© Настова Е., 2017
© ООО «Издательство «Э», 2017
1
«Всё дело в том, – думала она после, – что у него было слишком маленькое тело. Маленькие руки и ноги в смешных ботинках, один из которых слетел во время падения, открыв грязную детскую ступню». Да, всё дело в этом: ей показалось, что это – ребёнок.
Она вышла из автобуса. Огляделась. Отметила, что отсюда рукой подать до реки. Когда она собиралась сказать Ивану, как это здорово, что они выбрались за город, раздался крик и одновременно какой-то звук. Звук оборвался – крак! Будто пластмасса треснула.
Они обернулись и увидели… В тот же миг Наталья бросилась туда…
Какой её запомнила эта женщина, Крис? Вот Крис видит маленького неподвижного человека (скорее всего, ей представилось то же, что и Наталье, – ребёнок). Женщина в сарафане, из-под которого ползут бретельки купальника, стоит на коленях, и, наверное, её лицо при этом безобразно кривится…
Позднее Наталья много думала об этих минутах; тогда Крис смотрела на неё через стекло, а Наталья не чувствовала её взгляда. В этих минутах что-то было – своеобразное величие, быть может? Когда судьба делает паузу, раздумывая, повернуть людей друг к другу затылками или всё же столкнуть лбами? Где-то, в каких-то неведомых горних сферах, качалась-покачивалась Натальина жизнь на единственных точных весах, и стрелка колебалась между «изменить» и «оставить всё как есть»…
Да, в этом есть что-то удивительное и ужасное одновременно – когда движение одной жизни становится для другой тем же, чем шар для кеглей в боулинге. Шар летит по собственной траектории, но кегли от его движения падают, сыплются, сбивая друг друга…
Если бы они не стали свидетелями несчастья, этот день был бы другим. Он запомнился бы им безмятежной радостью дня вдвоём, первого – после месяца встреч почти на бегу.
Утром она проснулась, проверила список продуктов, которые нужно купить по дороге. Вещи для пикника стояли в прихожей. Наталья натянула на себя трусики от купальника и несколько раз повернулась перед зеркалом. Подумала: «Тридцать три, и прекрасное тело, лёгкое, сильное. Крепкая грудь нерожавшей женщины…» В этом месте, правда, свет наступившего дня померк в Наталье, будто выключателем щёлкнули. Она ещё покрутилась в прихожей, потом стянула белье и пробежала к Ивану. Хотелось чувствовать себя желанной, и она надеялась, что желание мужа вернёт ей светлое настроение пробуждения.
Спустя пару часов они стояли у лотка с мороженым. Наталья взяла полотенца, Иван держал пакеты с едой, и, пока ждали автобуса, он то и дело, словно бы невзначай, касался её то плечом, то рукой, а один раз, сделав вид, что сдувает пылинку с её волос, на секунду прижал к себе. На секунду, но ещё раньше к ней вернулось ощущение, что мир устроен добротно и правильно. Они купили эскимо, перекинулись парой слов, пока ели. Наталья пошутила, вспомнив любимую поговорку Ивана-студента: мы не ищем лёгких путей, и если заниматься любовью, то – в гамаке… Иван посмеялся: а вот как раз в гамаке – ни разу, за десять-то лет…
Они приехали на стоянку пригородных автобусов. Место для пикника было выбрано заранее – берег небольшой речки за городом, недалеко от конечной остановки. Иван в детстве ездил сюда с матерью и хорошо знал местность. За столько лет берег превратился в культурный пляж, навезли чистого песка, оборудовали спасательную станцию и прокатный пункт, где можно взять лодку, шезлонги и большой пляжный зонт. Но Иван с Натальей предпочитали проходить мимо благ цивилизации. Они углублялись в кусты, шли небольшим леском и через полчаса выходили на тихую поляну. Эту поляну они открыли несколько лет назад, когда пригородный пляж стал пользоваться популярностью.
