VII
Гостиница Красной Лисицы
Во время прогулок молодой граф почти никогда не расставался с отысканным им в деревне мальчиком-сиротою. У бедняка не было ни родни, ни пристанища и Гуго, приютив его, нашел себе не только преданного слугу, но и друга. Звали его Коклико за красный цвет волос.
Малый был вообще очень некрасив и неуклюж: большая голова на узких плечах, длинные руки, худые ноги, все тело будто развинченное, пресмешной нос, маленькие глазки на круглом как вишня лице; но за доброту и за услужливость все забывали о его безобразии. Перед Гуго Коклико благоговел; Гуго был для него больше, чем идол, он был – великий человек.
Дружба их началась как-то раз в зимний вечер: в углу под забором маленький Гуго – ему было тогда лет десять – нашел полузамерзшего Коклико, лежащего рядом с большой связкой хворосту, слишком тяжелой для его слабых плеч. Ноги у него были голые, в разбитых деревянных башмаках, руки посинели. Сердце, у Гуго сжалось от сострадания; ни просьбами, ни убеждениями он ничего не мог добиться от бедного мальчика; взвалил его к себе на плечи, кое-как дотащил до Тестеры и положил к себе на кровать. Тепло оживило бедняжку, и как только он открыл глаза, прежде всего увидел возле себя чашку горячего супа.
– А, ну-ка, поешь, – сказал ему Гуго.
Мальчик взял, как сонный, деревянную ложку и съел суп, не говоря ни слова, но когда он понял наконец, что еще жив, глаза его наполнились слезами и, сложивши руки, он сказал:
– Как же это? на вас такое славное платье, а вы приняли участие в таком оборванце, как я!
Платье на Гуго было далеко не славное, а из толстого сукна, но на нем не было ни дыр, ни пятен, и оно показалось великолепным бесприютному мальчику.
Эти слова тронули Гуго и он понял, до какой нищеты дошел этот сиротка.
– Подожди, – сказал он ему: – ты бросишь эти лохмотья, а матушка даст тебе хорошее платье, в котором тебе будет тоже тепло.
Графиня де Монтестрюк тотчас же исполнила желание сына; Коклико одели с головы до ног. Потом она отвела Гуго в сторону и сказала ему:
– Ты спас ближнего, а теперь, дитя мое, на тебе лежит забота об его душе.
– Как это?
– Ты должен заботиться об этом несчастном, который поручен тебе Провидением, и не допускать, чтоб он бродил бесприютным и беспомощным.
– Что же мне делать?
– Подумай сам и после скажи мне, что придумаешь.
Гуго потер себе лоб и стал думать, а вечером за обедом сказал матери:
– Кажется, я нашел средство.
– Посмотрим, какое?
– Дурачок, который живет у нас из милости, не в силах справиться со всеми работами по дому: надо и дров нарубить, и воды накачать, и за припасами сходить, и в саду работать, и трех коров гонять в поле, и фрукты уложить, и хворосту принести, да мало ли еще что! Коклико примется за всё: у него доброе сердце и от работы он сторониться не станет. Таким образом он будет зарабатывать себе хлеб и не будет жить милостыней, которая еще, может статься, не привела бы его к добру. А я стану его учить читать.
– Прекрасно, дитя мое! – сказала графиня, обнимая сына: – с сегодняшнего вечера Коклико может спать у нас в доме.
Коклико, не чувствуя больше ни голода, ни холода, вообразил, что он в раю.
Когда ребенок перенес столько лишений, сколько их выпало на долю Коклико, и не умер, – значит, у него железное здоровье и он силен, как жеребенок, выросший на воле, на лугу. Коклико работал в Тестере за взрослого человека. Он также охотно пользовался и уроками, которые Гуго давал ему с большим усердием и с аккуратностью старого учителя. Но забивать себе в голову буквы и учиться читать по книге, проведя столько лет на вольном воздухе, не очень-то легко. Коклико бил себя кулаками по голове и приходил в отчаяние перед этими таинственными знаками, изображавшими звуки и понятия.
– Ничего не понимаю! – говорил он со слезами: – такой уж я болван!
