В ожидании Романа. В ОЖИДАНИИ РОМАНА (Глафира Душа)

В ОЖИДАНИИ РОМАНА

Аня пришла в себя и удивилась. Место, поза, человек рядом – все привело ее в изумление. Она сидела голая на полу и обнимала ноги мужчины, стоящего перед ней. Не просто обнимала, а прижималась к ним лицом, целовала и пребывала при этом в состоянии неведомого ранее блаженства. Память постепенно возвращала картину знакомства с молодым мужчиной, незатейливое его ухаживание, быстрый флирт. Вот она опрометчиво соглашается на «чашечку кофе», вот они заходят в его квартиру… Обычные слова, привычные движения, объятия, раздевание и все… провал!

Может, он какие точки нажимал на ее теле? Может, слова какие-то необыкновенные шептал? Почему она ничего не помнит? Только ощущение полета, легкости, наслаждения! Только острый восторг и умиротворение! Оставалось непонятным: она что, сознание потеряла? Или отключилась и, как говорят продвинутые люди, вышла в астрал? Или это и есть истинный оргазм, когда ни мысли, ни чувства, ни самоконтроля, а лишь вот такое счастье растворения в пространстве?

Аня с трудом разжала объятия. Вспомнила имя мужчины – Роман. Медленно поднялась, собираясь направиться в ванную. Но не сдержалась и в благодарном порыве припала к его спине… Обняла сзади, прижалась щекой и шептала тихо-тихо: «Спасибо! Спасибо тебе!»

К тому моменту за плечами у Ани была очень непростая судьба, трое детей и сорок два года нелегкой жизни. Роману недавно исполнилось двадцать восемь, и он стоял на пороге поистине судьбоносных событий…

Аня выглядела на удивление молодо. Можно сказать, до неприличия. Причем никаких особых усилий для сохранения молодости не прилагая. Такое изредка встречается в природе. То ли генная структура, то ли особенности организма, то ли определенный внутренний настрой, но есть что-то, отчего человек как будто не стареет, как будто консервируется, остановившись на каком-то этапе физиологического развития. Небольшого роста, пропорционально сложенная, с ниспадающими на плечи волосами, она казалась воплощением истинной женской красоты. И если бы не постоянная грустинка в карих глазах и некоторая утомленность движений, ее можно было бы счесть эталоном женской привлекательности. Была в ней, как принято теперь говорить, ярко выраженная сексапильность, которая безошибочно угадывается мужчинами всех возрастов.

С ней часто знакомились на улице. Остановится Аня около газетного киоска или у ларька с мороженым, и откуда ни возьмись – молодые ребята рядом вьются, заговаривают, буквально за руки хватают. Ей, честно сказать, нравился подобный напор. В такие моменты она, даже не глядя на мужчину, могла почувствовать его сексуальное волнение, внезапно возникшее желание, истинный порыв. Ей именно этого и хотелось от противоположного пола: силы, мощной энергии, жадной потребности в женской ласке.

Сквозь прищуренные веки она чуть рассеянным взглядом оценивала предполагаемого партнера: насколько искренен, насколько энергетичен, сможет ли удовлетворить ее женский интерес. И если на все эти вопросы она получала положительный внутренний ответ, то, как правило, давала согласие на продолжение знакомства.

Правда, наглых не любила. Чрезмерно самоуверенных и самовлюбленных отвергала сразу. А в остальном – никаких особых предпочтений не было: лысый ли, кудрявый, худой ли, полный, высокий или не очень – значения не имело.

Глядя, как она ведет себя с незнакомыми мужчинами, можно было принять ее за женщину легкого поведения. Но это было бы ошибочным мнением.

Давно-давно, лет двадцать пять тому назад, когда Аня закончила школу, поступила в институт и поехала впервые в своей жизни на картошку, то встретился ей там весельчак и балагур Алексей. Тоже из Москвы, но из какого-то другого вуза. Алексей яро сверкал карими глазами, улыбался в пышные соломенные усы и такие песни пел под гитару, что Аня к концу второй недели пребывания в колхозе поняла: она влюбилась не на шутку. И если влюбленность первых дней радовала новизной ощущений, очарованием таинственности и смелыми мечтами, то спустя какое-то время чувство Анино переросло сначала в грусть, потом в печаль, а затем и вовсе – в тоску.

Алексей как будто ничего не замечал, был со всеми девчонками одинаково весел, вел себя бойко, приглашая на танцах то одну, то другую. Предпочтения не наблюдалось, хотя многие «положили на него глаз» и не отказались бы с ним повстречаться…

Аню разрывала ревность и неопределенность, она уже и сама была не рада этой влюбленности дурацкой… Однако ничего не могла с собой поделать. Засыпала с мыслью о нем, просыпалась с мыслью о нем, целый день пыталась поймать его взгляд, прислушивалась к его шуткам, искала возможность пройти рядом, показаться на глаза, якобы случайно задеть его, прикоснуться…

Обычно вечерами собирались у костра, пели песни, рассказывали анекдоты, байки из студенческой жизни. Иногда устраивали танцы под магнитофон.

Сельхозработы уже шли к своему завершению, когда разболелся у Ани живот. Первый день месячных и раньше проходил болезненно, а здесь – чуть ли не до слез. Лежала Аня одна в палате, под одеялом, грелку к животу и страдала. Из обезболивающих препаратов в аптечке нашелся только анальгин. Он немного заглушал резкие спазмы, но окончательно избавиться от тянущих тупых болей она не могла. Девчонки прибежали после ужина, приготовили ей чай, укрыли вторым одеялом, переоделись и ушли на вечерние посиделки. Она опять осталась одна лежать в полусогнутом состоянии и с готовыми в любой момент пролиться на подушку слезами. Два одеяла громоздились нелепым грузом, не давая ни тепла, ни уюта. Она вспомнила свое домашнее – мягкое, теплое, невесомое, под которым легко засыпала, быстро согревалась… Оно даже не ощущалось на теле, но дарило такой комфорт, что Аня, вспоминая о доме, расстроилась окончательно. Она еще больше жалела себя, усугубляя и без того тягучую тоску и скверное настроение.

Лежала и слушала, что происходит за хилыми стенами корпуса. А там раздавались голоса, взрывы смеха, громкие аккорды, пение хором. Потом включили магнитофон. И через несколько минут Аня услышала резкий стук в дверь. Не успев ничего ответить, она кое-как оторвала голову от подушки, посмотрела в сторону двери и… обомлела. В дверях стоял улыбающийся Алексей с гитарой и невесть откуда взявшимся большим яблоком.

– Привет болящим! Ты чего это здесь лазарет устроила?

– Да… вот… немножко приболела… – пробормотала она, не веря в происходящее.

А Алексей, войдя, уже что-то рассказывал, вспоминал события прошедшего дня, шутил, перебирал струны.

Аня не заметила, как высохли слезы, как она бодро уселась на кровати, как хрустела яблоком…

Алексей уже вовсю пел частушки про их «картофельную» жизнь и, похоже, никуда не торопился.

…Когда девчонки поздним вечером, утомленные танцами, вернулись, то совершенно не узнали Аню. Каких-то два-три часа назад они оставили больную в полускрюченном состоянии, лежащую под двумя одеялами и изнемогающую от неприятных ощущений. А сейчас видели перед собой смеющуюся девушку с горящими глазами и ярким румянцем.

Роман с Алексеем, начавшись в колхозе, продолжился в Москве и очень скоро завершился свадьбой. Началась семейная жизнь, не менее яркая и интересная, чем в досвадебный период. Жили бурно: вечные гости, посиделки до утра, турпоходы, выезды на природу. Ничего почти не изменилось и с рождением первой дочери. Галка, Галчонок была очень спокойным ребенком, совсем не капризным. Спала где придется, ела что дадут и повсюду сопровождала родителей.

На что жили? Алексей оставил институт, устроился на работу, перевелся было на вечернее отделение, но и этот вариант учебы не очень удавался. Пришлось идею получения высшего образования отложить на потом. Аня взяла на год «академку» по уходу за ребенком, но тут выяснилось, что она вновь беременна…

Роман рос изнеженным, избалованным и, казалось, совершенно не приспособленным к жизни. Он был единственным ребенком в семье, к тому же поздним и долгожданным. С ним обращались как с хрустальной вазой. Мать, Екатерина Михайловна, считала его рождение величайшей своей жизненной победой. Пятнадцать лет лечения, мучений, безнадежного отчаянья, экспериментов с собственным организмом завершились, наконец, благоприятно протекающей беременностью и рождением здорового мальчика.

Став матерью в тридцать восемь лет, Екатерина Михайловна превратилась одновременно и в няню, и в гувернантку, и в бабушку и в, собственно, мать. Она ни на минуту не оставляла свое чадо, буквально сдувая с него пылинки и молясь о его здоровье, счастье, благополучии.

Отец, Виталий Егорович, хоть и был человеком военным, а потому на службе достаточно жестким и властным, дома позволял себе расслабиться, а то и вовсе пребывал в возбужденно-приподнятом настроении. Глядя на своего Ромочку, единственного наследника, он ощущал такое умиление, такой восторг, что, казалось, все другие эмоции меркли перед счастьем созерцания собственного дитяти. К тому же, будучи намного, на десять лет, старше своей супруги, он чувствовал даже не отцовскую, а уже, скорее, дедовскую любовь к маленькому сыну. «Ой, не дай бог, упадет!», «Ах, какой чудный мальчик!», «Не надо громко разговаривать: Ромочка спит», «Выключи телевизор, не мешай ребенку читать!». И так до бесконечности.

Все было подчинено интересам, потребностям, требованиям Ромы. Выполнялся любой каприз, любое желание. Никакого детского сада, никаких спортивных секций. Иностранные языки с пяти лет, подготовка к школе, театры, кинолектории, музеи и выставки.

Такое воспитание привело к тому, что уже в первом классе Рому считали белой вороной, хлюпиком, маменькиным сынком, и это вполне отражало реальную действительность.

Влияние мамы на школу не распространялось, и поэтому обиженный и задавленный одноклассниками Ромочка мог только вечерами быть под материнским крылом, а по утрам шел на учебу, как на пытку… Слезы, вопли, сопли, крики зачастую сопровождали процесс утренних сборов. С этим надо было что-то делать.

Екатерина Михайловна в разговоре с учительницей тщетно пыталась найти решение проблемы. Та оценивала умственные способности Романа очень высоко, хвалила его за прилежание и аккуратность. А что касалось взаимоотношений с одноклассниками, то… тут учительница разводила руками.

– Вы согласны с тем, – спрашивала она у Екатерины Михайловны, – что дошкольное воспитание ребенка носило односторонний характер?

– Как это односторонний? – возмущалась та. – Мы с ним и языками, и чтением, и играми развивающими…

– Вот именно. То есть вы развивали в ребенке интеллект, голову, мозг.

– Конечно! А разве это не самое главное?

– Безусловно, это необходимо в жизни. Но смотрите, что получается. Роман преуспевает в учебе. Это так. Но у него нет навыков общения со сверстниками, у него практически отсутствует физическая подготовка. Значит, ребенок пропустил какой-то важный этап развития.

– Да что вы такое говорите? Наш ребенок – недоразвитый?! – Екатерина Михайловна кипела от возмущения, и закипающая ненависть к первой школьной учительнице сына поднималась в ней горячей волной.

– Не в том смысле, в каком вы подумали. Повторяю, Роман – интеллектуально высокоразвитый мальчик, но он не умеет ни играть с детьми, ни общаться с ними. Вы поймите, те ребята, кто имеет опыт детского сада, прошли этап дошкольного развития – первые уроки дружбы, лидерства, подчинения. Навыки игры, умение уступать, умение побеждать, проигрывать… Через слезы, через обиды, через прощение, примирение. Это нельзя привнести извне, это может прийти только изнутри, только индивидуально для каждого.

– И что же… что теперь делать? – все еще недоумевая, спросила Екатерина Михайловна.

– Думаю, необходимо отдать ребенка в спортивную секцию. Причем предпочтительнее коллективные виды спорта. Баскетбол, футбол… Если плавание, то водное поло. Командная игра – это будет лекарством для него. Иначе и впоследствии проблем с общением ему не избежать.

Но Екатерина Михайловна никак не хотела мириться с неполноценностью своего Ромочки, а именно портрет не совсем полноценного ребенка нарисовала ей сейчас учительница.

– А может, это школа виновата? И вы как классный руководитель? – хватаясь за соломинку, пошла в наступление Екатерина Михайловна. – Почему вы не можете повлиять на учеников и запретить им обижать моего ребенка? Почему вы не воспитываете детей в духе товарищества и взаимоуважения? Легче всего списать проблемы на неправильное воспитание и тем самым оправдать свои недоработки и огрехи!

– Екатерина Михайловна! – Голос учительницы сразу как-то сник. – Мне казалось, вы пришли для конструктивного разговора. Жаль, что я ошиблась!

– Я буду разговаривать с директором школы! Если здесь не могут защитить ребенка от нападок, не лучше ли перевести его в другую школу с более сильным педагогическим составом? – Она дрожала от негодования.

– Это ваше право. До свидания, Екатерина Михайловна!

Но и в другой школе, куда перевели Ромочку, проблемы сохранились. Вернее, они даже усугубились и подтвердили правильность и дальновидность оценки первой учительницы.

Виталий Егорович забил тревогу. Он однажды попробовал посмотреть на своего ребенка со стороны и ужаснулся. Роме уже исполнилось восемь, а он каждое утро канючил, что не хочет умываться и чистить зубы. Ранец до школы ему несла мать. Рома держался за ее руку, боясь оторваться хоть на мгновенье. По малейшему поводу он готов был расплакаться. Никаких волевых качеств отец в нем не увидел. Да и откуда им было взяться?! За всю свою восьмилетнюю жизнь ни разу не встать на лыжи, не прыгнуть в речку или хотя бы в бассейн, не пойти в поход, не подойти к плите… Только и слышно в доме:

– Ромочка, осторожней!

– Сыночек, ничего не трогай! Я сама все сделаю!

– Отойди от чайника!

– Приляг, деточка, отдохни!

Нос и то ему до сих пор мать вытирает. Разве это мужик растет? Чуть ли не в одно мгновение прозрел Виталий Егорович. Весь его военный, боевой дух воспротивился такому положению вещей. А с другой стороны, чего было ждать? Он, отец, полностью самоустранился от участия в воспитании сына. Только «у-тю-тю» и «сю-сю-сю». Ну, изредка книжку почитать, ну, раз в месяц в зоопарк или в цирк сходить. Вот и все. А где отцовское влияние? Где пример мужского поведения? Где, в конце концов, какие-то строгости, правила? Ведь так же не бывает, что все позволено. Что любой каприз удовлетворяется. Что каждое желание выполняется. Есть же и ограничения в жизни, и запреты, и обязанности! Есть-то они есть, но не для Ромы. Потому что мать над ним как квочка над цыпленком. Вот и растет невесть что. Какая-то даже злость на жену появилась у Виталия Егоровича. Да, поздний ребенок. Да, намучились в ожидании. Но нельзя же вот так, своими руками, растить непонятно кого.

