Глава 4. Лоскуты
Именно такими запомнились самодельные коврики, которые шили мои бабушки в те далекие годы моего детства, примерно полвека тому назад. Бесхитростные украшения имели практическое применение в качестве прикроватных ковриков или утеплительных подстилок на стулья, скамейки, в простонародье называемые «сидушками». Представляли они собой коврик из куска однородной ткани, на который нашивался узор из разноцветных лоскутов: обрезков шитья, кусков разных тряпок, остатков старой одежды, в общем, всего того, что давно следует выкинуть, но жалко.
Нечто подобное представляют собой воспоминания детства и юности, которые состоят из обрывков памяти, иногда ярких, иногда курьезных. Возможно, для многих они, как и те кусочки ткани ничего ценного не представляют – информационный хлам, рванье, который давно следует выбросить, но для меня они определенная ценность, словно те тряпки, нашитые на кусок полотна моей бабушкой.
Попробую собрать эти «лоскуты» и сшить такой «коврик». Это глава состоит из обрывков моей памяти, никак не связанных между собой логически, воспоминаний детства, а так как оно все-таки состоялось – мое детство, то и они имеют право на существование.
Самоволка
Дети существа необычайно любопытные. Не отягощенные багажом условностей и ограничений, зачастую именуемых жизненным опытом, в своих исследовательских стремлениях они заходят слишком далеко, порою пренебрегая осторожностью. Особенно если выпадают из под строгого родительского контроля.
Однажды, в возрасте четырех-пяти лет, в конце дня мама забрала меня из садика, и мы отправились по направлению к дому. Хотя я и был довольно самостоятельным, но по ее искреннему убеждению постоянно нуждался в опеке. По дороге мама разговорилась со встретившейся ей знакомой, как сейчас принято говорить – сцепились языками. Я же, не сильно заинтересованный их беседой, с безучастным взглядом плелся вслед за ними.
Не перестали они разговаривать, подойдя к нашему дому и я, изнывая от скуки, выписывал круги, ожидая, когда же собеседницы расстанутся. Беседа все не кончалась, когда мне надоело слоняться между ними, я стал потихоньку увеличивать радиус своих блужданий.
Так, не заметно для себя добрался до старого русла реки, которое протекало метров в двухстах от дома и представляло собой небольшой перекат глубиной сантиметров десять. Дело происходило летом, я забрел в реку и, как сейчас помню, от постоянного смотрения на воду у меня кружилась голова. Не удержав равновесия, я упал и намочил в воде штанишки. Понимая всю степень опасности сложившейся ситуации и неотвратимость наказания за мокрые штаны, я их снял и стал выжимать. Кроме того, изрядно замерз. В таком виде меня мама и застала на середине реки. Я обрадовался, но быстро осознал, что напрасно.
Увидев меня, она испытала смешанные чувства: страх исчезновения ребенка сменился радостью, радость быстро переросла в строгость, а та незамедлительно трансформировалась в гнев и, будучи педагогом, она быстро сориентировалась, выломав в ближайших кустах хворостину. Так в непрерывном контакте с импровизированными «розгами» я и добежал до самого дома. Как потом спустя много лет мама мне призналась, она сильно перепугалась, что я простыну. Думаю, что сечение хворостиной всю дорогу спасло меня от переохлаждения.
Вот так иногда женщины бывают увлечены разговором.
Маки для мамы
Мама – самый дорогой человек в жизни каждого из нас. Подарившая жизнь, бескорыстно жертвуя всем, что имеет, она готова отдать своим детям всю себя без остатка. Как больно и обидно, что понимать это мы начинаем только после того когда мама уходит. Невольно начинаешь вспоминать о не отданных долгах, недостаточно щедром внимании при ее жизни и сожалеть, сожалеть, сожалеть….
Цветы я своей маме дарил редко. Лесные первоцветы, подснежники, фиалки, ландыши. Скоротечная южная весна не позволяла это делать часто, а сирень росла под окнами нашего дома, и дарить ее казалось как то не с руки.
Окончив школу, я навсегда покинул родительский дом, но когда наведывался, по возможности старался подарить букетик роз, тюльпанов, гладиолусов или пионов, хотя удавалось это не всегда, в провинциальном городке нет цветочных салонов. Однако самый первый букет – подарок маме, я запомнил на всю жизнь.
