Глава вторая
Когда я вынырнула рядом с темным пятном корпуса «Посейдона», я буквально не узнала того моря, которое я видела только что, перед погружением. Вокруг значительно потемнело, серые клочковатые облака, застилавшие небо сплошной пеленой, сбились в кучки, потемнели и мчались над водой с устрашающей скоростью. Волнение на море увеличилось, пена забивала лицо и мешала как следует рассмотреть, что происходит над поверхностью.
«Черт! Ветер поднялся! – подумала я, раздраженно ругнув метеорологов, будто они были виноваты в том, что ветер усилился. – Этого только не хватало. Через полчаса высотный ветер спустится вниз, и тогда здесь начнется такое веселое представление, что лучше на поверхность вообще не соваться».
Рядом со мной вынырнул Игорек и тоже принялся озираться на темное небо и мчащиеся по нему облака. С «Посейдона» увидели, что мы вынырнули, что-то закричали и замахали нам руками.
Я подплыла к площадке для погружений, которая то выныривала из воды на метр-полтора над моей головой, то погружалась в такт бортовой качке судна. Главное – не сунуться под нее, когда она начнет опускаться, – запросто можно себе что-нибудь сломать или проломить голову. Я выждала момент, когда стальная площадка опустилась вниз и коснулась воды, и ухватилась за поручень.
Меня поволокло вниз, под воду, я вновь нырнула вместе с поручнем, но из рук его не выпустила. Через пару секунд движение замедлилось и меня так же неудержимо поволокло кверху. Вместе с площадкой я выскочила наверх, с меня полетели брызги и струи воды. Нужно было торопиться, если я не хотела нырнуть еще раз.
Чья-то твердая и очень уверенная рука подхватила меня и выдернула вверх с начавшей уже следующее погружение площадки.
– Зазевалась, капитан Николаева! – крикнул мне в ухо знакомый голос, перекрикивая шум ветра и грохот волн. – Или купаться понравилось?
«Чугунков! – обрадовалась я, но тут же поникла: – Сейчас он меня спросит, намерена ли я выполнять его запрет на разработку агента ФСБ. Что я ему отвечу?.. Впрочем, сначала – люди, которые ждут нашей помощи. Все остальное – потом!»
– Там, – я показала рукой на волны с белыми гребешками пены, – спокойнее, чем здесь.
Я только что поднялась с места катастрофы на поверхность и самой ситуацией была поставлена в центр внимания. И Чугунков, и полковник, руководящий работами на «Посейдоне», и вообще все остальные ждали моего доклада о результатах погружения.
Кавээн помог мне снять акваланг, и, не снимая комбинезона, я прошла в кают-компанию, потому что на воздухе разговаривать можно было, только крича друг другу на ухо, если, конечно, такой способ общения можно назвать словом «разговаривать».
– Садись, Николаева, – приказал мне Чугунков. Как старший по званию, он мог распоряжаться ситуацией. – И рассказывай – что видела? Люди живы?
Я кивнула, принимая из рук Кавээна огромную чашку чая и делая большой глоток обжигающе горячего и до терпкости крепкого напитка.
– Нам удалось установить контакт с пассажирами самолета и принять от них сообщение, – сказала я, обращаясь к Чугункову. – Кто из них передал сообщение, выяснить не удалось. На борту самолета остались в живых пятнадцать человек. Самостоятельно выбраться они не смогут, двери заклинило в результате ударов о воду и дно. Трое погибли, местонахождение еще двоих установить не удалось, есть предположение, что один из пропавших – пилот, труп которого мы обнаружили в командной рубке. По сообщению пассажиров, воздуха у них осталось немного. Минимум – на полчаса, хотя сообщение не удалось принять полностью.
Чугунков тут же поднялся.
– Полковник Свиридов, немедленно начинайте спуск тамбур-трапа для эвакуации пассажиров, – сказал он. – Сколько человек вы можете поднять за один раз?
– Шестерых, – ответил Свиридов, вытянувшись по стойке «смирно», чем вызвал едва заметную усмешку генерала Чугункова. – Разрешите идти?