Они стояли в центре, ждали автобуса и всё ещё были под впечатлением от утреннего секса. Всё в этом дне – яркий свет, люди, на которых была лёгкая одежда, открывающая много тела, сочная листва деревьев – казалось ей наполненным их любовью друг к другу. Наталья попыталась представить, что было бы, будь её мужем кто-то другой, не Иван, или как она чувствовала бы себя, будь у неё любовник. Радовалась бы она сексу с ним так же, как близостью с Иваном, или испытывала вину за измены? Она сказала ему об этом, и он ответил, что почувствовал бы чужого и тогда убил бы её. «А если бы у тебя появилась любовница?» – поинтересовалась она. От изумления у него чуть приподнялась бровь: «У меня?..» Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
Потом они сидели, плотно прижатые друг к другу узким сиденьем. Иван заговорил о станках. Он преподавал в технологическом университете и Русско-немецком учебном центре теорию и практику обработки металлов, заведовал технической частью разработок и любил поговорить о работе.
Вышли на конечной остановке. Пропустили автобус, который двинулся на стоянку. Вот эти минуты она и назвала после точкой отсчёта vita nova. Это было начало и одновременно конец. Целый кусок её жизни, большой и важный этап отсчитывал финальные минуты. Если бы Наталья знала это, она подвела бы итог своему браку. Десять лет их совместной жизни прошли в любви и заботе друг о друге. Была соперница, которая занимала много времени ее мужчины, но это была лучшая из соперниц – работа. Наталью это устраивало, потому что «соперница» позволяла ей заниматься малооплачиваемой (зато и необременительной) деятельностью и иметь достаточно времени, чтобы вести домашнее хозяйство. Такой распорядок не давал им привыкнуть друг к другу, и их сексуальная жизнь оставалась яркой и волнующей, а то немногое время, которое они проводили вместе, наполнялось особым смыслом.
Они жили в трёхкомнатной квартире, доставшейся Ивану от матери, в благоустроенном районе; одну комнату целиком занимал кабинет и библиотека. Жили спокойно: продвижение Ивана по службе, редкие вечеринки с друзьями, предсказуемый бюджет и запланированный отдых. И хотя у Натальи было о чём сожалеть и о чём мечтать, ее сожаления были добротно упакованы в материальное благополучие.
Мечта обывателя – так определяла свои будни Наталья. Иногда в эти слова она вкладывала удовлетворение, нередко – горечь, но чаще всего – мягкую иронию.
Что же делал Иван, когда Наталья стояла на коленях перед сбитым человеком?
Иван после рассказывал, что в первую секунду, когда он увидел лежащего на асфальте мальчика (он тоже думал, что это мальчик) и то, как Наталья бросилась к нему и кинула свои руки в кровь и грязь, его затошнило. Он ничего не мог поделать – его выворачивало наизнанку. После, вытерев лицо полотенцем из брошенной Натальей сумки, Иван прошёл метры, отделявшие его от места происшествия. Он услышал, как Наталья сказала:
– Это не ребёнок!
Ивана поразило, что в голосе жены звучит облегчение.
Наталья перевернула жертву на спину, и стало понятно, что это взрослый человек. На вид пострадавшему было лет пятьдесят или чуть больше. Он был карликом. Джинсы и рубашка с рукавами скрывали повреждения тела, но кровь, текшая из разбитого виска, не оставляла сомнений, что мужчина мёртв; крови было много. Она уже загустела, а Наталья всё сидела на асфальте и, щурясь, смотрела в сторону. Рядом с ней, свесив руки по сторонам тела, стоял водитель «Лендровера».
Вокруг вмиг образовалась толпа, и сразу стало шумно. Люди ахали, причитали, кто-то заплакал, кто-то набросился на водителя. Но нашлись те, кто решительно заступился. Они видели, как карлик бродил за остановкой и вдруг прыгнул под колёса машины… Иван поднял Наталью и повёл к обочине.