К тому времени мне исполнилось лет пять или шесть. Скорее всего, мы с отцом возвращались с рыбалки или просто катались на велосипеде. Солнечный, слегка ветреный день радовал красками конца весны – начала лета. В сочно-зеленой, еще не успевшей сгореть под знойным летним солнцем траве, алыми каплями крови красовались маки.
У меня возникло непреодолимое желание нарвать этих прекрасных цветов маме, и я попросил отца остановиться. Сломив недолгое сопротивление его возражений, я опустился на землю и, не замечая отцовской улыбки, нарвал большой, на мой взгляд, букет. От безоблачного настроения я, казалось, светился счастьем. Сидя в самодельном сиденье, закрепленном на передней части рамы, я одной рукой крепко вцепился в руль, а другой гордо держал букет цветов.
Я вез своей маме маки!
Тревога появилась через несколько минут, с первым оторвавшимся лепестком. Дальше они начали сыпаться один за другим, унося с собой остатки солнечного настроения. На глазах появились слезы.
Дорога к дому оказалась не долгой, и уже через полчаса с мокрыми от слез глазами и виновато потупив взор, я протягивал маме пучок зеленых стеблей с маленькими головками на концах. Мне казалось невероятно горьким и обидным, что я не смог сохранить красоту, поделиться ею с самым дорогим человеком. Она взяла мой подарок и поблагодарила.
Мама улыбалась!
Красиво
Телевизор у нас появился одним из первых на улице. Он оказался моим ровесником и поэтому насколько я помню себя, настолько и телевизор. Один из первых «Рекордов», разумеется, черно-белый в большом фанерном ящике, правда, уже без линзы мне пришлось досматривать даже в институте. И хотя в те времена мы не могли и предполагать, что со временем появятся цветное телевидение, техническая мысль советской радиопромышленности не стояла на месте, а семимильными шагами следовала к прогрессу. Видимо поэтому, как промежуточный этап, свету явилось телевидение разноцветное.
Однажды отец принес домой небольшой рулончик целлулоидной пленки, которую, как он сказал, ему привезли на заказ. Трехцветная пленка, сверху вниз – синяя, желтая и зеленая размерами как раз подходила к экрану телевизора. Возможно, прогрессивная мысль конструктора полагала, что в случае, если по телевизору вдруг покажут пейзаж, где в указанном направлении будут расположены безоблачное небо, солнечный день и зеленая трава, этот сюжет автоматически будет транслироваться в цветном изображении. Мама сразу подвергла жесткой критике эту «телеприставку», на что отец возразил, что она ничего не понимает, а с пленкой будет красиво.
Однако когда он установил «приспособление» на телевизор, мы увидели странного цвета дикторов – желтолицых, с синими волосами, одетых во все зеленое. Посмотрев несколько дней на разноцветный экран, и так и не дождавшись желанного сюжета, где и небо, и солнечный день и трава совпадут по цвету с комбинацией на пленке, отец снял ее и выкинул, безжалостно расставшись с красотой.
Как я тонул
Гидрофобия. Эта разновидность страха присуща многим людям, особенно в детстве. Большинству с годами удается побороть этот недуг, но некоторые хранят свой страх перед водой всю жизнь. Как сейчас помню: я на озере с родителями. Стою по горло в теплой воде, а легкое ее движение, которое и волнением не назовешь, так и тянет хиленькое тельце на глубину. Резким движением рук отталкиваюсь от манящей опасности и, преодолевая сопротивление воды, в ужасе несусь к берегу.
Тонуть мне в своей жизни доводилось дважды. Первый случай вообще «мутный», так как я с полной уверенностью не могу сказать случилось ли это со мной на самом деле, сколько я ни спрашивал свою маму, так как дело было в детстве, она ничего по этому поводу не знала. Тем не менее, воспоминание очень яркое, хотя не думаю, что это результат синтеза подсознанием, типа дежавю. А выглядело это так.
