив случайное прикосновение ее груди к своему плечу, он взглянул на нее с любовью и восхищением. Их глаза встретились, и они оба покраснели. Взгляды, это великое оружие добродетльного кокетства, удобны тем, что выразить ими можно даже больше, чем словами, а между тем от взгляда всегда можно отречься – его невозможно ни повторить, ни пересказать.

Корабль тем временем ложился в дрейф: одни матросы ставили паруса на фок-мачте по ветру, а другие брасопили реи грот-мачты против ветра. Несколько человек бросилось к укрытым шлюпкам, готовя их к спуску на воду.

В двух кабельтовых[16] от корабля покачивался на волнах обломок мачты, к которому был привязан человек. Вскоре шестеро матросов, дружно взмахивая веслами, уже приближались к нему на корабельной шлюпке.

От любопытства публика затаила дыхание.

Когда матросы вплотную приблизились к несчастному, один из них нырнул в воду и, взобравшись на мачту, обрезал веревки, держащие тело. Бездыханного человека, с трудом перевалив за борт, уложили в лодку и погребли назад.


Экипаж и пассажиры в нетерпении столпились на носу вокруг бесчувственного тела, которое матросы перенесли на палубу.

С первого взгляда невозможно было понять, жив незнакомец или уже умер. Держаться на воде ему помогал обломок мачты, к которому он был привязан. Однако привязался ли он каким-то образом сам или же кто-то позаботился об этом раньше, оставалось неясным. Из одежды на несчастном была лишь порванная нижняя рубашка и грязные, потерявшие цвет кюлоты – все мокрое и заскорузлое от соли.

Капитан приказал команде расступиться и пропустить вперед судового врача. Тот выступил из толпы и, опустившись на колени рядом со спасенным, попытался нащупать у него пульс, а затем просто приложил ухо к его груди. Потом, после беглого осмотра, он извлек из-за пазухи мужчины небольшой кожаный мешочек, туго перевязанный шелковым шнурком. Свою находку доктор с видимым сожалением передал капитану и снова склонился над утопленником.

– Он жив, но слишком слаб.

Доктор несколько раз нажал на грудную клетку бедняги, затем раскрыл ему рот и сквозь носовой платок принялся вдыхать в легкие воздух. Потом быстро перевернул незнакомца на бок. Из его рта потекла мутная слизь.

– Рому! – приказал доктор.

Волшебное снадобье хранилось в кают-компании, и вскоре в руках эскулапа оказалась небольшая бутыль. Он приложил ее к посиневшим губам спасенного и силой влил в рот пару глотков. Мужчина мотнул головой, дернул кадыком и застонал.

– Унесите его в свободную каюту и положите на койку, – скомандовал доктор. Матросы переложили больного на кусок парусины и унесли.

Элейна с испугом проводила их глазами.

– Господин доктор, он будет жить? Он ранен?

– На все воля Божия, – ответил врач и вытер руки платком. По его лицу в мелких бисеринках пота трудно было разобрать, была ли сия воля направлена к жизни пациента или к смерти.

– Но все-таки?

– Мужчина не ранен – всего лишь нахлебался соленой водички и обессилел. Ему нужен отдых, пресная вода и бульон. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство, мисс? – доктор вскинул на девицу глаза и посмотрел на нее сквозь очки, с трудом держащиеся на носу.

– Благодарю вас, – ответила Элейна спине эскулапа.

– По моим наблюдениям, доктора в основном философы, – Уильям подошел поближе и, набравшись смелости, предложил ей руку. Девушка после минутного колебания оперлась на нее, и они вернулись к фальшборту. – Лекарям нельзя волноваться: это вредит пациентам.

Элейна улыбнулась.

Из камбуза тянуло чем-то вкусным, солнце уже клонилось к закату, и неожиданно повеяло прохладой. Уильям вдруг преисполнился ощущением счастья и радости. Безмятежная гладь океана простиралась вокруг, и уже ничего не напоминало о той трагедии, свидетелями последнего акта которой они едва не стали.

– Знаете, Элейна, мне кажется, люди живут именно для таких минут.

Он посмотрел на нее, и взгляды их встретились. Непроизвольно он сжал ее пальцы и ощутил легкое пожатие в ответ. В следующую секунду она высвободила руку и, сославшись на усталость, ушла. Уильям восторженно глядел ей вслед.


Каюта, куда отнесли незнакомца, оказалась как раз напротив каюты Харта. Дверь в нее была распахнута, и прямо на краю койки рядом с больным восседал доктор. Уильям, поколебавшись, протиснулся внутрь и предложил свою помощь. В проеме уже толпились мучимые любопытством матросы.

Неизвестно, удалось ли доктору еще как-то повлиять на самочувствие спасенного, но, видя, что тот никак не придет в себя, он после некоторого раздумья применил к своему пациенту второе – простое, но испытанное – средство, то есть хорошенько отхлестал его по щекам, приведя тем самым, к удовольствию экипажа, несчастного в чувство.

Оживший утопленник пошевелился, раскрыл мутные глаза и огляделся, встретившись взглядом с Уильямом. Запекшиеся губы дрогнули, и какой-то странный полушепот сорвался с уст мужчины.

– Пить просит! – авторитетно сказал кок, который бросил обед на помощника и отирался у двери.

Но Уильям, находившийся совсем близко, отчетливо слышал, что незнакомец ни слова не сказал о воде. А сказал он совсем другое, и это сказанное было так необычно, что Уильям сначала даже не поверил своим ушам.

Спасение потери превышает

К удивлению Харта, мужчина сопроводил свои слова слабой и несколько болезненной усмешкой, как бы подтрунивая над самим собой.

Сомнений не было: едва придя в себя, этот странный человек цитировал Шекспира! Было время, Уильям сильно увлекался сочинениями своего прославленного тезки и видел многие его пьесы. Однако он не умел с такой легкостью вплетать слова поэта в свои рассуждения, и уж вряд ли бы он вспомнил о них, когда его, полуживого, извлекли бы из пучины. Нет, безо всяких сомнений, спасенный был незаурядной личностью!