Эти четыре слова засели у него в голове и он почти всегда начинал ими фразу:
– Я такой уж болван!..
А между тем, он только казался добряком и дурачком: в сущности он был хитер – как лисица, ловок – как обезьяна и проворен – как белка. Не нужно было повторять ему два раза одно и тоже. Он всё понимал с полуслова и всё замечал отлично.
Скоро он и доказал это.
Раз случилось, что Гуго, который ничего не боялся, вздумал перейти выступившую из берегов речку, чтоб достать в яме карпов; вдруг он потерял дно и хотя умел плавать как рыба, но его унесло течением, он запутался в траве и едва не утонул.
Коклико, увидев беду, бросил лодку, поплыл и вытащил из воды Гуго уже без чувств. Вблизи были мельники; они бросились на помощь и окружили Гуго, которого Коклико положил на берегу. Советы посыпались со всех сторон. Наиболее сообразительные хотели уже повесить его за ноги, головой вниз, чтоб из него вылилась вода, которой он наглотался. Коклико протестовал.
– Хорошо лекарство! и здорового-то оно убьет, а больному какая может быть от него польза? – вскричал он.
– Так что же с ним делать!
– Я такой уж болван, а вот что мне кажется… тут не в воде дело, что он проглотил… и вы сами не стали бы пить, если б вас окунуть с головой в реку – ему просто не достает воздуху. Надо, значит, чтоб он вздохнул, да чтоб он согрелся, а то он совсем холодный.
И не теряя ни минуты, Коклико унес Гуго, раздел его и положил у огня так, чтоб голова была повыше.
– А теперь, дайте-ка поскорей водки!
Его слушали, сами не зная, почему. Наливши водки на шерстяную тряпку, он принялся изо всех сил растирать утопленника. Мельники взялись тоже, кто за ногу, а кто за руку. Коклико раскрыл все окна, чтоб было побольше воздуха. Наконец, грудь Гуго поднялась, и он раскрыл глаза. Первым движеньем Коклико было броситься ему на шею.
– Вот как, – сказал он, – надо спасать утопленника; хоть я и болван, а додумался до этого сам собой.
Гуго подрастал и становился совсем уж большим. Герцог де Мирпуа, навещавший их от времени до времени в Тестере, дал ему позволение охотиться за кроликами в его лесах, и Гуго пользовался этим позволением, как хотел: то ставил силки в кустах, то сторожил кроликов с луком и стрелой… Эта охота была для него любимым отдыхом от занятий; Коклико всегда был при нем.
Раз, как-то вечером, они стояли на опушке леса и мимо их проехал верхом господин с большой свитой. Это был человек большого роста и важного вида, лет тридцати; все знали, что у него горячая голова и что он скор на руку; горд он был, как эрцгерцог, и ни перед кем не стеснялся. Звали его маркиз де Сен-Эллис; он то именно купил у жидов-барышников замок Монтестрюк, заложенный им графом Гедеоном. В самую минуту их встречи, Гуго опускал в сумку штук пять убитых им кроликов.
Маркиз остановился и крикнул, важно подбоченясь:
– А сколько тут кроликов накрадено?
– Ни одного не украдено, а поймано много, – возразил Гуго, поднимая голову.
– Я уж на что болван, а не ответил бы ни слова, – проворчал Коклико.
– Это герцог де Мирпуа позволил тебе бродяжничать по своей земле? – продолжал маркиз, между тем как Гуго закрывал сумку.
– Он самый, и я не понимаю, зачем вы мешаетесь не в свое дело?
– Э! да собачонка, кажется, лает! А после еще и кусаться станет! – сказал маркиз презрительно. – Ну, не стыдно ли пускать на свою землю такого негодяя, как ты?
– Стыдно тому, кто, сидя на лошади, оскорбляет пешего, да еще когда их десять против одного.
– Ах, ты дерзкий! – вскричал маркиз и, обратясь к одному из окружавших его людей, сказал:
– Пойди-ка, надери уши этому мальчишке!
– Вот этого-то я и боялся! – прошептал Коклико и прибавил тихо товарищу:
– Бегите же теперь скорей.