– Идите! – раздраженно ответил Чугунков и добавил ему в спину: – И не забудьте проследить, чтобы спасатели взяли кислородные баллоны для тех, кто останется в самолете. Когда вы будете присоединять свой тамбур-трап, из салона могут выйти остатки воздуха…
– Так точно, господин генерал! – Свиридов чуть каблуками не щелкнул, стремясь показать, что он все помнит и сделает все правильно. – Разрешите идти?
– Да идите, черт вас возьми! – уже не скрывая раздражения, заорал Чугунков и вновь всем корпусом повернулся ко мне.
– Менделеев жив или он среди тех трех погибших? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я. – Акустический контакт с салоном самолета был очень слабым, неустойчивым. А времени – в обрез. Мы не имели права задерживаться, чтобы выяснять это.
– Конечно, – сказал, тяжело вздохнув, Чугунков. – Вы поступили правильно…
– Константин Иванович, – сказала я, увидев, что мы остались в кают-компании одни. – Я не все сообщила из того, что передали с самолета.
Чугунков внимательно посмотрел на меня.
– Ну, что еще там стряслось? – спросил он напряженным голосом.
– Причиной катастрофы послужил взрыв в носовом отсеке самолета, – ответила я. – Однако, насколько я знаю теорию авиационных катастроф, в носовой части просто нечему взрываться…
– Кроме взрывных устройств, – перебил меня Чугунков. – Ладно. Об этом мы с тобой пока даже рассуждать не можем. Придется ждать, когда поднимут пассажиров. Гадание на кофейной гуще – не наш метод.
Чугунков замолчал. Мы оба молча сидели за столом и пили – я чай, он – кофе. Чашки приходилось держать в руках, потому что бортовая качка усилилась и на столе чашка просто не удержалась бы.
Молчание не успокаивало, а скорее наоборот – раздражало меня.
«Ну, что ты молчишь? – молча обращалась я к Чугункову, изредка отрывая взгляд от своего стремящегося выплеснуться из чашки чая и поглядывая на генерала. – За друга своего переживаешь? Ну так отдал бы приказ этому Свиридову, чтобы тот в нарушение всех наших неписаных законов первым поднял на борт твоего Менделеева. Свиридов обязательно так и сделал бы – он, судя по всему, обожает лизать задницы начальству… Интересно мне, генерал, заглянуть в твою черепушку, о чем ты сейчас думаешь?»
Чугунков словно прочитал мои мысли.
– Радиостанция «Эхо Москвы» о падении самолета сообщила через десять минут после того, как все случилось, – вдруг сказал он мне. – На пять минут раньше, чем об этом узнал я…
Я поставила чашку с недопитым чаем на стол. Кают-компания в очередной раз качнулась вместе со всем «Посейдоном», чашка съехала со стола и разбилась. Я посмотрела на осколки и спросила Чугункова:
– Почему вы сообщаете об этом мне, Константин Иванович?
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом и сказал то, чего я никак не ожидала:
– Я думаю, если Николай Яковлевич Менделеев находился на борту этого самолета, когда произошел взрыв, ты, наверное, со спокойной совестью можешь исключить его из списка подозреваемых.
– О чем вы, Константин Иванович? – решила все же на всякий случай уточнить я, хотя прекрасно поняла, что он имеет в виду.
Он посмотрел на меня, усмехнулся:
– Даже если ты пообещаешь, что забудешь о том тайном агенте, который якобы работает среди нашего руководства, я тебе не поверю… Мы проверили канал, по которому информация о падении самолета попала на «Эхо Москвы». Угадай, на кого мы вышли?
– На человека, связанного с ФСБ? – спросила я.
Он покачал головой:
– Вовсе нет. Это было бы слишком просто, и легко можно было бы справиться со сложившейся ситуацией. Вышли на маленького, незаметного человека из предвыборного политического объединения, в которое входит около десятка политических партий и общественных движений. Маленький клерк, который ни за что не отвечает и ничего не знает, я в этом уверен. Его просто использовали как передаточное звено, чтобы сбить нас со следа. И мы пока не сможем узнать, чьих рук дело эта катастрофа. Никаких доказательств у нас нет. Нет даже информации, над которой можно было бы размышлять.
Чугунков ударил себя кулаком по колену.