Оказавшись в каюте, Уильям смог в подробностях рассмотреть нечаянного гостя, посланного им морской стихией, пока тот снова провалился в забытье, откинувшись на тюфяке. Испорченную одежду с него уже сняли, так что он лежал обнаженный, прикрытый по пояс вышитым атласным одеялом, которое наверняка одолжила ему мисс Элейна.

На вид мужчине можно было дать лет тридцать, он был худощавого телосложения, но с хорошо развитой мускулатурой. На лице его, покрытом бронзовым загаром, выделялся крупный нос с горбинкой, отчего в профиль он напоминал хищную птицу. Был он черноволос, и мокрые пряди были туго стянуты на затылке в косичку. С удивлением Харт отметил, что мочка его правого уха была проткнута, как если бы незнакомец носил серьгу. Широкие сильные плечи и безупречный рельеф груди выдавали в нем опытного фехтовальщика, тело украшали несколько глубоких шрамов. На шее его, на шнуре, сплетенном из черных волос, болтался оловянный крестик в дюйм величиной, необычной квадратной формы, с лучами, расширявшимися от центра. Уильям уже видел такие кресты раньше, на кладбище в Корнуэлле. Они были выточены из камня и почти раскрошились под действием мха и непогоды.

Вскоре Уильям услышал брань капитана, ругающего матросов за безделье. Харт обнаружил, что доктор незаметно исчез, а он в одиночестве остался рядом с тяжело дышавшим мужчиной. На висках и лбу спасенного выступил пот, грудь тяжело вздымалась, из горла рвался хрип.

Уильям сходил к себе, взял подушку, платок, флягу и вернулся обратно. До самого обеда он просидел рядом с незнакомцем, вытирая ему пот и освежая губы и лицо водой.

Вдруг мужчина громко застонал, почти закричал, замотал головой, словно отгоняя от себя какое-то страшное видение.

– Ведьма, белая ведьма, – прохрипел он.

Харт приподнял ему голову, ощутив, каким жаром от нее веет, и влил ему в рот немного воды. Мужчина с жадностью выпил и открыл глаза.

– Это она во всем виновата, – произнес он. – Эта проклятая ведьма. Она стала морской ведьмой, понимаешь?

– Конечно-конечно, понимаю, – пробормотал в ответ Харт и аккуратно подправил свою подушку под головой незнакомца. – Вам надо спать. Я вскоре загляну еще, а пока спите. Вы здесь в безопасности.

За обедом Харт ни словом не обмолвился о бреде незнакомца и вообще не стал поддерживать разговор на эту тему, хотя его так и распирало любопытство.

Ближе к ночи горе-утопленник пришел в себя и попытался подняться. Харт услышал грохот и, поспешив в соседнюю каюту, застал незнакомца лежащим на полу – точь-в-точь как и он сам в начале плавания. Харт помог ему подняться и уложил обратно на койку, заботливо прикрыв одеялом.

– Поскольку нас некому представить друг другу, позвольте мне назвать себя самому, – вдруг просипел спасенный и закашлялся. – Меня зовут Фрэнсис, сэр Фрэнсис Кроуфорд. Я должен поблагодарить вас за участие.

– Уильям Харт, эсквайр, сэр. Я рад, что мне удалось хоть в чем-то помочь вам. Слава богу, что наш корабль не лег на другой галс и нам удалось спасти вас.

– Пустяки, – просипел сэр Фрэнсис и зашелся в новом приступе кашля. – Похоже, моя глотка здорово пересохла. Нет ли у вас чего-нибудь пользительного для нее, например рома или виски?..

Харт улыбнулся:

– У меня есть немного джина, я везу его аж из Англии. Сейчас принесу.

Харт был искренне рад, что сэр Фрэнсис пришел в себя. Ему отчего-то сразу понравился этот странный человек с черными глазами, в которых таились искры безумия. Было в нем что-то авантюрное, то самое, ради чего Уильям сбежал из дома. И совсем не чувствовалось торговой жилки, от которой Уильям уже малость подустал, общаясь со своими спутниками.

Уильям вытащил из своего сундучка серебряный стаканчик и небольшую бутыль, тщательно обернутую в тряпицу, затем быстро вернулся в каюту сэра Фрэнсиса и плотно запер за собой дверь.

– Видите ли, сэр Фрэнсис, несмотря на то что по уставу наш капитан должен выдавать матросам каждый день полпинты рома на человека, сэр Джон Ивлин совсем не выносит пьющих людей. И… в общем, у меня всего один стакан.

– А кто любит пьющих, когда сам не пьет? – Кроуфорд поскреб подбородок с отросшей щетиной. – Но стакан – это здорово, я не брезглив. И можете звать меня просто Фрэнсис, тем более мы с вами уже пьем из одной посудины.

Они по очереди выпили и с интересом уставились друг на друга. Уильям Харт, не будучи матросом, пил джин, кажется, второй раз в своей жизни. Первый раз был не совсем удачен.

Кроуфорд же опрокинул в себя огненную влагу с легкостью пьяницы, и лишь в глазах его заплескалось еще больше странных огней.

В общем, бутылку они прикончили за час, громким шепотом обсудили свинячью голландскую лохань, которая еле тащилась по соленой луже, и так же шепотом со слов сэра Фрэнсиса затянули пиратскую песню:

Никнут вражьи вымпела,

Ставьте парус, ставьте парус!

Нас с купцами смерть свела.

В пасть акулам их тела!

Ставьте парус!

– Знаете, Фрэнсис, я всегда мечтал найти сокровища!

– Как, и вы тоже? Какое совпадение… Жаль, что я утерял свой кошелек, а то бы я добавил…

Уильям не очень хорошо понял сэра Фрэнсиса и продолжал:

– Именно для этого я и отправился в плавание! Ведь если человек пожелает чего-нибудь по-настоящему, он этого непременно достигнет!

Фрэнсис поднял на юношу покрасневшие глаза, в которых промелькнуло какое-то странное выражение.

– Вопрос в том, юноша, что мы решительно не знаем, чего желает наше сердце на самом деле. А Провидение отвечает только на истинный зов. Иногда думаешь, что хочешь счастья, а оказывается, что руки у тебя по локоть в крови.

– Но что дурного в том, что ты хочешь разбогатеть? Разве плохо мечтать о богатстве? Разве невозможно найти сокровища индейцев, зарытые пиратами?