Но Гуго уперся покрепче на ногах и поджидал посланного человека; он подпустил его к себе и в ту минуту, как тот поднимал уже руку, чтоб схватить его, Гуго отскочил в сторону, подставил ему ногу и сильным ударом кулака прямо в грудь – сбросил его кувырком в ров.
– Что вы на это скажете, маркиз? – спросил он. – У мальчишки есть и зубы!
– А вот я ему их выбью! проревел маркиз в бешенстве и, выхватив пистолет из кобуры, выстрелил; но Гуго успел отскочить вовремя.
– Не попали! – вскричал он, смеясь – Вот я когда стреляю, так всегда попадаю.
И прежде, чем маркиз мог догадаться, что он хочет делать, Гуго вскочил на бугор и положил стрелу на лук:
– Берегите шапку, маркиз; я не убиваю, а только заставляю невеж мне кланяться.
Стрела просвистела и, как стрела Вильгельма Телля сняла когда-то яблоко с головы сына, так и стрела Гуго свалила на землю алую шапку с меховой опушкой, бывшую на голове у маркиза.
Маркиз испустил яростный крик и, дав шпоры коню, хотел броситься на Гуго, но этот не зевал: одним скачком он бросился в лес, который по густоте своей был недоступен лошадям. Прежде, чем маркиз взобрался на бугор, бывший между ними, Гуго уже скрылся и догнал Коклико, который бежал раньше, прихватив и сумку с кроликами. Ветер сильно раскачивал деревья и кустарник, и оба товарища исчезли, как волчата, не оставив за собой никаких следов.
Маркиз тщетно искал на опушке леса хотя бы малейшую тропинку, чтобы броситься в погоню за беглецами; ветки били его по лицу, густая листва слепила глаза, острые шипы кололи со всех сторон.
– Мы еще увидимся! – крикнул он наконец громовым голосом.
– Надеюсь! – отвечал ему голос издали, донесясь по ветру через волны качающихся веток.
Гуго и маркиз должны были, в самом деле, встретиться.
В день рожденья и именин, Гуго, с позволенья матери, собирал своих товарищей, бродил с ними по полям и потом угощал их в какой-нибудь гостинице.
В Иль-ан-Ноэ была в то время гостиница, куда собирался народ во дни ярмарки; она соперничала в славе с Золотым Карпом в Сен-Жан-ла-Контале. Гуго выбрал как раз эту самую гостиницу Красной Лисицы, чтобы погулять в ней с друзьями, и заказал хороший обед, ударив с гордостью по карману, в котором звенели деньги, положенные Агриппой. Пока ставили кастрюли на огонь и накрывали стол, он побежал по деревне собирать лучший виноград и самые спелые фрукты на шпалерах.
Между тем подъехал маркиз де Сент-Эллис с собаками и с охотниками; с ним было двое или трое друзей и все они сильна шумели. Смуглый красавец-конюший, с грустным и гордым лицом, закутанный в белый шерстяной плащ, соскочил с лошади, взяв за узду лошадь маркиза, помог ему сойти.
Войдя в гостиницу с друзьями и с конюшим, маркиз закричал, стуча ручкой хлыста по столу.
– Ну, вы там! обедать! да поскорей! А ты, Кадур, забудь законы своего пророка против вина, ступай в погреб и принеси нам по больше старых бутылок из тех, что хозяин, как хороший знаток, прячет за связками хвороста.
Араб, не отвечая ни слова, медленно вышел.
Маркиз в эту минуту увидел накрытый скатертью стол и расставленные тарелки. Девушка с голыми руками принесла суповую чашу, из которой выходил аппетитный пар.
– Чёрт возьми! – сказал маркиз, – это просто волшебство какое-то, нам и ждать было некогда.
И он храбро сел за стол и протянул стакан, чтоб ему налили пить.
Служанка немного было замялась, но, получив поцелуй в щеку и деньги в руку, ушла улыбаясь.
– А мне что за дело? – сказала она; – пусть сами разбираются, как знают!
Когда Гуго возвратился и увидел, что за его столом сидят уже другие, он очень вежливо заявил свои права.
– Идите своей дорогой, любезный! – отвечал, не глядя на него, маркиз с набитым ртом.
– Господи! маркиз! – сказал Коклико, узнавши с трепетом его голос.