– И еще – я начинаю тебе верить, – сказал он. – Кто-то из наших передает им информацию. Такую, о которой знает весьма ограниченный круг людей. Буквально – несколько человек…
– Это не может быть совпадением? – спросила я.
– Менделеев летел в Красноводск не в отпуск, – сказал Чугунков тихо и довольно туманно. – Он вообще не в Красноводск летел. Он должен был встретиться в Ашхабаде с министром МЧС Туркменистана, чтобы обсудить перспективы сотрудничества на южных границах бывшего Союза. Об этом, кроме нашего министра, знали только четыре человека. А теперь выходит, что об этом знали не только мы…
«Сам Менделеев, Чугунков, – тут же прикинула я, – кто же еще двое? Ах да – главбух министерства Елена Вениаминовна Крупнова, мне о ней Грэг говорил… И сам Григорий Абрамович? Но он уже почти месяц в больнице! Выходит, этот визит Менделеева в Туркмению был запланирован еще больше месяца назад? Что они там, интересно, затеяли? У них идет какая-то крупная игра, о которой Чугунков, конечно, ничего мне не скажет… Но, похоже, он наконец поверил, что их кто-то постоянно подставляет. Причем кто-то именно из этой первой пятерки. Но кто? На любого подумать трудно! И в то же время – можно».
– Я знаю, что у тебя творится сейчас в голове, – сказал Чугунков. – Можешь подозревать любого из нас. Я скажу только о себе, хотя мои слова нельзя, конечно, расценивать как доказательство, – я не связан ни с какой организацией, враждебно настроенной к МЧС. За остальных не ручаюсь…
Я видела, с каким трудом дались эти слова Константину Ивановичу. Ведь минуту назад он советовал мне исключить из числа подозреваемых Менделеева. Но он прав – дай ему волю, он исключит из него всех пятерых. А агент так и будет продолжать свою предательскую работу, направленную на развал МЧС.
– Почему вы решили поручить это дело мне? – спросила я Чугункова, хотя уже почти знала ответ.
– Потому, что я сам не могу этим заниматься, – ответил он с неожиданной для его сурового и даже порою мрачного лица тоской. – Я не могу подозревать никого из них. И доверить это дело не могу никому. Кроме тебя. Потому что тебя я знаю, это раз. Григорий за тебя поручился – это два. И с тебя, с твоего сообщения об этом агенте все началось – это три…
Генерал вздохнул, посмотрел на часы и встал.
– Ну все, – сказал он решительно, – время! Минут через пять должны поднять первую группу пассажиров. Пойдем на палубу… Если, конечно, все идет по плану, – добавил он, обернувшись в дверях. – И никаких взрывов больше не будет…
– Типун вам на язык, Григорий Иванович! – воскликнула я, выбежав вслед за ним на палубу.
В лицо ударил порыв ветра, и я схватилась за плечо Чугункова, вцепившегося в бортовое ограждение. Он обернулся и крикнул, улыбаясь:
– Держись, Николаева! А то тебя еще придется вылавливать!..
Он показал на внушительные в своей тупой устремленности волны, настойчиво бухающие в борт «Посейдона». Я представила себя в этом кипящем движении воды и зябко повела плечами. Нет, уж лучше спуститься пониже – под поверхность, где нет ни ветра, ни мотающих тебя из стороны в сторону мечущихся между трех «спасателей» волн неспокойного Каспия.
К нам подскочил полковник Свиридов и, бросив на меня уничтожающий взгляд, прокричал:
– Сняли шесть человек. Аппарат идет к поверхности. Поднимут через две минуты. Кислородные подушки переданы в салон самолета.
– Сколько рейсов потребуется, чтобы снять всех? – спросил Чугунков.
– Три, – ответил Свиридов. – Третьим рейсом заберем и умерших. Пока мы выгружаемся, начал спуск такой же аппарат, с «Нереиды», третий рейс опять нам придется сделать…
– Я не понял – что значит «придется»? – крикнул ему Чугунков.
Свиридов отвернулся, будто от порыва ветра, но я прекрасно поняла, что он пытается скрыть, как покраснел от стыда.
– Я имел в виду, что второй рейс мы сделать не успеем, нам достанется только третий, – принялся он объяснять, перекрикивая свист ветра.