Кроуфорд пристально взглянул Харту в глаза, словно пытаясь разглядеть, нет ли в словах юноши какого-то второго смысла. Но, ничего не увидев в них, кроме горячего вопроса, прошептал:

– А вам не приходило в голову, мой пылкий друг, что праведного богатства не бывает? Что все золото под небесами принадлежит дьяволу и он вряд ли поделится им с теми, кто не послужит ему хоть немного?

– А вы верите в дьявола?

– Я видел, как он ловит людей! – Ответил Кроуфорд и, горячась, возвысил голос: – Я видел десятки погибших кораблей и тысячи утонувших людей, которых с жадностью пожирали акулы. Я видел разбросанные по морскому дну золотые слитки и распахнутые сундуки с золотом и бесценными камнями, я видел, как люди, будучи не в силах вырвать у океана его добычу, сходили с ума и тонули, сжимая в руках золото, я видел… О Уильям, Фортуна никогда ничего не делает даром.

Кроуфорд откинулся на подушку и закрыл глаза. Его загорелая кожа посерела, на висках снова выступил пот.

– Сэр, вам плохо?

– Прости, мой друг, пожалуй, на сегодня мне хватит. Жаль, что со мной нет моего кошелька, – снова произнес он.

– Если вы о том кожаном мешочке, который нашли на вас, то он у капитана.

– Да? – внезапно оживился Кроуфорд. – Так это прекрасно. Вы поистине приносите с собой удачу, Уильям. Ну идите, идите, вам тоже надо лечь. Кажется, мы оба перебрали сегодня.

Пошатываясь, Харт добрался до своей койки и рухнул на нее, не снимая камзола и башмаков. В голове его призывно распахнутые пасти сундуков превращались в акульи, мертвецы сжимали в костлявых пальцах жемчужные ожерелья, и над всем этим властвовал хриплый шепот Кроуфорда:

– Ставьте парус, ставьте парус!


На третий день, благодаря то ли пощечинам доктора, то ли рому Харта, то ли улыбкам зачастившей к больному камеристки, незнакомец вполне оправился, поднялся с койки и, будучи переодет в столь же любезно предоставленное все тем же Хансеном платье, явился перед обществом весьма интересным мужчиной с прекрасными манерами и даже с намеком на аристократизм.

– Да, дорогой Якоб, если бы человек мог предвидеть свое будущее, вы, несомненно, захватили бы с пяток лишних костюмов, – заметил Абрабанель вполголоса, впервые увидев незнакомца на палубе после того, как того вытащили из воды.

Кроуфорд, как и Харт, щеголял по палубе, демонстрируя свои собственные тронутые кое-где сединой волосы, но эта деталь почему-то лишь подчеркивала великолепную манеру держаться и необычайную уверенность, сквозившую в жестах и словах этого странного человека.

Толком ничего не зная о Кроуфорде, Уильям уже восхищался им, хотя к восхищению примешивалась и толика ревности при виде внимания, которого тот удостоился у прекрасной Элейны. Ее женская натура не могла не ощущать тех чар, которые исходили от мужественного да вдобавок столь великолепно воспитанного аристократа. Любая его поза сделала бы честь гостиной мадемуазель де Монпасье, а речь – литературному салону мадам де Лафайет.

Элейна, никогда не бывавшая при дворе и не принятая в аристократических домах, как губка впитывала его болтовню, а остроты Кроуфорда не раз заставляли девушку восхищаться знанием человеческой природы и ее пороков, которое проявлял спасенный.

Сэр Фрэнсис Кроуфорд к тому же оказался превосходным биографом. Свою печальную историю он поведал на общем обеде, который устроил господин Абрабанель в честь счастливого избавления Кроуфорда от неминуемой гибели.

Оказалось, что знатный англичанин стал жертвой пиратов. Рассказ его был полон драматизма и звучал как предупреждение.

– Мы вышли на «Утренней звезде» с Ямайки и следовали в Кадикс, – поведал он за общим столом. – До Барбадоса нас провожали два военных линейных корабля. Но потом по не зависящим от нас причинам нам пришлось расстаться и продолжать путь в одиночестве на свой страх и риск. Это было не совсем разумное решение, но, по-видимому, наш капитан был большой фаталист. Он решил во всем положиться на судьбу, забыв, что «судьба с злодеями в союзе». Одним словом, когда Наветренные острова растаяли у нас за кормой, на горизонте объявился парус. По прошествии некоторого времени стало ясно, что неизвестный корабль идет нам наперерез, и идет, как говорится, на всех парусах. Наш капитан, предчувствуя недоброе, лег в дрейф, желая пропустить подозрительное судно мимо. Но оно направлялось прямо к нам! И уже совсем скоро все мы с ужасом увидели на его фок-мачте черный пиратский флаг! Разумеется, у нас на борту находились мужчины, которые были готовы сражаться. Но наш капитан оказался не только неблагоразумен, но еще и трусоват. Он решил положиться на милость морских разбойников и сдать судно. Наверное, по-своему он был прав. «Утренняя звезда» была перегружена и плохо слушалась руля, команда тоже оставляла желать лучшего, а храбрецов, которые носили с собой оружие, вообще набралось не более десятка. Вероятно, мы в любом случае не могли бы оказать достойного сопротивления Черному Биллу, но, по крайней мере, мы могли бы встретить смерть, не позоря своей чести, как и полагается мужчинам!

В этих словах Харту, ближе всех знакомому с сэром Фрэнсисом и богатством его интонаций, послышалась легкая ирония, но Элейна, не сводившая глаз с Кроуфорда, невольно ахнула, а капитан, нахмурившись, тревожно переспросил:

– Вы имели несчастье встретить Черного Билла?! Что и говорить, не повезло! Ходят слухи, что от этого негодяя немногие уходили живыми. Но вы-то, похоже, родились под счастливой звездой, сэр!

Кроуфорд посмотрел на него, потом обвел взглядом всех присутствующих и произнес:

Не в звездах, нет, а в нас самих ищи причину, что ничтожны мы и слабы!..

Однако, заметив недоуменные мины, с которыми отреагировали на Шекспира капитан, торговый агент и Абрабанель, он тут же легко рассмеялся и махнул рукой.

