В лабиринтах памяти. Студент – это состояние души!. Глава 8. Арбузы (Е. А. Беляков)

Точнее было бы назвать эту главу – картошка. Почему именно картошка? Вообще советского человека с этой уроженкой Америки, завезенной к нам Петром Великим, связывало очень многое. Сравнительно недорогая, неприхотливая культура покорила огромные просторы Страны Советов, быстро прижившись в качестве национального кушанья на столах большинства полуголодных строителей Коммунизма.

Уже с детства, задорной пионерской песней, нас программировали на пожизненный союз с популярным корнеплодом:

Не случайно в советское время картошка оказалась символом принудительных бесплатных работ по уборке урожая корнеплода-кормильца, на бескрайних просторах полей советских колхозов и совхозов. Надо отдать должное касалось это и других сельскохозяйственных культур, например, мне в школе приходилось участвовать в уборке винограда и кукурузы, но в историю почему-то любые эти работы вошли под названием «картошка».

Возможно, ближе к Москве она представляла доминирующую сельхоз-культуру, а политика Коммунистической партии и правительства формировалась на ближних полях боевых действий в борьбе за урожай. Вспомним, например В. Высоцкого:

Товарищи ученые! Доценты с кандидатами!

Замучились вы с иксами, запутались в нулях!

Сидите, разлагаете молекулы на атомы,

Забыв, что разлагается картофель на полях.

И если в этих битвах доставалось даже светилам науки, то, что уж говорить о студентах. Их гнали в первых шеренгах этих халявных легионов, закрывая хилыми, полуголодными телами дыры социалистической экономики. Мой знакомый учился в советском тогда Таджикистане, им доставалась своя «картошка» – хлопок. По его рассказам, сбор хлопка представлял собой каторжный труд в угоду амбиций партийной элиты союзной республики, зарабатывавшей свои звезды героев социалистического труда посредством рабской, дармовой рабочей силы интеллигенции.

К чему это я? Да к тому, что на уборке именно картошки, мне к счастью побывать не пришлось никогда!

На границе лета и осени семьдесят пятого мы с Вовочкой в назначенный день появились в условленном месте сбора. Жаркие августовские дни пусть и утомляли еще зноем на солнцепеке, но уже несли в себе едва уловимые признаки приближающейся осени. Расположившись в тени, приятно обдуваемые прохладным ветерком, мы ждали автобус, который повезет на знакомство с основами студенческой жизни. Состоялось оно где-то на границе Ростовской области и Украины, недалеко от городка Матвеев Курган в совхозе с оптимистическим названием «Прогресс».

Им оказалось небольшое село в несколько десятков дворов, с правлением, небольшим общежитием и магазинчиком типа «все в одном». В состав совхоза входили тысячи гектаров возделанных земель, МТС, ток и полевой стан со столовой, в которой нас кормили три раза в день.

Мы шли по безлюдному селу, как бойцы оккупационных войск. Группу приезжих молчаливо разглядывали глазницы окон и нахальные, беспринципные гуси. Сколько человек составлял наш десант, точно не помню, думаю, человек двадцать-двадцать пять вместе с преподавателем, молодым лет тридцати пяти, крепким, мускулистым, коротко стриженым мужичком, с которым у нас сразу сложились позитивные, доверительные отношения.

В день приезда ознакомились с фронтом работ. Нам предстояло заниматься уборкой арбузов и, в качестве акта доброй воли, за дополнительную плату выкопать колодец недалеко от столовой. Забегая вперед, колодец оказался очень глубоким и трое наших ребят, во главе с преподавателем, едва успели его вырыть до конца смены. Нас же бросили в поле на уборку урожая.

Трехразовое питание структурировало дневное время, а в промежутках между приемами пищи нам приходилось работать. Скажу сразу, хотя мне и не доводилось убирать картошку в закрома Родины, но все-таки частным порядком я ее убирал и разница между картошкой и арбузом не соизмеримая.

Во-первых, арбуз крупнее любой картофелины, во-вторых, он весь на поверхности земли, ровной и плотной, слежавшейся за летние месяцы как асфальт. Поэтому уборка арбузов скорее напоминает футбольную тренировку: их просто, не нагибаясь, скатываешь ногами в кучу, а как только подъедет машина, забрасываешь в кузов по схеме двое в кузове, четверо на земле. Вот и вся премудрость – чистый спорт, многоборье.

Среди нас находились старшие, уже отслужившие в армии, ребята. Разница в два-три года добавляла авторитета и уважения. Петр Иваныч Шиптенко, коренастый среднего роста, спокойный и немногословный, сразу завоевавший титул «бугра» и Вова Суторма, рослый, худощавый в меру разговорчивый интеллектуал, кстати, с обоими, после этого совхоза судьба связала меня на все годы обучения в институте.

Надвигалась осень и сентябрьские ночи напоминали о себе ощутимой прохладой, арбузы на поле к утру остывали, радуя нас после завтрака десертом из охлажденной, медовой мякоти. Как-то спонтанно, в нашем дружном коллективе сам по себе родился замечательный ритуал. Сытно позавтракав, мы выходили на поле и, выбрав самый большой, достойнейший согласно всеобщему мнению, арбуз, рассаживались вокруг, поместив его в центре. В качестве стульев, естественно использовались собратья зеленой ягоды.