– Катя, давай что-то менять! Это не дело! – жестко сказал он супруге однажды.

– Виталечка… ну как же мы его… куда мы его? Он же такой беззащитный, такой нежный…

– Вот именно: беззащитный и нежный! Ничего себе определения для мужчины!

– Он и нервный сейчас стал. С ребятами дружить не получается. Он волнуется, переживает, плачет все время…

– Значит, так! – Виталий Егорович жестко упер взгляд в глаза супруги. – Через две остановки от нас – спортивный комплекс. Завтра поезжай, узнай, какие есть занятия для детей. Время, расписание…

– А какие лучше? – робко и по-прежнему нехотя поинтересовалась супруга.

– Командные! Тебе еще в прошлом году учительница правильно все подсказала, а ты: «Нет! Лучше в другую школу!» И что? Чего ты добилась? Невроз у ребенка развился на почве несовместимости с одноклассниками. И еще… зайди в поликлинику. Посоветуйся, может, какие витамины или таблетки… ну, чтобы слезы убрать, нервозность снизить…

– А когда же уроки он будет успевать, если в секцию ходить придется?

Екатерина Михайловна все еще цеплялась за привычную модель поведения, за отработанный годами сценарий отношений с сыном.

– Да успокойся ты с уроками! Он и так лучший в классе по успеваемости. Только счастья ему это не прибавило. Так что теперь делаем упор на физическое развитие.

Он замолчал. Потом добавил:

– И гулять отпускай его почаще! Пусть с пацанами в футбол, в казаки-разбойники… А то никакого детства: одна учеба!

Екатерина Михайловна поджала губы, не соглашаясь с мужем. Однако противиться ему не могла. Он был безоговорочным главой семьи, и спорить с ним не имело смысла.

Для Ромы началась новая жизнь.

Аня настолько была влюблена в своего мужа, что не тяготилась абсолютно ничем. Ни бытовые проблемы ее не напрягали, ни денежные. Все получалось легко и без усилий. Гости были непритязательны. Вполне всех устраивала вареная картошка, колбаса и соленые огурцы. На природу брали то же самое. А если уж грибов насобирают, то такой суп Аня готовила на всю компанию, что пальчики оближешь. Казалось, у нее никогда не бывает плохого настроения. Да оба они – что Аня, что Алексей – были настолько оптимистичны, веселы, позитивны, что около них постоянно крутились люди, тянулись к ним, стремились приобщиться и эмоционально зарядиться…

Вторая беременность протекала гораздо тяжелее первой. К тому же Галочка, хоть и росла послушной девочкой, все же требовала внимания и участия. Аня, как только отпускал токсикоз, поднималась с постели, готовила ребенку нехитрую еду, читала книжку, показывала, как правильно собирать пирамидку и строить из кубиков домик.

Алексей, приходя вечером домой, не гнушался никакой работой: белье постирать, в магазин сбегать, полы помыть. Жили скромно, но очень дружно. Никогда никаких ссор, никаких споров.

Со временем Алексей все чаще соглашался быть тамадой на торжествах: петь, играть на гитаре, вести застолье. Его приглашали сначала просто поддержать компанию, а потом стали звать как на работу, за деньги. С одной стороны, это очень даже поддерживало молодую семью материально. С другой – все чаще Алексей приходил домой навеселе…

Аня особенно не упрекала мужа. К тому времени уже подрастал маленький Николаша, и денег требовалось все больше и больше. Аня не работала, не училась. Занималась детьми, домом, принимала по-прежнему многочисленных гостей.

Гости приходили со своими проблемами, радостями, сомнениями, переживаниями, а уходили в неизменно хорошем настроении. Теплая обстановка, милые дети, песни под гитару – все это не просто расслабляло людей, а настраивало на оптимистический лад…

Когда Галочка пошла в школу, а Николаша был определен в сад, Аня решила, что пора ей выходить из добровольного домашнего заточения. Она попробовала восстановиться в институте хотя бы на вечернем отделении, но ничего не вышло: слишком большой перерыв получился. Ей предложили: либо заочный, либо поступать по новой. Начинать с нуля совсем не хотелось, хотя, если честно, то многое подзабылось… А заочный? Вроде бы несерьезно. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Вряд ли ей осилить с двумя детьми вечерний. Про дневной вообще смешно говорить: скоро тридцать лет. Ничего себе студенточка! Поэтому заочный, видимо, самое то…

Именно в это время… ну, да, правильно, лет в двадцать восемь-тридцать, стала замечать Аня повышенное внимание мужчин к себе. Причем явное и пристальное, какого не было по молодости. Несомненно, она неплохо выглядела, хотя немножко округлилась после вторых родов и лично сама считала свою фигуру далеко не идеальной. Но дело, видимо, было не в фигуре. Вероятно, появилось в ней дремавшее до поры до времени то особое женское очарование, которое невозможно ни скрыть, ни сыграть. Оно либо есть, либо его нет. Либо оно, как у Ани, дремало где-то глубоко внутри, а потом проснулось и вышло наружу. Сама за собой она никаких изменений не замечала, но звучавшие со всех сторон комплименты об очаровании, обаянии, сексуальности, привлекательности заставили ее по-новому посмотреть на себя. Она стала пристально вглядываться в свое отражение в зеркале, прислушиваться к внутренним монологам, пытаясь дать себе оценку себя как будто со стороны.

Наблюдать за самим собой довольно непросто. И далеко не всегда оценка получается объективной и адекватной. Однако Аня не могла не признать глубины и теплоты своего взгляда, приятно округлившейся линии плеч, красиво очерченных губ, не потерявших девичьей свежести… Но это все были внешние, видимые проявления женственности. Секрет же успеха у мужчин таился в чем-то другом, чего она, видимо, не могла увидеть в самой себе. Решилась спросить у мужа:

– Слушай, Леш! Как ты считаешь, изменилось что-то во мне?

– Ты что имеешь в виду?

– Ну, после родов, может быть… Или вообще за последние годы?

– Так трудно сказать… Мы же каждый день видимся. Но после того как ты Николашу родила, и правда… что-то в тебе открылось…

– Да? А что именно?

– Не знаю даже, как и сказать… Какое-то глубинное спокойствие, мягкость особая… Причем не только в теле. Тело чуть налилось, чуть округлилось… Тебе очень идет… Но не только… не только это…

– А что еще?

– Вот ты спросила, а я даже сформулировать не могу толком. Ты всегда была мне приятна. А стала еще приятней… Ну, как это объяснишь словами?

И он прижимал ее к себе, и целовал страстно нежную шею, и ловил губами чувственные губы супруги…

Многие мужчины, пытаясь добиться ее взаимности, признавались ей в любви примерно этими же словами: приятна, притягательна, хочется прикоснуться… Говорили и о какой-то ауре необычайно волнующей, и об энергетике женственной, и о сексуальности, волнами исходящей от Ани и заставляющей мужчин реагировать на ее женское начало.

В общем, открылось. Сначала с удивлением, потом с азартом, а затем с истинным удовлетворением воспринимала она и знаки мужского внимания, и объяснения, и ухаживания, и признания, и фривольные предложения. Однако ни разу не перешла границу… Ни разу и мысли не возникало об измене Алексею… Ни разу не дрогнуло сердце при взгляде на другого.

Алексея она любила. Ждала его звонков с работы, встречала в дверях, активно вела себя в постели. Похоже было, что она хочет его всегда. Никакая усталость, плохое настроение или головная боль не могли отбить охоты к физическому сближению с мужем. Скорее, он мог сказаться утомленным или быть в нетрезвом состоянии. А спать с пьяным мужем Аня не любила. Движения его становились резкими, порывистыми. Он переставал ее чувствовать. И в результате ничего хорошего не получалось. Он-то достигал пика наслаждения, а она раздражалась и сожалела об испорченном впечатлении от близости. После двух-трех попыток соития с нетрезвым мужем Аня решила больше не экспериментировать.

Однако выпивал Алексей все чаще, домой приходил иной раз под утро, и Аня, хоть и не делала ему замечаний, поскольку деньги он приносил исправно, все же чувствовала свою зависимость от неудовлетворенного желания… Кстати, она заметила, что именно в эти дни, когда она не получала удовольствия в супружеской постели, интерес мужского пола к ней заметно возрастал. Неужели и вправду она так явно транслировала в мир свою нереализованную, неизрасходованную сексуальную энергию? Неужели настолько осязаемо рвалась она – эта энергия – изнутри, заставляя вибрировать пространство вокруг, что будоражила мужчин и они сворачивали головы Ане вослед.

Однако в те годы подобная реакция только грела Анино женское самолюбие, поднимая самооценку и усиливая уверенность в себе. Ничего больше…

Это потом, годы спустя, ситуация изменится радикально… А пока Аня спешила домой, в объятия желанного супруга, подогревая себя фантазиями, воображаемыми любовными играми, вспоминая искрящиеся глаза мужчин, обращенные на нее, и ощущая свою женственность как силу и власть…

Роман в свои восемь лет вдруг четко осознал: он в ловушке! Ребята из класса его не хотят. Друзей во дворе у него нет. Со спортсменами из секции контакт пока не налажен. Отец послал его в этот ужасный спорт, который он терпеть не может. Мать его предала, подчинившись воле отца. Одни враги кругом. И он возненавидел всех. Причем как-то сразу. Пацанов из класса – за их убогость и за то, что не признают в нем товарища. Учительницу – за то, что не может заставить их уважать его – Романа. Тренера по водному поло – за то, что заставляет надрываться. Отца – за идею его идиотскую. Мать – за самое большое предательство… Как она могла, зная, что ему тяжело, неприятно, тоскливо на этих дурацких тренировках, водить его в секцию?! Причем всё с улыбкой, с заботой якобы о нем: «Ромочка, вот сухое полотенце!», «Сынок, протри ушки!», «Зайчик мой, не замерз?». Тьфу! Одно притворство! Один сплошной обман! Почему он должен заниматься тем, что ненавистно ему? Зачем это надо – заставлять себя, насиловать себя? Зачем? Кому от этого польза? Ему? Роме? И от тотального одиночества, от всепоглощающей ненависти он стал противен сам себе… Ему было дискомфортно везде. Если раньше хотя бы дома, хотя бы наедине с матерью он мог пожаловаться, поплакаться, высказать свои обиды, то теперь вместо сочувствия он натыкался на те же слова, что говорили ему и другие взрослые:

– Тебе надо преодолеть себя!

– Постарайся изменить свой характер!

– Перебори свою слабость!

– Стань мужчиной!

Но от матери он не хотел слышать таких слов! Он хотел подтверждения своей уникальности, своей неотразимости, а не нотаций, не поучений. Мама его вроде бы и старалась жалеть, как прежде, но все чаще он ловил в ее голосе фальшь. То интонации ее ему не нравились, то фразы она произносила не те, что он ожидал… Короче, прежнего общения с матерью не получалось.

А Екатерина Михайловна действительно как-то изменила позицию. Не то чтобы она разочаровалась в своем ребенке или стала меньше его любить. Нет, конечно! Но, лишившись поддержки мужа в былой системе воспитания, когда поощрялся любой каприз и исполнялось любое пожелание, она как будто остыла чуть-чуть… Как будто устала.

Тем более что сына приходилось водить три раза в неделю на тренировки. Плюс кино или планетарий по субботам. Плюс театр или вернисаж по воскресеньям. Екатерина Михайловна иногда ощущала себя каким-то агрегатом, заведенным ключиком. Агрегатом, который никогда не ломается, не останавливается, не барахлит. Кроме забот о сыне, на ней лежали все обязанности по дому, по хозяйству. Приготовление пищи, разумеется. А проводить Ромочку? А встретить из школы? А химчистка, прачечная, сберкасса, ремонт обуви? А прочие «прелести» быта?

В какой-то момент Екатерина Михайловна с грустью вспомнила свою прежнюю работу, где она трудилась до беременности. Вспомнила себя, молодую, красивую, умело подкрашенную и со вкусом одетую. Господи, она забыла теперь и дорогу в салон. Стрижка и окраска волос – вот все, что она себе позволяет теперь. Ни на массаж лица, ни на маникюр, ни на красивую прическу теперь нет ни времени, ни желания. Вся жизнь подчинена сыну.

Правда, новые подруги у нее теперь появились: старушки у подъезда, с которыми она сидит, наблюдая, как Ромочка гуляет во дворе. Бабушки, которые приводят своих внуков в бассейн. Вот и все ее общение! С мужем тоже особенно не пообщаешься. Приходит вечером, поужинает – и к телевизору. А Екатерине Михайловне надо и уроки с Ромочкой сделать, и энциклопедию с ним почитать, и портфель назавтра собрать, и все вещи после тренировки в порядок привести… Потом нужно напомнить Ромочке почистить зубки, разобрать ему постель, почитать на ночь…

Позвонила как-то Екатерине Михайловне бывшая сослуживица, мол, как дела, какие новости. А Екатерина Михайловна все о сыне: какие у него успехи, да чем он занят, да что о нем учителя говорят, да где он бывает…

– Кать! – перебила приятельница. – Мне про сына твоего все понятно. Ты о себе расскажи!

– Да я ж и говорю! В театре с Ромочкой были… А завтра на выставку собираемся.

– Кать! – опять не выдержала та. – Вот мы с тобой минут пятнадцать, наверное, уже разговариваем, и такое впечатление, что ты меня не слышишь.

– Как это? Почему?

– Ну, я спрашиваю про тебя, про твою жизнь, про твои планы и желания. А ты мне только о ребенке. О себе можешь рассказать?

– Так… я… ж и говорю… Ой! А что о себе? Даже не знаю…

– Работу-то хоть вспоминаешь?

– Знаешь, да! Вспомнила тут недавно. С таким хорошим чувством!

– Может, заглянешь как-нибудь? Все наши тебе привет передают, интересуются твоей жизнью.

– Спасибо! Ты тоже всем привет передавай! Только некогда мне. Мы ж все время с Ромочкой заняты…

Положила трубку с какой-то досадой. Неприятный осадок от разговора остался… Как будто жизнь идет вперед, а она стоит на обочине и только смотрит вслед.