– Полагаю, что звезды сделали свое дело! – согласился он. – Но мне бы хотелось поблагодарить вас, господа! Если бы не ваш корабль и не зоркие глаза вашего марсового…

– Э-э, да что там говорить! – тоном старого брюзги перебил капитан. – Мы сделали то, что должны были сделать, сэр! Однако не могли бы вы точно назвать место, где на вас напал проклятый пират? Не хотелось бы повторить ошибку вашего капитана. Кстати, что с ним сталось?

– Увы! Он уже давно беседует с ангелами! – с неуловимой усмешкой в голосе ответил Кроуфорд. – Черный Билл был в тот день особенно не в духе. Дело в том, что «Утренняя звезда» шла с грузом сандала и какао и более ничего ценного на ней не было. Черный Билл не любитель возиться со сбытом добычи. Он пришел в неистовство и приказал затопить наш корабль. Но предварительно, по своему обыкновению, он повесил всех офицеров и заставил всех женщин прогуляться по доске. Да-да, это чудовище не пощадило ни одной! Знаете, его сredo можно выразить достопримечательными словами из морского устава норвежского короля: «Для женщин и свиней доступ на корабль запрещен; если же они будут обнаружены на корабле, незамедлительно следует выбросить оных за борт». Он и на этот раз не отступил от своих правил… Прошу прощения, что не пощадил ваших чувств, милая мадемуазель Элейна, но таковы здешние законы. Отправляясь сюда, вы должны были знать, на какой риск себя обрекаете!

«О, она для него уже милая! – с отчаянием подумал Уильям. – И шпарит Шекспира как по писаному! Чертов щеголь! И как она на него смотрит… Плохи мои дела, а я самый несчастный человек на земле. Конечно, что ей за дело до меня: я ведь всего лишь малозаметная фигура в деловой свите ее влиятельного батюшки. Вот если бы нам пришлось встретиться с этим Черным Биллом, и тогда я…»

Рука Уильяма невольно потянулась к рукоятке шпаги, но тут же замерла, потому что он вспомнил, что оставил оружие в каюте. Он вспыхнул и быстро посмотрел вокруг, не заметил ли кто-нибудь его замешательства. Но всеобщее внимание было обращено по-прежнему на Кроуфорда, который продолжал свой рассказ.

– Вы спрашиваете меня, где это произошло, – обратился он к капитану. – Увы! Я не силен в навигации. Откровенно говоря, я вообще лишен каких-либо талантов, а имеющиеся так глубоко зарыты, что и… За что только я не принимался в жизни, и все кончалось полным фиаско! К счастью, я располагаю солидным состоянием, которое позволяет мне как-то примиряться со своей жалкой участью. А в море меня потянула непоседливость моей натуры. В какой-то момент мне показалось, что в далеких краях мне улыбнется удача. Отчасти так и произошло, поскольку я не стал пищей для рыб, а, наоборот, сам вкушаю дары моря, пью великолепное вино и наслаждаюсь столь изысканным обществом. Должен сказать, что, глядя на красоту и изящество мадемуазель Элейны, я даже начинаю испытывать благодарность к своему чумазому мучителю. Если бы не он, я не имел бы возможности выразить свое восхищение ее уму и грации… – эти слова были сопровождены изящным полупоклоном в сторону девушки, отчего та слегка зарделась и смущенно опустила глаза, а ее отец закашлялся и нетерпеливо сказал:

– Э-э-э, все это прекрасно, сэр, но в ваши годы человек уже должен крепко стоять на ногах и думать о своем предназначении, а не о пустяках, о которых простительно думать зеленому юнцу. Простите мне мой тон, сэр, но мы, старики, лучше разбираемся в таких вещах. И когда я вижу, что способный и сильный мужчина плывет по воле волн, вместо того чтобы взять в руки свою судьбу… Не откажите в маленькой услуге: загляните ко мне в каюту после обеда. У меня найдется бутылочка славного портвейна. Мы выпьем по стаканчику и поговорим о том, что может сделать в этих краях человек с головой и средствами…

Уильям видел, как Хансен слегка улыбнулся, опустив голову над тарелкой. Его явно забавляло желание Абрабанеля, отчаянно скучавшего без дела во время длительного плавания, немедленно втянуть в круг своих коммерческих операций свежего и не слишком искушенного в таких делах человека. Замечание Кроуфорда об имеющемся у него состоянии подстегнуло банкира.

Кроуфорд не возражал против беседы. Он почтительно наклонил голову, а потом встал.

– Прошу меня извинить, но мне хотелось бы как можно скорее переговорить с доктором. Кажется, он был первым, кто осматривал мое бренное тело? Со мной была некая вещица, сопровождающая меня во всех странствиях. Было бы весьма прискорбно, если бы она потерялась.

Капитан невозмутимо оторвался от супа из акульих плавников и утер губы салфеткой.

– Ваш кошель у меня, – сказал он и встал тоже, поклонившись в сторону Элейны. – С ним ничего не случилось. По крайней мере внешних повреждений на нем не было. Внутрь я, разумеется, не заглядывал.

– Что это, неужели талисман?! – оживилась Элейна. – Это так интересно!

– В тех краях, куда мы теперь с вами плывем, мисс Абрабанель, человеческая жизнь зачастую зависит от магов и жрецов, которые отчего-то выбирают для поклонения самых кровожадных и омерзительных идолов. Из этого я делаю вывод, что человек по природе своей в свободных обстоятельствах гораздо более склонен к жестокости, чем полагает даже ваш бедный Спиноза. Не просвещенный христианством дикарь, как и утративший христианство европеец, одинаковы в своей звериной жестокости и страстях.

– Нет, но… – попытался возразить отчего-то задетый за живое Якоб.

– Вспомните недавнее дело колдуньи Вуазьен и госпожи де Монтеспан, которое наделало так много шума в свете. Фортуна забросила эту своенравную женщину на самый верх придворного олимпа, и как легко она в погоне за милостями короля скатилась на отвратительное дно убийства и неприкрытого служения сатане.

– Вы говорите о черных мессах? Ходят слухи, что она приносила в жертву младенцев, чтобы продлить молодость и сохранить красоту!