Вот тут-то наверняка Крис их и увидела. Возможно, Ивана она увидела раньше, но не связывала с Натальей. А тут ей ударили по глазам его руки, бережно поддерживающие жену, выражение тревоги на лице… И Крис не стала выходить из машины.
Они сидели на траве; солнце палило нещадно, и струйки пота стекали у Натальи по спине между лопаток, она жалела, что надела купальник, а не бельё. Дома думалось, что на берегу они сразу разденутся, не хотелось терять время на переодевания, а теперь было душно, противно.
Иван сходил к толпе. Когда он вернулся, лицо его блестело, по майке расплывались влажные пятна.
– Он был местной достопримечательностью, – сказал Иван, – мало того что карлик, так ещё блаженный. Жил в кочегарке, работал кочегаром. Безобидный дурачок. Его любили.
– Какой ужас, – тусклым голосом отозвалась Наталья. – Он что, хотел покончить с собой?
– Нет, вряд ли, – ответил Иван, – скорее, он сам не знал, чего хотел…
И вот так они сидели, хотя можно было уйти. Зачем они сидели? Ведь, строго говоря, они не были свидетелями, а в толпе имелись те, кто видел, как случилось происшествие. Наталья и сама не знала, зачем сидит, чего или кого ждёт. В тот первый миг, когда ей показалось, что сбит ребёнок, её охватило пронзительное, давно и надёжно упрятанное в глубинах памяти чувство личной трагедии, и теперь у неё не было сил, чтобы покинуть это место… Иван присел рядом.
А Крис тем временем смотрела на них через тонированное стекло.
Примчались машины «Скорой помощи» и дорожной полиции. Территорию оцепили, людей отогнали на обочины. Начались замеры, замелькали фотовспышки. Мужчина в форме закричал в рупор, чтобы свидетели происшествия остались, остальные разошлись и не мешали работать. Но никто не ушёл. Люди тянули шеи, чтобы рассмотреть, как на деле выглядит работа следователей ДТП. В воздухе висело возбуждение.
Кто-то подошёл к ним. Иван показал свое удостоверение заведующего кафедрой, которое всегда носил с собой. Их имена и адрес записали. Ивана пригласили прийти в такой-то день по такому-то адресу для дачи показаний; Наталью почему-то не пригласили. И опять никто из них – ни Иван, ни Наталья – не удивился просьбе, не отказался, не объяснил, что они-то как раз и не видели происшествия, а только лишь его последствия.
Иван вызвал такси.
Сидя на заднем сиденье, Наталья произнесла слова, которым суждено было стать пророческими:
– Я никогда этого не забуду…
К обеду они добрались домой, где всё было таким же, как они оставили, – небольшой беспорядок в прихожей, две чашки и две тарелки с вилками в мойке, косо поставленный чайник на плите. Будничная обстановка после пережитого показалась им странной.
Иван достал из пакета бутылку с вином, одну из двух, что они брали с собой на пикник. Разлил вино по бокалам, и они сели друг против друга.
Наталья поднесла вино к губам, но тут же поставила бокал. Всё было не так. Напряжение не отпускало, в горле стоял ком, и дрожали руки. Она подняла глаза и увидела, что Ивану тоже не по себе. Он поставил бокал, поднялся и потянул её из кухни. Она мгновенно поняла – в спальню.
Она закрыла глаза и, подчиняясь его движениям, вспоминала картинки из виденных когда-то эротических фильмов, но от этого становилось только хуже. Было страшно; она думала о том, как непредсказуема и хрупка жизнь, хотелось плакать и чтобы её пожалели. «О боже, сейчас он заметит, – думала она. – Боже, прости меня, сделай, чтобы он не заметил!» Так она молилась, а ей было холодно и хотелось в ванную.