Петр Иваныч доставал большой складной нож и разрезал жертвенный плод, постепенно одаривая каждого из присутствующих, в соответствие с его заслугами, саном и положением в нашем сообществе. При этом указывались достоинства и недостатки каждого из «поощряемых». В связи с тем, что дольки получались не одинаковыми, либо, по мнению участников, возникали моменты необъективности или предвзятости, появлялись обиды, ропот, а иногда и открытые выплески недовольства, в виде замечаний и брюзжания. На что Петр Иваныч лишь саркастически улыбался, иногда комментируя свои действия. Рождалось чувство обиды и несправедливости.

Управившись с наградной долькой ритуальной ягоды и неспешно перекурив, все вставали и с радостным матерком, разбивали ребром ладони арбуз, который только, что служил опорой для тела, утоляя жажду и амбиции, сердцевиной этого божественного плода. Затем весело приступали к работе.

Курировали весь процесс нашей службы Родине два пожилых армянина, которые на самом деле являлись арендаторами полей занятых под арбузные плантации. Они, возможно, не разбирались в бессмертных трудах Маркса и Энгельса, лежащих в теоретическом фундаменте социалистической экономики, зато точно знали, как вырастить арбуз в засушливых степях Ростовской области. Впрочем, никаких трений между нами и нашими «надсмотрщиками» не возникало и, когда они ходили между нами с ружьями наперевес (ночами землеробы охраняли поле), это вызывало среди нас здоровый смех.

Наша работа синхронизировалась с приезжавшими за арбузами машинами, а так как в том далеком семьдесят пятом деятельность социалистической экономики в области сельского хозяйства привязывалась к распорядку работы городских магазинов, то ближе к концу дня мы уже освобождались. Это, в свою очередь порождало новую проблему, наличие ничем не занятого времени. А так как трудовой день не отбирал у нас и части энергетических ресурсов, к вечеру оставались не израсходованными значительные их запасы. Особенно энергии сексуальной.

Утилизировать излишки последней возможности не находилось, поскольку, еще раз повторяю, местного населения мы, практически не встречали. Бесцельно слоняясь по вечерам, мы тщетно пытались себя чем-то развлечь, но фантазии не хватало, видимо для этого требовалось родиться на селе.

Гуси-семечки

Закономерен вопрос: что может объединять столь любимую Паниковским и Рождественской кухней птицу с одной стороны и обычные семечки с другой? Конечно же, пищевая цепочка, ведь семена подсолнуха с удовольствием поедает любая домашняя птица и гуси тому не исключение. Но в нашем случае просматриваются некие драматические события, хотя по сути своей, в конечном итоге все они являются звеньями все той же цепочки.

Изнывая от скуки, практически с первого дня, мы бродили по селу, играли в душной, нагревшейся за день общаге в карты, но найти себе достойное развлечение так и не могли. Не помню – кто оказался вдохновителем той дерзкой инициативы, Вова Заворотнев или Вася Ахтырский родом из Приморска-Ахтарска, оказавшийся третьим в нашей компании, но точно не я. По слухам Вася занимался боксом, тем самым заслуженно пользовался уважением коллектива, правда, убедиться в его спортивном мастерстве довелось лишь несколькими годами позже.

Думаю, скорее всего, Вася выступил инициатором побаловаться после трудового дня гусятиной, тем более, что часам к восьми-девяти вечера чувство сытости, обретенное в столовой бесследно исчезало и ужин любимой птицей Михаила Самуэлевича оказался бы весьма кстати. Для совершения этого ритуального пиршества, он, прочесав окрестности, отыскал заброшенную кузню. Оставалось за малым, найти жертвенную птицу.

Впрочем, чего ее искать – стаи агрессивных пернатых бродили по улицам, время от времени, видимо, пытаясь завоевать в глазах своих гусынь дешевый авторитет, с устрашающим шипением нападали на нас. Особенно в этом преуспевала группировка с постоянным базированием по дороге к туалету, обслуживающему общежитие.

Когда кто-нибудь из нас, ведомый туда естественными природными потребностями, проходил мимо стаи, та с дружным нарастающим гоготом поднималась и делилась на две группы: первая, думаю состоящая из «дам» двигалась в сторону, а вторая из этих идиотов – «кавалеров», гнала жаждущего к деревянному сортиру. Однако именно эта стая дурных птиц находилась под неусыпной защитой соседских окон.

Вася как инициатор и знаток-орнитолог, поведал, что брать птицу нужно, когда стемнеет. Похоже, когда в школе проходили историю древнего Рима, он выступал на очередных соревнованиях по боксу, а мы настолько ему доверились, что забыли о том, что именно гуси спасли в свое время славный город. И когда после опустившихся на сонную деревню сумерек мы попытались подкрасться к дремавшему стаду, оно подняло такой гомон, что на другом конце деревни проснулись и забрехали собаки.

На следующий день, подвергая критике пробелы Васиного образования, мы пришли к выводу, что гусь это достойный, но не единственный представитель царства пернатых и его вполне может заменить хорошая упитанная курица. В ближайшей лесополосе паслось все сельское поголовье кур, не знаю причин, возможно, их привлекало обилие насекомых, прятавшихся в посадке от дневного солнца, нас же туда привлекли сами куры. К тому же охота в зарослях посадки, скрытая от глаз хозяев казалась более безопасной с юридической точки зрения.