– Мадумуазель, это не только слухи… – Кроуфорд грустно улыбнулся. – Ну так вот, амулеты и заговоры очень в ходу у нас на островах.

Уильям невольно отметил это «у нас», несколько противное тому впечатлению легкомысленного аристократа, которое пытался произвести на слушателей их новый знакомый.

– Индейцы, не принявшие христианства, и черные рабы, завезенные с Африканского континента, пребывают во мраке язычества, предпочитая общаться с падшими духами и справлять свои кровавые ритуалы. Но мое скромное имущество не имеет ничего общего с этими темными верованиями. Это всего лишь лекарственные порошки да коло– да карт, с которой бог весть отчего я не могу расстаться.

– Вы игрок? – банкир метнул на Кроуфорда быстрый взгляд.

– В игре я невезуч. О нет, я нарушаю совсем иную заповедь Иеговы, – рассмеялся Кроуфорд и посмотрел на Абрабанеля с издевкой: – Я, знаете ли, скорее гадатель.

Хансен вздрогнул и незаметно окинул фигуру Кроуфорда таким взглядом, словно увидел его в первый раз.

Несмотря на весьма практичный ум, а может быть, и благодаря ему Абрабанель был весьма склонен к суевериям, ведь чем больше душа человека отходит от искренней веры в Бога, тем больше она подпадает под власть страхов и суеверий. Абрабанель верил колдунам, астрологам, чародеям и прочим представителем халдейской мудрости, к которой со времен вавилонского пленения так или иначе тяготели души избранного народа. Якоб знал о склонности своего хозяина и опасался, что тот подпадет под очарование очередного шарлатана. И вправду, глаза коадьютора зажглись любопытством. Он уже было собрался что-то сказать, как его перебила собственная дочь.

– Наша вера велит нам не общаться с гадателями, – произнесла Элейна и улыбнулась.

Ваша? – еще раз с иронией переспросил Кроуфорд, несколько переступая границы дозволенного.

– Да, моя, лютеранская вера, – с нажимом ответила Элейна и уже без всякого смеха посмотрела ему в глаза.

– О, простите, мадемуазель, я не хотел оскорбить ничьи религиозные чувства. Просто я сам католик и мне хотелось лишь внести ясность относительно того, кого благодарить за свое спасение.

– Вы католик? – удивился в свою очередь Харт. – Я, представьте себе, тоже, невзирая на то что англикане захватили духовную власть в нашем Отечестве. Я, знаете ли, не был готов поменять десять заповедей на «Тридцать девять статей»[17].

– Как я вас понимаю! Шутка ли – сократить список разрешенных шалостей еще на двадцать девять пунктов! Да еще лишиться причастия! Решительно не понимаю, для чего у англикан Христос приходил на землю?!

– Видимо, чтобы прочесть нам мораль в духе «Законов против роскоши»! – рассмеялся Харт и посмотрел на Элейну. Но та опустила голову, и лишь по легкой складке между бровями было видно, что разговор этот наводит ее на мучительные раздумья.

– Я надеюсь, что наши взгляды не помешают нашей дружбе, – осторожно заметил Абрабанель.

– О нет, конечно. Сегодня религиозные взгляды вообще почти никому не мешают, особенно в делах, – невинно заметил Кроуфорд, и на его лице засияла улыбка порядочного человека. – Если только не брать в расчет проблемы гугенотов и колониальную политику.

– Но все же, как вы, католик, можете увлекаться гаданием? – Элейна снова повернула разговор в интересующее ее русло.

– Да, тем более вы нам сами ранее сказали, что глупо надеяться на звезды! – заметил банкир, поднимаясь из-за стола. – В каком же случае вы покривили душой, сэр?

– Боюсь, что я и сам этого не знаю! – небрежно обронил Кроуфорд. – Душа человека что бездна. Только Творцу под силу разобраться в том, что Он там натворил. Пожалуй, когда меня взвесят и найдут слишком легким…

– Ну уж это чересчур мудрено! – усмехнулся Абрабанель. – Эти софизмы оставьте для модных салонов, а у меня к вам деловой разговор, не забудьте!

– Я не буду испытывать ваше терпение, – с видом полнейшей серьезности ответил Кроуфорд. – Вот только заберу кошелек. Он придаст мне вес, когда вы возьмете меня в оборот.

Более уже к этому разговору не возвращались. За десертом Кроуфорд развлекал их милой болтовней и сплетнями о нравах обитателей Нового Света.

Уильям вернулся к себе в каюту в смятенных чувствах. Его неудержимо влекло к Кроуфорду со всеми его странностями и противоречиями. Он знал этого человека всего три дня, но если бы тот позвал его за собой, Харт не стал бы долго раздумывать. И еще юноша чувствовал, что тот сам испытывает к Харту что-то вроде симпатии.

Сам Харт, имея двух старших братьев, никогда не чувствовал по отношению к ним ничего подобного. Только дядя моряк да один мальчик, с которым они делили соседние кровати в дортуаре, вызывали в душе Уильяма теплый отклик. С тем мальчиком он даже дружил. Подростки вместе совершали набеги на фермерские огороды и удирали из спальни по ночам. Но друг погиб жестокой и нелепой смертью: упав с лошади, он зацепился ногой за стремя и лошадь раздробила ему голову о камни на пустоши. Тогда Уильям впервые видел кровь, и, лежа ночами, без конца вспоминал то совместные проделки, то забрызганный красным вереск рядом с бездыханным телом друга.

Теперь Уильям увидел в Кроуфорде воплощение своих представлений о настоящем джентльмене. Хотя, на первый взгляд, ничем особенным он себя не проявил, а, наоборот, постоянно оказывался перед публикой в роли жертвы – жертвы судьбы, пиратов, океана. Но и эту неблагодарную роль он играл с таким блеском, будто сам являлся и драматургом всех своих невзгод, и их исполнителем. Даже обычный кожаный кошелек, снятый с его пояса, и тот хранил в себе какую-то тайну. Давид Абрабанель сразу понял, что перед ним человек незаурядный, и отнесся к нему с большим вниманием и уважением. И Якоб Хансен, которого нельзя было назвать зеленым юнцом, и тот насторожился, как пес, почуявший волка.