Когда после всего они раскинулись по разным сторонам кровати, выравнивая дыхание, оставив посредине только руки, ладонь к ладони (рука к руке после – это был ритуал), Иван повернул к ней лицо:
– Люблю тебя.
Она заметила, что глаза у него влажные, и ей стало стыдно за своё притворство. Наталья подумала: пока человек способен любить – и физически любить, – человек молод, человек жив. Она угадала: Иван таким образом утверждал пошатнувшуюся веру в жизнь. И не его вина, что её способ восстановления душевного равновесия был не страстью, а теплом и близостью. Нет, не его вина, в этом нет ничьей вины, что родные люди не всегда совпадают…
– Люблю тебя, – повторил Иван.
– И я люблю тебя, – отозвалась Наталья.
Она ушла в ванную. Было слышно, как Иван включил в кухне воду и стал плескаться. Наталья усмехнулась. Любовь Ивана к порядку принимала подчас гротескные формы. Когда-то он вычитал, что если мужчина спит с одной и той же женщиной, то его член привыкает к среде её влагалища и становится со временем менее чувствительным. Хочешь сохранить чувствительность – быстрее смывай с достоинства следы пребывания в женском теле. Поэтому Иван не лежал с ней после секса. Он вскакивал и мчался в ванную и только потом возвращался для продолжения любовных игр. Вот и сейчас. Он уступил ей душ, но не смог подождать, когда ванная освободится, – обмылся в кухонной раковине. Наталья много раз объясняла, что для женщины самое важное – не половой акт, а то, что до и после, и после даже важнее, чем до. Всё, кроме после, с Иваном было приятным; после из-за его кошачьей чистоплотности – отвратительным.
Вымывшись, Иван разложил припасы, приготовленные для пикника. Наталья надела свежий халат, разлила по чашкам чай. Заваренный утром травяной чай набрал душистость, но, вдыхая его аромат, Наталья снова и снова вспоминала струйку крови, как она текла, огибая неровности асфальта, превращаясь из алой в грязно-красную, усталую и неживую. Будто тот человек не умер от удара, а вытекал кровью и умирал уже на асфальте, по каплям, по частям.
Молчание становилось невыносимым, и они заговорили. Иван рассказал, как услышал крик и обернулся, увидев, что Наталья бросилась туда. В первую минуту он только удивился, когда она упала на колени перед кем-то – из-за неё он не успел разглядеть, кто там был. А потом он увидел (будто показывали крупным планом) её руки – длинные, гибкие, обнажённые – и все в крови, в грязи, в какой-то, как ему показалось, слизи. И его стало рвать. Даже сейчас ему было стыдно за то, что он мучился приступом рвоты, вместо того чтобы бежать к ней. Он испытал потрясение от вида Натальи в такой обстановке.
– Это оттого, что ты для меня неземная, – смущённо сказал Иван.
Он опустился на колени и стал целовать её ладони. Она смотрела в его глаза, такие преданные, обожающие и виноватые, и думала о том, как правдиво и надёжно устроен Иван, он весь перед ней – и в силе, и в слабости. Ивану нечего скрывать, а у неё, в отличие от него, в шкафу лежит крепкий, прекрасно сохранившийся скелет. Наталья вздрогнула и, отгоняя незваных гостей, поспешно произнесла:
– Но как же страшно было, что он – маленький!
Иван поднялся с колен и подал ей бокал с вином.
Он рассказал, что узнал о Толике Евсеенко. Его, взрослого мужчину, так звали все, даже дети; Толик – потому что он был как ребёнок. Его любили, помогали, молодые перед поездкой в ЗАГС заходили в кочегарку, чтобы занести Толику угощение и получить от него не всегда связное напутствие, жители приносили ему продукты, одежду выросших детей. Была ли у него семья? Нет, ни детей, ни жены, ни родителей, и никто не мог вспомнить, откуда он вообще появился в микрорайоне. Иван говорил, что слышал разговор жителей. Им казалось, что Толик жил здесь всегда.