Никогда не мог предположить, что курица, спасающая свою жизнь, становится ловкой и верткой как ласточка. Они не подпускали нас ближе, чем на несколько метров, заискивающе-ласковое: «цып-цыпа-цыпуля» вызывало абсолютно противоположный эффект. А когда лопнувшее терпение, превратило наши попытки ласкового пленения в откровенную охоту, посредством метания в диких птиц сучьев, камней и прочего строительного мусора, в изобилии находящегося в этом заповедном уголке, те просто разбежались по кустам.

Охота вызвала здоровый аппетит и, разведя костер, мы испекли в золе наломанной неподалеку незрелой кукурузы, прямо в початках. Нельзя сказать, что полусырая кукуруза без соли оказалась шедевром кулинарного искусства, зато при поедании последней мы пришли к выводу, что голубиное мясо намного вкуснее, а главное экзотичнее, чем та же гусятина или курятина. Тем более что находящееся неподалеку зернохранилище, собирало тучи голубей, по приближении ночи находивших себе приют под крышей административных строений.

Тут уже знатоком оказался Вовка, позиционируя себя специалистом по ловле голубей на удочку, точнее с помощью петли из лески на конце удилища. Казалось бы, что может выглядеть проще: накинул петлю на шею голубю, потянул и он уже твой, мы только сокрушались, что столько времени потратили на домашнюю птицу.

Вечером следующего дня, прихватив соседские удочки, мы направились к правлению, где на козырьке под крышей несколько десятков голубей устраивались на ночлег. Я оказался сторонним наблюдателем, поскольку слабое от рождения, зрение предоставляло мне такую привилегию, наблюдать за охотой со стороны, тем более уже смеркалось.

Мои подельники, мастерски орудуя снастью, подводили петли к головам голубей, а те, ловко уклонялись, спокойно отодвигаясь в сторону. Совершая вынужденные маневры, полусонные птицы начинали ворковать и метать в охотников капли помета. Терпение последних подходило к концу, мое же, не поддерживаемое здоровым азартом добытчика, лопнуло давно, и я давился от едва сдерживаемого хохота, стараясь не спугнуть дичь. Первым сдал Вовочка. Злобно матерясь, он с остервенением принялся лупить удочкой по козырьку, к нему присоединился Вася. Голуби снялись с насиженного места и, презрительно осыпав нас напоследок градом помета, улетели в неизвестном направлении.

Днем позже мы все-таки посетили заброшенную кузню. По дороге подобрали металлический щиток, предположительно от комбайна, который вполне сгодился в качестве жаровни и, набрав на току семечек, отправились их жарить. Вернувшись вечером в общежитие с ведром жареных семечек, мы привели в восторг игроков в карты, под предводительством Петра Иваныча.

О сексе и не только

Лошадь. Уже не одно тысячелетие это грациозное животное соседствует бок о бок с человеком, оказывая ему неоценимую помощь. Несмотря на научно-технический прогресс, неумолимо интегрирующий в нашу жизнь «технические заменители» лошадиной силы, пожалуй, вряд ли найдется человек, не знакомый с этим животным. Однако похвастаться лихой ездой на горячем скакуне сможет далеко не каждый.

Одним из вечеров Вася доложил, что договорился с местным пастухом, придурковатым сельским пареньком, пообещавшим устроить нам катание на лошадях. На следующий день мы втроем и примкнувший к нам Вова Суторма отправились по направлению к совхозным конюшням, особняком стоявшим вдали от села и оказавшимися не более обитаемыми, чем кузня.

Не знаю, откуда у Ахтырского находилось столько исследовательской энергии, но, пока мы отдавались пассивному вечернему досугу, он успевал изучить все сельские окрестности и, как правило, время от времени находил на наши задницы, приключения. После того вечера ему удалось нас вовлечь еще в несколько авантюр, например ночную рыбалку, в пруду, о существовании которого мы и не догадывались. Но самое интересное рыбы в нем не водилось по определению.

По дороге к конюшням будущих ковбоев поджидал пастушок на телеге, запряженной двумя лошадьми, которые, как потом оказалось, и представляли объект нашего внимания. Недолго думая, он освободил лошадей от телеги и надел на них всю необходимую упряжь (наверное, так это все называется): уздечки, седло и прочее.

Мне досталась квелая, флегматичная кобыла, которая передвигалась с одной скоростью и не реагировала ни на одну из моих команд. Я перебрал все звуки и меры физического воздействия, когда-либо виданные мною в фильмах про индейцев и ковбоев, но действия мои оказались тщетными. Возможно, я не внимательно смотрел эти фильмы, хотя мальчишками мы это делали многократно и Гойко Митич с его многочисленными ролями, считался любимым киноактером пацанов, а может лошадь вовсе их не видела, но мы с кобылой друг друга не понимали. Она либо шла медленным шагом, либо стояла. Я же, наоборот заводился, потому что, в ожидании этого события, уже представлял себя скачущим наподобие Виннету или кого-нибудь из неуловимых мстителей, а что получалось на самом деле…?