Чугунков не стал слушать его объяснений.
– Ну так выражайтесь яснее! – крикнул генерал, перебивая Свиридова. – Чтобы я с первого раза понимал вас правильно!
– Так точно, товарищ генерал! – выпалил Свиридов. – Разрешите идти?
Чугунков только рукой на него махнул, не глядя, – проваливай, мол!
Над поверхностью воды метрах в тридцати от «Посейдона» показалось странное сооружение неправильной формы, которое тут же отчаянно закачалось на волнах, так как центр его тяжести находился довольно высоко, отчего сооружение постоянно грозило опрокинуться кверху дном.
Представляю, что сейчас творилось там внутри! Люди в этом аппарате колотились о стены и друг о друга, словно мячики, – разбивая лбы и носы друг другу. Небольшим краном аппарат подтянули к борту «Посейдона» и подняли над поверхностью воды.
Ветер раскачивал аппарат и не давал опустить его на палубу, грозя разнести в щепы палубные надстройки. Наконец, когда порывы ветра немного утихли, аппарат удалось поставить на палубу, и команда «Посейдона» тут же принялась закреплять его, чтобы он не опрокинулся от ветра.
Измученных пассажиров самолета по одному вытаскивали из аппарата и вели по каютам. Сами они шли с трудом – сил не хватало сопротивляться порывам ветра, набросившегося на нас с новой силой, словно злобствуя, что позволил людям пересилить стихию.
Среди спасенных было три женщины и трое раненых мужчин, одного из которых пришлось нести – у него оказались сломанными обе ноги. У двух других повреждения были менее серьезными. Люди валились с ног от усталости и психологической реакции на свое спасение, на то, что их мучения наконец-то закончились. Разговаривать с ними было практически невозможно. Но попытаться все же стоило.
Выбрав бодрее других державшуюся женщину, мы с Чугунковым направились в каюту, куда ее поместили, и увидели закутанную в одеяло матрону лет пятидесяти, смотрящую на нас с вызовом.
Чем вызвали мы ее негодование, я не сразу поняла, но потом мне стало ясно, что она не могла не искать виновника катастрофы, мы же просто оказались первыми, кто попался ей на глаза. Нам и досталось.
Она, прищурившись, строго посмотрела на нас близорукими глазами и заявила низким мелодичным голосом, полным возмущения:
– Имейте в виду – я подам в суд! На тех, кто все это устроил. И вы мне ответите! Вы заплатите за весь этот ужас! Я чуть не умерла от страха, когда самолет начал прыгать по волнам. Я разбила себе лицо, наконец! Мне просто – больно! Вот! Любуйтесь!
Она полностью освободила лицо от одеяла, и я увидела огромный cиняк, захвативший добрую половину ее лица. Зрелище было, конечно, малоэстетичное, но я не забывала, что женщина-то осталась жива и отделалась в конечном счете легким испугом. Ну, еще синяком… Другим повезло меньше… Хотя для нее это, не спорю, слабое утешение.
Женщина заплакала и вновь уткнулась в одеяло…
Чугунков кашлянул и сказал:
– Извините. – Он запнулся, но, заглянув в список пассажиров, продолжил: – Тамара Алексеевна. Вас ведь так зовут?
Она закивала головой, не прекращая рыдать.
– Ну вот, видите! – обрадовался Чугунков. – А меня – Константин Иванович!
Женщина перестала рыдать, подняла на него глаза и сказала всхлипывая:
– Очень приятно…
– А уж мне-то как приятно, что нам удалось вас поднять со дна морского! – воскликнул Чугунков. – Вы просто поверить не можете…
– Это такой ужас! Такой ужас! – вновь попыталась причитать женщина, но получилось у нее уже менее трагично, чем сначала.
Я знала, что судовой врач сделал ей укол – что-то из сильнодействующих транквилизаторов – и сейчас это должно было подействовать. Она действительно успокаивалась на глазах.
– Сначала этот взрыв! Потом безобразная драка в салоне, прямо рядом со мной. Эти двое никак не могли свалить огромного такого мужчину, очень высокого роста и, вероятно, очень сильного. Впрочем, это не имеет значения. Когда самолет первый раз ударился о воду, драка тут же прекратилась…
– Постойте, Тамара Алексеевна, – вмешалась я. – Вы сказали, был какой-то взрыв?