– Что теперь будет с водителем? – спросила Наталья.
– Разберутся, – уверенно ответил Иван. – Свидетелей много, никто не будет наказывать невиновного…
Вспомнили машины полиции и «Скорой», похвалили слаженную работу специалистов. Разговор перескакивал с одного на другое, обрастая деталями, окрашиваясь в новые тона. Теперь они говорили громко, перебивая друг друга, словно надеясь, что остатки напряжения вырвутся, как пар из кастрюли, – через речь. Им обоим уже было неловко перед всеми этими людьми – сбитым Толиком, водителем, экспертами и следователями, которые сейчас, наверное, занимаются происшествием, – за то, что они, придя домой, первым делом завалились в кровать. Ивану было неловко больше, чем Наталье: мало того что его вырвало в самый острый момент, так он ещё не смог отдать должное трагизму случая дома. Вместо того чтобы прочувствовать трагизм, он потащил жену в койку. Он хотел быть уверенным, что с ней ничего не случилось, что она – та же Наталья, которую он знал и любил столько лет, и не нашёл другого способа убедиться в этом… Теперь он жалел о своей поспешности.
Наталья угадывала внутренние метания мужа и чувствовала, как уходит напряжение, словно внутри разжимается кулак. «Он так любит меня, – говорил голос внутри её, – он любит меня больше всего на свете, а ведь я самая обычная женщина, да ещё и неудачница, и со скелетом в шкафу… а вот он, умница и талант, меня любит!»
Заговорили о детских страхах. Иван рассказал, как в первый раз летел на самолёте. Ему было десять лет, он крепко увлекался техникой и считал себя взрослым человеком. В отличие от других мальчишек не боялся ни грозы, ни темноты, и вообще не боялся ничего, чему мог найти объяснение. И вдруг, когда самолёт оторвался от посадочной полосы и пошёл вверх, Иван понял, что твёрдая, такая привычная земля его больше не держит, его накрыла паника. За жизнь он поборол этот страх, но до сих пор, устраиваясь в кресле во время очередного перелёта, вспоминал первый опыт и поёживался.
– В общем, нелепость, да и только!
– Как и все детские страхи.
– Не все, большинство, – поправил Иван.
– Ну да, большинство, – согласилась Наталья.
В отличие от мужа она летать не боялась – ну и что, что самолёты падают? Не чаще, чем на земле машины сбивают людей, но никто ведь не боится ходить по улицам. Вот как сегодня, например…
Зато Наталья до дурноты боялась вторжения незнакомцев. Много вечеров своего детства она провела в одиночестве: у отца часто случались ночные подработки, а мать работала по сменам, иногда она приходила домой за полночь или вообще утром. Тогда Наталья не могла глаз сомкнуть от страха. Ей мерещилось, что вот-вот входная дверь откроется и в неё войдёт Кто-то… Кто-то неотвратимый и ужасный…
– Я сидела на полу напротив двери и пялилась на неё, – рассказывала, смеясь, Наталья. – А иногда даже засыпала там, в углу. Мне всё казалось – тот, кто стоит за дверью, только и ждёт, чтобы я повернулась к двери спиной. А когда я отвернусь, он меня схватит!
Она встала и пошла в комнату, он потянулся за ней взглядом. В комнате Наталья села на диван. Иван пришёл следом, неся бутылку и бокалы. Отдыхая от потока речи, они выпили по бокалу.
– Только ты могла так поступить, – нарушил молчание Иван. – Только ты – кинуться к нему и трогать… Никакая другая женщина не вела бы себя так мужественно и непринуждённо.
«Да, – подумала она, – и мужественно, и непринуждённо, – но только там, на шоссе. А когда мы были дома, я смалодушничала. Я солгала тебе. Я сказала, что люблю тебя, хотя в тот момент не чувствовала любви».