Пастушок предложил мне сменить лошадь, как сейчас помню, жеребца звали Агат. Этот оказался полной противоположностью кобыле. Стоило только легонько коснуться боков коня пятками, он так рванул с места, что я едва удержался в седле. Необъяснимое чувство восторга и страха одновременно, блокировало мои действия. Я ухватился за шею коня, забыв, что существует уздечка, а в голове саднила единственная мысль – удержаться и не упасть на полном скаку с высоты рослого жеребца.

Через несколько секунд я почувствовал, что седло, вероятно слабо затянутое пастушком, начало сползать на бок, определив по тому, что сидел я, в нем крепко, буквально влившись от страха, но, тем не менее, мы вместе с седлом перемещались по спине Агата, увеличивая крен на правый бок. Падать не хотелось, поэтому с большим трудом нащупав одной рукой уздечку, я натянул ее и чуть не перелетел через голову внезапно остановившегося скакуна.

Назад Агата я привел пешком, стараясь как можно дальше от него держаться. Я с детства побаивался и не любил собак, да и они, честно говоря, всегда мне отвечали взаимностью, но в те минуты осознавал, что существуют звери крупнее собак.

На этом мое любопытство оказалось удовлетворенным, сейчас не помню, как откатались остальные, время поглотило эти воспоминания, помню только, что в качестве бонуса, пастушок предложил нам полюбоваться лошадиным сексом. Для этого нам предстояло переместиться в конюшни. Все расселись в телеге, меня же, видимо недовольного минувшими скачками, черт понес на спину одной из вновь запряженных в телегу лошадей.

На этот раз седло подо мной отсутствовало, а хомут на шее лошади, казался более надежной точкой опоры, нежели уздечка. Что послужило этому побудительной причиной, я уже не помню, но рассевшись по местам, мы поехали к расположенным вдалеке конюшням. Мои товарищи подтрунивали надо мной, на что я лениво огрызался и так бы мы с шутками добрались до места назначения, если бы не этот дурковатый пастушок.

Решив, что тоже может подшутить или, возможно, затаив злобу за то, что я попенял при всех, что он не умеет седлать лошадей, паренек стегнул коней хлыстом, и они понесли телегу. Пассажиров кидало во все стороны, но они все-таки сидели в телеге, я же почувствовал себя в еще большей опасности, чем на спине Агата с незатянутым седлом.

Держась за хомут, как за штурвал гоночного автомобиля, я смотрел, куда мне падать, если что: налево нельзя, чтобы не попасть под две пары задних ног лошадей, направо – под два колеса телеги, получалось падать некуда. Пассажиры вместе с конюхом, не понимая до конца опасности моего положения, ржали как те жеребцы. Я же, осознавая ее до конца, материл во всю мощь своего интеллекта конюха, обещая, если останусь в живых, убить его, а перед смертью вступить с ним в половую связь в извращенной форме.

Приближение конюшен, а может нежелание пастушка оказаться жертвой насилия, заставило его остановить телегу и броситься наутек. Я предпринял неудачную попытку догнать беглеца, а потом мы его долго криками уговаривали вернуться.

И только тогда, когда я клятвенно заверил пацана, что я не стану его убивать, а надругаться над ним в извращенной форме я хотел только в момент сильного эмоционального напряжения, тот вышел из кустов, где до этого таился. Уже смеркалось, а нам еще предстояло насладиться редким в ту пору зрелищем – лошадиным сексом, правда мы не догадывались, участниками, какого жесткого порно нам предстоит оказаться.

Уже не помню подробностей, как мы: свидетели и пара брачующихся оказались внутри тускло освещенной конюшни и каким образом конюх, действуя, как заправский регистратор браков в загсе, убедил «молодых» приступить к началу соития, но жеребец – это был тот, же Агат, начал настойчиво «ухаживать» за флегматичной кобылой. Видимо он и в сексе был так же горяч, как и в беге, завелся буквально с пол оборота. Лошадь же, наоборот, к близости никакой склонности не проявила, возможно, у нее были «трудные дни», а может, устала в предшествующих «скачках», но она всем своим видом показывала: «… дорогой давай не сегодня».

Далее все начало развиваться стремительно. Лошадь, которой надоели приставания Агата, лягнула его по морде задними копытами и у того потекла кровь. Но конь оказался не тряпка, прибегнул к насилию, и началось…. Ожившая от притязаний кобыла и разъяренный жеребец принялись носиться по конюшне неистово ржа и кусая друг друга – две полутоны разгоряченных мускулов.

Разумеется, нам среди этого сокрушающего смерча силы и чувств, места не нашлось. В кинотрюках шестидесятых годов был популярен прыжок с земли на сук дерева, применяемый при съемках детских сказок, который на самом деле оказывался всего лишь «обратной съемкой» прыжка с дерева на землю. Видимо именно таким образом мы одновременно оказались на балках перекрытий крыши конюшни, где на высоте трех метров почувствовали себя намного безопаснее.

Так как мгновенная телепортация настигла нас на месте: кто, где стоял, то расположились мы на разных балках и могли только переговариваться. Каждый из нас понимал, что прекратить это «жесткое порно» можно только одним способом – загнать хотя бы одного из участников в стойло, а лучше обоих в разные, только тогда можно спуститься на землю. Но желающих добровольцев среди нас не находилось.