На работе, конечно, много интересного произошло за это время. И структурные изменения случились в организации, и кадровые перестановки. Кого-то повысили, кому-то зарплату прибавили, у кого-то, как и у нее, дети родились, у кого-то – внуки. Но женщины после декрета возвращались на работу, а у нее даже и мысли такой никогда не возникало. Что ж, они столько лет ждали ребенка, чтобы бросить его на нянек?! Или в детский сад отдать? Или на продленку? Нет, таких помыслов она за собой не припоминает. Но… что-то продолжало свербить изнутри… Что-то потихоньку разъедало. И меркла радость от постоянного контакта с сыном, и возникало раздражение от однообразия жизни, и тревожили душу неясные сомнения в правильности выбранной линии воспитания…

Изменялась ситуация в стране. В соответствии с этим менялась и жизнь каждой семьи. Аня с Алексеем продолжали работать, однако вознаграждение за их трудовую деятельность перестало удовлетворять потребности семейства. Аня, получив высшее образование, работу свою не меняла. Как устроилась когда-то в госучреждение, так и работала там. Поначалу ее радовала налаженная работа профсоюзного комитета: периодические выездные распродажи, система продовольственных заказов, распространение билетов в театры и на новогодние елки, премии ко всем праздникам и выбор путевок в детские лагеря отдыха. Но все эти социальные услуги меркли в стремительно меняющемся ритме новой жизни, а потом и вовсе сошли на нет.

Алексей, так и не закончив институт, особой карьеры не сделал. И хотя рабочая его специальность оплачивалась неплохо, но инженерную должность без высшего образования ему не давали. Он по-прежнему продолжал ездить на свадьбы и прочие торжества, но и этот вид заработка постепенно уходил в прошлое. Начали появляться фирмы по организации досуга, по проведению праздников. В них работали артисты, представители оригинального жанра, певцы, диджеи. Короче, профессионалы. Время одиночек-кустарей заканчивалось. И Алексей со своей старой гитарой и туристическим репертуаром уже не котировался.

В семье назревали материальные проблемы… Как-то надо было их решать. Алексей через своих многочисленных приятелей узнавал, где какая есть работа. Он брался за все. Работал и грузчиком, и сборщиком мебели, отправлялся летом на бахчи собирать арбузы. И все это не бросая своей основной работы. Единственным видом отдыха, который он позволял себе, была баня. Ну, и выпивка, конечно, не без того. К сожалению, зависимость от спиртного уже стала заметной, однако Аня не била тревогу. Мужик работает, бьется за семейное благополучие, не отдыхает, весь исхудал. Что ж, ему и не выпить теперь? А как иначе расслабиться, как снять постоянное напряжение, как еще отвлечься от постоянных проблем?..

Однажды позвали его в какую-то бригаду на пару недель в область. Дом сколачивать на чьем-то участке. Там вроде бы сарай стоял, где можно спать, летняя кухня, баня. Запросто пятнадцать дней можно перекантоваться. Тем более деньги предлагали неплохие, да еще и за срочность обещали доплатить, если управятся быстрее.

Лето было в разгаре. Погода стояла отличная. Никаких сомнений у Алексея не возникло. Взял в счет отпуска две недели и отправился на заработки.

Связи с мужем у Ани не было никакой. Да они и не договаривались созваниваться. Как работа закончится, так Алексей и вернется. Что звонить? О чем волноваться?

Дети на лето были отправлены в лагерь, и Аня решила в отсутствие своих домочадцев навести порядок в квартире. И если с пылью на шкафах и в труднодоступных местах она более-менее справилась, то шторы дались ей с большим усилием. Пока сняла с петель, пока сложила в большие сумки, чтобы нести в химчистку, устала по-настоящему. Присела отдохнуть. Занялась мысленными подсчетами. Если шторы и ковры сдать в чистку завтра, то через две недели, наверное, будут готовы. Алексей должен вернуться уже через неделю. К его возвращению не успеть, зато к приезду детей в доме будут чистота и порядок.

Аня почувствовала вдруг острый приступ тоски: как же она скучает по своим! Как же она любит свою семью! Ничто не раздражает ее в близких людях. Кто-то жалуется на непослушных и шумных детей, кто-то на невнимание мужа. Ане же настолько были приятны и дети и супруг, что она не видела их недостатков. А если и видела, то задвигала на задний план, обращая свое внимание только на положительные стороны. Дети не очень хорошо учатся? Зато они ласковы к родителям, дружны между собой, в меру послушны. Муж выпивает? Да, но он и зарабатывает, и старается по дому помогать, и вообще… Аня его любит.

Надо же, сколько они вместе, а она по-прежнему сильно увлечена им. Притягивает он ее женский интерес. Хочет она своего мужа… Практически всегда. Это он может быть усталым, нетрезвым, неготовым к интимному контакту. Случается, и отказывает Ане в близости. Она не обижается, понимает, что устает человек, выматывается. Но она всегда готова разделить с ним любовь, желание, страсть. Вот и сейчас вспомнила об Алексее, и теплая волна поднялась откуда-то снизу и медленно стала заполнять ее всю, до самой макушки…

«Скорей бы возвращался!» – вздохнула Аня.

Оглядела еще раз тюки в середине комнаты: шторы, коврики, детские мягкие игрушки, покрывала. Все требовало чистки. Непонятно, как она эту тяжесть донесет до приемного пункта. Надо бы соседа попросить. Может, найдет время отвезти ее? Или с утра до работы в будни? Или в субботу? И она направилась к выходу, чтобы спросить, договориться…

На пути ее застал телефонный звонок. Она, не захлопнув дверь, вернулась к телефону. Сняла трубку и удивилась незнакомому мужскому голосу.

Роман откровенно страдал. Казалось, ничто в жизни его не радовало. Вроде все у него есть, а удовлетворения никакого. Накануне десятилетия родители спросили сына:

– Чего бы ты хотел в подарок? Выбирай!

Он задумался. Действительно, а чего бы он хотел? И долго, мучительно размышлял на эту тему, выдумывая возможные подарки. Спортивный инвентарь он отверг сразу. Ну, там… коньки, лыжи, ролики… Это ему было совсем не интересно. Игрушки? Ну, какие игрушки в десять лет! Пазлы, конструкторы, трансформеры он уже давным-давно освоил и потерял к ним интерес. Всевозможные книги, энциклопедии, альбомы по искусству имелись дома в изобилии. Одежда? Вряд ли в таком возрасте Роман мог считать это подарком. Одежда – необходимость, без нее не прожить. А уж какой она фирмы, какого цвета, ему было все равно. Велосипед? О! Может, правда?.. На велосипеде можно уехать куда-нибудь подальше от маминых глаз. Да и с ребятами погоняться тоже интересно. Тем более если уж он закажет себе велик, то родители наверняка купят какой-нибудь «крутой». Вниманием пацанов, опять же, можно завладеть. Интерес к себе вызвать. Да, пожалуй, стоит попросить велосипед!

Когда родители рано утром в день рождения сына поставили сверкающий велосипед у него комнате… Когда Рома, открыв глаза, первым делом увидел это чудо… Когда он понял, что по-настоящему рад… наверное, впервые за последние годы… Тогда он ощутил такое тепло в груди! Такой прилив бодрости, сил, желаний!

Велосипед! «Крутой», красивый! Пусть не гоночный, не спортивный, но все равно – супер! Роман не мог скрыть своего восторга: ходил вокруг него кругами, любовался, гладил. И хотя кататься по-настоящему не умел, но представлял себя мчащимся на всех парах, с приподнятым над сиденьем корпусом и лихо крутящим педали.

Ребята во дворе запросто научили его, тем более что Рома каждому обещал дать покататься. Он никому не отказал, хотя в душе было жалко, конечно. Машина-то новая! Вдруг поцарапают? Да и сам он еще не накатался. И сердце замирало, когда кто-то из пацанов скрывался за углом и долго не показывался…

Но переживания того стоили! Он в очень короткое время превратился в объект, вызывающий интерес сверстников. Начались звонки:

– Ром, когда выйдешь?

– Слышь, Ром, дашь покататься?

– Ром, может, зайти за тобой?

Роман наполнялся значимостью, у него стало активно развиваться чувство собственного достоинства. И хотя связано это оказалось всего лишь с наличием велосипеда, тем не менее для Ромы это была, пожалуй, первая ступенька вверх…

Заниматься в бассейне он продолжал по-прежнему. По-прежнему его водила туда мама. Все так же вытирала ушки и помогала надевать носки, будто он маленький.

Однажды он воспротивился этому. Вышел из раздевалки и направился мимо ожидающей его мамы в гардероб за курткой.

– Сынок! – неслось вслед. – Голову высушил? Уши хорошо вытер?

Роман, не обращая внимания, протянул гардеробщице номерок и ждал куртку.

– Рома! Носки сухие? Не надо переодевать?

– Мама! – зашипел он. – Хватит!

– Что? Ты о чем?

Мать попыталась дотронуться до его головы, проверить, хорошо ли сын ее высушил.

Рома резко увернулся, взял куртку и довольно грубо сказал:

– Мам! Ты достала меня!

Екатерина Михайловна впервые слышала от сына такое выражение и такой тон. Она была по-настоящему ошарашена.

– Сынок! Что с тобой?

– Ничего! Просто хватит уже меня опекать! Ребята смеются… Маменькиным сынком зовут.

Екатерина Михайловна молчала всю дорогу. Молчал и Роман. Около дома уже сказал:

– Мам, мне не нравится водное поло.

– С чего это вдруг? – удивилась мать.

– Ничего себе «вдруг»! – взорвался Роман. – Оно мне никогда не нравилось!

– Как так? Занимался полтора года, все было хо-рошо…

– Да ничего хорошего! Разве я тебе не говорил, что все время мерзну в воде, что меня раздражает хлорка, что мне неинтересно здесь?

– Ну, да, говорил. И мы с тобой всегда подробно обсуждали все эти вопросы. Но мне казалось, ты преодолел…

– Мам, знаешь что? – Роман как-то очень по-взрослому посмотрел на мать. – Если уж вы с папой настаиваете на командном виде спорта, то можно я выберу другой?

– Ой, ну я даже не знаю… – засомневалась мать. – Давай поговорим с папой. Посоветуемся.

Отец вполне адекватно отнесся к высказываниям сына. И даже согласился с ним. Правда, с некоторыми оговорками:

– Давай так. Ты подыскивай себе что-то другое. Выбирай. В этом спортивном комплексе наверняка масса секций. А бассейн пока не бросай. Какой-нибудь игровой вид посмотри. Что тебе интересно? Футбол? Хоккей? Волейбол?

– Пока не знаю, пап. Но плавание, честно говоря, надоело. А из игровых… посмотрим… Я если что-то выберу, сначала с тобой посоветуюсь, а потом примем решение.

И опять эта взрослость, взвешенность разговора поразила Екатерину Михайловну. Неужели так быстро сын вырос? Да, ему уже одиннадцатый год, но ведь ребенок же еще по сути. Хотя… вытянулся здорово за последнее время и размер ноги увеличивается… Вон не успевает снашивать ботинки, как вырастает из них.

Речь у Ромы всегда была хорошо поставлена. Еще бы: столько читать! Но ведь и логика появляется, и формулировки грамотные. Да… меняется ребенок, растет. Того и гляди из мальчика превратится в юношу, а там и до зрелости недалеко.

Рома выбрал гандбол. Отец одобрил. Однако имелось небольшое препятствие. Дело в том, что в гандбольную секцию принимали ребят только с одиннадцати лет. Ждать надо было еще полгода. Плавание к тому времени опостылело настолько, что Рома открыто прогуливал тренировки, невзирая ни на мамины уговоры, ни на недовольство тренера.

Решились на компромисс: прыжки в воду, что в принципе не спасало от хлорированной воды, однако вносило какой-то интерес в Ромину спортивную жизнь. Он согласился. Но только на полгода. В ожидании приема в секцию гандбола.

Голос мужчины в трубке звучал глухо, издалека, не совсем внятно.

– Что? Кто? – спрашивала Аня, ощутив вдруг невесть откуда взявшуюся тревогу.

Оказалось, звонили из того места, куда Алексей уехал с бригадой. Что-то там произошло. Несчастный случай? Аня никак не могла понять.

– С кем случилось? Что случилось? – кричала она.

– Ребята отравились… Водка какая-то левая…

– А где Алексей сейчас? Как он?

– В больнице все…

– В какой больнице? Кто все?

– Ну… четыре человека их. Те, кто водку эту пил… Вы приезжайте…

Он долго диктовал адрес, объяснял дорогу. Если ехать на машине, то так… Если на электричке, то эдак… А еще можно и на автобусе…

Она судорожно писала, руки не слушались, буквы наезжали одна на другую, строчки ползли то вверх, то вниз…

– Только вы поскорее… Они тяжелые… – Голос мужчины становился все тише…

– Что значит «тяжелые»?

– Ну… врачи говорят: в тяжелом состоянии… Поскорее, ладно?

Аня заметалась. Ехать! Сейчас! Срочно! Что взять? Деньги, паспорт. А паспорт-то зачем? Ну, пусть будет! Ой, Господи! Позвонить девочкам, предупредить, что завтра ее, наверное, на работе не будет?

Так, где листочек? Что она понаписала? Какой вокзал? Господи! Алексей, бедный! Кинулась к соседу:

– Миша, Мишенька! Выручай! Тут такое… Не отвезешь меня?..

Михаил, только что вернувшись с работы, хлебал щи.

– Ань, не боись! Все сделаем! Я сейчас поем, переоденусь и поедем. Вопросов нет. Слышь, Лен? – крикнул он жене в глубину квартиры. – Чайку мне организуй! А ты, Ань, пойди соберись спокойно, не волнуйся. Долетим как птицы! Какой район-то? Какое направление? Сколько километров? – Он мгновенье что-то прикидывал в уме. – За час-полтора домчимся!

Время летело стремительно. Школьный год, не успев начаться, быстро докатывался до новогодних праздников и зимних каникул. А там мелкими перебежками стремительно приближался к лету. После летнего отдыха ребята возвращались в школу настолько повзрослевшими, подросшими, что подчас с трудом узнавали друг друга. Когда на школьной линейке первого сентября одноклассники встретились под табличкой «8 Б», девчонки, увидев Романа, восхищенно переглянулись. Буквально за одно лето он превратился из неказистого подростка в стройного, красивого юношу. Многолетние занятия спортом не прошли даром. Количество органично перешло в качество. И плавание, и прыжки в воду, и езда на велосипеде, и занятия гандболом сделали из него атлетически сложенного молодого человека. Рост, гордая осанка, прямая спина, развитая мускулатура в сочетании с интеллектом и вправду делали Романа незаурядной личностью.

Девчонки, которые до сей поры не рассматривали Романа как потенциального плейбоя, вдруг ощутили к нему женский интерес. А если принять во внимание, что к четырнадцати годам почти все они шагнули в ранг девушек с соответствующими внешними атрибутами в виде бедер, груди и талии, то взгляды их на Романа были далеко не двусмысленными.

Роман по привычке немного стеснялся, однако лето перед восьмым классом явилось для него очередной ступенью в саморазвитии. Дело в том, что, пребывая в пионерском лагере, он попал в музыкальную секцию, где освоил игру на гитаре. И это, казалось бы, несерьезное увлечение стало на самом деле чуть ли не поворотным пунктом в его юношеском становлении. Именно летом, именно в процессе овладения гитарой он почувствовал такой жгучий интерес девчонок к себе, ощутил настолько пристальное внимание к своей персоне, что, вернувшись из лагеря, первым делом попросил у родителей инструмент.