Она поставила бокал на ковёр и потянула Ивана за руку, чтобы он встал. Он вскинул на неё удивлённые глаза, но подчинился. А когда он оказался над ней, Наталья обхватила Ивановы бёдра, повела большими пальцами по средней полоске строчки шорт. Глядя на неё сверху вниз, Иван добавил:
– А больше всего я люблю в тебе ясность…
Наталья стянула с мужа шорты вместе с бельём и подождала, пока он закончит переступать ногами. Потом, когда его ставший прозрачным взгляд снова вернулся к ней, медленно произнесла:
– Знаешь что? Я думаю так: мы с тобой стали свидетелями у-жас-но-го… Вот жил, жил человек, и умер, пусть он и дурачок… Какой урок мы должны извлечь из этого? Я думаю, мы должны…
Тут она запнулась, потому что ей показалось, что в такой обстановке, когда сама она сидит, раздвинув колени, а между колен стоит её муж, и при этом на нём совсем нет одежды, слова «мы должны жить на полную катушку» прозвучат неуместно.
– Сильно-сильно любить друг друга, – подсказал сверху Иван.
Наталья заглянула в глаза мужа, светло-карие, чуть навыкате, отчего на лице Ивана навсегда задержалось выражение лёгкого удивления, словно он начал удивляться, едва появившись на свет, да с тех пор так и не перестал. В зависимости от чувств, которые Иван испытывал, удивление могло иметь разные оттенки. Брезгливое удивление читалось на лице Ивана, когда он листал работы нерадивых студентов. Уважительное удивление – когда разговаривал с людьми знающими и опытными. Весёлым удивлением его лицо наполнялось во время встреч с друзьями, удивлением-недоумением – когда в его жизнь приходили неприятности. «А на меня он смотрит с удивлением-обожанием, – бегло подумала Наталья. – Да, так – с удивле-нием-обожанием. Словно говорит: ну надо же, ну бывает же!»
– Я говорю, мы должны извлечь такой урок, – повторил Иван. – Мы должны сильно-сильно любить друг друга.
– Хотя и не знаю, как можно еще сильнее любить тебя, – тут же добавил он. – Ты ведь это хотела сказать?
– Конечно, – поспешила согласиться Наталья.
Он хотел лечь на диван, но она помотала головой. Казалось, если она сейчас возьмёт всё на себя, то маленькая ложь о том, что она его любит, сказанная после секса, несколько часов назад ушедшая в неизменяемое прошлое, – сгладится. Она знала, что после оргазма скажет ему, что любит, и это будет правда, потому что она всегда в такие моменты испытывала прилив любви к нему и растворялась в этом чувстве столько минут, сколько проходило до его рывка в ванную. Поэтому Наталья взяла всё Иваново существо в свои руки, и он уступил. Потом они перебрались на диван, услышали скрип под собой, оба прыснули сквозь трудное дыхание, и в конце, конечно же, она сказала, что любит его, и он, счастливый, побежал мыться.
«А ведь моя жизнь идёт сильно не так, – внезапно подумала Наталья, глядя на голый зад мужа, – сильно не так идёт моя очень личная жизнь…» Мысль эта прозвучала в её голове конкретно и ясно; это был давно усвоенный вывод: она всегда приходила к нему после воспоминаний о скелете, что ж говорить о сегодняшнем дне…
«Очень личной жизнью» Наталья про себя называла свою внутреннюю жизнь – собственные эмоции и мысли. Этот мир она не делила ни с кем, никому о нём не рассказывала, но он определял её существо больше, чем что-либо. И в этом как раз мире, в «очень личной жизни», хранился у Натальи скелет. Заглядевшись на ягодицы мужа, Наталья вдруг почувствовала, как скелет зашевелился, и неожиданно для себя заплакала.
Вернулся Иван, испугался, утешал её, говорил, что на всё есть промысел Божий, что тот карлик был Божиим человеком, и ещё какую-то разную нёс нежную ерунду.