Но Гуго повторил свои слова настоятельней: он заказал обед, он заплатил за него; обед принадлежит ему. Маркиз обернулся и узнал его.
– Э! – сказал он, меряя его глазами, – да это – охотник за кроликами:
– Пропали мы! – прошептал Коклико.
А маркиз, наливая свой стакан, продолжал невозмутимо:
– Ну, счастлив твой Бог, что ты являешься в такую минуту, когда я вкусно ем и не хочу сердиться! Обед очень не дурен… И за это славное вино я, так и быть, прощаю тебе обиду там, на опушке леса… Бери же себе кусок хлеба и убирайся!
Кадур вошел в эту минуту и, проходя мимо Гуго, сказал ему тихо, не смотря на него:
– Ты слабей, чем он, смолчи… молчанье – золото.
Но Гуго не хотел молчать; он начинал уже горячиться. Коклико тащил его за рукав, но он пошел прямо к столу, и, ударив рукой по скатерти, сказал:
– Все, что есть на ней, принадлежит мне; я своего не уступлю!
– Я такой уж болван, когда сила не на моей стороне, я ухожу потихоньку, – шептал Коклико. – Черномазый-то конюший – истинный мудрец!
На этот раз и маркиз разразился гневом. Он тоже ударил кулаком по столу, да так сильно, что стаканы и тарелки зазвенели, и крикнул, вставая:
– А! ты хочешь, чтоб я вспомнил старое?… Ну, хорошо же! Заплатишь ты мне разом я за то, и за это!
– Ну, теперь надо смотреть в оба! – проворчал Коклико, засучивая рукава на всякий случай.
Маркиз сделал знак двум слугам, которые бросились на Гуго; но он был сильней, чем думали, и одним ударом свалил обоих на пол.
Кадур подошел скорым шагом к маркизу и сказал:
– Не позволит ли мне господин поговорить с этим человеком? Он молод, как и я, и может быть…
Но маркиз оттолкнул его с бешенством и крикнул:
– Ты! убирайся, а не то я пришибу и тебя, неверная собака!
И обращаясь к слугам:
– Схватить его, живого или мертвого!
Охотники бросились на Гуго; Коклико и несколько товарищей кинулись к нему на помощь; слуги друзей маркиза вмешались тоже в общую свалку. Один Кадур, сжав кулаки, держался в стороне. Посредине залы, между опрокинутыми стульями, удары сыпались градом. Сидевшие за столом громко смеялись. Товарищи Гуго были и ростом меньше его, и гораздо слабей; некоторые бросились вон; другие, избитые, спрятались по углам; Коклико лежал уж без чувств на полу. Гуго должен был уступить силе и тоже упал. Все платье на нем было в клочках; его связали веревками и положили на скамье.
– А теперь – моя очередь, сказал маркиз; – такой скверный негодяй, как ты, стоит хорошего наказания… Вот тебя сейчас выпорют, как собаку.
– Меня! – крикнул Гуго и сделал отчаянное усилие разорвать давившие его веревки.
– Ничего не сделаешь, – возразил маркиз: – веревки вопьются тебе в тело прежде, чем лопнут.
И в самом деле, вокруг кистей его рук показались красные полосы, а самые руки посинели.
Между тем, с него сорвали платье и ремнем привязали ему крепко ноги и плечи к скамье, растянув его спиной кверху.
Один из охотников взял в руки длинный и гибкий ивовый прут и несколько раз свистнул им по воздуху.
– Бей! – крикнул маркиз.
Глухой стон, вырванный скорей бешенством, чем болью, раздался за первым ударом. За третьим – Гуго лишился чувств.
– Довольно! – сказал маркиз и велел развязать ремень и веревки и прыснуть ему в лицо водой, чтоб принести в чувство.
– Вот как наказывают школьников, – прибавил он.
– Маркиз, – сказал Гуго, устремив на него глаза, налитые кровью, – напрасно вы меня не убили: я отмщу вам.
– Попробуй! – отвечал маркиз с презрением и сел снова за стол.