Те, привыкшие ни в чем не отказывать единственному сыну, тут же купили гитару. И дом превратился в репетиционную студию.

Весь август Роман не просто бренчал или перебирал струны, а, приобретя самоучитель, вдохновенно и самоотверженно занимался. Правда, в ущерб чтению, но никаких замечаний ни мать, ни отец себе не позволяли. В принципе к ребенку трудно придраться. Уж вряд ли кто-то в его годы был настолько всесторонне развит, как Рома. По крайней мере, в среде их знакомых таких не наблюдалось. И если девочки еще как-то могли соответствовать Роминому уровню развития, то мальчики – вряд ли.

Так вот, после лета Рома явился для одноклассников поистине открытием. Тем более что сразу же предложил ребятам организовать ансамбль. Тут такое началось! На каких инструментах будем играть? Кто руководитель? Где репетировать? Какой репертуар? Ну, и самый главный, самый болезненный вопрос – кто солистка? Кого из девчонок выбрать петь соло? По этому поводу в классе разыгрывались самые настоящие юрамы.

Ленка Осипова била себя в пышную грудь и кричала, что она со второго класса занимается вокалом и поэтому ей сам бог велел стать солисткой.

Маринка Потапенко, смерив Ленку презрительным взглядом, заявляла:

– Подумаешь, со второго класса! А артистке, между прочим, не только голос нужен. Здесь и внешние данные важны. Правда, мальчики? – Она кокетливо хлопала ресницами и загадочно улыбалась.

Но активней всех выступила Соня, которую все звали не иначе как Ковалевская, хотя фамилия у нее была совсем другая – Харламова. Так вот, Харламова-Ковалевская, подойдя вплотную к Роме, громко и внятно сказала:

– Во-первых, я знаю почти все современные песни. Во-вторых, у нас дома есть пианино и репетировать можно у меня. И самое главное… – она сделала театральную паузу и победным взглядом окинула соперниц, – мой старший брат работает на студии звукозаписи. Он нам запросто диск запишет. Так что нашему ансамблю обеспечено блестящее будущее!

Это был аргумент! Девчонки поутихли, но не смирились. Они все объединились в благородной борьбе против Соньки. Однако Роман – а именно он стал единогласно избранным руководителем музыкального коллектива – принял нестандартное решение, дав тем самым надежду всему девичьему населению класса.

Сначала решили устроить кастинг, как принято сейчас выражаться. А тогда это называлось проще: «просмотр», или «конкурс», или «выбор солистки». Девчонки готовились, выкладываясь на все сто. Мало того что надо было спеть несколько песен: веселую, лирическую и романс. Кроме этого, требовалось показать умение двигаться, чувствовать музыку, держаться на сцене. Принимался во внимание и сценический образ исполнительницы: костюм, прическа… Короче, увлекательный получился конкурс!

Об учебе все забыли. Успеваемость в «8 Б» снизилась до скандальных показателей, однако у ребят горели глаза, они бурлили идеями… Подготовка шла полным ходом.

Перед осенними каникулами классная руководительница, заламывая руки, умоляла учеников:

– Дорогие мои! Я прошу вас! На носу контрольные по всем предметам. Давайте как следует подготовимся, получим приличные оценки за четверть, а во время каникул проведете свое музыкальное мероприятие.

– Как это во время каникул? – заволновались девочки.

– Тогда не только актовый зал закрыт, в школу – и то не попадешь! – вторили им пацаны.

– Что ж, мы столько готовились, и зря?!

Класс ревел, недоумевал, возмущался и никак не реагировал на призывы готовиться к контрольным.

Учительница вынуждена была пообещать договориться с директором, чтобы и в школу ребят пустили во время каникул, и актовым залом разрешили воспользоваться. Лишь бы не подвели с успеваемостью. Лишь бы без двоек закончили четверть.

Учительница и так получила порицание от руководства школы по поводу излишней мягкости своего характера, несовместимой якобы с педагогическими требованиями современности. Она уже имела неприятности из-за резкого снижения дисциплины и успеваемости в подшефном классе, и идти в этой ситуации на поклон к директору с просьбой о внеклассном мероприятии ей явно не хотелось. Однако другого выхода не наблюдалось. Класс был одержим идеей конкурса. Оставался лишь этот ход: вы мне – хорошие отметки, я вам – вожделенный вечер. Компромисс был достигнут. С трудом, с малыми усилиями с обеих сторон, но решить его удалось.

Путь до районного центра занял гораздо больше времени, чем предполагал Михаил. Сначала они с Аней попали в пробку на выезде из города, потом раньше времени свернули, заблудились, вынуждены были вернуться на трассу и в конечном итоге подъехали к больнице, когда уже совсем стемнело.

Кроме этого адреса у Ани не было никакой информации: ни телефона мужчины, который ей звонил, ни фамилий Лешиных товарищей по несчастью, ни даже названия деревни, куда муж отправился на заработки. Она так нервничала, что даже Миша, при всем своем оптимизме, устал ее успокаивать, замолчал и только напряженно вглядывался в названия улиц, то и дело останавливаясь и переспрашивая у прохожих дорогу к больнице. Путь к ней и вправду оказался запутанным, через переезд. Пришлось и там постоять, пропуская то товарняк, то электричку.

Когда наконец Миша с Аней приблизились к зданию, то поразились безлюдности двора и неестественности тишины.

Они долго стучали во все двери, вглядывались в темные окна первого этажа, пытаясь разглядеть там хоть какое-то движение. В некоторых палатах на втором этаже горел свет, но никто на их стук и крики не отзывался. Сторож, он же дворник, проходя мимо, вяло махнул рукой:

– Чего зря стучите? Спят уж все, поди! Завтра приходите. Часов в девять.

– Как это спят? – возмутилась Аня. – А если больного привезут? Это же приемный покой! – Она с сомнением посмотрела на табличку возле двери. – Ну, да, вот же написано!

– Мало ли что, приемный. Вы же не больные, – спокойно возразил дед. – Если «скорая» кого привезет, тогда другое дело.

– А… «скорой» кто откроет?

Сторож снова вяло отмахнулся от назойливых посетителей и поплелся дальше.

– Что делать-то, Миш? – Аня чуть не плакала.

– Ночевать тебе где-то надо.

– Что значит «тебе»? А ты?

– А мне с утра на работу. Уж извини! Да и Ленка ждет.

– Так… как же… что же мне делать?

– Давай проедемся по городку. Может, гостиница какая есть?

– Нет, Миш, это вряд ли… Мы почти весь городок проехали, пока больницу искали… Ничего и похожего на гостиницу не встретили…

Аня замолчала.

– Слушай, – внезапно оживилась она через мгновенье, – может, к сторожу обратиться? Наверняка у него комнатка какая-никакая есть…

Сторож нисколько не удивился просьбе москвичей.

– Переночевать надо? Сделаем. – Он долго и подробно объяснял Михаилу, как проехать к его дому, сколько раз постучать, что сказать его супружнице Маргарите Семеновне, и распрощался с заплаканной Анной и озадаченным Михаилом.

– Ань, ты вот что… ты не волнуйся. Если что, завтра на электричке вернешься. А в выходные я тебе помогу с машиной, если надо будет.

– Спасибо тебе, Миш! Езжай с Богом!

Маргарита Семеновна встретила незнакомую женщину настороженно и не очень-то любезно. Проворчала:

– Вечно мой дед сердобольный кого-то жалеет… Ну, проходи, раз пришла.

Потом, приглядевшись к заплаканному Аниному лицу, немного мягче сказала:

– Садись. Вон сериал как раз кончается. Давай досмотрим.

Досмотрели сериал. Вернее, смотрела Маргарита Семеновна, а Аня сидела, уставившись на экран, ничего не фиксируя в своем сознании… Тупо и безучастно сидела, изредка поднося платок то к глазам, то к носу…

После фильма Маргарита Семеновна усадила Аню за стол, достала земляничное варенье, домашние ватрушки, заварила травяной чай. За неспешным разговором, за угощением Аня немного успокоилась…

Маргарита Семеновна уложила ее на мягкой перине, укрыла легким-легким одеялом, и Аня провалилась в сон так быстро, как бывало давным-давно, в далеком детстве.

…Наутро больница встретила Аню бурлящей жизнью. Как будто это были два разных учреждения: полумертвый заброшенный дом ночью и вполне современное лечебное заведение утром.

Кто-то катил в прачечную тележку с огромными баулами белья. Грузовая машина около входа в кухню разгружала мешки с картофелем. Девушки-лаборантки в белых халатах, весело переговариваясь, несли ящички с пробирками из одного корпуса в другой. Двери приемного покоя практически не закрывались, поскольку одновременно подъехали два «скорые». Тут же прогуливались больные, кому разрешено было выходить. На заднем дворе курили медсестры. Грохотала повозка с пустыми кастрюлями, непонятно куда и зачем двигающаяся. Из хозблока выносили кровати, а туда заносили стулья…

Короче, обстановка была живая и вполне узнаваемая. Аня зашла в холл для посетителей, подошла к окошку справочной, назвала фамилию.

Дежурная долго что-то искала в бумагах, листала журнал, брала телефонную трубку, молчала, вздыхала. Потом наконец сказала: «Ждите!» – и ушла.

Невзирая на отсутствие взрослых, организация конкурса была на высоком уровне. Все чувствовали свою значимость и даже некую избранность. Ни в одном из классов: ни в десятом, ни в одиннадцатом – не было ничего подобного. А они, восьмиклассники, замахнулись на такое… Плюс к тому, во всей школе они находились практически одни, и это повышало у ребят чувство ответственности. Оказалось, все можно сделать вполне даже по-взрослому. И очень хорошо, что никто из учителей не контролирует, не стоит над душой, не указывает, не критикует. Правда, не успели они начать конкурс, как появилась музы2чка – преподавательница музыки Зинаида Вадимовна, но она была вполне безобидна и в ее присутствии в актовом зале ребята не увидели для себя никакой угрозы. Видимо, директор все же назначил ответственного за мероприятие в лице музы2чки, не доверяя восьмиклассникам в их столь дерзкой самостоятельности.

Роман вышел на сцену, обвел всех спокойным взглядом и тихим, но значительным голосом произнес:

– Начинаем прослушивание. Жюри оставляет за собой право прервать исполнительницу. Это не значит, что песня плохая или исполнение не нравится. Просто желающих петь девушек у нас восемь, и если все песни мы будем слушать целиком, то мероприятие может затянуться. А директор попросил меня освободить зал до пяти часов. Поэтому призываю вас быть собранными и дисциплинированными. И еще… – он сделал паузу, – приглашаю Зинаиду Вадимовну войти в состав жюри.

При этих словах девчонки недовольно вздохнули, а Зинаида Вадимовна радостно вспорхнула с заднего ряда и с улыбкой пересела ближе к сцене, послав в сторону Романа взгляд, полный признательности и удовлетворения.

Ребята восприняли это мероприятие чуть ли не как вечеринку. Еще бы: полумрак зала, освещенная сцена, красивые девчонки, едва узнаваемые с новыми прическами, в нарядных платьях и длиннющими подкрашенными ресницами. Музыка, песни, аплодисменты!

В состав жюри вошел Роман – председатель и четверо ребят из созданного им ансамбля. Плюс Зинаида Вадимовна, хотя всем было ясно, что ее участие в мероприятии – акт уважения, а отнюдь не необходимость. И вряд ли кто прислушается к ее мнению.

Девчонки старались. Они заранее подобрали музыку. Кто попросил кого-то подыграть на пианино, кто принес кассету с мелодией, кто пел а капелла… А Сонька Ковалевская вообще записала все три песни на диск, пела «под фанеру», зато при этом танцевали так, что класс просто визжал от восторга и хлопал ей громче всех. А романс сумела превратить в настоящий мини-спектакль…

Пока жюри совещалось, ребята организовали танцы. Кто-то сбегал за шампанским в ближайший магазин, кто-то тем временем успел заскочить домой за стаканами. У одной из девочек в сумочке оказалась шоколадка, у другой – пара яблок, у третьей – бутерброды. Незатейливое застолье возбуждало ребят неимоверно. Шампанское многие пробовали впервые. У девчонок блестели глаза, ребята расправляли плечи. Медленные танцы под приятную музыку создавали интимную атмосферу. И, несмотря на большое помещение, обстановка казалась камерной, уютной, располагающей к уединению. Быстрых танцев никому не хотелось, поэтому поставили кассету с мелодичными песнями, хорошо знакомыми и оттого всеми любимыми.

Девочек в классе было чуть больше и, по логике, кто-то из них был обречен на грустное одиночество в ожидании партнера. Однако пацаны вели себя на удивление галантно и по-взрослому. Они по очереди приглашали танцевать всех девочек. И получилось, что ни одна из них не осталась без внимания…

Ожидание результатов будоражило, все строили прогнозы, предполагали, пытаясь предугадать выбор жюри, однако итоги конкурса, объявленные Романом, были настолько неожиданными, что поначалу выбили всех из колеи…

В ожидании ответа Аня оглядела помещение. Ну, чего ждать от районной больницы? Пыльные стены, облупившаяся краска на подоконниках, заляпанные стулья… Она выбрала тот, который почище. Села, прислонившись головой к стене. Вяло подумала, что стена-то ведь пыльная и не надо бы своими волосами к ней… Но сил сопротивляться почему-то не было. Она сидела одна. В этот ранний час нет ни посетителей, ни передач для больных еще не несут. Единственный человек, кроме нее, дежурная, и та ушла. Аня даже не представляла, к чему себя готовить, чего ждать от предстоящей встречи с мужем. Пустят ли к нему вообще? Удастся ли поговорить с врачом? Она прикрыла глаза, пытаясь задремать, не в силах переносить томительное ожидание… Однако сон не шел, беспокойство росло, и отчего-то пересохло в горле.

Дежурной почему-то не было очень долго, а потом появилась какая-то женщина в белом халате и протянула Ане бумажку.

– Что это? Зачем? – с недоумением спросила она.

Но женщина, ничего не ответив, быстро ушла.

«Странно как-то все», – успела подумать Аня, прежде чем взглянула на мелко исписанный листок.

Это было медицинское заключение. Буквы заплясали перед глазами… Слова сливались… Фразы путались… Взгляд выхватывал отдельные предложения, а мозг не в силах был осознать их и соединить в единое целое.

«Острая алкогольная интоксикация… Угнетающее действие на нервную систему… Поступил… в коматозном состоянии, зрачки сужены, кожа имеет цианотичный оттенок, приступы судорог, дыхание поверхностное, западение языка…

Промывание желудка, внутривенно раствор гидрокарбоната натрия, гипертонический раствор, эфедрин.