– А это, собственно, кто? – спросила она Чугункова, показывая на меня жестом недоумения.
Я чуть было не взъярилась от такой наглости, но вовремя сообразила, что вид-то у меня действительно странноватый – на прорезиненный костюм легкого водолаза я накинула только штормовку, а моя обтянутая резиной голова своим видом вызывала, наверное, мысли о неожиданных контактах с инопланетянами.
«Мне только еще ручные ласты надеть не хватало!» – подумала я.
– А это тот самый капитан спасателей, который первым обнаружил, что пассажиры самолета остались живы, – ответил Чугунков на вопрос обо мне.
– Так это вы стучались к нам в самолет? – обратилась женщина ко мне весьма учтиво, словно спрашивала у соседа, не стучался ли тот минут пятнадцать назад в дверь ее квартиры…
Мне почему-то захотелось ответить небрежно, легко, словно речь шла о приятной прогулке в загородном парке, а не о спуске под воду к попавшему в катастрофу самолету.
И я уже раскрыла рот, чтобы сказать: «Да, знаете ли, хотелось просто заглянуть к вам, узнать, как вы? Все ли в порядке?»
Но тут до меня дошло, в какое смешное положение я попала. И подставил меня Чугунков, это с его ответа обо мне началось формирование ее отношения ко мне. «…Тот самый капитан, который первым обнаружил…» Ну, спасибо большое, Чугунок!
Она же за мужчину меня принимает! Я припомнила свои ассоциации на ее слова, обращенные ко мне, и едва не рассмеялась – я же сама ощущала себя мужчиной. Вот что значит – командовать мужчинами и выполнять мужскую работу. С кем, как говорится в известной русской пословице, поведешься, от того и наберешься. Я имею в виду – мужской психологии наберешься.
Чтобы не продолжать дальше этот дешевый маскарад, я подцепила большими пальцами верх прорезиненного комбинезона и стащила его с головы.
– Ох, простите, милочка! – воскликнула женщина. – Я, кажется…
Она готова была извиниться за то, что приняла меня за мужчину, но тут же сообразила, что вслух об этом она не говорила, стало быть, и не догадался никто. Но начало фразы было уже сказано, а Тамара Алексеевна, судя по всему, была из дамочек интеллигентных и терпеть не могла глупых положений. Теперь она просто вынуждена была закончить свою начатую фразу. И она сообразила, как ей вывернуться из сложной ситуации.
– Я, кажется… – повторила она, – теперь я, кажется, вас узнала! Вы же заглядывали там, под водой, в иллюминаторы самолета!
Я кивнула. Хотя знала, что узнать она меня никак не могла хотя бы потому, что я была в плавательной маске. Да скорее всего – она меня и вообще не видела. Просто Тамара Алексеевна сообразила, что я должна была заглядывать в иллюминаторы.
– Конечно! – сказала я. – Конечно, я заглядывала. Да я и сама вас сразу узнала, Тамара Алексеевна. У вас такая примечательная внешность…
Она сначала заулыбалась, транквилизатор все же затормозил ее реакции, но секунду спустя вспомнила о своем синяке в пол-лица и позеленела от злости. Не сомневаюсь, что услышала бы в свой адрес нечто источающее тонкий женский яд, но тут вмешался Чугунков, решивший взять ситуацию на себя. Во избежание дальнейших боевых действий между двумя женщинами.
– Тамара Алексеевна, – спросил он. – А драка в салоне случилась уже после взрыва или до него? Вы, конечно, хорошо помните это, ведь драка началась, как вы сказали, рядом с вами.