Уильям осознавал, что невольно завидует Кроуфорду и к зависти этой примешивается и некоторая толика ревности. В глубине души ему хотелось немедленно сделать что-нибудь выдающееся, из-за чего всеобщее внимание обратится на его, Уильяма, персону. Но что он может совершить, Уильям не представлял. Разве что его тезка Черный Билл решит атаковать «Голову Медузы», и вот тут уж Уильяму будет где развернуться!

Представляя себе схватку, Уильям даже рванулся к своей шпаге, которую до сих пор ему ни разу в жизни не приходилось пускать в ход. Но тесное пространство каюты не позволило ему изобразить великолепное туше, которому его обучил учитель фехтования, нищий французский шевалье, живший в усадьбе Хартов на правах дальнего родственника. Француз по имени де Фуа утверждал, что у себя в Гаскони являлся фехтовальщиком далеко не из худших, и обучал Уильяма своему искусству с торжественной серьезностью, уверяя его, что непременно сделает из Уильяма виртуоза шпаги, опасного и неуязвимого. Уильяму очень хотелось в это верить, но до сих пор ни разу не пришлось проверить свои способности в деле. Он даже шпагу из ножен не вынимал с тех пор, как покинул университетский зал для фехтования. Тем более было бессмысленно махать ею в тесной каюте. Охладив свой пыл, Уильям спрятал оружие и окончательно впал в уныние. Он боялся признаться в этом самому себе, но в глубине души здорово трусил при мысли о нападении пиратов. Судьба «Утренней звезды» слишком красноречиво свидетельствовала о том, чем кончаются подобные авантюры.

Когда желтое, похожее на диск для метания, солнце повисло над самым краем океана, пронизав золотым светом воздух и превратив бесконечную водную гладь в струящуюся огненную лаву, тускло вспыхивающую багряными сполохами, сэр Френсис Кроуфорд постучался в каюту Уильяма и в весьма учтивых выражениях пригласил того поучаствовать в небольшой пирушке, которую он устраивает in favorem для своих новых друзей.

Здесь выяснилась приятная подробность: оказывается, в заветном мешочке у Кроуфорда кроме поэтических лечебных порошков и карт хранилось несколько вполне прозаических золотых монет. И этими монетами Кроуфорд заплатил за портвейн, которым намеревался отблагодарить Харта за недавнюю жертву. Скуповатый и не слишком расположенный к кутежам, капитан не моргнув глазом взял у Кроуфорда деньги и расщедрился на несколько пыльных бутылок, которые и намеревался распить со своим юным другом спасенный английский дворянин.

Расположиться они решили на юте, куда по просьбе Кроуфорда вынесли из кают-компании карточный столик и несколько кресел.

Правда, ни банкир Абрабанель, ни его дочь не собирались любоваться закатом вместе с ними, а капитан лишь пригубил стаканчик и сразу же удалился на мостик, сославшись на неотложные дела. Было ясно, что особой симпатии к своему соотечественнику Джон Ивлин не испытывает. Было ли тому виной их разное вероисповедание или легкомысленная болтовня Кроуфорда, кто знает. Об этом шепотом поведал Уильяму Хансен, улучив момент, когда Кроуфорда не было поблизости. Он выложил свою информацию тоном, который не оставлял сомнений в том, что торговый агент также испытывает уколы самолюбия, общаясь с англичанином. Уильям без труда уловил зависть, звучавшую в словах Хансена: легко опознать симптомы болезни, от которой страдаешь сам. Похоже, помощник Абрабанеля сообразил, что с вторжением в их общество Кроуфорда персона Хансена сильно потускнела, несмотря на то что Кроуфорд блистал в его костюмах. Антипатия торгового агента выразилась в том, что он также не стал засиживаться за столом и, принеся всевозможные извинения, довольно скоро откланялся.

Таким образом, Уильям остался с Кроуфордом «tête а tête».

Несмотря на почти случайную близость, возникшую между ними в прошедшие дни, Харт чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку решительно не знал, в какой манере ему следует общаться с Кроуфордом, который, подобно хамелеону, легко менял настроение и тон.

Сам Кроуфорд, вероятно, догадался о затруднениях юноши, посему и обратился к нему с необыкновенной простотой.

– Скажите, Харт, – начал он, глядя сквозь бокал зеленоватого стекла на последние лучи заходящего солнца, – вы верите в дружбу между двумя совершенно разными людьми?

Уильям пожал плечами и также устремил взгляд в бокал.

– Как вам сказать, сэр Фрэнсис? Если говорить абстракциями, то дружба обычно является плодом общих дел и устремлений. Ведь дружат лишь те, кто мечтает об одном и том же. А в жизни, насколько я могу судить, дружбой обычно называют разделяемые с кем-то пристрастия, причем не высокого пошиба.

– Ого, юноша, да вы циник! Впрочем, Уильям, давайте условимся, что вы будете звать меня просто Фрэнсис. Хотя я и немного старше вас, мы с вами, по сути, занимаем одну ступень на общественной лестнице, мы оба дворяне, оба без чинов, оба не состоим при дворе и даже оба католики, что, вообще, меня радует, – протестанты не чувствуют вкуса ни одной вещи. Пьют кислое пиво, едят чертову брюкву и фасоль, от которой по ночам снятся кошмары, а одеваются как писцы в прокурорской конторе…

Сэр Фрэнсис сделал смачный глоток.

– На мой взгляд, человечество вообще мало внимания уделяет своей печени, – вдруг сказал он. – Вы знаете, что в половине случаев ваша хандра и раздражительность объясняются тем, что вы перегрузили свою печень. Как толкует Ибн-Сина и вторит ему Кабуснаме, в печени обретается животная душа человека, хотя мне кажется, что для многих она заменила и сердце. Так что не хандрите, Уильям. Увы, мою печень давно уже не тревожат прекрасные девицы, – Кроуфорд рассмеялся и хлопнул Уильяма по плечу. – Кстати, позвольте полюбопытствовать, вы тори или виг?

Уильям смешался, поскольку его политические взгляды были весьма неопределенны.