Прогноз неблагоприятный… Летальный исход…

По результатам патологоанатомического исследования, смерть… наступила… в результате паралича дыхательного центра…»

Чья смерть? Что мне дали? Аня беспомощно огляделась. Она по-прежнему была одна… В висках застучало сильно… очень сильно… сильно настолько, что стук заполнил собой все пространство вокруг. Помещение вдруг осветилось ярко-белым светом, все закружилось. Аня закрыла глаза. Чтобы не видеть этого изматывающего вращения: потолок, стены, окна, дверь, потолок, окна, дверь, стены, потолок…

Ей показалось, будто что-то тяжелое рухнуло где-то рядом, упало, шумно грохнувшись на кафельный пол… Ой, да это же она сама… Что это с ней? Почему она лежит на грязном холодном полу? Надо бы встать! Но вращение пространства продолжалось, в висках стучало сильнее прежнего. Казалось, стук исходит и не из головы вовсе, а откуда-то извне, заполоняя собой все и вся…

Роман вышел на сцену и объявил:

– Жюри посовещалось, и я решил…

В зале раздался смех.

– Звучит смешно, но это так.

Ребята посерьезнели. Девочки-конкурсантки замерли в ожидании «приговора».

– Нам понравились все. Кто-то больше, кто-то меньше, но дело не в этом. Лично я считаю: невозможно выбрать одну…

Зал буквально замер. Девочки вытянули шеи. Мальчишки напрягли спины.

– Мало того что, если мы выберем одну, огорчатся остальные. Дело даже не в этом. На то он и конкурс, чтобы выбрать лучшую. Но та одна, если она чем-то и лучше других, то именно чем-то… Нет абсолютной победительницы. Не нашлось такой, чтобы подходила по всем параметрам.

Он замолчал.

В зале стояла тишина.

– Поэтому, – он обвел собравшихся ребят загадочным взглядом и сказал: – Я приглашаю на сцену всех участниц сегодняшнего конкурса.

Заиграла музыка, и восемь девушек под аплодисменты вышли на сцену. Они были смущены, взволнованы и напряжены одновременно. Несмелые улыбки вкупе с возбужденным румянцем и горящими глазами делали их поистине прекрасными. А в сочетании с нарядами девушки являли собой образцы настоящих красавиц! Роман искренне залюбовался ими и зааплодировал вместе со всеми.

– Итак, – продолжил он, когда музыка стихла, – есть предложение: создать на базе нашего класса два вокальных ансамбля. Мужской уже есть. Он существует пока без названия. Но можно было бы дать ему имя «Ромео». И женский, – он сделал широкий жест в сторону девчонок, – с названием «Джульетта». Как вам эта идея?

Девочки недоуменно-радостно переглянулись, превратившись в одночасье из соперниц в соратниц…

– Ой, а как?

– А что, мы сами и играть будем?

– Мы же не умеем!

Вопросы сыпались один за другим. И Роман, чтобы не превращать столь пафосное мероприятие в шумное собрание, продолжил хорошо поставленным голосом:

– Жюри считает, что у всех участниц есть определенные дарования и даже таланты. Поэтому они вполне могут создать гармоничный музыкальный коллектив. Возможно, кому-то потребуются уроки вокала, кто-то продолжит обучение на своих привычных музыкальных инструментах, кто-то будет осваивать новые… Но мы уверены, что при желании у девушек получится. Творческих успехов всем! Спасибо!

Ребята загомонили, задвигали стульями, повскакав со своих мест. Девчонки заметались по сцене, собираясь то стайками, то парами. Все говорили одновременно, строили планы, мечтали, договаривались о репетициях…

Зинаида Вадимовна носилась по актовому залу, тщетно пытаясь объявить мероприятие законченным и вывести детей из школы. Ей ничего не удавалось: ее никто не слушал, никто не обращал на нее внимания и никак не реагировал на ее призывы покинуть помещение.

Пришла Аня в себя уже в другом помещении. Белый кафель, кушетка, нашатырь, голоса рядом… Кто-то мерил ей давление… Чья-то теплая рука легла на запястье, считая пульс…

– Давай, милая, присядь потихоньку… Вот так… Молодец… Попей!

Вода была абсолютно невкусной. Теплой и поэтому не утоляющей жажду. Но обстановка хоть как-то привела Аню в чувство. Она вспомнила, где находится, зачем и почему. Только по-прежнему не понимала, где муж. Она же приехала его навестить, а ее не пускают к нему в палату.

Последующие несколько дней если бы можно было выбросить из памяти, то Аня охотно сделала бы это. Да в сущности почти так и произошло. Единственное, что она помнила четко, так это свой звонок Мише. А дальше все урывками… Слава богу, Миша приехал и был рядом. Без него она бы не справилась. Нет, без него не смогла бы…

Морг, опознание, выписки, документы, бюро ритуальных услуг, поездка за детьми в лагерь, организация похорон, звонки знакомым, телеграммы родственникам…

Все слилось в один, жуткий, бесконечно длинный день… Аня не помнила, ела ли она, ходила ли в туалет, спала ли… Как реагировали дети, кто с ними занимался. Вроде бы приехала ее мама из деревни. Ах, да, конечно! Мама! Спасибо ей! Миша носился как угорелый. Подъехать туда, привезти то, купить это, заказать, оформить, договориться, оплатить…

В черном платке, с синевой под глазами, вмиг похудевшая на несколько килограммов, Аня тем не менее казалась прекрасной Мадонной. Скорбящей, страдающей, но такой искренней и естественной в своем горе, что, глядя на нее, люди жалели скорее Аню, чем ее безвременно ушедшего мужа. Тем более ушедшего так глупо, нелепо, по пьяни…

Она обнимала прозрачными руками детей, которые постоянно озирались, удивляясь непривычно большому скоплению людей, траурной музыке и недопонимая, что же такое могло случиться с папой, почему он вдруг умер. Конечно, Галочка в свои десять и Николаша в восемь лет уже понимали, что есть такое понятие «смерть», однако так близко они столкнулись с этим впервые и даже не представляли, как реагировать. Испытывать истинное горе дети, видимо, неспособны… Жалели маму, жалели папу, жалели себя…

До окончания школы Роман оставался всеми признанным лидером в классе. В нем появлялись все новые и новые качества, которые обычно уважаемы в обществе. Вернее, даже не появлялись, а открывались, поскольку все же были заложены с детства. Причем, видимо, неосознанно и непредсказуемо. Взять, к примеру, плавание, столь ненавистное Роману в раннем возрасте. А ведь кроме физической подготовки, развитых мышц и атлетически сложенной фигуры он приобрел задатки силы воли, навыки преодоления самого себя, научился смиряться, подчиняться, терпеть, скрывать раздражение, подавлять гнев… Гандбол – а им он продолжал заниматься – развивал быстроту реакции, скорость движения, учил просчитывать наперед несколько ходов, что в сочетании с его умственными способностями формировало незаурядного человека.

Влияние матери на становление характера Романа, будучи очень сильным в детстве, в подростковом возрасте существенно ослабло. Роман буквально вырвался из-под ее назойливого контроля, прошел через охлаждение отношений, через ссоры, наказания и даже скандал с отцом, но тем не менее смог отстоять свои интересы.

Екатерина Михайловна была вынуждена смириться с самостоятельностью сына и даже приняла решение о выходе на работу, что явилось мудрым шагом с ее стороны. Это ее решение устроило всех членов семьи. Саму Екатерину Михайловну – потому что впервые за долгие годы она ощутила интерес к своей собственной жизни; отца – поскольку, находясь в пенсионном возрасте, он хоть и работал еще, но волновался о предстоящем уходе и заботился о материальной стороне жизни семьи. Зарплата жены, пусть не очень высокая, все же стабильно и регулярно могла поддерживать семейный бюджет.

Поскольку учеба Роману давалась без особого труда, почти все свободное время он уделял музыке, устраивал концерты в школе, принимал участие в творческих проектах девичьей группы «Джульетта», которая, надо отдать ей должное, развивалась вполне успешно, хотя и не без внутренних конфликтов. Тем не менее и «Ромео», и «Джульетта» выступали на вечерах в соседних учебных заведениях, давали концерты на общешкольных праздниках и даже умудрялись зарабатывать кое-какие деньги. Не Бог весть что, но на обновление костюмов и инструментов хватало…

Подходило время окончания школы, выбора жизненного пути, как любили говорить учителя, а Роман даже не напрягался и не метался в сомнениях. В семье давно было определено: по стопам отца. А это значило: высшая школа милиции. И поскольку связи папы, его авторитет были еще в силе, Роман не сомневался в успехе поступления в это учебное заведение.

Он и поступил довольно легко, но… не предполагал, насколько непростое обучение его ждет. Условия пребывания, сам учебный процесс, дисциплина, нагрузки были настолько напряженными, что Роман был вынужден «включить» уже выработанный им в детстве механизм самоподавления. Сходился с ребятами-студентами он с трудом, очень скучал по школе, по своей музыке, по тем ощущениям беззаботной юности, которые, к сожалению, уходили безвозвратно.

У школьных товарищей начиналась взрослая жизнь: у кого институт, у кого работа, у кого армия. И собраться вместе, поиграть, попеть становилось все более проблематично. Но тем не менее, когда это изредка удавалось, Роман был по-настоящему счастлив. Он возвращался в тот мир, где царили такой внутренний комфорт, такая гармония и такое органичное сочетание творческих порывов с их реализацией, что это и вправду казалось счастьем.

Отец всегда говорил ему:

– Сынок, пока я работаю, все будет нормально. Но стоит мне уйти на пенсию, забота о семье ляжет на тебя.

– Я понимаю это, пап.

– Так вот, давай учись прилично! Пока я в силе, распределю тебя в хорошее место.

Мать продолжала работать. В семье установились ровные, почти дружеские отношения. «Почти» – поскольку все же разница между поколениями оказалась настолько существенна, что трудно было рассчитывать на полное понимание родителями Романа, а Романом – родителей. И все же взаимные обиды были забыты, разногласия преодолены и мир в семье восстановлен.

Нельзя сказать, что Екатерина Михайловна не волновалась за сына и не пыталась его опекать. Конечно, все это осталось, но как-то в меру, как-то вполне допустимо.

Роман был благодарен родителям за все их усилия, потраченные на его воспитание, и как-то раз за большим застольем, устроенным по поводу его удачного поступления, произнес тост:

– Дорогие мои, любимые, глубоко уважаемые родители!

Уже при этих словах, произнесенных проникновенно и торжественно, у Екатерины Михайловны выступили слезы на глазах, а Виталий Петрович шумно, прерывисто вздохнул. Они встали с бокалами в руках и продолжали стоя слушать тост сына.

– Процесс воспитания любого ребенка сложен и тернист. Он требует самоотдачи, а подчас и жертвенности.

Все гости внимали столь продуманной речи молодого человека с удивлением и некоторой завистью: не каждый взрослый может так красиво выражать свои мысли, не говоря уже о подрастающем поколении.

– Я, если честно, при всей кажущейся покладистости, был непростым ребенком. Но усилия моих родителей сделали из гадкого утенка, коим я был поначалу, того прекрасного молодого человека, которого вы видите сейчас перед собой.

Гости заулыбались и одобрительно закивали, оценив самоиронию Романа.

Он продолжал:

– Я очень благодарен своим папе и маме за их любовь, терпение, трудолюбие… За их свет, доброту, мудрость… Я безмерно счастлив иметь таких родителей. Спасибо вам за все!

С этими словами он поклонился им в пояс.

Потрясенные родители со слезами на глазах расцеловали сына. Роман обнимал мать, отца и, прикладывая руку к сердцу, в благодарном порыве склонял голову перед ними…

После похорон мужа жизнь Анны стала постоянными серыми буднями. Она ходила на работу, провожала детей в школу, кое-как общалась с окружающими… Но все это безрадостно, хмуро, потерянно. Друзья, прежде забегающие чуть ли не через день, встречали теперь равнодушный прием. Поэтому заходили все реже, а то и просто ограничивались звонками. Да и как могла Аня им радоваться? Если они неумолимо напоминали ей об Алексее? Если любой разговор на любую тему заканчивался воспоминаниями о нем, вызывая слезы, а то и рыдания? Если посещение мужчин лишь подчеркивало ее трагическое одиночество? Если тоска по мужу становилась нестерпимой в кругу близких приятелей? С какими глазами она должна была их встречать? Какого приема они ждали от нее? Тем более каждого надо встретить, угостить… ну, хотя бы чаем. А к чаю что подать? Ей на одну зарплату и детей поднимать, и дом содержать, и поесть-попить. У нее иной раз только каша была на ужин. Чем она людей угостит?

Гости чувствовали некое отторжение и старались не навязываться, не надоедать. А потому и встречи случались все реже. Возникало вполне понятное охлаждение, отчуждение… И если друзей это огорчало, то Аню вполне устраивало. Ей теперь вечерами вместо активного общения все чаще хотелось посидеть, полистать журнал, посмотреть с детьми сказку или почитать им на ночь. Они за день уставали, поэтому засыпали быстро, порой не дождавшись окончания очередной истории. Приходилось Ане утром по дороге в школу пересказывать прочитанное накануне…

Все втроем они очень жалели друг друга, старались не огорчать. Аня и раньше практически никогда не повышала голос на детей. А теперь – и подавно… Тем более что они стали еще более покладистыми и внимательными как к матери, так и друг к другу.

Однажды заглянула к Ане давняя ее приятельница Светлана. Долгое время они не виделись. Светлана жила в другом городе, изредка приезжая в Москву в длительные командировки. Месяц в Москве, полгода дома, потом снова Москва на две-три недели, опять домой. И так годами. Светке, правда, начинала надоедать такая жизнь, да и муж был не в восторге от долгих отлучек супруги. Однако деньги она получала приличные, плюс командировочные, плюс постоянные премии, плюс путевки детям в лагеря с выездом на море. Так что по большому счету всех все устраивало…

Так вот. Увидела Светка Аню после долгого перерыва и обомлела. Да, понятно: человек пережил горе, подобные трагедии откладывают отпечаток и на внешность, и на восприятие жизни, но… Света почувствовала такую тоску, такую безысходность, исходящую от подруги, что даже невольно отшатнулась от нее после первых объятий. Холодом повеяло от прежде теплой, веселой, дружелюбной Ани. И вновь – рассказы, воспоминания, переживания… Снова слезы, глубокая печаль, уныние…

– Аня, Анечка! Послушай меня!

Света пыталась поймать взгляд подруги, взять ее за руку. Но та уходила в себя, сжималась, прятала руки в карманы халата или скрещивала на груди, не желая идти на близкий дружеский контакт.

– Так нельзя! Ты пойми… ну, раз судьба распорядилась таким образом… мы уже ничего не изменим… А тебе надо жить дальше, надо деток поднимать…

Аня согласно кивала головой, скорее, по инерции, чем искренно соглашаясь с подругой.

– Ты сама еще молодая совсем. Сколько тебе? Тридцать?

– Тридцать два.

– Ну вот. Больше половины жизни впереди.