– Что вы, что вы! – устало сказала она, сразу полностью переключившись на мужчину, да еще столь представительного и мужественного, как генерал Чугунков. – Они начали драться у самого прохода к кабине пилота. Этот огромный детина, он хотел ворваться туда и захватить самолет. Но пилот и еще один человек, он пропал потом куда-то, не пускали его. Но пилот был невысок ростом, этот второй – вообще худой, как… как…
Она быстро метнула в меня весьма ядовитый взгляд и продолжила:
– Ну, по крайней мере, похудее вашей бравой капитанши. Так вот… О чем это я? Ах да! А тот в кабину к пилотам хотел прорваться, я уже говорила, огромный такой, их еще шкафами называют… Или как это?.. Жлоб! Да! Огромный жлоб! Он в самолете согнувшись ходил, голова не умещалась. Я думала, он этих двоих на части сейчас разорвет! Но нет, худенький который оказался ловким очень. Он закричал как-то по-японски, встал в стойку – прямо как ниндзя из мультфильма, который моя внучка смотрит, и принялся махать ногами. И представляете, этот жлоб, который как шкаф, он отлетел прямо к моему креслу. Я еще наклонилась к нему, помню, и спрашиваю: «Вы не ушиблись?» А он такой грубый, вы себе не представляете! Он мне ответил совершенно по-хамски! Он сказал: «Уйди, тетка, зашибут тебя!» Представляете? Ну, тут я ему все высказала! Все, что я о нем думаю! Он аж покраснел весь и тут же убежал от меня, лишь бы не слушать, что я говорю!
Чугунков воспользовался паузой и, пока она переводила дух, поспешил вставить:
– А что вы, Тамара Алексеевна, думаете о пилоте, который с ним дрался?
– Вы меня, пожалуйста, не перебивайте, дорогой мой! – заявила Тамара Алексеевна. – О пилоте я ничего не думаю, потому что о нем и думать-то нечего! Он выполнял свой долг! Он защищал рулевую кабину от нападения этого злодея, который туда рвался.
– А второй? – успел вставить Чугунков. – Тот, который худой? Он откуда вообще взялся?
Мне было не совсем понятно, почему Константин Иванович ничего не расспрашивает о мужчине высокого роста, который, по утверждению женщины, рвался в кабину управления самолетом. Но я решила не вмешиваться, тем более что у меня отношения со свидетельницей происшествия с самого начала не сложились.
– Худенький? – переспросила Тамара Алексеевна. – Ниоткуда он не взялся. Он, наверное, в салоне самолета сидел, среди других пассажиров. А когда увидел, что на пилота нападают, решил помочь. И он хорошо помог, хорошо, как говорит мой внук, отмудохал этого верзилу.
– Что, простите, он сделал? – не понял Константин Иванович.
– Ну-у, это мой внук так выражается, когда хочет сказать – «сильно побил»… Я думала, так понятнее будет. Он ведь на самом деле так его ногами и норовил все по лицу, по лицу…
– И куда потом девался? – спросил Чугунков. – Вы сказали, он куда-то пропал?
Тамара Алексеевна посмотрела на него растерянно, словно вспоминала, откуда он взялся.
– Вот куда девался, я сказать не могу… – произнесла она медленно, словно прокручивая в памяти события, происшедшие в самолете. – Вот верзила этот, здоровый-то, он в самолете остался. Он еще с пилотом все выяснял что-то, когда самолет уже на дне оказался…
– Не дрался уже? – хмыкнул Чугунков.
– А вы знаете, – удивилась Тамара Алексеевна, – они помирились! Да-да, я потом видела: они сидели вместе и разговаривали о чем-то интересном – шепотом, но возбужденно.
– А худенького уже не было, когда они помирились? – спросил Чугунков.
– Послушайте, дорогой мой! – воскликнула Тамара Алексеевна, и слова «дорогой мой» прозвучали на этот раз угрожающе. – Что вы привязались ко мне с этим своим худым японцем?
– Позвольте, разве он был похож на японца? – перебил ее Чугунков.
– Да нет же! – досадливо отмахнулась женщина. – Но он махал ногами точь-в-точь как эти японцы из американских фильмов.
– Так он был американцем? – удивился Чугунков. – Что же вы сразу не сказали?
– Так! – объявила женщина решительно, никакие транквилизаторы не могли бороться с ней долго. – Это уже похоже на издевательство!
Она встала и, хватаясь за прикрученную к полу мебель, двинулась на генерала:
– А ну-ка, вон из этой каюты! Я обязательно напишу на вас и вашу капитаншу вашему начальнику, генералу Чугункову! Я уже узнала, что он здесь самый главный! А сейчас – вон отсюда!