Я, лет трех-четырех от роду, иду в составе детсадовской группы по берегу реки и неожиданно падаю в воду. Она смыкается у меня над головой, и я начинаю захлебываться. Чья-то рука, скорее воспитательницы, быстро вытаскивает меня за одежду или за волосы на поверхность. Вот и все коротко, но очень ярко, а главное не знаю – случилось ли это на самом деле. Что об этом случае моим родителям воспитатели могли и не доложить, в принципе тоже имеет свое объяснение.
Второй случай произошел несколько позже, когда мне исполнилось лет семь. К тому времени я уже владел, какими-то навыками плавания, уверенно держался на спокойной воде, но зачастую, оказавшись перед выбором плыть или не плыть, придерживался второго решения.
В горах прошли ливни и Малка, река на которой я вырос, значительную часть года не представлявшая никакой опасности, вспучилась и наполнилась мутной темно-коричневой водой. В один из дней пацаны принесли известие, что снесло мост, и мы, стараясь не пропустить столь знаменательное для маленького городка событие, дружно помчались смотреть на то, что от него осталось.
Выше по течению бурные потоки подмыли берега и упавшее в воду огромное дерево, увлекаемое стремительным течением, протаранило мост. Хилые опоры не выдержали и он, цепляясь за наш берег, развернулся на сорок пять градусов.
Сгрудившись на том, что осталось от переправы, мы смотрели, как грязное течение несло всяческий мусор. Под мостом и в обычное время глубоко, а сейчас, когда уровень воды в реке поднялся в несколько раз, это место представляло собой один сплошной омут. Взрослые пацаны, опираясь на накаченные автомобильные камеры – наиболее распространенное в годы нашего детства плавсредство, никак не решались лезть в такую пучину.
Как ни странно нарушить всеобщее оцепенение, помимо желания, довелось мне. Какой-то смельчак, набрался храбрости и… столкнул меня в воду. Я исчез в омуте. Интуитивно барахтаясь изо всех сил, я, все-таки, всплыл на поверхность и вздохнул воздуха, дальше, не переставая бороться за жизнь, стал делать попытки выбраться из водоворотов под мостом, непрерывно пытавшихся утащить меня под воду.
Оценивая мое положение, мальчишки постарше, бросили тяжелый резиновый мяч, которому по единодушному мнению предстояло добавить мне не плавучести. Точный бросок, безусловно, пришелся бы мне на пользу, но этот оказался прицельным и попал мне прямо в голову, «забив» под воду, как гвоздь ударом молотка.
Интуитивно цепляясь за жизнь, мне все же удалось выбраться из омута на течение, а уже оно, подхватив как щепку, быстро вынесло на перекат ниже моста, где русло реки расширялось, и глубина становилась меньше.
После того случая я уже никогда не боялся рек.
Международный скандал
Детство – закономерный этап практически ежедневных исследований и открытий в жизни каждого человека. Следует отметить, что недалеко от моего дома, в радиусе примерно километра находились лес и река, как магнитом притягивал большой, неизведанный пустырь. Разумеется, значительная часть этих достопримечательностей уже подверглась моему тщательному исследованию, однако оставалось еще множество потаенных уголков.
Мои родители в ту пору дружили с семьей корейцев, глава которой работал завучем в школе, к счастью не в той, где учился я, а его жена врачом в поликлинике. Иногда они встречались за общим столом по праздникам, что для меня абсолютно не представляло интереса. Мне тогда исполнилось лет восемь-девять, а по сему, статус обязывал присутствовать на подобных торжествах. Восторга по поводу очередного похода в гости я не испытывал, поскольку «похватав» чего-нибудь с праздничного стола, на правах старшего мне приходилось опекать и развлекать их дочь, пяти-шести лет отроду.
В тот день стояла теплая и сухая погода, скорее праздновали майские праздники или августовский день железнодорожника. Мне изрядно надоело ковыряться в игрушках подопечной и, предварительно испросив разрешения старших, мы подались на улицу. Их дом находился в радиусе того же километра и я естественно повел ее туда, где было интереснее мне, а именно на недостаточно изведанный участок пустыря.
Внимание мальчишки привлекало заболоченное искусственным путем место, которое образовывалось путем сброса сточных вод из находившейся невдалеке старой скотобойни. Я уже не помню, из каких источников пришла ко мне эта информация, возможно от отца, но не трудно догадаться, куда нас понесло.