Гуго возвращался в Тестеру, как помешанный. Жилы у него надулись, виски бились, в голове раздавался звон. Он спрашивал себя, неужели все это было с ним в самом деле: эта встреча, брань, борьба, розги?… Он весь вздрагивал и крики бешенства вырывались у него из груди. Коклико тащился кое-как, вслед за ним.
Когда Гуго прошел уже мимо последних домов деревни, он услышал за собою шаги бежавшего человека. Он обернулся и узнал араба; белый бурнус его развевался по ветру; он скоро догнал Гуго и, положив руку ему на плечо, сказал ему:
– Ты был храбр, будь теперь и терпелив. Терпенье – это червь, подтачивающий корни дуба, это капля воды, пробивающая скалу.
Он снял свою руку с плеча Гуго и бросился назад, завернувшись в широкие складки своего бурнуса.
Агриппа первый увидел Гуго и был испуган выражением отчаяния на его лице; прежде, чем он раскрыл рот, Гуго сказал ему:
– Оставь меня, я прежде хочу говорить с матушкой.
Он побежал к ней в комнату. Графиня ахнула, взглянув на него: пред ней стоял граф Гедеон, каким он бывал в минуты сильного гнева. Гуго бросился к ней и хриплым голосом, без слез, с глухим бешенством рассказал ей все, что случилось в гостинице Красной Лисицы, спор, борьбу, удары и обморок свой, заключивший порку.
Графиня де Монтестрюк страшно побледнела. Она схватила сына за руку и спросила:
– Ты отмстишь за себя?
– О! да, клянусь вам!
– Не клянись! я это вижу по твоим глазам… но – подожди!..
Это слово, напомнившее ему слово Кадура, заставило Гуго подскочить на мест.
– Ждать!.. когда там наверху есть десяток шпаг, не считая той, которая висит в головах моей кровати и покрыта пятнами крови по самую рукоятку!
– Подожди, говорю я тебе: месть – такое кушанье, которое надо есть холодным.
Графиня положила руку на голову сына, подумала с минуту и продолжала:
– У тебя течет в жилах благородная крови следовательно, ты должен мстить со шпагой в руке, это ясно. Но ты не должен пасть в этом поединке первым! Что сталось бы со мной, если б он убил тебя, этот маркиз? он взял бы у меня еще сына после замка!! нет!.. нет!.. Но если бы и ты всадил ему шпагу в грудь, и этого было бы еще мало!.. Где же было бы страданье, где ж было бы унижение?… Что ты сам перенес, надо, чтоб и он перенес это же самое и таким же точно образом.
– Но как же это сделать?
– Случай хоть и хромает, но все-таки приходит!.. Когда человек с твоим именем получает благодеяние, он воздает за него сторицей; когда он получает оскорбление, он возвращает его вчетверо!.. Несколько месяцев позднее или раньше, что-ж это значит? Карауль, ищи; своим терпеньем ты еще докажешь, что у тебя воля и долгая, и упорная… Готовься… не отдавай ничего случаю… думай только о том, как бы победить… И знаешь-ли, почему я говорю тебе с такой суровостью, сын мой? Потому, что ты носишь имя, у которого нет другого представителя и защитника, кроме тебя, и ты один отвечаешь за это имя; потому, что твой долг – передать его без пятна тем, кто родится от тебя, таким точно, каким ты получил его от своего отца, умершего со шпагой в руке, потому, что ты только еще вступаешь в жизнь и дурно бы вступил в нее, если б не отмстил тому, кто нанес тебе смертельное оскорбление… Надо, чтобы по первому же твоему удару все узнали, от какой крови ты происходишь… Да! моим голосом говорит тебе дух отца твоего… Повинуйся ему… Маркиз этот, говорят, опасный человек… надо, значит, чтобы рука твоя приучилась еще лучше владеть шпагой, надо изучить все уловки… Ищи средств, составляй план; а когда придёт час, когда ты будешь уверен, что он у тебя в руках, – тогда вскочи и порази!
Из всего страшного отчаянья, подавлявшего Гуго еще за минуту, на лице у него осталась только синеватая бледность, да сверкающая молния в глазах. Волнение улеглось в нем окончательно.
– Вы будете довольны мной, матушка, сказал он: я буду ждать и поражу.