Лошади, видимо обессиливая, иногда затихали. Остановившись и переводя дух, наблюдая за действиями присутствующих, но малейшее движение либо нас, либо жеребца, вновь заставляли уставшую, разочаровавшуюся во всем мире кобылу, ржа и, брыкаясь, метаться по конюшне. Удовлетворив свои скромные потребности в области зоофилии, мы уже мало внимания обращали на лошадей, а все его сконцентрировали на пастушке-конюхе. Хотя он был и моложе всех присутствовавших, но никто не умалял его познаний в животноводстве, мысленно возлагая все чаяния о спасении на плечи селянина.

Ситуация напоминала сценку из фильма «Полосатый рейс», когда члены команды выталкивали Леонова к тиграм, полностью полагаясь на его профессионализм и рассчитывая, что тот загонит зверей в клетки. Принципиальное отличие таилось в одном – в нашем случае герой примостился на отдельной индивидуальной балке и никому из нас каким-либо образом столкнуть его вниз к лошадям возможности не представлялось.

Убедившись в тщетности обычных уговоров, мы приступили к угрозам, видимо, свежа была еще в памяти его реакция на слова. Мы обещали его убить, надругаться над ним в извращенной форме всем сразу и по очереди, кто-то предложил даже попытаться сбивать его с балки обувью. Ничего не помогало, видимо обезумевшие кони представляли для бедолаги более реальную угрозу, чем собравшиеся с мыслями студенты.

Уже не помню, чем все закончилось, но судя потому, что я сейчас пишу эти строки, мы, скорее всего, спаслись. В общежитие пришли далеко за полночь, а пастушка с тех пор больше не встречали.

Баня – мать вторая!

Баня это не просто приспособленное для гигиенических нужд человека помещение. У многих народов мира баня обрела специфический, зачастую строго ритуализированный характер. Финская сауна или римские термы, турецкая хаммам или японская сэнто, шведская басту или русская баня: все они призваны, не только нести чистоту и свежесть человеческому телу, но и дарить отдохновение и гармонию душе посетителя.

Еще в день приезда, женщина, представитель совхозного руководства, устраивая нас в общежитие, не смогла ответить на элементарный вопрос о бытовых условиях касательно помывки. Из ее инструктажа становилось понятно, что в совхозе есть баня, которая по каким-то причинам, временно не работает, что мы можем умываться в умывальниках на улице, а воду необходимо брать в колодце, в общем, смысл ее рассказа свелся к одной мысли, озвученной в стареньком анекдоте: «А что там той зимы?».

Шло время, ежедневная пыльная работа в поле постепенно актуализировала потребность соблюдения элементарных гигиенических потребностей, но завешенная огромным амбарным замком совхозная баня лишала нас всяческих надежд. Мы уже начинали почесываться.

Изредка встречаемые представители начальства уверяли нас, что все в порядке, и мы скоро сможем искупаться. Как мы догадались впоследствии, они просто ждали окончания нашей «командировки», когда мы просто покинем совхоз. Тогда мы еще не знали методов борьбы с произволом властей, освоенные в последующие годы, да и, честно говоря, бастовать в открытую опасались, так как студентами мы считались де-юре, а де-факто всего лишь сдавшими вступительные экзамены.

В ближайшее воскресенье Вова Суторма подбил меня с Заворотневым помыться у колодца. Идея казалась привлекательной, но если учитывать, что на дворе стояла вторая половина сентября…. Погода, правда, держалась сухая и ясная, но пригревало только на солнце и то, если в одежде, тем более что купаться пришлось колодезной водой, которая и в летнюю-то жару казалась студеной. Вот тогда мы и познакомились со словосочетанием «ледяная свежесть», так горячо любимым современной рекламой. Даже не заболели.

А через несколько дней нам удалось помыться в совхозной бане. Нет, ее так и не отремонтировали, просто Петру Иванычу во главе небольшой делегации удалось договориться с совхозным котельщиком. Тот поведал «парламентерам», что котел находится в аварийном состоянии уже несколько лет, и в любой момент может взорваться. Он, конечно же, включит и нагреет котел, но потом мыться и выключать его придется нам самим, потому что у него дети и он не хочет рисковать. Катализатором сговорчивости мастера горячей воды послужила бутылка водки, купленная нами в складчину в сельмаге.

Вечером, всей компанией мы выдвинулись в направлении бани. Она представляла собой просторное помещение, без парилки, но зато с большим количеством шаек (это слово постепенно теряется для русского языка и означает тазик с ручками), как потом выяснилось, последнее обстоятельство оказалось на руку. Еще одной отличительной чертой этой бани, буквально бросавшейся в глаза, оказалось обилие невысоких прозрачных окон. Сейчас вспоминается отсутствие в совхозе клуба или кинотеатра, видимо баня с таким расположением окон полностью удовлетворяла культурные потребности селян.

Котельщик нас не обманул, сам он отсутствовал, но горячая вода была. Кипяток коренным образом менял наше настроение, предвосхищая забытые ощущения чистоты. Смешиваешь такую воду с холодной и получаешь жидкость, которая ласкает тело, легко смывает всю грязь и засаленность каждой поры истосковавшейся по чистоте кожи. Распаренная кожа, дышит, радует душу и глаз своим румянцем – вот, что нам сулила горячая вода.