Путь юных путешественников преграждала канава, через которую лежала доска, являющаяся логическим продолжением тропинки по маршруту нашей «экспедиции». Заполненная до краев, траншея сверху была покрыта толстой, засохшей на жаре серо-коричневой коркой грязи, потрескавшейся под жарким солнцем и напоминавшей киношный штамп, высохших пустынных водоемов, олицетворяющих жажду.
Интуитивно я остановился и попробовал носком ноги надежность доски. Та заколыхалась, давая понять, что опор не имеет, а просто плавает в заскорузлой на солнце грязи. Я это понял, а моя малолетняя попутчица нет. Предупредить ее я не успел, да она и не спрашивала, ловким маневром обогнула меня и шагнула на доску.
В одно мгновение девочка исчезла с головой, оставив на месте переправы и пустынного пейзажа поверхности канавы «полынью» черной зловонной жижи. Через доли секунды она вынырнула, и я принялся ее спасать, тем более что края канавы позволяли, просто протянув руку вытащить беднягу на берег.
От испуга и удивления она даже не плакала, только белки карих глаз, изредка моргая, резко выделялись на черном лице. Отплевываясь, она послушно быстро шла за мной. Брезгливо размышляя о том, что чертовски вымазался, когда вытаскивал ее из грязи, я старался меньше на нее смотреть, напряженно соображая на ходу, что бы такое придумать, чтобы меньше ругали. Сама же моя попутчица представляла собой нечто маленькое, черное, зловонное, пугающее встречных прохожих, которые в борьбе отвращения с любопытством, иногда пытались о чем-то с нами заговорить.
Заплакала девчонка только тогда, когда ее мать открыла нам дверь…, застолье оказалось испорченным. Виновным в происшедшем все единодушно признали меня, хотя я понимал, что подобный вердикт, по меньшей мере, несправедлив, ведь кто, как не я спас несчастную.
После этого случая, мои родители перестали общаться со своими друзьями.
Фалеристика
В детстве каждый что ни будь, да коллекционировал: кто марки, кто спичечные этикетки, я пробовал и то и другое. Но собирать, обмениваться, а затем часами разглядывать эти клочки бумаги большого интереса для меня не представляло.
Другое дело собирать значки, тем более что начало коллекции положил мой старший брат: уходя служить в армию, на почин он оставил мне свое собрание. «Жемчужиной» его коллекции заслуженно считался значок под названием «Сочи», по поводу которого брат ничего не сказал, когда я его расспрашивал о происхождении каждого экспоната. Поэтому историю появления в коллекции этого значка и некоторых других, мне довелось изучить самостоятельно.
А дело обстояло так. Перед армией Сергей работал учеником слесаря или токаря, точно уже не помню, да это и не важно. В силу того, что профессиональная деятельность связывала его с металлообработкой, брат имел возможность реализовать свою природную страсть к холодному оружию. Он сделал себе несколько ножей, представлявших собой предмет его гордости.
Прослыв оружейных дел мастером, Сергей принял заказ на изготовление ножа и в качестве предоплаты получил несколько значков, среди которых и присутствовал тот самый «Сочи». Заказ взял, предоплату получил, но, не успев его выполнить, ушел служить в Советскую Армию.
Заказчиками оказались два местных хулигана, которые в армию не попали по причине недостаточного возраста, а в школе не учились, потому что их уже выгнали. И, думаю, наши пути, вряд ли пересеклись, если бы не фалеристика.
В один из дней, дружки перехватили меня в школьном дворе и, объяснив ситуацию, потребовали либо нож, либо значки. Предложение не укладывалось в рамки разумного: расстаться с лучшими значками оставленными старшим братом, которые составляли гордость моей коллекции, со значком «Сочи»…. Естественно, что я отказался их отдавать.
Через несколько дней требования шалопаев повторились, и сухой, информационный обмен приобрел оттенки угроз физическим воздействием. Еще через несколько дней из-за моего нежелания расставаться со значками, полученными в «наследство» от брата, у меня появились первые «значки» на лице, полученные от неудовлетворенных заказчиков. Дальнейшие наши встречи начали принимать регулярный характер.