– Мы все дети Божьи, – сказала Наталья. Но слёзы вытерла.
– Может, гостей позовём? – нерешительно предложил Иван.
Наталья испытала прилив благодарности. Ей хотелось вернуть ощущение привычной благополучности, и одним из способов сделать это была возможность увидеться с хорошо знакомыми людьми.
Скоро они пили чай в обществе Сергея Ларионова, коллеги Ивана, и его жены Светы. Перед приходом гостей договорились, что не станут пересказывать происшествие, но не сдержались. Кто-то первым обронил слово – и обоих прорвало. Говорили, как обычно это делают семейные пары или близкие друзья, – перебивая друг друга, дополняя, уходя от логики повествования в сторону и забегая вперёд, сгущая краски, добавляя к месту и не к месту восклицания. Говорили больше для себя, чем для Ларионовых, в присутствии чужих впервые выстраивая последовательность впечатлений. Гости слушали внимательно, однако их реакция была совсем не той, на которую рассчитывала Наталья.
– Слушайте, а почему вы детей не заводите? – спросила Света, когда супруги замолчали.
– Тем более, Наташ, у тебя такая удобная работа… – добавила она, и в её тоне проскочили завистливые нотки.
Иван посмотрел на Наталью, а та – на него. Весь день, с первых минут происшествия, тема отсутствия у них ребёнка висела в воздухе, но ни один из них, щадя чувства другого, её не озвучил. И вот теперь эта чужая женщина…
– Мы ещё не готовы испытать счастье родительских обязанностей, – делано шутливым тоном сказал Иван. – Не то что некоторые! Ну-ка, расскажите, как вы растёте?
Гости оживились. Их малышу недавно исполнился год, и было о чём рассказать. Они с упоением делились своими открытиями, а Наталья, приклеив на губы улыбку, раскладывала по тарелкам куски пиццы, которую принесли с собой Ларионовы. Ей стало обидно, что они так подробно описали, как она бросилась к этому несчастному. Показалось, что она выдала самое сокровенное, а её порыв не был оценен и даже, возможно, был воспринят как неуместный. Она поймала себя на этих мыслях и вдруг поняла, что так оно и есть – самое тайное про неё выдал этот поступок, и, знай Иван больше, чем знает, он наверняка это понял бы. И Наталье стали неприятны Ларионовы, и пицца, и даже муж с его напускным оживлением, с его желанием скрыть от чужих, какую больную тему они затронули.
Спустя три часа Ларионовы стали прощаться. Их сын гостил в этот день у родителей Сергея, пора было его забирать.
– Кто же мог знать?.. – задумчиво сказал Иван, когда за гостями закрылась дверь.
– Ненавижу! – громко сказала Наталья. Ушла в ванную и накинула на дверь крючок.
Из ванной послышался плеск воды. Когда Иван деликатно стукнул костяшками пальцев по косяку, Натальин голос велел ему собраться: они идут гулять.
Остаток дня гуляли по городу. Бродили тихими улицами, зашли в парк и там целовались под старыми липами, корни которых выпирали из-под земли причудливо и мощно, так что даже верилось – это души мёртвых, корни мандрагоры. Посидели в кафе, где на столиках стояли плошки с плавающими в воде свечами. Чтобы убрать отзвуки боли, Наталья думала о том, как ей повезло с Иваном. Иван порядочный и надёжный, он умный и нежный, с ним хорошо в постели, он её обеспечивает…
Удовлетворённая этим выводом, она прижала к груди руку мужа, в кольцо которой была продета её рука. Он в ответ улыбнулся так светло и мягко, что она уже по-настоящему растрогалась.
Вечером она быстро уснула. Перед тем как уплыть в сон, подумала: «Как хорошо, что этот день уже закончился…»
Бедная Наталья! Откуда ей было тогда знать, что уходящий день был лишь началом событий, которые перевернут её жизнь?..