Однако радость продолжалась недолго, из открытого крана с холодной водой ничего не потекло. На сей раз не хватало воды такой. Мы стояли голые и рассеяно, тупо смотрели друг на друга. Если мыться холодной водой хоть как то приспособились, то купаться кипятком.… Как всегда выручила смекалка Петра Иваныча. Он предложил использовать обилие шаек, для охлаждения воды и таким образом нам удалось помыться, но из-за отсутствия холодной воды, купание здорово затянулось.

Вечером, когда уже стемнело, к нам кто-то стучал в окна, а веселый заливистый хохот выдавал в зрителях местных девчат. Допуская утечку информации со стороны котельщика, мы просили Пашу, внешне малоприметного худощавого парня среднего роста, демонстрировать почтенной публике свое достоинство, свидетелями которого сами только что оказались, и в душе слегка ему все завидовали. Это был человек с большим достоинством, как ослик (если кто видел, меня поймет) и когда Паша демонстрировал его перед окнами, под задорный смех и визги восторга, с противоположной стороны, мы не переживали, на фоне обнаженного Паши нас никто не сглазит.

Когда мы, наконец, оделись и выбрались на свежий вечерний воздух, «почтенная публика» бесследно растворилась в темноте.

Буртовка

Хорошо работать коллективом, весело. Коллективные достижения доказывают неоспоримые преимущества общественных форм труда, а коллективная ответственность нивелирует тяжесть ответственности индивидуальной. Однако все хорошее, а главное привычное когда-нибудь заканчивается и зачастую человек оказывается перед необходимостью принятия решения, хотя результат выбора не всегда определен.

Недели через две арбузы закончились. К тому времени мне казалось, что я наелся их на всю оставшуюся жизнь. Помимо утреннего ритуального поедания арбуза, мы ели их в течение целого дня. Арбузы бились во время погрузки, и все это приводило к тому, что спелая серединка сама просилась в рот. Руки, черные от сладкого сока и пыли, прилипали, к чему не притронешься, а найти недозрелый арбуз, чтобы соком его кисловатой мякоти помыть руки, считалось большой удачей.

Однажды Сережа Стоян по прозвищу Доцент, крупный полноватый парень, с ужасом наблюдая, как заканчивается последний гектар с арбузами, тащил в руках с поля до самого общежития (километра четыре) богатырских размеров арбуз весом килограммов пятнадцать-восемнадцать. Мы спрашивали, зачем это ему, неужели не наелся? Но Доцент бурчал в ответ, что съест его дома, когда арбузы на поле закончатся и, к своему огромному сожалению, а нашему безудержному восторгу, споткнувшись о порог, разбил его практически дома. Теперь они закончились. Но в совхозе еще оставались неубранными поля тыквы.

Тыкву убирать не многим сложнее, чем арбуз. Конечно же, у нее толще «хвостик», больше вес и не всегда она круглая, зато и не такая ломкая как ее зеленый собрат. Еще один недостаток, однако, в нашей ситуации самый главный, ее невозможно есть в сыром виде. Поэтому на тыкву мы вышли с меньшим энтузиазмом, но что поделаешь – деваться некуда.

Несколько дней мы работали в прежнем (арбузном) режиме, затем, видимо ближайшие города быстро насытились тыквой, машины стали появляться реже, пока не исчезли вовсе. Некоторое время приезжал трактор «Беларусь», водитель оставлял его на поле и уходил. Пока машина находилась в нашем распоряжении, мы по очереди развлекались вождением, постепенно загружая тележку крупными плодами.

Через пару дней у руководства возникло два вопроса: «Куда девать тыкву и чем занять студентов, т.е. нас». А так как эти вопросы тесно коррелировали друг с другом, приняли волевое решение собирать бахчевые в бурты – огромные кучи, в которых урожай хотя и подвергался естественной убыли (гниению), тем не менее, считался убранным и локализованным.

На вопрос: «Кто на буртовку?» – вызвалось трое добровольцев.

На неизведанный фронт работ меня подтолкнула интуиция. Компанию мне составил Вова Суторма, а третьим вызвался Коля Заборин, парень из Гантиади (нынешняя Абхазия) обладавший веселым характером и непомерно большим носом. Хотя он и называл себя русским, но нос красноречиво доказывал, что над его генами трудились сотни поколений лиц кавказской национальности. Нас отвезли на пустырь, отведенный под нужды буртостроения, и объяснили, как их строить.

Новая работа не удивляла своей премудростью. Трактор привозил тележку тыквы и вываливал ее на землю, а нам требовалось следить, чтобы куча выглядела гармонично, т.е. единым целым с высыпанным ранее и, при необходимости ее формовать. Но так как при формовке количество «боя» тыквы значительно увеличивалось, мы старались минимизировать количество контактов с бахчевой культурой.

Понимая, что в отличие от остальной группы, оказались на постоянном месте, мы пришли к мысли о необходимости обустроить свой быт. На краю площадки размещался огромный стог соломы, единогласно определенный нами как база. Невдалеке Заборин нашел небольшое поле с арбузами и дыней. Точнее находку стоит назвать большой грядкой, тем не менее, без промедлений мы подготовили запас из этих плодов, зарыв в солому у подножья стога, тем самым обеспечив себя прохладным сочным деликатесом на длительное время. Последующие дни обозначились для нас настоящим курортом.