В конце концов, мои преследователи-фалеристы обнаглели до такой степени, что подловили меня в скверике, метрах в двадцати от дома. Очередная беседа о значках сопровождалась оплеухами, подтверждающими искренность их намерений в отношении моей несговорчивости. Мне их стоически приходилось сносить. Уклоняясь от одного из тумаков, боковым зрением я заметил, что от моего дома, на помощь, молча, бежит отец. В одно мгновение, переходя к активным действиям, я как клещ вцепился в обоих своих обидчиков, но они, почуяв опасность и заметив приближающуюся мне подмогу, вырвались и кинулись бежать.
Чувствуя за спиной спасительное дыхание отца, я бросился в погоню. Представьте себе картину: молча, бегут два семнадцатилетних лба, за ними, осыпая их угрозами, не отстает десятилетний пацан, и в подтверждение своих слов отпускает им по очереди пендели, в простонародье называемые «поджопниками», а всю эту процессию завершает отец мальчишки.
Последний эпизод поставил жирную точку в противостоянии сторон. Мои оппоненты не смогли перенести нескольких секунд позора и отстали от меня раз и навсегда, я же эти секунды воспринимал, не иначе, как собственный триумф и понял насколько дорога мне моя коллекция, особенно значок «Сочи».
Через несколько недель я встретил их в школьном дворе. Мой путь пролегал через компанию хулиганов, но завидев меня издалека, они перешли на другую сторону площадки и отвернулись. Моему ликованию не находилось пределов.
Однако всерьез заняться коллекционированием я так и не смог.
Я и музыка
Как правило, по отношению к музыке, человечество делится на две категории. К первой следует отнести тех, кто музыку создает. Это композиторы, исполнители, музыканты, певцы, барды и прочая братия. Таких не много, в противном случае музыка вряд ли сыскала себе место среди искусств – если бы ее создание оказалось доступным каждому. Она бы мало чем отличалась, скажем, от повседневной речи. Ко второй категории относятся тех, кто ее, в смысле музыку, потребляет – все остальное человечество. На протяжении всей своей жизни я считал себя исключительно потребителем музыки, хотя неоднократно мечтал оказаться в числе музыкантов.
Следует отметить, что судьба время от времени преподносила мне шансы стать знаменитостью, но я под тем или иным предлогом от них отказывался. В общем пути наши с музыкой хотя и пересекались иногда, но тесного союза с ней так и не сложилось.
Первое, по настоящему плотное знакомство с искусством состоялось благодаря брату. Следуя моде тех времен, мои родители купили баян и отдали их (брата вместе с баяном) в музыкальную школу. Разумеется, обучение его не ограничивалось только посещением храма Эвтерпы и значительная часть обучения приходилась на домашние задания.
Непрерывные занятия по несколько часов, фальшивые ноты и надоедливые, исполняемые в разных тональностях песенки про то, как во поле березонька стояла, не столько делали из него музыканта, сколько из меня неврастеника. Поэтому, когда по окончании Сергеем музыкальной школы мне мама попыталась всучить баян, с последующим походом по стопам брата, я, наотрез отказался и баян занял свое пожизненное место на платяном шкафу.
Другое дело гитара! Я с завистью смотрел на редкие в ту пору телепередачи про музыкантов, а когда показывали выступления гитаристов, я млел у экрана телевизора. О славе гитариста я грезил, глядя на пародийную фигурку из пластмассы или чуть не каждый день рассматривая инструмент в магазине культтоваров. В тот день, когда отец принес гитару, купленную по случаю у знакомого за пять рублей, я пребывал на «седьмом небе» от счастья.
Однако радость моя оказалась преждевременной. Гитара наотрез отказывалась играть и никакие мои попытки извлечь из нее что-либо членораздельное, успехом не увенчивались. Отец говорил, что гитару следует настроить, но у меня к тому времени закрался червячок сомнения, что дело вовсе не в настройке. Скорее всего, причина в цене. Разве может пятирублевая гитара играть как настоящая? На этом мой интерес к инструменту пропал, и подарок отца занял почетное место на стенке в углу комнаты.
Я помню времена, когда в начале-середине шестидесятых на летней площадке парка клуба железнодорожников играл духовой оркестр. Солидные дядьки с золотом блестящих труб по выходным и праздникам развлекали праздно гуляющую публику, танцы и праздничные демонстрации непременно сопровождались «медью» оркестра. Облик же самих оркестрантов казался чем-то недосягаемо фантастическим.
