Подстольный мир
Подстольный, задиванный мир таинствен. Семилетняя Юля с упоением рисует. И вдруг: «Можно я полазаю? Поищу чего-нибудь на полу?»
В детстве мне часто снился один и тот же сон: в абсолютно пустой, стерильно чистой квартире я собираю грибы. Срываю их с плинтусов, кладу в корзину. Пространство, о котором заведомо знаешь, что оно пусто, оказывается наполненным.
Заглянула в комнату к детям. Они спят. Письменный стол (вход) завешен пестрой тряпкой. Заглянула в дом: игрушки тоже спят. Мышка уложена в коробку из-под обуви, на подушку, укрыта одеялом. Коробка – на поролоновом валике: мышка вознесена надо всем, ее только вчера подарили, она главная. Постоянные жильцы – обезьянка Яшка, ослик, кукла-растрепа – спят в ряд, не укрыты. Никаких дневных тарелок, бутылочек, ложечек – ночью дом ночной, спящий. Дом-спальня. Завтра, возможно, посуда-изгнанница займет свое место, обязательно на стене появятся картины, нарисованные игрушками, самую лучшую сработает мышка – если не выйдет из любимчиков.
Совсем другое – строить дома из кубиков или конструктора. Здесь все внимание обращено на экстерьер, поэтому дома дети под столом не возводят. Они «экстерьерные» и должны быть видны всем. Под столом-крышей создаются интерьеры, внутреннее пространство жизни. Это дело интимное. «Выпечка» куличей из песка и рытье канав подводит детей к возведению домов и их обустройству. По сути это тот же процесс освоения выпукло-вогнутого пространства.
Дети находятся в непрерывном процессе строительства. Построили дом, за ним следующий, глядишь, их уже целая улица. Улица города. А где же сам город? Улица обрастает светофорами, переходами, уже мало кубиков, мало деталей «конструктора», в ход идет домашняя утварь: ложка – фонарь, солонка – урна и т. д. и т. п. Разносортная фактура не препятствие.
Наши темпы освоения нового несоизмеримо ниже детских. Почему мы теряем темп? Может быть, потому, что мы растрачиваем массу энергии на сопротивление или приспособление к социуму. Мы, взрослые, не способны, как дети, жить настоящим моментом. Опыт прошлого тяготит нас, будущее пугает. И в какой-то момент мы обнаруживаем, что потеряли интерес к жизни: все так банально, нет ничего нового!
Ребенок не боится банальности. Такого понятия в его сознании не существует. Он не создает произведений искусства, он осваивает мир с помощью рисования линий, нанесения красок и создания пластических форм.
Два мальчика-близнеца трех с половиной лет красят бумагу. В самый разгар работы подменяю краски цветными мелками. Они не спрашивают, куда делись краски – с тем же энтузиазмом рисуют мелками. Они увлечены самим процессом: была белая бумага – стала цветной. Так и лепят – все равно из чего. Был ком – надавили пальцем – получилась вмятина. С другой стороны отщипнули – получился как бы след от пальцев. Страсть к переменам, к метаморфозам – вот что ими движет, а вовсе не создание картины или скульптуры.
На вопрос родителей «Что ты нарисовал (слепил)?» отвечают не задумываясь. С ходу включаются в другую, словесную игру. И свято верят: здесь огурец летает, крылатый, а тут машина в гараже. Еще интереснее рисовать так, чтобы бумага продырявилась, а потом смотреть в дырку, как в бинокль.
Дочь моих знакомых никого не пускает в свою комнату: там на полу – город. Где же он? Никакого города нет. Но стоит сделать шаг – голос предупреждает: вы что, не видите, тут же трамвай стоит! Родители девочки обеспокоены состоянием ее психики. Но с этим, насколько я понимаю, у нее все в порядке. Беда девочки в другом – у нее незаурядное воображение. А у ее родителей – уже заурядное. Не находя понимания в семье (ее держат за первостатейную лгунишку – «стоит напомнить про детский сад, у нее сразу и живот болит, и нога ноет, и в голове колет»), девочка затворилась в своем «городе» со своими предметами, кстати, не только воображаемыми – у нее много кукол, и с ними она прекрасно ладит, вдобавок изобрела язык, понятный только в ее «городе». Устному языку соответствует и письменный – он у нее тоже разработан, она обучает ему кукол.
Мышление детей метафорично. По определению М. В. Ломоносова, метафора – это «сближение далековатых идей». Дети без усилий сопрягают «далековатые идеи». Именно поэтому они с раннего возраста сочиняют стихи, песни, дома, дворцы, города и планеты. Сочинительство – их стихия. В нем рождаются образные модели мироздания.
Копая ямы, возводя дворцы на песке, укладывая кукол спать, дети постигают азы мироустройства. «Домики», которые нам, взрослым, так надоедает разбирать, – первая попытка моделирования пространства.
Получается, детям необходимо и то, и это, и пятое, и десятое. Как же, при нашей занятости, организовать такую среду, где разовьется и воображение, и мышление, и умение реализовывать «творческость» в реальных формах?
Парадокс в том, что детям от нас почти ничего не нужно.
«Можно я здесь порисую?» – спрашивает ребенок, а мы ему отвечаем: «Нет! У тебя есть свой стол, в столовой едят, а не рисуют!» Мы городим заборы из запретов: этого не брать, к этому строго-настрого не прикасаться и т. п.
Даже наши вопросы начинаются с «не» и «нет»: «У вас нет того-то и того-то?», «Не знаете, как пройти туда-то?», «Не подскажете, который час?» Мы как бы заранее предполагаем, что нужного предмета нет, что на вопрос нам не ответят.
Жизнь опасна, и мы предостерегаем: «Не прислоняться!», «Не трогать ручку крана!», «Не облокачиваться на поручни!», «Не ставить вещи на ступеньки!», «Не влезай – убьет!»
Зато один мой знакомый утверждает, что есть на свете такая страна, где на всех углах написано: «Гуляйте на здоровье!», «ЗДЕСЬ МОЖНО ВСЕ!». Шутит, наверное.