Надо сказать, что со времен парламентских выборов 1679 года в Англии оформились две первые политические партии: тори и виги. К тори относили себя сторонники прав короля, симпатизировавшие католикам, то есть те, кого обычно называли роялистами. По-другому их еще называли консерваторами. Виги же отстаивали интересы буржуазии, представители которой предпочитали протестантскую веру и исповедовали крайний национализм, будучи либералами на деле.

– Скорее всего, я тори, как, мне кажется, и вы, – неуверенно ответил Харт.

– Браво, Уильям! Вы консерватор! А я-то предполагал, что вам не чужд либерализм: вы ведь любите деньги и якшаетесь с жидовским толстосумом! Впрочем, вы угадали: еще одно сходство между нами. Следуя вашей теории, мы должны стать друзьями! В конце концов, мы гораздо более похожи на ирландских разбойников-папистов, собирающих дань с протестантских кошельков, чем на этих угрюмых стяжателей, чьи бледные щеки и гнусавые голоса способны отбить охоту к жизни… Отчего вы не пьете?

В ответ Харт до дна осушил бокал и почувствовал, как мир обрел краски.

Но сам Кроуфорд вдруг отставил бокал в сторону и извлек из кармана миниатюрную шкатулку. Нажав на какую-то секретную пружину, он осторожно открыл ее и ногтем мизинца зачерпнул из нее немного белого порошка. Поднеся его к одной ноздре, он глубоко вздохнул и на несколько секунд поднял голову кверху. Затем проделал ту же операцию и со второй ноздрей, после чего откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Это ваше таинственное лекарство?

– О да, и я не советую вам употреблять его. Помните лотофагов? «Лишь только поели его мои спутники, как забыли свою родину и не пожелали возвращаться на родную Итаку…» Страшитесь всего, что подчиняет вас, Харт! Слава, карты, женщины – мы полагаем, что все в мире создано для нашего удовольствия. Но кто кому служит, Харт, тот тому и раб.

Он шумно втянул носом воздух и продолжил:

– Вот вы, юный, свободный, храбрый, – ради чего вы здесь? – Смуглое лицо Кроуфорда вдруг обрело еще большую резкость и выразительность, глаза вспыхнули памятным черным огнем. – Вы раб своих мифических сокровищ, Харт. Вы могли бы послужить своему Отечеству, избрав любое благородное поприще, ведь вы дворянин! А вместо этого вы плывете с парой негодяев в колонии, откуда бегут даже каторжники. Какой червь подточил вашу душу? Что вам надо? Денег? Славы? Женщин?

Уильям несколько опешил от такого наскока, но Кроуфорду он не мог не ответить.

– Мне уготовили участь сельского пастора, но я не мог с ней смириться. С ранних лет я мечтал своими глазами увидеть другой мир, вдохнуть его запахи, ступить на его землю. Да, я молод, и я не хочу умереть в кровати от несварения желудка. Я хочу жить, Фрэнсис, жить, а не прозябать! Почему я должен отказаться от своей мечты? Я или свершу все, что задумал, или умру – но я буду жить, как я хочу!

Кроуфорд слушал юношу, опустив голову. На лицо ему упали волосы, отчего Уильям не мог разобрать его выражения. В руке его снова был полный бокал, который он не торопился осушать.

– Вы дурак, сэр Уильям Харт.

Слова эти были так неожиданны, что Харт опешил и даже не нашелся, что возразить.

– Впрочем, я не оскорбляю вас, и вы можете забыть, что я сказал. Господи! – Кроуфорд вдруг поднял голову к небу, на котором медленно проступали звезды. – Господи, зачем?

Уильяму вдруг стало смешно.

Он услышал, как капитан отдает с мостика приказания, как хриплыми голосами перекликаются вахтенные, как волны с глухим плеском ударяют в борта корабля.

Ровный ветерок наполнял паруса над его головой, тихо поскрипывали уставшие за день снасти. Пахло водой и чем-то непередаваемым, что, раз услышав, уже никогда невозможно ни забыть, ни спутать, хоть сто лет просиди на берегу.

– Этот порошок индейские жрецы добывают из листьев одного растения, – вдруг сказал Кроуфорд. – Они говорят, что он помогает им «видеть». Вот именно! Я тоже не сразу понял, что это означает. Понять это можно, только попробовав это проклятое зелье. Пожалуй, добрый христианин отшатнется от такого угощения, как черт от ладана, но мы-то ведь с вами другого поля ягода, не правда ли, Уильям?

Кроуфорд впервые за вечер посмотрел Харту в глаза.

– Ведь мы с вами ищем чего-то такого, чему нет названия, верно? Как будто бы в моем ничто есть нечто и буду им я скоро обладать. Я знаю лишь, что ждет меня страданье, хотя не знаю для него названья… – голос его стал мягок и глубок, и Харт подумал, что, будь он женщиной, не смог бы устоять перед подобными декламациями.

Солнце село – будто провалилось. Небо сделалось бархатно-синего цвета, и на нем высыпали звезды, огромные, сверкающие и переливающиеся множеством острых, как иголки, лучей. Поверхность моря покрылась мерцающей серебристой пылью. Внезапный порыв ветра настиг флейт, и на бизань-мачте с громким шлепком расправился парус.

– Итак, вы покинули родимый дом, дорогой Уильям! – словно продолжая прерванный разговор, произнес Кроуфорд. – Презрели и устремились, так сказать.

Уильям был рад тому, что ночная тьма не позволяет рассмотреть выражения его лица. Может быть, еще и поэтому он вдруг заговорил – заговорил сбивчиво и откровенно, поведав коротенькую историю своей недолгой жизни, рассказав о своих смутных надеждах и мечтах, которые ему самому были еще не очень понятны.

На этот раз Кроуфорд выслушал его не перебивая.

– Наверное, в ваши годы и я испытывал что-то подобное, не помню, – он усмехнулся, но Харт уловил в этой усмешке неожиданную горечь. – Когда-то я тоже плыл на корабле, ветер надувал паруса, и душа моя была полна ярости и надежд…

Кроуфорд говорил сбивчиво, перескакивая с темы на тему, но Уильям уже достаточно набрался портвейна, чтобы этого не замечать. Они подошли к фальшборту и, взявшись за планшир, уставились вниз, где в непроницаемом мраке слышался плеск волн. Корабль уверенно шел к намеченной цели.