Аня не слушала. Взяла альбом с фотографиями, стала листать, показывая Свете снимки, вспоминая своего любимого Алексея и говоря только о нем…

Света внимательно рассматривала фотографии вместе с подругой, поддерживала разговор, задавая вопросы, припоминая знакомые лица, узнавая совместные мероприятия прошлых лет, стараясь переключить Анино внимание на рассказы об общих приятелях, уводя разговор чуть в сторону от болезненной темы…

Потом, когда Аня захлопнула альбом, Света предложила:

– Анечка! Не хочешь в выходные съездить со мной за город?

– Зачем?

– Ну, погуляем с детьми. Вон осень какая красивая!

Аня неопределенно пожала плечами.

– А потом, – продолжала Светлана, – мне надо бабушку одну навестить… поговорить с ней…

– Какую бабушку? – нахмурила лоб Аня.

– Ну, есть одна женщина пожилая… Я была у нее однажды… Не поймешь толком, кто она: то ли целительница, то ли ясновидящая…

– И что?

– Я поговорить с ней думала… Может, и ты?..

– А мне-то зачем? О чем говорить?

– Ну… там посмотрим… – уклонилась от прямого ответа Светлана. – Так что? Едем? Я даже могу с водителем договориться со своей работы. Он всегда рад подработать. Давай съездим?

И, не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь в детскую комнату:

– Ребята, как насчет вылазки на природу?

– Ура! Ура! – закричали брат с сестрой в один голос. – Поедемте, тетечка Светочка!

Это решило вопрос, и в ближайшие выходные Аня с детьми, Света и водитель на служебной «Волге» выехали за город.

Отношения Романа с девушками складывались непросто. Избалованный с детства, эгоистичный, обласканный матерью, он ждал от противоположного пола восхищения, почитания, любования. Девушки и вправду обращали на него внимание, частенько проявляли инициативу, но, идя на контакт, Роман продолжал оставаться ведомым, тогда как девушки ждали от него поступков. А к поступкам Роман был, видимо, не готов. Зачем дарить цветы, если и так от девчонок отбоя нет? К чему рестораны и театры, если запросто сами идут на сближение, ничего не требуя взамен? О каких подарках может идти речь, если их – девушек – много, а он – Роман – один? Разве на всех его одного хватит?

Эта циничная философия спасала от серьезных переживаний, пока в какой-то момент он вдруг не осознал: а ведь в его жизни нет любви! Нет, пожалуй, даже влюбленности. Так, спортивный интерес, флирт, кадреж… Да, вот оно, это слово! Именно кадреж! Когда появляются кураж, игра, легкая пикировка, комплименты, ответный блеск во взгляде… А потом утрата интереса, безразличие, скука. И вся череда девчонок, девушек, женщин сливалась в одну разноцветную массу, в какой-то ком, из которого не выудишь ни лица, ни имени, ни отличительных особенностей… Все одинаково, буднично… все мимо… не цепляя сердца. Секс ради секса. Близость ради физиологического удовлетворения…

Была, впрочем, одна… девушка по имени Валерия. Лера, Лерка! Она задержалась дольше остальных. Она чем-то тронула его. Ее хотелось пригласить в театр. С ней приятно было гулять по парку, сидеть на лавочке. Он подолгу мог держать ее руку в своей, разглядывая линии на ладони, поглаживая каждый пальчик, любуясь каждым ноготком… Ему нравилось смотреть, как она осторожно ест мороженое, как аппетитно хрустит яблоком, как неумело и смешно грызет семечки, как жадно упивается арбузом и его сок течет по подбородку.

Однажды она приснилась ему с короткой стрижкой. Он рассказал ей об этом сне и предложил подстричься. Лера легко согласилась. Более того, они вместе отправились в салон. Роман наблюдал, как вокруг парикмахерского кресла падают темные пряди, как становится мальчишеской голова его Лерки, и млел от счастья…

Казалось бы, что особенного? Девушка стрижется… А у Романа этот простой процесс вызвал такой прилив радости и тепла, что он даже сам удивился. Лера смотрела на него смеющимися глазами, вертела оголенной шеей, показывая прическу со всех сторон, а он восхищенно наблюдал за ее порывистыми движениями и говорил:

– Классно! Отлично! Очень тебе идет!

Встречались они редко, только в его увольнительные. Жесткий график учебы Романа, спортивные занятия, выезды на стрельбище, прочие институтские мероприятия не оставляли в будни никакого свободного времени. Лишь в редкие субботы или воскресенья можно было вырваться на свидание.

Роман почему-то опасался влюбленности, а скорее всего, не именно самого этого чувства, а зависимости, которая, как он полагал, является обязательным следствием влюбленности. Зависимости от человека, тягостного ожидания встречи, возможного страдания, грусти, печали, словом, всего того, что понимают под любовными переживаниями. Переживать он не хотел, зависимости старался не допускать ни от кого и ни от чего. И хотя это невозможно, живя в обществе, тем не менее Роман стремился избегать слишком близких, взаимозависимых отношений. Может, поэтому ни друзей, ни любимой девушки у него до сих пор не было. Так, приятели, товарищи, краткосрочные любовные приключения…

А в случае с Лерой он чувствовал тягу… Вспоминая о ней, писал бесконечные сообщения, звонил при каждом удобном случае. Она вроде бы отвечала взаимностью, но явно была спокойней Романа. В их отношениях Лера являлась ведомой, покладистой, легко подчиняющейся его порывам и практически никогда не проявляющей инициативу. Ему хотелось большей активности от нее. Он привык к настойчивости и напору со стороны прекрасного пола, а здесь… спокойствие, тихая радость при встрече, отсутствие сопротивления, позитивный настрой на все предложения Романа.

Но именно Романа – если он предложит, если он позовет, если он пригласит. А нет, так и не надо. Сама она не звонила почти никогда, а уж чтобы пригласить его куда-нибудь! Такого вообще не бывало. Он и недоумевал, и нервничал, и раздражался… Но его эмоции никак не приближали к желанным ответам. Лера какой была, такой и оставалась, нравилось это Роману или нет. А сам он все чаще и чаще ловил себя на мысли о ней, на мечтах о предстоящей встрече, на воспоминаниях о близости с Лерой…

Осенняя дорога была красива… Да что там красива! Незабываема! Аня вдруг увидела природу. Последнее время она настолько была зациклена на своем горе, на собственных трагических переживаниях, что не замечала ничего вокруг. И вдруг – осень! Теплая, сухая, солнечная! Яркая, разноцветная, щедрая! Ехали долго, но дорога не утомляла, а, наоборот, наполняла Аню незнакомыми ощущениями…

Дети шумели, играли, переговаривались то с водителем, то со Светой, загадывали загадки, рассказывали анекдоты, а Аня буквально прилипла к окну, не думая ни о чем, впервые за долгое время отпустив от себя черные мысли… Она только любовалась окружающим миром, впитывая в себя красоту осенней поры.

Аню вдруг посетило какое-то умиротворение, почти спокойствие. Она так долго была напряжена, что внезапная расслабленность настолько благотворно сказалась на ней, что даже вечно нахмуренный лоб разгладился и исчезла скорбная складка между бровей.

Когда подъехали к дому, было уже далеко за полдень. Солнце грело почти по-летнему. Бабье лето в этом году стояло позднее, долгое и необыкновенно теплое. Галя и Николаша приглядели невдалеке детскую площадку, даже, скорее, городок – сколько всего там было: качели, карусели, горки, песочницы, домики, лесенки… И даже ходили клоуны. То ли праздник какой отмечали во дворе, то ли в честь выходного дня гулянье устроили… Короче, дети уговорили водителя погулять с ними, чему Аня со Светой были рады. Сами же они отправились к бабушке.

Первой зашла Света. Была она там довольно долго. Аня ждала подругу во дворе. Она подставляла лицо солнцу, разглядывала паутину на тонких, уже голых березовых веточках, искала красивые листья… Ей почему-то, как в детстве, захотелось засушить некоторые из них, сохранив таким образом их цвет, запах и, если возможно, настроение сегодняшнего дня. Неожиданного, удивительного, красивого дня…

Она вспомнила, как в начальной школе им дали интересное задание: сделать гербарий. Занятие настолько увлекло юную Анечку, что она не только традиционные листочки засушивала, но и травинки, и поздние цветы. Попросила у дедушки толстую энциклопедию.

– Зачем тебе? – удивился тот.

– Гербарий буду делать, листики засушивать…

– Гербарий? Хорошее дело! – одобрил дед. – Бери, конечно! Только аккуратно… Каждую прожилочку разглаживай, каждую былиночку раскладывай. Как положишь, так и засушится. А потом мы с тобой красивый альбом оформим. И зимними вечерами будем перелистывать страницы, вдыхать запах осени и любоваться…

Хорошо говорил дедушка, только ничего подобного не случилось той зимой, потому что Анин альбом был признан лучшим в классе и отправлен на выставку, где и провисел до следующей осени… Аня, с одной стороны, была этому рада и даже гордилась столь высоким достижением. А с другой, так иной раз хотелось вспомнить прошедшую осень, полюбоваться своим творением… Ан нет, альбом оставался на всеобщем обозрении и для частного просмотра был недоступен.

С тех пор появлялась у нее легкая грусть при виде облетающих листьев и увядающей травы…

Когда Света появилась на пороге, Аня предстала перед ней с целой охапкой листьев и с букетиком осенних цветов…

– Аня, иди! Твоя очередь!

– Куда? Зачем? – подняла на подругу непонимающий взор Аня.

– Баба Саша велела тебе зайти.

– Откуда она про меня знает?

– Я сказала, что приехала с подругой. Говорит: пусть зайдет!

– А что я спрошу?

– Да не спрашивай ничего. Она сама все скажет. Вообще-то нам повезло. Обычно она по выходным не принимает, но для меня сделала исключение. Знает, что я издалека.

Аня отдала подруге свой осенний букет и несмело зашла в дом, не совсем понимая, зачем она это делает.

Роман влюбился. К сожалению ли, к счастью, но это случилось. Ему казалось, что чувство взаимно. Ведь Лера всегда с радостью встречается с ним, всегда легко соглашается на его предложения, всегда с удовольствием говорит с ним по телефону. Они не ссорятся, не обижаются друг на друга, не выясняют отношений. Он читал интерес в ее глазах. Он считал ее ласковой, сговорчивой… И все эти проявления характера девушки принимал за любовное чувство. Ошибочно, видимо, принимал…

Однажды Лера пришла на свидание бледная, грустная.

– Ты что, плохо себя чувствуешь? – заволновался Роман.

– Да, нездоровится что-то… – уклончиво ответила она.

Весь вечер Лера была вялая, тихая, задумчивая. Они пошли в кино, но большую часть фильма Лера просидела с закрытыми глазами, то ли пытаясь задремать, то ли уходя в свой внутренний мир, в свои глубоко личные переживания.

Обычно они ехали к ней или к нему домой и наслаждались близостью друг друга. Им не мешало наличие родителей. У каждого была своя комната, в которой они закрывались и предавались любви. А когда родителей не случалось дома, то любви они предавались везде, где возможно, – на кухне, в гостиной на ковре, в ванной. Роману особенно нравилось в ванной. И если у него квартира была хоть и приличная, но старой планировки, то современное жилье Леры предоставляло совершенно новые возможности для интимных экспериментов. Ванная у нее была вся в зеркалах, поэтому, наверное, и привлекала Романа. В любом положении он мог видеть лицо Леры, наслаждаться податливостью ее позы не только тактильно, но и визуально, разглядывая девушку во всех ракурсах и со всех сторон. Но самым большим соблазном было все-таки наблюдение за изменением ее лица. Когда Роман целовал ее нежно, она буквально таяла под его губами… Глаза закрывались, шея безвольно расслаблялась, голова запрокидывалась… Страстные его поцелуи будили в ней ответную страсть… Она начинала заводиться, прижимала его голову, не отпуская ни на миг его губы… А когда он поворачивал ее спиной к себе и крепко обнимал грудь и талию, глядя при этом в большие, в полный рост, зеркала – вот тогда испытывал он, помимо физического, еще и эстетический восторг! Красивые тела, соединенные в едином движении, его сильные руки, ее возбужденные глаза… Эта красота усиливалась, удваивалась отзеркаленным изображением, добавляя и без того сильному возбуждению Романа новые нюансы ощущений.

После кино он приобнял Леру и прошептал на ушко:

– Поехали к тебе!

Она немного раздраженно отстранилась и даже, к его удивлению, поморщилась:

– Знаешь, что-то… правда… нездоровится… Может, в другой раз?

Такое было впервые. Никогда раньше она не отказывалась, не сопротивлялась, не противилась его предложениям. Они встречались почти полгода, и Романа такой ответ просто шокировал.

– Да что с тобой? – в сердцах выкрикнул он.

Получилось громче, чем он предполагал. Громче настолько, что многие зрители, покидающие в этот момент кинозал, с любопытством оглянулись на него.

– Пойдем в кафе… посидим, поговорим спокойно, – предложила Лера, и Роман не мог не согласиться, хотя мечтал совершенно о другом времяпрепровождении.

То, что она сказала ему в кафе, не укладывалось ни в какие его представления о любовных отношениях вообще и об этой девушке, в частности.

Он, сам позволяющий себе секс без любви, случайные связи, легкий флирт, мимолетные развлечения, влюбившись, вдруг стал иначе воспринимать взаимоотношения полов. Он настолько пересмотрел былые представления, настолько серьезно увлекся Лерой, что не допускал теперь и мысли о какой-то другой связи.

И вдруг Лера говорит ему:

– Рома, так получилось… не знаю даже, как лучше сказать…

– Да уж скажи как-нибудь! – обиженно и раздраженно буркнул Роман.

– В общем… я… беременна…

– Что?! Этого не может быть!

Роман искренне удивился. Он, всегда аккуратный в вопросах предохранения, был уверен в себе.

– Мы же всегда… Я же никогда…

Она бросила на него виноватый взгляд и уткнулась в меню.

– Лера! Ты уверена? – не отступал он. – Ведь этого не может быть! Ты вспомни… Я же всегда…

– Да при чем здесь ты!

После яркого дня, после залитого солнцем двора Ане показалось, что она попала в подземелье. Темно, будто в доме нет окон. Маленькие сенцы, проходная комната или коридор, сразу и не поймешь, а дальше – большой зал, посреди которого – баба Саша. Занавески задернуты, на столе свеча и бабы Санины руки. Именно на руки сразу обратила внимание Аня. Они почему-то приковывали взгляд. Вроде бы обычные руки пожилого человека: усталые, морщинистые, рабочие… Но они будто жили отдельно от хозяйки, будто и лежали спокойно, но угадывалось в них такое мощное движение, такой потенциал, такая энергия, что даже издалека Аня почувствовала тепло, исходящее от них.

– Здравствуйте!

Вместо приветствия баба Саша сказала:

– Проходи, садись, милая! – И кивнула на стул.