Поэтому, когда в классе четвертом мне кто-то предложил записаться в духовой оркестр, я призадумался. Конечно же, к тому времени я уже перерос очарование помпезностью «духовиков», но уже начинал понимать значение денег в этой жизни. И в принятии решения в пользу большой музыки немаловажную роль сыграли меркантильные интересы.
Без духовой музыки в ту пору не обходилось еще одно мероприятие – похороны. Как мне объяснил приглашавший, «лабать жмура», то бишь играть на похоронах очень выгодное дело. Оркестранты брали за свой скорбный труд немалые деньги, а работы то всего – час-два и обчелся, не стоило сбрасывать со счетов и бесплатный обед с выпивкой на поминках. В общем, это оказалось весомым аргументом для моего очередного похода в искусство.
Пожилой, но еще живой руководитель оркестра, всклокоченной внешностью слегка смахивавший на Вольфа Мессинга быстренько протестировал меня на наличие музыкального слуха. Отстучав торцом карандаша по крышке стола бесхитростный мотив матросского танца, я с любопытством разглядывал висящие на стенке инструменты. Какой из них станет кормильцем в будущем моем похоронном искусстве?
Я не допускал мысли, что мне достанется какой-нибудь корнет или тромбон, я согласен был на инструмент попроще, но тот, на котором остановился выбор маэстро, превзошел все ожидания. Им оказался барабан. Да-да, именно тот огромный барабан, который следовало носить на широкой лямке впереди себя. Барабан с медными тарелками и деревянной, обтянутой войлоком колотушкой. И хотя барабанщик в духовом оркестре выгодно отличался среди других оркестрантов, буквально солировал, даже я со своим далеко не маленьким ростом выглядел рядом с этим монстром нелепо.
Этот день оказался единственным, когда я выступал в духовом оркестре.
Менты
Двадцать третье февраля всегда отмечался как мужской праздник. Правда во времена моего детства и юности он назывался несколько иначе, но суть его от этого не менялась.
Мои родители гостили у друзей, а мой возраст (уже семнадцать), формально освобождал меня от необходимости составлять им компанию. Вдыхая свежий воздух приближающейся весны, я бродил по пустынным вечерним улицам. В руках тихонько «мурлыкал» приемник, а я прогуливался и неспешно размышлял, пребывая в уютном настроении безмятежного спокойствия и обаянии «Радио Монте-Карло».
Неожиданно ко мне подрулил милицейский мотоцикл, за рулем которого сидел человек в форме, а на заднем сиденье в штатском. Последний, соскочил со своего места и стремительно приблизился ко мне:
– Ты сейчас был на вокзале? – спросил он, – Где второй?
Я напряженно пытался переключиться из благостного расслабленного состояния, в котором пребывал еще минуту назад, в состояние конструктивного диалога. Мои неожиданные собеседники явно торопились задержать кого-то по горячим следам, а красноречивый запах перегара, говорил о том, что защитникам правопорядка приходится работать и в праздничные дни.
Ночная темнота внезапно озарилась искрами, ярким снопом брызнувшими из моих глаз. Это оперативник, видимо, решил оказать мне посильную помощь в мыслительном процессе. Чудом, удержавшись на ногах, от внезапно полученного профессионального удара, я начал понимать, что меня торопят с ответом и, глядя на своего собеседника, откровенно сказал:
– Нет, я один.
Подскочивший человек в форме, окинув меня внимательным взглядом с ног до головы, резюмировал:
– По-моему это не он, тот постарше был. Поехали.
Мой собеседник в штатском, с которым у нас уже начали складываться отношения взаимопонимания, дружески положил мне на плечо руку и миролюбиво, явно рассчитывая на понимание, промолвил на прощание:
– Видишь, обознались. Ну, бывай.
Прыгнув на мотоцикл, они скрылись в темноте, видимо искать тех двоих, которые еще недавно находились в километре от нас на вокзале и кто таким вероломным способом оторвал их от праздничного стола. Я же, выломал из ближайшей лужи кусок льда и, приложив его к пылающей щеке, быстрыми шагами поторопился домой.
На следующий день я выглядел героем среди одноклассников, да и учителя не оставили мою внешность без внимания.