Сейчас будет перенос в будущее. Речь пойдет о Заборине. Только что, написав предыдущие строки, зашел в интернет, посмотреть, что нового и на сайте vkontakte.ru читаю строки: «Заборин Николай просит вас перезвонить ему, номер 9ХХ-ХХХ-ХХ-Х2». Их написала дочь Коли. Я позвонил – оказался действительно он. Вот и сигнал из прошлого. Три десятка лет ни одного контакта! Оставляю эту ремарку на твой суд читатель, подобное у меня в жизни иногда происходит.

Итак, позавтракав в столовой, мы отправлялись на базу, где удобно устраивались после завтрака подремать. Первый трактор появлялся нескоро. Сначала нашим однокурсникам предстояло надергать тыквы и загрузить, а потом ему следовало еще добраться до места буртовки. Словом после сытного завтрака мы успевали подремать в стогу, а проснувшись, прижаренными поднявшимся солнцем, освежить дыхание холодным арбузом или дынькой, выкопанным из закромов.

Завидев трактор издалека, первое время при его приближении мы начинали имитировать деятельность по буртовке, но спустя некоторое время, убедившись, что никто из однокурсников не посягает на наш объект, успокоились. На всякий случай приходилось говорить остальным, что их много, а нас только трое, на одно и то же количество тыквы.

Пару дней спустя мы уже по очереди спускались со стога при приближении трактора и показывали трактористу, куда вываливать тыкву. А еще через несколько дней все руководство процессом осуществляли прямо из «офиса». В промежутке между разгрузками мы играли в карты, наслаждались арбузами и дынями из соломенных закромов и рассуждали на различные темы. Коля рассказывал о море, а Вова Суторма сетовал, что неплохо, если бы сейчас в нашем «офисе» оказалось три девчонки, во всяком случае, работать стало б веселей.

Не знаю, Вове ли принадлежало авторство этих бессмертных строк или только цитировал, но рифма эта не покидала его уста в те благостные минуты и часы.

Вообще Вова позиционировал себя, как человек бывалый на любовном фронте, да и все мы вполне уверенно вели себя в разговорах о противоположном поле, хотя подсознательно каждый понимал, что это пустое бахвальство.

Время от времени приходилось спускаться на землю, для того чтобы справить нужду или убрать обломки тыкв, попавших при разгрузке под колеса трактора. Так неспешно, не перетруждая себя, мы доработали до конца смены в совхозе «Прогресс».

И снова о сексе

Глядя на современную молодежь, никак не удается провести параллели с нашими современниками тех лет. Думаю, и мы для них выглядим загадкой, реликтовыми существами, динозаврами, не до конца вымершими мамонтами. Стерты все грани между сексом и любовью и в этом нет ничего удивительного. Молодые рано вступают в половые отношения, и причиной этому является раннее половое развитие, а может быть и наоборот – невежество, во всяком случае – это следствие чрезмерной рекламы секса. Рекламы отовсюду: телевизионные и киноэкраны, газеты и журналы – представители «желтой» прессы, интернет и места молодежных тусовок. Кроме того, исследовательский интерес к этому вопросу зачастую подогревается химическими катализаторами: алкоголем, наркотиками.

В отличие от молодежи XXI го века, которая отождествляет любовь преимущественно с сексом, мы наоборот считали, что любовь это:

– возможность духовной близости: вместе петь и читать стихи, наблюдать закаты и рассветы и пр.;

– возможность совместного творческого, созидательного труда, как правило, на ударных стройках страны. Я, к примеру, уже упоминал, описывая школьные годы, что хотел с Галкой рвануть на БАМ. Хотя сейчас, прожив жизнь, понимаю насколько противоестественно это желание, ведь для двух тел нужна не стройплощадка за тысячи километров, а всего лишь кровать или хотя бы клочок земли;

– возможность самопожертвования, эдакое мазохическое состояние, как следствие эволюционного развития предыдущего пункта;

– возможность превратиться друг с другом в одно целое, слиться двумя половинками или какие еще могут возникнуть синонимы любви и так далее.

Только не секс.

Хотя чего греха таить – природа брала свое, посылая одурманенному официальной идеологией мозгу послания от жаждущего плотского наслаждения тела.

Секс представлял закрытую тему, да и слово это применялось разве что в медицинских источниках или специальной литературе по психологии. В общем, секса у нас в стране не было. И когда в десятом классе, Анатолий Николаевич Головко – учитель физики по прозвищу Холодильник, преподававший по совместительству астрономию, вручал мне с Галкой армейский бинокль, на один вечер, для наблюдения Луны в ее полной фазе и двусмысленно улыбался, я немного недоумевал. Что он имеет в виду, хотя организм, которого не обманешь никакой идеологией, почему то трепетал. При этом он по-отечески наказывал:

– Только бинокль не потеряйте.

Лишь сейчас начинаю воспринимать задание Холодильника как награду за одержанные победы в олимпиадах по физике. История знает множество форм поощрений за выдающиеся заслуги: титулы и чины, ордена и медали, наградное оружие и часы, деньги и земляные наделы: всего не перечесть. Наконец грамоты или место на доске почета…. А тут! …командировка в ночную степь! И с кем? С вожделенным объектом грез и мечтаний! Молодец Холодильник!