Я рассмеялась и открыла дверь каюты. Ветер буквально вырвал ее из моих рук и грохнул о стену корабельной надстройки. Я чуть не вылетела следом за ней, но вовремя отпустила дверную ручку.
Стоять на палубе было можно, но ветер нес с собой столько воды, что одежда мгновенно стала бы мокрой насквозь. Я не раз уже успела порадоваться, что не сняла костюм водолаза и комбинезон, когда мы с Игорьком поднялись на поверхность.
– Что вы все худым мужчиной интересовались? – спросила я Чугункова, который появился рядом со мной и так же крепко ухватился за перила трапа, ведущего на верхнюю палубу. – Это что – и есть тот самый ваш Менделеев из Санкт-Петербурга?
Чугунков удивленно на меня посмотрел, а потом рассмеялся.
– Так ведь Менделеев – это высокий «жлоб»! Я думал, ты сразу это поняла, – крикнул он мне, пересиливая ветер. – Просто этот худой напомнил мне одного знакомого. Да, видно, не он – я просто ошибся… Давай-ка поднимемся на капитанский мостик…
В рулевой рубке «Посейдона» нас встретил капитан судна, он же полковник МЧС Свиридов, и тотчас засуетился, доставая надежно припрятанный термос с кофе.
– Нет, голый кофе гонять не гоже! – заявил Чугунков. – Подождите, я спущусь к себе в каюту, у меня там бутылочка хорошего коньяка имеется – очень старый, «Эверест» называется. Кофе с «Эверестом» – это вообще лучший напиток, который я пробовал за свою жизнь!
И генерал скрылся в мутных, наполненных брызгами воды и пены и грохотом волн по борту и надстройке сумерках за дверью капитанской рубки. Он едва не столкнулся в дверях с помощником капитана, который ввалился в рубку и, отфыркиваясь от воды, ручьем лившей с него, заявил:
– Капитан! Может быть, «Нереида» еще один рейс вниз сделает?
– А в чем дело? – резко спросил Свиридов, наверняка не забывший свою оговорку в разговоре с генералом Чугунковым, выдавшую нежелание лишний раз спускать аппарат с «Посейдона» на дно.
– Старший в группе водолазов, лейтенант Носов, руку сломал – волной его неудачно шибануло. Под воду его пускать нельзя. А без старшего группы – не положено. Может, связаться с «Нереидой», посоветоваться с ее капитаном, он не откажется поработать еще…
– Ты что же, предлагаешь нам за чужие спины прятаться? – набросился на него Свиридов, хорошо запомнивший направленное на него раздражение генерала. – Составленный мной план спасательных работ предусматривает повторное погружение аппарата с «Посейдона», а не с «Нереиды»! И работать будем строго по плану! Срочно найти замену Носову! Через пять минут аппарат должен начать погружение.
– Где же я ему замену найду, если один у нас из лейтенантов остался среди водолазов? – возмутился помощник. – Остальных вы сами списали на берег за незнание устава корабельной службы. Наверняка в Красноводске из портового ресторана не вылезают. Устроили людям отпуск, додумались…
– Ты мне делать замечания брось! – закричал на него Свиридов. – Станешь капитаном – тогда болтай все, что хочешь! А сейчас – выполнять мои приказы! И все! Большего от тебя не требуется…
Я не дала помощнику ответить Свиридову и опередила его реплику.
– Я могу пойти с водолазами, – заявила я. – Допуск на погружение у меня есть. Звание – подходит, я – капитан МЧС. А за знание устава корабельной службы я отчитаюсь, как только поднимусь обратно. В этом, я думаю, капитан Свиридов пойдет мне навстречу?
Свиридов сам давно уже понял, что совершил глупость, придравшись к двум лейтенантам-водолазам и оставив их на берегу за незнание устава корабельной службы, который им совершенно не нужен, поскольку они не являлись членами команды «Посейдона». Но хозяином на судне был Свиридов, и оспорить его решение было невозможно… Теперь Свиридов раскаивался в своей глупости хотя бы потому, что лейтенанты в любое время могли нажаловаться на него. Хотя бы вот этому же генералу Чугункову.
Конец ознакомительного фрагмента.