Аня села перед пожилой женщиной и только теперь рассмотрела ее лицо. Морщинистое, загорелое, старое, но глаза! Какие живые, молодые, горящие! Неужели можно сохранить такую яркость взора? Такую ясность взора? Аня посмотрела в них и доверилась этой незнакомой женщине. Сразу и полностью! Ничего не собиралась рассказывать, но рассказала все: и о муже, и о себе, и о своей жизни без него… И странно: без слез рассказ получился. И почти без эмоций. Так спокойно пересказала последние месяцы своей жизни, что даже сама себе удивилась.

– Дай свои руки, милая!

Баба Саша взяла Анины руки в свои, и Аня вновь поразилась ощущению: теплые, мягкие, молодые ладони! Приятные, легкие и в то же время энергетически наполненные…

– Тоска у тебя большая была, милая. Ой, большая! Но это уже в прошлом. Тоска уходит… Скоро совсем уйдет.

Она дотронулась большим пальцем левой руки до Аниной переносицы, потом что-то прочертила на ее лбу, то ли линию, то ли фигуру… Одновременно нашептала молитву, а может, заговор, Аня не поняла. И повторила:

– Пройдет совсем…

Аня смотрела на бабу Сашу, а та, казалось, читает по глазам и Анины вопросы, и Анины сомнения, и тревоги…

– Вижу, милая, вижу все твои вопросы… И самый главный: что дальше? А что дальше? – Баба Саша уже держала в руках невесть откуда взявшуюся колоду карт, дряхлую, ветхую, растрепанную… Уже тасовала ее, а сама все что-то говорила, говорила, не давая Ане опомниться. – Вынимай, милая, двенадцать карт из колоды.

Таких карт Аня никогда не видела. Это была не обычная игральная колода с дамами и королями, а особенная – с разными картинками, абсолютно ничего не говорящими несведущему человеку.

А баба Саша ориентировалась в них очень хорошо. Теперь, глядя на разложенный веер, она была сосредоточена и молчалива. Долго смотрела то на карты, то в Анины глаза, то на ее ладони. Потом, наконец, выдала:

– Времени называть не буду. Если раньше, глядя на карты, могла чуть ли не до дня предсказать событие, то теперь изменения большие в природе. Время сдвигается, пространство трансформируется…

Аня очень удивилась, услышав такое слово из уст престарелой женщины. Ей казалось, что деревенские жители изъясняются проще. Однако баба Саша, будто прочитав Анины мысли, сказала:

– Не такая уж я простая, как кажусь на первый взгляд… А слово «трансформация», которому ты так удивилась, я произношу не случайно. Именно эта карта, – видишь, у меня карты именные, у каждой есть имя – так вот, карта «Трансформация» – заглавная в твоем раскладе. Ждет тебя, милая, очень интересная жизнь. И брак, и ребенок…

При этих словах глаза Ани округлились, и даже рот приоткрылся.

– Да, да! Не удивляйся, милая! Не скажу, когда, но в течение трех лет – точно!

Свеча догорала. Баба Саша неспешно пошла к шкафу, достала новую, зажгла от старой…

– Проблемы? Ну, будут какие-то, как без них? Мужчин много в твоей жизни…

– Да где ж много? Один муж и был! – возразила Аня.

– Будет! Мужчин будет много. Если честно, больше, чем нужно.

– Да? А зачем они мне? Вы же говорите: брак…

– Брак браком, а мужчины мужчинами… Но это не главное.

– А что же главное?

– Главное? Ждет тебя роман, милая… А больше ничего не скажу. Ступай с Богом. Ступай!

– Ой, спасибо, баба Саша! Я должна сколько-то?

– Сколько не жалко, милая!

Ане не было жалко для бабы Саши денег, просто много с собой не было. Она вынула, не считая, из кошелька несколько бумажек и положила на определенное место, куда указала ей баба Саша.

– Ну, как? – кинулась к Ане Света, как только та сошла с крыльца.

– Слушай… Так странно… Наговорила мне всего: и брак, и мужики, и роман…

– Да ты что? – обрадовалась за подругу Светка. – Если баба Саша сказала, так и будет. Лично у меня все сбывается. Я к ней уже третий раз приезжаю.

И сколько они шли до детской площадки, столько и обсуждали только что услышанные предсказания… И ожидая детей, пока те закончат игру, не могли остановиться, припоминали нюансы гадания.

Но самый главный результат поездки был достигнут: Аня могла улыбаться и думать о чем-то другом, кроме своего горя. Она еще не успела это осознать, но горе уже отходило на второй план, тоска начинала сдавать свои позиции, и весь разговор, что было наиважнейшим достижением, теперь касался только будущего.

Роман смотрел на Леру недоуменно, ошарашенно и потерянно.

– Как при чем я? А кто?

– В том-то и дело…

Лера подняла на него глаза. В них плескалось целое море чувств. Правда, в тот момент Роман был не в состоянии ни понять их, ни проанализировать, ни изучить. Он мучительно ожидал объяснения. И жаждал услышать, и боялся…

– В том-то и дело, – повторила Лера, – что ты ни при чем.

Она замолчала. Молчал и Роман, понимая, что объяснения последуют и без его вопросов. Так и случилось.

– Есть еще один человек… Мужчина… Ну, в общем… понятно… Мы с ним давно уже…

– Постой, постой! Ты мне ничего не говорила про него.

– Можно подумать, ты мне говорил о своих прошлых увлечениях!

– Ну, во-первых, как я понимаю, этот мужчина – не из прошлого, он из настоящего. А во-вторых, мне и рассказывать-то было особо нечего. Да и зачем?

– Вот именно: зачем? Я и не рассказывала, хотя мы продолжали встречаться…

– То есть… ты хочешь сказать… что одновременно и с ним, и со мной… Так, что ли?

– Ну, выходит, так.

К их столику подошел официант.

– Выбрали?

– Нет! – ответил Роман.

– Да! – одновременно с ним сказала Лера.

– Слушаю.

Лера водила пальцем по меню, спрашивала что-то у официанта, согласно кивала… Роман видел и слышал все будто в тумане. Как она может думать сейчас о чем-то другом? О еде? О напитках? Как она может отвлекаться от такой темы?! Да и вообще: что за блажь – кафе?! Как будто нельзя было поговорить на улице или дома, чтобы никто не отвлекал. А то стоит этот парень – официант, заглядывает через Лерино плечо в меню, что-то советует, объясняет. И Лера вся ушла в этот дурацкий заказ. Ни Романа не видит, ничего вокруг. Тьфу!

– Вам что, молодой человек? – Теперь официант обращался к Роману.

– Водки! – внезапно выпалил тот. – И соленых огурцов! И хлеба черного!

– Водки какой? Сколько грамм? У нас соленья в ассортименте. Но если желаете, можно, конечно, отдельно сделать огурцы.

– Ладно, несите в ассортименте.

Официант услужливо перечитал заказанное, удостоверился в правильности своих записей и отошел наконец.

– Ну, продолжай! Я тебя слушаю. – Роман старался говорить спокойно, но внутри все клокотало.

– Я не хотела обижать ни тебя, ни его… Тем более было похоже, что всех все устраивало.

– А теперь?

– А теперь выяснилось, что я беременна. И, как ты понимаешь, не от тебя.

– Погоди, погоди! А тот, другой… он знает о моем существовании? О наших отношениях?

– Нет, конечно.

– А про беременность ты ему сказала?

– Да, сказала.

– И как он отреагировал?

– Он обрадовался. Даже очень. Я, честно говоря, не ожидала такой реакции.

Принесли напитки, хлеб. Над столом повисла вынужденная пауза. Когда официант отошел, Лера сказала:

– Он замуж меня позвал…

– И ты, конечно, согласилась, – с деланым равнодушием выдавил из себя Роман.

– А ты что бы сделал на моем месте? – зло спросила Лера.

– Я бы на твоем месте не спал с двумя мужиками одновременно.

Лера иронично улыбнулась:

– Эй, Роман! – Она откинулась на спинку стула и как будто даже развеселилась. – У тебя крылышки не растут? Ты в ангела случайно не превращаешься? Подумайте, святоша! Он бы не спал с двумя! Ты, оказывается, ханжа, Роман!

– Почему ты так считаешь?

– Да потому, что девчонок в твоей жизни было полно. И ты никогда особо не задумывался, этично – неэтично, правильно – неправильно. Сам говорил: чуть ли не по два-три свидания в день у тебя бывало!

– Так это же несерьезные связи. Это не считается!

– Почему же?

– Да потому! Потому что там легкий пересып, а у нас с тобой серьезно! – Он замолчал на несколько секунд. – По крайней мере, я так считал.

Принесли водку, закуску. Роман выпил. Посмотрел на Леру зло, обиженно. Повторил свой вопрос:

– Ну, и что все-таки ты ему ответила?

– Я согласилась.

Роман молчал, хрустел огурцами. Пауза затягивалась.

Лера ковыряла вилкой еду. Голод, только что буквально резавший желудок, пропал, уступив место тошноте. Она старалась пить, заказывая то сок, то воду, чтобы заглушить неприятные ощущения. Потом извинилась и вышла в туалет.

Когда вернулась, Роман сидел перед пустой тарелкой.

– Ну, и зачем ты мне все это рассказала?

– То есть как «зачем»? – не поняла Лера.

– Ну, зачем мне знать, что ты меня обманывала столько времени, что у меня, оказывается, ветвистые рога растут… Зачем мне все это?

Лера ошарашенно смотрела на него, не понимая смысла вопроса.

– А как я, по-твоему, должна была поступить?

– Сказала бы, что влюбилась в другого, да и все! А то беременность, замужество…

– Значит, ты бы предпочел обман?!

– Я бы предпочел любить честную девушку, верную, преданную… И потом, можно подумать, обман для тебя – что-то аморальное! Да ты погрязла в обмане! Это стиль твоей жизни. Обман – твоя философия! И уж лучше б ты меня обманула, чем так плюнуть в душу.

Лера сидела, опустив голову, и, как у провинившейся школьницы, у нее покраснели щеки и уши.

Роман смотрел на нее, и сердце его разрывалось: от любви к ней, от обиды, от сожаления, разочарования, уязвленного самолюбия, ревности и боли…

Он кинул деньги на стол, громко отодвинул стул и сказал ей на прощание:

– Мне жаль того парня. Мне жаль себя. Как же я ошибся в тебе! Ты мне такую боль причинила! Сука!

Он сжал губы в тонкую полоску. Смотрел на нее зло и мучительно сдерживался: ему хотелось ее ударить. Потом повернулся уходить, но через два шага остановился и прохрипел:

– Лживая, фальшивая сука!

Жизнь Ани потихоньку возвращалась в нормальную колею. Видимо, и вправду подействовал заговор бабы Саши. Ане становилось легче буквально день ото дня. Она смогла перебрать личные вещи Алексея, его одежду, обувь. Что-то надумала отправить в деревню к матери: там все сгодится, если не ей самой, то соседям. Что-то отнесла на помойку. Гитару протерла от пыли и оставила на видном месте. Перебирая антресоли, обнаружила туристское снаряжение: палатку, котелок, мангал с шампурами, всякие раскладные стульчики и спальные мешки. Куда все это?

Дети закричали:

– Мамочка, оставь! Мы в походы будем ходить! Пригодится!

И то верно.

Материально жить стало очень тяжело. Какие-то деньги за потерю кормильца Аня получала, но этого было мало. Хорошо еще, мама присылала из деревни то варенье, то банки с огурцами, то яблоки. Но все равно Ане приходилось очень во многом отказывать и себе и детям. На работе выдали материальную помощь, но лишь единовременно, и вся она, конечно, ушла на похороны и поминки. Обещали к зарплате немного прибавить, но пока все сводилось к обещаниям, а дети росли, требуя и одежду, и новомодные игры, и деньги на карманные расходы.

В общем, только Аня выбралась из своего горя, только эмоционально стала немного приходить в себя, как окунулась в материальные и бытовые проблемы.

Она привыкла к тому, что в доме есть мужик: ножи поточить, картошку купить, гвоздь вбить, консервную банку открыть. Вроде бы мелочь. Но из этих мелочей и состоит каждодневная жизнь человека. И теперь в быту довольно часто Аня ощущала себя беспомощной. Не к Мишке же соседу каждый раз обращаться. Его Ленка уже коситься начала. А может, и ревновать даже. Ну, в самом деле: у людей своя жизнь, своя вечерняя программа отдыха, а она с гвоздями да банками. Кому это понравится?

Николаша, слава Богу, подрастал. Шустрый такой мальчишка, смышленый! И, надо отдать должное, хозяйственный.

– Мам, ты не волнуйся, я ведро вынесу!

– Давай я в магазин сбегаю!

– Хочешь завтра помогу тебе на балконе разобрать?

Очень ему была благодарна Аня за внимание к бытовым проблемам. Галя – та нет! Та все больше на уроках была зациклена. Пока все не сделает, даже и не выйдет из-за стола. Словно ей все равно, нужна ли уборка, мыть ли посуду, успеет ли она что-то приготовить к маминому возвращению с работы? Но Аня не обижалась. Галочка училась хорошо, к тому же всегда помогала Николаше и была незаменима в вечернее время, когда надо собирать портфель и укладываться спать. Заботы о брате она брала на себя, часто читая ему на ночь не сказки, а задания по географии или истории.

Аня крутилась как белка в колесе, не обращая на себя в ту пору особого внимания. Да и когда обращать-то? Работа, дом, уроки, готовка, уборка. И так целыми днями, целыми месяцами. Иногда в выходные выбирались с детьми в кино или на прогулку. Но и этот незатейливый отдых был, как правило, совмещен с какими-то бытовыми делами: зайти на рынок, сдать бутылки, отнести обувь в ремонт или взять в библиотеке новую книжку.

Никаких женских желаний у Ани в ту пору не возникало. То ли организм еще не до конца отогрелся, не окончательно вылечился от глубокой тоски и был неспособен на сексуальные подвиги. То ли она действительно настолько сильно любила мужа, что его отсутствие убило и все желания, связанные с ним. То ли просто мысли были направлены на проблему выживания и ни на что другое сил не оставалось. Но, так или иначе, по отсутствию мужчин она не страдала… До поры до времени…

Роман с остервенением взялся за учебу. Записался на факультативные занятия, увеличил нагрузки в спортивной секции. Даже попытался возродить репетиции школьного ансамбля по выходным. Ему казалось, что, загрузив себя по полной программе, он быстрее забудет Леру. Наверное, это правильно. Чем больше человек занят, тем меньше времени остается ему на ненужные мысли и переживания. Но Роману было очень тяжело. И не столько из-за потери девушки, сколько из-за обмана, лжи, обиды… Он считал себя униженным, уязвленным, оскорбленным. Про себя он обзывал Леру грязными словами, мысленно ругался, продолжая внутренний монолог, но… тосковал по ней. Тосковал, страдал и мучительно переживал разрыв, терзаясь и ревностью, и несправедливостью обиды.