– Океан полон таинственной, неведомой нам жизни, а там, в черной воде, ниже ватерлинии, в чудовищной толще вод, кто знает, что творится там, Харт! Ни один не вернулся обратно, ни один, кто там побывал, потому что они все мертвы!

Голос его сорвался, а у Уильяма мороз прошел по коже.

– Хотя нет, мертвецы возвращаются, – теперь Кроуфорд говорил ровным глухим голосом, словно обращаясь самому себе. – Возвращаются, чтобы сказать нам о беде, которую все равно нельзя отвести… Так послушайте, что на самом деле случилось в тот день, когда на нас напал Черный Пастор. Он мастер читать проповеди, этот мерзавец! Перед тем как убить своих жертв, он еще кощунствует над их верой. Я видел это, и это было так же ужасно, как…

Его голос опять сорвался, словно он перестал владеть собой. Это было так странно, что Уильям, напрягая зрение, попытался рассмотреть в полутьме его лицо. Ему показалось, что фигура Кроуфорда излучает едва заметное красноватое сияние, точно тлеющий фитиль. Уильям тряхнул головой, и наваждение исчезло.

– Незадолго перед тем, как Черный Билл возник у нас на траверзе, – вполголоса продолжил Кроуфорд, – я стоял на полубаке и смотрел на море. Сверкало солнце. Ветер раздувал паруса. Вдруг перед самым носом корабля я увидел женщину…

– Женщину?!

– Она стояла прямо на воде, – повторил Кроуфорд, – одетая в белое платье. Ее черные волосы развевались по ветру. Казалось, еще мгновение, и ее смяло бы водорезом. Будь я проклят, если не видел ее так же ясно, как вас. Она подняла руку, погрозила мне и в ту же секунду исчезла, а большая волна яростно ударила в форштевень, окатив меня с ног до головы.

Уильям потрясенно смотрел на Кроуфорда. В его словах слышался такой неподдельный ужас, что не поверить ему было невозможно. Да, пожалуй, у Харта сейчас и мысли не возникло усомниться в правдивости его рассказа. Он был настолько поражен, что мог лишь прошептать:

– Что это было?

– Это была морская ведьма.

– ?!

– Эти существа не умерли и не живут. Дьявол дал им власть над водами морей и теми, кто, покинув сушу, вверяет себя этим водам. Подобно призракам, не зная покоя, они скитаются по морям, ища случая потопить корабль, вызвать бурю или накликать на людей несчастье. Говорят, их рождает сам океан в ответ на людские злодеяния. И они могут принимать вид любого человека… – Уильям Харт услышал, как сэр Фрэнсис сглотнул слюну и перевел дыхание. – В детстве мне рассказывали, что Фрэнсис Дрейк продал душу дьяволу, чтобы стать великим моряком, и тогда дьявол приставил к нему морских ведьм. Они-то и помогли ему потопить Непобедимую армаду и найти сокро… – внезапно Кроуфорд умолк и отбросил с лица спутанную прядь волос.

– Что же дальше, рассказывайте!

– Дальше был абордаж и страшная смерть многих достойных людей, – мрачно ответил Кроуфорд. – Понимаете, что я хочу вам сказать, Харт? Человек – сам причина своих несчастий, а океан – лишь зеркало, отражающее кошмары, царящие в наших душах.

Вместо ответа Уильям подумал, что Кроуфорд сам не менее Черного Пастора склонен к проповедничеству. Может быть, напутствие, которое дал ему на прощание Билл, прежде чем пустить в плавание на обломке мачты, так сильно подействовало на него, что он как бы повредился в уме?

Чтобы нарушить тягостное молчание, возникшее после рассказа Кроуфорда, Уильям в продолжение беседы поведал о том, что слышал в Плимуте, когда в ожидании отплытия слонялся по портовым тавернам. Тогда его поразила история, услышанная от одного пьяненького боцмана. Он рассказывал собутыльникам о злополучной гибели сорокапушечного линейного корабля «Месть», направлявшегося в колонии. По его словам, случай этот произошел лет пять тому назад. На борту корабля находились, помимо прочих, несколько высокопоставленных лиц, среди которых был лорд Томас Бертрам, член парламента, и его супруга, прославленная красавица леди Бертрам. В Карибском море на судно напали пираты и после ожесточенного сражения захватили его. Гибель команды и пассажиров была ужасной: их всех выбросили за борт или перерезали. А один из пиратов, вроде бы квартирмейстер самого Черного Билла, одноглазый негодяй по кличке Красавчик Роджер, лично повесил на рее милорда, а его молодую жену посадил в шлюпку и отправил по воле волн на верную гибель.

– Он дал ей только бутыль с водой! – в величайшем негодовании закончил Уильям. – Вы совершенно правы, когда говорите про то, что причина самых великих зол в мире – человек, а не бездушные стихии! Неудивительно, если, как вы и говорили, демоны насылают на людей призрак в ответ на их злодеяния.

Там, где стоял Кроуфорд, в темноте что-то отчетливо звякнуло. Уильяму показалось, что разбилось стекло. Это Кроуфорд, с неожиданной жадностью осушив полный бокал, швырнул его за борт и, слегка покачнувшись, отпустил планшир, на который только что опирался.

– Пожалуй, пойду-ка я спать! – заявил он. – Надеюсь, вы не будете на меня в обиде, Уильям? Все эти морские байки немного меня утомили. И вам я тоже советую хорошенько выспаться. Этот чертов индейский порошок действует каждый раз по-другому. То он навевает сладкие грезы, то, наоборот, принуждает вас нести всякую чушь и лихорадочно метаться от одного дела к другому. Но, пожалуй, о его свойствах мы побеседуем в другой раз, а сейчас покойной ночи, Уильям! Приятных вам сновидений!

Каблуки его башмаков громко простучали по дощатой палубе и умолкли где-то внизу. Уильям, разгоряченный винными парами и разговорами, еще раз посмотрел за борт. Он оглядел океанскую пустыню, словно опасаясь увидеть какой-нибудь призрак, но лишь кильватерная струя белела и растворялась в темноте за кормой. Уильям вздохнул и отправился спать.