Да, организм не обманешь никакими внешними факторами, он всегда может выбрать то, что выгодно ему, что ему нужно сиюминутно и в перспективе. Обмануть его может только разум, который находится в голове, являющейся его организма неотъемлемой (?) частью. Короче, весь вечер тело, измученное тестостероном, думало о Галке, и чувствовало взаимный интерес с ее стороны. Однако разум, вместо того, чтобы мобилизоваться, придумать варианты моего продвижения во взрослую жизнь, продвижения к ее телу и действовать по, заложенному природой, генетическому сценарию, всячески тормозил возможные варианты сближения и предпочитал думать об этой идиотской Луне и о бинокле.

В общем, секса у нас с Галкой не было, как, впрочем, и по стране в целом. Единственное, чем я мог гордиться в тот вечер, это то, что не потерял бинокль.

Впрочем, я отвлекся. Все это осталось в прошлой жизни, примерно за год до описываемых событий, и чего я добился за этот год? Ну ладно, окончил школу, ладно поступил в институт, даже овладел искусством верховой езды, однако продолжал оставаться девственником, и это обстоятельство здорово роняло меня в собственных глазах.

Как неоднократно упоминал, мы все страдали от избытка переполнявшей нас сексуальной энергии. Молодые, наполненные силой и здоровьем организмы, не израсходовавшие за день и части ее, бродили на склоне дня по селу, разбрызгивая тестостерон, который казалось, булькая и пузырясь, выплескивался даже из ушей. Поэтому когда Вова Суторма заявил, что видел на селе двух девчонок и даже перекинулся с ними несколькими фразами, на предмет встречи вечерком, я с радостью согласился разделить с ним компанию. Это произошло незадолго до завершения нашего пребывания в колхозе и вполне могло сойти за романтическое приключение.

Вечером у сельсовета нас ждали две подруги – работавшие в райцентре и приехавшие на выходные уроженки села, несколько старше по возрасту, что нас абсолютно не тревожило. Расположившись на скамейке, мы приступили к свиданию. Истосковавшийся по аудитории Вова налег на любимого конька – интеллектуальную болтовню, мне же отводилась роль Кисы Воробьянинова: чопорно надувать щеки и иногда повторять нечто вроде важного: «Да, уж».

Через некоторое время к компании присоединилось несколько подвыпивших сельских парней, что никак не входило в наши с Вовой планы. Правда парни не проявляли никакой агрессии и даже наоборот, когда их старший, сняв носки и, тщательно изучив на них дырки, предложил нам бухнуть, шумно присоединились к его приглашению. Мы, ответили вынужденным отказом, поскольку понимали, что никакая банальная пьянка, не сможет заменить перспектив романтического приключения с возможным сексуальным исходом.

Расставшись с шумной компанией сельских «бухариков», отнесшихся к нам с пониманием, мы с Вовой решили, что пора приступать к решительным действиям и попарно разошлись в разные стороны. Я и моя потенциальная партнерша по сексу, прошли до окраины села, а затем впотьмах, пробравшись какими-то огородами, расположились на затерянной скамейке.

Чувство сладостного ожидания сменилось напряжением. Вместе с Вовиным интеллектом, до настоящего момента обеспечивавшего «культурную программу», в темноте ночных дворов бесследно растворилась и моя решимость. Мозгом я понимал, что более подходящего момента для изменения своего статуса в отношении противоположного пола не представится, в то время как язык не поворачивался говорить об этом (оперируя современным техническим языком – не поддерживал протокола обмена). Но самое обидное – он вообще не шевелился во рту, впрочем, молчала и моя партнерша.

Разговор ни о чем время от времени спонтанно вспыхивал как угольки угасающего костра на ветру, и тут же затухал. Пытаясь сломить мою робость, опытная подруга пожаловалась на ночную прохладу. Подсознательно понимая, что удобнее предлога для решительного натиска не представится, удивляясь своей смелости, я обнял ее обнаженные плечи и обнаружил, что сексуальная активность моя иссякла окончательно.

В общем, расстаться с обременительной девственностью не получилось и на этот раз. Я понимал, что не оправдал надежд партнерши, но весь ужас ситуации таился в том, что я не оправдал надежд собственных. Проводив ее, домой и, тихо пробравшись в сонное общежитие, я лег спать.

Утром мы с Вовой деликатно воздержались от взаимных расспросов о ночных приключениях, в то же время и по собственной инициативе ничем не делились. Из чего я смог сделать однозначный вывод, что его поход в большое сексуальное приключение окончился теми, же результатами, что и мой. В отношении остальных ребят, которые не могли не заметить нашего ночного отсутствия, мы вели себя с легким высокомерием, всем своим видом показывая, что провели бурную ночь.

***

На этом можно и подытожить совхозную главу. Я оказался в самостоятельном плавании, вне родительской опеки, и жизнь мне такая нравилась. Через несколько дней мы погрузились в пришедший автобус и покинули этот совхоз, оказавшийся первым шагом в формировании моей дальнейшей жизни, моего интеллекта, моих знаний, моего опыта, моего собственного «Я».

Совхоз с символическим названием «Прогресс».