На девушек смотреть не хотел, возненавидел их всех одновременно. И в то же время физиология требовала своего… Желания, фантазии мучили его по ночам, мешая нормальному сну. Его раздражало это противоречие: зависимость от желаний, женского тела и ненависть ко всему прекрасному полу. Ничего себе – «прекрасный»! Что ж такого хорошего в нем, если столько мучений приносит? Он был вынужден знакомиться с девушками, но делал это безо всякого романтизма, практически не ухаживал, а запросто сообщал о своих сексуальных намерениях, чтобы тут же их и реализовать.

Если девушка «ломалась», капризничала, ждала ресторанов и цветов, то он такое знакомство не продолжал, а искал более сговорчивых и покладистых.

В принципе время, как это обычно и бывает, делало свое дело, постепенно залечивая сердечную рану, тем более что в юности так много отвлекающих моментов, которые по-настоящему захватывают и увлекают. Роман стал много читать. То есть читал-то он всегда много. Но теперь круг его интересов расширился. Он сам вызвался вести во внеурочное время семинар по теме: великие путешественники. Просиживая подолгу в библиотеке, Роман находил подчас уникальные материалы и интереснейшую информацию. Ему удавалось увеличить старые карты маршрутов, чтобы продемонстрировать впоследствии перед сокурсниками. Он даже организовал Клуб путешествий, мечтая повторить более-менее доступные походы. Ребят в Клубе набралось немало, они собирались еженедельно, разрабатывали маршруты, выбирали сроки экспедиций, просчитывали материальные затраты. А поскольку заместитель декана их факультета был сам заядлый турист, то он пообещал выделить на покупку снаряжения и на билеты кое-какую сумму из бюджета института. Получилось, что новое увлечение Романа убило сразу двух зайцев: в очередной раз убедило его в наличии лидерских способностей и помогло утихомирить боль от расставания с любимой…

На зимние каникулы Аня решила детей никуда не отправлять. Можно было, конечно, к маме, но ребята почему-то заартачились и не захотели никуда ехать. Оказалось, что у них много дел и дома. У Гали кинолекторий, планетарий плюс два дня рождения одноклассниц. У Николаши соревнования по хоккею между дворовыми командами. А он, между прочим, вратарь. Так что без него никак. К бабушке мол, еще успеем съездить – и на майские праздники, и летом! Ну и ладно, согласилась Аня.

Единственное, чем она озадачила детей на каникулы, так это уборкой. Велела вынести на снег все покрывала, ковры и половики, которые так и остались нечищенными с лета. Тогда собрала она это хозяйство в химчистку, да смерть мужа все карты перепутала. Не до химчистки было. А теперь решила Аня сама все вычистить, благо снег лежал белый-белый… Потом попросила детей помочь со шторами. Все снять, перестирать, погладить, снова повесить. Работа не из легких. Тем более в тройном размере: кухня плюс две комнаты. Но все вместе они довольно быстро справились и даже так разошлись в своем хозяйственном азарте, что решились на кое-какую перестановку в большой комнате. Мебельную стенку, конечно, не двигали, а вот кресло, диван, тумбу с телевизором крутили и так и этак, пока, наконец, не придумали вариант более уютный и удобный, чем был.

В результате диван, на котором спала Аня, оказался у другой стены, а именно у той, которая граничила со спальней соседей – Михаила и Лены.

На новом месте Ане засыпалось немного труднее, хотя в квартире дышалось очень легко после уборки и было довольно прохладно. Но она почему-то крутилась, не в силах выбрать удобную для сна позу. А когда наконец пригрелась в более-менее комфортном положении и начала засыпать, то услышала странные звуки за стеной. Вернее, не такие уж и странные, а вполне даже узнаваемые и понятные. Странным Ане показалось то, что она их слышит. Хотя что странного? Раньше на этом месте стоял телевизор и соседи никогда никаким шумом их не беспокоили.

А тут: и вздохи, и частое дыхание, и еле уловимый шепот. Аня поневоле прислушалась. Ей показалась очень естественной реакция Лены. Она громко не стонала, не кричала, нет. Она искренне выражала наслаждение процессом. От Миши никаких звуков не исходило, если не считать мощного дыхания и легкого поскрипывания кровати… А вот Лена…

Стоп! Аня аж подпрыгнула на своем ложе! Села с резко заколотившимся сердцем. Какая Лена?! Она еще позавчера, через три для после Нового года, уехала к сестре в другой город. Та попала на операционный стол, и Ленка, отпросившись на неделю с работы, отправилась ее навестить.

Может, конечно, она вернулась раньше? Хотя вряд ли… А кто там тогда? Кто у Мишки?

Впрочем, это не важно. Это вообще не ее дело. Понятно, что женщина. А уж как назвать – любовница, подруга, знакомая – разве важно? Важно было другое, а именно реакция незнакомки. Она была настолько искренней, естественной, не показной… Ну, насколько, конечно, смогла почувствовать Аня через стенку. Ее шепот, легкий трепет в голосе, тихое постанывание, нарастающий темп движения, шумное дыхание… И довольное посмеивание Михаила, и счастливый женский смех…

Аня даже не заметила, как ее рука спустилась к животу, пробралась ниже, к лобку… Как раздвинулись ноги, пропуская горячие пальцы вглубь тела. Стало почему-то жарко… В голове вспыхивали воспоминания их ночей с Алексеем… Они перемешивались с фантазиями о свидании в соседской спальне… Там слышались голоса, пусть тихие, но довольные, спокойные, умиротворенные. Потом опять началось какое-то движение. Кровать легким скрипом выдавала намерения партнеров. Они то посмеивались, то целовались, то шептались, то перемещались с места на место, затевая, очевидно, очередную любовную игру, доводя тем самым Аню до сладостно-тягучего мига сексуальной разрядки.

Наутро Аня долго боролась с искушением позвонить в соседскую дверь, попросить чего-нибудь: ну, к примеру, соли или лука. Но все же не решилась. Ей надо собираться на работу. Ей хоть бы успеть перекусить самой, не говоря уже о том, чтобы приготовить завтрак детям. Хотя дети на каникулах, спать будут долго и завтрак сами себе запросто приготовят.

Аня пошла одеваться, невольно прислушиваясь к движению на лестничной клетке. Хлопнула дверь, сработала кнопка вызова лифта, и Аня кинулась к дверному глазку. У лифта стоял Михаил, и чьи-то шаги слышались на лестнице. Видимо, в целях конспирации они решили выходить не вместе, а разными путями, чтобы встретиться где-нибудь за углом в машине Михаила. Наверняка она будет ждать его неподалеку и сядет к нему в автомобиль как случайная попутчица.

Жаль, Ане не удалось увидеть ее. Нет, она не собиралась ничего докладывать Ленке. Это абсолютно не ее дело. Кто как живет, у кого какие интересы? Ради бога, занимайтесь чем угодно, только жить не мешайте. Просто Ане хотелось увидеть эту женщину, чтобы сопоставить свои ночные предположения с оригиналом. Насколько молода, красива, интеллигентна… Насколько она соответствует Михаилу. Чем занимается? Как живет, если может себе позволить уйти на ночь из дома? Все эти мысли крутились у Ани в голове целый день, не давая толком сосредоточиться на работе. Но самое главное было не в любопытстве, не в пустом обывательском интересе, не в желании подсмотреть в замочную скважину.

Самое главное заключалось в том, что Аня вдруг, после долгого многомесячного перерыва, ощутила потребность в ласке, в мужчине, в близости. Она целый день скрывала это от самой себя, пока наконец вечером, поздним вечером, опять не услышала волнующий шепот за стеной. И опять руки принялись ласкать грудь, живот, опять потянулись к влажному, теплому, вожделенному месту между ног… Опять фантазии, подогреваемые частым дыханием и стонами соседей, разыгрались вовсю… Опять Аня заснула удовлетворенная и озадаченная одновременно.

…А потом вернулась Ленка. И все стихло.

Встречаясь с Михаилом, Аня пыталась разглядеть в его глазах что-то новое, такое, чего она, может быть, не замечала раньше или чему не придавала значения. Но он был, как обычно, добродушен, улыбчив, по-соседски внимателен: помочь с сумками, пропустить в лифт, придержать дверь.

Ничего нового в нем не открылось для Ани, но почему-то она зауважала его еще больше. Всегда-то он был ей симпатичен, а в ситуации с Алексеем вообще проявил себя как истинный друг, преданный и бескорыстный.

А сейчас Аня поняла, что он способен доставить удовольствие женщине, способен на ласку, нежность. И пусть она уличила его в измене, ей-то что до этого? Лично для нее, для Ани, он не стал от этого хуже. Почему-то даже наоборот. Молодец, Мишка!

А вот ей что делать? Как жить одной со своими проснувшимися желаниями? Как решиться на встречу с кем-то? Как найти этого «кого-то»?

Аня стала присматриваться к окружающим. Она вспомнила, что был период в ее жизни, когда мужчины буквально кидались на нее, знакомились, заигрывали, назначали свидания. Тогда ей все это было не нужно. У нее был любимый муж, с которым она вполне успешно могла реализовать свои фантазии и желания. Невзирая на наличие детей, на тесное помещение, скученность, они всегда умудрялись доставить друг другу истинное наслаждение.

От одной из своих подруг Аня слышала, что жилищная проблема убила сексуальный интерес в ее семье. Подруга вечно стеснялась быть услышанной, не могла полностью раскрепоститься, расслабиться, не могла позволить себе многое из того, о чем грезилось в мечтах… В результате интим сошел на нет, они с мужем охладели друг к другу и отдалились…

У Ани, слава богу, такого не случилось. Как уж они умудрялись… Но были и эксперименты в их постельной жизни, и открытия, и такие откровения, о которых они с Алексеем даже и не догадывались раньше…

Присматривалась Аня недолго. Видимо, природная женственность и сексуальность, которые были органично ей свойственны, опять проснулись и заиграли новыми красками, потому что как только Аня почувствовала интерес к мужскому полу, он – мужской пол – тут же откликнулся.

То ли волны исходили от нее, то ли флюиды какие, то ли биотоки – не важно. Важно то, что эти волны, флюиды и биотоки грамотно угадывались мужчинами и возвращались к Ане в виде сиюминутного флирта, взгляда, встречного движения, поворота головы… Кто был посмелее, заговаривал, знакомился, брал телефон.

Звонили многие… Кое с кем дело доходило до встреч, а вот продолжения Аня почему-то боялась. Хотела, мечтала, грезила и… боялась. Подходящего места для встреч у нее не было: не домой же вести. А идти к практически незнакомому мужчине боязно. Так она и металась: от желания к страху, от невозможности реализации возникшего интереса к физической неудовлетворенности, от мечтаний к стеснению… Пока наконец случай не поставил точку в ее сомнениях. Вернее, не точку, а многоточие…

Встречаясь с многочисленными девушками, Роман все больше укреплялся в своем неуважении к ним. Порочные, похотливые! Да, они приносят ему удовольствие. Да, они решают его физиологические проблемы, но именно за эту свою зависимость он и ненавидел женщин. Со временем, когда боль поутихла, его отношение к противоположному полу стало меняться. И пусть он предпочитал кратковременную связь длительному роману, тем не менее природная интеллигентность и воспитание не позволяли ему откровенно циничного и высокомерного отношения. Острый период переживаний завершился, а вместе с ним поутихла агрессия, уступив место взвешенному и взрослому отношению к женщине.

Девушки, что было вполне логично, не понимали, почему Роман рвет с ними отношения, придумывая несерьезные причины или провоцируя на ссору. Попытки урегулировать отношения мирным путем ни к чему не приводили. Девушки обижались, недоумевали, продолжая звонить, настаивая на встрече, но Роман, как правило, был непоколебим. Зачем ему новая Лера? К чему привязанность, зависимость, развитие отношений? К браку он не готов. К длительным связям тоже. Ему еще учиться и учиться. Это же ответственность! Доверие! Откровенность! Открытость! А он уже обжегся однажды. Больше не хочет. Ему достаточно Леры.

Она позвонила как-то:

– Привет!

– Привет! – Роман обалдел от неожиданности и радости.

– Как живешь? – Голос Леры был немного взволнован и от этого не очень естественен.

– Хорошо. Спасибо. Как ты?

– Тоже хорошо.

Повисла пауза. Она затягивалась. Казалось, говорить больше не о чем. Хотя Романа интересовало, конечно, многое.

– Ну, что хорошего? – все же спросил он.

– Рожать скоро.

– Когда?

– Через месяц.

– Боишься?

– Очень!

– Не бойся! Все рожают… и ничего!

– Ладно. Не буду.

– Ну а вообще… как жизнь? Замужняя, я имею в виду.

– Нормально. Только скучно.

– А! От скуки, значит, решила позвонить?

– Не от скуки… Зачем ты так? Вспоминаю о тебе часто… О тебе, о нас…

Роман молчал. Ловил каждое ее слово и молчал. Она говорила тихо, почти полушепотом.

– Что? – Он сделал вид, будто не расслышал.

– Да так… ничего. – Она не решилась повторить. – А у тебя что нового?

– Да ничего нового. Учеба, спорт, библиотека…

– А… на личном фронте?

– Никаких проблем. Девчонок полно, потенциал огромный! Так что гуляю напрополую.

– Ну и молодец!

Лерин голос сник, она не знала, как закончить разговор. Дурацкий, ненужный разговор. Зачем позвонила? Что хотела услышать?

– Ладно, Лер! Удачи тебе! Спасибо за память! Пока!

Он положил трубку и понял, что задыхается. Хватает воздух, а вдохнуть глубоко не может. Какими-то короткими всхлипами, полувздохами… Воды бы выпить! Но он не поднимался: как сидел, жадно хватая ртом воздух, так и продолжал сидеть… Вот дура! Зачем звонила? Чего хотела? Ей рожать со дня на день, а она брошенному любовнику названивает. Ну, не дура?! Нет, ему, конечно, приятно, что Лера помнит его, перебирает в памяти их встречи, что скучает. Только напрасно она! Ни к чему это! Совершенно ни к чему!

С Костей Аня познакомилась на работе. Приходил к ним такой приятный дядечка из соседней организации. С ним занималась другая сотрудница, но он вечно поглядывал на Аню и в любой удобный момент старался более учтиво поздороваться, заговорить, сказать комплимент. Когда нужная ему сотрудница отсутствовала, он подолгу задерживался у Аниного стола с разговорами – сначала о работе, потом «за жизнь», а затем и вовсе о себе. Из этих разговоров выяснилось, что Костя – вообще-то Константин Геннадьевич, это со временем он стал просто Костей и со всем отделом перешел на «ты» – живет один уже полтора года, что после смерти жены долгое время тосковал, что сыну уже двадцать два года и тот обособлен и самостоятелен. Анина история была в чем-то схожа с Костиной. На этой почве они откровенничали, доверяя друг другу то, что больше никому из окружения доверить не получалось. Со временем они стали встречаться за обедом то в Аниной столовой, то в Костиной на соседней улице, а то и в ближайшем кафе…

Конец ознакомительного фрагмента.